слышал ее имя и в следующий раз уже ее не узнает" (Норберт Винер). Случайная грамматическая или синтаксическая ошибка, необычный и образный оборот или, смею надеяться, легкий иностранный либо местный акцент вполне допустимы; такие мелкие погрешности даже придают лекции индивидуальность. Однако, если у оратора, как говорится, "каша во рту", ему следует учиться дикции, а если у него слабый голос, ему нужно держаться поближе к микрофону. Нечленораздельная речь является, как правило, следствием эмоционального состояния выступающего, связанного с чувством напряженности и застенчивости. Это чувство особенно обострено в первые минуты выступления. Тут можно посоветовать выучить первые несколько фраз наизусть или даже прочесть их, поскольку, начав говорить, оратор уже думает не о себе, а о теме выступления, и страх перед публикой пропадает. Другой формой невнятной речи является злоупотребление профессионализмами и даже обычным жаргоном. Оратор подсознательно пытается снискать себе расположение публики, как бы говоря: "Смотрите, несмотря на ученость, я, в общем-то, такой же простой, как и вы, ребята!" И тем не менее жаргон неуместен на научной лекции, делайте это только в крайних случаях. Наконец, небрежно сделанные слайды, диаграммы и фотографии, а также переполненные информацией таблицы и диаграммы создают такие же сложности для понимания, как и неразборчивая речь. 4. Углубленность в себя (интроверсия). Хороший оратор должен проецировать себя вовне, на аудиторию, избегая театральности. Ему следует учиться держать себя раскованно и свободно. Скромность - это прекрасное качество, но, когда она выливается в излишнюю застенчивость на кафедре, она изолирует оратора от слушателей. Боясь уловить тень критики на лицах собравшихся, он старается глядеть в сторону, обращаясь в поисках спасения к знакомым строчкам своего текста. Из предыдущего опыта ему известно, что, подняв глаза он рискует увидеть то, что наверняка собьет его с толку: зевающую физиономию здоровяка-студента, даму, занятую вязанием и слушающую его рассказ о находках, стоивших ему многих лет тяжкого труда, с полным равнодушием, смешную яркую шляпку с торчащим пером, кокетливый вид которой столь неуместен в этой обстановке... Он может обнаружить мальчишку, читающего газету за спиной сидящего впереди него типа, и, что хуже всего, он может заметить неодобрительную, а порой и саркастическую усмешку. Все эти опасения парализующе действуют на нервную систему. Но чем лучше лектор, тем меньше опасность увидеть нечто подобное. В любом случае самый простой способ побороть безразличие и невнимание - это смотреть прямо в лица слушателей. Выберите в разных местах аудитории одно-два приятных вам лица и обращайтесь сперва к одному, потом к другому - точно так же, как если бы вы находились в спокойной обстановке своего кабинета, а эти люди пришли побеседовать с вами. Интроверсия - едва ли не самая тяжелая болезнь лектора - связана со всеми другими перечисленными здесь "смертными грехами". Ее причиной может быть неподготовленность, она ведет к многословию, невнятному изложению, манерности - основным "баррикадам" между оратором и слушателем. Интроверсия губит главное преимущество лекции перед написанной статьей: она устраняет живой контакт между учителем и учеником, столь необходимый в непрерывном процессе приспособления устного слова к постоянно меняющейся аудитории. 5. Манерность. У нервных лекторов вырабатывается поразительное разнообразие ужимок и гримас. Подергивание уголка рта, преувеличенно театральная жестикуляция, напыщенность выражений, многократное повторение одних и тех же банальностей, обязательное взирание на пол или на потолок невидящим пустым взглядом - все эти повадки проистекают из чувства напряженности и страха перед публикой. Как и некоторые из упомянутых выше проявлений интроверсии, они изолируют оратора от аудитории. Слушателю неловко за лектора, за его слабость и неуверенность в себе, проявляющуюся в его ужимках, и он не в состоянии воспринимать содержание выступления. Облегчение наступает, когда гасится свет для показа слайдов и все смотрят на экран. И внезапно манерность докладчика исчезает, ибо темнота спасла его от ужасающей необходимости видеть своих слушателей и быть увиденным ими. Если плохому лектору такая зашита нужна, как шпоры пугливой лошади, то для начинающего идея использования большого количества слайдов в качестве частичной замены написанного текста и "дымовой завесы" против приводящей его в трепет аудитории представляется плодотворной. Немало ораторов, чье аффектированное и претенциозное поведение на кафедре являет собой уже не манерность, а просто невоспитанность. Существует тип агрессивного лектора, который впустую растрачивает время своих слушателей, пространно и злобно обличая тех, кто не согласен с его взглядами. Бывают обороняющиеся лекторы, постоянно отстаивающие свой приоритет или подчеркивающие важность своих самых тривиальных наблюдений с помощью хитроумных, но вполне прозрачных аргументов. Характерно, что неумеренная красивость речи также является недостатком научной лекции, поскольку отвлекает внимание слушателей от сути объясняемого. Эта опасность усиливается, когда лекция читается на языке, обладающем особенной музыкальностью, например на французском или итальянском. Анализ дурных привычек поведения на кафедре помогает с ним справляться. Лично я обнаружил, что те способы поведения, которые могли бы отдалить меня от аудитории, легче всего преодолеть, призвав на помощь способы поведения, имеющие противоположный эффект. Ничто так не способствует теплому контакту со слушателями, как манера поведения, совершенно не свойственная для официального выступления, но приемлемая для неформальной беседы с друзьями. Просто облокотившись на край стола, вы уже сняли напряжение, но самое важное - следить за тоном своего голоса и выбором слов. Расслабьтесь. Представьте себе, что вы рассказываете о своей работе коллегам, которые заглянули к вам в лабораторию...{42} Существует такая манера публичного выступления, которую мы привыкли ассоциировать с церковной кафедрой или амвоном. Она создает атмосферу торжественности и почтения авторитету, предполагает скорее безоговорочное согласие, нежели критический анализ, способствует не пониманию, а запоминанию. Избегайте этого стиля. Ученому лучше намеренно сбросить с себя академическую спесь, заменив ее простотой и отсутствием претензий. Его личный авторитет отнюдь не помогает слушателям независимо и объективно судить о каждом новом факте. *ЗАКЛЮЧЕНИЕ* Ну вот и конец моего рассказа, Джон. Заметок, составленных о вещах, которые представлялись мне значительными и которые я собирал в течение всей моей жизни, оказалось довольно много, и, чтобы привести их в порядок мне потребовалось больше времени, чем я ожидал. Но вот они готовы, аккуратно перепечатаны, сложены и насколько позволяет моя многоречивость, освобождены от излишеств. В них -- те впечатления и события, которые оказали наиболее решающее влияние на мою жизнь. Какова бы ни была их фактическая ценность, сам я извлек огромную пользу из такой систематизированной исповеди Она помогла мне навести в своих мыслях порядок, порядок - и умиротворение. Ибо совесть мучает нас меньше, если мы осознаем, почему ведем себя так, а не иначе, и если нам удалось, к своему удовлетворению, установить, что, раз уж мы такие, какие есть, именно так нам и следовало действовать. Когда я просматриваю написанное, меня больше всего удивляет - возможно, и тебя тоже - односторонность моих заметок: прямо или косвенно они касаются науки, о прочих же ценностях речи нет. Я выгляжу маловосприимчивым к, вещам, которые доставляют удовольствие большинству людей, но, как мне кажется, я все их обрел в науке. Возвышающее воздействие красоты, грандиозность свершений, покров таинственности и даже отдых, который дает нам обычная игра или простое безделье,- все это окружает меня здесь, в моей лаборатории. Где бы еще я ни искал удовольствий, меня всегда постигало разочарование: все мне казалось тривиальным. Как подсказывает мне моя односторонняя восприимчивость, ни одно из творений рук человеческих по красоте и силе воздействия не может соперничать с тем, что создает Природа. И вот теперь, когда я изложил все эти мысли на бумаге, меня интересует, какую пользу ты можешь извлечь из них? Мне бы хотелось, чтобы эти заметки побудили тебя к соблюдению трех принципов в науке: простоты, честности и милосердия. Во-первых, я бы хотел призвать тебя к простоте в мыслях и действиях. Сейчас наступил критический момент в истории науки, особенно биологии и медицины. Все более детальные исследования и все более усложняющаяся аппаратура, необходимая для их проведения, угрожают погубить искусство наблюдения с помощью наших естественных органов чувств и интуитивный дар связывания воедино наиболее существенных явлений жизни и бытия. Сегодня многие считают, что в сравнении с современной техникой мои методы исследования устарели, а все те проявления жизни, которые можно наблюдать невооруженным глазом и изучить путем простых экспериментов, уже описаны. В этих заметках я попытался показать, что это не так. Ряд наиболее фундаментальных открытий в области медицины был сделан и делается до сих пор без всякого применения сложной аппаратуры; эти открытия основаны на интуитивном постижении тех методов, которые использует Природа, и на способности проникать в ее тайны. Нет сомнения, что применение химических и физических методов исследования, математического анализа биологических явлений и создание сложных приборов чрезвычайно плодотворны. Этот основной принцип нашего университетского обучения не нуждается в рекламе. Мне же позволь выступить в защиту ученого-естествоиспытателя, занимающегося простым наблюдением и обобщением, и всей старой школы биологии, которой угрожает исчезновение. С моей точки зрения, ученый широкого профиля, который не является специалистом ни в одной конкретной области знания -- в нашем случае медик-"интегратор", -- еще не утратил своей потенциальной ценности для науки и она еще не раз обратится к нему за помощью. Во-вторых, мне хотелось бы, чтобы эти заметки послужили уроком честности и воспринимались как исповедь человека, всю свою жизнь посвятившего науке и служившего ей "не за страх, а за совесть". Человек этот, признаюсь, являет собой крайний случай, некую странность, которой не обязательно подражать, но которая, как и .многие диковинки Природы, может чему-то научить. Во всяком случае, как и все живые существа, он отчаянно хочет, пока не поздно, продолжить свой род и чувствует, что он может это сделать, лишь создав тебя, Джон. Если ты тот человек, каким я хочу тебя видеть, ты, не стал бы доверчиво слушать мой рассказ, вздумай я его приукрасить и сгладить острые углы. И я хочу, чтобы ты увидел, как человек, шедший впереди тебя по той же дороге и подверженный тем же слабостям, что и все смертные, обрел счастье и удовлетворение не вопреки своему гуманизму, а благодаря ему. И наконец, последнее по счету, но не по значению пожелание: я хотел бы призвать к милосердию. В наше время большинство одаренной молодежи, к которой обращены мои заметки, увлечены, физикой, химией, космическими исследованиями и другими сферами знаний, где захватывающий дух. прогресс бросает вызов возможностям интеллекта. Но я хочу спросить: что может быть благороднее и важней, чем борьба с болезнями, старостью и смертью? Правительства многих стран тратят миллиарды на исследование космоса. Должно быть, там действительно есть нечто, стоящее таких усилий и затрат. И все-таки, как я говорил, со времени успешного запуска первого спутника Земли нет причин сомневаться в том, что при равном вложении денег и, что еще важнее, таланта систематическая атака на рак, сердечно-сосудистые болезни и старость будет не менее успешной, чем осуществление нашей мечты - достичь других планет. Не думаю, чтобы там можно обнаружить сокровища более важные, благородные и престижные для человечества, чем излечение, скажем от рака или сумасшествия. Пока ты молод и полон сил, ты мало задумываешься о болезнях и смерти, но, проведя длительное время в больнице, ты будешь думать иначе. Когда ты увидишь больных с признаками смерти в глазах, все прочее покажется тебе маловажным. Старайся помнить о них, когда будешь трудиться у себя в лаборатории. Старайся помнить их лица, выражающие полное безразличие. Они даже не пытаются ответить на твою дружескую улыбку - она не стоит потраченных усилий. Старайся вообразить себе худшее, что только есть в осознании неминуемой смерти,- ее унизительность. Ничто так не разрушает человека, как сознание выключенности из жизни, отсутствия будущего, которое когда-то руководило каждым нашим шагом. Какое это было счастье - идти по дороге жизни и предвкушать удовольствие от следующего шага, а вот теперь этого следующего шага не будет, впереди - пропасть. Борьба за знания, деньги, славу, власть - за все то, что может пригодиться в будущем,- теперь бессмысленна, ибо будущего больше нет... Наши коллеги - физики, химики, математики,- так же, как и мы, а может быть, даже и больше чувствуют красоту науки как таковой. Но нет ничего более достойного забот человека, чем борьба за его жизнь, за преодоление мучительности и унизительности болезней и смерти. Как бы я ни старался быть объективным, отдавая должное другим профессиям, я не вижу ничего, Джон, чему бы ты мог посвятить свою жизнь и что было бы более значительным и достойным, нежели медицина. Величие покорения Вселенной, опасность разрушительной войны, последствия перенаселения нашей планеты - все теряет смысл у постели больного, который обречен, и ты ничем не смог ему помочь. И все это потому, что ты не сумел побольше узнать о его болезни. *СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ* Поскольку настоящая книга не является монографией в строгом смысле слова, а представляет собой довольно разрозненные заметки, в большинстве случаев наговоренные на магнитофон, постольку ее научный аппарат крайне не строг. В этой связи список литературы в русском издании книги включает, кроме трудов самого Г. Селье, только те работы, на которые имеются ссылки в тексте и которые непосредственно цитируются. Источники всех эпиграфов в список литературы не включены. --- От редакции. 1. Barzun J. Teacher in America, New York, Doubleday, 1955. 2. Вeveridge W. I. B. The Art of Scientific Investigation, Melbourne, London, Toronto, William Heinemann Ltd., 1951. 3. Boole G. An Investigation of the Laws of Thoutht on Which Are Founded Mathematical Theories of Logic and Probabilities. New York Dover Publ., First ed., 1854. 4. Вridgman P. Q. Reflections of a Physicist. New York, Philosophical Library, 1955. 5. Cannon W. B. The Way of an Investigator. A Scientist's Experience in Medical Research. New York, W. W. Norton, 1945. 6. Кюри E. Мария Кюри. Перев. с франц., 3 изд., М., 1979. 7. Дарвин Ч. Воспоминания о развитии моего ума и характера (Автобиография), Дневник работы и жизни, М., 1957. 8. Де Крюи П. Охотники за микробами. Перев. с англ., М., 1928. 9. Duсlaux E. Pasteur: Histoire d'un Esprit. Paris, Sceaux, 1896. 10. Fisher R. A. "Has Mendel's work been rediscovered?", Ann. Sci., 1, 115, 1936. 11. Fried В. М. Arch. Path., 26, 700, 1938. 12. Jones E. The Life and Work of Sigmund Freud. Years of Maturity, 1901 -- 1909. New York, Basic Books, 2, 1955. 13. Koch R. Investigations into the Aetiology of Traumatic Infective Diseases. Translation by W. W. Cheyne. London, The New Sydenham Society, 1880. 14. Koenigsberger L. Hermann von Helmholtz. Translation by F. A. Welby, Oxford, Clarendon Press, 1906. 15. Пуанкаре А. О науке. М., 1983. 16. Richet С. Le Savant. Paris, Librairie Hachette, 1923. 17. Sсhild A. "On the matter of freedom: the university and the physical sciences", Canad. As. Univ. Teachers (C.A.U.T.), Bulletin, 11, 4, 1963. 18. Schutz Q. Ber. deut. chem. Ges., 23, 1265, 1890. 19. Selye H. "The nomenclature of steroid hormones", Pharm J., 149, 98, 1942. 20. Selye H. Textbook of Endocrinology. Montreal, Acta Inc., Med. Publ., First ed. 1947; Second ed. 1949. 21. Selye H. Encyclopedia of Endocrinology. Section I: Classified Index of the Steroid Hormones and Related Compounds (4 vols.), Montreal, A. W. T. Franks Publ. Co., 1943. 22. Selye H. Stress. Montreal, Acta Inc., Med. Publ., 1950. 23. Selye H. Annual Reports on Stress. (In collaboration with G. Heuser and A. Horava), Volumes I--V, Montreal, Acta Inc., Med. Publ., 1951 -- 1956. 24. Selye H. The Stress of Life. New York, McGraw-Hill., 1956. 25. Selye H. "What makes basic research basic?" In: Adventures of the Mind. New York, Vintage Books, 1960. 26. Selye H. The Pluricausal Cardiopathies. Springfield, Charls С Thomas Publ., 1961. 27. Selye H. Calciphylaxis. Chicago, The University of Chicago Press, 1962. 28. Selye H. and Stone H. On the Experimental Morphology of the Adrenals. Springfield, Charles С Thomas Publ., 1950. 29. Selye H. and Ember G. Symbolic Shorthand Systems for Physiology and Medicine. Montreal, Acta Inc., Med. Publ., 1964. 30. Селье Г. Очерки об адаптационном синдроме, М., 1960. 31. Селье Г. Профилактика некрозов сердца химическими средствами, М., Медгиз, 1961. 32. Селье Г. На уровне целого организма, М., 1982. 33. Селье Г. Стресс без дистресса, М., 1979, 2-е изд. 1982. 34. Sinclair W. J. Semmelweis, His Life and Doctrine. Manchester University Press, 1909. 35. Trotter W. Collected Papers of Wilfred Trotter. London, Oxford University Press, 1941. 36. Wallace A. R. My Life. London, Chapman & Hall Ltd., 1908. 37. Wallas G. The Art of Thought. New York, Harcourt, Brace, 1926. 38. Woodger J. H. "The technique of theory construction". In: International Encyclopedia of Unified Science, 2, No 5. Chicago, The University of Chicago Press, 1939. 39. Zinsser H. As I Remember Him (The Biography of R.S.), Boston, Little, Brown & Co., 1940. *ГАНС СЕЛЬЕ --- ТВОРЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ И ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ТВОРЧЕСТВА* *(Вместо послесловия)* В августе 1980 г. группа советских историков науки принимала участие в работе международного симпозиум; в Канаде. После завершения работы симпозиума мы посетили Международный институт стресса и встретились с его директором -- всемирно известным физиологом Гансом Селье. Цель нашего визита объяснялась, во первых, тем, что многие его работы -- "Очерки об адаптационном синдроме" (М., 1960), "На уровне целого организма" (М., 1972), "Стресс без дистресса" (М., 1979) и др. -- вышли в русском переводе. Благодаря его трудам понятие о стрессе вошло в XX в. не только в язык науки, но и любого грамотного человека. Я неоднократно писал об этих трудах, и соблазн увидеть живого классика, побеседовать с ним о его открытиях был, естественно, велик. Кроме того, я изучал творчество физиолога, которого (я знал это по литературе) Селье считал своим учителем, а именно ближайшего друга Ивана Петровича Павлова американца Уолтера Кеннона, и нами написана биография Кеннона -- создателя учений о механизме эмоций, о механизме постоянства внутренней среды организм (гомеостазе) и др. И хотя книга, которую я хотел бы преподнести Селье, написана и издана на русском язьке, но ведь на другом языке биографии Кеннона не существует вообще. Поэтому мне представлялось, что Селье, который читает по-русски, будет рад познакомиться с людьми написавшими книгу о человеке, который всегда служил для него предметом обожания. И наконец, мой коллега В. П. Карцев был заинтересован взять интервью для журнала "Вопросы истории естествознания и техники". Наша 3-часовая беседа, опубликованная в виде интервью на страницах этого журнала (1981, No 2), и составила основу настоящей публикации. Мы начали с разговора о И. П. Павлове и его влиянии на творчество Г. Селье (дважды приезжая в нашу страну в 30-х гг., Г. Селье, тогда еще начинающий физиолог, встречался с Павловым). Павлов, как известно, стоял на позициях нервизма, то есть теоретического подхода, согласно которому решающую роль в работе организма играет нервная система, и в особенности высший нервный центр -- большие полушария головного мозга. Исследования же Селье принесли ему успех благодаря открытиям, связанным с гуморальной системой, влиянием гормонов на жизнедеятельность, различным биохимическим процессам в крови, лимфе, тканях. Однако, по признанию профессора Селье, он заимствовал у Павлова очень многое. То, что Павлов трактовал с точки зрения нервной системы, он перевел на язык и термины гуморальной системы. Величие Павлова -- в восприятии организма как целого, в объяснении того, каким образом это целое непрерывно адаптируется к окружающей среде. Именно эту идею целостности и адаптации он -- Селье -- почерпнул у Павлова, и именно она стала рычагом всей его экспериментальной работы и самой теории стресса. Ведь стресс неразрывно связан с тем, что Г. Селье назвал общим адаптационным синдромом, то есть совокупностью реакций организма, и прежде всего эндокринной системы, с целью мобилизации его защитных сил и приспособления к трудным ситуациям. Но, кроме признания научных заслуг нашего великого соотечественника, весь физиологический мир, по словам нашего собеседника, видит в нем образец личности, для которой не существовало ничего, кроме страстного и бескорыстного служения научной истине, имевшего высокий нравственный смысл. Он считал науку именно тем орудием, которое способно спасти человечество от бедствий, болезней и нищеты. Быть может, этот нравственный мотив способен сегодня поддерживать ученого в его изнурительном труде больше, чем любые другие побуждения. Во всяком случае, в наше время особенно важно культивировать в деятельности ученых нравственное начало. И хотя мы не физики, открытия которых изменили судьбу человеческой цивилизации, а биологи -- представители науки о жизни, но и от нас зависит решение человеческих проблем, ибо при определенных условиях и наша деятельность может быть направлена на истребление жизни. Еще в 1934 г. И. П. Павлов писал Н. Бору: "Сейчас наука является противоречивой, работая одновременно и для счастья человечества, и для его гибели. Будет ли этот вопиющий контраст когда-либо разрешен? Уничтожит ли когда-нибудь наука этот позор для человеческой мысли?" И эти слова были написаны в период, когда, разумеется, ни Павлов, ни его адресат -- знаменитый датский физик -- еще не знали о том, что физика стоит на пороге создания смертоносного атомного оружия. Об открытиях Селье мы, конечно, знали по его книгам. Но в публикациях ученого обычно запечатлеваются результаты его поиска, а не сам поиск -- сложный, нередко сопряженный с ошибками процесс познания. Путь к истине извилист, а в статьях и книгах он выглядит прямым. Вопрос о природе научного открытия волнует не одно поколение исследователей науки. Ведь она -- не только система готовых знаний, но и особая, полная противоречий деятельность, на которой всегда лежит печать конкретной личности с ее порывами, думами, сомнениями, сложными отношениями с коллегами, от суда которых зависит оценка результата. В этом желании сохранить для истории "самоотчет" ученого о его пути к открытию -- одна из причин создания прочитанной Вами книги. Теория стресса, как и всякая большая теория, должна рассматриваться под углом зрения логики развития науки. Как ни велико значение личности ученого -- творца этой теории, он в своем творчестве обусловлен действием объективных законов познания. Этим объясняется, в частности, что зачастую научные открытия делают независимо друг от друга различные ученые. Хорошо известен такой классический пример, как открытие великого закона сохранения энергии. Он был установлен почти одно-временно тремя учеными, а еще девять ученых вплотную приблизились к нему. Это важное историческое свидетельство того, что развитие научных идей подчинено объективным законам. У каждой из них имеются предшественники. Что же касается предшественников в исследованиях по стрессу, то их, по словам Г. Селье, было очень много. "Еще в 1842 г. английский врач Томас Керлинг описал острые желудочно-кишечные изъязвления у больных с обширными ожогами тела. В 1867 г. венский хирург Альберт Бильрот сообщил о таких же язвенных явлениях после хирургических операций, необходимость которых была вызвана инфекцией. Пьер Ру и Александр Йерсен в Пастеровском институте наблюдали увеличение надпочечников у зараженных дифтерией морских свинок. В медицинской литературе довольно часто сообщалось также о "случайной" атрофии вилочковой железы и потере веса у некоторых больных. Никто не попытался соотнести эти явления с открытой Кенноном "экстренной секрецией адреналина" при страхе и ярости и ролью в этих процессах гипофиза или коры надпочечников. Самому Кеннону трудно было принять идею о неспецифической адаптивной реакции. Он не смог увидеть в этих частных проявлениях действие единого адаптационного синдрома" (с. 145 журнала). Отмеченный профессором Селье факт несогласия с ним Кеннона, приезжавшего из Гарварда в Монреаль, чтобы ознакомиться с данными, положенными в основу теории стресса, свидетельствует о том, что ученые зачастую под влиянием сложившихся у них научных ориентации оценивают одни и те же эмпирические факты совершенно по-разному. Между тем, по мнению канадского) ученого, неприятие еще незрелого замысла другим высокоавторитетным ученым может отрицательно сказаться на психологии генератора новой идеи. Из-за скептического отношения Кеннона к замыслу, приведшему к созданию теории стресса, самому Селье пришлось пережить неприятные минуты. В результате только 10 лет спустя он вернулся к разработке своих идей по стрессу. Как убедился читатель, проблеме соотношения эмпирического и теоретического в познании Г. Селье уделяет много внимания в своей книге, используя при этом данные как собственного многолетнего опыта, так и материалы, почерпнутые в историко-научных исследованиях (см. об этом гл. 2, 7 и 8 настоящего издания). Как известно, наука -- это особая система, особый "организм", у которого имеется своя среда -- научная. Именно этому "организму" и этой научной среде, ее обитателям -- ученым, их психологии, отношениям между ними посвятил Селье специальную книгу "От мечты к открытию". На вопрос о том, как была встречена его новаторская идея о неспецифической реакции организма на стрессоры в научной среде, автор теории стресса ответил следующее: "Конечно, научный факт говорит сам за себя и рано или поздно будет оценен по достоинству, независимо от своего первооткрывателя. Но, к сожалению, история науки знает множество примеров, когда научные факты значительной ценности в течение десятков лет были похоронены в малоизвестных журналах, а затем переоткрыты, и никто даже не задумывался над тем, что это "уже известно". Но кому известно? Ученому, сделавшему открытие и умершему много лет назад? Но история науки учит также, что серьезное значение имеет умелая пропаганда самими исследователями своих необычных с традиционной точки зрения идей. Поэтому я решил для себя, что лучшим путем распространения моих выводов и гипотез будет их пропаганда через книги, через теле- и радиоинтервью, поскольку они позволяют обращаться к самым широким кругам. Я также посвящал довольно много времени чтению лекций во всех странах мира. Стоит упомянуть то обстоятельство, что разъяснение концепции о неспецифической реакции организма в специальной научной аудитории всегда было для меня весьма тяжелым бременем. В то же время так называемая широкая аудитория восприняла эту концепцию с большим пониманием, чем крупные специалисты, притом весьма компетентные и уважаемые. Много лет я боролся за свою концепцию стресса, пока она была принята. Мне доставляет необычайное удовольствие осознавать, что некоторые положения, вызывающие особенно яростные нападки, сейчас считаются общепринятыми. Я живо помню, как ученый мир сопротивлялся введению мной концепций и понятий биологического стресса, стрессоров, неспецифичности, кортикоидов и др." (с. 146 журнала). Вопрос о сопротивляемости научной среды новаторским идеям, о необходимости их защищать, вступать в полемику с научными противниками и т. п. Селье подверг всестороннему анализу в книге "От мечты к открытию". На его решение отвлечься от работы физиолога и обратиться к этой книге, посвященной необычному для естествоиспытателя предмету, несомненное влияние, по признанию самого Селье, оказала книга Кеннона "Путь исследователя". Эта книга представляет собой замечательный, можно сказать, классический образец отчета ученого о своем подходе к таким повседневным проблемам, мнение о которых высказывается обычно лишь в кругу своих близких или коллег. Во всяком случае, в печати ученый делится такими мыслями лишь в исключительных случаях. Между тем в условиях, когда занятия наукой приобретают широкое распространение, как это произошло в условиях современной научно-технической революции, чрезвычайно важно свой личный опыт организации исследований, отбора талантов, их воспитания, создания у них сильной мотивации на самоотверженный труд, обмена информацией, участия в дискуссиях -- иначе говоря, все тайны творческой лаборатории -- сделать общим достоянием. Ответом на запросы времени, по мнению Селье, и стала его книга "От мечты к открытию". Для начала он прочитал почти все, что говорилось о науке и ее людях в специальной литературе, в книгах философов и социологов, но остался этими книгами неудовлетворен. Суждения их авторов не соответствовали тому, что говорила его собственная многолетняя исследовательская практика, его наблюдения за ситуациями, в которых повседневно оказываются ученые -- молодые и опытные. Философы анализировали науку извне, с высоты общих представлений о структуре и нормах рационального познания о том, каким оно должно быть соответственно их критериям. Селье же задумал рассмотреть науку изнутри, описать, как в действительности живут и работают обитатели мира науки. Он с самого начала не претендовал на теоретические обобщения, подобные тем, к которым пришел, изучая стресс и его механизмы. Для него главной задачей являлось поведать об искусстве исследователя и нужных для успеха личностных качествах, о заботах организатора и руководителя научной группы. Образ ученого как одинокого искателя истины, доставшийся от прежних эпох, ничего общего не имеет с реальностью. Но это вовсе не означает, будто утратили значение свойства личности, будто люди науки взаимозаменяемы в механизме производства новых знаний. Предложенная Г. Селье типология ученых известна у нас в стране (см.: "Стресс без дистресса" и с. 35--46 настоящего издания). Она интересна, но вызывает много споров. Однако крайне желательна ее дальнейшая разработка, ибо история науки важна не только для того, чтобы прослеживать историю возникновения научных идей, ее примеры нужно использовать и для воздействия на организацию современной научной деятельности. Следовало бы предостеречь от американского опыта, когда ученые превращаются в администраторов, потому что не способны ни на что другое. Складывается пагубная для науки картина, когда в университетах преподают те, кто не может заниматься научными исследованиями, а наукой управляют люди, не способные к самостоятельной научной работе. И хотя наш крупнейший физик академик Петр Леонидович Капица придерживается такого же мнения, в современных условиях, на мой взгляд, сформировать универсальный тип организатора науки -- задача крайне сложная. Ведь, по существу, организатору нужны не только волевые, но и особые интеллектуальные качества. Известно, что, решая организационные задачи, он оперирует другими схемами и категориями, нежели когда, изучая биологические объекты, ставит эксперименты или производит вычисления. В книге "От мечты к открытию" как раз и показана неверность широко распространенных представлений о так называемом логическом научном методе, якобы гарантирующем, подобно алгоритму, безошибочное решение научной проблемы. В действительности логика научного исследования совсем не такова, какой ее изображают учебники по логике. В творчестве ученого многое зависит от его интуиции, воображения, от случая и обстоятельств, которые ученый, приступая к исследованию, не может предвидеть. И тем не менее случайное открытие всегда предполагает упорный систематический труд. Известно изречение Пастера: "Случай благоприятствует подготовленному уму". История науки содержит немало прецедентов, которые подтверждают этот афоризм, предостерегая молодежь от соблазна надеяться на озарение, которое, согласно легендам, находит на великих ученых во сне. Для продуктивной работы в науке важное значение имеет также общий подход ученого к объектам изучения, своеобразие которого заключается, по словам Селье, в следующем: "Я ощущаю себя как-то ближе к Матери-Природе, когда могу наблюдать ее непосредственно теми органами чувств, которые она сама мне дала, чем когда между нами стоят инструменты, так часто искажающие ее облик. ...Порой мне казалось, что я выгляжу "отсталым" в этой моей страсти к простоте и всеохватывающему подходу. Тем более что в науке сегодня действует совершенно противоположная тенденция. Создаются все более сложные средства для все более глубокого "копания" в каком-то одном месте. Разумеется, это необходимо, но не для всех... Узкий специалист теряет общую перспективу; более того, я уверен, что всегда будет существовать потребность в ученых-интеграторах, натуралистах, постоянно стремящихся к исследованию достаточно обширных областей знания" (с. 12--13 настоящего издания). Учение о стрессе, оказавшее существенное влияние на ряд направлений в исследовании организма, отдельных биологических функций и поведения в целом, перспективы развития учения о стрессе Селье мыслит в рамках изучения белковых структур на церебральном уровне и открытия гормонов головного мозга. Г. Селье положительно оценил работы советских ученых по психологическому стрессу в русле учения о высшей нервной деятельности, которое открыло новый путь к объяснению кортико-висцеральных регуляций. Заканчивая нашу беседу, мы спросили о творческих планах выдающегося канадского ученого. "Это хороший вопрос. Меня редко спрашивают о планах на будущее. Многие полагают, что, когда человеку далеко за семьдесят, творческие планы не играют в его жизни существенной роли. Что касается меня, мне нужно закончить ряд исследований. Будущее и прошлое для меня слиты. Я не имею намерения менять свою жизненную задачу. Я начал исследования с применения биохимических и гистологических методов и довел их до клинических применений. Моя основная задача сейчас -- разработать утвердить более общую точку зрения на исследования области стресса, подготовить интерпретацию, основанную на еще более широких коррекциях. Мне кажется, что мне это удастся. Меня вдохновляет пример Томаса Манна, который написал "Доктора Фаустуса", когда ему было за семьдесят, а "Феликса Круля", когда ему было почти восемьдесят. А вспомните творческие успехи, которых в довольно преклонном возрасте достигли Микеланджело, Пикассо, Тосканини, Артур Рубинштейн, Павлов, Бертран Рассел! Я часто думаю о своем преклонном возрасте и полагаю, что каждый период в жизни человека имеет свои преимущества. У нас накапливается громадный опыт. Природа снабдила нас многочисленными компенсаторными механизмами: когда один канал блокируется, мы развиваем другой. Наша цель -- не достижение абсолютного совершенства в любом отношении, но достижение наиболее высокой из достижимых целей" (с. 147 журнала). Над входом в Международный институт стресса начертаны следующие слова: "Ни престиж предмета твоих исследований, ни мощь твоего инструментария, ни степень твоей эрудиции, ни точность твоего планирования не смогут заменить оригинальности твоего подхода и остроты твоего наблюдения". Именно оригинальность того подхода к жизнедеятельности, который отстаивал Селье и о котором он стремился поведать читателю в своей книге "От мечты к открытию", обусловила его выдающийся вклад в науку XX столетия. М. Г. Ярошевский x x x Ко второму изданию на русском языке своей книги "Стресс без дистресса" (М., Прогресс, 1982) знаменитый канадский ученый Ганс Селье написал специальное предисловие. Оно, к сожалению, пришло слишком поздно и так и не увидело свет, а через полгода Ганс Селье скончался. Мы сочли необходимым поместить его на страницах прочитанной Вами, читатель, последней книги Г. Селье как своеобразное творческое завещание. (Текст печатается с незначительными сокращениями). "Не без удовольствия я узнал, что книга "Стресс без дистресса" имела такое большое воздействие на читающую публику Советского Союза. Я всегда стремился преодолевать политические, религиозные и расовые барьеры и подчеркивать то, что считаю кодексом поведения человека, основанным на законах природы и, как мне кажется, наилучшим образом отражающим эти законы. ...Позвольте привести цитату из книги: "Некоторые религии и философии устарели, другие продолжают оказывать сильное влияние на поведение человека. Главной их задачей по-прежнему остается достижение человеком внутреннего мира, а также мира между людьми и между человеком и природой". Пути и способы управления стрессами в повседневной жизни, которые я разработал за четыре десятилетия исследований стресса,-- это как бы мои "посланники" тем людям, которые стремятся достичь некоторой степени удовлетворения своих жизненных запросов. Я глубоко верю, что, если бы мне удалось раскрыть кодекс поведения человека, я бы достиг чего-то совершенно необходимого, того, что в будущем вдохновляло бы и других. ...Моя работа по стрессу далека от завершения, и я понимаю, что мне не увидеть ее конца, ибо мы постоянно сталкиваемся с новыми способами рассмотрения почти всех биологических проблем. Не преувеличивая, можно сказать, что так будет всегда, пока существуют биология и медицина. В этом плане изучение стресса стоит в одном ряду с учениями о метаболизме, наследственности и биологическом развитии". Когда в 1956 г. Ганс Селье опубликовал книгу "Стресс в жизни", один журналист назвал его "Эйнштейном медицины". Попытка увязать различные научные открытия с легендарным именем -- не редкость в истории науки*. И хотя Эйнштейн и Селье никогда не встречались, одно обстоятельство представляет несомненный интерес. Когда появились первые статьи о работах Селье в области теории стресса, Эйнштейн оказался в числе тех, кто сразу же важность этих исследований. Он обратился к Селье с письмом, в котором поддерживал идею создания "единой теории медицины". ---- * Пример такой попытки см.: Khorol I. Einstein and Selye.-- "Rejuvenation". April, 1977, vol. V, No. 2. (To the anniversary of dr. Hans Selye.) ---- Создание такой теории предполагает открытие общих закономерностей живого. Жизнь существует в постоянно меняющемся мире. Поэтому Природа должна обеспечивать все живые организмы специальными регулирующими системами, которые позволяют сохранить их внутренние хар