время, как (или. "по тому что") смотрел".: Например: "Я испортил глаза, смотря на солнце". Слово "глядя" тоже равняется примерно выражению: "в то время, как глядел" или "тем, что глядел". Например: "Глядя пленному в глаза, капитан начал допрос; "В упор глядя на меня, он изрядно смущал меня". Значит ли это, однако, что, написав предложение с деепричастием от глагола "зреть", вы достигнете того же оттенка значения? "Вы, товарищи, зря поехали кружной дорогой!" Можно ли это предложение изложить так: "Вы, товарищи, поехали кружной дорогой потому, что зрели" или "поехали в то время, как зрели"? Будет ли в этих предложениях словечко "зря" обычным деепричастием? Стоит немного призадуматься, и каждый поймет: нет, здесь "зря" по своему смыслу совсем уж не связано с глаголом "зреть". Его значение можно скорее передать словами "напрасно", "попусту", то есть наречиями. Да и оно само является несомненным наречием. Авто же время оно, бесспорно, остается настоящим деепричастием от "зреть". Было время, когда фраза вроде "3ря на солнце, орел ширяет по небу" была вполне возможна и имела один, совершенно точный смысл: "ширяет, смотря..." Когда же и как слово это потеряло одно свое значение и приобрело совершенно другой смысл? Почему с ним могло случиться такое? Приглядимся повнимательнее к тому, что значит слово "смотря" в различных фразах. "Я стоял над обрывом, смотря в неоглядную даль". "Машину ленинградской марки можно купить и несмотря". "Я уеду сегодня или завтра, смотря по погоде..." "Несмотря на хорошую марку, машина оказалась неважной..." Это значат: "Я стоял над обрывом и смотрел в неоглядную даль". "Машину такой марки можно купить и без того, чтобы осмотреть ее предварительно". "Я уеду сегодня или завтра, в зависимости от погоды" (то есть как бы все же "приглядевшись" к погоде). "Вопреки хорошей марке машина оказалась неважной". Разве не ясно, что тут происходит? На наших глазах одна из глагольных форм, деепричастие, как бы постепенно отрывается от своего отца-глагола, начинает жить самостоятельной жизнью, хотя порою и выступает в своей старой, обычной роли. Но что случится, если сам глагол постепенно забудется, уступит место другим сходным словам (например, глагол "зреть" глаголу "глядеть")? Тогда деепричастие от него тоже мало-помалу исчезнет из языка повсюду, где оно выступало именно как деепричастие. А в тех случаях, где оно успело уже приобрести совсем другое значение, -- скажем, значение наречия,-- оно может превосходно сохраниться. Вот это как раз и произошло некогда с нашим словечком "зря". И сейчас многие употребляют слово "зря", не подозревая, что оно связано, и даже очень тесно, с глаголом "зреть". Только историк языка может истолковать вам его происхождение, совершенно так же, как историк животного мира по темной полосе на спинах украинских быков может установить их родство с вымершим зверем -- туром. Наши наречия вообще являются любопытнейшим разрядом слов; их по праву можно назвать "живыми ископаемыми". Список русских наречий полон обломков далекого прошлого. Он напоминает, пожалуй, те каменные породы, в которых то целиком, то в виде кусков сохранились от давних эпох окаменелые останки древних животных и растений. Вот несколько примеров этого любопытного явления. Вы понимаете, как построено наречие "посредине"? Это сочетание предлога "по" с дательным падежом слова "середина" ("средина"). Так же образовались слова "поверху", "понизу". Но скажите, от какого существительного образован дательный падеж в наречии "понаслышке"? Никакого слова "наслышка" в нынешнем общерусском языке мы не знаем. Однако одно из двух: либо его кто-то придумал нарочно для того, чтобы, произведя от него дательный падеж, образовать нужное наречие, а само существительное выбросить вон (что, конечно, невозможно!), либо же такое слово -- "наслышка" существовало когда-то и лишь позднее было забыто, потеряно нашим языком. Наткнувшись на такой след древнего слова, языковед постарается отыскать и само слово где-нибудь в пыльных хартиях прошлого, в старинных рукописях и книгах. Но вполне возможно, что его там тоже не окажется. Существует немало слов, которые поминутно употребляются нами в устной речи и лишь крайне редко в письменной: ну, хотя бы довольно известное слово "авоська" или уже упоминавшиеся "пока", "бибикать" и т. п. Почему? Да очень понятно, почему. Мы постоянно говорим: "Такой-то провалился на экзаменах, а пишем чаще "не выдержал экзамена". Мы в устной речи спокойно Именуем ночные туфли шлепанцами, но сомнительно, чтобы вы встретили вывеску "Продажа шлепанцев" или прочли статью, озаглавленную: "Проблема шлепанцев"! . Поэтому языковед, не найдя в старых грамотах искомого слова, не сочтет свое предположение ошибкой. Нет, он должен будет "восстановить слово теоретически". Точно так же ученый-палеонтолог рисует нам образ какого-нибудь "дроматерия", от которого не сохранилось ничего, ни единой косточки, кроме нескольких отпечатков его ног на окаменевшем песке далекого прошлого. Легко понять состав таких слов, как: на смех, назло, наудачу Потому что нам известны слова: смех, зло, удача Трудно разобрать состав таких слов, как: наспех, набекрень, наискосок Где вы найдете слова: спех, бекрень, искосок Не лишена интереса задача докопаться до происхождения этих пережитков прошлых эпох в жизни языка (не говоря уже о том, что такая работа весьма полезна!): Любопытны и слова вроде: босиком нагишом кувырком ничком Мы привыкли видеть в них неизменные и неизменяемые части речи, наречия, и только. Но попробуйте поставить рядом друг с другом такие близкие Друг другу слова, как кувырком и кубарем нагишом и голышом, как сразу же возникает подозрение: да не прячутся ли за этим "неизменяемым" внешним обликом самые обыкновенные творительные падежи, каких-то ныне уже позабытых, но существовавших когда-то существительных? Нам-то сейчас представляется, что слово "кувырком" отвечает на один-единственный вопрос: как? Каким образом? Но не могло ли раньше оно отвечать и на другой вопрос: чем? Если это верно, в то время должно было существовать слово "кувырок". "Чем ты меня хочешь порадовать?" -- "Да вот новым кувырком!" В подобном предположении неправдоподобного немного. Ведь некоторые из имен, которые сейчас кажутся нам немыслимыми, существовали совсем недавно если не в общерусском, то в областных языках-диалектах. Не исключена возможность, что они существуют там и сейчас. Вот слово "бекрень". В. Даль утверждает, что оно живое и означает "бок", один из двух боков. Он приводит такой пример из своих записей: "На нем шапка бекренем"; слово "бекренить", по его свидетельству, означает "изгибать на бок", "бекрениться" -- "гнуться, ломаться". * ----- *Ср. у С. Есенина: "Избы набекренились, А и всех-то пять..." ----- Лет двадцать назад в Великолуцкой области я сам слышал выражение: "смех -- смехом, а спех -- спехом". Кроме винительного падежа -- "наспех" -- мы сами употребляем и дательный -- "не к спеху". Выходит, что слово "спех" вовсе не плод досужей фантазии автора. Оно и сегодня живет в языке, только оно одряхлело. Некоторые его формы совсем атрофировались, отмерли; другие как бы заизвестковались и могут выступать, двигаться, лишь когда их поддерживают под руки смежные слова. Любопытно также словечко "нагишом", означающее "без одежды". Звучит оно как правильный творительный падеж от слова "нагйш". Сомнительно только, могло ли быть такое странное слово? А почему бы нет? В областной речи известно близкое и по форме и по значению слово "телешом". Слова "телеш" мы тоже не знаем. Но нам знакома старинная фамилия Телешовы. А ведь Телешов, несомненно, значит "принадлежащий телешу". Очевидно, существовало такое слово. Ничего неестественного в этом нет. Есть слово "голыш", и если производное от него наречие "голышом" мы без колебаний связываем с ним, то именно потому, что слово "голыш" нам хорошо знакомо. А исчезни оно по каким-либо причинам, мы бы так же удивлялись существованию странного наречия "голышом", как сейчас удивляемся словам "телешом" и "нагишом". Чтобы еще лучше почувствовать постепенность этих переходов от падежа существительного к неизменяемому наречию, сравните две пары предложений: "Какой-то тощий голыш плескался в мутной воде". "На столе лежит калачик". Или: "Что ты, глупый, по холоду голышом ходишь?" "Кошка свернулась калачиком". Представьте себе, что через двести или триста лет .вкусы людей несколько изменятся и в пекарнях перестанут печь калачи. Тогда, несомненно, умрет и слово "калач", позабудется самая форма этой булки. А наречие "калачиком" может великолепно остаться: его будут понимать как синоним слов "колечком", "крючком"... ОТТАЯВШИЕ СЛОВА "Когда мы находились в открытом море и плыли, весело болтая друг с другом, Пантагрюэль поднялся на ноги и оглянулся вокруг: -- Друзья, вы ничего не слышите? Мне показалось, что в воздухе разговаривают несколько человек. Но я никого не вижу... Мы стали слушать во все уши, но ничего не услыхали. Наконец и нам показалось, что до нас что-то доносится, или же у нас в ушах звенит. Чем сильнее мы напрягали слух, тем отчетливее слышали голоса, а потом стали разбирать и слова. Это нас испугало, и не без причины, потому что мы никого не видели, но слышали мужчин, женщин, детей и даже лошадиное ржание... Однако шкипер сказал: -- Господа, не бойтесь ничего! Здесь граница ледовитого моря, на котором год назад произошло кровопролитное сражение. Слова, которые звучали тогда, крики, вопли и весь страшный гвалт битвы, замерзли, а теперь, когда наступает весна, они оттаивают и становятся вновь слышными. Так бывает в некоторых холодных странах. -- Похоже на правду! -- воскликнул Панург. -- Поищем, нет ли тут слов, которые еще не оттаяли. -- Да вот они, -- сказал Пантагрюэль, бросив на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на разноцветные леденцы. Мы увидели среди них красные, синие, желтые, зеленые и раззолоченные словечки. Согреваясь в наших руках, они таяли, как ледяшки, и мы слышали их, хотя и не понимали: слова-то были все чужеземные. Когда они все растопились, вокруг загремело: -- Хип, хип, хип! Хис, хис, торш! Бредеден! Бредедак! Гог, Магог! -- и много других слов, столь же непонятных". Безудержная фантазия великого гуманиста Рабле сотворила эту совершенно неправдоподобную сцену. Но, если понаблюдать за жизнью слов в любом человеческом языке, очень скоро выясняется: не так уж этот рассказ нелеп, стоит только понимать его не в прямом, а в переносном смысле. Мы с вами уже встретились со многими такими словами, которые некогда были живы, как вешние бабочки, и деятельно порхали всюду и везде. Потом они постепенно оцепенели, захирели, перешли в разряд слов средних", неупотребительных и, наконец, стали "бывшими", "мертвыми" словами, как две капли воды похожими на те красные, синие, золоченые холодные слова-"драже", которые мужественные путешественники топтали ногами на палубе своего необыкновенного корабля. От некоторых сохранились только куски, частицы, вплавленные в другие слова, подобно насекомым, застывшим в кусках янтаря (так в слове "судомойка" мы разглядели старую "мойку"); иные, как то делают осенью птицы, перекочевали с просторов общерусского языка куда-то в окраинные областные говоры и наречия. Большое же их число сохранилось в виде неподвижных и невнятных "ледяшек", в виде странных "пестрых леденцов" на страницах старых грамот, на полуистлевших бумажных листах. Они умерли? Да, знаете: далеко не всегда это -- смерть! Очень часто перед нами слова "замерзшие", только ожидающие дня и часа, когда им суждено будет оттаять и снова громко зазвучать. "Брат Жан согрел одно из слов в руках, и оно вдруг издало звук вроде того, какой издают брошенные на уголья каштаны, так что все мы вздрогнули от испуга. -- В свое время это, верно, было "пиф-паф!" из фальконета... -- сказал брат Жан..." В самом деле, сплошь и рядом кажущаяся "смерть" того или другого слова, на поверку оказывается сном, краткой или долгой летаргией, а может быть и анабиозом, временным замерзанием, иной раз многовековым. Только кончается этот период спячки не простым оттаиванием под влиянием случайного тепла. Нет, просто наступает время, и хозяин великой сокровищницы языка -- народ вспоминает, что в его сундуках хранится такое-то слово, которое сейчас могло бы пригодиться. Оно словно было отложено в сторону до поры до времени, висело на вешалке где-то в темных чуланах языка. И вот совершенно неожиданно, нередко к общему удивлению, а порой и смущению, древнее слово появляется на свет дневной, отряхивается от пыли, "оттаивает", проветривается, расправляет измятые долгим сном крылья и превращается в живое и деятельное обновленное слово. Все это было бы, вероятно, совершенно немыслимо, если бы, как мы уже знаем, слово человеческое не обладало удивительной способностью в одной и той же форме своей выражать не одно значение, а два, три, -- сколько угодно. А разве так бывает? Представьте себе, да! В этом смысле наше слово напоминает провода современных телеграфных и телефонных линий: по ним можно, не путая и не смешивая их, передавать в ту и другую сторону сразу две, три, пять телеграмм, вести не один, а несколько различных разговоров. Вот перед вами в двух различных предложениях употреблены слова "часы" и "орел": "На бронзовых часах сидел бронзовый же орел". "Экий орел у вас на часах стоит!" Каждому ясно, что слово "орел" (да и слово "часы") только в первом случае имеет свое обычное, настоящее, основное значение. Во втором же случае мы видим за ним воина с мужественной и гордой осанкой. Это так. Но ведь мы могли бы сказать: "похожий на орла", "орлоподобный", "смелый" или "могучий, как орел". Мы же вместо этого сделали другое: просто употребили слово "орел" в смысле "молодец". И старое слово покорно приняло на себя новое значение. Оно само стало значить уже не "хищная птица из отряда соколиных", а "молодец матрос" или вообще "бравый человек". Важно тут заметить одну тонкость. Допустим, что ваша сестра похожа на птичку ласточку. Вы можете прозвать ее: "Ласточка". Вы можете даже начать всех девочек, похожих на нее, --тоненьких, быстрых, говорливых,-- именовать ласточками. Но если вы скажете просто кому-нибудь: "Я сегодня шел, вижу -- навстречу мне две ласточки идут", -- никто вас не поймет. Вам придется объяснять, что у вас тут значит слово "ласточка", чтобы не быть понятым неправильно. Если же вы услышите фразу: "Эх, какие орлы сражались с фашистами под Ленинградом!" -- вам в голову не придет, что на фронте действовали отряды беркутов или подобных им птиц. Вы сразу поймете, что это значит. В чем же разница? Каждое слово может в языке получать второе, третье и еще многие значения; но некоторые значения лишь временно и случайно связываются со словами, другие же навсегда соединяются с ними и придают им совершенно новый смысл; они делают их новыми словами. Это значит, что переносное значение этих слов принято всем народом, вошло в язык. Сравните, например, такие два ряда предложений-примеров, в которых слова стоят в необычном, несобственном их значении: "Что ты на меня "Мост был построен таким быком смотришь?" на трех гранитных быках". "О дева-роза! Я -- в оковах!" "На картушке компаса изображается обычная роза ветров". "Природой здесь нам суждено "Окна в расписании -- вещь, собственно, В Европу прорубить окно; совершенно недопустимая". Ногою твердой стать при море..." "Скажите, какой лисичкой "Набрав полкузова лисичек, она вокруг него крутится!" бабка повернула к дому". Заметна разница? В левом столбце вновь приданное словам значение еще не пропитало их, не срослось с ними окончательно. Да, поэт назвал девушку розой, а Петербург -- окном. Но в обоих случаях это понимание еще не вполне обязательно: недаром он находит нужным как-то подкрепить свои образы особыми разъяснениями. Он говорит не просто "роза", а "дева-роза". Он дает толкование: "прорубить окно" -- укрепиться на морском берегу. А вот в правом столбике значения выделенных слов совершенно переменились. Слыша сами по себе слова "бык", "лисичка", "окно", "роза", вы, собственно, не можете быть уверенными, что поняли их. "Бык" может значить "самец коровы", а может и "мостовая опора". "Лисичка" -- это хищное животное, но "лисичка" -- и съедобный гриб. И никаких оговорок не требуется: смысл обнаруживается из всего разговора. Про эти слова уже нельзя сказать, что они употребляются в переносном смысле. Они просто приобрели тут новое, второе значение, стали другими словами. А вот "роза", пожалуй, стоит еще на половине пути; она, так сказать, "от ворон отстала и к павам не пристала". Благодаря этой замечательной способности языка -- старым словам придавать новые значения, делать их новыми словами -- и становится возможным то, что хочется назвать "воскресением слов". Не буду пространно рассказывать вам о нем, а лучше начну с того, что задам вам еще одну, совсем простенькую задачку. & image002.jpg portret & image004.jpg portret & image006.gif portret & image008.jpg portret Перед вами четыре рисунка -- два и еще два. Я прошу вас подобрать к каждой паре по подписи, состоящей из одного-единственного слова. Долгой и полной неожиданностей оказалась жизнь слова "вратарь", подходящего к первой паре рисунков. Неудивительно, что у художника явилось желание "сострить". Что же до второго слова-подписи -- "надолба", -- то, можно сказать, оно спало лет двести. Усыпило его появление огнестрельного оружия, воскресила танковая война. Думается, вам теперь совершенно ясно, что именно подразумеваю я под "оживлением" ранее умерших слов. Явление это наблюдается нередко. За последние годы, так же как "надолба", благодаря Великой Отечественной войне ожило (или, может быть, просто вышло из областных говоров и профессиональных "жаргонов" на простор общерусского языка) старинное слово "лаз". * Оно теперь значит: выходное отверстие бомбоубежища или дота. В военном мире после многих десятилетий (больше столетия) "сна" и отсутствия возродились к новой жизни слова "майор", "сержант" ** (таких званий не было в царской армии последних лет). Полвека назад их употребляли у нас редкие любители истории, а сейчас эти слова опять известны всем. ----- *Слово "лаз" недавно еще употреблялось преимущественно охотниками (у них оно значило: звериная тропа) да кочегарами (люк для осмотра котла). **Звание "майор" было введено в русской армии Петром I; упразднено в 1884 г. У А. П. Чехова есть рассказ, основанный на этом факте: он так и называется "Упразднили". Звание "сержант" введено также в дни петровские, но упразднено уже в конце XVIII в. Таким образом, первое слово "спало" около полусотни лет, второе -- целых полтораста. ----- Я предоставляю вам самим поломать голову и подобрать еще несколько примеров подобных "оттаявших" слов -- "красных, синих, золотистых" -- каких хотите. Два примера -- неплохо, пять -- отлично. Десять -- лучше не может быть! НОВОЕ СЛОВО Мы видели, как слова спят. Видели мы, как давно уснувшие слова просыпаются для новой жизни, как омолаживаются те, что состарились. Но мы еще не натолкнулись на рождение новых слов. Совсем новых! А они встречаются? Языковеды говорят: каждому слову соответствует какая-то вещь. Конечно, при этом никто не думает о наших обычных "вещах", которые можно ощупать и оглядеть; для лингвиста "вещь" -- это все то, что требует от языка наименования. "Камень" -- вещь. Но и "электричество", и "совесть", и даже "голубизна" или "неизвестное", -- все это вещи, "реалии". Вещи мира мы "называем" нашими словами. Среди них немало вещей древних; человечество назвало их века назад и переименовывать не видит надобности. Таковы "гора", "море", "лес", "совесть", "тепло" или "холод". Однако все время человечество творит или узнает все больше таких вещей, о которых оно раньше не подозревало. Не было летающих машин -- а вот они гудят над нашими головами! Никто не знал даже того, что существует "атом" в дни, когда создавался русский язык, а теперь внутри атома мы рассмотрели ряд малых частей -- и электроны, и протон, и нейтрон, и даже нейтрино, что по-итальянски значит "нейтрончик". На всем протяжении России пятьдесят лет назад не было ни единой сельскохозяйственной артели, а нынче нет в нашей стране человека, который не знал бы, что такое "колхоз". Появились новые названия, новые слова. Откуда же взял их наш язык? Что, их выдумали совсем заново? Составили из разрозненных, просто существовавших в языке звуков или поступили как-нибудь иначе? Разбираясь в этом вопросе, языковеды натолкнулись на множество интереснейших казусов. Приведу вам некоторые из них. САМОЛЕТ ПРИ ПЕТРЕ I Вы снимаете с полки 78-й том Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и открываете его на статье "Шлиссельбург". В статье, напечатанной, к слову говоря, в 1903 году, то есть еще до того, как вышла из пеленок авиация, рассказывается, как войска Петра I овладели крепостью Нотебург у истока Невы: "...особый отряд... переправлен на правый берег и, овладев находившимися там укреплениями, прервал сообщения крепости с Ниеншанцем, Выборгом и Кексгольмом; флотилия блокировала ее со стороны Ладожского озера; на самолете устроена связь между обоими берегами Невы..." Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы во времена Петра I в армиях применялись самолеты, на которых можно было бы пересекать широкие реки? Рев мотора под Санкт-Питер-Бурхом! Самолет в шведских войнах великого Петра! Да это прямо удивительное открытие! Посмеиваясь, вы говорите: "Тут что-то не так! Очевидно, речь идет не о наших воздушных машинах", А о чем же? Приходится провести целое военно-историческое исследование, прежде чем мы добьемся, истины. Да, двести лет назад самолетом называлось нечто, очень мало похожее на наши нынешние самолеты. Впрочем, если вы спросите у; современного сапера, он сообщит вам, что слово это живо и доныне: и сейчас понтонеры на фронте, при переправах, применяют порою особые самоходные паромы, движущиеся силой речной струи. Эти своеобразные приспособления издавна называются самолетами. На таком именно самолете поддерживал и Петр I связь между частями, находившимися по обе стороны могучей реки. Значит, слово "самолет" в нашем языке существовало за много времени до того, как первые пропеллеры загудели в небе. Только оно имело тогда совершенно иное значение. В разное время оно знало таких значений даже не одно, а несколько. Возьмем ту же энциклопедию, но только на слово "Самолет". Оно находится в 56-м томе; том этот вышел в свет в 1900 году. "Самолет, -- говорится там, -- ручной ткацкий станок, с приспособлением для более удобной перекидки челнока". А кроме того, как мы хорошо помним с детства, в самых старых сказках именовалось искони самолетом все то, что может само летать по воздуху, -- например волшебный ковер.* ----- *Слово это вообще охотно применяли ко всему быстрому на ходу, подвижному. Одно из акционерных пароходных обществ на Волге до самой революции было известно под фирмой "Самолет". Отдельным пароходам тоже охотно давали это имя. В "Бесприданнице" А. Н. Островского Паратов спрашивает у Вожеватова: "Так вы меня, Василий Данилович, "Самолетом" ждали? Мне хотелось обогнать "Самолет", да трус машинист..." (действ. I, явл. VI). ----- Теперь нам ясно, что получилось в этом случае. Когда языку понадобилось дать имя новоизобретенной воздушной машине, каких до сих пор он не знал, люди как бы внезапно вспомнили, что подходящее для этого слово давно уже существует в сокровищнице русской речи. Правда, оно не было "безработным", это слово: оно имело свои значения. Но одно из них (особый паром) было известно очень мало кому. Другое (ткацкий станок) употреблялось тоже только техниками да рабочими-текстильщиками. Третье значение -- сказочное-- никак не могло помешать: таких "самолетов" в настоящем мире не было; спутать их никто не мог ни с чем. И язык спокойно передал это название новому предмету: он создал новое слово, перелицевав, переосмыслив старое. Он придал ему совершенно иной, небывалый смысл. Вы, может быть, теперь представляете себе дело так: народ наш по поводу названия новой машины устраивал специальные совещания, рассуждал и обсуждал, как поступить лучше, потом "проголосовал" этот вопрос и решил его "большинством голосов..." А другим, возможно, все рисуется иначе: просто нашелся умный и знающий человек, который помнил старое слово; он придумал употреблять его в новом значении и "пустил в ход". И то и другое неверно. Разумеется, новое употребление слова "самолет" сначала пришло в голову одному или двум-трем людям; не всем же сразу! Но совершенно так же другим людям казалось в те дни более удобным и подходящим назвать новую машину заимствованным из древних языков словом "аэроплан". В первое время, когда только возникла авиация, почти все говорили именно "аэроплан", а вовсе не "самолет". А потом, совершенно независимо от того, чего хотели отдельные люди, язык как бы сам по себе выбрал то, что ему казалось более удобным и пригодным. Слово "аэроплан" постепенно исчезло; слово "самолет" завоевало полное владычество. И сделано это было не моим, не вашим, не чьим-нибудь одиночным вкусом или выбором, а и мной, и вами, и миллионами других -- могучим чутьем к языку, свойственным всему народу -- хозяину и хранителю этого языка.* ----- *Интересно, что за протекшие с тех дней до нашего времени годы был сделан ряд попыток именно в области авиации вмешаться в дело и волю языка. На стр. 187 я рассказываю, что вышло из такой попытки поэта Хлебникова: язык не принял выдуманных поэтом слов, а спокойно и уверенно создал свои. Много шумел по этому вопросу дореволюционный журналист Купчинский, предлагая заменить иностранные слова "ангар", "аэродром" русскими: и его старания успеха не имели. Знаток авиации Вейгелин долго работал над летным словарем. В той части, где автор регистрировал слова, уже созданные языком, словарь этот сохранил значение. Слова-выдумки и тут совершенно исчезли. ----- СЛОВО-ОШИБКА Все знают слово "зенит". Еще не так давно, правда, им пользовались только немногие ученые люди: мало кого в народе особенно занимала та, практически ничем от других не отличающаяся точка небесного свода, которая приходится как раз у каждого над головой. Поэтому, пожалуй, у слова "зенит" почти и не было "слов-детей", производных слов; лишь астрономы да землемеры употребляли такие выражения, как "зенитный круг" или "перевести через зенит"; кроме них, никто ими не пользовался. Теперь же, за последние двадцать -- тридцать лет, слово это удивительно пошло в ход. Если уж футбольные команды носят такое название, если таким словом называют папиросы или конфеты, -- значит, оно стало известным. Породило оно и целую семью детей, производных слов: "зенитка", "зенитчик", "зенитный", тоже отлично известных в народе. Изменилось его точное значение: теперь, говоря "зенит", мы чаще всего подразумеваем вовсе не единственную математическую точку небосвода, расположенную у нас как раз над головой, а все небо вообще, воздух, верх. Мы говорим: "Орудия, приспособленные для стрельбы по зениту", то есть поверху, по самолетам. "Сначала стреляли по танкам, потом перешли на зенит". Все это случилось по очень понятной и важной причине: небо вместе со своим "зенитом" приобрело совсем новое значение в жизни людей с тех пор как в нем появились военные самолеты. Но ведь вражеские самолеты не все и не всегда появляются точно в "зените"! Меня, однако, сейчас интересует не весь этот период в жизни слова "зенит", а самый момент его рождения. Что значит это слово? Откуда взялось оно у нас? Слово "зенит" существует не только в русском, но и во многих европейских языках. "Зенит" остается зенитом и по-французски, и по-немецки, и по-английски. Но, так же как в русском языке, сколько бы вы ни искали, вы найдете некоторое количество произведенных от него слов-детей, но не обнаружите нигде слова-предка, того, от которого родилось бы само слово "зенит". Это и неудивительно: таких "безродных", на первый взгляд, слов можно указать немало в любом языке; чаще всего обнаруживается при этом, что повсюду они "взяты напрокат" из какого-либо третьего языка. В тех случаях, когда одно и то же безродное слово попадается в ряде языков Европы, обычно приходится предположить, что оно взято либо из греческого, либо из латинского языка, или же из языка арабов. Особенно это справедливо, если речь заходит о научных терминах, о словах астрономических, математических, географических и т. д. Однако если говорить о слове "зенит", то тут-то и начинается странность. Ни в одном из этих языков такого слова не обнаруживается. Нет даже похожих на него слов того же корня. Выходит, что слово это родилось во всех современных языках само по себе, а "родителей" нигде не имеет. Это вещь совершенно невероятная. Понадобились сложные разыскания, чтобы разоблачить "беспаспортного пришельца", явившегося невесть откуда и самонадеянно обосновавшегося во всех странах. Что же оказалось? Слово "зенит"--очень редкий пример слова-ошибки. Происхождение его, как выяснилось, все же арабское. Только в арабском языке самая высокая точка неба именуется вовсе не "зенит", а "замт". Да, "замт"! Когда астрономы Европы ознакомились с арабскими астрономическими трудами, они стали охотно заимствовать из них многие термины, для которых еще не существовало соответствующих европейских слов. Не было нигде в Европе и слова, которое бы значило: "верхняя точка небосвода". Показалось удобным наименовать ее арабским словом "замт". Трудно уже сейчас сказать, когда и как именно была сделана ошибка, но какой она была -- понятно. Как только арабское "замт" переписали европейскими, латинскими буквами -- zamt, в середине слова образовалось сочетание из трех вертикальных палочек. Они означали здесь букву "м". Но малообразованным переписчикам чужое слово "замт" ничего не говорило; оно было непонятно, да и, звучало для европейского, для испанского в частности, слуха как-то дико. Переписчики решили, что ученый, видимо, нечетко пишет, и те же три вертикальные палочки прочли не как m (м), а как ni (ни), то есть не "zamt", a "zanit", -- так, на их взгляд, слово выглядело хоть и столь же непонятно, но все же более удовлетворительно. Ошибки никто не исправил: арабского языка не знали. Так и пошло в испанском языке астрономов гулять чужое слово "занит", которое скоро превратилось в "зенит". Слово родного языка недолго, конечно, просуществовало бы в таком искаженном виде. А слово языка чуждого, да еще столь малоизвестного в Европе, как арабский, не только осталось жить, но и начало путешествовать по всем народам и странам. Не все ли было равно людям, так ли называется "зенит" по-арабски или иначе? У нас он называется так! И понадобились труды языковедов, чтобы восстановить истину. Теперь, прочитав на футбольном состязании или на пачке папирос слово "Зенит", вы будете знать, что перед вами одно из редчайших слов в мире: оно появилось во многих языках в результате простой ошибки (даже описки) переписчика. Но, с другой стороны, перед вами одно из самых обыкновеннейших слов мира, имеющих самую обычную историю. Оно пришло в европейские языки из чуждого им азиатского языка; позаимствовано оно было для того, чтобы им можно было назвать понятие, у которого еще не было имени. Значит, и возражать против него не приходится. Во всех языках большое число новых слов, особенно таких, которые нужны новейшим наукам и технике, заимствуется именно таким образом из древних языков. Как вы видели только что и как увидите сейчас, при этом происходят иной раз курьезные случаи. Против их наличия, против существования созданных ими слоз тоже бессмысленно протестовать: победителей, как говорят, не судят. СЛОВО, КОТОРОЕ, СОБСТВЕННО ГОВОРЯ, НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ Каждому знакомо слово "автомобиль". Огромное большинство знает даже не только то, что наш язык называет сейчас этим словом, но и что значит оно само, если приглядеться к его составу. Откуда оно взялось? Авто-мобиль -- слово, составленное из греческого местоимения "аутос", означающего "сам", и латинского прилагательного "мббилис", которое значит "подвижной". "Автомобиль"-- "сам собою подвижной". "Мото-цикл" -- тоже слово двойное и искусственное. "Мото" -- часть латинского слова "мотор" -- двигатель. "Цйклос", или "киклос", у греков означало: "круг" или "колесо". "Мотоцикл" -- моторное колесо, коляска с двигателем. Совершенно так же слово "автобус" должно означать... Гм! Что такое? "Авто" -- это "само", а вот "бус"? Тут-то и начинается самое неожиданное. Никакого слова "бус", подходящего к нашему случаю, ни в одном из известных нам языков мы опять-таки не обнаруживаем. Нигде оно ровно ничего пригодного для нас не означает. Как же быть? Как всегда в таких случаях, для того чтобы понять историю слова, разумнее всего обратиться к истории того предмета, который оно называет, к истории человечества или народа, наименовавшего так этот предмет. "Автобус" получил свое имя сразу же после своего создания, как только он сменил собою своего предшественника -- неуклюжий конный многоместный почтовый рыдван, возивший пассажиров столетие назад. Рыдван этот именовался "омнибус". Омни-бус? Что же значит и из каких частей состоит это, теперь уже забытое, слово? Тут все ясно. Слово "омнибус" представляет собою дательный падеж множественного числа от латинского слова "омнис". "Омнис" значит "весь", "омнибус" -- "для всех", "всем". Падеж здесь произведен по всем правилам латинской грамматики: ignis = огонь, igni-bus = огням; avis = птица, avi-bus = птицам. Значит, это "бус" есть не что иное, как окончание дательного падежа некоторых древнеримских имен существительных и прилагательных. Только и всего. В слове "омнибус" такое окончание было совершенно законно. Омнибус ведь был экипажем, предоставленным "всем", повозкой "общего пользования". Вот его название "mnibus" и означало "для всех", "всеобщий". Однако тот инженер или предприниматель, который первым решился соединить автомобильный мотор' с кузовом огромного омнибуса, был, вероятно, человеком изобретательным, но не языковедом, во всяком случае. Он не поинтересовался значением слова "омнибус" и, без раздумья отбросив его корень (а с корнем и смысл), спокойно присоединил окончание латинского дательного падежа к греческому местоимению.* Получилось слово "автобус"; слово, которое, если судить по его составу, не значит ровно ничего или означает предмет довольно удивительный, что-то вроде "само + м" или "сам + ех" (сам + [для вс]ех); "сам+ [вс]ем". Но странная вещь язык! Именно это изуродованное и исковерканное слово-калека, слово чудовищный гибрид, отлично привилось во французском языке, стало сначала его полноправным гражданином, а потом поползло и в другие языки Европы. Более того, оно начало испытывать своеобразные приключения. В скором времени у него появилось немало "братьев", в составе которых механически отрезанное от корня латинское окончание стало с полным успехом играть роль полнозначного и полноправного "корня". Все мы свободно употребляем слово "троллейбус", которое, если разобраться, может быть переведено только как "роликобус" ("троллей" по-английски -- "ролик"). Стал довольно употребительным термин "электробус" -- повозка с электрическим двигателем. Мне попал.ось, наконец, в одной статье даже слово "аэробус", то есть "воздухобус", потому что "аэр" по латыни -- "воздух"; слово это, по мысли автора, должно было обозначать "многоместный пассажирский самолет". ** ----- *Впрочем, возможно, он действовал не совсем так. Он взял слова "автомобиль" и "омнибус", отбросил начало второго и конец первого и срастил остатки, не заботясь о их значении. Он полагал, что его составное слово должно будет означать "авто(мобильный омни) бус = "авто + бус". Но это не меняет наших рассуждений. **В одной корреспонденции из Антарктики, помещенной в "Известиях" от 4/IV 1956 г., сообщается, что в поселке "Мирный" тяжелые многоместные вертолеты именуют в е т р о б у с а м и. Даже если это ошибка журналиста, и зовут их вертобусами, к семейству "-бусов" прибавился еще один юный член. ------ Приходится признать, что все это -- слова одного корня, и корень этот -- все то же не имеющее значения "бус". Вот что смешнее всего: в Англии у слова "автобус" главный корень "авто" и вообще затерялся, исчез. Осталось и сделалось целым словом только бывшее окончание латинского дательного падежа, частица почти ничего не означающая. В Англии автобус называется просто: "бас" (пишется "bus"). Попробуйте там сказать, что это "бас" не настоящее английское слово! Некоторые из вас, может быть, опять подумают: как, значит, легко все-таки составлять и выдумывать "новые слова"! Придумал, а оно живет и живет и даже расходится по всем странам мира! Но это только так кажется. Все дело в том, что слово "автобус" утверждено языками Европы и русским языком в частности. А язык, как мы сейчас еще раз увидим, утверждает далеко не все предлагаемые ему слова. И заранее угодить на его причудливый вкус бывает крайне трудно. ЛИЛИПУТЫ И СТРУЛЬБРУТИ Когда вы в наши дни читаете цирковую афишу о "Выступлении труппы лилипутов", вам и в голову не приходит задать себе вопрос: а откуда взялось в языке это странное слово -- "лилипут"? Вам оно кажется совершенно таким же "обычным" словом, как "карлик", "пигмей", "гном" и т. п. Между тем хотя у каждого из этих слов свое, и даже очень интересное, происхождение, но "лилипут" отличается от них всех. Это одно из тех редчайших слов человеческой речи, про которое можно положительно и наверняка утверждать, что оно "создано из ничего", просто выдумано. И выдумано притом совершенно определенным, всем известным человеком, с определенной -- и тоже всем хорошо известной -- целью. В 1727 году впервые вышла в свет в Англии знаменитая доныне сатира -- книга Джонатана Свифта "Путешествие Гулливера". Автор среди прочих фантастических чудес описывал в ней сказочную страну, населенную крошечными, с мизинец, человечками, которым он придал племенное имя "лилипуты". Свифт вовсе не собирался вводить в английский язык новое слово, которое обозначало бы "карлик", "гном" или "пигмей". Он просто нарисовал народец-крошку, людей которого звали "лилипутами", так, как англичан англичанами, а немцев немцами. Но сделал он это с такой силой и правдоподобием, что в устах каждого читателя книги вскоре слово "лили-пут" стало само по себе применяться ко всем маленьким, малорослым людям. А постепенно -- и не в одном английском языке только -- оно просто начало значить то же самое, что и "карлик". Можно сказать наверняка: сейчас в мире несравненно больше людей, которые помнят и постоянно применяют слово "лилипут", чем таких, которые знают Свифта и его книгу. Слово это ушло из книги и зажило самостоятельной жизнью. И, пожалуй, у нас, в нашем языке, да, как мне сообщил один читатель этой книги, у венгров,