что его здесь ждали и что "пресс-конференции" не избежать... -- Толечка, вы не обидетесь, если я вас спрошу?.. -- у Эммы Григорьевны сдали нервы, и она кинулась напролом. -- Мне все-таки непонятно, как это вы решились?.. Жили вы жили, и вдруг срываетесь куда-то на край света!.. -- Ну, Париж -- не самый край... -- осторожно возразил Толик. -- И не самое дикое место с точки зрения цивилизации... -- Да, я понимаю... -- заторопилась Эмма Григорьевна. -- Там, конечно, и еда получше, и одежда поприличней... Но чужой язык, чужие нравы... Вас это не пугает?.. -- Это вас должно пугать!.. -- хихикнула Нина. -- Вот Толик уедет -- кто будет Ивана Васильевича на толчок сажать?.. Колька-то целыми днями на работе!.. -- Погодите, Нина!.. -- поморщилась Эмма Григорьевна. -- Это же психологически интересно!.. Человек бросает насиженное место и едет в чужую страну!.. Должны же быть мотивы!.. -- Мотив один, Эмма Григорьевна!.. -- усмехнулся Толик. -- Свобода!.. Не колбаса, не джинсы, а свобода!.. -- Ну, свободу каждый понимает по-разному!.. -- Эмма Григорьевна раскраснелась от полемического задора. -- Не знаю, что вы имеете в виду под свободой, но лично я, например... Я, например, свободна!.. -- Ой!.. -- Зинаида Михайловна аж задохнулась от возмущения. -- Синичка ты моя вольная!.. Она свободна!.. Говно из-под больного мужа выгребать -- вот вся твоя свобода!.. -- Фу, Зина!.. -- застрадала Эмма Григорьевна. -- Неужели нельзя без жлобства?.. -- А что, не так, что ли? -- не смутилась Зинаида Михайловна. -- Ну что ты в жизни видела, кроме своего тромбофлебита?.. А тоже мне -- рассуждает о загранице!.. -- Потому что я бывала за границей!.. -- запальчиво отпарировала Эмма Григорьевна. -- В Болгарии. По турпутевке. И представь себе, не потрясена!.. -- Правильно!.. -- согласилась Зинаида Михайловна. -- Ты бы еще в Пензу съездила!.. Болгария -- это ж соцлагерь!.. Братская страна!.. Что ты там увидишь?.. -- Не будем спорить!.. -- примирительно сказала Эмма Григорьевна, хотя по всему было видно, что ей хочется именно спорить. -- Но почему нужно покидать родину?.. Человек должен жить там, где он родился!.. -- А почему бы не допустить простую мысль, Эмма Григорьевна? -- Толик отхлебнул из кофейной чашки. -- Что никто никому ничего не должен?.. Человек живет однажды!.. Так пусть он живет, как ему нравится!.. -- Это опасная доктрина, Толечка! -- Эмма Григорьевна заполыхала, как печка, в которую плеснули керосину. -- А вдруг все захотят уехать на Запад?.. Кто же тогда останется?!. -- Умные уедут, дураки останутся... -- мрачно отозвалась Зинаида Михайловна. -- Вроде нас с тобой. Чтобы было на ком воду возить!.. -- Все не уедут!.. -- меланхолически сказала Нина. -- Да и на черта мы там нужны?.. Мы и здесь-то никому не нужны, а уж там... -- Ладно, пусть у нас плохо!.. -- Эмма Григорьевна сделала тактический маневр. -- Но тогда тем более грешно уезжать!.. Надо не бежать от трудностей, а преодолевать их!.. - Вот и преодолевайте!.. -- миролюбиво сказал Толик. Ходите на собрания, на демонстрации, на субботники!.. Славьте, пойте, стройте!.. А я не хочу преодолевать трудности!.. Не хочу и все!.. x x x ...В толчее шереметьевского аэропорта Толик совершенно растерялся -- он то подолгу торчал у центрального табло, мучительно пытаясь сообразить, почему там нет нужного ему рейса, то, путаясь в сумках и чемоданах, панически метался по залу, выспрашивая встречных, где ему следует проходить таможенный контроль... Тут была другая, незнакомая Толику Москва, страшно далекая от той, в которой он худо-бедно, но чувствовал себя хозяином. Эта другая Москва говорила по-английски, по-французски и по-немецки, она шуршала декларациями, загранпаспортами и валютой, она пахла духами, ликерами и виргинским табаком... Вот октябрятской поступью протопала японская делегация. Они шли слаженно и организованно, держась строго в затылок друг другу, и у Толика осталось впечатление, будто мимо пронесли глянцевую групповую фотографию... Вот величаво проплыли два арабских шейха. Гордые, надменные и молчаливые, они отрешенно смотрели вдаль и покачивали в такт ходьбе головами, словно передвигались не с помощью собственных ног, а ехали на верблюдах... А вот веселым разноцветным табунком проскакала скандинавская семья. Папа, мама и двое ребятишек -- все в чем-то немыслимо ярком, все ослепительно беловолосые и все неправдоподобно синеглазые, -- ну, прямо сказка Андерсена, настоящий игрушечный набор!.. На фоне этих красивых, нарядных и беспечных людей взмыленный Толик, навьюченный сумками и чемоданами, чувствовал себя как лимитчица из Караганды, случайно попавшая на гегелевские чтения... Толику сделалось тоскливо. Еще совсем недавно собственный отъезд представлялся ему событием исключительным и трогательным, пикантно украшенным завистью приятелей и слезами приятельниц... А вот теперь выясняется, что есть люди, для которых перелет через границу -- дело пустячное и будничное, что-то вроде того, как сделать укол или пройти флюорографию... Евпатий с Аглаей, конечно же, не приедут. И правильно сделают... Было бы глупо рассчитывать на их дружбу после всего, что произошло в тот ужасный вечер в мастерской... Правда, Евпатий пообещал дозвониться в Париж... Но пообещать он мог и просто так, для проформы, чтобы отвязаться... Евпатий появился в самую последнюю минуту, когда Толик уже стоял возле таможенного контроля. Он настырно пробирался через толпу, победительно выставив животик и растопырив коротенькие ручки, похожий на пожилого, но уверенного в себе пингвина... -- Здорово, Евпатий! -- у Толика сжалось сердце от благодарной нежности к старому приятелю. -- Я уж и не ждал! Оказывается, это очень гнусная вещь -- уезжать, когда тебя никто не провожает!.. А где Аглая?.. Толик даже не успел испугаться. Вопрос выскочил сам собой. Это был вопрос из того недавнего, счастливого и безмятежного прошлого, где все казалось простым и ясным, где говорили то, что думали, и где не надо было бояться неосторожных слов... -- Мы с Аглаей расстались, -- буднично сказал Евпатий. -- Да ты не бери в голову... Нормальная житейская ситуация... Сошлись, разошлись... -- Ты бросил Аглаю?.. -- почти искренне возмутился Толик. -- Но Аглая тут не при чем!.. Я же все наврал!.. Ты не должен был мне верить!.. -- А я тебе и не поверил, -- Евпатий избегал смотреть на Толика. -- Я поверил Аглае. Она сказала, что все это правда... Толик не нашел в себе смелости длить этот мучительный разговор. Евпатий поставил в нем слишком жирную точку. Таможенник уже пропустил арабского шейха, стоявшего в очереди перед Толиком, сзади обеспокоенно чирикали японцы, времени оставалось в обрез... -- Я позвонил в Париж... -- Евпатий решил, наконец, сменить тему. -- Андрей встретит тебя в "Шарле де Голле"... Ну, и поможет как-то устроиться на первое время... -- А как он меня узнает?.. -- Толик с простодушием ребенка уцепился за спасательный круг, брошенный ему Евпатием. -- Нужен какой-то пароль!.. Или опознавательный знак!.. -- Узнает!.. -- Евпатий без стеснения задрал свитер и вытащил из-под ремня журнал в голубой обложке. -- Держи в руках последний номер "Нового мира". Это и будет твой опознавательный знак!.. x x x Таможенник уже взял толиков паспорт и даже успел раскрыть его, когда Толик вдруг с силой рванулся назад. Толпа отъезжающих смятенно всколыхнулась. Пожилая дама испуганно прижала к груди белого пекинеса. Японцы, не готовые к отступлению, валились друг на друга, как доминошки... Отчаянно работая локтями, Толик добрался наконец до Евпатия, крепко прижал к себе его голову и лихорадочно зашептал ему в ухо: -- Ты думаешь, я стукач?.. Ты думаешь, что если мне разрешили выезд, то это как-то связано с тем допросом?.. Но это неправда, неправда!.. Я ничего им не сказал!.. -- Толик, тебе пора!.. -- Евпатий осторожно высвободился из толиковых объятий и легонько подтолкнул его в сторону таможни. -- Ну, иди, иди, неудобно же!.. То ты рвешься за границу, то тебя палкой отсюда не выгонишь!.. ...Возле паспортного контроля Толик обернулся, отыскал глазами Евпатия и прощально помахал ему рукой. Евпатий не ответил. Казалось, что он смотрит не на Толика, а куда-то поверх его головы, будто пытается издали разглядеть в фиолетовой парижской дымке смутные очертания толиковой судьбы... x x x ...В самолете Толик расслабился. Бесцельно шатаясь из салона в салон, он обзнакомился с доброй половиной пассажиров. То ли людям нечем было себя занять, то ли Толик действительно был в ударе, но все охотно шли на контакты. Правда, языков Толик не знал, но это ему не мешало. Дам веселил его дикий "эсперанто", включавший в себя словечки из всех языков мира и снабженный, к тому же, активной мимикой и жестикуляцией. Хорошенькая стюардесса Людочка аккуратно ставила перед Толиком очередную порцию коньяку и ласково обжигала его огромными золотистыми глазами. Толик сразу же зачислил Людочку в актив своих побед. И, хотя победе этой не суждено было иметь практического подтверждения, Толика вполне устраивал и теоретический ее вариант. Он летел навстречу новой неведомой жизни, и эта новая жизнь, похоже, улыбалась ему вовсю... Когда зажглось табло, советующее не курить и пристегнуться, Толик вернулся, наконец, к себе в салон и плюхнулся в свое кресло. Рядом сидел внушительных размеров негр, которого Толик поначалу почему-то не заметил. Всеохватная натура Толика жаждала общения. -- В Париж? -- деловито спросил Толик, как будто в его воле было изменить курс и направить самолет в Аддис-Аббебу. -- В Париж? -- радостно ответил негр и осклабился на все тридцать два зуба, точно ждал этого умного вопроса всю жизнь. x x x ...Париж ошеломил Толика, что называется, с порога. И не шумом, не многоцветием, не своим знаменитым "особым" парижским воздухом, а тем, как мгновенно, легко и безоглядно рассыпались здесь, еще в аэропорту, казавшиеся такими прочными связи недавнего дорожного братства. Стюардесса пригласила пассажиров к выходу, и глаза давешних толиковых попутчиков тут же подернулись ледком отчужденности. Все засуетились, засобирались, зашуршали плащами и разом потеряли друг к другу всякий интерес. Душа компании Толик Парамонов снова стал сирым анонимом. Собственно, Париж тут был ни при чем. Люди, вынужденные какое-то время соседствовать в замкнутом пространстве, -- будь то салон самолета или купе поезда -- всегда легко сходятся в разговоре, проникаются друг к другу симпатиями, обмениваются адресами и телефонами, но стоит им снова очутиться в большом мире, и вселенские сквозняки моментально выдувают из них память о случайных попутчиках... Приунывший Толик плыл в прозрачном тоннеле "Шарля де Голля" и казался сам себе серенькой плотвичкой, неведомо как попавшей в роскошный аквариум с экзотическими рыбками. Может быть, впервые за все последнее время Толик заставил себя подумать о том, что он прилетел в чужую страну, где никто не подозревает о его существовании. Прилетел навсегда. x x x ...Толик торчал у здания "Шарля де Голля" уже минут пятнадцать и, вероятно, мог бы торчать еще столько же, если бы не вспомнил о своем "опознавательном знаке" -- последний номер "Нового мира", аккуратно свернутый в трубочку, находился во внутреннем кармане плаща... ...Незнакомец появился внезапно, точно вырос из-под земли. В воздухе поплыл терпкий запах дорогого одеколона. Толик ни черта не смыслил в одежде, но даже на его непросвещенный вкус незнакомец был одет весьма элегантно. -- Вы Андрей? -- непрезентабельность собственной внешности Толик попытался восполнить избытком хороших манер. -- Очень приятно. Евпатий много рассказывал о вас. Сказать по правде, я боялся, что вы меня не узнаете... -- Чего же проще? -- Андрей разглядывал напыжившегося Толика с откровенной, но добродушной иронией. -- Мятые брючки, воспаленный взгляд, да еще и "Новый мир" в руках!. Типичный портрет советского прогрессиста!.. x x x ...Андрей вел машину просто виртуозно, как, впрочем, и подобает истинному парижанину: шляпа лихо сдвинута на глаза, левая рука безмятежно лежит на руле, правая -- с дымящейся сигаретой -- на спинке сиденья. Вот они, хозяева жизни, завистливо подумал Толик, а ведь всего пять лет, как в Париже... Ну, ничего, ничего, мы тоже не огурцом деланные... -- Я снял тебе комнату, -- Андрей без всяких упреждений перешел с Толиком на "ты". -- Апартамент мне не по карману. Комната вполне приличная, жить там можно. Во всяком случае, какое-то время... -- Спасибо, -- сердечно поблагодарил Толик. -- Я человек непривередливый, всю жизнь по коммуналкам... Хуже другое... Я совсем не знаю языка... Хотя Париж, говорят, русский город... -- Русский-то он русский, -- Андрей снисходительно покосился на Толика, -- но это все же не Рязань!.. Надо срочно учить язык!.. Без языка тут невозможно адаптироваться!.. -- Ну, что касается адаптации... -- Толик высокомерно фыркнул. -- Я бы не хотел превращаться во француза... И вообще я не люблю приспосабливаться... Пусть уж принимают меня таким, какой я есть! -- Знакомый мотивчик!.. -- губы Андрея чуть искривились в улыбке. -- Среди нашей эмиграции таких пруд пруди!.. Языка не учат, работать не хотят. Приезжают, запираются на все замки, включают видео и смотрят Аллу Пугачеву. Спрашивается, зачем уезжали?.. Толик хотел было обидчиво возразить, что он не обыватель, а человек идеи, и что для него главной задачей было не "слинять", а обрести творческую свободу... но передумал. Под колесами ровно гудела автострада. Впереди начинал сизоветь Париж. x x x ...Пока Андрей негромко переговаривался с хозяйкой, чистенькой и опрятной пожилой дамой, осанкой и повадками напоминающей Маргарет Тэтчер, Толик с нарочито брезгливым выражением лица тщательно изучал свое новое жилище. Делал он это вовсе не потому, что ему здесь что-то не нравилось -- комната как комната, вся на виду, изучать здесь было нечего -- а просто так, из патриотической амбиции: мол, и мы не лыком шиты, живали в апартаментах и не падаем в обморок при виде розовой туалетной бумаги. Неожиданно за стеной (а поначалу показалось, что прямо здесь, в этой же комнате -- настолько это было громко и внезапно) грянула латиноамериканская мелодия, вслед за ней выразительно скрипнули диванные пружины, после чего, словно усиленный микрофоном, послышался тягучий женский вздох. Толик метнул затравленный взгляд на хозяйку. Та всполошенно залопотала по-французски. Андрей усмехнулся и перевел. -- Мадам Лоран говорит, что за стеной живет супружеская пара. То ли из Сальвадора, то ли из Парагвая. А может, и из Колумбии. Она всегда плохо запоминает названия. Очень милые и симпатичные люди. Хотя и коммунисты. -- Ах, они еще и коммунисты?.. -- Толик с ненавистью взглянул на стену, за которой любовные стоны набирали все новые обертона. - Переведи ей, что я политический эмигрант!.. Я бежал от коммунистов!.. И я не могу терпеть рядом с собой гнездо ненавистной мне идеологии!.. Слушая Андрея, мадам Лоран кивала, ахала, закатывала глаза, всем своим видом демонстрируя, сколь близко к сердцу принимает она кошмар создавшейся ситуации, но стоило Андрею замолчать, она тут же кинулась в контратаку. -- Мадам Лоран говорит, -- снова перевел Андрей, -- что ничего плохого они не делают. Только танцуют кумбию и занимаются любовью. Любовь и танцы -- вот их страсть. Зато за другой твоей стеной живет очень серьезная девушка. Ее зовут Сильви. Кстати, она хорошо говорит по-русски. Не дожидаясь от Толика хотя бы формальной капитуляции, Андрей снова повернулся к мадам Лоран, сказал ей нечто успокаивающее: дескать, конфликт улажен, жилец не против, просто немного устал и поэтому дурит, -- и ласково выпроводил хозяйку за дверь. -- Я оплатил за три недели, -- строго сказал Андрей. -- Дам еще на карманные расходы. Заработаешь -- вернешь. Если только заработаешь. Деньги здесь на клумбах не растут!.. Вместо ответа Толик откинул крышку одного из чемоданов и одним махом вывалил его содержимое на пол. Гора листков с машинописным текстом загромоздила почти половину комнаты. -- Это не все! -- небрежно сказал Толик. -- Я привез сюда только лучшее. Четыре романа. Семь повестей. Ну, и добрый трехтомник рассказов. Думаю, на первое время хватит... -- Спятил, Бальзак? -- Андрей даже растерялся. -- Какой трехтомник?.. Напечатают рассказик -- скажи спасибо. Тебя здесь никто не знает. Кому ты интересен? -- Пока не знают! -- запальчиво уточнил Толик. -- Зато меня знает вся читающая Москва. А если тебя читают, значит ты известен!.. -- Тебя читают только в КГБ, -- осадил Толика Андрей. -- И то по долгу службы. А КГБ это еще не вся читающая Москва... Он смотрел на Толика с откровенной жалостью. Очередной сумасшедший, приехавший завоевывать Париж. Взлохмаченный, в жеваном пиджачке, со слюдяным блеском в глазах. Неопознанный Наполеон. -- Ладно, -- со вздохом сказал наконец Андрей. -- Попробую показать твои опусы сведущим людям. Сгружай свое собрание сочинений в чемодан и тащи ко мне в машину... x x x ...Толик гулял по Парижу. Толкался у прилавков букинистов на набережной Сены, брал в руки то одну, то другую потрепанную книжицу, но не потому, что намеревался купить, а просто так, из вежливости к продавцам... Бродил по Монмартру, излишне заинтересованно и подолгу разглядывая картины и картинки, а попутно ища -- и не менее заинтересованно! -- общественный туалет... Торчал на площадке возле Палас де Шайо и совершал безмолвный ритуал созерцания знаменитой Эйфелевой башни... К вечеру ноги сами собой, без помощи какой-либо карты, привели его на Плас Пигаль. Вожделенная мечта советского туриста не показалась ему очень уж респектабельным местечком. Он задержался возле одного из рекламных щитов. Щит был анонимный, только буквы, ни одной картинки. Толик поозирался по сторонам, точно проверяя, нет ли за ним слежки, и только после этого нагнулся к окошечку кассы... x x x ...Хорошенькая девушка -- настоящая опрятная парижаночка, как только они могут работать в таких местах! -- светя под ноги фонариком, проводила Толика до его места. На экране сопели, кряхтели и чмокали. Консервативная натура Толика не позволяла ему сразу же уставиться в экран. Он мазнул взглядом по сторонам: слева свободно, справа тоже. Да и вообще в зале едва ли набиралась дюжина зрителей. Какого же черта она посадила его "согласно купленным билетам"? Прямо перед Толиком сидели четыре негра. Распрямив строгие позвоночники и по-страусиному вытянув шеи, они внимали экрану так доверчиво и прилежно, как, наверное, могли бы слушать воскресную проповедь. Вдруг Толик вздрогнул: чья-то рука мягко и вкрадчиво легла на его коленку. Толик отвел глаза от экрана и взглянул на неведомую нахалку. Нахалка смотрела на Толика прямо и вопросительно, глаза ее, огромные, темные и влажные, были совсем близко. Толику стало жутко. По спине здоровенной улиткой прополз холодный ручей пота. Где-то на периферии его памяти забрезжила крохотная искра противненькой догадки. Незнакомка произнесла что-то хищным баритональным шепотом, Толик нервно дернулся, парик съехал с головы незнакомки, и догадка стала реальностью. Разумеется, ему и раньше приходилось слышать о "гомиках", он даже видел их кое-где в компаниях. Но то были свои, безобидные, в чем-то даже трогательные "гомики". Они кроили себе джинсы, стояли в очередях в Большой театр, рассуждали о Марселе Прусте и Маргарет ДюрА и экономили копейку от зарплаты до зарплаты... Здесь же было нечто другое, чужое, враждебное, требовавшее от Толика некоего опасного знания. -- Ты чего, пес? -- сипло спросил Толик, автоматически перейдя на чертановский диалект, не раз спасавший его в стычках с московской шпаной. -- А ну прибери лапы, сучара! Давно асфальту не ел?.. "Незнакомка" сказала что-то обезоруживающе мягкое -- видимо, извинилась -- и тут же пересела в другой ряд. Но настроение у Толика было безнадежно испорчено. Он встал и, не глядя ни на пыхтящий экран, ни на свою "соблазнительницу", направился к той же двери, откуда пришел... -- Все в порядке, месье? -- спросила хорошенькая девушка с фонариком, когда нахохлившийся Толик выходил на улицу. -- О да! -- по-русски ответил Толик, стараясь казаться беспечным. -- Все было замечательно, мадемуазель!.. За исключением того, что меня чуть не трахнули!.. Но это мелочи!.. x x x ...Нагруженный свертками, Толик поднимался по лестнице. Откуда-то сверху, видимо, из комнаты латиноамериканцев, доносились треск маракасов и грохот каблуков. "Любовь и танцы -- вот их страсть", -- вспомнил Толик слова хозяйки. Он уже добрался до середины лестницы, когда навстречу ему с гомоном ринулась неизвестно откуда взявшаяся толпа лилипутов. Лилипуты обтекали Толика с двух сторон, как сыплющиеся с горы камешки при небольшом обвале. Толпа исчезла так же внезапно, как и появилась. Толик уже вставил ключ в замок своей комнаты, когда дверь справа, за которой, по словам хозяйки, обитала неведомая Сильви, приоткрылась. Толик услышал приглушенный женский смех и звонкий чмок поцелуя, после чего мимо Толика быстро -- он даже не успел разглядеть лица -- прошмыгнула мужская фигура. Толик проводил незнакомца глазами вплоть до лестницы и снова вспомнил слова мадам Лоран: "Очень серьезная девушка". -- Добрый вечер, месье! -- Это было произнесено по-русски, и Толик понял, что обращаются именно к нему. Сильви стояла на пороге своей комнаты, придерживая рукой полы короткого халатика. -- Вы наш новый квартирант? Мадам Лоран говорила мне о вас. Как вам нравится Париж? -- Ничего, -- сдержанно ответил Толик. -- Многое я именно так себе и представлял. Вот только почему у нас в доме так много лилипутов?.. -- Они из цирка, -- объяснила Сильви. -- Пробудут здесь еще около недели. Вы не любите лилипутов? А я люблю. У них маленький срок жизни, и они живут очень ответственно. -- Вы так хорошо говорите по-русски, -- Толик вдруг вспомнил о галантности. -- Почти без акцента. Вы русская?.. -- Не совсем, -- Сильви смотрела на Толика просто и открыто, без малейшего кокетства, и этим нравилась ему все больше и больше. -- Бабушка русская. А вообще-то я из Бельгии. В Париже только учусь. А вы писатель? Толик насупился. Ему очень хотелось произвести на Сильви впечатление, но он все никак не мог попасть в нужный тон. -- Да, в общем, писатель... -- Толик выбрал тон байронической отчужденности. -- Политический эмигрант. Если вы понимаете, что это означает... -- О да, понимаю! -- сочувственно кивнула Сильви. -- Я многое знаю о России. Ну что ж, давайте знакомиться? Меня зовут Сильви. -- Очень приятно. А меня зовут Анатолий. Но на русский слух это слишком официально. Зовите меня просто Толя. Толику хотелось казаться ироничным и раскованным, он даже попытался сделать озорной реверанс, но в ту же секунду все его свертки посыпались на пол. Бутылки, банки, гамбургеры, облитые кетчупом, -- все это лежало теперь в общей безобразной куче, как символ сирости его, Толика, холостяцкого бытия. Сильви это развеселило, она звонко захохотала, так бесстрашно обнажая гортань и зубы, что Толик, которому было не до смеха, все-таки успел отметить про себя, что во рту у нее не было ни одной пломбы... -- А вы знаете, Толя, отсмеявшись, сказала Сильви. -- Это даже хорошо, что вы не успели поужинать. Поужинаем вместе. Тут через дорогу есть очень милое кафе... x x x ...Кафе оказалось прямо на улице. Несколько крохотных столиков, огороженных веревочным барьером. Остро пахло молотым кофе и жареным картофелем. Несмотря на поздний час прохожих на улице было предостаточно. Где-то совсем близко. как невидимый ручей, невнятно бормотал аккордеон... Толик слишком стремительно влюблялся в Сильви, чтобы мог чувствовать себя раскованным в ее компании. Он мучительно напрягал мозг, пытаясь сочинить что-нибудь легкое, ненатужное, остроумное, но в мозгу искрило и замыкало, и разговор то и дело сползал в давно наезженную Толиком колею... -- Ну почему обязательно борьба?.. -- горячилась Сильви. -- Я не люблю этого слова!.. Нормальные люди не должны ни с кем бороться!.. Они должны просто жить!.. -- Просто жить? -- снисходительно усмехался Толик. -- Просто жить -- это для бабочек!.. Это значит жрать, спать и совершать естественные отправления!.. -- Ничего подобного!.. -- не сдавалась Сильви. -- Просто жить -- это значит любить, замечать красивое, радоваться солнышку... -- Как можно радоваться солнышку, -- распалялся Толик, -- если ты видишь его сквозь тюремную решетку?.. Счастье -- это свобода!.. А свобода не дается без борьбы!.. -- Но свобода -- это фантом!.. -- Сильви оказалась крепким орешком. -- Абсолютной свободы нет нигде в мире!.. Человек может рассчитывать только на внутреннюю свободу!.. Так что же, вечная борьба?.. -- Да, вечная борьба!.. -- не без важности подтвердил Толик. -- Вечная борьба за вечные идеалы!.. Правда, я сторонник бескровного оружия... Мое оружие -- это мое перо!.. -- Господи!.. -- вздохнула Сильви. -- И зачем вы только приезжаете в Европу?.. Если вы не можете без борьбы, сидите у себя дома и боритесь!.. Кто вам мешает?.. Толик приготовился что-то возразить, но тут зрачки его остановились, он напрягся и замер, как гончая, учуявшая дичь. Сильви проследила его взгляд, но не увидела ничего такого, что могло бы привлечь его внимание... -- Наши!.. -- Толик кивнул на группу молодых людей, робко толкавшихся у обувной витрины. -- Совки вы мои родимые!.. Нигде от вас спасу нет!.. -- Почему ты думаешь, что это ваши?.. -- удивилась Сильви. -- На них не написано!.. Может, поляки или югославы... Это же туристический район!.. -- Наши!.. -- уверенно повторил Толик. -- А галстучки на резиночках?.. А стадный способ передвижения?.. А ожидание провокации в глазах?.. Нет, я своих за версту чую!.. Толика тянуло на подвиги. Ему безумно хотелось завоевать Сильви сейчас, немедленно, сию секунду, и неожиданное появление соотечественников смутно обещало такую возможность... -- Привет, земляки!.. -- Толик с сердечной улыбкой подошел к сгрудившимся у витрины. -- Услыхал родную речь -- не мог пройти мимо... Я тут в долгосрочной командировке... А вы, как я понимаю, туристы?.. -- Делегация от комсомола!.. -- авторитетно пояснил паренек в очках. -- Активисты со всего Союза!.. Из Тулы, из Вологды, из Иркутска!.. -- Молодцы!.. -- неизвестно за что похвалил комсомольцев Толик. -- А не боитесь гулять в такое время?.. Спецслужбы не дремлют!.. Тут даже дворники -- цереушники!.. -- А чего нам бояться?.. -- хихикнула бойкая девчушка со ставропольским акцентом. -- Мы поодиночке не ходим!.. И потом, у нас телефон посольства есть!.. -- Значит так, ребята!.. -- внезапно посуровел Толик. -- Обстановка сейчас напряженная. На правах старожила даю совет. По Плас Пигаль не шляться. В секс-шопах не светиться. В порнокинотеатры не ходить. -- Да, нас инструктировали... -- разочарованно сказал кто-то из группы. -- Туда не ходи, сюда не ходи... А куда же тогда ходить-то? -- В Лувр!.. -- жестко ответил Толик. -- В Лувр и только в Лувр!.. В смысле провокаций это самое безопасное место... Что делать, ребята!.. Противно, но выхода нет!.. -- Да нас только по музеям и водят!.. -- нестройно заныли комсомольцы. -- Мы самого Парижа-то и не видели!.. А послезавтра уже улетать1.. -- Кстати! -- оживился Толик. -- Может, передадите весточку на родину?.. Я мог бы воспользоваться служебными каналами, но раз есть оказия... -- Конечно, передадим!.. -- хором заверили комсомольцы. -- Какие проблемы!.. Только адрес оставьте!.. Или телефон!.. Толик оглянулся по сторонам, давая понять, что дальнейшая информация не предназначена для посторонних ушей, -- смышленые комсомольцы мгновенно уловили толиков сигнал и тут же сдвинулись в тесный заговорщицкий кружок. -- Так вот, братцы-кролики!.. -- свистящим шепотом сказал Толик. -- Передайте вашему гребанному правительству и лично товарищу Суслову... Последние его слова утонули в громком гвалте проходившей мимо компании, но по застывшим лицам комсомольцев было видно, что они услышали все, что Толик хотел довести до их сведения... ...В следующую секунду они уже улепетывали вдоль по тротуару, целеустремленно тараня собой праздную толпу, точно небольшой кавалерийский эскадрон, срочно вызванный к месту боевых действий... -- Комсомольцы-ы, добровольцы-ы!.. -- дурашливо пел им вслед Толик. -- Мы сильны нашей верною дружбой!.. Сквозь огонь мы пройдем, если нужно!.. -- Толя, не надо!.. -- потянула его за руку Сильви. -- Пойдем отсюда!.. Не хватало тебе в первый же вечер познакомиться с местной полицией!.. -- Вот это свобода!.. -- изумился Толик. -- Когда "голубые" хватают тебя за задницу -- никакой полиции рядом нет, а когда тебе хочется спеть задушевную русскую песню -- полиция тут как тут... x x x ...Пока Сильви забирала в рецепции ключи и почту, Толик с удивлением наблюдал, как с улицы вползала в холл престранная процессия. Это были молодые бритоголовые люди в длинных просторных одеяниях и в сандалиях на босу ногу, каждый держал в руках что-то вроде деревянной трещотки, звук которой отдаленно напоминал треск кастаньет... -- Это кришнаиты, -- объяснила Сильви, перехватив недоуменный толиков взгляд. -- Они проводят марш мира. То есть, путешествуют по разным городам и раздают пацифистские воззвания... Проходя мимо Толика и Сильви, кришнаиты так низко склоняли головы и так почтительно здоровались, как если бы сегодня им посчастливилось встретить самого Кришну с супругой. Судя по тому как спокойно отреагировала на появление пришельцев мадам Лоран, Толик понял, что эти странные люди тоже являются законными обитателями этого дома... -- Ты, наверное, очень устал... -- сказала Сильви. -- Но если завтра тебе не рано вставать, мы могли бы зайти ко мне и выпить кофе... x x x ...Комната Сильви была под стать толиковой и выглядела более чем скромно. На туалетном столике громоздились всевозможные пузырьки, баночки, коробки, вороха дешевой бижутерии. С настенного календаря глупо улыбался красавец в плавках, рекламировавший лосьоны от Диора. На диване валялись брошенные и забытые впопыхах блузки и юбки... Необъятный и таинственный мир, полный огней и интриг, сузился до размеров обычного гостиничного номера, и ореол "блистательной парижанки" вокруг Сильви изрядно померк, но сейчас Толику это даже нравилось: "домашняя" Сильви казалась ему проще, понятней и ближе, с ней он чувствовал себя спокойней и уверенней... -- Послушай!.. -- неожиданно для себя сказал Толик. -- Сегодня я впервые прилетел в Париж... И первая женщина, которую я здесь встретил, была ты... Может, это судьба?.. -- Я всего лишь соседка!.. -- Сильви была явно не готова к столь фундаментальному прологу. -- Роман с соседкой -- это несерьезно. Вот если бы мы столкнулись на улице, в толпе... -- Даже если бы я прожил в Париже всю жизнь, -- Толик продолжал настаивать на эпохальной интонации, -- и встретил тебя перед самой смертью, ты все равно была бы для меня первой! -- Красиво!.. -- смиренно согласилась Сильви. -- Так мог бы сказать Мопассан. Правда, он сделал бы это втрое короче и не так патетично... -- У тебя есть кто-нибудь?.. -- почти грубо спросил Толик. -- Ну, я имею в виду... друг или любовник... не знаю, как это у вас называется... -- А как ты думаешь? -- Сильви все больше забавляла толикова основательность. -- Я вполне взрослый человек. Должна же у меня быть какая-то личная жизнь?.. -- Так вот с сегодняшнего дня, -- мрачно объявил Толик, -- никакой личной жизни у тебя не будет. Теперь я буду -- твоя личная жизнь. Я один. -- Толя!.. -- Сильви даже всплеснула руками. -- Да ты скрытый тиран!.. А как же все твои разговоры о свободе личности?.. -- Свобода свободой, -- без тени юмора сказал Толик, -- а увижу здесь какого-нибудь козла -- башку ему оторву, так и знай!.. Сильви расхохоталась. Толик некоторое время растерянно смотрел на нее, будто соображая, чем же он ее так рассмешил, а потом вдруг обхватил ее лицо ладонями и поцеловал прямо в смеющийся рот. x x x Среди ночи тишину дома прорезал истошный женский вопль, затем послышались сердитые мужские голоса. Беседа велась явно не в парламентарных тонах. Сильви и Толик еще некоторое время лежали в постели, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, а потом разом, как по команде, откинули одеяло и принялись одеваться. Они успели как раз к финалу разыгравшейся драмы. Двое смуглых мужчин, явно южного происхождения, отчаянно жестикулируя, наскакивали друг на друга, точно два бойцовых петуха. Красивая рослая женщина -- вероятно, тоже дитя экваториального пояса -- пыталась утихомирить их, как могла, но, в результате, только подливала масло в огонь. При всем своем лингвистическом невежестве Толик все-таки уловил, что перепалка шла на испанском. Между тем коридор заполнялся людьми. Разноцветными стайками высыпали из своих комнат лилипуты. Степенной вереницей притопали кришнаиты. Появились еще какие-то люди, которых Толик видел впервые. Внезапно один из спорщиков резко выбросил руку вперед -- Толик даже не услышал звука удара -- и его оппонент кубарем полетел вниз по лестнице. Победитель швырнул вслед поверженному еще несколько темпераментных проклятий, после чего сгреб рослую красавицу в охапку и стремительно уволок ее в комнату. Так Толик впервые познакомился с Рикардо и Долорес. Толпа квартирантов постояла еще некоторое время в оцепенении, а затем, словно очнувшись, задвигалась, завозилась, зашумела... Сильви и Толик спустились на один лестничный марш. Пострадавший лежал без движения, уткнувшись лицом в пол. На светлом пиджаке его во всю правую лопатку расплывалось громадное кровавое пятно. В центре пятна торчал здоровенный нож... -- Боже мой! -- ахнула Сильви. -- Надо срочно вызвать врача и полицию. Может быть, его еще можно спасти!.. Неожиданно пострадавший слабо застонал, зашевелился и вскочил на ноги с резвостью, которой никак нельзя было ожидать от столь очевидного кандидата в покойники. Он осторожно завел левую руку за спину и, чуть поморщившись, рывком выдернул нож из-под лопатки. Затем аккуратно вытер его носовым платком и сунул во внутренний карман пиджака с таким видом, как если бы это была обыкновенная расческа. Видимо, сознавая необычность продемонстрированного им атракциона, пострадавший счел необходимым обратиться ко всем присутствующим -- а главным образом к Толику и Сильви, -- с пространной тирадой, в которой французская речь была густо перемешана с испанской. -- Он говорит, -- с трудом переводила Сильви, -- что не надо ни врача, ни полиции. Он не хочет для Рикардо никаких неприятностей. Кроме того, Рикардо пытается заколоть его уже не в первый раз, но, по счастью, все заживает на нем, как на собаке... С этими словами пострадавший задрал рубашку и предъявил любопытствующим смуглый живот, на котором и в самом деле можно было увидеть множество шрамов. -- Рикардо его близкий друг, -- продолжала переводить Сильви,- и соратник по борьбе. Но Рикардо очень ревнив. Он постоянно ревнует всех к своей жене Долорес. Этот недостаток очень мешает ему, как лидеру, и собратья по партии неоднократно говорили ему об этом... Толпа квартирантов сгрудилась на верхней лестничной площадке и напоминала благодарную цирковую галерку, каждую секунду готовую взорваться овациями на любую хлесткую реплику шпрехшталмейстера. -- В заключение он хочет сообщить, -- переводила Сильви, -- что его зовут Хорхе Гонсалес. Он благодарит всех собравшихся за участие в его судьбе и считает, что пока в отдельных людях есть сострадание к ближнему, человечество может рассчитывать на лучшее... Несостоявшийся покойник церемонно раскланялся и исчез в темноте лестничного марша. Лилипуты и кришнаиты зааплодировали. x x x ...Утром Толик, довольный собой, стоял под душем. Сегодня ему нравилось все -- нравилась погода, нравился Париж, нравилась Сильви, нравилась седенькая и чистенькая мадам Лоран с постоянно исходящим от нее слабым запахом пиццы, нравился весь этот суматошный дом, густо населенный эксцентричными фантомами из всех стран света, а самое главное -- нравился себе и сам Толик, нравился глубоко и принципиально. Вот он стоит, по пояс отраженный в запотевшем зеркале, совсем еще не старый мужчина с далеко не дряблыми мышцами, а если хорошенько выдохнуть воздух, то исчезнет и намек на грядущее пузцо, а если обратиться к хорошему стоматологу, то можно будет улыбаться обеими сторонами рта сразу... Нет, нет, сегодня Толик решительно себе нравился. Решительно и бесповоротно. Зазвонил телефон. Толик выключил воду, подхватил полотенце и, наспех задрапировавшись, выскочил из ванной. В трубке любезно застрекотали по-французски, и Толик успел уже было приуныть, как вдруг в картавом мусоре чужой речи остро сверкнуло родное словечко "Моску". -- Да, да! -- закричал Толик по-русски. -- Это я заказывал Москву! -- и, спохватившись, добавил: "Уи, уи, сэ муа! Мерси, мадемуазель!" В трубке что-то пискнуло, а потом послышался голос Евпатия. -- Але? -- всего-то и произнес Евпатий, а Толик уже облился слезами. Такого тягучего, ленивого, томного "але" нельзя было услышать нигде в мире, кроме того громадного и чумазого города, который Толик любил и ненавидел одновременно и куда дорога была ему заказана раз и навсегда. -- Здорово, Евпатий! -- сглатывая слезы, проговорил Толик. -- Это я, Толик Парамонов!.. Да Париж как Париж!.. Нет, в Лувре еще не был!.. Устраивался с жильем, то да се... Ты лучше расскажи, как вы там, мои дорогие!.. Сзади хлопнула дверь, но Толик не обратил на это внимания. Сейчас ему хотелось только одного -- говорить!.. Говорить много, взахлеб и обо всем сразу, исторгая массу необязательных слов, перескакивая с темы на тему, промахивая важное и заостряясь на пустяках... Словом, говорить так, как это умеют делать только в Москве, в тесной компании, за бутылкой водки... -- Спасибо тебе за Андрея, Евпатий!.. Да, очень помог!.. Если бы не он, не знаю, что бы я делал!.. Да вот, жду ответа из редакций!.. Уверен, что напечатают!.. Парамоновы на улице не валяются!.. Сзади коротко кашлянули, Толик обернулся. У двери стоял Андрей. Живописный все-таки тип, этот Андрей. Черное пальто, черная шляпа, белый шарф. Элегантный кредитор с того света. явившийся по душу очередного грешника. -- Ты извини, Евпатий!.. -- сконфуженно забубнил в трубку Толик. -- В одном звонке всего не расскажешь!.. Я тебе потом перезвоню, ладно?.. А лучше напишу!.. Привет Аглае!.. Ах да. извини!.. Ну, пока!.. Толик положил трубку и с надеждой взглянул на Андрея. Он всегда презирал расфранченных хлыщей, слонявшихся по вечерам по улице Горького, подозревая в них либо альфонсов, либо фарцовщиков, но этот парижский плейбой внушал ему уважение и даже трепет. В его спокойствии чувствовалась скрытая сила. А кроме того, сейчас от Андрея зависела вся толикова жизнь. -- Я тебя предупреждал, -- ровным голосом сказал Андрей, -- у меня лишних денег нет. Международные звонки здесь стоят недешево. Надо как-то соизмерять свои аппетиты со своими возможностями. -- Бог ты мой! -- театрально завопил Толик, воздевая руки к небу. -- Здесь все с утра до ночи говорят только о деньгах!.. Даже русские с их бескорыстием!.. Не серчай, барин!.. Заработаю -- отдам!.. -- Хочется верить, -- Андрей смотрел на Толика без улыбки. -- Но покамест мне дали понять, что местная печать в твоих услугах не нуждается...