Оцените этот текст:


-----------------------------------------------------------------------

   (c) Copyright Александр Исаевич Солженицын, 1995 г.

   Источник: "Новый Мир" 1995, ╧ 5

   Рассказ публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

   КУРСИВ и ударЕния авторские

-----------------------------------------------------------------------







    1

    Павел Васильевич Эктов ещ╦ и раньше, чем к своим тридцати годам, ещ╦
до   германской   войны,   устоялся   в   осознании   и   смысле    быть
последовательным, если даже не  прирожд╦нным, сельским кооператором -  и
никак не  замахиваться на  великие и  сотрясательные цели.  Чтобы в этой
линии удержаться -  ему пришлось поучаствовать  и в резких  общественных
спорах и выстоять против соблазна и упр╦ков от революционных демократов:
что быть "культурным работником" на поприще "малых дел" - это  ничтожно,
это не только вредная растрата сил на мелкие бесполезные работы, но  это
- измена всему человечеству ради немногих ближайших людей, это - плоская
деш╦вая  благотворительность,  не имеющая  перспективы  завершения. Раз,
мол,  существует  путь универсального  спасения  человечества, раз  есть
верный ключ к идеалу народного счастья,  - то чего стоит по сравнению  с
ним мелкая личная помощь человека человеку, простое облегчение  горестей
текущего дня?
    И  многие  культурные  работники  устыживались  от  этих  упр╦ков  и
уязвл╦нно  пытались  оправдаться,  что  их  работа  "тоже  полезна"  для
всемирного устроения человечества. Но Эктов вс╦ более укреплялся в  том,
что не требует никакого оправдания повседневная помощь крестьянину в его
текущих  насущных нуждах,  облегчение народной  нужды в  любой  реальной
форме - не то что  в отвлекающей проповеди сельских батюшек  и твердилке
церковно-приходских  школ.  А вот  сельская  кредитная кооперация  может
оказаться  пут╦м  куда поверней  всемирного  перескока к  окончательному
счастью.
    Все виды кооперации Эктов знал и даже убежд╦нно их любил.  Побывавши
в Сибири, он изумился тамошней маслодельческой кооперации,  накормившей,
без всяких крупных  заводов, всю Европу  пахучим и объядЕнным  сливочным
маслом.  Но у  себя в  Тамбовской губернии  он ряд  лет  был  энергичным
деятелем  ссудо-сберегательной  кооперации   -  и  продолжал   в  войну.
(Одновременно  участвуя в  системе Земгора,  впрочем брезгуя  е╦  острой
политичностью, а то и личным укрывательством от фронта.) В╦л  кооперацию
и  во  весь  революционный  Семнадцатый   год,  -  и  только  в   январе
Восемнадцатого,   накануне   уже   явно   неизбежной   конфискации  всех
кооперативных  касс,  -  настоял,  чтобы  его  кредитное  общество тайно
роздало вкладчикам их вклады.
    За то - непременно бы Эктова ПОСАДИЛИ, если б точно разобрались,  но
у подвижных большевиков  были руки наразрыв.  Вызвали Эктова один  раз в
Казанский  монастырь,  где расположилась  Чрезвычайка,  но одним  беглым
допросом и  обошлось, увернулся.  Да хватало  у них  забот покрупней. На
главной площади  близ того  же монастыря  как-то собрали  они сразу пять
возрастов  призывников -  тут выскочил  сбоку лихой  всадник чубатый  на
серой лошади, заорал: "Товарищи! А что Ленин обещал? Что больше  никогда
воевать  не будем!  так ступайте  по домам!  Только-только отвоевали,  а
теперь опять на войну гонят? А-рас-сходись по домам!!" И - как полыхнуло
по этим парням в  серо-ч╦рной крестьянской од╦жке:  от того окрика  - по
сыпали, посыпали вразбежку, кто сразу  за город, к лескам, в  дезертиры,
кто по городу заметался и мятежничал  - и уже власти сами бежали.  Через
день вернулись с конницей Киквидзе.
    Годы  гражданской войны  Эктов прожил  в душевной  потерянности:  за
жестоким  междоусобным  уничтожением  соотечественников  и  под железной
подошвой большевицкой диктатуры - потерялся смысл жизни и всей России  и
своей собственной. Ничего и близко  сходного никогда на Руси не  бывало.
Человеческая  жизнь  вообще потеряла  сво╦  разумное привычное  течение,
деятельность  разумных  существ,  -  но,  при  большевиках,   затаилась,
исказилась  в  тайных,  обходных  или  хитро-изобретательных   ручейках.
Однако, убежд╦нному демократу Эктову никак не казалась выходом и  победа
бы белых, и  возврат казацких нагаек.  И когда в  августе Девятнадцатого
конница Мамонтова на два дня врывалась и в Тамбов, - за эти двое  суток,
хоть и  сбежала ЧК  из Казанского  монастыря, а  не ощутил  он душевного
освобождения или удовлетворения. (Да, впрочем,  и видно было, что это  -
всего лишь  короткий наскок.)  Да вся  тамбовская интеллигенция  считала
режим  большевиков вовсе  недолговечным: ну  год-два-три и  свалятся,  и
Россия  верн╦тся  к теперь  уже  демократической жизни.  А  в крайностях
большевиков проявлялась не только же  злая воля их или недомыслие,  но и
наслоенные  трудности  тр╦хлетней  внешней  войны  и  сразу  же   вослед
гражданской.
    Тамбов, окруж╦нный хлебородной губернией, не знал в эти годы полного
голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать  все
силы ума и души - бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный  мир
вокруг Тамбова стал  разрушаться безжалостно вгоняемыми  клиньями сперва
заградотрядов  (отбиравших  у  крестьян  зерно  и  продукты  просто  при
перевозе по дорогам),  продотрядов и отрядов  по ловле дезертиров.  Вход
такого отряда  в замершую  от страха  деревню всегда  означал неминуемые
расстрелы  хоть  нескольких  крестьян, хоть  одного-двух,  в  науку всей
деревне. (Могли и с  крыльца волостного правления запустить  из пулем╦та
боевыми патронами очередь наугад.) А  всегда и у всех отрядов  начинался
большой граб╦ж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде  всего
требовал кормить самого  себя: "Давай барана!  давай гусей! яиц,  масла,
молока, хлеба!" (А потом и - полотенца, простыни, сапоги.) Но и этим ещ╦
рады были бы  крестьяне отделаться,  да только,  отгуляв в  деревне день
два, продотрядники сгоняли понурый обоз из тех же крестьян с их  зерном,
мясом, маслом,  м╦дом, холстами  - навывоз,  в дар  пролетарской власти,
никогда не поделившейся с крестьянами ни солью, ни мылом, ни железом. (В
иной  сельский  магазин  вдруг  присылали  ш╦лковые  дамские  чулки  или
лайковые перчатки, или керосиновые лампы без горелок и без керосина.)  И
так подгребали зерно по амбарам подряд - нередко не оставляли мужикам ни
на едево, ни на семена. "Ч╦рными"  звали их крестьяне - то ли  от ч╦рта,
то ль оттого, что нерусских  было много. Надо всей Тамбовской  губернией
гремел  неистовый  губпродкомиссар  Гольдин,  не  считавший человеческих
жизней, не меривший  людского горя и  бабьих сл╦з, страшный  и для своих
продотрядников.  Не  многим  мягче  его  был  и  борисоглебский  уездный
продкомиссар  Альперович. (Достойными  кличками власть  окрещала и  сама
себя:  ещ╦ существовал  и НАЧПОГУБ  Вейднер -  даже Эктов  долго не  мог
вникнуть, что это страшное слово значило: начальник политического отдела
губернии.)
    Отначала  крестьяне поверить  не могли:  что ж  это такое  вершится?
Солдаты, вернувшиеся с германского фронта, из запасных полков и из плена
(там их  сильно обделывали  большевицкой пропагандой),  приезжали в свои
деревни  с  вестью,  что  теперь-то  и  наступит  крестьянская   власть,
революция сделата  ради крестьян:  крестьяне и  есть главные  хозяева на
земле. А  это что  ж: городские  насылают басурманов  и обидят  трудовое
крестьянство? Свой  хлеб не  сеяли -  на наше  добро позарились? А Ленин
говорил: кто не пахал, не сеял - тот пусть и не ест!
    И пот╦к  по деревням  ещ╦ и  такой слух:  произошла измена! Ленина в
Кремле подменили!
    Сердце  Павла Васильевича,  всю жизнь  нераздельное с  крестьянскими
бедами, их жизненным смыслом и расч╦тливой бережливостью (в церковь -  в
сапогах, по  селу -  в лаптях,  а пахать  босиком), изболелось  от этого
безумного деревенского разорения: тамбовскую деревню большевики  грабили
напрокат догола (ещ╦ ж дограбливал и каждый приезжий пустой ревизор  или
инструктор). Увидишь  ли теперь  прежнюю сытую  мирную картину: вечерний
медленный  возврат  добротного  многосотенного  скота  в  село,  кой-где
ребятишки с хворостинами, заворачивать своих, взвешенное стоячее  облако
прозрачной  пыли   в  закатных   лучах  и   скрип  колодезных  журавлей,
предвестников  пойки  перед  обильной  дойкой?  И  на  ночь  теперь   не
засвечивались  избяные окна:  без дела  стояли керосиновые  лампы и  еле
светили внутри жирники - плошки из бараньего жира.
    А  между  тем -  гражданская  война кончалась,  и  упущено было  для
тамбовских  крестьян соединяться  и с  белыми. Однако  и терп╦ж  их  уже
переш╦л  через  край,  взбуривало  народ.  Осенью  1919  крестьяне убили
предгубисполкома  Чичканова  во  время его  поездки  по  губернии. Ответ
власти был - сильным карательным отрядом (венгры, латыши, финны, китайцы
- кого только не было в карателях) и многими снова расстрелами.
    Той ограбленной  зимой крестьянский  гнев ещ╦  подбывал, копился.  С
весны,  как стаяло,  Павел Васильич  поехал на  телеге знакомого  мужика
запастись продуктами:  из Каравайнова  в хорошо  знакомый ему  угол, где
сливаются Мокрая Панда и Сухая Панда,  а дальше текут в Ворону. Знал  он
там Грушевку,  Гвозд╦вку, Трескино,  Курган, Калугино.  Грушевку -  с е╦
обильными  сенокосами  прямо на  задах  деревни, в  июне  всю в  запахах
мятлика, костера и клевера; Трескино с е╦ странным храмом -  тр╦хэтажным
кубом, а барская церковь в Никитине облицована сине-коричневой  плиткой,
и  крыша  е╦ под  чешуйчатой  выкладкой; Курган  -  с насыпным  курганом
татарских врем╦н;  и саблевидное  Калугино с  беспорядочно разбросанными
куренями по голой балке Сухой  Панды. А пойма извилистой Мокрой  Панды -
вся в  густой траве,  с боем  перепелов, приволье  ребятишек, рыболовов,
гусей и уток, - хотя и  ребятишкам там купанье по пояс, однако  и коровы
на дневную дойку  вылезают из реки  же. Лес большой  там был -  сразу за
Грушевкой и  Гвозд╦вкой; да  и близ  Никитина, с  е╦ множеством садов, -
несколько лесистых балок.
    Ту весну мужики встречали в большой тревоге, и многие даже не хотели
сеять: ведь вс╦ уйд╦т зазря, отымут? но и самим-то как без прокорма?
    Ватажились в лесках и оврагах. Толковали, как себя защитить.
    Но  трудно  крестьянам   разных  с╦л  -   сговориться,  соединиться,
решиться, да ещ╦ ж и выбрать момент, когда перейти черту большой войны.
    А между тем гольдинские продотряды  вс╦ так же наваливались на  с╦ла
грабить, и вс╦ так же сами пировали на стоянках. (А были случаи:  велели
подавать им на ночь  заказанное число женщин -  и подавало село, а  куда
денешься? легче, чем расстрелы.) И  вс╦ так же отряды из  Губдезертира -
расстреливали для примера изловленных.  (Призывали сразу три возраста  -
18-20-летних. А вступающие в РКП(б) освобождались от общего призыва.)
    И в августе  Двадцатого само собою  вспыхнуло в Каменке  Тамбовского
уезда: пришедший продотряд крестьяне перебили и взяли их оружие. И в тех
же днях в Трескино: близ волостного правления продотряд созвал  собрание
активистов - вдруг  побежала по улице  сила мужиков с  вилами, лопатами,
топорами. Продотряд стал в них стрелять - но нахлынувшей волной порубали
отрядников два десятка, ещ╦ и нескольких ж╦н коммунистов заодно.  (Убили
и маленького мальчика из толпы:  он признал одного из повстанцев:  "дядя
Петя, ты меня узнал?" - и тот убил, чтобы мальчик его потом не выдал.) А
в Грушевке так озлобились за  вс╦ отымаемое - повалили продотрядчика  и,
как по бревну, перепилили ему шею пилой.
    Трудно, трудно русских мужиков  стронуть, но уж как  попр╦т народная
опара - так и не  удержать в пределах рассудка. Из  Княже-Богородицкого,
Тамбовского  же  уезда, освяч╦нная  порывом  справедливости крестьянская
толпа в лаптях  - пошла "брать  Тамбов" с топорами,  кухонными рогачами,
вилами  -  ВИЛЬНИКИ,  как  ходили  в  татарское  время  -  потекли   под
колокольный  звон  попутных  с╦л,  нарастая  в  пути,  -  и  так  шли  к
губернскому городу, пока  в Кузьминой Гати  их, беспомощных, не  посекли
пулем╦тными заставами, остальных рассеяли.
    И - как  пожар по соломенным  крышам - понеслось  восстание по всему
уезду  сразу,   захватив  и   Кирсановский  и   Борисоглебский:  повсюду
перебивали  местных коммунистов  (и бабы  резали их,  серпами),  громили
сельсоветы, разгоняли совхозы, коммуны. Уцелевшие коммунисты и активисты
- бежали в Тамбов.
    Коммунисты нахожие - понятно  откуда приходили. Но откуда  набрались
местные? По разным сельским случаям Павел Васильич это осмыслил, да  кой
кого он  и раньше  знал сам.  При первых  советских выборах  волостных и
сельских должностных лиц крестьяне ещ╦ не разбирались, какая этим  новым
выпадет всеразмерная  власть, им  мнилось -  ничтожная, ведь  теперь для
всех наступила СЛОБОДА, и не выборы главное, а хватать помещичью  землю.
И какой порядочный мужик оторв╦тся от своего хозяйства, чтоб  исправлять
какую-то там должность по выбору? И потекли на те должности -  крестьяне
лишь  по рождению,  а не  по труду,  озорные, бесшабашные,  бездельники,
голь,  да кто  с отрочества  болтался чернорабочими  при городах  да на
постройках,  там  успел  лизнуть  революционных  лозунгов,  да  ещ╦  все
дезертиры с фронта Семнадцатого года,  кто торопился на граб╦ж. Вот  все
эти - и стали сельские коммунисты, активисты, власть.
    Павел Васильевич всем своим воспитанием и гуманистической  традицией
был всегда всей душой против всякого кровопролития. Но теперь,  особенно
после  этого  святого  народного похода  на  Кузьмину  Гать, соотношение
бессильной правоты и  неумолимого насилия проступило  столь явно, что  и
правда же: не оставалось крестьянам ничего иного, как поднять оружие. (А
много винтовок,  патронов, шашек,  гранат оставалось  ещ╦, привезенных с
германской войны  и разбросанных  после мамонтовского  прорыва -  у кого
спрятано, у кого закопано.)
    И Эктов не увидел и для себя, народника, народолюбца, иного  выхода,
как идти туда же и в то же. Хотя: кончилась большая гражданская война  -
и какие надежды  были теперь у  мужицкого восстания? Но  несомненно, что
крестьяне будут лишены грамотного связного руководства. Пусть никакой не
военный,  лишь кооператор,  да грамотный  и смышл╦ный  человек, -  Эктов
пригодится где-то там.
    Но  -  жена,  Полина, сердце  мо╦  неотрывное!  и Мариночка,  крошка
пятилетняя,  глазки  васильковые!  -  как оставить  вас?  и  -  на какие
испытания? на какие опасности? даже просто на голод? Вот оно, наше самое
трепетное - оно и высшее наше счастье, оно и наша слабость.
    Полина - в острой тревоге, но и посильно крепясь, отпустила его:  ты
- прав. Да... прав... Иди.
    И осталась  она с  дочуркой на  их городской  квартире, со  скудными
запасами провизии и дров на будущую  зиму, - но и что-то же  заработает,
учительница.
    А Павел Васильич уехал из Тамбова, отправился искать  предполагаемый
центр восстания.
    И  наш╦л  его  -  в  передвижном  состоянии  -  малую  кучку  вокруг
Александра   Степановича   Антонова,   по   происхождению  кирсановского
мещанина, в 1905 году - эсера-экспроприатора (не закрыть глаз: значит, и
вперемежку с уголовщиной?), в 1917 вернувшегося из сибирской ссылки,  до
большевицкого   переворота   начальника   кирсановской   милиции,  потом
набравшего много оружия разоружением чехословацких эшелонов, проходивших
через  Кирсанов,  - и  уже  летом 1919  с  небольшой дружиной  перебивал
нал╦тами местные комячейки  там и здесь  - когда сама  партия эсеров вс╦
никак  не  решалась  сопротивляться большевикам,  чтобы  этим  не помочь
белым.  Действовал Антонов  и теперь  не от  эсеров, а  от самого  себя.
Губчека ловила его всю зиму с 19-го года на 20-й - и не поймала. Антонов
не  кончил  и уездного  училища,  образование никакое,  но  - отчаянный,
решительный и смекалистый.
    В нарождающемся штабе  Антонова, который и  штабом назвать ещ╦  было
нельзя, - не  состояло даже хоть  одного офицера со  штабным опытом. Был
местный  самородок,  из  крестьян  села  Иноковки  1-й,  П╦тр Михайлович
Токмаков:  унтер царской  армии, он  на германском  фронте выслужился  в
прапорщики, затем и  в подпоручики, и  вояка был превосходный,  но всего
три класса церковно-приходской. Ещ╦ был боевой и буйный прапорщик,  тоже
из  унтеров,  распирающей  энергии, Терентий  Чернега,  -  в Семнадцатом
примкнувший к большевикам, два  года служил им, даже  и в ЧОНе, а  всего
насмотрясь  -  переш╦л  на  крестьянскую  сторону.  И  ещ╦  был   унтер,
артиллерист,  Арсений  Благодар╦в,  -  из  той  самой  Каменки,  где вс╦
началось,  он и  был из  начинателей. Все  эти трое  дальше  получили  в
командование по партизанскому полку, Токмаков потом - бригаду из четыр╦х
полков, -  но ни  один же  из них  и близко  не был  способен к  штабной
работе. И адъютантом Антонова был вовсе не военный, а учитель Старых  из
Калугина на Сухой Панде.
    И когда Эктов представился Антонову  - так и приш╦лся он  пока самый
подходящий "начальник штаба": лишь бы грамотный сообразительный  человек
да  умел  бы  топографическую  карту  читать.  Спросил  Антонов фамилию.
Странно, но Эктов не запасся.  Уже начал: "Эк...", и тут  же прохватило:
нельзя называть! И горло само перешло на:
    - а... га...
    Антонову послышалось:
    - Эгов?
    А что? Псевдоним, и неплохой. Ответил уже ч╦тко:
    - Эго. Пусть так.
    Ну, так и так, Антонов и не допытывался.
    И скоро все  его знали как  "Эго", тоже Павел,  только Тимофеевич. И
вскоре  признали   за  ним   авторитет  "начальника   штаба"  (сам  себе
удивлялся), впрочем он только чуть и связывал, соединял их общие дела, -
а и  сам Антонов  и его  партизанские начальники  чаще вели отряды своим
порывом, никого не спрашивая, да и по внезапности обстоятельств.
    Тамбовский уезд не так-то был и удобен для партизанской войны: как и
бОльшая часть  губернии -  малолесен, равнина,  небольшие холмы,  правда
много глубоких  балок и  оврагов ("яруг"),  дающих и  коннице укрытие от
степного  прозора.  И сеть  прос╦лков  с наезженной  коле╦й,  да скакала
конница и попер╦к поля.
    А что  это была  за конница!  Стремена -  вер╦вочные, вместо с╦дел у
большинства - подушки (и на  ходу вь╦тся пух из-под всадника...).  Кто в
солдатской од╦жке,  а кто  в крестьянской  (на шапке  - красная ленточка
наискось: они  - за  революцию, тоже  красные! и  обращение, когда не по
деревенским  кличкам:  "товарищ").  Зато -  повстанцы  всегда  на свежих
конях, беспрепятственно меняют их у крестьян (хоть и не без крестьянской
обиды:  НАШИ-то ребята  наши, так  ведь и  лошадь МОЯ...).  Понасобирали
берданок, двустволок, винтовочных обрезов (их легче прятать, а  меткость
вблизи не намного меньше), трофейных с войн Гра и Манлихеров. Начинали -
с по пять патронов к винтовке, потом отбивали у продотрядов, у чоновцев,
и даже  захватывали целые  оружейные склады,  а раз  была и такая смелая
антоновская  операция:  захватили   у  красных  целый   поездной  эшелон
боеприпасов, в поспешке развезли телегами по деревням, подальше прочь от
ЖЕЛЕЗКИ, которой лишнего часа не удержишь.
    Впрочем, из-за многолюдства повстанцев, вс╦ равно сильно не  хватало
оружия, даже и шашек, - и по набату вс╦ ещ╦ бежали из деревень с вилами.
(Был и такой сигнал у  повстанцев: при появлении большевицкого отряда  -
останавливаются в  том селе  мельничные крылья,  либо -  с другого конца
села тут же ускакивает вестовой, оповещать соседей.)
    Радость  успешных  набегов, да  и  успешных уходов  -  взбадривала и
изумляла Эктова: и как же это вс╦ уда╦тся? ведь прямо - из ничего!
    Так  и жили  - сперва  недели, потом  и месяцы:  дн╦м  работали  как
крестьяне, а при тревоге и просто с вечера - садились на коня и в набег.
Через буераки гонялись отряды друг за другом, и те и эти. При разгроме -
повстанцы  разлетались, прятали  оружие, и  не у  себя во  дворах, а  по
яругам.
    ...После  прол╦та боя  лежит убитый,  головой в  ручье. А  лошадь  -
печально   стоит,  часы,   возле   м╦ртвого   хозяина...  А   по  травам
перескакивает трясогузка...
    Любимое место укрытия антоновской конницы было - низменность по реке
Вороне. Там - и поляны  в просторном кольце как бы  расставленных дубов,
вязов, осин, ив. Измученные  верховики сваливались полежать на  полянах,
заросших мятликом да конским щавелем,  и лошади тут же щиплют,  медленно
перебраживая.  К  тем  местам  -  заброшенные  полудороги,  а  дальше  -
непродорная ур╦ма - низкое густое переплетенное лесо-кустье,  высоченная
трава, в ней и гадюки  двухаршинные с ч╦рно насеченной спиной.  (Одно из
самых недоступных мест так и зов╦тся - "Змеиное болото".)
    В сентябре  вспыхнуло восстание  и в  Пахотном Углу,  много северней
Тамбова, к  Моршанску: там  сколотили коммунисты  год назад  "образцовую
коммуну"  - а  теперь те  образумленные коммунисты  стали отдельной,  но
крепкой группировкой повстанцев.
    Так  множились  повстанцы,  что,  осмелев,  в  начале  октября пошли
атаковать с юга Каменку, выручать е╦ от ставшего там красного гарнизона.
Те  ответили пушками  и в  контратаку кроме  конницы послали  и  пехоту.
Повстанцы спешились  и -  в первый  и единственный  раз -  вырыли окопы,
привычное  дело  с  войны,  но то  для  них  была  ошибка: не  выдержали
регулярного двухсуточного  боя, бросили  окопы, отступили  к Туголукову,
изобильному лошадьми, - и из Туголукова много крестьян, сев на лошадь  и
добавив ещ╦ заводную, уходили вместе с ПАРТИЗАНТАМИ.
    Район  восстания  был опасно  охвачен  треугольником железных  дорог
Тамбов -  Балашов -  Ртищево, и  постоянные гарнизоны  стояли на крупных
станциях. Эти пути надо было портить при каждом случае. И несколько  раз
антоновцы, налетев, местами разбирали пути, лошадиной тягой гнули рельсы
в дугу.
    Зато железнодорожные служащие, особенно телефонисты и  телеграфисты,
в массе  своей сочувствовали  повстанцам и  иные задерживали  в передаче
распоряжения красных, или теряли, искажали, а то и передавали партизанам
-  и  большевики  не  могли над╦жно  использовать  свои  линии  связи. А
железнодорожники ртищевского узла  даже избрали делегацию  к повстанцам,
на поддержку, но чекисты успели  арестовать делегатов, а на вс╦  Ртищево
объявили чрезвычайное положение.
    Повстанцев становилось вс╦ больше  - и один за  другим формировались
партизанские ПОЛКИ, по полторы и по две тысячи человек, уже переваливало
число полков за десяток, у полков появились и свои знам╦на и пулем╦ты  -
Максима и Льюиса. Командирами становились и бывшие унтеры и ефрейторы, с
опытом  германской войны,  и просто  крестьяне от  сохи. И  смышл╦но  же
командовали.
    В ноябре  Антонов с  главными силами  пош╦л и  на сам Тамбов, вызвав
большой переполох у тамбовских властей (те пилили-валили вековые дубы на
завалы дорог к городу,  расставляли пулем╦ты на городских  колокольнях).
Эктов верить не мог:  неужели, вот, хоть на  короткий час и сам  туда, и
выхватит,  увез╦т  семью?..  (До  Сердобска бы  дов╦з,  а  там  у Полины
двоюродная сестра, у не╦ б и прикрылась.)
    Нет,  в  двадцати верстах  от  Тамбова, в  Подосклей-Рождественском,
после крупного боя, пришлось повстанцам отступить.
    Вандея? Но отметная была разница: наше православное духовенство,  не
от мира сего, не сливалось  с повстанцами, не вдохновляло их  как боевое
католическое, а  осторожно сидело  по приходам,  по своим  домам, хотя и
знали:  красные  придут -  вс╦  равно могут  голову  размозжить. (Как  в
Каменке попа Михаила Молчанова застрелили ни за что на ступеньках своего
дома.)
    Вандея? Иногда и  не без насилия:  приходил красноармеец в  отпуск в
свою деревню, а  у него односельчане  уничтожали документы -  и куда ему
после  того  деваться?  выхода  нет,  как  в  партизаны.  И  из   отряда
партизанского уж и  вовсе не уйти,  хоть и задумал  бы: свои ж  не дадут
жить в селе с семь╦й. Или какая баба замечена, что проболтала красным  о
передвижениях повстанцев, - секли е╦ по голому заду прилюдно, на площади
перед церковью.
    Тамбовским мирным мужикам теперь гроза  была со всех сторон: чтО  не
так сделаешь - отомстят потом  хоть красные, хоть повстанцы. Боятся  и с
иными соседями просказываться. Один раз, в общем валу, сходил  ВИЛЬНИКОМ
за десять в╦рст,  пойман, а хоть  и отпущен -  впер╦д уже навек  виноват
перед властями.
    Стук в  дверь: "Кто  там?" -  "Свои". -  Чтоб не  попасться, на всяк
случай: "Все вы, черти, свои, да житья от вас нет".
    Одну бабу допрашивали  красные, где е╦  сын. Отреклась: "Нет  у меня
никакого сына!" А  потом его поймали,  он назвался: сын  такой-то. И его
расстреляли: мол, вр╦т.
    В  это  мужицкое положение  ставил  Павел Васильич  не  раз и  себя.
Извечная  радость  человека и  извечная  его уязвимость:  семья!  У кого
вместо сердца подкова  железная, чтоб не  дрогнуть за своих  родных, что
затерзают их эти ч╦ртовы когти?
    А бывало  и такое:  растрепали в  деревне продотряд,  двое из  них -
китаец  и  финн  -  спрятались  на  задах  у  деда.  Китайца   заметили,
подстрелили, а финна  дед пожалел и,  головой рискуя, спрятал  в сноп, а
ночью выпустил  - и  тот дал  д╦ру, к  своему гарнизону,  в Чокино. (Для
следующей экспедиции?..)
    Вандея?   Эсеры   Тамбовской   губернии   заколебались:   и   нельзя
поддерживать восстание против революции? и возглавить это восстание было
упущено,  за  ними  уже  не  пойдут.  Но  и:  теперь,  когда   кончилась
гражданская   война,   как  не   использовать   народный  напор   против
коммунистов. Пристраивались к возникшим "советам трудового крестьянства"
и писать листовки, и приписать вс╦ восстание эсеровской партии.
    Да у  повстанцев уже  свои были  лозунги: "Долой  Советы!" (никак не
эсеровский,  эсеры   -  за   Советы);   "Не   платим  разв╦рстки!";  "Да
здравствуют дезертиры Красной Армии!"
    У Эктова оказалась пишущая машинка, захваченная в исполкоме, так  он
и   сам   сочинял  и   усердно   печатал  прокламации:   "Мобилизованные
красноармейцы! Мы - не  бандиты! мы такие же  крестьяне, как вы. Но  нас
заставили бросить мирный труд и  послали на своих братьев. А  разве ваши
семейства  не в  таких же  условиях, как  наши? Вс╦  убито Советами,  на
каждом   шагу   озверелые   коммунисты   отбирают   последнее   зерно  и
расстреливают  людей  ни за  что.  Раскалывают наши  головы  как горшки,
ломают кости - и на том обещают построить новый мир? Сбрасывайте с  себя
коммунистическое ярмо и  идите домой с  оружием в руках!  Да здравствует
Учредительное Собрание! Да здравствуют советы трудового крестьянства!"
    Да повстанцы и сами, кто горазд, выписывали чернильными  карандашами
на  случайных  листках бумаги:  "Довольно  слушать нахалов  коммунистов,
паразитов  трудового  народа!" -  "Мы  пришли крикнуть  вам,  что власть
обидчиков и грабителей  быть не должна!"  И к нерешительным:  "Мужики! У
вас забирают хлеб, скотину, а вы вс╦ спите?"
    Коммунисты отвечали большим  тиражом типографских листовок  со своей
обычной классовой  долдонщиной или  сатирическими картинками:  Антонов в
кровавой шапке с кровавым ножом, а на груди, в виде орденов, -  Врангель
и Керенский. "Мы, Антонов Первый, Поджигатель и Разрушитель  Тамбовский,
Самодержец Всеворовской и Всебандитский..."
    Это стряпал завагитпропа губкома Эйдман, никогда его тут, в Тамбове,
не слышали прежде. А в грозных распоряжениях чаще всего мелькали подписи
секретарей    губкома    Пинсона,    Мещерякова,    Райвида,     Мейера,
предгубисполкома  то  Загузова,  то  Шлихтера,  предгубчека  Трасковича,
начальника политотдела Галузо  - и этих  тоже Тамбов не  знал никогда, и
эти тоже были пришлые. А в составе их губ-губ властей мелькали и другие,
кто не подписывал грозных приказов, но решали-то все вместе: Смоленский,
Зарин, Немцов,  Лопато и  даже женщины  - Коллегаева,  Шестакова... И об
этих  тоже Эктов  не слышал  прежде, только  один среди  них  был  точно
местный, всеизвестный  оголтелый большевик  Васильев, прохулиганивший  в
городе  весь  Семнадцатый  год, свистевший  и  топавший  даже на  чинных
собраниях в  Нарышкинской читальне.  Об остальных  не слыхивал  Эктов, а
ведь свора эта была - не из той же ли оппозиционной интеллигенции, что и
он сам? и несколько лет назад, до революции, встретились бы где-нибудь -
он пожимал бы им руки?..
    Но  пропаганда  -   пропагандой,  а  большевики   подтягивали  силы.
Установила  антоновская  разведка,  что прибыл  из  Москвы  полк Особого
назначения ВЧК, ещ╦ эскадрон от  тульской ЧК, ещ╦ 250 сабель  из Казани,
до сотни из Саратова. Ещ╦  приш╦л из Козлова "коммунистический отряд"  и
два таких отмобилизовались в Тамбове.  Ещ╦ появился у них и  "автобоевой
отряд   имени   Свердлова"   и   отдельный   железнодорожный   батальон.
(Рискованную разведку вели  и верная баба  с махоткой молока  и над╦жный
мужик с  возом дров  в город.  Через одну  такую бабу  раз послал  Павел
Васильич устную весточку о себе Полине - и в ответ узнал, что - целы, не
раскрыты чекой, скудно живут, но надеются...)
    Отделавшись от страха за целость самого Тамбова, красные вожди  свои
нарощенные силы стали равномерно расквартировывать по всем тр╦м мятежным
уездам, особенно по Тамбовскому,  - планово оккупировать их.  (В большом
десятитысячном селе взяли 80  заложников и объявили жителям:  за несдачу
селом огнестрельного  оружия к  следующему полудню  - все  эти 80  будут
расстреляны.  Угроза была  слишком непомерна,  село не  поверило,  никто
ничего не сдал -  и в следующий полдень  на виду у села  все восемьдесят
были расстреляны!)
    Стали и летать большевицкие самол╦ты (были и хвастливо выкрашенные в
красный цвет), наблюдать, иногда  и сбрасывать бомбы, что  сильно пугало
селян.
    Осенью, избегая наседающего  преследования, Антонов временно  уводил
свои  главные  силы  то  в Саратовскую  губернию,  то  в  Пензенскую. (А
саратовские крестьяне, мстя за забранных или смененных лошадей, стали  и
сами  ловить  тамбовских повстанцев  и  расправляться самосудом.  Судьба
крестьянских восстаний...)
    Вместе с  главным штабом  и Эго  был в  этих рейдах,  и уже привык к
такой жизни,  конной, бродячей,  бездомной, на  холодах и  в тревоге,  в
уходах от погони.  Стал военным человеком?  - нет, не  стал, трудно было
ему,  никогда  к  такому  не  готовился.  А  -  надо  терпеть.  Разделял
крестьянскую боль - и тем насыщалась  душа: он - на месте. (А  не приш╦л
бы сюда - дрожал бы в норке в Тамбове, презирал бы себя.)
    А мятежный край не утихал!  Хотя поздней осенью и к  зиме партизанам
стало намного трудней скрываться и ночевать - а полки партизанские росли
в числе. Поборы, собираемые красными отрядами, откровенный граб╦ж, когда
делили отобранное крестьянское имущество  - тут же, на  глазах крестьян,
избивали  стариков, а  то и  сжигали деревни  начисто, как  Афанасьевку,
Бабино, и  это к  зиме, выгоняя  и старых  и малых  на снег, - поддавало
новый заряд  повстанческому сопротивлению.  (Но и  повстанцам же  где-то
питаться.  Раньше  брали у  семей  советского актива,  потом  и у  семей
красноармейцев, а  дальше, не  хватало -  уже и  у крестьян  подряд. Кто
давал понимаючи, а кто и обозлевался.)
    К середине зимы уже сформировалось две партизанских Армии, каждая по
десятку полков,  1-й армией  командовал Токмаков,  2-й -  сам Антонов. В
штабах  армий появились  уже и  настоящие военные,  наводившие  порядок,
начиная с формы: рядовым установили красные нашивки на левом рукаве выше
локтя, командирам добавлялась  ленточка, нашитые треугольники   вершиной
вниз  или  вверх,  а  с  командиров  бригад  -  ромбы.  Командный состав
избирался на  полковых собраниях  (и ещ╦  - политкомы,  и ещ╦ - полковой
суд).  Издавали   и  приказы:   полный  запрет   устраивать  в  деревнях
конфискации  одежды, вещей  и обыски  на поиск  продуктов; не  разрешать
партизанам  слишком часто  менять своих  лошадей у  крестьян, только  по
решению  фельдшера, а  - получше  следить за  лошадью своей;  и,  как  в
настоящей  армии, вводили  партизанам чер╦дность  отпусков -  но и  своя
милиция в с╦лах проверяет документ, по какому партизан приехал.
    Зимой  взаимное озлобление  только ещ╦  распалилось. Красные  отряды
расстреливали  и  улич╦нных,  и  подозреваемых,  стреляли  безо  всякого
следствия  и  суда. У  карателей  выявился разряд  людей,  уже настолько
привыкших к  крови, что  рука у  них подымалась,  как муху   смахнуть, и
револьвер  сам  стрелял.   Партизаны,  бережа  патроны,   больше  рубили
захваченных, убивали тяж╦лым в голову, комиссаров - вешали.
    И до  того доходило  разъярение мести  с обеих  сторон, что  и глаза
выкалывали захваченному прежде, чем убить.
    Из ограбленных с╦л  ребятишки с салазками  ездили за битой  кониной.
Этой зимой развелось много обнаглевших волков. И собаки тоже ели  трупы,
разбросанные по степи и по балкам, и разрывали мелко закопанных.
    Разъезжала по оккупированным с╦лам выездная сессия губЧК -  Рамошат,
Ракуц и Шаров, сыпали расстрельные приговоры, а подозреваемых, но  никак
не  пойманных  на  повстанчестве,  стали  ссылать  в   "концентрационные
лагеря". В январе антоновский  штаб сведал секретное письмо:  тамбовская
губЧК   получила   от   центрального   управления   лагерей   Республики
дополнительно 5 тысяч мест в лагерях для своих задержанных. А с бабами и
девками, уведенными  в ближние  концлагеря, охрана  с кем развратничала,
кого насиловала, слухом полнилась земля.
    С╦ла  скудели. Даже  в богатенной  когда-то Каменке  осталось с  два
десятка лошадей. Ко рваным башмакам люди ладили деревянные подошвы, бабы
ходили по морозу без чулок. И завед╦т кто-нибудь: "А при царе поедешь на
базар - покупай, что по  душе: сапоги, ситцу, крендел╦в". Только  бумага
нашлась на курево: из помещичьих книг да из красных уголков.
    Со старым-престарым дедом из хутора Сем╦новского Эктов горевал,  как
гинет вс╦.  Казалось -  жизнь уже  доходит до  последнего конца, и после
этого какая ещ╦ останется?
    -  Нечто, -  сказал серебряный  дед. -  Из-под косы  трава да  и  то
уцелевает.
    А достали-таки  тамбовские крестьяне  до Кремля!  В середине февраля
стали   объявлять,  что   в  Тамбовской   губернии  хлебная   разв╦рстка
прекращается.
    Никто не поверил.
    Тогда  напечатали  в  газетах,  что  Ленин  вдруг  "принял делегацию
тамбовских крестьян". (В самом ли деле? Позже стало в антоновском  штабе
известно: да, несколько мужиков,  сидевших в тамбовской ЧК,  запуганных,
доставляли в московский Кремль.)
    Большевики, видно, торопились кончить восстание к весне, чтобы  люди
сеяли (а осенью - опять отбирать).
    Но ярость бо╦в уже не унималась. И в марте, двумя полками, антоновцы
налетели на укрепл╦нное фабричное  село Рассказово, под самым  Тамбовом,
разгромили гарнизон и целый советский батальон взяли в плен. И  половина
из них охотой пошла в ПАРТИЗАНТЫ.
    Павел Васильич с осени не верил, не надеялся, что в таких передрягах
вытянет,  перезимует.  Но вот  -  дотерпел, дожил  и  до марта.  И  даже
настолько признали  уже его  военным человеком,  что сделали  помощником
командира полка Особого Назначения при штабе 1-й армии.
    И ещ╦ успел он прочесть два мартовских приказа звереющих  карателей:
"Обязать всех  жителей каждого  села круговой  порукой, что  если кто из
села  будет оказывать  какую-либо помощь  бандитам, то  отвечать за  это
будут все жители этого села", а "бандитов ловить и уничтожать как хищных
зверей". И - наивысшим доводом: "вс╦ здоровое мужское население от 17 до
50 лет арестовывать  и заключать в  концентрационные лагеря"! А  прямо к
повстанцам:  "Помните:  ваши СПИСКИ  большей  частью уже  в  руках Чека.
Явитесь добровольно с оружием - и будете прощены".
    Но ни кал╦ной прокаткой, ни  уговором - уже не брались  повстанцы, в
затравленных метаньях  по заснеженным  морозным оврагам  и перелескам. И
уже вот-вот манила весна - а там-то нас и вовсе не возьм╦шь!
    И  тут,  в  марте,  уже  перенеся  зиму,  Эктов  сильно простудился,
занемог, должен был отстать от полка, лечь в селе, в тепле.
    И - на вторую же ночь был выдан чекистам по доносу соседской бабы.
    Схвачен.
    Но  -  не  расстрелян  на  месте,  хотя  уже  знали  его  роль   при
токмаковском штабе.
    А - повезли в Тамбов.
    Город имел  вид военного  лагеря. Многие  дома заколочены. Нечищеный
грязный снег на панелях. (Свой домик - на боковой улице, не видел.)
    И - дальше, через Тамбов. Посадили в зарешеченный вагон, в Москву.
    Только не на свиданье с Лениным.




    2

    Сидел  в  лубянской тюрьме  ВЧК,  в полуподвале,  в  одиночке, малое
квадратное окошко в уровень тюремного двора.
    Отначала видел главное испытание в  том, чтобы себя НЕ НАЗВАТЬ  - да
то  самое  испытание,  какое  нависло  и  над  каждым  вторым тамбовским
крестьянином, да с тем же и выбором: назвал себя - погиб. А не назвал  -
погиб же, только другим родом.
    Придумал себе биографию - тоже кооператора, только из Забайкалья, из
тех мест, которые знал. Может, по нынешнему времени проверить им трудно.
    На допросы водили его  тремя этажами вверх, в  один и тот же  всегда
кабинет  с  двумя  крупными  высокими  окнами,  старой  дорогой  мебелью
Страхового общества  и плохоньким  бумажным портретом  Ленина в  богатой
раме на стене над головой следователя. Но следователи - сменялись, трое.
    Один, Марагаев, кавказского вида, допрашивал только ночами, спать не
давал. Допрашивал ненаходчиво, но кричал, вызверивался, бил по лицу и по
телу, оставляя синячные ушибы.
    Другой, Обоянский, всем нежным видом выдавая голубую кровь, - не так
допрашивал, как вселял в  подследственного безнад╦жность, даже будто  бы
становясь с ним сочувственно на одну сторону: ОНИ вс╦ равно победят,  да
уже везде победили, Тамбовская  губерния осталась последняя; против  НИХ
никто не  может устоять  и в  России и  в целом  мире, это - сила, какой
человечество ещ╦ не  встречало; и благоразумнее  сдаться ИМ прежде,  чем
они будут карать. А может быть - смягчат участь.
    А третий - пухлощ╦кий, черноволосый, весело подвижный Либин  никогда
не дотронулся  до подследственного  и пальцем,  и не  кричал, но  всегда
говорил с бодрой победной уверенностью, да видно, что и не наигранной. И
домогался пробудить в подследственном демократическую совесть: как же он
мог изменить светлому идеалу интеллигенции? как же может демократ стоять
против неумолимого хода истории, пусть и отягч╦нного жестокостями?
    Этих жестокостей Эктов  мог поведать следователю  больше, чем тот  и
представлял. Мог  бы, но  не смел.  Да не  ту линию  он и избрал: вот на
этом-то  и  стоять:  что  -  демократ,  народник,  что  тронула   сердце
пронзительная крестьянская беда, а  белогвардейщиной тут и не  веет. (Да
ведь - и правда так.)
    А Либин - как будто по той же ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ линии и в╦л навстречу:
    -  В будущие  школьные хрестоматии  войд╦т не  один эпизод  героизма
красных войск и коммунистов, давивших этот кулацкий мятеж. Момент борьбы
с кулачеством займ╦т поч╦тное место в советской истории.
    Спорить было безнад╦жно,  да и к  чему? Главное: узнают  ли, кто он.
Это  хорошо,  что  увезли  в Москву,  в  Тамбове  легче  бы его  узнали,
пропуская   через   свидетелей.   Одно   только   ныло    предчувствием:
сфотографировали его в фас  и в профиль. Могли  фотокарточку размножить,
разослать в Тамбов,  Кирсанов, Борисоглебск. Хотя  и: за полгода  боевой
жизни Эктов так  изменился, посуровел, пожесточел,  и в ветрогаре  - сам
себя не узнавал в зеркало в избах, впрочем и зеркала там плохонькие.
    Пока не вызнали, КТО - семья была в безопасности. А самого - что  ж,
пусть и  стреляют: за  эти месяцы  бесщадной войны  Павел Васильич давно
обвыкся с мыслью о смерти, да и попадал уже на волосок от не╦.
    Да его запросто могли расстрелять и при взятии - непонятно, зачем уж
так  им надо  было его  опознать? зачем  везли в  Москву? зачем  столько
времени надо было тратить на переубеждения?
    А недели текли -  голодные, скудная похл╦бка, крохотка  хлеба. Бель╦
без смены, тело чесалось, стирал как мог в редкие бани.
    Из одиночки соединяли и в камеру  - сперва с одним, потом с  другим.
По соседству не обойтись без расспросов:  а кто вы сами? а как  попали в
восстание? а  что там  делали? Отвечать  - нельзя,  и совсем не ответить
нельзя. А оба - мутные типы, сердце-вещун узна╦т. Что-то пл╦л.
    Прош╦л апрель - не узнали!
    Но - ещ╦ раз сфотографировали.
    Клещи.
    Опять в одиночку, в подвал.
    Пот╦к и май.
    Тянулись  и  дни,  но  ещ╦  мучительней  -  ночи:  в  ночи,  плашмя,
ослабляется человек  и его  жизненная сила  сопротивления. Кажется:  ещ╦
немного - и сил уже не собрать.
    И Обоянский кивал с измученной улыбкой:
    -  Не  устоять  никому.  Это  проснулось  и  пришло  к  нам  могучее
невиданное племя. Поймите.
    А Либин оживл╦нно рассказывал  о военных красных успехах:  и сколько
войск нагнали в Тамбовскую губернию, и даже - ТУТ не секрет и сказать  -
каких именно. И  курсантов из нескольких  военных училищ расположили  по
тамбовским с╦лам для усиления оккупации.
    Да  -  разбиты  уже антоновцы!  Разбиты,  теперь  добивают отдельные
кучки. Уже сами приходят в красные штабы гурьбами и приносят винтовки. И
ещ╦  помогают находить  и разоружать  других. Да  один  полк  бандитов -
полностью переш╦л на красную сторону.
    - Какой? - вырвалось.
    Либин с готовностью и отч╦тливо:
    - 14-й Архангельский 5-й Токайской бригады.
    ЗдОрово знали.
    Но ещ╦ проверь - так ли?..
    Да приносил на допросы в подтверждение тамбовские газеты.
    Судя по ним - да, большевики победили.
    А - что могло стать иначе? Он  когда и ш╦л в восстание - понимал  же
безнад╦жность.
    А вот -  приказ ╧ 130:  арестовывать семьи повстанцев  (выразительно
проч╦л:  семьи),   имущество  их   конфисковать,  а   самих  сгонять   в
концентрационные лагеря, потом ссылать в отдал╦нные местности.
    А вот - приказ ╧ 171, и опять: о каре СЕМЬЯМ.
    И - не замнутся перед тем, уж Эктов знал.
    И, уверял Либин, от приказов  этих - уже большие плоды.  Чтобы самим
не страдать - крестьяне приходят и указывают, кто скрылся и где.
    Очень  может и  быть. Великий  рычаг применили  большевики: брать  в
заложники СЕМЬИ.
    Кто - устоит? Кто не любит своих детей больше себя?
    - А дальше, - заверял  Либин, - начн╦тся ПОЛНАЯ ЧИСТКА  по деревням,
всех по одному перебер╦м, никто не скроется.
    А кое-кто  из крестьян  знали же  Павла Васильича  по прошлым мирным
годам, могли и выдать.
    Однако сидел  Эктов третий  месяц, и  врал, и  пл╦л, а  вот же  - не
расшифровали?..
    Пока Либин как-то, с вес╦лой улыбкой, даже дружески расположенный  к
неисправимому демократу-народолюбцу,  кстати посадив  его под  усиленный
свет, улыбнулся сочными плотоядными губами:
    - Так вот, Павел Васильич, мы прошлый раз не договорили...
    И - обвалилось.
    Оборвалось.
    Уже  катясь  по круче  вниз,  последними ногтями  цепляясь  за кочки
надежд: но  это ж  не значит  - и  семью? Но,  может, Полина с девчуркой
поостереглась? сменила место? куда-нибудь уже переехала?..
    А  Либин,  поблескивая  ч╦рными  глазами,  насладясь  растерянностью
подследственного, его  беспомощным неотрицанием,  довернул ему  обруч на
шее:
    - И Полина Михайловна не одобряет вашего упорства. Она теперь  знает
факты и удивляется, что вы до сих пор не порвали с бандитами.
    Несколько минут Эктов сидел на табуретке оглуш╦нный. Мысли плясали в
разные  стороны,  потом  стали  тормозиться  в  сво╦м  кругообороте  - и
застывать.
    Либин - не спускал глаз. Но и - молчал, не торопил.
    Так Полина не могла ни думать, ни говорить.
    Но, может, - измучилась до конца?
    Но, может, это и повод: дайте увидеться! дайте мне с ней  поговорить
самому!
    Либин:  э,  нет.  Это  -  надо  вам  ещ╦  заслужить.  Сперва   своим
раскаянием.
    И пошло два-три дня так:  Эктов настаивал на встрече. Либин:  сперва
полное раскаяние.
    Но Эктов  не мог  растоптать, чтО  он видел  своими глазами и тв╦рдо
знал. И притвориться не мог.
    Но и Либин не уступал ни  на волос. (Да тем и доказывал,  что Полина
думает совсем не так! Наверное же не так!)
    И тогда Либин прервал поединок - наперехват дыхания: ч╦рт с вами, не
раскаивайтесь!   ч╦рт   с   вами,   оставайтесь   в   вашем   безмозглом
народничестве! Но если вы не станете с нами сотрудничать - я вашу Полину
отдам мадьярам и ЧОНу  на ваших глазах. А  девч╦нку возьм╦м в детдом.  А
вам - пулю в затылок после зрелища, это вы недополучили по нашей ошибке.
    Ледяное сжатие в груди. А - что ж тут невозможного для них?
    Да подобное и было уже не раз.
    Да на таком - они и стоят.
    Полина!!.
    Ещ╦ день и ещ╦ два дали Эктову ДУМАТЬ.
    А  можно ли  ДУМАТЬ -  в застенке  угроз, откуда  выхода нет?  Мысли
прокруживаются бессвязно, как впрогрезь.
    Пожертвовать  женой и  Маринкой, переступить  через них  - разве  он
мог??
    За кого  ещ╦ на  свете -  или за  что ещ╦  на свете?  - он  отвечает
больше, чем за них?
    Да вся полнота жизни - и были они.
    И самому - их сдать? Кто это может?!.
    И Полину  же ПОТОМ  пристрелят. И  Маринку не  пощадят. ЭТИХ  он уже
знал.
    И  -  если  б он  этим  спасал  крестьян? Но  ведь  повстанцы  - уже
проиграли явно. Вс╦ равно проиграли.
    Его СОТРУДНИЧЕСТВО - какое уж  теперь такое? Что оно может  изменить
на весах всего проигранного восстания?
    Только жертва семь╦й - а ничего уже не изменишь.
    Как он ненавидел это нагло торжествующее победное смуглое  либинское
лицо с хищным поблеском глаз!
    А в  сдаче -  есть и  какое-то успокоение.  То чувство,  наверное, с
каким женщина переста╦т бороться. Ну да, вы оказались сильней. Ну что ж,
сда╦мся на вашу милость. Род облегчающей смерти.
    И уж какую такую пользу он мог сейчас принести красным?
    Сокрушился. Однако с условием: дать свидание с Полиной.
    Либин уверенно принял капитуляцию. А свидание с женой: только тогда,
когда  вы  выполните  наше  задание. Тогда  -  пожалуйста,  да  просто -
отпустим вас в семью.
    И - что ж оставалось?
    Какое немыслимо  каменное сердце  надо иметь,  чтобы растоптать сво╦
присердечное?
    И во имя чего теперь?
    Да  и  мелодичные  наговоры Обоянского  тоже  не  прошли без  следа.
Действительно:  сильное  племя!  Новые  гунны  -  но  вместе  с  тем   с
социалистической идеологией, странная смесь...
    Может быть  и правда:  мы, интеллигенты  старой закалки,  чего-то не
понимаем? Пути будущего -  они совсем не просто  поддаются человеческому
глазу.
    А задание  оказалось вот  какое: быть  проводником при кавалерийской
бригаде знаменитого Григория  Котовского, героя гражданской  войны. (Они
только что  прошлись по  мятежному Пахотному  Углу и  вырубили полтысячи
повстанцев.) При том  - себе -  никакой личины не  надо придумывать, тот
самый и есть известный Эго, из антоновского штаба. (Антонов - разгромлен
полностью, армии его уже нет, но сам он сбежал, ещ╦ скрывается. Да им  -
заниматься не будем.)
    А что делать?
    А, выяснится по дороге.
    (Ну, как-нибудь может быть обойд╦тся?)
    Из Тамбова дорога была недлинная - до Кобылинки, впрочем уже на краю
одного из излюбленных партизанских районов.
    Вс╦  -  верхом.  (И чекисты,  в  гражданском,  рядом, неотступно.  И
полуэскадрон красноармейцев при них.)
    А - снова открытый воздух. Открытое небо.
    Уже начало июля. Цветут липы. Вдыхать, вдыхать.
    Сколько наших поэтов и  писателей напоминали об этом:  как прекрасен
мир - и как принижают и отравляют его люди своими неиссякаемыми злобами.
Когда ж это вс╦ утишится в мире? Когда же люди смогут жить нестесн╦нной,
неискор╦женной, разумной светлой жизнью?.. - мечта поколений.
    Несколько в╦рст не доезжая Кобылинки встретились с самим Котовским -
крупная мощная  фигура, бритоголовый  и совершенно  каторжная морда. При
Котовском был  эскадрон, но  не в  красноармейской форме,  а в  мужицких
одеяниях, хотя все в сапогах. Бараньи шапки, папахи. У кого, не у  всех,
нашиты казачьи красные лампасы по бокам брюк. Самодельные казаки?
    Так  и  есть.  Приучались  называть  друг  друга  не  "товарищ",   а
"станичник".
    Старший  из  сопровождавших  Эктова  чекистов  теперь  объяснил  ему
задачу: этой  ночью будет  встреча с  представителем банды  в 450  - 500
сабель.  Эго  должен  подтвердить, что  МЫ  -  казаки из  кубано-донской
повстанческой   армии,   прорвались  через   Воронежскую   губернию  для
соединения с Антоновым.
    И к ночи дали Эго навесить  на бок разряженный наган, и посадили  на
самую  скверную  хилую лошадь.  (Четверо  переодетых чекистов  держались
тесно при  н╦м как  его новая,  после разгрома  главных антоновских сил,
свита. И у них-то наганы - полнозаряженные, "убь╦м по первому слову".)
    И сам  Котовский с  эскадроном поехал  на встречу  в дом  лесника, у
лесной поляны. С другой стороны, тоже с несколькими десятками  конников,
подъехал Мишка  Матюхин, брат  Ивана Сергеевича  Матюхина, командира ещ╦
неразбитого  отряда. (У  тамбовцев часто  шли в  восстание по  несколько
братьев из одной семьи; так и при Александре Антонове сражался неотлучно
его  младший   брат  Митька,   сельский  поэт.   Вместе  они   теперь  и
ускользнули.)
    Конники  остались  на  поляне. Главные  переговорщики  вошли  в избу
лесника, где горело на столе две свечи. Лица разглядывались слегка.
    Миша Матюхин не знал Эго в лицо, но Иван-то Матюхин знал.
    - Проверит,  - сам  не узнавал  своего голоса  Эктов и  что он нес╦т
мужикам такую  ложь. Но  когда уже  пош╦л по  хлипкому мостику,  то и не
останавливаться стать.  И на  Котовского: -  А вот  начальник их отряда,
войсковой старшина Фролов.
    (Чтобы  не  переиграть,  Котовский  не  нацепил  на  себя   казачьих
полковницких погонов, хотя это было легко доступно.)
    Матюхин потребовал, чтобы Эго поехал  с ним на сколько-то в╦рст  для
встречи со старшим братом, удостоверить себя.
    Чекистская свита не дрогнула, заминки не вышло, кони под ними боевые
и патронов к наганам запас.
    Поехали сперва по лесной  просеке, потом попер╦к поля,  под зв╦здным
небом. Мелкой  рысью и  в темноте  никому не  удивиться, что  под Эго-то
кобылка никудышняя рядом с его свитскими.
    Трясся в седле Павел Васильевич - и думал ещ╦ раз, и ещ╦ раз, и  ещ╦
раз, и думал отчаянно: вот сейчас открыться Матюхину, себе смерть, но  и
этих четверых перебьют!
    А полтысячи матюхинских - спас╦тся. А ведь - отборная сила!
    Но - и столько уже раз перекладенные: в голове - аргументы, в  груди
- живое страдание. Нет, не за себя, нисколько. А: ведь отомстят  Полине,
как и  угрозили, если  ещ╦ и  не малютке-дочке.  Чекистов -  он и  давно
понимал, а за  эти месяцы на  Лубянке, а за  эти дни в  переезде - и ещ╦
доскональнее.
    И - как же обречь своих?.. САМ ты, СВОИМИ руками?..
    Да ведь -  проиграна вся боевая  кампания Антонова. Если  посмотреть
шире,  в  большом  масштабе  - может  и  всей  губернии  будет легче  от
замирения наконец. Ведь вот, отменена уже грабительская  продразв╦рстка,
отныне заменится справедливым продналогом.
    Так  скорей к  замирению -  может и  лучше? Раны  - они  постепенно
затянутся. Время, время. Жизнь - как-то и наладится, совсем по-новому?
    А - изныли мы все, изныли.
    Доехали. Новая изба, и свет посветлее.
    И Иван Сергеич Матюхин - налитой богатырь с разведенными  пшеничными
усами, неутомный  боец -  шагнул навстречу,  вознался в  Эго, с  размаха
пожал руку.
    Иудина ломота в руке! Кто эти муки оценит, если не испытал?..
    А держаться надо - уверенно, ровно, командно.
    Прямодушный Матюхин с белым густым чубом, прилегающим набок. Плотные
нащеки. Сильное пожатие. Воин до последнего.
    Поверил - и как рад: нашего полку прибыло! Ещ╦ тряхан╦м большевиков!
    Усмешка силы.
    Сговорились: в каком  большом селе завтра  к вечеру сойдутся  обоими
отрядами. А послезавтра - выступим.
    Был момент!  - Эктову  блеснуло: нет!!  говорю! застреливайте  меня,
терзайте семью - но этих честных я не могу предать!
    Но - в этот миг пересохло в горле, как чем горелым.
    Пока  проглотнул -  а кто-то  перебил, сво╦  сказал. Кто-то  -  ещ╦.
(Чекисты  здорово играли  роли, и  у каждого  своя история,  почему  его
раньше  не  видели  в  восстании. И  выправка  у  всех  - армейская  или
флотская.)
    А решимость - уже и отхлынула. Опала бессильно.
    На том и разъехались.
    И потом растягивался долгий -  долгий - долгий мучительный день  при
отряде Котовского.
    Ненависть к себе.
    Мрак от предательства.
    С  этим  мраком  -  вс╦  равно уже  не  жить  никогда,  уже  не быть
человеком. (А чекисты не спускают  глаз за каждым движением его  бровей,
за  каждым  моргом  век.)  Да скорей-то  всего:  как  отгодишься,  так и
застрелят. (Но тогда не тронут Полину!)
    К вечеру - вся кавбригада на конях. И - много ряженых в казаков.
    Потянулись строем.  При Эго  - свита  его. Котовский  - в  кубанской
лохматой папахе, из-под не╦ звериный взгляд.
    Котовский?  или  Катовский,  от  КАТА?  На  каторге  сидел  он  - за
убийство,  и неоднократное.  Страшный человек,  посмотришь на  него -  в
животе обвисает.
    В условленное село отряды въехали в сумерках, с двух разных  концов.
И - расставлялись по избам. (Только котовцы - невсерь╦з, кони  оседланы,
через два часа бойня. А матюхинцы - располагались по-домашнему.)
    В большой богатой избе посреди села, где сходились порядки, у церкви
-  величавая  хозяйка, ещ╦  не  старуха, с  дочерьми  и снохами  уряжала
составленные в ряд  столы на двадцатерых.  Баран, жареные куры,  молодые
огурчики, молодая картошка. Самогон  в бутылках расставлен вдоль  стола,
гран╦ные стаканы к нему. Керосиновые лампы светят и со стены, и на столе
стоят.
    Матюхинцы  - больше  рядом, по  одну сторону,  котовцы -  больше  по
другую. Эго посадили на торце как председателя, видно тех и других.
    Какая жизненная сила в повстанческих командирах! Да ведь сколькие из
них  прошли  через  германскую  войну  -  унтеры,  солдаты,  а  теперь в
командирских должностях.
    Скуластая  тамбовская  порода,  неутонч╦нные  тяж╦лые  лица, большие
толстые губы, носы один-другой картошкой, а то - крупный свисающий. Чубы
-  белые, кудель,  чубы ч╦рные,  один  даже  с ч╦рно-кирпичным  лицом, к
цыгану, зато повышенная белота зубов.
    У котовцев условлено: больше гуторить тем, кто по-хохлацки, идут  за
кубанцев. А  донца -  средь них  ни одного,  но расч╦т,  что тамбовцы не
отличают донского говора.
    У  одного  матюхинца  -  дремуче  недоверчивое  лицо  с оттопыренным
подбородком. Мешки под глазами, повисшие ч╦рные усы. Сильно усталый.
    А другой - до чего же  лих и строен, усы вскрученные, взгляд  метуче
зоркий, но вес╦лый. На углу сидит и, по простору, нога за ногу  вскинул,
с изворотом. Неожиданности как будто и не жд╦т, а готов к ней, и к  чему
хочешь?
    Эго не удержался: дважды толкнул его ногой. Но тот не понял?
    А стаканы самогона -  заходили, горяча настроение и  встречу дружбы.
Длинные ножи откраивали баранину и копч╦ный окорок. Дым ядр╦ной  махорки
подымался  там и  сям, стлался  к потолку.  Хозяйка плавала  по  зальцу,
молодые бабы спешили угадать - подать - убрать.
    А  вдруг  какое  чудо  произойд╦т -  и  вс╦  спас╦т?  Матюхинцы сами
догадаются? спасутся?
    "Подхорунжий" (комиссар и чекист)  "Борисов" поднялся и стал  читать
измышленную "резолюцию  всероссийского совещания  повстанческих отрядов"
(которое надо собрать теперь). Советы без коммунистов! Советы  трудового
крестьянства и казачества! руки прочь от крестьянского урожая!
    Один  матюхинец  -  не  старый,  а  с  круглой  распущенной бородой,
пушистыми усами, устоенное жизнью лицо - смотрел на читающего спокойными
умными глазами.
    Рядом с  ним -  как из  чугунной отливки,  голова чуть  набок, косит
немного.
    Ох, какие люди! Ох, тяжко.
    Но сейчас - уже ничего не спас╦шь, хоть и крикни.
    А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу:
    - Уничтожим кровавую коммунию!
    А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский  франт,
закричал с дальнего конца:
    - Вешать мерзавцев!
    Котовский - к делу:  но где же Антонов  сам? Без него у  нас вряд ли
выйдет.
    Матюхин:
    - Пока не найд╦м. Говорят,  контужен в последней рубке, лечится.  Но
всех тамбовцев поднимем и мы, опять.
    И  план его  ближний: напасть  на концлагерь  под Рассказовом,  куда
согнали и вымаривают повстанческие семьи. Это - первое наше дело.
    Котовский - согласен.
    Котовский - сигнал?..
    И - разом котовцы вырвали с б╦дер кто маузер громадный, кто наган  -
и стали палить через стол в СОЮЗНИКОВ.
    Грохот  в  избе, дым,  гарь,  вопленные крики  баб.  Один за  другим
матюхинцы валились кто  грудью на снедь,  на стол, кто  боком на соседа,
кто со скамейки назад, в опрокид.
    Упала лампа на столе, керосин по кле╦нке, огонь по ней.
    Этот лихой,  зоркий, с  угла -  успел отстреляться  дважды -  и двух
котовцев наповал.  Тут и  его -  саблей напрочь  голову со  вскрученными
усами, -  так и  полетела на  пол, и  алая -  хлынула из  шеи на  пол, и
кругом.
    Эктов  не вскочил,  окаменел. Хоть  бы -  и  его  поскорей, хоть  из
нагана, хоть саблей.
    А  котовцы выбегали  из избы  - захватывать  переполошенную, ещ╦  не
понявшую матюхинскую там, снаружи, охрану.
    А уже конные котовцы гнали на другой конец села - рубить и  стрелять
матюхинцев - во дворах, в избах, в постелях - не дать им сесть на коней.
    Кто успевал - ускакивал к ночному лесу.








    1

    ╦рка  Жуков,  сын  крестьянский,  с 7  лет  поспевал  с  граблями на
сенокосе, дальше - больше в  родительское хозяйство, в помощь, но  и три
года церковно-приходской  кончил, -  потом его  отдали в  саму Москву  к
дальнему богатому родственнику,  скорняку, мальчиком-учеником. Там  он и
рос  -  и  в прислуге,  и  в  погонках, и  в  работе  - и  так,  помалу,
определился к скорняжному делу. (Кончив учение - снялся в ч╦рном костюме
чужом и в атласном галстуке, послал в деревню: "мастер-скорняк"!)
    Но началась германская война, и в 15-м году, когда исполнилось  ╦рке
19 лет,  - призвали  его, и,  хотя не  рослый, но крепкий, широкоплечий,
отобран был  в кавалерию,  в драгунский  эскадрон. Стал  учиться конному
делу, с хорошей выпрямкой.  Через полгода возвысился в  учебную команду,
кончил е╦ младшим унтером - и  с августа 16-го в драгунском полку  попал
на фронт.  Но через  два месяца  контузило его  от австрийского снаряда;
госпиталь.  Дальше  стал  Жуков  председатель  эскадронного  комитета  в
запасном  полку  -  да  уже  на  фронт  больше  и  не  попадал.  В конце
Семнадцатого сами они свой эскадрон распустили: роздали каждому законную
справку чин чином,  и оружие каждый  сво╦ бери, коли  хошь, - и  айда по
домам.
    Побыл в Москве, побыл в своей калужской деревне, перележал в  сыпном
тифу, частом тогда, перележал и в возвратном, так время и шло. Меж  тем,
в августе18-го, начиналась всеобщая  мобилизация в Красную армию.  Взяли
Жукова в  1-ю Московскую  кавалерийскую дивизию  - и  послали их дивизию
против уральских казаков, не желавших признать советскую власть. (На том
фронте повидал он  раз и Фрунзе.)  С казаками порубились,  отогнали их в
киргизскую  степь  -  перевели  дивизию  на  Нижнюю  Волгу.  Стояли  под
Царицыном,  потом посылали  их на  Ахтубу против  калмыков: калмыки  как
сдурели, все как один советской  власти не признавали, и не  втямишь им.
Там ╦рку ранило от ручной гранаты, опять госпиталь и ещ╦ раз опять тиф -
эта зараза по всем перекидывалась. В  том 1919 году ещ╦ с весны  Георгия
Жукова  как  сознательного бойца  приняли  в РКП(б),  а  с начала  20-го
продвинули  как  бы  в  "красные  офицеры":  послали  на  курсы  красных
командиров под Рязань. И среди курсантов он тоже сразу стал не  рядовой,
а старшина учебного эскадрона, п╦рло из него командное.
    Гражданская война уже шла к концу, оставался Врангель один.  Считали
курсанты, что и на польскую они уже не успеют. Но в июле 1920 учение  их
прервали, спешно погрузили в эшелоны и повезли часть на Кубань, часть  в
Дагестан  (и  там  многие  курсанты  погибли).  Жуков  попал  в  сводный
курсантский полк в  Екатеринодар - и  послали их против  десанта Улагая,
потом против кубанских казаков, разбившихся  на отряды в пригорьях и  не
желавших, скажЕнные, сдаваться даже и после разгрома Деникина.  Порубали
там, постреляли многих. На том курсантское учение посчитали  законченным
и в Армавире  досрочно выпустили их  в красные командиры.  И выдали всем
новые брюки - но почему-то ярко-малиновые, с каких-то гусарских складов?
других не оказалось. И  выпускники, разъехавшись по частям,  стали дивно
выделяться - вчуже странно смотрели на них красноармейцы.
    Принял  Жуков командование  взводом, но  вскоре же  возвысили его  в
командира эскадрона. А операции их были  вс╦ те же и те же:  "очищать от
банд". Сперва - в приморском  районе. В декабре перевезли в  Воронежскую
губернию: ликвидировать банду Колесникова. Ликвидировали. Тогда перевели
в соседнюю Тамбовскую, где банды  разыгрались уже неисчислимо. Зато ж  и
тамбовский  губернский  штаб  тоже сил  натянул:  уже  к концу  февраля,
говорил комиссар полка, состояло 33  тысячи штыков, 8 тысяч сабель,  460
пулем╦тов и 60 орудий. Жаловался: вот нет у нас политических работников,
которые  могли  бы  внятно   осветить  текущий  момент;  это   -  война,
развязанная Антантой,  отчего смычка  города с  деревней нарушилась.  Но
будем стойки - и разгоним шушеру!
    Два их кавалерийских полка стали наступать в марте, ещ╦ до оттепели,
от  станции   Жерд╦вка  на   бандитский  район   Туголуково  -  Каменка.
(Распоряжение было председателя губЧК Трасковича: Каменку и  Афанасьевку
вообще стереть с лица земли, и применять беспощадный расстрел!) Эскадрон
Жукова при четыр╦х станковых пулем╦тах и одном тр╦хдюймовом орудии ш╦л в
головном отряде. И под селом Вязовое атаковали отряд антоновцев - сабель
в 250, ни одного пулем╦та, огонь их винтовочный.
    Был Жуков на золотисто-рыжей  Зорьке (взял в Воронежской  губернии в
стычке, застрелив хозяина). А тут - рослый антоновец рубанул его  шашкой
попер╦к груди, через  полушубок, сшиб с  седла, но свалилась  и Зорька и
придавила своего эскадронного,  громадный антоновец замахнулся  дорубить
Жукова на  земле, но  подоспел сзади  политрук Ноч╦вка  - и срубил того.
(Потом  обыскали  м╦ртвого и  по  письму поняли,  что  был он  такой  же
драгунский  унтер,  как и  Жуков,  да чуть  не  из одного  полка.)  Стал
отступать и соседний 1-й эскадрон, жуковский 2-й отбивался как арьергард
полка, только  и отбился  пулем╦тами. Еле  спас свои  четыре пулем╦та на
санях, утянули и орудие назад.
    Но - обозлился на бандитов сильно. Они ж тоже были из мужиков? -  но
какие-то другие, не как наши калужские: уж что они так схватились против
своей же  советской власти??  Из дому  писали: голодом  моримся, - а эти
хлеба не дают! Комиссар так говорил: правильно, не шл╦м мы им  городских
товаров, потому у самих нет, да ведь они как-нибудь и своим  кустарством
обернутся, а городу - откуда хлеба  взять? Да они по глухим местам,  где
наши отряды не прошли, - объедаются.
    Ну, так  и оставался  с ними  разговор короткий.  Уж всегда, придя в
село,  отбирали у  них лошадей  покрепче, а  им давали  подохлей.  Когда
приходил  донос,  что антоновцы  в  таком-то селе,  -  налетали на  село
облавой, обыскивали по  чердакам, в подворных  сараях, в колодцах  (один
партизанский фельдшер  вырыл себе  в колодце  боковое логово  и прятался
там).  Или  иначе: выстраивается  вс╦  село, от  стара  до мала,  тысячи
полторы человек. Отсчитали каждого десятого  - и в заложники, в  крепкий
амбар. Остальным  - 40  минут на  составление списков  бандитов из этого
села, иначе заложники будут расстреляны!
    И куда денешься? - несут  список. Полный-неполный, а в Особотдел,  в
запас, пригодится.
    Да  ведь  и у  НИХ  осведомление: раз  пришли  на стоянку  бандитов,
покинутую в поспехе, - и нашли там копию того приказа, по которому  сюда
и выступили. Во работают, вражины!
    А снабжение в Красной армии - сильно перебойчатое, то дают па╦к,  то
никакого. (Командиру эскадрона - 5 тысяч рублей в месяц оклад, а что  на
них купишь? фунт масла  да два фунта ч╦рного  хлеба.) У кого ж  и брать,
как  не в  этих бандитских  с╦лах? Вот  прискакал взвод  в  пос╦лок  при
мельнице, несколько домов всего и  одни бабы. Красноармейцы, не сходя  с
лошадей, стали  баб погонять  пл╦тками, загнали  их всех  в кладовку при
мельнице,  заперли. Тогда  пошли шарить  по погребам.  Выпьют махотку  с
молоком, а горшок - обземь, озлясь.
    А заставили крестьянского подростка гнать свою телегу с  эскадронной
клажей вместе с красной погоней, он от сердца: "Да уж хоть бы скорей  вы
этих мужиков догнали, да отпустили бы меня к мамане".
    А один, совсем мальчонка, ещ╦ не  понимая, без зла: "Дядь, а за  что
ты моего батьку застрелил?"
    Поймали два десятка повстанцев,  допрашивали порознь, и один  указал
на другого: "Вот он был пулем╦тчик".
    Малым разъездом вступишь  в село -  все затворились, будто  вымерли.
Стучишь,  оттуда бабий  голос: "Не  прогневайтесь, у  самих ничего  нет,
голодуем". Ещ╦ стучишь - "Да мы веру всяку потеряли, тут какие властя ни
приходят, а все только норовят хлебу получить".
    Уже так запугались - ни за власть, ни за ПАРТИЗАНТОВ, а только: душу
отпустите.
    На политзанятиях предупреждали:  "Излишне не раздражать  население".
Но и так: "А вы уши не развешивайте, а чуть что - прикладом в морду!"
    Но и у красноармейцев опасно замечалась неохотливость идти с оружием
против крестьян ("мы ж и сами  крестьяне, как же в своих стрелять?").  А
ещ╦ и  бандиты подкидывали  листовки: "Это  вы -  бандиты, не  мы к  вам
лезем. Уходите  из наших  местов, без  вас прожив╦м".  Откуда-то потекла
басня, что  в близких  неделях выйдет  всем демобилизация.  "А ждать нам
доколе?  а  ещ╦  сколько  воевать?"  (Были  и  сбега  к  бандитам  или в
дезертиры, особенно при больших перебросках.) Политрук Ноч╦вка  говорил:
"Надо таких обратно воспитывать! А то ведь и когда напьются - чего поют?
Ни одной революционной песни, вс╦ - "Из-за острова", или похабные. А как
в  селе  заночуем  -  пока ихние  мужики  в  лесу,  наши бабьим  классом
пользуются". И  проводил беседы:  "Проживать на  свете без  трудов и без
революционных бо╦в  - это  тунеядство!" (А  ему тычут  - фельдшерицу, на
весь дивизион развязную: "Я не кулеш,  меня всю не доешь, и на  эскадрон
хватит".)
    На утренней поверке так и  жди: кого нет, дал жигача?  Надо своих-то
красноармейцев  крепкими  шенкелями  держать.  Военрук  из губвоенкомата
говорил:  по Тамбовской  губернии -  60 тысяч  дезертиров. Это  ж вс╦  -
бандитам на пополнение.
    А приказы  из тамбовского  штаба и  по полку  никогда не были строго
военные -  полоса там  разведки или  порядок боевой  операции, а  всегда
только:  "атаковать  и уничтожить!",  "окружить  и ликвидировать!",  "не
считаясь ни с чем!"
    И не считались.  Только - как  бандитов выловить? как  дознать? Ведь
советской власти в деревнях уже не осталось, все сбежали, отсиживаются в
городах,  кого спросить?  Армейский командир  и велит  созвать  сельский
сход. Из мужиков - построение  в одну шеренгу. "Кто среди  вас бандиты?"
Молчание. "Расстрелять каждого десятого!" И - расстреляют тут же,  перед
толпой.  Бабы  ахают навскличь,  воют.  "Сомкнуть строй.  Кто  среди вас
бандиты?" Пересч╦т, отбирают на  новый расстрел. Тут уж  не выдерживают,
начинают выдавать. А кто - подхватился и наут╦к, в разные концы, не всех
и подстрелишь.
    Иногда арестовывали одиноких баб  на дорогах: не нес╦т  ли шпионский
донос.
    А  по  какой  дороге  много  лошадиного  пом╦та  -  знать,   бандиты
проскакали.
    Да   сами   бойцы   нередко  голодовали.   И   обувь   порвалась,  и
обмундирование истр╦панное, измызганное, в н╦м и спят, не раздеваясь. (А
уж что - с малиновыми штанами!) Измучились.
    А если ногу ампутировать - так без наркоза, ещ╦ и бинтов нет.
    В   середине  апреля   достиг  Жерд╦вки   слух:  антоновцы   нал╦том
захватывали крупное фабричное  село Рассказово, в  45 верстах от  самого
Тамбова,  и  держали  его 4  часа,  вырезали  коммунистов по  квартирам,
отрубали  им  головы начисто,  половина  тамошнего советского  батальона
перешла к антоновцам, другую половину они взяли в плен - и отступили под
аэропланной стрельбой.
    Вот - такая пошла  с ними война! а  теперь, от зимы к  весне, станет
ещ╦ шибче. И  ведь уже 8  месяцев антоновцы не  сдавались и даже  росли.
(Хотя стреляли иногда не пулями, а какими-то железками.)
    Был приказ  тамбовского штаба:  "Все операции  вести с  жестокостью,
только она вызывает уважение".
    Пробандиченные деревни  и вовсе  сжигали, нацело.  Оставались остовы
русских печей да пепел.
    Не отдыхал и Особый отдел в Жерд╦вке. Начальник его, Шурка Шубин,  в
красной рубахе и синем галифе, ходил обвешанный гранатами, и здоровенный
маузер в деревянной кобуре, приходил и к кавалеристам во двор  (строевой
командир  подчиняется  начальнику   Особотдела):  "Ребята!  Кто   пойд╦т
бандитов  расстреливать? -  два шага  впер╦д!" Никто  не выступил.  "Ну,
навоспитали вас тут!" А свой особотдельский двор у него весь был нагнан,
кого расстреливать. Вырыли большую яму, сажали лицом туда, на край, руки
завязаны. Шубин с подсобными ходили - и стреляли в затылки.
    А - что же с ними иначе? Был у ╦рки хороший друг, однофамилец,  тоже
Жуков, Павел, - зарубили бандиты, на куски.
    Война - настоящая, надо браться  ещ╦ крепче. Не на той  германской -
вот тут-то ╦рка и озверился, вот тут-то и стал ожестелым бойцом.
    В мае  - давить  тамбовских бандитов  прибыла из  Москвы Полномочная
комиссия  ВЦИКа  во главе  тоже  с Антоновым,  но  Антоновым-Овсеенко. А
командовать  Особой Тамбовской  армией приехал  - с  поста  Командующего
Западным  фронтом,  только  что  расквитавшись  с  Польшей,  - командарм
Тухачевский, помощником его -  Уборевич, который уже много  управлялся с
бандитами, только  в Белоруссии.  Тухачевский прив╦з  с собой  и готовый
штаб и автоброневой отряд.
    И  в   близких  днях   посчастливилось  Жукову   и  самому  повидать
знаменитого  Тухачевского:  тот  на  бронелетучке,  по  железной дороге,
приехал  в  Жерд╦вку,  в  штаб  отдельной  14-й  кавбригады,  и комбригу
Милонову велел собрать для беседы командиров и политруков: от полков  до
эскадронов.
    Ростом Тухачевский был не  высок, но что за  выступка у него была  -
гордая, гоголистая. Знал себе цену.
    Начал  с похвалы  всем -  за храбрость,  за понимание  долга. (И  у
каждого в  груди -  тепло, расширилось.)  И тут  же стал объяснять общую
задачу.
    Совнарком распорядился:  с тамбовской  пугач╦вщиной кончить  в шесть
недель, считая от  10 мая. Любой  ценой! Всем нам  предстоит напряж╦нная
работа. Опыт  подавления таких  народных бунтов  требует наводнить район
восстания до полного  его оккупирования и  планово распределить по  нему
наши  вооруж╦нные  силы.  Сейчас  прибыла  из-под  Киева,  высадилась  в
Моршанске и уже пошла на мятежный Пахотный Угол прославленная кавдивизия
Котовского. Потом она  подойд╦т сюда, к  центру восстания. Наше  большое
техническое   преимущество   над   противником:   отряд   аэропланов   и
автоброневой  отряд.  Из  наших  первых  требований  к  жителям   будет:
восстановить все мосты на прос╦лочных дорогах - это для проезда моторных
самодвижущих  частей.  (Только никогда  не  пользуйтесь проводниками  из
местных жителей!) Ещ╦  в запасе у  нас - химические  газы, и если  будет
надо  -  применим,  разрешение  Совнаркома  есть.  В  ходе  предстоящего
энергичного подавления вам, товарищи командиры, представляется  получить
отличный военный опыт.
    Жуков  неотрывно вглядывался  в командарма.  Кажется, первый  раз  в
жизни он видел настоящего полководца - совсем не такого, как мы, простые
командиры-рубаки, да хоть и  наш комбриг. И как  в себе уверен! -  и эту
уверенность переда╦т каждому: вот так точно оно вс╦ и произойд╦т! А лицо
его  было  - совсем  не  простонародное, а  дворянское,  хол╦ное. Тонкая
высокая белая шея. Крупные бархатные глаза. Височки оставлены  длинными,
так подбриты. И говорил сильно  не по-нашему. И очень почему-то  ш╦л ему
буд╦нновский  шлем  -  наш  всеобщий  шлем,  а  делал  Тухачевского  ещ╦
командиристей.
    Но  конечно, добавлял,  будем и  засылать побольше  наших агентов  в
расположение бандитов, хотя, увы, чекисты уже понесли большие жертвы.  А
ещ╦ главное наше оружие - воздействие через СЕМЬИ.
    И проч╦л уже подписанный им "приказ ╧ 130", издаваемый в эти дни  на
всю губернию,  ко всеобщему  сведению населения.  Язык приказа  был тоже
беспрекословно   уверенный,  как   и  сам   молодой  полководец.   "Всем
крестьянам,  вступившим  в  банды,  немедленно  явиться  в  распоряжение
Советской  власти,  сдать   оружие  и  выдать   главарей...  Добровольно
сдавшимся  смертная казнь  не угрожает.  Семьи же  неявившихся  бандитов
неукоснительно   арестовывать,   а   имущество   их   конфисковывать   и
распределять между  верными Советской  власти крестьянами.  Арестованные
семьи,  если  бандит  не  явится  и  не  сдастся,  будут  пересылаться в
отдал╦нные края РСФСР".
    Хотя  всякое  собрание  с  большим  участием  коммунистов,  как  это
сегодняшнее, не могло закончиться ранее общего пения "Интернационала", -
Тухачевский разрешил себе этого не ожидать, подал белую руку одному лишь
комбригу,  той  же   гордой  выступкой  вышел   вон,  и  тут   же  уехал
бронелетучкой.
    И эта дерзкая властность тоже поразила Жукова.
    А  тут,  ещ╦   до  Интернационала,  командирам   раздавали  листовку
губисполкома к крестьянам Тамбовской губернии: пора избавиться от  этого
гнойного нарыва  антоновщины! До  сих пор  преимущество бандитов  было в
частой  смене загнанных  лошадей на  свежих, -  так вот,  при  появлении
преступных шаек Антонова поблизости от ваших с╦л - не оставляйте в  селе
ни одной  лошади! угоняйте  их и  уводите туда,  где наши  войска сумеют
сохранить.
    Когда уже  и все  расходились с  совещания, Жуков  пош╦л с  каким-то
встрявшим в  него новым  чувством -  и одарения,  и высокого  примера, и
зависти.
    Просто воевать  - и  всякий дурак  может. А  вот -  быть военным  до
последней косточки, до цельного дыхания, и чтобы все другие это ощущали?
Здорово.
    А ведь и Жуков?  - он и правда  полюбил военное дело больше  всякого
другого.
    И потекли эти шесть недель решающего подавления. Из отряда Уборевича
помогли не так броневики, -  они пройти могли не везде,  и проваливались
на мостах,  - как  его же  л╦гкие грузовики  и даже легковые автомобили,
вооруж╦нные станковыми и ручными пулем╦тами. Крестьянские лошади боялись
автомобилей, не шли в атаку на них - и не могли оторваться от их погони.
    А ещ╦ было хорошее преимущество:  у антоновцев, конечно же, не  было
радио, и потому преследующие части могли пользоваться между собой  радио
без  шифра,  что  облегчало переговоры  и  убыстряло  передачу сведений.
Антоновцы скакали,  думая, что  их никто  не видит,  а уже  по всем тр╦м
уездам передавалась искровая связь: где бандиты, куда скачут, куда слать
погоню, где перерезать им путь.
    И  стали  гоняться,  ловить главное  ядро  Антонова  - навязать  ему
большой бой, от  которого он уклонялся.  С севера пошла  на него бригада
Котовского, с запада  бригада Дмитриенко, добавился  ещ╦ один отряд  ВЧК
Кононенко -  семь  полуторатонных  "фиатов" и  ещ╦  со  своими  машинами
цистернами. Антонов натыкался на  облаву, тут же ум╦тывался,  на сменных
лошадях делал переходы  по 120-130 в╦рст  в сутки, уходил  в Саратовскую
губернию к Хопру, тут же возвращался. И 14-я бригада, как и вся  красная
конница,   всюду   отставала,   гнались   уже   только  автобронеотряды.
(Рассказывали, что раз автоотряд настиг-таки Антонова - на отдыхе в селе
Елань, неожиданно, и покатил по селу, из пулем╦тов с машин  расстреливая
бандитов. Но те кинулись  к лесу, там собрались  и держались, а у  наших
отказала часть пулем╦тов.  И конница наша  опять опоздала, и  опять ушли
антоновцы, или распылились - не узнаешь.)
    Прошло три недели, уже полсрока от назначенного Совнаркомом, - а  не
был  разбит  Антонов.  Кавбригады  двигались  наощупь,  ждали  вестей от
осведомителей.  Оба автоотряда  ждали запасных  частей и  бензина. А  по
обмыкающим железным  дорогам сновали  бронепоезд и  бронелетучка -  тоже
выслеживать пути бандитов или перерезать их. А - впустую.
    И вот прислали, впроч╦т по эскадронам и ротам, секретный 0050 приказ
Тухачевского: "С  рассвета 1  июня начать  массовое изъятие  бандитского
элемента", - то есть, значит, проч╦сывать с╦ла и хватать подозрительных.
Жуков, читая своему эскадрону, как бы видел Тухачевского, вступил в него
самого - и его голосом и повадкой? - читал от полной груди: "Изъятие  не
должно нести  случайного характера,  но должно  показать крестьянам, что
бандитское  племя  и  семьи  неукоснительно  удаляются,  что  борьба   с
Советской   властью   безнад╦жна.  Провести   операцию   с  подъ╦мом   и
воодушевлением.  Поменьше  обывательской  сантиментальности. Командующий
войсками Тухачевский".
    Жуков -  рад был,  рад был  состоять под  таким командованием. Это -
так,  это -  по-солдатски: прежде,  чем командовать  самому, надо  уметь
подчиняться. И научиться выполнять.
    И - изымали, сколько нагребли. Отправляли в концлагеря, семьи  тоже.
Отдельно.
    А  через  несколько  дней,  как  раз,  опять  нащупали  главное ядро
Антонова - далеко, в верховьях Вороны, в ширяевском лесу (по  сведениям,
прошлый раз,  при атаке  автоотряда, Антонов  был ранен  в голову).  Тут
добавилась ещ╦ одна свежая кавбригада - Федько, ещ╦ один полк ВЧК и  ещ╦
один бронепоезд. И все выходы из ширяевского леса были закрыты  наглухо.
Но поднялась  сильная ночная  гроза. Из-за  не╦ командир  полка ВЧК снял
роты с  позиций и  отв╦л на  час-два в  ближние деревни. А бронелетучка,
непрерывно курсировавшая  на семив╦рстном  отрезке от  Кирсанова до реки
Вороны, была отведена для пропуска  личного поезда Уборевича, а затем  и
столкнулась  с ним  в темноте.  А антоновцы,  точно угадав  и прореху  в
кольце  и  нужные  полчаса,  -  вышли  из  окружения,  вс╦  под  той  же
страшнейшей грозой, и - скользнули в чутановский лес.
    Нашли антоновцы ответ и на приказ ╧ 130: велели никому в деревнях не
называть своих им╦н -  и тем ставить красных  в тупик: горбыляй его,  не
горбыляй - не называется, зараза.
    Как оглохли, ослепли мы.
    Но  штаб  подавления и  тут  наш╦л ответ,  11  июня, приказ  ╧  171:
"ГРАЖДАН, ОТКАЗЫВАЮЩИХСЯ НАЗЫВАТЬ СВО╗ ИМЯ, РАССТРЕЛИВАТЬ НА МЕСТЕ,  БЕЗ
СУДА.  В  с╦лах,  где не  сдают  оружие,  расстреливать заложников.  При
нахождении  спрятанного  оружия   -  расстреливать  без   суда  старшего
работника в семье".  В семьях, укрывающих  не то что  самих бандитов, но
хотя бы переданное на хранение имущество их, одежду, посуду, -  старшего
работника  расстреливать  без суда.  В  случае бегства  семьи  бандита -
имущество ещ╦ распределять между верными Советской власти крестьянами, а
оставленные дома сжигать. Подписал - Антонов-Овсеенко.
    Нельзя себя не называть? - тогда семьи повстанцев стали сами уходить
из деревень. Так - вдодаток  - новый на них приказ  Полномочной Комиссии
ВЦИК: "Дом, из которого семейство скрылось, разбирать или сжигать.  Тех,
кто скрывает у себя семьи, - приравнивать к семье повстанцев; старшего в
такой семье - расстреливать. Антонов-Овсеенко".
    А ещ╦ через пяток дней -  от него же ещ╦ приказ, к  обнародованию, ╧
178:   со   стороны  жителей   "неоказание   сопротивления  бандитам   и
несвоевременное сообщение о появлении  таковых в ближайший ревком  будет
рассматриваться  как  сообщничество с  бандитами,  со всеми  вытекающими
последствиями. Полномочная Комиссия ВЦИК, Антонов-Овсеенко".
    Как варом их поливали, как клопов выжигали!
    А от ч╦ткого хладнокровного  командарма - ещ╦ один  секретный, 0116:
"Леса,   где  прячутся   бандиты,  очистить   ядовитыми  газами.   Точно
рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по
всему  лесу, уничтожая  вс╦, что  в н╦м  прячется. Командующий  войсками
Тухачевский".
    Слишком крепко? А без того - больших полководцев не бывает.



    2

    Считается, что  с семидесяти  лет вполне  уместно и  прилично писать
мемуары. А вот досталось: начал и на семь лет раньше.
    В тишине, в ненужности - чем и заняться? Год за годом вынужденный  и
томительный досуг.
    Перестали звонить, тем более навещать.  Мир - замолк и замкнулся.  А
пережить эту пору - может и лет нет.
    А даже,  по ряду  соображений, и  нельзя не  написать. Для истории -
пусть будет. Уже многие кинулись писать. И даже опубликовали.
    А потому  торопятся, что  хотят пригрести  славу к  себе. А  неудачи
свалить на других.
    Нечестно.
    Но  -  и  работища   же  какая  невыволочная!  От   одного  перебора
воспоминаний  разомлеешь.  Какие  промахи допустил  -  бередят  сердце и
теперь. Но - и чем гордишься.
    Да ещ╦ надо хорошо  взвесить: о ч╦м вообще  НЕ НАДО вспоминать. А  о
ч╦м можно - то  в каких выражениях. Можно  такое написать, что и  дальше
погоришь, потеряешь и последний покой. И эту расчудесную дачу на  берегу
Москва-реки.
    Какой  тут  вид.  С  высокого берега,  и  рядом  -  красавицы сосны,
взл╦тные стволы, есть и лет по двести. Отсюда - спуск, дорожка песчаная,
с присыпом игл. И -  спокойный изгиб голубоватого течения. Оно  - чистое
тут, после рубл╦вского водохранилища, заповедника. И если греб╦т лодка -
знаешь, что - кто-то из своих, или сосед. Никто тут не  браконьерствует,
никто не озорует.
    Через заднюю калитку есть тропинка к реке, можно спуститься. Но Галя
- не ходит, а Машеньку семилетнюю тем более без себя не пускает. А  тебе
когда под семьдесят - приятней сидеть наверху, на веранде. Теперь - даже
и по участку с палицей.
    Стал и недослышивать. Не всякую птицу, не всякий шорох.
    Дача-то  хороша-хороша,  да  только  государственная,  и  на  каждой
мебелюшке - инвентарный номер прибит. Владение - ПОЖИЗНЕННОЕ. Вот умр╦шь
- и Галю, в 40 лет, с дочуркой, с т╦щей, и выселят тотчас. (Первой семьи
- уже нет, дочери замужние отделились.)
    А  два  инфаркта  уже было  (если  только  инфаркта). Но  растянуло,
рассосало, прошло. После второго - и взялся писать.
    Последний простор старости.  Подумать-подумать, посмотреть на  реку,
что-нибудь и дописать.
    А то - голова заболит. (Иногда болит.)
    Скучней всего писать о временах давно прошлых. Об отрочестве  сво╦м.
Об империалистической войне.  Да и о  своей эскадронной молодости  - что
писать, чем отличился? Настоящий интерес начинается с того времени,  как
уже прочно уставился советский строй. Устойчивая военная жизнь только  и
началась  с  20-х  годов:  тренировка  в  разнообразнейшей кавалерийской
службе,  отработка  в  тактических  учениях,  и,  как  вершина  всего, -
ман╦вры. Безупречно подчиняется тебе тво╦  тело, взмах руки с коня,  сам
конь -  и: сперва  - твой  эскадрон, потом  - твой  полк. Твоя  бригада.
Наконец, когда-то, и  твоя дивизия. (Дал  Уборевич, высмотрел воина.)  А
ещ╦  сильней  себя ощущаешь  как  частица единого  великого  организма -
железной  Партии.   (Всегда  мечтал   быть  похожим   на  замечательного
большевика Блюхера - мытищинского рабочего, получившего, сперва в шутку,
кличку известного немецкого полководца.)
    Увлекаешься  тактической  уч╦бой и,  конечно,  в практических  делах
чувствуешь себя сильней, чем в вопросах теории. А вот - возьмут тебя  на
год  в высшую  кавалерийскую школу,  а там  зададут тебе  тему  доклада:
"Основные  факторы, влияющие  на теорию  военного искусства",-  и как  в
леп╦шку  тебя  расшибли:  чего  это  такое?  какие  факторы?  о  ч╦м тут
говорить? кого спросить? (Приятель по курсам Костя Рокоссовский  подмог.
А другой приятель, Ер╦менко, - ну просто дуб.)
    И  так  -  ты  служишь  и  служишь  вполне  успешным   кавалерийским
командиром, знающим конником. Одно желание: хочется, чтобы твоя  дивизия
стала  лучшей в  РККА. Часто  тебя упрекают  в резкой  требовательности,
погоняльстве  - но  это и  хороший признак,  только такой  и может  быть
воинская служба. Вдруг - подняли от дивизии на помощника инспектора всей
кавалерии РККА, при Сем╦не Михайловиче Буд╦нном. Поручают - и ты  пишешь
боевой  устав  конницы,  это  вполне  понятная  работа.  А  -  кто  тебе
проверщиком?  Обомлеешь:  Тухачевский!  Тот  самый  красавец  и  умница,
которого  видел  раз  в  Тамбовской  губернии,  -  а  теперь  два месяца
встречались. (А как неуклонимого коммуниста - тебя выбирают и секретар╦м
партбюро всех  инспекций всех  родов войск.)  Тебе -  40 лет.  С годами,
разумеется, будет и ещ╦ продвижение в должностях и чинах.
    А оглядясь по стране - как же много мы сделали: индустрия на  полном
ходу, и колхозный строй цвет╦т, и единство наций, - да что хочешь.
    Но вот, в 1937-38, прямая незамысловатая военная служба вдруг  стала
-  лукавой, скользкой,  извилистой. Вызывает  высший окружной  политрук,
некий  Голиков: "Среди  арестованных -  нет ли  ваших родственников?"  -
Уверенно: "Нет". (Твоя  и мать, и  сестра - в  калужской деревне, вот  и
вс╦.) - "А среди друзей?" "Друг" - это не такое ч╦ткое определение,  как
"родственник". С кем знаком был, встречался, - это "друг"? не друг?  Как
отвечать? "Когда Уборевич посещал вашу  дивизию, он у вас дома  обедал".
Не отопр╦шься. (Больше чем обедал! - покровительствовал.) Да ещ╦ Ковтюх,
до последних месяцев "легендарный", и  вдруг "враг народа". А тут  ещ╦ и
Рокоссовского ПОСАДИЛИ... "И вы не изменили о них мнения после  ареста?"
Ну, как  же бы:  коммунист -  и мог  бы тут  не изменить  мнения?.. Мол,
изменил.  "И  вы  крестили  свою  дочку  в  церкви?"  Вот  тут уверенно:
"Клевета! клевета!" Перегнули в обвинениях. (Никто Эру не крестил.)
    И  на  партийных  собраниях разгулялись  теперь  всякие  язвы. Опять
обвиняют  в  повышенной резкости  (как  будто это  -  недостаток боевого
командира), в ж╦сткости,  в грубости, что  не знал снисходительности  (а
иначе - какая служба?), даже  во ВРАЖЕСКОМ ПОДХОДЕ К ВОСПИТАНИЮ  КАДРОВ:
замораживал  ценные  кадры,  не выдвигал.  (Вот  этих  клеветников и  не
выдвигал. Да некоторые и клевещут-то не  со зла, а только - чтобы  через
то самим напер╦д обелиться.) Но и тут как-то отбился.
    А  -  новая  беда:  выдвигают  командовать  корпусом.  Однако  в  их
Белорусском военном округе командиры  корпусов арестованы уже почти  все
до одного. Значит  - это шаг  не к возвышению,  а в гибель.  Безо всякой
войны,  без  единого сабельного  удара  - и  вот  сразу в  гибель?  Но и
отказаться нельзя.
    Только то спасло,  что как раз,  как раз в  этот момент и  кончились
аресты. (Уже после XX  съезда узнал: в 1939  открывали на Жукова дело  в
Белорусском округе.)
    И вдруг - срочно вызвали в Москву. Ну, думал - конец, арестуют. Нет!
Кто-то посоветовал Сталину - послали на боевое крещение, на  Халхин-Гол.
И -  вполне успешно,  проявил неуклонность  командования, "любой ценой"!
Кинул танковую дивизию, не медля ждать артиллерию и пехоту, - в лоб; две
трети е╦ сгорело,  но удалось японцам  нажарить! И -  сам товарищ Сталин
тебя заметил, особенно  по сравнению тут  же с финской  войной, бездарно
проваленной, как будто не та же  Красная армия воевала. Заметил - и  уже
надолго  впер╦д.  Сразу после  финской  Жуков был  принят  Сталиным -  и
назначен командовать Киевским военным округом! - огромный пост.
    Но  полгода  всего  прошло  -  новое  распоряжение:  передать  округ
Кирпоносу,  а  самому  -  в  Москву.  А  самому  -  выговорить   нельзя:
начальником Генерального штаба! (И всего лишь - за Халхин-Гол.)
    Искренно  отказывался:  "Товарищ  Сталин!  Я  никогда  не  работал в
штабах, даже в  низших", - и  сразу на Генеральный?  За 45 лет  никакого
военно-академического, оперативно-стратегического образования не получал
- как можно честному простому кавалеристу справиться с Генштабом, да при
нынешнем многообразии родов войск и техники?
    А ещ╦ ведь боязно, знал: начальники Генштаба стали меняться по два в
год: полгода Шапошников, заменили Мерецковым, теперь сняли Мерецкова  и,
говорят, посадили, - а теперь тебя?.. (И такая же чехарда в  Оперативном
управлении Генштаба.)
    Нет, принять пост! И ещ╦ - кандидатом в члены ЦК. Каково доверие!
    Очень  т╦плое,  ласковое впечатление  осталось  от того  сталинского
при╦ма.
    Вот тут-то  - и  главная трудность  мемуаров. (Хоть  вообще брось их
писать?..) Как  о главе  правительства, Генеральном  Секретаре партии  и
вскоре  Верховном Главнокомандующем  писать -  генералу, который  часто,
много соприкасался с ним в  Великую Войну, и в очень  разных настроениях
Верховного, - и даже стал его прямым заместителем? Участнику той войны -
поверить нельзя, как с тех пор Верховного развенчали, балабаны, чуть  не
оплевали  разными  баснями:  "командовал  фронтами  по  глобусу..." (Да,
большой глобус стоял у него в комнате рядом с кабинетом - но и карты  же
висели на  стене, и  к работе  ещ╦ другие  раскладывались на  столе -  и
Верховный, шагая, шагая из угла в  угол с трубкой, подходил и к  картам,
чтобы  ч╦тче понять  докладываемое или  указать требуемое.)  Сейчас  вот
главного озорного пустопл╦та и  самого скинули - по  шапке и по шее.  И,
может, - постепенно, постепенно восстановится почтение к Верховному.  Но
в ч╦м-то нанесен и непоправимый ущерб.
    И вот ты, если не считать членов Политбюро, соприкасался с Ним тесно
и, как  никто, профессионально.  И бывали  очень горькие  минуты. (Когда
сердился, Сталин не выбирал выражений, мог обидеть совсем  незаслуженно,
барабанную нужно  было шкуру  иметь. А  погасшая трубка  в руке - верный
признак беспощадного настроения, вот  сейчас обрушится на твою  голову.)
Но бывали и минуты - поразительного сердечного доверия.
    И - как теперь написать об этом честно и достойно?
    Тут ещ╦  то, что  смежность в  самые напряж╦нные  - и  обманувшие! -
предвоенные месяцы связала же вас и смежной ответственностью:  Верховный
ошибся?  промахнулся? просчитался?  - а  почему же  ты не  поправил,  не
предупредил Его, хоть и ценой своей головы? Разве ты уж вовсе не  видел,
что от принятой в 30-х  годах повелительной догмы "только наступать!"  -
на  всех  ман╦врах,  и  в 40-м  -  41-м,  наступающая  сторона ставилась
нарочито в преимущественное положение? Ведь - мало занимались  обороной,
и уж вовсе не занимались отступлениями, окружениями - такого в голову не
приходило, - и ведь тебе тоже? И пропустил такое сосредоточение немецких
сил!  Да  ведь  вс╦  летали,  летали  немецкие  самол╦ты  над  советской
территорией,  Сталин  верил   извинениям  Гитлера:  молодые,   неопытные
л╦тчики. Или вдруг  в 1941 возгорелось  у немцев искать  по нашу сторону
границы немецкие могилы Первой мировой войны? - ничего, пусть ищут...  А
ведь это - какая разведка! Но тогда казалось Жукову, что - нет на  земле
человека осведомл╦нней, глубже  и проницательней Сталина.  И если Он  до
последнего надеялся, что войну с  Гитлером удастся оттянуть, то и  ты же
не вскрикнул, хоть и предсмертным криком: нет!!
    Кто не бывал скован даже только отдал╦нным грозовым именем  Сталина?
А уж прямо к нему на при╦м - всякий раз ид╦шь как на ужас.  (И  вс╦-таки
выпросил у него  освободить Рокоссовского из  лагеря.) Скован был  Жуков
ещ╦ и  от неуверенности  своей в  стратегических вопросах,  неуместности
своей в роли  начальника Генштаба. А  сверх того, конечно,  и от крайней
всегда неожиданности поведения Верховного: никогда нельзя было  угадать,
для  чего он  сейчас вызывает?  И как  над╦жней отвечать  на  такие  его
вопросы:  "А  что  вы предлагаете?  А  чего  опасаетесь?" Выслушивал  же
доклады кратко, даже как бы пренебрежительно. Напротив, о многом, о  ч╦м
Сталина осведомляли  другие, он  с Генштабом  не делился.  Жуков был для
него - пожарной, успешной командой, которую Верховный и д╦ргал и посылал
внезапно.
    Грянула война - и в  эти первые часы своей небывалой  растерянности,
которой  не мог  скрыть, -  только через  четыре часа  от  начала  войны
посмели дать военным округам команду сопротивляться, да было уже поздно,
- тут же швырнул начальника Генштаба - в Киев, спасать там ("здесь - без
вас обойд╦мся"). Но  вс╦ Верховное командование  велось наугад. И  через
три дня д╦рнул назад, в Москву: надо, оказалось, спасать не Юго-Западное
направление, а Западное.  И - открылся  фразой в жалобном  тоне: "В этой
обстановке - что можно сделать?" (Жуков смекнул дать несколько  советов,
и в том числе: формировать дивизии из невооруж╦нных московских жителей -
много их тут  околачивается, а через  военкоматы долго. И  Сталин тут же
объявил - сбор Народного Ополчения.)
    От  этой замеченной  шаткости Сталина  Жуков отваживался  на  веские
советы. В  конце июля  осмелился посоветовать:  сдать Киев  и уходить за
Днепр,  спасать  оттуда  мощные  силы, чтоб  их  не  окружили.  Сталин с
Мехлисом в два голоса разнесли  за капитулянтство. И тут же  Сталин снял
Жукова с Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже:
в те недели -  расстрелял десяток крупнейших замечательных  генералов, с
успехами и в испанской войне, хотя - Мерецкова вдруг выпустил.)
    Под  Ельней  - хоть  мясорубочные  были бои,  зато  не высокоштабные
размышления, реальная операция - и Жуков выиграл е╦ за неделю. (Конечно,
этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда  ещ╦
не хватало у нас уверенности.)
    А Киев-то - пришлось сдать, но уже при огромном "мешке" пленных.  (А
скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, да теперь и  вспоминать
его нельзя.) Вот - остался бы Жуков командовать Юго-Западным - может,  и
ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.
    И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал  его
правоту тогда о  Киеве... И тут  же продиктовал приказ,  сверхсекретный,
два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ;
занимать линии в  тылу наших войск  и вести огонь  по своим отступающим.
(Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же  -
послал  спасать отрезанный  Ленинград, а  спас╦нный Жуковым  центральный
участок  фронта передать  другим. Но  вс╦ время  сохранял Жукову  звание
члена Ставки  - и  это дало  ему много  научиться у  военно образованных
Шапошникова, Василевского и  Ватутина. (А учиться  - и хотелось,  и надо
же,  край.)  Они много  ему  передали -  а  вс╦-таки главным  щитом  или
тараном, или болванкой - на  всякий опаснейший участок всегда с  размаху
кидали Жукова.
    По полной  стратегической и  оперативной неграмотности,  при никаком
представлении о взаимодействии родов войск  (в багаже - что осталось  от
Гражданской  войны),  Сталин   в  первые  недели   войны  нараспоряжался
беспрекословно,  наворотил  ошибок,  -  теперь  стал  осторожнее. Бориса
Михайловича  Шапошникова,   вновь  назначенного   начальником  Генштаба,
единственного  из  военачальников   называл  по  имени-отчеству   и  ему
единственному даже разрешал курить в сво╦м кабинете. (А с остальными - и
за руку здоровался редко.)
    Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все  члены
Политбюро, да ещ╦  такой любимый как  Мехлис (пока не  загубил полностью
восточнокрымский  плацдарм).   Бывало  не   раз,  что,   при  нескольких
политбюровцах выслушав генерала, Сталин  говорил: "Выйдите пока, мы  тут
посовещаемся". Генерал выходил - послушно ожидать решения участи  своего
проекта или даже своей головы, и нисколько при том не обижаясь: все мы -
коммунисты, а политбюровцы -  высшие из нас, даже  хоть и Щербаков, -  и
естественно, что они там решают без  нас. И гнев Сталина на тех  никогда
не бывал долог и окончателен. Ворошилов провалил финскую войну, на время
снят, но  уже при  нападении Гитлера  получил весь  Северо-Запад, тут же
провалил и его, и Ленинград - и снят, но опять - благополучный маршал  и
в  ближайшем  доверенном  окружении,  как и  два  Сем╦на  -  Тимошенко и
беспросветный Буд╦нный, проваливший и Юго-Запад и Резервный фронт, и все
они  по-прежнему  состояли  членами Ставки,  куда  Сталин  ещ╦ тогда  не
вчислил ни  Василевского, ни  Ватутина, -  и уж  конечно оставались  все
маршалами. Жукову  - не  дал маршала  ни за  спасение Ленинграда,  ни за
спасение  Москвы,  ни за  сталинградскую  победу. А  в  ч╦м тогда  смысл
звания,  если  Жуков ворочал  делами  выше всех  маршалов?  Только после
снятия ленинградской блокады - вдруг дал. Даже не только, что обидно,  а
- почему  не давал?  чтобы больше  тянулся? боялся  ошибиться: возвысить
прежде времени, а потом не  скачаешь с рук? Напрасно. Не  знал Верховный
бесхитростную солдатскую  душу своего  Жукова. А  - когда  бы узнать ему
солдатскую душу? Ведь  он за всю  войну на фронте  не побывал ни  одного
часа  и  ни  с  одним  солдатом  не  разговаривал.  Вызовет  - прилетишь
издалека,  и  после  фронтового  многонедельного  гула  даже  мучительно
оказаться  в  тиши  кремл╦вского  кабинета  или  за  домашним  обедом на
сталинской даче.
    А  вот  чему  нельзя  бы не  научиться  у  Сталина:  он с  интересом
выслушивал, какие людские потери у противника, и НИКОГДА НЕ СПРАШИВАЛ  О
СВОИХ. Только отмахивался,  четырьмя пальцами: "На  то и война".  А уж о
сдавшихся в плен не хотел и цифры узнать. Почти месяц велел не объявлять
о сдаче Смоленска, вс╦ надеясь его вернуть, вне себя посылая туда  новые
и  новые  дивизии на  перемол.  И Жуков  усваивал:  если считать  сперва
возможные потери,  потом и  понесенные потери,  то и  правда никогда  не
будешь полководцем. Полководец не может расслабить себя сожалением, и  о
потерях ему  надо знать  только те  цифры, какие  требуется пополнить из
резерва и к какому  сроку. А не  рассчитывать пропорции потерь  к какому
нибудь маленькому ельнинскому выступу.
    И эту достигнутую ж╦сткость - уметь передать как деловое качество  и
всем своим подчин╦нным генералам. (И стоустая шла, катилась о н╦м слава:
ну, крут! железная  воля! один подбородок  чего стоит, челюсть!  и голос
металлический. А иначе - разве повед╦шь такую махину?)
    И так - Жуков сохранил в сентябре 1941 Ленинград. (Для блокады в 900
дней...) И тут же - через день после того, как Гудериан взял Ор╦л, - был
выдернут снова к Сталину, теперь для спасения самой Москвы.
    А  тут,  и суток  не  прошло, -  наши  попали в  огромное  вяземское
окружение, больше полмиллиона... Катастрофа. (За провал Западного фронта
Сталин  решил  отдать  Конева  под трибунал  -  Жуков  отстоял,  спас от
сталинского гнева.) Все пути к столице были врагу открыты. Верил ли  сам
Жуков, что  Москву можно  отстоять? Уже  не надеясь  удержать оборону на
дуге  Можайска-Малоярославца,  готовил  оборону  по  Клину-Истре-Красной
Пахре. Но собрав свою  несломимую волю (у Сталина  ли не была воля?  - а
сламывался  несколько  раз: в  октябре  он что-то  заговаривал  о пользе
Брестского мира, и как бы сейчас с Гитлером хоть перемирие заключить...)
- Жуков  метался (по  какому-то персту  судьбы рядом  со своей калужской
деревней, откуда  выхватил мать,  сестру и  племянников), стягивал силы,
которых не  было, -  и за  пять дней  бо╦в под  Юхновом, Медынью и самой
Калугой - сорвал движение немцев на Москву.
    А из  Москвы к  тому времени  уже отмаршировали  на запад 12 дивизий
Народного  Ополчения (и  проглочены кто  в смоленском,  кто в  вяземском
окружении) -  это кроме  всех мобилизаций.  И теперь,  увязая в  осенней
грязи,  четверть  миллиона  женщин  и  подростков  выбрали  3   миллиона
кубометров  неподъ╦мной   мокрой  земли   -  рыли   траншеи.  И  дыхание
подходящего фронта  уже обжигало  их паническими  вестями. С  13 октября
начали эвакуировать из Москвы дипломатов и центральные учреждения, и тут
же  стали бежать  и кого  не эвакуировали,  и  -  стыдно сказать  - даже
коммунисты из московских райкомов, и разразилась безудержная  московская
паника 16 октября, когда все уже считали столицу сданной.
    Осталось  навек  загадкой:  почему именно  в  эту  страшную решающую
неделю -  Верховный не  подал ни  знаку, ни  голосу, ни  разу не  вызвал
Жукова даже к  телефону, - а  сам-то Жуков не  смел никогда. И  осталось
загадкой: ГДЕ был Сталин всю середину октября? Наверняка он проявился  в
Москве только в  конце октября, когда  Жуков, Рокоссовский (да  и Власов
же) остановили немцев на дуге от Волоколамска до Наро-Фоминска. В начале
ноября Сталин проявился по  телефону, требуя немедленного контрудара  по
всему кольцу, чтоб иметь победу непременно к годовщине Октября, - и,  не
выслушав возражений  Жукова, повесил  трубку, как  это он  делал не раз,
просто раздавливая тебе душу.
    Однако такой бы сейчас контрудар - был полная бессмыслица при  нашем
бессилии, Жуков  и не  затевал его.  А немцы  сами истощились,  временно
остановились.  И  Сталин,  как  ни в  ч╦м  не  бывало,  звонил Жукову  и
спрашивал:  нельзя ли взять с фронта сколько-нибудь войска для парада на
Красной площади 7 ноября.
    И вот теперь  сидишь на веранде  с видом на  покойную реку и  на тот
луговый  берег,   где  плещется   городской  серебряноборский   пляж,  и
обмысливаешь: как??  вот как  - об  этом вс╦м  можно писать?  И - вообще
можно ли?
    Трудно.
    Но коммунисту - должно  быть доступно. Потому что  коммунисту светит
не  гаснущая никогда  истина. А  ты -  всегда и  во вс╦м  старался  быть
достойным коммунистом.
    От начала. Мы в те годы были слабы в овладении марксистско-ленинской
теорией. Изучение е╦ мне давалось  с большими трудностями. Лишь позже  я
глубже понял организующую роль нашей партии. И что мозг Красной армии, с
самых первых дней  е╦ существования, -  был ЦК ВКП(б).  И: увы, нынешняя
молод╦жь не  вникает в  цифры, а  они показывают,  что темпы  довоенного
развития уже были ярким  свидетельством нашего прогрессивного строя.  Но
индустриализация  и  не могла  не  идти за  сч╦т  ширпотреба. (Нет,  ещ╦
раньше, от юности: нищета и вымирание русской деревни при царе. И кулаки
сосали бедняков. Разве это неправда? Это правда.)
    А - о том жутком 1937 годе? Ты же понимаешь и сам, и надо  напомнить
другим: необоснованные нарушения законности не соответствовали  существу
нашего  строя.  Советский  народ  верил  партии  и  ш╦л  за  ней тв╦рдой
поступью.  А вред  истекал от  беспринципной подозрительности  некоторых
руководителей.  Но  преимущества  социалистического  строя  и  ленинские
принципы вс╦ равно одержали верх. И народ проявил несравненную выдержку.
    А когда  началась война?  Как решающе  укрепила наши  ряды посылка в
армию ПОЛИТБОЙЦОВ -  коммунистов со зрелым  стажем пропаганды. И  важная
директива Политуправления РККА: повысить передовую роль коммунистов. Да,
помнится, эта директива сыграла огромную роль. При, порой, недостаточной
сопротивляемости самих войск. -  А почему наша Ставка  оказалась сильнее
гитлеровской? А вот по этому самому: она опиралась на марксизм-ленинизм.
И войска проявили невиданную стойкость. И стояли насмерть, как от них  и
ждали ЦК и Командование.
    Впрочем, у немцев армия была  - первоклассная. Об этом у  нас совсем
не пишут, или презрительно. Но это обесценивает и нашу победу.
    Когда немцы  в середине  октября остановились  от растяжки  фронта и
коммуникаций - самое было время  и нам, в более узком  кольцевом объ╦ме,
заняться  тем же:  подтягиванием людских  сил, вооружений,  боеприпасов,
укреплением обороны - и мы  могли бы встретить следующий удар  немцев, в
середине ноября, может быть почти бы и не отступя. Но по несчастной идее
иметь  поскорее  победу, и  вс╦  к 7  ноября,  Верховный снова  требовал
контрнаступления,  и  притом  на  КАЖДОМ  участке  фронта,  от клинского
направления до  тульского. И  - кто  мог не  выполнить? Жуков теперь уже
осмелел возражать, спорить, - Верховный и слушать не стал. И приходилось
бросать в бой  совсем не подготовленные  и плохо вооруж╦нные  дивизии. И
драгоценные  две недели  мы потратили  на никому  не нужные,  бесплодные
контратаки, не  давшие нам  ни одного  километра, но  отнявшие последние
силы. И  тут-то, с  15 ноября,  немцы начали  второй этап наступления на
Москву,  а 18-го  и под  Тулой: Гудериан  взял Узловую,  ш╦л на  Каширу,
подош╦л и к рязанскому Михайлову - ш╦л охватить Москву с востока! Это  -
был бы последний конец.
    И  20 ноября  Сталин позвонил  Жукову, не  скрывая тревоги  и тоном
необычайным,  голос  сломался:  "Вы  уверены,  что  мы  удержим  Москву?
Спрашиваю - с болью в душе. Говорите честно, как коммунист".
    Жуков был потряс╦н,  что Сталин не  умеет и даже  не пытается скрыть
страха и боли. И  - так доверяет своему  полководцу. И собрав всю,  всю,
всю свою - действительно железную - волю, Жуков как поклялся Сталину,  и
родине, и себе: "Отстоим!!"
    И,  по  точному  расч╦ту   дней,  назначил  возможную  дату   нашего
контрнаступления: 6 декабря. Сталин тут же стал торговаться: нет,  4-го.
(Не потому что что-то рассчитал, а - ко дню Конституции, вот как.)
    Между  тем каждый  день приносил  вс╦ новые  поражения:  сдали Клин,
сдали Солнечногорск, под Яхромой немцы  перешли и канал, открывая и  тут
себе  путь в  Подмосковье уже  восточное. Вс╦  было -  в  неразберихе  и
катастрофе, уже не воинские части, а случайные группы солдат и танков. И
почти уже не хватало воли верить, заставить себя верить: нет, не рухнет!
Нет, удержим. (В эти дни московской  битвы спал по два часа в  сутки, не
больше. Молотову, по телефону грозившему расстрелять, отвечал - дерзко.)
    И тут - доконал Жукова сталинский звонок:
    - Вам известно, что взят Дедовск?
    Дедовск? На полпути ближе Истры? Абсолютно исключено.
    - Нет, товарищ Сталин, не известно.
    Сталин в трубку - со злой изд╦вкой:
    -  А  командующий  должен  знать, что  у  него  делается  на фронте.
Немедленно выезжайте туда сами - и верните Дедовск!
    Бросать командный  пункт, связь  всех движений,  всей подготовки,  в
такие минуты? Нет, Он ничему не научился и за полгода войны. (Впрочем, и
Жуков  считался  с  подчин╦нными  генералами  не  больше,  только  так и
побеждают.)
    -  Но,  товарищ Сталин,  покидать  штаб фронта  в  такой напряж╦нной
обстановке вряд ли осмотрительно.
    Сталин - с раздраж╦нной насмешкой:
    - Ничего, мы как-нибудь тут справимся и без вас.
    То есть: ты - ничего и не значишь, такая тебе и цена.
    Жуков кинулся звонить Рокоссовскому  и узнал, что, конечно,  никакой
Дедовск и не  сдан, а, как  догадался Костя, -  наверно, речь о  деревне
Дедово, гораздо дальше и не там.
    Спорить со  Сталиным -  большую отвагу  надо иметь.  Но тут-то Жуков
надеялся, что  облегчит и  даже посмешит  его звонком.  А Сталин - прямо
разъярился: так немедленно ехать к  Рокоссовскому и с ним вдво╦м  отбить
это Дедово назад! И ещ╦ взять третьего с собой, командующего армией!
    И - дальше уже спорить нельзя. Поехал к Рокоссовскому, втро╦м в штаб
дивизии, и ещ╦ раз уточнили,  да: несколько домов деревни Дедово,  по ту
сторону оврага, немцы взяли, а остальные - тут, у нас. Те дома не стоили
и одного лишнего выстрела через  овраг, но четыре высших генерала  стали
планировать операцию и посылать туда стрелковую роту с танками.
    А день - у всех пропал.
    И  вс╦-таки Жуков  обернулся подтянуть  все резервы  к сроку  - и  5
декабря переш╦л в желанное большое наступление.
    И в несколько дней заметно отогнал кольцо немцев от Москвы.  (Хорошо
двинул и Власов с 20-й армией, а об этом нельзя. Да немцы не  дотягивали
и сами взять Москву.)
    Прогремела победа. Изумился и ликовал  весь мир. Но - больше  всех в
мире был изумл╦н ею сам Верховный, видимо уже никак не веривший в не╦. И
- закружилась от победы его голова, он и слышать не хотел, что это  были
использованы наши последние резервы,  теперь и они истощены,  мы еле-еле
удерживаем то, что взяли. Нет! Ликующий Сталин в безграничной  отчаянной
храбрости приказал:  немедленно начать  ОБЩЕЕ крупное  наступление ВСЕМИ
нашими  войсками  от  Ладожского озера  до  Ч╦рного  моря, освободить  и
Ленинград, и Ор╦л, и Курск - и вс╦ одновременно!!
    И потекли  месяцы -  январь, февраль,  март -  этого непосильного  и
ненужного напряжения наших измученных войск - чтоб осуществить  радужную
мечту Сталина. И только  - клали, клали, клали  десятки и сотни тысяч  в
бесполезных атаках. (Среди них -  и 2-ю ударную армию Власова  сгноили в
болотах Северо-Запада и бросили без помощи, - но вот ОБ ЭТОМ писать  уже
никому  никогда  не прид╦тся,  и  лучше забыть  и  самому. Да  Власов  и
оказался потом -  предатель.) Дошли до  того, что на  орудие отпускали в
сутки 1-2 выстрела.
    Ничего нигде  не добились,  только испортили  картину от  московской
победы. Был единственный заметный успех - именно у жуковского  Западного
фронта - и тут  же Сталин отнял от  его фронта 1-ю ударную  армию. Жуков
позвонил,  уверенный   убедить  перспективою   успеха,  -   а  Сталин  и
разговаривать не стал, выругался и бросил трубку.
    Не меньшее искусство, чем военное, нужно было иметь для того,  чтобы
разговаривать  со  Сталиным.  Много  раз  то  бросал  трубку,  то  ругал
нечистыми словами.  (А вызовет  и с  фронта дальнего,  добираться больше
суток, - хоть ты в жару болезни, хоть погода совсем не л╦тная - а лети к
Верховному, и  даже на  10 минут  опоздать нельзя.  Один раз снижались в
Москву через туман, чтоб только  не опоздать, - чуть не  зацепили крылом
фабричную трубу.)
    Но - каким-то непонятным образом, все даже и промахи Сталина  всегда
покрывались и исправлялись Историей.
    Очевидно: именно по превосходству нашего строя и нашей идеологии. На
это -  и врагам  нечего возразить.  Уместно и  повторить: ЦК  потребовал
более широко  развернуть партийно-политическую  работу -  и это  вызвало
массовый героизм  коммунистов и  комсомольцев, и  весь народ  ещ╦ тесней
сплотился вокруг коммунистической партии.
    А лично - Жуков на Сталина не обижался: на Н╦м не только фронт, но и
промышленность, которую Он держал в каменных руках. Но и - вся страна.
    Порок ли  это был  Сталина, или,  наоборот, достоинство?  - но он не
любил менять  свои решения.  Провалились все  зимние контрнаступления, в
крови  утонул  десант Мехлиса  под  Керчью (но:  так  как его  Сталин  и
придумал,  то никого  серь╦зно не  наказывал), -  вс╦ равно,  не  слушая
возражений  ставочных  генералов,  Верховный  затеял  в  мае  несчастную
попытку вернуть Харьков  - и растранжирил  бесплодно все наши  резервы и
усилия. И когда летом укрепившиеся немцы пошли в большое наступление  (и
не на Москву,  как только и  ждал Сталин), ещ╦  один сталинский любимчик
Голиков (тот самый политрук, который в 37-м допрашивал Жукова о близости
к врагам народа) едва не  отдал Воронежа, а лавина немцев  покатилась на
Дон и на Северный Кавказ и к сентябрю уже заняли горные перевалы, - вот,
кажется, только  тут Сталин  понял, что  в провале  1942 года виноват он
сам. И не искал виновных  генералов. В конце августа он  назначил Жукова
(вс╦ ещ╦  - не  маршала) заместителем  Верховного, и  опять признался  с
открытой болью: "Мы  можем потерять Сталинград".  И послал его  туда. (А
через  несколько  дней, узнав,  что  ближайший контрудар  назначен  на 6
сентября, а  не на  4-е, -  опять кидал  трубку. И  ещ╦ добавил  слишком
выразительной телеграммой: "Промедление подобно ПРЕСТУПЛЕНИЮ".)
    Но впервые под Сталинградом Сталин  дал удержать себя в терпении,  и
Жуков с умницей Василевским выиграли почти два месяца - на  детальнейшую
разработку плана огромного окружения (втянули и Сталина в красоту  этого
замысла)  и   планомерное  стягивание   сил,  подготовку   командований,
взаимодействий,  -  и  наученный  своими  промахами  Сталин  терпел,  не
прервал. И так - удалась великая сталинградская победа.
    Но удалось  и другое,  чего не  знали многие:  ведь ты  этому ничему
никогда не учился,  а видно, что-то  в твоей башке  заложено. Вот только
ЗДЕСЬ  впервые,   в  напряж╦нном   преодолении,  Жуков,   кажется,  стал
СТРАТЕГОМ, он стал  - другой Жуков,  каким себя до  сих пор не  знал. Он
приобр╦л - пронзительность  предвидения противника и  не уходящее ни  на
миг из  головы и  груди ощущение  всех НАШИХ  сил сразу  - в их составе,
разнообразии,  возможностях, и  в качествах  их генералов.  Он  приобр╦л
уверенность высокого пол╦та и обзора, которого всегда ему не хватало.
    И  тем  обиднее  было   потом  читать,  как  Ер╦менко   врал,  будто
сталинградскую операцию  они разработали...  вдво╦м с  Хрущ╦вым. Спросил
его прямо в лоб: "Как же ты мог?!" - "А меня - Хрущ╦в попросил".
    После этого - Чуйков, всего лишь командующий одной из Сталинградских
армий, приписал  всю заслугу  тр╦х фронтов  - себе,  и пинал  в мемуарах
павшего Жукова, что тот -  "только путал". Загорелось сердце, вот  опять
хватит  инфаркт,  - позвонил  прямо  Хрущ╦ву: как  же  можно такую  ложь
допускать в печатности? Обещал кукурузный царь заступиться. (Да ведь чтО
эти  чуйковские  мемуары? Своего  -  ему сказать  нечего?  а -  над╦ргал
эпизодов из фронтовых и армейских газет и к себе натыкал.)
    После  Сталинграда, с  тем же  Василевским, Жуков  уверенно вош╦л  в
новый план Курской битвы -  с отчаянно рискованным решением: НЕ  спешить
наступать!  вообще НЕ  начинать наступления  - а  дать сперва  Манштейну
неделю  биться  и  разбиться о  нашу  слаженную,  многоэшелонную оборону
(решение  почти  азартное: а  вдруг  прорв╦т??) -  лишь  потом ошеломить
немцев НАШИМ наступлением, на Ор╦л.
    И оказалось это - ещ╦ одно такое же, по красоте, силе и  разгромному
успеху, стратегическое творение, как и  Сталинград. Жуков - ещ╦ вырос  и
укрепился в стратегии, он уже приобр╦л уверенность, что разобь╦т Гитлера
и без "Второго фронта" союзников. Он был - и направляющим этого  ощутимо
огромного  карающего  процесса, но  и  - деталью  его,  процесс сам  его
направлял. (И вс╦ укреплялся в спорах со Сталиным; и даже отучил его  от
телефонных звонков после полуночи: Вы  потом спите до двух часов  дня, а
нам с утра работать.)
    Однако  сталинской   выдержки  не   хватило  надолго.   Затягивалась
ликвидация  окруж╦нного  Паулюса  -  Он  нервничал,  погонял,   бранился
обидными словами.  А после  Курска уже  не давал  времени на  разработку
операций  по окружению,  а только  - фронтально  и безвыигрышно  толкать
немцев в  лоб, давая  им сохранять  боевую силу,  а чтобы  только - ушли
скорей с  советской земли,  хоть и  целыми. (Но:  уже при КАЖДОЙ встрече
теперь  пожимал Жукову  руку, даже  шутил, за  маршальским званием  стал
давать то Суворова 1-й степени,  то золотые зв╦зды Героя, одну,  вторую,
третью.  Вс╦  перебрасывал  и перебрасывал  его  на  каждую неудачу  или
задержку,  и  однажды  Жуков не  без  удовольствия  снял с  командующего
фронтом - того Голикова.)
    Ещ╦  потом был  - цепкий  прыжок за  Днепр. И  лавинная прокатка  до
Румынии. До  Болгарии. Ещ╦  была Белорусская  операция, где  легко дался
бобруйский кот╦л. И,  опять лавиною, -  в Польшу. Потом  - за Вислу.  На
Одер.
    И в каждой операции  Жуков ещ╦ рос и  ещ╦ уверялся в себе.  Одно его
имя уже стало нагонять страх на немцев: что прибыл на ЭТОТ фронт. Теперь
он уже и придумать  не мог бы себе  преграды, которую нельзя одолеть.  И
так, по приказу Сталина, изжигаемого взять Берлин - чего Гитлер не мог с
Москвой, и взять  скорей! скорей самим,  без союзников! -  Жуков увенчал
войну - и свою жизнь - Берлинской операцией.
    Берлин  оказывался  почти  на  равном  расстоянии  -  от  нас  и  от
союзников. Но немцы сосредотачивали все силы против нас, и была  большая
опасность, что  они союзникам  просто поддадутся,  пропустят их.  Однако
этого нельзя  же было  допустить! Родина  требовала: наступать  - нам! и
побыстрей,  побыстрей!  (Перенял  от  Сталина  и  тоже  хотел  теперь  -
непременно  к празднику,  к 1  мая. Не  вышло.) И  не оставалось  Жукову
иначе, как опять: атаковать в лоб и в лоб, и не считаясь с жертвами.
    Заплатили мы  за Берлинскую  операцию, будем  говорить, тремя  стами
тысяч павших. (Полмиллиона-то легло?) Но - мало ли пало и раньше? кто их
там  считал?  Специально  теперь на  этом  останавливаться  - неполезно.
Конечно, нашим людям тяжко было  терять отцов, мужей, сыновей, -  но все
они  стойко переносили  неизбежные потери,  ибо все  понимали, что  идут
зв╦здные   часы  советского   народа.   Кто   уцелеет  -   будет  внукам
рассказывать, а сейчас  - впер╦д!! (Союзники,  больше из зависти,  после
войны стали утверждать, что не только не нужна была берлинская операция,
но и вся весенняя кампания 1945 года: мол, Гитлер сдался бы и без не╦  и
без  новых  бо╦в, он  уже  был обреч╦н.  А  сами -  зачем  тогда сжигали
ненужной бомб╦жкой невоенный Дрезден?.. тоже - тысяч полтораста  сожгли,
да гражданских.)
    Да  Жуков готов  был воевать  хоть и  ещ╦ дальше,  как  машина,  его
стратегическая теперь хватка и разогнанная стальная воля даже  требовали
пищи, помола. Но - жизнь вся  сразу сменилась: как бы с полного  разгона
корабля  он  сел   на  мягкую  и   поч╦тную  мель.  Теперь   -  он  стал
Главнокомандующим   советскими  оккупационными   войсками  в   Германии.
Бессонные ночи оперативных разработок сменились на долгие сытые и пьяные
банкеты с союзниками (они так и  липли на икру и водку). Завязалась  как
бы  дружба  с Эйзенхауэром.  (На  одном ночном  банкете  - отплясал  ему
"русскую", показывал.)  Пош╦л поток  взаимных с  союзниками наград. (Эти
крупные  их  ордена уже  приходится  спускать на  живот.)  Вместо боевых
потекли  заботы  хозяйственные:  демонтировать  немецкие  предприятия  и
вывозить  их  в  СССР.  Ну и,  конечно  же,  налаживать  жизнь немецкого
населения - мы много сделали для них, наши интернациональные чувства  не
давали нам  отдаться  мести,  и  нам многое  объяснили  Ульбрихт  и  Пик
младший.  (И  через  8 лет  изумл╦н  был  Жуков необъяснимым  восстанием
берлинских рабочих: ведь мы -  отменили им все нацистские законы  и дали
полную свободу всем антифашистским партиям.)
    Гордость  была только  - в  июне съездить  принять парад  Победы  на
Красной площади, на белом коне. (Сталин, видно, сам хотел, но не  уверен
был, усидит ли на лошади. А видно - завидовал: желваки заходили по лицу.
А  раз,  внезапно,  небывало признался  Жукову:  "Я  - самый  несчастный
человек. Я даже тени своей боюсь", - боялся покушения? Жуков поверить не
мог такой откровенности.)
    Летом  потекла  церемонная   Потсдамская  конференция  (в   Берлине,
полностью разбитом нашей артиллерией  и авиацией, места для  конференции
не  нашлось).  Дальше  были  заботы,  как  заставить  союзников  вернуть
советским  органам наших  советских граждан,  опять-таки необъяснимо  не
желающих возвращаться на родину. (Что это? как это может быть? Или знают
за собой тяж╦лые преступления,  или льстятся на л╦гкую  западную жизнь.)
Приходилось  ж╦стко требовать  от союзников,  чтобы на  встречу с  этими
людьми  допускали  наших  представителей,  профессионалов  сыска.   (Это
оказались очень деловые  люди, они в  нашей армии состояли  и всегда, но
Жуков со своей высоты с ними раньше как-то мало соприкасался.)
    И - много такого. Жуков вс╦ это исполнял, но как бы с ленью, как  бы
засыпая: уже никогда не возвращался прежний его орлиный пол╦т - разгадок
противника и постройки своих замыслов.
    Что ж,  пора была  бросать этот  поч╦тный и  скучный пост в Берлине,
возвращаться, и обновлять и укреплять Советскую (теперь уже не  Красную)
армию  для возможных  будущих конфликтов  - и  в рост  с  новой  военной
техникой. После  войны вряд  ли Сталин  захочет сохранять  за собой пост
наркома (теперь -  "министра") обороны. А  значит - отдаст  Жукову. Да и
оставаясь бы его первым заместителем - вс╦ равно в руки Жукова  попадало
вс╦ военное дело.
    Но  когда  в  1946  Жуков  вернулся  из  Берлина,  он  был   пораж╦н
неожиданным назначением заместителем министра обороны вовсе не себя -  а
вполне  штатского  Булганина. И,  как  объяснил Сталин,  руку  с дымящей
трубкой отводя с видом  своей беспомощности вмешаться: Булганин  уже так
построил  штаты  министерства  обороны,  что  в  них  нет  места второму
заместителю.
    Жукова - как скинули с лошади на скаку.
    Ну вс╦-таки!.. Но я же... ?
    И - что Ему возразишь? Да не  Сталин это придумал, не мог бы Он  так
поступить  после  всего,  что  связывало  их  в  военных  победах! после
стольких в Его доме встреч,  работы, обедов один на один.  Это, конечно,
придумал - двуличный  Булганин. (Подобное неожиданное  хитрое проворство
Жукову,  бывало,  приходилось  замечать  и  у  других  "членов  военного
совета", то  есть политуправленцев  фронтов и  армий, -  ПОСЛЕ того, как
миновали главные бои, а до этого они сидели тихо. Такой же был всегда  и
Хрущ╦в, по виду очень простодушный.)
    А  начальником  Генштаба -  уже  был Василевский,  и  это совершенно
справедливо.  Жукову   предложили  быть   Главнокомандующим  сухопутными
войсками.  То  есть -  не  только без  авиации  и флота,  не  только без
стратегической работы - но ещ╦ и в прямом подчинении лишь Булганину, без
права обращения к Сталину (так было указано в новом штатном расписании).
    Да: на скаку - и обземь. Больно.
    Как когда-то в Тамбовской губернии, когда вышибли из седла.
    А наступило тогда Георгию Константиновичу как раз и ровно - 50  лет.
Самый расцвет сил и способностей.
    Щемило по своему ушедшему боевому прошлому...
    Но обреч╦нность его теперь бездействия - оказалась куда  затопистей,
чем он ожидал. Всей беды своей он ещ╦ не предвидел.
    Когда в конце  1945 на одном  кремл╦вском совещании Сталин  упрекнул
Жукова, что  он приписывает  все победы  себе, Жуков  готовно отказался:
ВСЕХ  - никогда  не приписывал.  И когда  в апреле  1946 горько  пережил
лукавый ход  Булганина -  тоже он  беды своей  ещ╦ не  понял. А  пробыть
Главнокомандующим  сухопутными войсками  досталось ему  всего месяц:  на
Главном  Военном  Совете   вдруг  стали  зачитывать   показания  бывшего
адъютанта  Жукова  (оказывается,  арестованного!)  и  главного   маршала
авиации  Новикова (оказывается,  тоже недавно  арестованного!) -  и  ещ╦
других  арестованных  офицеров  - что  Жуков  будто  бы готовил  военный
заговор  - какой  бред!! в  какую голову  это поместится??  Но  Рыбалко,
Рокоссовский,  Василевский  тут  подхватились  и  дружно  стали   Жукова
защищать, спасибо. И  убедили Сталина, и  Сталин спас его  от бериевской
расправы - и всего лишь послали маршала на Одесский военный округ.
    Крутое падение, болезненное, - но вс╦ ж не тюрьма.
    Однако, вот, написать своей рукой  в воспоминаниях, что за все  свои
мировые победы четырежды Герой  Советского Союза - единственный  такой в
стране! - был сброшен в  командующего военным округом, - перо  не бер╦т,
перед историей стыдно, об этом надо как-то промолчать.
    Но и это ещ╦  был не край беды.  Не прошло двух лет,  как арестовали
генерала Телегина, члена военного совета при Жукове в конце войны (и как
много  позже узналось,  ему выбили  все зубы,  он терял  рассудок, да  и
Новикова пытали также,  а потом -  выпустили), - вот  тогда Жуков понял,
что ид╦т Берия - на него. И тогда-то был у него первый инфаркт.
    А Берия  с Абакумовым  вдруг нагрянули  на подмосковную  дачу Жукова
(подаренную  Сталиным  за  спасение  Москвы,  вот  где  он  сейчас писал
мемуары)  -  якобы  проверять хранение  документации,  рылись  в ящиках,
вскрыли  сейф,  нашли  старые  оперативные  карты,  которые   полагалось
сдавать, - это Главнокомандующему! И состряпали строгий выговор.
    Нет, не арестовали пока: Сталин - спас, заступился! Но сослали -  на
Уральский военный  округ, уже  и не  приграничный. Как  это походило  на
ссылку  Тухачевского  в  1937  в  Средневолжский  округ  -  только  того
арестовали сразу в поезде. Так -  и ждал себе теперь. И держал  наготове
малый чемоданчик - с бель╦м, с вещицами.
    Славы  - как  не бывало.  Власти -  как не  бывало. И  отброшен -  в
бездействие,  в  мучительное бездействие,  при  всех сохран╦нных  силах,
воле, уме, таланте, накопленных стратегических знаниях.
    Иногда думал: да неужели -  это замысел самого Сталина? (Не  простил
того белого коня  на параде Победы?..)  Да нет, это  Берия заморочил ему
голову, оклеветал.
    А  с другой  стороны -  нашлись в  мире антинародные  силы,  которым
выгодно было создать обстановку "холодной войны". Но в Холодной -  Жуков
был совсем бесполезен, это правда.
    Однако  в  те  годы  ему  бы и  в  голову  не  пришло  сидеть писать
воспоминания: ведь это, как бы, признать конец своей жизни?
    А Сталин -  не забыл своего  оклеветанного, но верного  полководца и
героя, нет. В 1952  допустил его на съезд  партии, и кандидатом в  ЦК. И
перев╦л опять в Москву, и готовил ему какую-то важную должность в  новой
сложной обстановке.
    Но - внезапно скончался...
    Вечная память  Ему! А  обстановка стала  - ещ╦  и ещ╦ более сложная.
Берия  ходил   в  главарях,   но  не   он  один.   И  Жуков  снова  стал
Главнокомандующим  сухопутных  войск  и  первым  заместителем   министра
обороны.
    И  прошло ещ╦  два месяца  - сильно  пригодился Жуков!  Вызвали  его
Хрущ╦в и Маленков: завтра на Политбюро (теперь его переназвали потише, в
Президиум) в повестке дня будет стоять военный вопрос, ты будешь  вызван
туда -  и нужно  там же  сразу арестовать  Берию! Это  пока будем  знать
только мы  трое. А  ты возьми  с собой  двух-тр╦х над╦жных  генералов, и
конечно адъютантов, и оружие.
    И  в  назначенный  час сидели  в  при╦мной,  ждали вызова  (генералы
гадали,  зачем их  позвали, -  объяснил им  только уже  перед входом  на
заседание, и  кому -  стоять на  дверях с  пистолетами). Вош╦л, прошагал
немного и бегом  на Берию! -  и за локти  его, рывком, медвежьей  силой,
оторвать  от стола:  может у  него там  кнопка, вызвать  свою охрану?  И
гаркнул на него:  "Ты - арестован!!"  Доигрался, сволочь, Гад  из гадов!
(Политбюро  сидит, не  шелохнется, из  них никто  б не  осмелился.)  Тут
вспомнил тамбовский при╦м, как брали в плен "языков": адъютанту - вынуть
у арестованного  брючный ремень,  тут же  отрезать, оторвать  пуговицы с
брюк,  -  пусть штаны  двумя  руками держит.  И  - увели.  В  просторном
автомобиле положили на пол, закутанного плотно в ков╦р, и кляп во рту, -
а то ведь охрана ещ╦ остановит  машину на выезде из Кремля. Сели  четыре
генерала в ту же машину - на вахте их только поприветствовали. И отвезли
гада  в  штаб  Военного  округа, в  бункер  внутреннего  двора  - и  ещ╦
подогнали танки с  пушками, наведенными на  бункер. (А трибунал  вести -
досталось Коневу.)
    Только:  и  этого  сладкого  мига  -  в  мемуары  не  вставишь.   Не
целесообразно. Не  помогает коммунистическому  партийному делу.  А мы  -
прежде всего коммунисты.
    После этой операции Коллективное руководство снова призвало Жукова к
реальному делу.  Вот только  когда -  стал он  министром обороны, во всю
силу и власть,  Хозяин Армии. И  в какой ответственный  момент: развитие
атомного оружия! (Вместе с Хрущ╦вым  дружески летали в Тоцкие лагеря  на
Урал, проводили  опыт на  выживаемость наших  войск, 40  тысяч на  поле,
сразу после атомного  взрыва: отработка упреждающего  тактического удара
против НАТО.) Готовил Армию на великие задачи, хоть и против Америки бы.
    Теперь и  ездил в  Женеву на  встречу союзных  стран "в  верхах". (И
встретил там коллегу-Эйзенхауэра: ишь ведь, уже Президент!)
    Как бывает  в жизни  - беда  к беде,  а счастье  к счастью,  - тут и
женился  второй  раз,  Галина на  31  год  моложе. И  -  ещ╦  одна дочка
родилась, уже третья, - да тем дороже, что малышка. Как внучка...
    А на Сталина - не  осталось зла, нет. Вс╦ перенесенное  за последние
годы - просто вычеркнул из памяти. Сталин был - великий человек. И - как
сработались с ним к концу войны, сколько вместе передумано, решено.
    Только  -  XX съезд  партии  потряс сознание:  сколько  же открылось
злоупотреблений! сколько! И подумать было немыслимо.
    На XX съезде стал - кандидатом в Политбюро.
    А  вослед  Съезду  -  стали  подступать,  подступать  ко всесильному
военному  министру некоторые  генералы -  поодиночке, по  два:  "Георгий
Констиныч, да не  нужны нам теперь  в армии политотделы,  комиссары, они
нам только руки связывают. Освободите вы нас от них, сейчас вам никто не
посмеет помешать". - "Да  и от смершевцев подковырчивых,  от Особотделов
тоже! Вполне будет - в духе Съезда".
    Так подступали не один раз - и по-тихому, и в малом застольи (только
Жуков никогда не распивался): мол, победила-то Гитлера РУССКАЯ армия,  а
что из нас  опять дураков выворачивают?  Так не пришла  ли пора, Георгий
Констиныч...  ? И  даже прямо:  мол, сейчас  министр  Вооруж╦нных  Сил -
посильней  всего  Политбюро, вместе  взятого.  Так что  -  и... ?  может
быть... ?
    Жуков даже и задумывался: может, и правда? Сила - вся была у него, и
см╦тка  боевая  сохранялась, и  свалить  ЭТИХ всех  было,  в оперативном
смысле, не трудно.
    Но - если ты  коммунист? Но как можно  так настраиваться, если мы  в
своей  Победе  обязаны   -  да,  также   и  политическому  аппарату,   и
смершевскому?
    Нет, ребята. Это - не дело.
    Но - потекло, и  распространилось по Москве, если  и не по Армии.  И
уже на Политбюро Жукова спросили тревожно.
    Заверил товарищей:
    - Да что  вы! Да никогда  я не был  против института политотделов  в
Армии. Мы - коммунисты, и останемся ими навсегда.
    На том и пережили кризис в умах 1956 года.
    Исполнилось Жукову 60 лет - в полном соку, и опять он понадобился, в
раздорах самого  Коллективного Руководства.  Там чуть  не все  до одного
стали  против  Хрущ╦ва:  что  он  сильно  раскомандовался,  лезет вместо
Сталина - и надо его едва ли не снять. Хрущ╦в кинулся к Жукову: "Спаси!"
    А чтобы спасти - надо было собрать голоса ЦК, потому что в Политбюро
Хрущ╦в был совсем в меньшинстве, а его враги собирать ЦК отказались.
    Так это легче л╦гкого! Семь десятков военных самол╦тов послал  Жуков
и всех членов ЦК доставил мигом в Москву. Ими - Хрущ╦в и взял перевес. И
объявил и   проклял   антипартийную   группировку   Молотова - Маленкова
Кагановича и примкнувших, и  примкнувших. (И Булганин, и  Ворошилов тоже
перекинулись к тем.)
    Спасши  Родину  от  германского фашизма,  и  спасши  от перерожденца
Берии,  и спасши  от антипартийной  группировки -  этими одолениями  был
теперь Георгий Жуков трижды увенчан, достойный, любимый сын Отечества.
    И -  никак не  пришла б  ему в  голову такая  пустячная забава,  как
писать ВОСПОМИНАНИЯ.
    Тут как раз надо было ехать с визитом в Югославию и Албанию.  Поехал
с флотилией в несколько военных кораблей по Ч╦рному, по Средиземному, по
Адриатическому - славно прокатиться с непривычки.
    А в Белграде узнал, что  в Москве снят с поста  министра Вооруж╦нных
Сил??!
    Что  это???  Какое-то  недоразумение?  переназвание, переформировка?
будет какой-то иной пост - равноценный или даже поважней?
    Защемило сердце. Опустело  в груди -  и вокруг вс╦,  в этих визитах.
Поспешно возвращался с надеждой - объясниться же с Хрущ╦вым: не может же
он настолько не помнить добра - ДВАЖДЫ спас╦нный Жуковым?!
    А не  только не  помнил -  уже, оказывается,  на ЦК  и в кремл╦вских
кругах  заявлял:  Жуков  - опасная  личность!  Бонапартист!  Жуков хочет
свергнуть нашу родную советскую власть! Да в Москве прямо с аэроплана  -
кто же? Конев! сопроводил Жукова в  Кремль, и тут же исключили его  и из
Политбюро и из ЦК.
    Из Белграда - ничего было не сделать. А добрался до Москвы - здесь и
обезврежен, тут вс╦ сменено, и не осталось линий связи.
    Только теперь! теперь задним умом разобрался Георгий Константинович:
был он слишком крупная фигура для Хрущ╦ва. Невмоготу было - такого рядом
держать.
    Где  там объясняться:  в "Правде"  - опять  же Конев!!  -  напечатал
гнусную статью против Жукова. Конев! - спас╦нный Жуковым от  сталинского
трибунала - вот так же в октябре, в Сорок Первом году.
    Такого оскорбления, такого унижения,  такой обиды - никогда  за весь
век не испытывал. (Сталин - тот  был законный Хозяин, тот - выше,  тот -
имел право на Власть, но этот - прыщ кукурузный?!) Так было тяжко - стал
глушить себя снотворными:  и на ночь  снотворное, одно, второе,  а утром
проснулся - сердце  гложет - и  опять снотворное. И  на ночь -  опять. И
дн╦м - опять. И так больше недели укачивал себя, чтобы пережить.
    Да и на том не кончилось: из Армии выкинули вовсе: в отставку. И  на
том не кончилось: начальником Политуправления Армии-Флота сделал  Хрущ╦в
вс╦  того  же Голикова,  жуковского  врага, -  и  именно Голиков  теперь
наблюдал, как  пресечь все  движения опального  маршала и  все возможные
движения неотшатнувшихся друзей - к нему, на вс╦ ту же подмосковную дачу
в лесу, в его дом с обессмыслевшей колоннадой. (Да спасибо - дачу-то  не
отобрали.)
    И вот тут - хватил Жукова второй инфаркт (если что-то не хуже).
    И поднялся  от него  - уже  не прежним  железным. Как-то  вс╦ тело и
огрузло, и ослабло необратимо. Разрыхлилась и шея. И смяк - на весь  мир
знаменитый его беспощадный подбородок.  И щ╦ки набрякли, и  губами стало
двигать как-то трудней, неровно.
    Одно время круглосуточно дежурили на даче медс╦стры.
    Теперь  остались  с  Жуковым  жена (она  врач,  и  чаще  на работе),
маленькая дочурка, т╦ща  да старый, ещ╦  с фронта, проверенный  шоф╦р. С
интересом и участием следил за отметками, как Машенька стала обучаться в
музыкальной школе.  (Он и  сам всегда  мечтал играть  на баяне,  и после
Сталинграда  находил  время  маленько   учиться.  И  сейчас  на   досуге
поигрывал. Хотелось играть "Коробейников", "Байкал" и фронтовую  "Т╦мную
ночь".) Ездил - только  на любимую рыбалку. А  то вс╦ - на  лесном сво╦м
участке, гулял, возился с цветами, в непогоду бродил по столовому  залу,
от огромного дубового  буфета - до  своего же бюста,  работы Вучетича, и
модели танка Т-34.
    А внешняя  жизнь -  текла себе  как ни  в ч╦м  не бывало. Печаталась
многотомная  история  Великой  Отечественной  Войны  -  но  к  Жукову не
обратились  ни  разу  ни  за  единой  справкой...  И  само  его  имя   -
замалчивали,  затирали,  сколько  могли.   И,  говорят,  -  убрали   его
фотографии из музея Вооруж╦нных  Сил. (Кроме Василевского и  навещавшего
Баграмяна  все   отвернулись  от   Жукова.  Ну,   Рокоссовского  послали
возглавлять польскую армию.)
    И вот  тут-то -  многие, многие  маршалы и  генералы кинулись писать
свои мемуары и издавать их. И Жуков поражался их взаимной ревности,  как
они  выставляли  себя и  старались  отобрать честь  от  соседей, а  свои
неудачи и промахи -  валить на них же.  Так и Конев теперь  строчил (или
ему писали?) свои воспоминания - и во вс╦м он чистенький, и  бессовестно
перехватывал  себе славу  достижений скромного  и талантливого  Ватутина
(убитого бандеровцами).  И уж  на Жукова,  зная, что  он беззащитен, кто
только  не нарекал.  Артиллерийский маршал  Воронов дош╦л  до того,  что
приписал себе и план операции на Халхин-Голе, и успех е╦.
    И  вот тут-то  - взялся  Жуков и  сам воспоминания  писать. (Да  без
секретарей, своей  рукой, медленно  выводил, потихонечку.  А один бывший
офицер-порученец,  спасибо,  помогал проверять  даты,  факты по  военным
архивам - самому теперь ехать в  архив министерства и неловко, и ещ╦  на
отказ напорешься.)
    Да вообще-то, военные мемуары -  и неизбежная, и нужная вещь.  Вон -
немцы сколько  уже накатали!  вон, и  американцы, хотя,  по сравнению  с
нашей, чтО у них была там  за война? Да печатаются воспоминания и  наших
незатейливых офицеров, даже младших, и  сержантов, и л╦тчиков - это  вс╦
пригодится.  Но  вот  когда  генерал,  маршал  садится  писать  -   надо
ответственность свою понимать.
    Писал - не находил  в себе зла и  поспешности спорить с ними  всеми.
(Да Василевский кой-кого недобросовестного и отчитал.) Непримиримость  -
она нужна в боях, не здесь. Не находил в себе злопамятства ни к  Коневу,
ни  к Воронову.  Протекли и  месяцы, и  годы опалы  - и  сердце  отошло,
умирилось. Однако несправедливостей -  нельзя в истории оставлять.  Хоть
мягко - но надо товарищей поправить, поставить вс╦ на место. Мягко, чтоб
не дать им и дальше стравливаться за дел╦жкой общего пирога Победы. И  в
ч╦м  сам  не дотянул,  не  доработал -  о  том в  воспоминаниях  тоже не
скрывать. Ибо только на ошибках и могут учиться будущие генералы. Писать
надо - истинную правду.
    Хотя  и  правда  -  она  как-то,  с  течением  истории,  неуклонно и
необратимо меняется: при Сталине была одна, вот при Хрущ╦ве другая. А  о
многом -  и сейчас  говорить преждевременно.  Да... Войною  - и кончить.
Дальше - и не хочется, и нельзя.
    И вдруг вот - скинули пустошл╦па! теперь не нашлось Жукова, чтоб его
ещ╦ раз выручить.
    Но и положение опального маршала не изменилось в неделю или в месяц:
так  и висела  опала, никем  вновь не  подтверждаемая (Голикова  уже  не
стало), но и никем же не отмен╦нная: кто первый осмелится на разрешающее
слово?
    Одно только  позволил себе:  съездил в  Калужскую область,  в родную
деревню,  -  очень  потянуло,  не жил  там,  считай,  полвека.  И сильно
огорчился:  повидал тех,  с кем  когда-то в  молодости танцевал,  -  все
теперь старухи какие же нищие, и деревня как обнищала. "Да что ж вы  так
бедно жив╦те?" - "А не велят нам богаче..."
    Но придвигалось  20-летие Победы  - и  новые власти  не могли  же не
пригласить Жукова на торжество в Кремл╦вский дворец. Первое за 7 лет его
появление на людях. А вослед, неожиданно, - банкет в доме литераторов. И
горячностью при╦ма от писателей  - маршал был и  тронут, и пораж╦н. -  И
ещ╦ раз, в тот же год, позвали  его в дом литераторов снова - на  юбилей
одного знакомого военного писателя. Пош╦л в штатском костюме, посадили в
президиуме.  А  дальше  юбилей  юбилеем,  сторонний  гость,  но  когда в
полдюжине  речей,  без  прямой  связи,  вдруг  называли  имя  Жукова   -
писательский зал, московская интеллигенция - бурно, бурно  аплодировала,
а дважды и весь зал вставал.
    Вот как!..
    Теперь - разрешил  себе Жуков и  съездить в Подольск,  в Центральный
архив министерства обороны, и полистать кой-какие документы военных лет,
и  свои собственные  приказы. Да  теперь -  и архивисты  нашлись  ему  в
помощь. Теперь  - и  на его  опальную, всеми  забытую дачу посочились то
корреспонденты,  то  киношники  -   и  приехала  женщина  от   какого-то
издательства АПН заключать договор на  его мемуары, и чтоб он  кончил за
полгода (да он уже и дописал до Берлина). Могла бы выйти книга к его  70
летию, и чтоб отдать им вс╦ распространение за границей? Ну, пожалуйста.
    Ещ╦  вот  недавно  -  никто  и  не  спрашивал  его  об  этих  листах
воспоминаний, никто  почти и  не знал  - а  теперь они  понадобились, да
скорей, да - сразу на весь мир!
    Теперь - гнать, к  сроку? А эта раздумчивая,  перебирательная работа
за  письменным  столом  - она  совсем  не  для профессионального  воина.
Кажется,  легче дивизию  двинуть на  пять километров  впер╦д, чем  пером
вытащить иную строчку.
    Но  зачастила  редакторша  -  одна,  другая.  Они  -  и   магнитофон
предлагают; у них и  все слова наготове, и  целые фразы, и очень  хорошо
звучат.  Например:  "Партийно-политическая  работа  являлась   важнейшим
условием роста боеготовности  наших рядов". Сперва  это вызывает у  тебя
некоторое сопротивление: ты-то сам составлял боеготовность сколько  раз,
знаешь, из чего она.  А постепенно вдумаешься: политическая  работа? Ну,
не самым  важным, но,  конечно, одним  из важнейших.  Или: "Партийные  и
комсомольские  организации  отдали  много  душевных  сил,  чтобы поднять
боевое  состояние  войск".  Вдуматься  -   и  это  тоже  правда,  и   не
противоречит  оперативным  усилиям  командования. -  А  ещ╦  приносят из
архивов  материалы,  которых ты  сам  никогда не  контролировал  и не  в
состоянии проверить  теперь. Вот,  стоит ч╦рным  по белому  в донесениях
политотделов: "За  1943 год  наши славные  партизаны подорвали  11 тысяч
немецких поездов". Как это может быть?.. Но в конце концов не исключено:
может,  частично  подорваны, где  -  отдельные вагоны,  где  колесо, где
тамбур.
    А попросил  АПН узнать  в КГБ:  нельзя ли  посмотреть, какие доклады
подавали Берия и Абакумов  на маршала? Узнали: как  раз эти папки -  все
уничтожены как не имеющие исторического значения.
    Зато вот что узнал: уже напечатано, и изрядно давно, нашей бывшей  в
Берлине  армейской  переводчицей,  что  она  в  мае  1945  в   имперской
канцелярии участвовала  в опознании  - по  зубным протезам  - найденного
трупа   Гитлера.   Как?   Разве  труп   Гитлера  вообще   нашли?  Жуков,
Главнокомандующий, победитель  Берлина -  ни тогда,  ни потом  ничего об
этом не знал! Ему тогда сказали, что только труп Геббельса нашли. Он так
и объявил в  Берлине тогда, а  о Гитлере, мол,  ничего не известно.  И в
каких же он теперь дураках? Его подчин╦нные секретно доложили о  находке
прямо Сталину,  помимо Жукова,  - как  же смели?  А Сталин  - не  только
Жукову не  открыл, но  в июле  1945 сам  же и  спрашивал: а  не знает ли
Жуков, где же Гитлер?..
    Ну, такого вероломства - и такого непонятного - Жуков и  представить
не мог.
    А думал, что за годы войны - хорошо, хорошо узнал Сталина...
    И - как же  теперь об этом признаться  в мемуарах?.. Да это  будет и
политически неправильно.
    Ещ╦ этот обман тяжело пережил. (Ещ╦ и эту переводчицу просил достать
документы, которых сам не мог.)
    А в члены ЦК Жукова так и не вернули. (Говорили: Суслов против.)
    Но Конев - приехал как-то. Повиниться.
    Через труд душевный - а простил его.
    Хорошо ли, плохо, - рукопись сдал издательству в обещанный срок. Ну,
куда там до  книги! теперь это  АПН создало группу  консультантов - "для
проверки фактов". И  они, месяц за  месяцем, вносили ПРЕДЛОЖЕНИЯ,  новые
формулировки, 50 машинописных страниц замечаний.
    Куда уж теперь дождаться выхода книги к 70-летию! Работа  потянулась
- и  за, и  за... Много  пришлось убирать,  переделывать. Характеристики
Тухачевского, Уборевича, Якира, Блюхера - все убрать. Вот ещ╦ новое:  не
сам  ты  пишешь,  что на  сердце,  -  а что  ПРОЙД╗Т?  ПРОПУСТЯТ  или не
пропустят? Что  своевременно -  а что  несвоевременно? (Да  и сам  же ты
соглашаешься: да, верно. Так.)
    Раньше писал просто сам для себя, тихо, покойно. А теперь - уже  так
загорелось  книгу  увидеть  в  печати! И  -  уступал,  и  переделывал. И
промытарились с этими редакторами два с половиной года - а книги вс╦ нет
как нет.  Тут стало  известно, что  почему-то и  Политуправление армии и
новоявленный  маршал Гречко  - против  этих мемуаров.  Но Брежнев  пош╦л
навстречу,  положил  резолюцию:   "создать  авторитетную  комиссию   для
контроля содержания".
    Между тем на свой месяц  декабрь (и родился, и под  Москвой победил)
поехал Георгий  Констиныч в  санаторий Архангельское  с Галей.  А там  -
ударил его тяж╦лый инсульт.
    Долго отходил. Поднялся - но  ещ╦ менее прежний. Сперва -  вообще не
мог ходить без посторонней помощи. Массажи да лечебная гимнастика  стали
занимать больше половины дня. Ещ╦ и воспаление тройничного нерва.
    И плохо с головой.
    Как-то  и обезразличела  уже будущая  книга. А  вс╦-таки хотелось  и
дожить.
    Тем летом - наши вошли  в Чехословакию. И правильно сделали:  нельзя
было такой разгул оставлять.
    Тревоги Родины и всегда волновали Жукова больше, чем свои.
    А в военном смысле  - первоклассно провели операцию.  Хорошо-хорошо,
школа наша сохраняется.
    Кончился и третий год редактуры. И передали откровенно: Леонид Ильич
пожелал, чтоб и он был упомянут в воспоминаниях.
    Вот тебе так... И что ж  о том политруке Брежневе ВСПОМНИТЬ, если  в
военные  годы  с  ним  никогда  не  встречался,  ни  на  том   крохотном
плацдармике под Новороссийском.
    Но книгу надо спасать. Вставил две-три фразы.
    После того Брежнев САМ разрешил книгу.
    И в декабре же опять, но в жуковские 72 года, е╦ подписали к печати.
    Радоваться? не радоваться?
    В глубоком  кресле осев,  утонув в  бессилие -  сидел. И  вспомнил -
вспомнил бурные аплодисменты в доме литераторов - всего три года  назад?
Как зал  - вставал,  вставал, как  впечатывали ладонями  его бессмертную
славу.
    Аплодисменты  эти -  были как  настойчивый повтор  тех генеральских
закидов и надежд, сразу после XX съезда.
    Защемило. Может быть ещ╦ ТОГДА, ещ╦ тогда - надо было решиться?
    О-ох, кажется - дурака-а, дурака свалял?..

Last-modified: Tue, 29 Jun 2004 14:09:47 GMT
Оцените этот текст: