Леонид Филатов. Сукины дети --------------------------------------------------------------- Л. Филатов, при участии И. Шевцова. Сукины дети. Комедия со слезами Москва, РИО ПФ "Красный пролетарий", 1992 OCR: Michael Seregin --------------------------------------------------------------- ...Довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли более домашних его? От Матфея, 10, 25 Сначала -- полная чернота, голландская сажа, тьма египетская, ни одной светящейся точки. Но это чернота живая, гулкая, объемная, насыщенная чьим-то тяжелым дыханием, сопением, стуками. Совсем близко возникают задавленные до хриплого шепота мужские голоса. -- Я тебе повторяю: ничего не было, идиот! Хочешь перекрещусь? Я человек верующий -- ты знаешь... -- Не крестись -- я видел мизансцену. Я обещал, в следующий раз я тебя убью. Так что молись, говно! -- Левушка, ну вспомни о чувстве юмора. Через пять минут ты будешь хохотать над тем, что сейчас говоришь! -- Я возможно. А ты уже нет. Потом я раскаюсь. Наверное, когда тебя будут хоронить, я даже буду плакать. -- Ну что ж мне теперь делать, совсем с ней не общаться?.. Мы же все-таки коллеги!.. И цивилизованные люди... -- В цивилизованных странах за это убивают. Я придерживаюсь правил. Если я тебя не убью, я не смогу жить. -- Хорошо, ударь меня по морде. Если тебе будет легче, ударь меня по морде. Только не сломай нос... -- Бить я тебя, сволочь, не буду. Это малоэффективно. Я сделаю, как обещал. Я отрублю тебе голову!.. Глухой удар, долгий надсадный крик, и черноту прорезает яркая полоска света: видимо, кто-то, перепуганный, там, в глубине этой плотной черноты, опасливо прикрыл дверь. И этот далекий луч, как магниевая вспышка, высвечивает близкое, в полэкрана, лицо. Лицо вампира. Меловая маска с красными губами. На щеке алеет карминное сердечко. Подведенные фиолетовые глаза расширены от ужаса. Словно упырь, застигнутый рассветом, обладатель мелового лица кидается в спасительную черноту... Но вот уже взбудораженная темень перестает быть теменью -- то тут, то там хлопают двери, света становится больше, отдельные возгласы перерастают в гомон. По освещенному коридору, мимо распахнутых гримуборных несется белая маска с красным ртом и надломленными бровями. За маской хрипло дыша, неотступно следует толстый человек в странной белой хламиде. Лицо толстяка в крупных каплях пота, мятежные кудри пляшут вокруг лысины, как язычки пламени на ветру. В вознесенной руке, неотвратимый, как судьба, поблескивает топор. ...С грохотом захлопывается за белой маской дверь гримуборной и захлопывается как нельзя более вовремя, ибо уже в следующую секунду в нее с визгом врубается топор... -- Все равно я убью тебя, мерзавец!.. Я тебя приговорил!.. Это только отсрочка, ты понял?.. Я отрублю тебе голову и пошлю твоей семье!.. Толстый Левушка, как рыбина в сетях, бьется в руках перепуганных коллег. -- Отрубишь и пошлешь, -- соглашается рассудительный Андрей Иванович Нанайцев, заслуженный артист Российской Федерации. -- Но эффекта, к сожалению, не увидишь. Потому что будешь заготавливать древесину в Коми АССР. -- Прости меня, Лев, но ты все-таки очень не Пушкин, -- огорченно сетует Элла Эрнестовна, супруга Андрея Ивановича, также заслуженная артистка, но другой республики. -- Топор -- это непарламентарно. В таких случаях вызывают на дуэль. -- В таких случаях вызывают на партком, -- парирует Федяева. -- Такого циничного адюльтера у нас еще не было. К тому же Гордынский очень скверный актер. Убивать -- это, конечно, слишком, но выгнать его необходимо... ...В дверь гримуборной Гордынского скребутся две молоденькие актрисы Аллочка и Ниночка. Их симпатии однозначно на стороне жертвы. -- Игорь, открой, это Алла и Нина!.. Игорь, не бойся, его держат!.. Игорь, почему ты молчишь?.. Игорь, мы сейчас вызовем "скорую помощь"!.. Дверь, со всаженным в нее топором, нервно распахивается, впускает Аллочку и Ниночку и тут же захлопывается вновь. -- Я Левушку понимаю, -- раздумчиво говорит Тюрин, -- мужчина должен как-то реагировать... В конце концов, пока Гордынский в театре, мы не можем быть спокойны за своих жен!.. -- За свою ты можешь быть спокоен, -- огрызается жена Тюрина, вздорная особа с невнятным лицом. -- У тебя жена не блядь! Все прут на Гордынского, а про нее ни слова!.. Дверь гримуборной Гордынского снова распахивается, на пороге появляются Аллочка и Ниночка. -- Срочно врача! -- глаза у Аллочки круглые и блестящие, подбородок нервически подергивается, но в голосе сдержанность и значительность. Таким голосом создают панику, желая ее погасить. -- Игорь истекает кровью!.. Кажется, он задел ему сонную артерию!.. -- Какую артерию, что она плетет?.. -- неуверенно лепечет толстый Левушка. Он с ужасом начинает чувствовать, как легкий морозец бежит по его лысине, покрывая мгновенным инеем еще недавно влажный венчик кудрей. -- Не знаю я никакой артерии!.. Да я к нему пальцем не прикоснулся!.. -- Ты прикоснулся топором! -- Федяева на глазах проникается состраданием к Гордынскому. -- Не надейся, что мы это замнем!.. Я лично тебя посажу, мерзавец! Алла, Нина, звоните в "скорую"!.. Толпа актеров отшатывается от Левушки -- таково уж свойство любой толпы -- мгновенно и чистосердечно менять пристрастия! -- и устремляется в гримуборную к Гордынскому. Игорь лежит на диване, вытянувшись, как покойник. Трагические глаза его темны, как две чернильницы, меловое лицо залито кровью. Толпа расступается, и в конце живого коридора мы видим потного, взъерошенного, раздавленного всем происшедшим бедного Левушку. Под шпицрутенами взглядов он подходит к дивану и внезапно бухается перед Игорем на колени. -- Прости меня, Игорь, -- глотая слезы, сипло говорит Левушка и смотрит на Игоря страдающими глазами. -- Я скотина, я подлец... Я никогда не думал, что способен поднять руку на человека... -- Бог простит, Левушка, -- печально и растроганно отвечает Игорь, и по лицу его тоже катятся слезы. -- Я на тебя не в обиде... Просто морду жалко, через неделю съемки... -- Съемки? -- ахает Левушка. -- У тебя съемки? А я тебя искалечил... Я хочу умереть... Пусть меня расстреляют... У нас еще есть расстрел?.. -- Не мучай себя, Левушка, -- Игоря душат слезы, но он заставляет себя говорить. -- Каждый может ошибиться... Черт, какая слабость... Видимо, от потери крови... Игорь вяло кивает головой куда-то в сторону, но все безошибочно поворачиваются к умывальной раковине: внутренняя поверхность ее красна от крови... И тут с Левушкой происходит какая-то внутренняя метаморфоза, он весь поджимается, как перед прыжком, обводит присутствующих лихорадочно горящими глазами, встает с колен... и кидается к гримерному столику. С грохотом летят на пол ящики, коробки с гримом, дезодоранты... Наконец, счастливый и усталый, как Данко, которому хоть и с трудом, но удалось разломить свою грудную клетку, Левушка поднимает высоко над головой флакончик с алой жидкостью... -- К-р-ровь? -- яростно кричит Левушка. -- Вот она, твоя кровь, ублюдок! И цена ей один рубль двадцать копеек!.. И производится она на химкомбинате имени Клары Цеткин!.. А теперь я тебе покажу, какой бывает настоящая кровь! Гордынский кидается к двери, кто-то виснет у него на руках -- толпа не терпит очевидного неблагородства. Левушка, держа над головой флакон, пытается пробиться к Гордынскому, ему мешают -- ив толпе находятся милосердные души... Странно размалеванные лица... Эксцентрические одежды... Неадекватные реакции... Нелюди. Привидения. Артисты. Вступительные титры фильма: СУКИНЫ ДЕТИ Коробки с гримом. Карандаши и кисточки. Батареи лосьонов и дезодорантов. Бижутерия. Широко распахнутый глаз. Касание кисточки -- и глаз становится темнее, таинственнее, глубже... В женской гримуборной расположились четверо актрис. Это уже известные нам Аллочка и Ниночка; затем громогласная Сима Корзухина, неиспорченное дитя природы, неутомимый солдат справедливости, уроженка южной провинции, умудрившаяся сохранить родной говор даже в условиях столичной сцены; и, наконец, Елена Константиновна Гвоздилова, театральная прима, любимица критики, европейская штучка, ухоженная и уравновешенная, с хорошо отработанным выражением утомленной иронии в глазах. -- Это потому, что она доступная, -- Алла продолжает обсуждение недавних событий. -- Мужики это очень ценят. Ты можешь быть какая угодно страшная, но если ты подвижна на секс... -- Алл, не завидуй! -- Нина старательно выводит на выбеленной щеке черную розочку. -- Танька красивая. От нее еще в институте все дохли... -- И-их, дурынды! -- не выдерживает Сима. -- Зла на вас не хватает!.. Мы же революционный театр, на нас билетов не достать, а у вас все разговоры на уровне гениталий!.. -- При чем тут гениталии? -- вяло обижается Аллочка. -- Тут человека чуть не убили!.. Вы же не видели, а говорите... -- Ужас, ужас! -- без всякого ужаса подтвердила Ниночка. -- Когда Лев Александрович выскочил с топором, я прямо чуть не описалась! -- Вот они, борцы за идею! -- стонет Сима, схватившись за голову. -- Шеф кровью харкал, чтобы создать театр, а они превратили его в бордель! -- Будем объективны, Симочка, -- не поворачивая головы, ровным голосом произносит Елена Константиновна. -- Рыба, как известно, гниет с головы. Нельзя руководить театром, находясь полгода в Англии... -- Ах, вот ты как заговорила! -- у Симы в глазах запрыгали зеленые сатанинские огоньки. -- Хозяин за дверь -- лакеи гуляют?.. Или тебя в другой театр поманили, независимая ты наша?.. -- Сима, если вам не трудно, давайте останемся на "вы", -- также бесстрастно произносит Елена Константиновна. -- Никуда меня не поманили. Просто я не люблю патриотического кликушества. -- Видали, девки? -- Симе нужна аудитория, и она незамедлительно берет в союзницы Аллочку и Ниночку. -- Корабль еще не тонет, а крысы уже бегут с корабля!.. * В другой гримуборной, сложив руки на коленях и опустив очи долу, сидит умытый и причесанный Игорь Гордынский. Весь он исполнен смирения и покорности, как монастырский послушник, случайно опоздавший к молитве, и видно, что он себе в этом качестве чрезвычайно нравится. Перед Игорем гневно вышагивает Федяева, которая за маской вполне убедительного гнева тоже никак не может скрыть удовольствия от нечаянно выпавшей ей общественной нагрузки. -- Ты учти, ситуация накалилась до предела, -- говорит Федяева. -- Актеры тебя терпеть не могут. В особенности мужчины! -- Зато женщины меня терпят, -- застенчиво улыбается Игорь. -- А женщины -- лучшая половина человечества... -- Ты не юродствуй! -- пытается осадить его Федяева. -- Еще один скандал -- и вылетишь из театра. Это я тебе обещаю! -- Неисповедимы пути твои, Господи! -- вздыхает Игорь. -- Может, и вылечу. А может, и все вылетим... -- Это что за намеки? -- настораживается Федяева, и лицо ее покрывается пунцовыми пятнами. -- Что ты городишь?.. Куда это вылетим?.. -- В трубу, Лидия Николаевна! -- Игорь впервые отрывает глаза от пола и смотрит на Федяеву. -- Би-Би-Си слушать надо!.. * В следующей гримуборной происходит бурное объяснение между Левушкой и его женой Татьяной. Вряд ли по ее поведению мы смогли бы определенно заподозрить ее в супружеской неверности -- нет, она ведет себя так, как в подобной ситуации вели бы себя все остальные жены, но что сразу бросается в глаза, -- это то, что она действительно очень красива. -- Нет, было!.. -- Левушка бьется в истерике, но бьется, так сказать, шепотом, памятуя, что на крик опять могут сбежаться участливые коллеги. -- И не смей мне врать!.. Господи, да пусть бы это был кто угодно, только не этот пошлый дурак с оловянными глазами!.. -- Левушка, ну перестань себя мучить! -- Татьяна разговаривает с мужем тоном, каким терпеливые няньки уговаривают, увещевают избалованных дитятей. -- Дать тебе валокордин?.. Что я должна сказать тебе, чтобы ты успокоился? -- Я уже никогда не успокоюсь! -- огромное тело Левушки сотрясается от рыданий. -- Я обречен носить в себе этот ужас всю жизнь! Ты меня убила, понимаешь?.. -- Ты сам себя убиваешь, -- Татьяна украдкой смотрит на себя в гримерное зеркало и незаметно поправляет локон. -- Сейчас у тебя подскочит давление, и ты не сможешь репетировать. А все из-за твоего больного воображения... -- Я тебя понимаю! -- сквозь слезы разглагольствует Левушка. -- У тебя толстый, лысый, некрасивый да еще и ревнивый муж!.. Если бы у меня была такая жена, так я -- я бы ее ненавидел!.. -- А вот я тебя обожаю! -- Татьяна мгновенно и точно принимает кокетливый Левушкин пас. -- Такой уж у меня испорченный вкус. Глупенький ты мой, глупенький... Ну, иди ко мне!.. Татьяна с силой привлекает мужа к себе, и он утомленно затихает у нее на груди, как ребенок, изнуривший себя долгим плачем, причину которого он уже успел позабыть... * По бесконечным театральным коридорам стремительно и сосредоточенно движется молчаливая группа людей, чей облик сразу же выдает в них представителей иного, не театрального мира. Шляпы, плащи, галстуки, кейсы. На лице у каждого -- выражение брезгливой усталости. Как ни схожи они между собой, но среди них можно выделить главного у него брезгливые складки ярче, чем у остальных. При некотором напряжении в группе можно разглядеть и женщину -- ее выдает отсутствие шляпы и высокая прическа. Сопровождает группу директор театра. Он хорохорится, развлекает гостей, много и бестолково говорит -- словом, изо всех сил пытается выглядеть хозяином положения, но по его растерянному лицу видно: пришельцы явились не с добром... * Актерский буфет -- это место, которое дает, пожалуй, наиболее выразительное представление о том, что такое театр изнутри. Простой человек с улицы вряд ли сходу разберется, кто эти люди. Персонажи средневековой мистерии, маски комедии дель арте, обитатели иных миров или выходцы из преисподней -- нечто разноцветное, буйное, орущее, из которого глаз не способен выхватить ни одного нормального лица, ни одного обычного костюма. Есть тут и малый мир, гомонящий, визжащий, путающийся под ногами -- это актерские дети. Впрочем, малый мир внешне почти не отличается от взрослого -- те же экстравагантные лохмотья, те же размалеванные лица... -- К вам можно? -- к одному из столиков подходит лохматый молодой человек в цепях и набедренной повязке. Это Боря Синюхаев, вечный театральный кочевник, летучий голландец сцены, неугомонный искатель удачи, сменивший уже шесть театров и готовящийся расстаться с седьмым. -- К вам можно? Благодарю вас. Ну что, Андрей Иваныч, финита ля комедия?.. Вы уж, если что, возьмите меня в зайчики, ладно?.. Андрей Иванович Нанайцев, сосредоточенно поглощающий котлету, не сразу улавливает драматический смысл сказанного. -- В какие зайчики, Боря? -- А в елочные. Ну-ну, все же знают, что у вас отработанный номер. Вы -- Дед Мороз, Элла Эрнестовна -- Снегурка. А я мог бы зайчиком, хоть седьмым от начала... -- Ты, Боря, не мог бы! -- обрывает с другого столика Тюрин. -- Зайчик -- серьезная роль. Надо же все-таки взвешивать свои возможности, нельзя же так зарываться!.. -- А в связи с чем вас потянуло в зайчики? -- интересуется Элла Эрнестовна. -- А в связи с закрытием театра! -- Боря удивленно поднял брови. -- Товарищи, вы что, с Тибета?.. Читали последнее интервью нашего главного в английской газете "Гардиан"? -- Мы "Гардиан" не выписываем! -- гордо сообщает жена Тюрина. -- Вы еще скажите, что и Би-Би-Си не слушаете! -- Боря пытается привлечь внимание сидящих за другими столиками. -- А я слушал. Случайно. Всего не разобрал, но смысл у них такой: министерство культуры -- говно, управление -- само собой говно, и вообще все начальство -- говно!.. -- Яркая мысль! -- индифферентно констатирует Элла Эрнестовна. -- Но самое-то интересное, -- продолжает Боря, -- он там и нас приложил. Артисты, мол, ленивые, невежественные, лишены, мол, гражданского чувства. За точность не поручусь, но в целом примерно так... -- А что вы имеете возразить? -- печально спрашивает Андрей Иванович. -- Такое уж мы племя!.. С грохотом летят на пол столовые приборы и тарелки, и над одним из соседних столиков вырастает разъяренная Сима. -- Где это ты слышал, подонок? -- слова ее обращены к Боре, но тот благоразумно делает вид, что увлечен едой. -- Ну кого вы слушаете? Он же платный стукач, а вы тут развесили уши! -- Ну, пошло-поехало, -- вздыхает жена Тюрина. -- Тронули какашку! -- Сима, окстись! -- Федяева вмешивается в разговор, как всегда, вовремя, ибо безошибочно чувствует, когда наступает заветная минута воспитывать и определять. -- Ты что, полоумная? Человек не сам это придумал, а слышал по радио! -- Ни черта он не слышал! -- заходится Сима. -- Это все кагебешные штучки! Это ему такое задание дали -- распространять поганые слухи!.. У-у, стукачина! -- Серафима Михайловна, -- тихо говорит Элла Эрнестовна. -- Ну зачем вы так? -- Да Борька не обижается, -- успокаивает Эллу Эрнестовну Тюрин. -- Мы у нее все стукачи, причем все платные. Вот черт, весь театр стучит, а жить все равно не на что! -- Надо срочно раздобыть телефон шефа! -- голосом, не терпящим возражений, заявляет Федяева. -- Я имею в виду лондонский телефон! -- И что мы ему скажем? -- саркастически улыбается Боря. -- Прилетайте скорее, Георгий Петрович! Соотечественники заждались! В особенности на Лубянке! -- Во, слыхали! -- снова взвивается Сима. -- Типичные речи стукача! Чтобы говорить такое вслух и при этом не сесть -- нужно иметь специальную лицензию! -- Серафима Михайловна, чтобы говорить вслух то, что несете вы, нужно тоже иметь лицензию, -- вежливо говорит Борис. Сима захлебывается от ненависти и на минуту умолкает. -- Как хотите, а позвонить надо, -- настаивает Федяева. -- Театр не может существовать без его создателя. Должны же артисты знать, на каком они свете... -- Наивные, Господи... -- морщится жена Тюрина. -- Он прямо обрыдается вам в трубку. -- Но все-таки будет хоть какая-то ясность, -- неуверенно поддерживает Федяеву Элла Эрнестовна. -- Да и так все ясно! -- Боря отодвигает от себя тарелку и вытирает салфеткой губы. -- Шефа лишают гражданства, а сюда пришлют другого главного. И весь сказ! Сценарий уже давно утвержден. -- Нет, позвольте! -- горячится Федяева. -- Мы же не стадо овец, с нами обязаны считаться! Такого просто не может быть! -- В этой стране все может быть! -- мрачно усмехается Боря. -- Неужели вы всерьез считаете, что они держат нас за людей? Мы для них -- шуты гороховые!.. -- Боря, никогда не говорите "в этой стране", -- морщится Андрей Иванович. -- Вы так мало похожи на иностранца... -- А что вас покоробило, Андрей Иванович? -- удивляется Боря. -- Непатриотичный оборот?.. Но вы же человек свободных взглядов, сами отсидели одиннадцать лет... -- Боря, вы с такой легкостью говорите "отсидели", -- тихо вмешивается Элла Эрнестовна, -- как будто Андрей Иванович отсидел ногу... -- Да вернется он, вернется! -- кричит Сима. -- Ничего ему не сделают! Ты слышала это интервью? И я не слышала!.. И никто не слышал!.. -- Гордынский тоже слышал, -- меланхолично замечает кто-то. -- Андрей Иваныч! -- к столику Нанайцева пробирается помреж Тамара. -- Вас срочно к директору!.. * ...Едва переступив дверь в кабинет директора, Андрей Иванович безошибочным чутьем старого театрального домового и еще более безошибочным чутьем старого лагерника определяет: случилось что-то неладное, и не просто неладное, а совсем скверное, что случается далеко не каждый день. Внешне вроде бы ничего не изменилось, все на своих привычных местах... Финская мебель, фестивальные призы, заграничные афиши... Гости в директорском кабинете тоже явление обычное, можно сказать, ежедневное... На столе сияют золотые коньячные рюмочки, глубокой морской зеленью мерцает тархун, но это тоже появляется здесь не только по большим праздникам... И все-таки в сердце Андрея Ивановича, как пузырьки в газировке, начинают бешено колотиться крохотные иголочки страха... -- Входите, входите, Андрей Иваныч, -- голос директора бодр и приподнят, но при этом лицо почему-то почти свекольного цвета. -- Знакомьтесь, товарищи: это Андрей Иваныч, наш парторг... Ну, товарищи из райкома его знают... -- И мы знаем! -- с доброжелательной гримасой кивает единственная во всей компании дама. -- В кино иногда выбираемся... Очень приятно видеть вас, так сказать, живьем!.. -- Анна Кузьминична из горкома, -- продолжает конферировать директор. -- А это Юрий Михайлович... Это наш покровитель... Наш куратор... Наш, так сказать... Тот, кого назвали Юрием Михайловичем, и в ком Андрей Иванович тотчас же угадал главного, демократично останавливает директора движением руки -- это, мол, суета, дело, мол, не в титулах, есть проблемы поважнее... -- Извините, что я в таком виде! -- запоздало спохватывается Андрей Иванович. -- У нас ежедневные репетиции... Мне сказали -- срочно, я не стал переодеваться... -- А что вы, собственно, репетируете? -- Юрий Михайлович, не мигая, смотрит на Андрея Ивановича. -- Насколько я понимаю, ваш главный режиссер находится в Великобритании? -- Ну, есть же и очередные режиссеры... -- поспешно вмешивается директор. -- Театр не может не репетировать. Люди потеряют квалификацию... -- Разумеется, без Георгия Петровича трудно, -- Андрей Иванович пытается выглядеть раскованным и независимым, но под немигающим взглядом куратора у него это плохо получается. -- Однако же мы пытаемся как-то существовать... И ждем его возвращения... -- А вы не ждите, -- бесцветным голосом советует Юрий Михайлович. -- Он не вернется. К тому же, вчера, приказом по министерству культуры он освобожден от обязанностей главного режиссера. Андрей Иванович затравленно глянул на директора, тот смотрел в окно и вытирал шею платком... Трое райкомовских о чем-то приглушенно переговаривались между собой... Дама из горкома заинтересованно разглядывала афишу... И только Юрий Михайлович так же в упор, не мигая, смотрел на Андрея Ивановича. -- Понятно, -- механически кивнул Андрей Иванович, хотя в голове у него шумело, ничего-то ему не было понятно. -- И что же теперь будет?.. -- Об этом мы еще поговорим. А пока срочно соберите партком на предмет исключения Георгия Петровича из партии. Решение принято наверху, но провести его надо через первичную парторганизацию. * Перед дверью парткома застыла молчаливая группа актеров. Те же живописные лохмотья, те же размалеванные лица. Еще минута -- и будет казаться, что это всего лишь цветная фотография, но нет, щелкнул дверной замок -- и вся группа пришла в движение, отхлынула от двери, образовала живой коридор... Сквозь коридор проходит начальство во главе с Юрием Михайловичем. Чувствуется, что им неуютно пробираться сквозь эту странную, разрисованную, полуголую и враждебно настроенную толпу. Вслед за начальством появляются члены парткома. Они идут молча, гуськом, не поднимая глаз, впереди, осунувшийся и постаревший, идет Андрей Иванович. Элла Эрнестовна кидается к нему и, как сестра милосердия -- раненого, принимает его на плечи. -- Ну что? -- пытает одного из членов парткома Тюрин. -- Кто был за, кто был против? -- Все -- за! -- вяло отвечает член парткома. -- И попробовали бы не проголосовать... -- Исключили? -- ахает Сима. -- Ах вы, гадье!.. Ах вы, твари позорные!.. -- Был бы у тебя партбилет, -- огрызается другой член парткома, -- ты бы по-другому заговорила!.. -- У меня партбилет? -- хохочет Сима. -- Да я с таким, как ты, на одном гектаре... На кой мне он нужен, если из людей делает таких вот нелюдей? -- Не усугубляй, Сима, -- мягко говорит Левушка. -- Им и так тошно. Еще не вечер, еще не вечер... Будем бороться... -- Отборолись! -- не унимается Сима. -- Это вы при шефе были борцы!.. А без него вы -- мразь!.. -- Надо срочно написать в Политбюро, -- пытается взять ситуацию в свои руки Федяева. -- С просьбой о пересмотре... -- Лучше в ООН, Лидия Николаевна, -- серьезно советует Гордынский. -- Быстрее отреагируют. -- А что теперь с нами будет? -- кокетливо вопрошает Аллочка. -- Мы теперь тоже вроде как бы враги народа. -- Что-нибудь придумают, -- в тон ей отвечает Ниночка. -- Может, сошлют, может, расстреляют. -- Скорее всего, сошлют! -- авторитетно поддерживает разговор Боря. -- Будут предлагать точки -- проситесь в Англию. * ...На одном из столиков в гримуборной Андрея Ивановича разложена целая аптечка, над которой хлопочет переполошенная Элла Эрнестовна. Сам Андрей Иванович полулежит на диване, руки теребят диванную обшивку, на лбу -- бисеринки пота. -- Да нормально, Элла, -- успокаивает он жену, хотя самого колотит крупная дрожь. -- Под лопаткой уже отпустило... Много нитроглицерина тоже нельзя, может быть коллапс... Ты знаешь, это было, как гипноз... Вот он смотрит на меня, и я чувствую, как язык у меня деревенеет... У него такой взгляд... нехороший взгляд... как у тех... -- Это страх, Андрюша, -- Элла Эрнестовна промокает платком влажный лоб мужа. -- Это на всю жизнь. Ты уж смирись с этим, побереги сердце... -- Он зачитал нам какую-то ерунду... Цитаты из западных газет... В общем, я плохо помню... А потом предложил голосовать... И рука у меня поднялась сама собой... И все подняли руки. Хотя нет, один был против. Коля Малинин. Монтировщик. -- Не будь ребенком! -- увещевает мужа Элла Эрнестовна. -- Ты думаешь, от вас что-то зависело?.. Да они исключили бы Георгия Петровича и без вас!.. Ваше голосование -- пустая формальность!.. -- Да пойми, Элла, -- стонет Андрей Иваныч, -- им было важно сделать это нашими руками!.. Чтобы показать нам, какие мы ничтожества!.,. И они этого добились. Да, собственно говоря, и не добивались. Просто цыкнули -- и мы тут же упали на карачки!.. Господи, какой стыд!.. -- Прекрати, Андрей! -- Элла Эрнестовна переходит на шепот. -- Ты же знаешь эту машину. Она раздавит всякого, кто будет ей сопротивляться. Ты однажды уже попробовал. Пусть пробуют другие!.. * По радиотрансляции -- настойчивые звонки. Татьяна в своей гримуборной поспешно натягивает на себя какую-то хламиду. Оглядывает себя в зеркале. Поправляет волосы. Пудрит нос. "Ку-ку!" -- Татьяна резко поворачивается и видит высовывающуюся из-за вешалки физиономию Гордынского. -- Ты с ума сошел! -- ахает Татьяна. -- Тебя ж могут увидеть!.. А ну, выматывайся немедленно!.. -- Сейчас время пик, -- объясняет Игорь. -- Все на прогоне. -- И тут же меняет тон: -- Тань, только один вопрос: когда мы увидимся? -- Никогда, Игорь, -- Татьяна снова поворачивается к зеркалу. -- И не задавай больше никаких вопросов. -- Вот это да! -- лицо у Игоря вытягивается. -- Так-таки и никогда? Напугал тебя наш мавр!.. -- Я не хочу доставлять Леве неприятные минуты. И так весь театр шушукается. -- А обо мне ты подумала? -- вскрикивает Игорь. -- Или мои переживания тут не в счет?.. -- Ты -- другое дело, -- парирует Татьяна. -- Ты -- свободный человек. И потом -- я люблю мужа. -- Что ты говоришь! -- ехидничает Игорь. -- Оказывается, ты любишь мужа!.. Не поздновато ли прозрела? -- А ты и в самом деле пошляк! -- Татьяна брезгливо разглядывает Игоря в зеркале. -- Правильно про тебя говорят: пошлый дурак с оловянными глазами... -- Это кто же так говорит? -- последние слова задели Игоря за живое. -- Уж не Левушка ли? В таком случае можешь передать ему, что он благородный умник с натуральными рогами!.. Вот этого говорить не следовало, тут Игорю явно изменило чувство меры. Он не успевает даже осмыслить сказанное. а в руках у Татьяны уже матово поблескивают щипцы для завивки волос. -- Пошел вон! -- приказывает Татьяна. -- Немедленно пошел вон, или я за себя не отвечаю! Вслед за тем щипцы действительно летят в сторону Гордынского, но он уворачивается. -- Правильно, -- бормочет Игорь, потихоньку перемещаясь к двери, -- один с топором, другая -- со щипцами... Вполне в духе вашей семьи!.. Интересно, чем будут швыряться ваши дети... В дверь, которая за ним поспешно захлопывается, летит флакон дезодоранта. * -- Продали, подлюки! -- стоя под горячим душем, Сима так яростно намыливает голову, как будто именно она главная виновница случившегося. -- С потрохами продали! Ну ничего, вернется шеф -- вы еще попляшете!.. -- Ребята не виноваты, Серафима Михайловна! -- робко вступается Аллочка. -- Они сами испереживались... Но что они могли сделать? -- Может, еще можно что-то исправить? -- Ниночка косится на Гвоздилову. -- Написать самому Черненко? Как вы считаете, Елена Константиновна? -- Я считаю, что когда актрисы разговаривают о политике -- это уже смешно, -- снисходительно отвечает Гвоздилова. -- Но вдвойне смешно, когда они делают это в голом виде... -- Ах, тебе смешно? -- Сима задохнулась от ярости. -- Ну еще бы!.. Мы такие интеллектуальные, мы читаем Брохеса, остальное нам до лампочки! Правильно тебя шеф ненавидел! Гвоздилова пожимает плечами, спокойно выключает воду и, не удостоив Симу ответом, выходит в раздевалку. -- Как вам не стыдно! -- срывается Аллочка (как и большинство молодых актрис в театре, она испытывает перед Гвоздило-вой благоговейный трепет). -- Елена Константиновна -- воспитанный человек, а вы -- базарная торговка! -- Вы просто завидуете Елене Константиновне! -- поддерживает подругу Ниночка. -- Завидуете ее успеху!.. Ее все уважают, а вас -- нет! -- Я завидую? -- поперхнулась Сима. -- Матрешки, да вы в своем уме?.. Я завидую этой вяленой медузе? Аллочка и Ниночка переглядываются и, не сговариваясь, выскакивают в раздевалку, оставив Симу в гордом одиночестве. -- Бегите, бегите, шпана! -- напутствует их Сима. -- Поносите шлейф за своей старенькой королевой!.. * В раздевалке Гвоздилова, уже накинувшая на себя халат, растерянным взглядом обводит пустые полки своего шкафчика. -- Девочки, простите, вы не видели... Я отлично помню, что положила их вот сюда... В общем, у меня пропали трусики. -- Это Серафима! -- уверенно говорит Аллочка. -- Рупь за сто, это ее каверзы! -- Серафима Михайловна! -- кричит Ниночка. -- Вы случайно не видели трусики Елены Константиновны? Из душевой доносится довольный смешок -- Сима взяла реванш. -- Это французские, что ли? -- отзывается Сима. -- Как же, видела! Они просили передать, что улетают в Париж искать себе задницу поприличней!.. -- Жалко Симу, -- неожиданно говорит Гвоздилова. -- Она очень хороший и искренний человек. Но ей мешает то, что она борется со всеми сразу... * А в душевой мокрая, голая, несчастная Сима отчаянно стучит кулаком в кафельную стену: "Суки вы!.. Суки продажные!.. Трусы!.." * ...У стенда, где вывешиваются наиболее сенсационные вырезки из журналов и газет, скучилась огромная толпа. Все разговаривают шепотом, как на похоронах, подходят все новые люди, и каждый пробивается поближе к стенду, чтобы собственными глазами прочитать те роковые пять строк, которые уже выучены всеми наизусть: "Указом Президиума Верховного Совета СССР... лишить гражданства... за оскорбительные выпады в адрес..." -- Все! -- констатирует мрачно Боря и обнимает за плечи притихшего Левушку. -- Амба!.. Теперь они могут делать с нами все, что захотят! * ...И снова по бесконечным тоннелям, коридорам и переходам театра нервной рысью несется начальственная группа. Шляпы, плащи, кейсы. Где-то сбоку семенит директор, показной удали в нем заметно поубавилось, весь он как-то обмяк и сник, поэтому путешествие происходит в полном молчании. * ...В огромном репетиционном зале собралась вся труппа. Ни покашливания, ни шушуканья, ни скрипа стульев, как это обычно бывает, когда в зале собирается много людей, -- тишина. На первый взгляд может показаться, что там, куда сейчас устремлены взгляды актеров, происходит нечто завораживающее, притягательное, необычное -- словом, нечто такое, от чего нельзя отвести глаз. Но вот камера берет обратную точку, и мы видим, что ничего необычного там нет: напротив неподвижной и безмолвной труппы -- такой же неподвижный и безмолвный президиум, состоящий из уже известной нам начальственной пятерки. Пауза затягивается, становится двусмысленной, начинает заполняться опасной энергией. -- Ну что же, товарищи... -- Юрий Михайлович окидывает аудиторию взором доброжелательной Горгоны. -- Поскольку никто из вас не желает выразить свою точку зрения на случившееся, то я позволю себе сделать одно деловое сообщение. В связи с лишением гражданства Рябинина Георгия Петровича, соответствующие инстанции приняли следующие решения. Первое. Снять фамилию Рябинина с афиши театра... -- Как это снять? -- вскакивает Сима. -- Он же создал этот театр! Его фамилию знает весь мир! -- Возможно, -- мягко соглашается Юрий Михайлович, -- хотя, думаю, вы сильно преувеличиваете. Но согласитесь, что фамилия антисоветчика на советской афише -- это недопустимая вещь. К тому же, Рябинин больше не главный режиссер театра. Второе. Исключить из репертуара все спектакли, поставленные Рябининым. -- А что же останется? -- выкрикивает с места Левушка. -- У нас все спектакли поставлены Рябининым. И только три -- другими режиссерами. -- Вот это и есть ваш прожиточный минимум, -- терпеливо объясняет Юрий Михайлович. -- Во всяком случае, до прихода нового главного режиссера. И, наконец, третье. Репетиции новых спектаклей, начатых Рябининым до его отъезда, немедленно прекратить... -- Это никак невозможно! -- с жаром возражает Федяева. -- Артисты должны репетировать. Иначе половина из нас останется без работы! -- Странно все-таки получается, -- словно ни к кому не обращаясь, раздумчиво говорит Юрий Михайлович. -- Вы готовы говорить о чем угодно, только не о существе вопроса. А ведь поступок вашего бывшего шефа касается в первую очередь именно вас. В редакции центральных газет поступили уже десятки тысяч писем от трудящихся с резкой оценкой возмутительного поведения Рябинина... -- Можно вопрос? -- простодушно спрашивает Гордынский. -- А откуда трудящиеся узнали о возмутительном поведении Рябинина?.. Я внимательно слушаю советское радио, читаю и выписываю газеты -- там ничего про это не говорят!.. Оглушительная пауза, наступившая вслед за репликой Игоря, вдруг взорвалась чьим-то звонким смешком. Засмеялся Боря, открыто и без страха глядя в гипнотические глаза Юрия Михайловича... Засмеялся Левушка... Засмеялась Татьяна... Усмехнулся Андрей Иванович... Улыбнулась Гвоздилова... Сообразив, в чем дело, в голос захохотала Сима... И вот уже вся труппа заходится в хохоте, он идет волнами откуда-то из задних рядов, докатывается до президиума, обрушивается на него и откатывается вновь, чтобы через секунду вернуться новой оглушительной волной... Зафиксируем это вечное историческое противостояние. Хохочущая аудитория и окаменевший президиум. Сумасшедшие и здравомыслящие. Шуты и начальники. * ...В актерском фойе труппа собралась на экстренный междусобойчик. Затурканный директор, сложив руки умоляющей лодочкой, тщетно пытается утихомирить актеров. -- Товарищи, Юрий Михайлович... м-м... выразил желание побеседовать с рядом актеров... м-м... с глазу на глаз... Огромная просьба, товарищи, ведите себя сдержанно и корректно!.. -- Петр Егорыч! -- неожиданно спрашивает Федяева. -- А что это за анонимные люди в театре?.. Кто их пропустил? Чуть в стороне демонстративно скучает группа молодых людей физкультурного вида. Все они в чехословацких костюмах и с короткими прическами. На лице у каждого присутствует яркое выражение незаинтересованности. -- М-м... это я их пропустил... -- в замешательстве мямлит директор. -- Мне позвонили из... м-м... В общем, товарищи просто контролируют ситуацию... * ...Юрий Михайлович вонзает в Левушку свой немигающий взгляд, и тот съеживается, как устрица, в которую воткнули вилку. -- Нет, Лев Александрович, отмалчиваться вы не имеете права. Театр должен как-то обозначить свою гражданскую позицию. Скажем, написать коллективное письмо в газету... -- Я не люблю коллективные письма, -- быстро говорит Левушка. -- Это ложь и гадость. Каждый обязан иметь свою точку зрения. -- И какова же ваша точка зрения на поведение Рябинина? -- любопытствует Юрий Михайлович. -- Надеюсь, она не слишком расходится с точкой зрения партии и правительства? -- Слишком, -- обреченно отвечает Левушка. -- В поведении Рябинина нет никакой крамолы. Я считаю, что правительство должно вернуть ему гражданство!.. И извиниться перед ним!.. -- Занятная идея! -- сочувственно кивает Юрий Михайлович. -- И вы надеетесь увлечь правительство этим проектом? -- Не знаю, -- искренне сознается Левушка. -- Видимо, надо обратиться к общественности. Люди должны знать правду! -- Скажите, а как вы относитесь к Гордынскому? -- неожиданно меняет тему Юрий Михайлович. -- Что он из себя представляет? -- Игорь? -- вопрос застает Левушку врасплох. -- Ну, как вам сказать... Человек как человек... А почему он вас интересует? -- Пытаюсь выяснить обстановку в театре, -- улыбается Юрий Михайлович. -- Говорят, что актер он средний... Да и человек так себе... -- Кто это говорит? -- Левушке становится нехорошо. -- Игорь замечательный актер и достойный человек. В театре его любят... -- Да ну? -- искренне удивляется Юрий Михайлович. -- И вы тоже?.. А с чего бы это вам гоняться за своим любимцем с топором? -- Это частный конфликт, -- багровеет Левушка. -- Он никого не касается... Я вообще не понимаю, к чему этот разговор... -- Не годитесь вы в Робеспьеры, Лев Александрович! -- словно не слыша Левушкиного пыхтения, продолжает Юрий Михайлович. -- Прежде, чем давать советы правительству, надо заслужить уважение собственной жены! -- Вы не смеете! -- высоким голосом кричит Левушка. -- Вы не смеете лезть в чужую жизнь! Я подам на вас в суд! -- Ступайте, Лев Александрович! -- Юрий Михайлович морщится, как от зубной боли. -- И подумайте относительно письма. Горком очень обеспокоен климатом в театре. И моральным, и политическим... * ...По театральному фойе, не обращая внимания на стриженых мальчиков в чехословацких костюмчиках, шествует долговязый молодой человек в очках и с фотоаппаратом. Его останавливают. Он что-то энергично объясняет, показывая рукой в сторону гримуборных, но видно, что его объяснения мальчиков не удовлетворяют. -- Это ко мне! -- спешит на выручку Гвоздилова. -- Корреспондент из "Советского экрана"!.. Пропустите, пожалуйста!.. Гвоздилова умеет приказывать, не приказывая. Мальчики улыбаются и разводят руками -- мол, сами понимаете, такая служба. Корреспондент