еренно. -- Полковник Лапшин,-- сказал генерал,-- постройте полк и ведите на погрузку в эшелон. -- Есть, товарищ генерал! Полковник Лапшин выбежал на дорогу и, встав спиной к деревне, вытянул руки по швам. -- Полк!-- закричал он, дав сильного "петуха".-- Побатальонно, в колонну по четыре, становись! Пока полк выстраивался на дороге, генерал вместе с Ревкиным сел в бронетранспортер и уехал. Уехал от греха подальше и Голубев. Наконец полк построился и занял всю дорогу от одной околицы до другой. -- Полк, равняйсь!-- скомандовал полковник.-- Смиррно! С места с песней шагом...-- полковник выдержал паузу...-- марш! Грохнули сапоги о влажную дорогу. Из середины строя взмыл высокий голос запевалы: Скакал казак через долину, Через кавказские края... И сотни голосов подхватили: Скакал казак через долину, Через кавказские края! Мальчишки со всей деревни бежали вдоль строя и пытались подобрать ногу. Бабы махали платочками и утирали слезы. Позади полка хромая кляча тащила пушку-сорокопятку, а за пушкой ехал на колесиках инвалид гражданской войны Илья Жикин в буденовке. Проехав до середины деревни, он махнул рукой и повернул обратно. Вскоре после ухода полка жители Красного увидели выезжавшую со двора Чонкина полуторку. Лейтенант сидел в кабине рядом с шофером. Остальные четверо держали за руки стоявшего в кузове Чонкина, который, впрочем, не вырывался. За машиной, рыдая и спотыкаясь, бежала Нюра. Косынка сбилась на плечи, волосы растрепались. -- Ваня!-- кричала Нюра, давясь от рыданий.-- Ванечка!-- и на бегу тянула руки к машине. Чтобы прекратить это безобразие, лейтенант приказал шоферу ехать быстрее. Шофер прибавил газу. Нюра не выдержала соревнования с машиной и, споткнувшись напоследок, упала. Но и лежа, продолжала тянуть руку в сторону быстро удалявшейся машины... Сердце Чонкина заныло от жалости к Нюре. Он рванулся, но не тут-то было, его крепко держали. -- Нюрка!-- закричал он, отчаянно мотая голвой.-- Не плачь, Нюрка! Я еще вернусь! 42 На закате того же дня кладовщик Гладышев вышел из дому, имея своей целью осмотр места недавнего сражения. И, проходя скошенным полем, за бугром, километрах в полутора от деревни, нашел он убитую шальной пулей лошадь. Гладышев сперва подумал, что это чужая лошадь, но, подойдя ближе, узнал Осоавиахима. Видимо, мерин был убит наповал -- возле уха чернела рваная рана, от которой к губам тянулась струйка застывшей крови. Стоя над мертвым мерином, Гладышев усмехнулся. Что греха таить, было такое -- поверил он своему станному сну. Не то чтобы совсем, но в какой-то степени все же поверил. Уж так все совпало, что трудно было не пошатнуться в своих лишенных мистики убеждениях. Ведь это ж, кому рассказать, стыд и смех, стыд и... Гладышев вдруг заметил, что на переднем копыте мерина нет подковы. -- Этого еще не хватало,-- пробормотал он и, наклонившись, сделал второе открытие. Под копытом, примятый к земле, лежал клочок бумаги. Охваченный предчувствием необычайного, Гладышев схватил бумагу, приблизил к глазам и остолбенел. Несмотря на густевшие сумерки и не очень-то острое зрение, селекционер-самородок разобрал написанное крупным неустановившимся почерком проступившие сквозь засохшие пятна грязи и крови слова: "Если погибну, прошу считать коммунистом". -- Господи!-- вскрикнул Гладышев и впервые за много лет перекрестился. 1963-1970