.." Розы и теперь появляются в его стихах, но как и какие? Вот он упоминает о них с веселой издевкой, направленной на современную ему поэзию: "Читатель ждет уж рифмы "розы"; на вот, возьми ее скорей!" Вот он описывает старуху на балу: "Здесь были дамы пожилые в чепцах и в розах, с виду злые..." Вот, наконец, упоминает он об удивительной "зеленой розе": она нигде не растет; ее вышивает на подушке цветным шелком одна из манерных пушкинских героинь... Но все это относится к самому творчеству Пушкина, а картотека возбуждает и совсем посторонние и ему и даже литературе вопросы. Возьмите название растения "сирень". Разве не удивительно, что на всем протяжении пушкинского поэтического пути оно было им упомянуто один-единственный раз? Приходит в голову, что это столь обыкновенное я наши дни садовое растение было гораздо менее распространено в помещичьем быту в начале прошлого столетия. Тем более кажется это правдоподобным, что и сама форма, в которой Пушкин говорит о сирени, представляется несколько неожиданной. Он рассказывает, что Татьяна, спасаясь от встречи с Онегиным, в своем отчаянном бегстве по саду "кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью..." Говоря о знакомом растении, -- ну, скажем, о березе, -- мы ведь вряд ли назовем его "дерево береза", а вот какую-нибудь редкую араукарию довольно естественно так назвать. Что же: сирень была в те дни такой редкостью? Составитель картотеки намеревался изучить этот "сиреневый" вопрос по данным, никакого отношения к поэзии не имеющим: Пушкин надоумил его заняться им. Интересно же в самом деле, когда сирень стала привычным украшением любого нашего русского сада? Я не перечисляю множества других любопытнейших загадок, которые возбуждала эта крошечная коллекция словарных карточек; я не рассказываю о многих совсем неожиданных сведениях, которые можно было получить из нее. Разве не странно, например, что слово "тополь" для молодого Пушкина являлось существительным мужского рода и выговаривалось как "то-пол", а позднее превратилось в "тополь" и перешло в женский род: "Здесь вижу, с тополом сплелась младая ива", -- писал он в 1814 году, а в 1828 рассказывал о том, как "хмель литовских берегов, немецкой т о по лью плененный, через реку, меж тростников, переправлялся дерзновенный..." Разве не любопытно задуматься над загадкой: где, в каком из своих произведений великий поэт нашел повод упомянуть о никому у нас нe известном американском растении "гикори"? Разумеется, все это крайне важно и ценно, и остается только пожалеть, что для составления словарей наших величайших писателей доныне "не сделано почти ничего. Ведь без них мы не можем ответить даже на самый простой вопрос: сколько и каких именно разных слол употребил Пушкин, в своих бесценных творениях? Относительно Шекспира подсчитало, что его словарный запас равняется примерно 15000 слов; как же важно было бы произвести подобные подсчеты и для Пушкина, и для Гоголя, и для многих наших художников слова! Упоминая такие "монографические словари", я не могу не коснуться и других работ хоть и не схожего с ними, но тоже "монографического" характера. Подсчитывая словарный запас писателя, мы имеем дело с речью одного человека. Но можно поставить перед собой цель составления словаря какого-либо совсем небольшого, а все же прочно спаянного микромирка. На севере, в глухих лесах Вологодской и Архангельской областей, есть деревни, настолько далеко отстоящие от других более крупных селений, что доныне язык их жителей носит на себе отпечаток резкого своеобразия. Очень интересно с точки зрения языковедной науки попытаться записать по возможности все тамошние слова, отличающиеся от общерусской, а иногда и от областной "нормы языка". Такие картотеки, особенно если бы их было много, представили бы собою огромный интерес для языковедения. К сожалению, их очень немного, да и трудно рассчитывать на существенное увеличение их числа: заниматься этим требующим многолетней связи с данным местом делом приезжим ученым нелегко, а местные люди чаще всего либо просто не интересуются такими вопросами, либо же не знают, как взяться за них. Невозможно дать исчерпывающий список работ такого рода, ожидающих своих энтузиастов-исполнителей. Чрезвычайный интерес представляют собой словарики так называемой "профессиональной лексики", тех понятных только специалисту слов и выражений, которые употребляют наши горняки, моряки, летчики, рыболовы, охотники и другие профессионалы. Слово "облетать" в нашем общем языке значит "летая, обходить стороною". У летчиков оно имеет еще и другое значение: "свыкнуться с машиной в воздухе". Говорят "необлетанная машина", как кавалеристы говорят о "необъезженном коне". Слово "дробь" для нас с вами означает мелкие охотничьи пульки, шарики свинца, а на военном флоте выражение "Дробь!" понимается как: "Довольно! Прекращай работу!"* Мало кому известно, что профессионалы-оркестранты пользуются до сих пор в своем обиходе довольно богатым "специальным словарем" и зачастую, вместо того чтобы "говорить по-русски", бойко "карнают по-лабушски", то есть "говорят по-музыкантски". Задача обследования всех таких "специальных лексических фондов", составления их словарей и словариков далеко еще не разрешена. ----- *Ср. также: "дробь барабанов"; "И мелкой дробью он [соловей] по роще рассыпался" (И. Крылов); "действия над десятичными дробями" и пр. ----- Не так давно в "Литературной газете" появилась заметка о враче и филологе Н. А. Петровском, который, работая в Усть-Каменогорске в Казахской ССР, задался мыслью собрать словарь современных русских имен, и в частности, их сокращенных ласкательных и уменьшительных производных, вроде "Ваня" от "Иван" или "Нюша" от "Анна". Н. А. Петровский работает уже много лет, и его "словарь имен" принес сразу ряд неожиданных открытий. Выяснилось, что число употребляемых имен во много раз превышает то, которое содержится в так называемых святцах. Обнаружилось, что количество производных от одного полного имени нередко достигает десятков и даже сотен вариантов: больше ста от имени "Иван", почти сто от имени "Петр". А сколько неожиданных открытий будет сделано, когда число словарных карточек возрастет вдвое или втрое?* ----- *Н. А. Петровский просит как можно шире распространять сведения о нем и его работе, чтобы все желающие могли присылать ему сведения о слышанных ими малоизвестных, редких и причудливых именах. Охотно помещаю тут его адрес: Казахская ССР, Усть-Каменогорск, Октябрьский поселок, ул. Маяковского, дом 4. Никандр Александрович Петровский. ----- До сих пор речь шла о словарях, которые так или иначе, в большом или малом числе, но уже существуют. Однако мне хочется коснуться одного совсем небывалого предложения (в других областях знания можно было бы употребить слово "изобретение"), с которым мне пришлось немало повозиться. Суть его можно передать, условно назвав его "словарем навыворот". Что это может значить? Когда слова того или другого языка попадают в словарь и располагаются в нем в каком-либо определенном порядке (обычно в алфавитном), языковед сразу же получает в руки возможность решать многие научные вопросы и задачи, абсолютно не разрешимые до этого. Приведу простейший пример. Ученого может заинтересовать, скажем, сравнительная употребительность в русском языке приставок "пре-" и "пере-". Действительно, какие слова более свойственны нашей речи, -- такие, как "переплет", "переправить", или же такие, как "преткновение", "преступник", "предложить"? Вопрос вполне осмысленный: первая из этих приставок чисто русского происхождения, вторая заимствована из древнеславянского языка. А я, допустим, хочу оценить степень влияния этого языка на современный русский. Сделать это легко, если есть словарь, в котором слова расположены по алфавиту; незачем объяснять, как должна идти работа. Но представьте себе, что я захочу узнать что-либо в этом же духе и роде, только связанное не с началами, а с окончаниями слов. Ну, положим, какое значение имеет в русском языке суффикс "-л-" в словах среднего рода, вроде "зерка-л-о"? Или каких суффиксов "-чик" в нем больше: тех ли, которые образуют слова, означающие профессию, род занятий (вроде "лет-чик", "рез-чик", "пулемет-чик"), или образующих уменьшительные имена ("маль-чик", "паль-чик" и пр.). Мне может понадобиться и сведение, какой суффикс более употребителен: "-чик" или "-ник" (а может быть, "-тель") в тех же словах, означающих род занятий ("гранат-о-мет-чик" или "подрыв-ник"?). Очень легко понять, что разрешить эти вопросы куда труднее, чем в случае с приставками: слова, оканчивающиеся на "-чик", "-ник" и "-ло", разбросаны по самым разным буквам алфавита: поди-ка собери их все! Занятие долгое и неточное: как поручишься за то, что выбрал их до последнего? Короче, скажу так. Существует популярное анекдотическое утверждение, будто в русском языке есть лишь три слова, оканчивающиеся на "-со": "мясо", "просо" и "колесо". Оставив в стороне несерьезность этого примера, попробуйте доказать, справедлив ли он или, наоборот, нелеп. Так это или не так? Чтобы выяснить это, придется произвести работу, во много раз большую, чем при попытке найти в справочной книжке фамилию телефонного абонента по известному номеру его телефона. А все потому, что словари составляются в алфавите начал слов, а не их концов. В самом деле, если бы существовал словарь, где на букву "о" шли бы слова в таком порядке: покрывало зубило рыло зеркало било крыло сало мыло одеяло, задача определения числа и состава слов среднего рода с суффиксом "-л" была бы уже наполовину разрешена: мы смогли бы окинуть их все одним взглядом, легко рассортировать на группы, сравнить между собою их значение и объяснить, почему в каждом данном случае в образовании этих слов принял участие суффикс "-л", В слове "покрывало" его значение вполне понятно: это "то, чем покрывают". Понятно оно и у "мыла": "мыло" -- "то, чем моют", и у "рыла" -- того, чем "роют". А что вы скажете насчет "крыла" или "масла"? Представьте себе: и тут то же! "Шил-о" -- то, чем сшивают, соединяют швом; "мас-л-о" -- то, чем "мастят", "умащают" какую-нибудь поверхность... Но в наш алфавит попадут и слова совсем другого рода: слово "стило" -- знатный иностранец; "кресло" .и т. п. Надо будет (и окажется очень удобным) проверить их все и разобраться во всех их свойствах. Так же легко можно будет разрешать и многие другие задачи, когда будет составлен словарь навыворот. Но разве так уж трудно его составить? Я сказал бы, что дело это не столько трудное, сколько долгое и кропотливое. Надо "расписать" на отдельные карточки любой достаточно полный словарь современного русского языка и разместить эти карточки в новом порядке, в порядке алфавита не начал, а окончаний слов. Тогда слово "лампочка" найдет себе место не между словами "ламентация" и "лампада", где оно помещается, скажем, в словаре Ушакова, а где-то возле "бабочка", "мордочка" и "тапочка", то есть в совершенно новом окружении. Так сказать: "акчобаб" "акчо-дром", "акчопмал", "акчопат"... Забавный словарь? Забавный, но, по моему глубокому убеждению, и весьма полезный. Если бы кто-либо взял на себя огромный труд по его составлению (не забудьте, что в словаре Д. Н. Ушакова 87000 слов), он заслужил бы по окончании своей работы благодарность всех языковедов, уважение и даже восторг. А до окончания? А вот тут не ручаюсь... Вероятно, не обошлось бы без недоверия, пожимания плечами и даже иронических усмешек... Но настоящие энтузиасты ничего этого не боятся: посмеивались и над Далем. А как к нему относятся теперь? Только что прочитанная вами главка была, как и вся эта книга, написана в 1956 году. И вот что случилось с того недавнего времени. Во-первых, я получил великое множество предложений: десятки энтузиастов и юного и среднего и совсем пожилого возраста выразили желание посвятить свои досуги составлению и словников (то есть полных коллекций слов) для словарей различных писателей, и самого "Зеркального словаря" русского языка. Не все эти "благие порывы" остались только порывами. Так, например, полковник в отставке Николай Владимирович Кисличенко, ленинградец, выполнил, и притом очень тщательно, огромную работу по разнесению на карточки всей стихотворной части произведений Дениса Давыдова. Получилась ценнейшая картотека для будущего словаря этого поэта; сейчас идет речь о ее передаче Институту русской литературы. Изрядно продвинули работу и некоторые другие товарищи-добровольцы. А вот тех, кто взялся за "Зеркальный словарь", ожидало большое разочарование; впрочем, мне лично оно обернулось скорее радостью. В 1958 году уже вышел в свет первый такой словарь русского языка. Он появился через два года после того, как мое предложение было впервые опубликовано в "Слове о словах". К сожалению, издан он оказался в ГДР, под редакцией профессора берлинского университета Г. Бильфельдта, и, естественно, при всех достоинствах содержит некоторые недочеты, которых легко избежал бы составитель русский. Вскоре вслед за первым таким словарем появился второй, тоже зарубежный, несколько большего объема (в словарь Бильфельдта вошло около 80000 русских слов);приступила к подготовке еще более объемистого и солидного "инверсионного" словаря русского языка и Академия наук СССР. Таким образом, надобность в помощи сотрудников-добровольцев внезапно отпала; в этом смысле я оказался плохим пророком,-- идея словаря нашла нежданно быстрое признание. Зато хорошим пророком я могу счесть себя в другом отношении: первый же вышедший в свет словарь привлек всеобщий интерес и заслужил уважение. И, как всегда бывает, выяснилось, что нужен он вовсе не одним только специалистам-лингвистам: он понадобился во множестве других профессий. Приведу единственный пример: вы корпите над расшифровкой старинной, попорченной временем рукописи, важного документа. Перед вами там и здесь проступающие концы слов, лишенные начал. Вы видите сочетание букв "срок". Какое слово могло стоять тут? Почти немыслимо решить эту задачу наобум: кто знает, сколько слов б русском языке оканчивается на "ерок" и каковы они? Но у вас в руках словарь "зеркального типа", пусть хоть несовершенный бильфельдтовский. Вы находите в нем колонку слов, оканчивающихся на это самое "ерок". Вы видите: их всего 8, от "зверок" до "вечерок". А видя их сразу все, вам по смыслу всего контекста, всего документа уже вовсе не трудно подобрать нужное и возможное слово: конечно, не "ветерок" и не "зверок", а -- "недомерок". Хотел бы я видеть, сколько сил и времени потратите вы, если придется вам изыскивать это единственное слово не из восьми, а из двухсот тысяч возможных! Разве вы подозревали, что таких слов действительно всего лишь восемь? Я и сам об этом представления не имел. С этой позиции и "нелепый" вопрос о "просе, мясе, колесе" (есть и другая такая же старая задача: найти третье слово, оканчивающееся на "-зо", к "пузо" и "железо"; когда-то ходила легенда, будто Академия наук учредила даже крупную премию тому, кто выполнит это задание) становится ие таким уже нелепым. Теперь оба эти вопроса решаются очень просто: вот список русских слов, оканчивающихся на "-со": со (в смысле "со мною"), кюрасо, колесо, плесо, накосо, просо, серсо, инкассо, лассо, мясо. Как видите, их далеко не три, хотя многим из них можно, пожалуй, дать нечто вроде отвода: серсо, инкассо и лассо -- как явным иностранцам, наречию "накосо" -- как крайне неупотребительному в литературной речи. Все же вместо трех остаются пять несомненных. А слова, оканчивающиеся на "-зо"? Пожалуйста, оставя в стороне "безо", почти никогда не являющееся в качестве самостоятельного слова, а только в виде фонетического варианта к "без", мы находим в словаре: железо изо (в смысле "изобразительное искусство") авизо ариозо пузо Ничего не скажешь: и бухгалтерский термин "авизо" и театральный "ариозо" вошли в русский язык, их из него не выкинешь. Академии наук пришлось бы раскошеливаться на премию, если бы пустая легенда была справедлива. Вы, может быть, спросите: а стоило ли об этом говорить? Прошу, прощения: поскольку у меня есть основания считать себя, так сказать, посаженным отцом словарей этого типа, понятно, что мне захотелось поделиться с вами неожиданным даже и для меня по своей быстроте успехом забавной идеи о их создании. ЖИВОЕ СЛОВО Я часто повторяю: "слова живут". Как это надо понимать? Ведь слово не человек, не животное, не растение. Что может значить выражение: "жизнь слов"? Слово живет потому, что живет народ, его создавший; живет -- изменяется, растет, развивается язык, которому оно принадлежит. Слово, пока оно существует, не остается надолго неизменным. Оно рождается, когда это нужно народу; оно существует, меняя и свое значение и свой звуковой состав (значит, "живет"!), пока народ нуждается в нем; оно исчезает, как только надобность в нем проходит. Никто -- ни один отдельный человек, как бы ни были велики его таланты, ум, могущество, -- не может без согласия и утверждения всего народа дать жизнь даже самому маленькому словечку, хотя каждый из нас способен за полчаса изобрести сотни превосходных звучных слов. Никто, действуя в одиночку, отдельно от всего народа, не в состоянии изменить в живущем слове ни единого звука. А народ-языкотворец переделывает по своей надобности любые слова так, что в новой их форме уже почти невозможно бывает узнать старое обличив. Ни у кого нет власти истребить хотя бы одно-единственное слово, которое создано народом. В то же время сам хозяин-народ властной рукой выбрасывает в мусорный ящик забвения, когда это окажется необходимым, десятки и сотни, даже тысячи слов сразу, истребляет целые страницы словарей, целые словарные семьи и гнезда. Как все это может быть? Постараемся приглядеться к жизни живого слова. ЛАЗЕЯ В ПРОШЛОЕ Множество очень древних слов и корней хранит язык в своей сокровищнице -- основном словарном фонде, оставляя их "всеобщими", понятными везде и всюду, каждому человеку, говорящему по-русски. Однако бывает и так, что в общенародном языке от какого-то старого слова остаются и живут только его ближайшие родичи, производные слова разных степеней. А само оно исчезает. Иначе говоря, только корень того древнего слова существует теперь в письменной и устной речи всего народа. Район Ленинградской области, где расположен город Луга, теперь является одним из самых обычных пригородных районов. Там много прекрасных, богатых колхозов и совхозов, много пионерских лагерей, дачных поселков, домов отдыха, санаториев. Это очень современный район, всецело живущий жизнью XX века. Любопытен он и другим. В этих местах известны очень старинные русские поселения. Некоторые деревни под Лугой уже в грамотах XIII века упоминаются под теми же названиями, под которыми мы их знаем сейчас. Деревня Смерди, в двадцати километрах от Луги, была названа так тогда, когда еще жило слово "смерд" -- крестьянин, позднее -- крепостной. Деревня Русыня не моложе ее. Так удивительно ли, что в этих исконных русских местах сохранились в огромной толще новых слов некоторые слова чрезвычайно старые и уже давно исчезнувшие из общерусского языка? Вы, вероятно, знаете, что в русском языке есть слово "загнетка". По разъяснению В. Даля, оно означает: "заулок в русской печке, куда сгребается жар". Даль хотел бы догадаться, от какого корня могло произойти это слово; по его мнению выходило, что "загнетать" значит "угнетать до конца", "собирать в ворох и укрывать". "По-видимому, ямка в печи, в которой собирают и укрывают под золой угли, именно поэтому так и названа",-- думал он. Но в Лужском районе, в этой самой деревне Смерди, я сам слышал, как десятилетние мальчики и девочки, собираясь в лес, кричали: "Тарабара (так звали они не в меру говорливую свою подругу), идем на речку. Будем там костерок гнетить!" В их языке каким-то чудом, передаваясь от прабабки к правнучке, сохранилось древнейшее слово, слово того же корня, что и "загнетка", -- глагол. И глагол этот означает вовсе не "собирать в кучку", а "палить", "жечь", "зажигать". Совершенно ясно, что и наша "загнетка" значит отнюдь не место, где угли собираются в кучку, а "место, где сохраняются горячие угли, жар, пламя, от которого можно печку "загнетить" вновь. "Загнетка" по своему значению и образованию -- точное подобие нашего слова "зажигалка". В словарь В. Даля слово "гнетить" как-то случайно не попало. Я не знаю, замечено ли и записано ли оно кем-нибудь, кроме меня.* А если нет, то подумайте сами, каких усилий потребовало бы установление всей правды про слово "загнетка", если бы само оно окончательно исчезло? Очень может быть, языковеды так и остановились бы навсегда на далевском мнении, не имея никаких более правдоподобных объяснений. ----- *Слово это зарегистрировано и объяснено так же, как объясняю его я, в недавно вышедшем в свет "Этимологическом словаре русского языка", составленном крупным немецким лингвистом-славистом Максом Фасмером. Фасмер также связывает с "гнетить" и "загнетку". ----- Вот почему можно всячески советовать каждому из читателей этой книги, если он живет все время или бывает в летние месяцы где-нибудь в сельских местностях, в колхозной деревне, внимательно и с почтением прислушиваться к тому, как говорят местные жители. Их речи нет никакого смысла подражать, но столь же неумно относиться к областным говорам с насмешкой и презрением (что тоже иной раз бывает). Областной говор не искажение общерусского языка; это запасное отделение той же великой сокровищницы нашего словарного фонда. И кто знает, какие еще удивительные находки может сделать в нем внимательный и чуткий наблюдатель! Слово "гнетить" -- не единственное древнее слово, пойманное под Лугой. Всем вам прекрасно известно, что если в нашем языке живет слово, употребляющееся в уменьшительной форме, с уменьшительным суффиксом, то, поискав, обычно можно обнаружить и то основное слово, от которого эта уменьшительная форма образована. Если есть слова: швейка, скамейка, жнейка, шейка То должны быть и слова: швея, скамья, жнея, шея и т. д. Однако иной раз попадаются такие слова, для которых мы знаем только уменьшительную форму. Есть слова: шайка, мойка, кошка, кружка А вот таких существительных мы не встречаем: шая, моя, коша, коха, круга, кружа Как это понять? От каких же слов образованы эти формы? В целом ряде случаев приходится думать, что исчезнувшие и неизвестные нам слова когда-то были, существовали; только потом, по неведомым нам причинам, они исчезли из языка. Однако просто взять и начать "восстанавливать" эти "вымершие слова" не следует. Тут легко впасть в тяжкие ошибки. Возьмите слово "сосиска". Вам может, например, показаться, что слово это -- как "колбаска" от "колбаса"-- должно происходить от слова "сосиса". А на самом деле слово это нерусское; его родоначальницей является не выдуманная русская "сосиса", которой никогда не было,* а французское слово "сосис" (sau-cisse)! Оно в родстве с нашим словом "соус". ----- *Один из моих читателей сообщил мне, что у саперов-подрывников в ходу слово "сосиса". Оно означает у них длинный, колбасо-образный мешок со взрывчаткой. Это очень любопытно. Тем не менее факт этот ничего не меняет в наших рассуждениях: несомненно, профессиональное слово "сосиса" произведено от общего "сосиска", а не наоборот. ----- Зато тем интереснее какому-либо, доныне казавшемуся "безродным", слову-сироте внезапно подыскать тень его предка в той или иной старинной грамоте, или же его самого встретить живым и невредимым в современной областной речи. Приведу для примера слово "мойка". Мы его знаем теперь чаще в составных словах -- "судомойка", "поломойка", "головомойка". Само по себе оно в общенародном правильном языке, пожалуй, и не встречается: "мойка белья", "мойка рук" -- сказать неудобно, хотя мне и встречалось в прейскурантах парикмахерских не слишком грамотное: "стрижка, бритье и мойка головы".* ----- *Недавно я получил письмо, в котором мне сообщают, что в одном из небольших городов место на реке, где постоянно производится стирка и полоскание белья, известно среди местных жителей под названием "Мойка". "Пойдем на Мойку!" -- зовет одна хозяйка другую. В квартирах новых домов ставят на раковинах специальный прибор, именуемый "мойка для посуды". ----- В древности при словах "судомойка", "портомойка" (прачка) были формы: "портомоя", "судомоя". Впоследствии они исчезли. Но вот слово "лазейка" в значении "узкий, тесный проход" известно каждому русскому человеку. Ясно, что оно того же корня, что и "лазать", "лаз" и пр. А все-таки где же его неуменьшительная форма? Как она должна была бы звучать? Очевидно, как-то вроде "лазея" или "лазея". Почему же ее нет? И вот вообразите: там же под Лугой (и даже в несколько более обширном районе Ленинградской области) до сих пор существует слово "лазея". Оно значит: "перелаз", тесный проход в изгороди, через который перебираются люди, но не может пройти скот. Иногда "лазеей" называют и вообще ворота в такой построенной в поле или в лесу, жердяной или хворостяной, изгороди. Вот теперь мы уже с полным правом можем утверждать, что происхождение слова "лазейка" нам доподлинно известно. "Лазейка" -- это просто маленькая "лазея". Попав в те же живописные и древние русские места под Лугой, вы можете натолкнуться, слушая разговор местных колхозников постарше, и вот еще на какое своеобразное и незнакомое вам слово: "Я-то пошел в город часом раньше, да она-то меня достогнала". Вряд ли где-нибудь в городе придется вам услышать этот своеобразный глагол. На первый взгляд он может показаться вам просто-напросто исковерканным словом "догнать". Но никогда не судите о речи народа с высокомерием городского ученого человека: вы в девяти случаях из десяти сделаете ошибку. Язык областей наших, веками хранимый крестьянством, так же строго подчиняется своим законам и правилам, как городская, столичная литературная речь своим. Мы не должны им следовать и подчиняться, но их необходимо, уважать! Нет, слово "достогнать" вовсе не испорченное "догнать". Оно связано со многими другими словами русского языка. Есть у А. С. Пушкина стихотворение, которое начинается так: "Когда для смертного умолкнет шумный день, И на немые стогны града Полупрозрачная наляжет ночи тень..." Вот слово "стогны" родственно нашему лужскому словцу "достогнать". "Стогна" -- значит "площадь", место, по которому ходят, шагают. Это очень старое слово. Наверно, каждый из вас слышал наивную старинную песенку: "Позарастали Стеяски-дорожки, Где проходили Милого ножки..." Словечки "стежка", "стега" -- а в книгах "стезя" -- тоже состоят в родстве с "достогнать" и "стогной". "Стега", или "стежка", означает: "дорожка", "тропинка". "Стежка вывела прямо в болото", -- пишет Лев Толстой. Заметьте, что если "стогны" -- это площади, по которым ходят, то и "стежки" -- тропинки, по которым тоже ходят. Я не уверен, что вы когда-либо слышали или запомнили словечко "стегно", "стегнышко". Впрочем, те, кто читал "Ивана Федоровича Шпоньку", повесть Н. В. Гоголя, не могли пройти мимо забавной сценки между героем и "гадячским помещиком" Сторченко. Сторченко угощал гостя индейкой: "-- Иван Федорович, возьмите крылышко... Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стегнышко! Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите стегнышко!" -- Иван Федорович! Возьмите стегнышко! -- проревел, став на колени, официант с блюдом". "Стегнышко" -- это часть ноги, то есть опять-таки того органа, посредством которого ходят. Безусловно, и это слово одного корня с нашим. Я теперь добавлю, что в ту же семью, конечно, входят слова "стежок" ( а "стежок" -- это как бы "шажок", ход иглы, шьющей что-нибудь), "настигать", то есть тоже "равняться иа ходу". Наконец, в латышском языке, который состоит с нашим языком хотя и не в самых близких, но все-таки в родственных отношениях, есть слово "стайгат", которое означает: гулять, ходить. После этого вам станет ясно: очевидно, и слово "до-стог-н-ать" -- из того же древнего семейства; все члены его связаны с понятием о "ходьбе". Видимо, "достогнать" когда-то значило не просто "догнать", а "на-стигнуть", то есть "догнать шагами, пешком", "дошагать". И, конечно, здесь перед нами не "испорченное" слово нашего русского литературного языка, а прекрасное, совершенно самостоятельное, правильно построенное древнее слово, которое, по каким-то причинам исчезнув из общерусской речи, сохранилось и живет тут, в своеобразном лужском языковом заповеднике. Разве это не интересно? СОРОК СОРОКОВ... Давайте приглядимся к тем русским словам, которые обозначают у нас числа, кратные десяти,, от первого десятка до сотни: два + дцать шесть + десят три + дцать семь + десят сорок восемь + десят пять + десят девя + но + сто Очень легко понять, как построено большинство этих слов-числительных. В первое, второе, четвертое, пятое, шестое и седьмое из них обязательно входит измененное слово "десять": двадцать = два раза десятьшестьдесят = шесть раз десять и т, д. Резко отличается от них "девяносто". Но и в его строении можно при некотором усилии разобраться. И вдруг среди всех этих близких "родичей" странным чужаком встает совершенно ни на кого из них не похожее "сорок". Как ни вслушивайся в это слово, ничего похожего на "четыре" или на "десять" не найдешь. А в то же время значит-то оно, безусловно, "четыре десятка". Как же оно возникло? Откуда взялось? С какими другими русскими словами связано? Начнем с того, что заглянем в словари родственных нам славянских народов. Как те же числительные построены у них? По-чешски: По-польски: По-болгарски: 20 двацег двадзесця двадесэт 30 тршицет тршидзесци тридесэт 40 чтиржицет чтэрдзесци четыридесэт Что же получается? Все эти слова похожи и между собою и на наши числительные 20, 30, 50, 60, 70, 80. Но на наше "сорок" не похоже ни одно из них. Очевидно, это слово "сорок" является не общеславянским, происходит не от общего для всех этих языков корня, а прижилось только у нас на Руси и только в русском языке. Мало того, судя по сходству остальных числительных во всех славянских языках, кроме русского, правильно будет допустить, что и у нас когда-то существовало для числа 40 слово, также похожее на них, что-то вроде "четырьдесят" или "четыредцать". Но затем, по причинам, сейчас уже неясным, его вытеснило слово совсем другого происхождения -- таинственное "сорок". Что же могло означать это слово и почему оно получило именно такое числовое значение? Прежде всего, мы часто сталкиваемся в древнерусских письменных документах с несколько особым значением его. Некогда оно было не числительным, а существительным мужского рода и означало особую меру для счета дорогих мехов. Читая древние грамоты и летописи, то и дело встречаешься с тогдашними "сороками": "...Да пять сороков соболя...", "Да еще двадцать семь сороков бобра..." Это было особое существительное, применявшееся, однако, только при счете. Естественно, что до превращения его в имя числительное путь был уже недалек. Сколько же шкурок-единиц входило в сорок? Этого мы в полной точности не знаем. Но нам известно, что из "сорока" драгоценных шкурок можно было как раз сшить одно из тогдашних мужских меховых платьев, по-видимому длинный кафтан. Можно думать, что и такой кафтан носил тоже название "сорок". Это тем более вероятно, что мы и сейчас знаем один из видов одежды, обозначаемый этим названием. Это длинная ночная рубаха -- "сорочка". Вероятно, в ее покрое или мерке сохранилось что-то от покроя той меховой одежды, на которую когда-то шел сорок соболей или куниц (шел, а не шло и не шли, -- заметьте!). Надо, кстати, иметь в виду, что рядом с "сороком" существовала и вторая мера, применявшаяся при подсчете более дешевых сортов пушнины -- "сорочек". "Сорочками" считали беличьи шкурки и обрезки, остающиеся при обработке собольего меха, -- хвостики, "пупки" и пр. Весьма возможно, что на пошивку старинного мехового "сорока" шло примерно сорок собольих или куньих шкурок. И вот постепенно слово оторвалось от первого своего значения и приобрело второе: сорок стало значить уже не "кафтан из сорока шкурок", а просто число: 40 шкурок. А дальше затем -- не 40 собольих шкурок, а 40 любых предметов вообще. Вот всмотритесь в примерную схему на следующей странице. Были слова, которые значили: Скачала: Слово "сорок" - заготовка на кафтан из "четыредцати" шкурок Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок Потом: Слово "сорок" - 40 любых собольих шкурок Слово "четыре-дцать" - 40 любых предметов, кроме шкурок Наконец: Слово "сорок" - 40 любых предметов, в том числе и шкурок Слово "четыре-дцать" -- ничего не значит. Оно исчезло. * ----- *Русскими этимологами выдвинуто и другое объяснение происхождения слова "сорок", будто бы возникшего из греческого средневекового слова "сараконт", означавшего одну из церковных служб, так называемый "сорокоуст". Хотя можно найти некоторые доводы в пользу этого предположения (счет на "сороки" мог первоначально сложиться на торговом пути "из варяг в греки"; церковные "сороки"-"благочиния" тоже можно объяснить греческим влиянием), нам это толкование все же кажется искусственным. Слишком уж оно "специально", слишком узка его чисто культовая база. Нельзя же, например, слово "обед" выводить из названия церковной службы "обедня". ----- Вероятно, было время, когда на эти "сорока" (как мы теперь на "дюжины" или "десятки") считали не только шкурки, но и некоторые (не все) другие предметы. Кое-какой след этого старинного счета сохранился в разных областях нашей исторической жизни и нашего языка. Так, например, до 1917 года нередко можно было услышать выражение: "В Москве сорок сороков церквей". Говорилось: "Затрезвонили во все сорок сороков" или "С Поклонной горы видны все сорок сороков". Историки выясняют, что и в этом случае слово "сорок" еще не вполне равнялось по значению числительному 40. Сорок церквей образовывали в совокупности административную единицу, так называемое "благочиние". Вот оно-то и называлось "сороком". Значит, до самых последних лет в -нашем языке рядом с числительным 40 сохранилось имя существительное мужского рода "сорок", значившее: "четыре десятка церквей" -- и только. Ведь никто не назвал бы тремя или десятью сороками 120 или 400 голов скота. Бросается в глаза, что по причинам, о которых мы теперь можем только гадать, само число 40 имело для наших предков какое-то особенное значение. Действительно, старая русская мера веса -- "пуд" -- содержала в себе не 10 и не 100 фунтов, а именно 40. То же самое .число встречается нам в целом ряде старинных пословиц, поговорок. Пример: "Сорок мучеников -- сорок утренников" (о весенних морозах), "на Самсонов день дождь -- сорок дней дождь". Вероятно, по этой ж самой причине иногда русский человек прошлых дней охотно заменял словом "сорок" слова "очень много", когда произвести точный подсчет ему не удавалось или не стоило этим заниматься. Я думаю, именно поэтому одно из членистоногих животных -- сороконожка* -- носит доныне свое математически точное имя, хотя число лапок у нее отнюдь не равно сорока. "Сороконожки, стоножки, тысяченожки и, наконец, просто многоножки -- вот под какими названиями известны эти членистоногие, -- говорят энтомологи, -- но все же ни одна многоножка не имеет тысячи ног, хотя сотня-другая их бывает: известны многоножки со 172 парами ног..."** ----- *В иностранных -- западных -- языках название этого животного тоже обыкновенно связано с числительным, но никогда не с числом 40. Болгары, поляки, чехи именуют его "стоножкой", или "стоногой", так же как испанцы и англичане; французы, немцы, румыны называют "тысяченожкой". Но любопытно, что число 40 всплывает, как только мы отправляемся на Восток: у турок "сорок" -- "кырк", а "сороконожка" -- "кыркайк". **Брем А. Жизнь животных. М., "Молодая гвардия", 1941, т. II, стр. 142. ----- На этом примере особенно ясно видно, как слова "сорок", "сто" и "тысяча" заменяли собою выражение -- "ужасно много". При этом, конечно, названия "стоножка" и "тысяченожка" -- позднейшего и книжного происхождения; вначале же наш народ сам употребил для обозначения этого неописуемого и поразившего его множества ног все то же излюбленное им число 40. Теперь мне хочется предугадать одно соображение, которое, несомненно, может прийти в голову кое-кому из читателей: а нет ли чего-либо общего между словом "сорок" и сходно звучащим словом "сорока" -- названием птицы? Нет. Хотя эти слова и звучат сходно, ни в каком прямом родстве друг с другом они не состоят. Иной раз совпадение различных слов одного и того же или двух разных языков настолько поражает воображение, что не только профаны, но и ученые-языковеды поддаются на эту "удочку" и начинают считать их связанными между собой, приходя порой к самым нелепым выводам. Они забывают при этом, что каждое такое совпадение, каждая подобная этимологизация (установление происхождения слов) должны быть проверены исследованием и звукового и морфологического состава обоих слов. Необходимо убедиться, что их родство возможно с точки зрения тех законов языка и перехода слов от одного народа к другому, о которых у нас уже была речь. Вот судите сами. В китайском языке есть слово "гермынь"; по-русски оно значит "братья". А в латинском языке слово "братья" звучало как "германи". Сходство поражает тем сильнее, что совпадают не только звуки -- смысл! Кажется, о чем можно еще спрашивать? Конечно, слова эти родственны друг другу. Наверное, или китайцы заимствовали римское слово, или же, наоборот, оно в Италию пришло из Китая... Однако стоит внимательно всмотреться в состав обоих слов, и окажется, что они распадаются на вовсе несхожие части. В латинском языке была целая семья слов, родственных слову "германус" (брат, родич): "герм-си" -- росток, отросток; "герм-йнарэ" -- прорастать, давать отпрыски; "герм-иналис"-- произрастающий. Ясно, что звук "м" относился тут к самой основе, а "ан", "ен", "ин" -- все это были суффиксы и окончания, образовывающие родственные слова. В китайском же слово "гермынь" распадается на совершенно иные части. Здесь "мынь" никак не связано с "гер"; "мынь" тут -- самостоятельная частица речи, так называемый "показатель коллективной множественности": "сюэшен" -- учащийся, "сюэшенмынь" -- учащиеся; "хули" -- лисица, "хулимынь" -- лисицы, и т. д. Да и происхождение слова "гер" -- совсем свое, китайское, не имеющее ничего общего с латинскими ростками и отростками. Случайность сходства выяснилась, как только мы вгляделись в состав слов, в их внутреннее строение. СЛОВА-ИСКОПАЕМЫЕ Что такое слово "смотреть"? Это современный глагол. Он значит: воспринимать при помощи глаз, глядеть. У Пушкина: "А нынче... посмотри в окно..." Что такое слово "зреть"? Это старинный глагол. Он значил: воспринимать при помощи глаз, видеть. У Пушкина сказано: "Лициний, зришь ли ты?.." Очевидно, оба эти глагола очень близки по значению. От глагола "смотреть" (и "глядеть") можно образовать деепричастия. Они звучат: "смотря", "глядя". И от глагола "зреть" можно точно так же образовать деепричастие. Оно будет звучать "зря". Слово "смотря" означает: "в то