не так легко вправить на место сердце, словно вывихнутую ногу. Я не говорю, что никогда не полюблю и не женюсь на другой, я сам бы этого хотел. Но я знаю, что Джесси буду любить до самой смерти, но не греховно, сэр, нет! Я не оскорблю ее даже мыслью. Наступило продолжительное молчание. Наконец Кенелм сказал: - Вы обещали мне обратить внимание на девочку с мячиком из цветов: что слышно о ней? - Она здорова, благодарю вас, сэр. Моя тетка очень к ней привязалась, так же как и моя мать. Она часто приходит к ним по вечерам и приносит с собой работу. Девочка такая живая, умненькая. По воскресеньям, когда погода хорошая, мы ходим гулять в поле. - Она служила вам утешением, Том? - О да! - И она любит вас? - Я уверен - это любящий, признательный ребенок. - Она скоро станет женщиной, Том, и, может быть, полюбит вас как женщина. При этом замечании на лице Тома выразилось недовольство и даже раздражение, и он поспешил перевести разговор на предмет, более близкий его сердцу: - Мисс Трэверс говорила, что вам было бы приятно съездить к Уилу Сомерсу и его жене; Молсвич ведь недалеко от Лондона. - Непременно поеду. - Надеюсь, вы найдете их счастливыми, и если так, то, может быть, будете добры и дадите мне знать, и... и я хотел бы знать, похож ли на Джесси ее ребенок. Это мальчик; но мне почему-то хотелось бы, чтобы была девочка. - Я напишу вам все подробно. Но почему вам самому не поехать со мной? - Нет, кажется, я не решусь, по крайней мере теперь. Уж очень я расстроился, когда увидал ее милое личико в Грейвли. И она все еще меня боится - вот что больно. - Она должна знать, что вы сделали для нее, и узнает. - Ни за что на свете, обещайте мне! Я счел бы себя подлецом, если бы унизил их таким образом. - Понимаю, но пока не даю окончательного обещания. Если вы еще останетесь в Лондоне, живите у меня; у моей хозяйки найдется для вас комната. - Искренне благодарю вас, сэр. Но я возвращаюсь вечерним поездом. Господи, как уже поздно! Я должен проститься с вами. Мне надо выполнить еще несколько поручений тетушки и купить новую куклу для Сюзи. - Сюзи - это девочка с мячиком из цветов? - Да. Теперь я должен бежать. У меня так легко стало на душе, когда я увидал вас опять и вы приняли меня так ласково, будто я вам ровня. - Ах, Том, желал бы я быть вам ровней или хоть вполовину таким благородным, каким небо создало вас. Том недоверчиво засмеялся и ушел. "Эта зловредная страсть, любовь, - сказал себе Кенелм, - имеет, по-видимому, и свою хорошую сторону. Если из такого славного малого она чуть не сделала дикого зверя, даже хуже, чем дикого зверя, - убийцу, обреченного на виселицу, то, с другой стороны, какая утонченная, нежная, рыцарская натура развилась из неистовых стихий прежнего безумства. Да, я поеду взглянуть на этих молодоженов. Наверно, они уже грызутся и фыркают друг на друга, как кошка с собакой. В Молсвич можно даже прогуляться пешком". КНИГА ПЯТАЯ  ГЛАВА I  Через два дня после свидания, описанного в предыдущей главе, Трэверс случайно зашел к Кенелму и узнал от его слуги, что мистер Чиллингли покинул Лондон один и не оставил распоряжения, куда пересылать ему письма. Слуга не знал, куда он уехал и когда вернется. Трэверс мимоходом сообщил эту новость Сесилии, и она была несколько обижена, что Кенелм не написал ей ни строчки о посещении Тома. Однако она решила, что он отправился повидать Сомерсов и дня через два вернется в город. Но проходили недели, сезон почти закончился, а о Кенелме Чиллингли не было ни слуху ни духу; он совершенно исчез из лондонского светского общества. Только своему слуге прислал письменное распоряжение отправиться в Эксмондем и там ожидать его. К записке был приложен чек на оплату самых крупных из накопившихся счетов. Теперь последуем по извилистым путям за странным существом, выросшим в герои нашего рассказа. На самом рассвете, гораздо раньше, чем проснулся его слуга, он ушел из дома, захватив с собой дорожную сумку и небольшой чемодан, куда положил несколько любимых книг и необходимую одежду, не поместившуюся в сумке. Доехав в кэбе до станции Воксхолл, он распорядился отправить свой чемодан в Молсвич, сам же, перекинув сумку через плечо, медленно побрел вдоль еще дремавших пригородов, уходивших далеко в поля. Здесь дышалось свободнее. Но только тогда, когда далеко позади остались дома и сады прелестного Ричмонда, он почувствовал себя освобожденным от раздражающего воздействия столицы. Остановившись позавтракать в трактире, он узнал, что по берегу реки через поля тянется тропинка, которая приведет его к цели странствия. Поэтому Кенелм свернул с большой дороги и, пройдя по живописнейшим местностям одного из английских графств, около полудня достиг Молсвича. ГЛАВА II  На главной улице небольшого красивого города сразу же бросается в глаза имя Сомерс, выведенное прописными золочеными буквами над дверью большого магазина. Величественно выглядели два его зеркальных окна. В одном из них с большим вкусом были размещены всевозможные канцелярские принадлежности и об- разцы вышивок, в другом - с не меньшим вкусом - расставлены разукрашенные изделия корзинщика. Кенелм вошел в магазин и увидел за прилавком все такую же миловидную, но пополневшую и с более степенным выражением лица, свою старую приятельницу Джесси. Перед ней стояли двое или трое покупателей, с которыми она занималась. В это время сидевшая на стуле хорошо одетая молодая женщина весело и приветливо сказала: - Не обращайте на меня внимания, миссис Сомерс, я могу и подождать. Быстрый взгляд Джесси скользнул по вошедшему посетителю, но она не успела рассмотреть черты его лица, тем более что он в тот же миг отвернулся к окну и стал разглядывать корзинки. Вскоре покупатели закончили свои дела и вышли из магазина. Тогда молодая женщина вновь обратилась к хозяйке: - Теперь, миссис Сомерс, покажите мне ваши игрушки и книжки с картинками. Сегодня у меня детский бал, и мне хотелось бы доставить удовольствие детям. - Где-то, в каком-то месте этой планеты, или раньше, когда моя монада еще летела к ней, я уже слышал этот голос! - пробормотал Кенелм. Между тем Джесси, проворно доставая игрушки и книжки с картинками, обратилась к нему: - Мне очень жаль, сэр, что я заставляю вас ждать, но, если вам угодно купить корзинку, я позову мужа. - Позовите, - сказал Кенелм. - Уильям, Уильям! - закричала миссис Сомерс, и через некоторое время, достаточное для того, чтобы накинуть пиджак, из задней комнаты вышел Уильям Сомерс. На его лице не было и следа прежнего болезненного и страдальческого выражения, но оно все же было немного бледно и сохраняло выражение, говорившее о достаточно высоком умственном развитии. - Какого совершенства вы достигли в своем искусстве! - тепло произнес Кенелм. Уильям вздрогнул и в ту же минуту узнал Кенелма. Бросившись к нему, он крепко сжал обеими руками протянутую ему руку. В его голосе слышались и слезы и радость: - Джесси, Джесси, ведь это он! Тот, за кого мы молимся каждый день. Да благословит вас господь! Да благословит и да сделает вас таким же счастливым, каким он позволил вам сделать меня! Не успел Уильям срывающимся голосом произнести свою маленькую речь, как Джесси была рядом с мужем и тихо, с глубоким чувством, дополнила эту речь: - И меня тоже! - С вашего позволения, Уил, - сказал Кенелм и, наклонясь, коснулся белого лба Джесси поцелуем, таким спокойным и холодным, как если бы это был поцелуй ее дедушки. Между тем молодая покупательница тихо встала и, незаметно подкравшись к Кенелму, заглянула ему прямо в лицо. - Сэр, - сказала она, - перед вами еще один друг, который тоже имеет причину быть вам благодарным. - Не случайно ваш голос показался мне знакомым, - ответил Кенелм, с удивлением глядя на нее, - но извините меня, я никак не могу припомнить ваше лицо. Где же мы с вами встречались? - Когда будете уходить, возьмите меня под руку, и я напомню вам о себе. А впрочем, мне не следует так скоро уводить вас отсюда. Я зайду еще раз через полчаса. А пока попрошу вас, миссис Сомерс, завернуть вещи, которые я тут отобрала. Все это я захвачу с собой на обратном пути из дома священника, где я оставила свой кабриолет. Улыбнувшись Кенелму, она ушла, оставив его в полном недоумении. - Кто эта дама, Уил? - опросил он. - Некая миссис Брэфилд. Она здесь недавно. - Тут нет ничего мудреного, Уил, - сказала Джесси, улыбаясь, - ведь она всего только полгода назад вышла замуж. - А какая же у нее девичья фамилия? - По правде сказать, сэр, я и сама не знаю. Ведь и мы всего-то три месяца как переехали сюда. Она всегда к нам очень добра. Это постоянная наша покупательница. Все здесь любят ее. Мистер Брэфилд - известный негоциант и очень богат. У них самый лучший дом в городе, и там часто собирается светское общество. - Ну, я знаю теперь не больше прежнего, - сказал Кенелм. - Кто много спрашивает, не станет от этого умнее. - Но как же вы нас-то отыскали, сэр? - спросила Джесси. - О, я догадываюсь, - добавила она с плутовской улыбкой, - вы, конечно, виделись с мисс Трэверс, и она вам сказала. - Совершенно верно. О вас я узнал от нее, и мне вздумалось повидаться с вами и представиться малышу. Кажется - мальчик? И похож на вас, Уил? - Нет, сэр, вылитый портрет Джесси. - Ничего подобного, Уил! Он весь в тебя, до кончиков ногтей. - А как ваша матушка, Уил? Как вы оставили ее? - О сэр! - воскликнула Джесси с укором. - Неужели вы думаете, что у нас хватило бы духу покинуть матушку, такую беспомощную, такую больную? Она с нами и сейчас нянчит ребенка, пока я в лавке. Кенелм последовал за молодой четой в заднюю комнату, где увидел старушку Сомерс, которая, сидя у окна, читала Библию и качала ребенка, мирно спавшего в колыбели. - Уил, мне хочется продекламировать вам одного иностранного поэта, хотя и в несовершенном переводе, - сказал Кенелм, склоняя смуглое лицо над младенцем. Счастлив ты, крошка, тебе - бескрайний простор в колыбели, Вырастешь - станет тебе тесен бескрайний мир. - Не думаю, сэр, чтобы это было справедливо, - просто сказал Уил. - Счастливая семья - это огромной широты мир для каждого человека. Слезы навернулись на глаза Джесси; она наклонилась и поцеловала - не младенца, а колыбель. - Уил сделал это, - сказал Джесси и, покраснев, добавила: - Я говорю о колыбели. Время летело быстро. Пока Кенелм беседовал с Уилом и старушкой, Джесси вновь вызвали к покупателям в лавку. Кенелм был удивлен, когда оказалось, что уже прошло полчаса, и Джесси, заглянув в дверь, сказала: - Вас ждет миссис Брэфилд. - Прощайте, Уил! Скоро я вас опять навещу; моя мать дала мне поручение накупить у вас побольше образцов ваших изделий. ГЛАВА III  У входа в магазин стоял щегольской кабриолет с кучером в не менее щегольской ливрее. - Ну, мистер Чиллингли, - сказала миссис Брэфилд, - теперь моя очередь увозить вас. Садитесь-ка! - Неужели? - пробормотал Кенелм, смотря на нее большими мечтательными глазами. - Возможно ли это? - Вполне возможно. Садитесь же! Кучер, домой! Да, мистер Чиллингли, вы опять встречаетесь с той сумасбродной девчонкой, которую когда-то собирались высечь, что было бы ей поделом. По-настоящему мне следовало бы стыдиться, напоминая вам о себе, а между тем мне ничуть не стыдно. Напротив, я горжусь тем, что могу доказать вам, какой я стала степенней, уважаемой женщиной и, как говорит муж, доброю женой. - Я слышал, что вы замужем всего лишь полгода, - сухо заметил Кенелм. - Надеюсь, что ваш муж скажет то же и через шесть лет. - Он скажет то же и через шестьдесят, если только мы проживем так долго. - А сколько ему теперь? - Тридцать восемь. - Когда ему будет не хватать всего двух лет до столетия, он, по всей вероятности, успеет обдумать свое положение. Но к этому времени чаще всего остается слишком мало ума, чтобы вообще о чем-нибудь думать. - Сэр, оставьте ваш иронический тон и не говорите так, будто насмехаетесь над браком, когда вы только что расстались со счастливейшей четой под солнцем, обязанной вам своим счастьем. Миссис Сомерс мне все рассказала! - Своим счастьем - мне? Нисколько! Я помог им жениться, а они, несмотря на брачный союз, помогают друг другу быть счастливыми. - А сами-то вы все еще не женаты? - Слава богу - нет! - И вы счастливы? - Нет, я не могу быть счастлив, я животное, которое вечно недовольно. - Так почему же вы говорите "слава богу"? - Потому что меня утешает мысль, что я по крайней мере не делаю несчастным другого. - А вы не думаете, что, если бы любили жену, которая платила бы вам тем же, это значило бы, что вы делаете ее несчастной? - Наверное сказать не могу, но я еще не видел женщины, которую мог бы полюбить как жену. И не будем больше углубляться в этот вопрос. Скажите лучше, что стало с бедной серой лошадкой? - Благодарю вас, когда я слышала о ней в последний раз, лошадка чувствовала себя прекрасно. - А ваш дядюшка, которому так хотелось навязать меня вам в мужья, если б только вы сами не защищались так храбро? - Он живет все там же и женился на своей экономке. У него хватило деликатности подождать, пока я сама не вышла замуж и не ушла из дому. Тут миссис Брэфилд заговорила очень торопливо, как все женщины, когда хотят скрыть сильное волнение. Она рассказала Кенелму, как она была несчастлива в продолжение многих недель после того, как нашла убежище у тетки; как мучила ее совесть и как угнетала мысль о своем сумасбродном поступке и ненавистное воспоминание о мистере Комптоне; как она уверяла себя, что ни за что на свете никогда не выйдет замуж! И вот совсем случайно в их места попал мистер Брэфилд и, увидев ее в церкви, пожелал быть ей представленным. С первого взгляда он ей не особенно понравился, но был так добр, так внимателен! А когда наконец он сделал ей предложение и она чистосердечно рассказала ему все, как было, о своем побеге, о своем ребяческом увлечении - о, как великодушие он благодарил ее за прямоту, которая, как он сказал, заставляет уважать ее так же сильно, как прежде любить. - И вот с этой минуты, - докончила с горячим волнением миссис Брэфилд, - я привязалась к нему всей душой. Теперь вам все известно. Вот мы и приехали. Кабриолет, прокатившись по широкой аллее, усыпанной гравием и окаймленной редкими, вечнозелеными деревьями, остановился у прекрасного дама с портиком со стороны фасада и длинной оранжереей с задней стороны - одного из тех домов, принадлежащих коммерсантам, в которых часто можно встретить больше комфорта и роскоши, чем во многих величественных аристократических усадьбах. Миссис Брэфилд с явным чувством гордости повела Кенелма через красивый вестибюль, выложенный малвернскими плитками и украшенный колоннами из имитации камня, в гостиную, меблированную с большим вкусом и выходившую в большой цветник. - Но где же мистер Брэфилд? - спросил Кенелм. - Он уехал поездом в свою контору, но вернется задолго до обеда. Конечно, вы отобедаете с нами. - Вы очень гостеприимны, но... - Никаких "но", я не принимаю извинений! Пожалуйста, не бойтесь, что мы вас угостим только бараньими котлетами и рисовым пудингом. Кроме того, сегодня к двум часам у меня соберется большая компания детей, и будет весело. Ведь вы любите детей? - Пожалуй, не очень. Но мне никогда еще не случалось как следует проверить свою склонность к этим созданиям. - Так сегодня у вас будут широкие возможности проверить свои чувства к ним. И, кроме того, я обещаю вам показать самое очаровательное личико, какое только вы могли бы вообразить, мечтая о будущей жене. - Надеюсь, моя будущая жена еще не родилась, - уныло произнес Кенелм, делая над собой усилие, чтобы не зевнуть, - но, во всяком случае, я останусь у вас до двух часов, так как предвкушаю, что обед будет превосходен. Миссис Брэфилд рассмеялась. - Вы сохранили свой аппетит. - Это можно сказать о любом холостяке, пока он не влюбился и тем самым не удвоился. Миссис Брэфилд не удостоила даже улыбкой этот неостроумный каламбур, но, отвернувшись, сняла шляпу и перчатки и провела обеими руками по лбу, как бы для того, чтобы пригладить выбившуюся прядь. В женской одежде она была не так красива, как в костюме мальчика, и не казалась такой юной. Во всех других отношениях она стала несравненно лучше. В искренних, блестящих глазах было более мягкое, более невозмутимое выражение, в игре полураскрытых губ больше нежности. Кенелм загляделся на нее, приятно удивленный. Повернувшись от зеркала, она встретила его взгляд, и яркий румянец вспыхнул на нежной белизне ее лица, а правдивые глаза увлажнились. Она подошла к креслу, в котором он сидел, взяла его руку и крепко сжала в своих. - Ах, мистер Чиллингли, - глубоко взволнованным голосом сказала она, - оглянитесь вокруг себя, посмотрите на этот счастливый, мирный дом! Жизнь без забот и печалей, муж, которого я люблю и уважаю. Сколько драгоценного я могла навеки потерять, если б не встретилась с вами, и была наказана, как того заслуживала. Как часто думала я о ваших словах, что вы будете гордиться моей дружбой, когда мы опять встретимся с вами. Как они подкрепляли меня в часы унизительных терзаний совести! Тут ее голос замер, как бы от усилия сдержать рыдания. Она отпустила его руку и, прежде чем он успел ответить, быстро вышла через стеклянную дверь в сад. ГЛАВА IV  Пришли дети - их было не меньше тридцати, хорошеньких, какими обычно бывают английские дети, счастливых от летнего солнечного света и цветов на лужайках и от предвкушения пиршества под шатром, раскинутым между каштановыми деревьями и устланным дерновым ковром. Без сомнения, Кенелм не ударил лицом в грязь на общем пиру и делал все, что мог, для того чтобы внести лепту в общее веселье. Что бы он ни говорил, дети слушали внимательно, а заключительные слова всегда покрывались веселым смехом. - А милого личика, которое я обещала вам показать, пока еще здесь нет, - шепнула миссис Брэфилд.Я получила записочку от юной леди, которая извещает меня, что миссис Кэмерон чувствует себя не совсем хорошо, но надеется собраться с силами, чтобы прийти несколько позже. - Простите, кто же эта миссис Кэмерон? - Ах, я совсем забыла, что вы незнакомы со здешними жителями. Миссис Кэмерон - это тетушка, у которой живет Лили. Не правда ли, прелестное имя? - Очень! Эмблема прядильщицы, которая не прядет, с белой головкой на тонком стебле. - В таком случае, как вы сами увидите, эта эмблема совсем не подходит к моей Лили. Дети покончили с угощением и пустились танцевать на площадке, укатанной для игры в крокет. Им играл на скрипке дедушка одной из танцующих внучек. Пока миссис Брэфилд хлопотала, составляя пары для танцев, Кенелм воспользовался случаем, чтобы ускользнуть от юной нимфы лет двенадцати, сидевшей рядом с ним за столом. Он до того понравился ей, что ему стало даже страшно при мысли - вдруг она вздумает все время ходить за ним по пятам. Поэтому он сбежал от нее. Бывают минуты, когда чужое веселье только наводит на нас тоску, в особенности веселье резвых детей, которое часто идет в разлад с нашим мирным настроением. Пробираясь сквозь густые кусты, где сирень уже отцвела, но акация еще сохранила там и сям поблекшее золото своих гроздьев, Кенелм зашел в уединенное убежище, преграждавшее ему путь и приглашавшее к отдыху. Это была круглая площадка, обнесенная тонким трельяжем, по которому вились розы, отягощенные густой листвой и цветами. Посредине с серебристым журчанием бил маленький фонтан. На заднем плане высились могучие деревья, на вершинах которых играли солнечные лучи. Эти деревья замыкали весь горизонт. Не так ли и в жизни могучие господствующие над нами страсти - любовь, честолюбие и властолюбие, жажда золота, славы или знаний - образуют величественный фон для быстро увядающих цветов нашей юности? Они заставляют нас поднять взор от цветов, от их нежных улыбок, улавливают блеск высокого солнечного луча, но, увы, исключают из поля нашего зрения всякий простор. Кенелм вышел на утоптанную площадку у фонтана. Издали доносились крики и смех детей, забавлявшихся играми и танцами. С далекого расстояния их веселье уже не наводило на него прежней тоски. Он задумался, пытаясь объяснить причину такого явления. "Поэт, - так потекла его ленивая мысль, - сказал нам, что простор придает очарование ландшафту, и сравнил иллюзию надежды с прелестью далей. Но поэт ограничивает ширину охвата своего же объяснения. Расстояние создает приятное не только нашему зрению, но и слуху, и не только этим физическим чувствам - воспоминание, которое обязано своим очарованием все той же "прекрасной даме". Находясь среди этих шумливых детей, я никак не мог представить себя ребенком. Но теперь, когда их громкое веселье доносится издалека, укрощенное и смягченное расстоянием и сознанием, что, слава богу, эти ребятишки не могут здесь настигнуть меня, я готов опять мечтать о своем детстве и жалеть о безвозвратно отошедших в прошлое школьных играх. Вероятно, точно то же должно быть и с горем. Какая громадная разница между мучительной тоской, когда любимый человек только что покинул все земное, и тихой скорбью о такой же близкой душе, улетевшей на небо много лет назад! Точно так же и с искусством поэзии: когда дело идет о сильных чувствах трагедии, как необходимо, чтобы поэзия отдаляла от нас актеров! Чем более должны нас возносить изображаемые чувства и чем более мы ценим слезы, которые трагедия исторгает из наших глаз, тем дальше должны быть от нас актеры. Представьте же себе, как были бы мы возмущены, если бы поэт вздумал вывести на сцену какого-либо солидного джентльмена, с которым вы вчера только вместе обедали, и стал бы уличать его в том, что он убил отца и женился на своей матери. Но когда Эдип совершает эти злополучные ошибки, никто не возмущается. Оксфорд девятнадцатого столетия уже далеко не то, чем были Фивы три или четыре тысячелетия назад. И даже, - продолжал погружаться в метафизическую путаницу Кенелм, - когда поэт выводит на сцену лиц и предметы, нам современные, то и тут, желая придать им поэтическое очарование, он непременно должен поставить их на некотором моральном или психологическом расстоянии. Чем ближе они к нам по внешней обстановке, тем дальше должны быть по каким-нибудь внутренним особенностям. Вертер или Кларисса Гарлоу описаны как современники эпохи своего художественного создания и с мельчайшими подробностями кажущегося реализма, а между тем их сразу отдаляют от нашей будничной жизни особенности личности и судьбы. Мы понимаем, что Вертер и Кларисса, близкие нам во многом, в чем мы сочувствуем им как друзьям и почти нашим родным, в то же время по поэтическим и идеальным сторонам своей природы так отдалены от нас, как если бы они принадлежали к веку Гомера. И вот это именно облекает очарованием само страдание, которое причиняет нам их судьба. То же, мне думается, и в любви. Для того чтобы испытываемую нами любовь могло окружить поэтическое сияние, предметом ее должно быть существо, морально далекое от нашего будничного я, короче говоря, - существо, отличающееся от нас самих некоторыми качествами, которые, как бы ни были мы близки их обладателю, нам никогда не слить с нашими собственными. Таким образом, в любимом существе всегда есть нечто остающееся идеалом, тайной, "вершиной, тающей в лазури неба"". Тут размышления Кенелма незаметно перешли в грезы. Его глаза сомкнула дремота. Он не спал и не бодрствовал. Так бывает в ясные летние дни, когда, растянувшись на траве, мы зажмуриваем глаза и все же как в тумане различаем золотой луч на наших сонных веках, а сквозь этот луч приходят и уходят образы, похожие на сновидения, хотя мы и знаем, что не спим. ГЛАВА V  Из этого состояния полудремы-полузабытья Кенелм пробуждался медленно, неохотно. Что-то легонько ударило его по щеке, вот опять удар, только уже не такой нежный. Он открыл глаза. Прежде всего его взор упал на два розовых бутончика, которые, ударив его по лицу, скатились на грудь. Подняв глаза, Кенелм увидел перед собой смеющееся личико девочки. Ее приподнятая рука была вооружена новым бутоном, но кто-то задержал ее. Через плечо ребенка выглядывало такое же невинное, но гораздо более очаровательное лицо девушки в первом рассвете юности, обрамленное цветами, которые гирляндами вились по решетке. Как к этому личику шли цветы! Девушка казалась феей. Кенелм вздрогнул и быстро встал. Девочка, от которой он так нелюбезно ускользнул, бросилась к нему через калитку. Ее спутница скрылась. - Так это ты? - сказал Кенелм. - Это ты так безжалостно напала на меня? Неблагодарное создание! Не, я ли передал тебе лучшую землянику с блюда и все сливки, которые мне достались? - А зачем вы убежали от меня и спрятались здесь, когда должны были танцевать со мной? - возразила маленькая леди, с инстинктом, свойственным ее полу, уклоняясь от прямого ответа на заслуженный укор. - Я не убегал от тебя и, конечно, не имел в мыслях прятаться, иначе ты так легко не нашла бы меня. Но что это за молодая леди была с тобой? Подозреваю, что она тоже обстреливала меня, так как она-то, кажется, убежала, чтобы спрятаться. - Нет, она не стреляла в вас. Напротив, она хотела остановить меня, и если б не удержала моей руки, вы получили бы другой бутон - и еще какой! - гораздо больше прежних. Разве вы не знаете Лили? - Нет, не знаю. Так это Лили? Ты должна представить меня ей. К этому времени они уже вышли через маленькую калитку, как раз напротив дорожки, по которой Кенелм пришел сюда. Тут на лужайке собрались дети: одни лежали на траве, другие прохаживались взад и вперед в ожидании очередного танца. Среди детей появилась Лили - она шла очень быстро. Девочка бросила Кенелма и побежала за своей приятельницей, вскоре догнала ее, но не сумела уговорить остановиться. Лили подошла к утоптанной площадке, заменявшей бальный зал. Тут детвора обступила ее и скрыла изящную фигуру от взоров Кенелма. Миссис Брэфилд встретила его. - Лили приехала! - Знаю, я видел ее. - Ну что, правда, она красива? - Чтоб ответить вам как следует, надо посмотреть на нее поближе. Но, прежде чем вы меня представите, разрешите спросить, кто такая эта Лили? Миссис Брэфилд на миг задумалась, но ее ответ был краток и, казалось бы, не нуждался в долгом обдумывании. - Она - мисс Мордонт, сирота и, как я вам уже говорила, живет у своей тетки, миссис Кэмерон, вдовы. У них прелестнейший коттедж на берегу реки, или скорее ручья, в одной миле отсюда. Миссис Кэмерон - самая добрая и прямодушная женщина. Что касается Лили, то, по совести, я могу хвалить только ее красоту, потому что она до сих пор сущее дитя, ее ум совсем еще не развит. - Встречали ли вы мужчину, я уже не говорю о женщине, чей ум был бы вполне развит? - пробормотал Кенелм. - Я знаю наверное, что мой ум еще не развит и никогда не разовьется вполне на сей земле... Миссис Брэфилд не слышала этого замечания: она искала глазами Лили и увидела ее наконец, когда окружавшие ее дети разбежались, чтобы снова начать танцы. Взяв Кенелма за руку, она подвела его к молодой девушке, и тут состоялось формальное представление. Разумеется, настолько формальное, насколько это возможно на лужайке, залитой солнечным светом и среди радостей лета и детского смеха. При таких обстоятельствах формальности не могли быть продолжительны. Не знаю, как это случилось, но через несколько минут Кенелм и Лили перестали быть друг другу чужими. Они сидели на скамье под сенью липы, в стороне от остальной веселой компании. Он слушал, потупив глаза, а она, устремляя живой и подвижный взор то к земле, то к небу, болтала весело, свободно. Голос ее напоминал журчание веселого ручейка с нежным серебристым звуком и улыбкой искрящихся струй. Нет сомнения, что это совсем не соответствовало условностям хорошо воспитанного общества. Принято, разумеется, чтобы мужчина говорил, а девушка слушала, но я честно передаю то, что было. Притом Лили столько же знала об условностях жизни в светских гостиных, сколько жаворонок, только что вылетевший из гнезда, знает о преподавателях пения и клетках. Она была еще ребенком, и миссис Брэфилд не ошибалась, говоря, что ее ум совсем не развит. О чем она рассказывала во время первой беседы между ними и что заставляло задумчивого Кенелма слушать ее так безмолвно и с таким напряженным вниманием, этого я никак не могу сказать и не сумею набросать на бумагу. Боюсь, что в ее рассказах было много эгоцентрического, как вообще бывает в рассказах детей, - она говорила о себе, о тетке, о своем доме и подругах. По-видимому, все ее приятельницы были такими же детьми, как она сама, только еще моложе; во главе их была Клемми - та самая девочка, которая так привязалась к Кенелму. И среди этой живой болтовни блистали искры настоящего остроумия, яркого воображения и даже поэзии - в выражении и чувстве. Если это был разговор ребенка, то никак уж не глупого. Как только кончились танцы, все дети опять столпились около Лили. Видно было, что она здесь общая любимица, а так как маленьким гостям наскучили танцы, предложены были новые забавы, и Лили уговорили играть в пятнашки. - Очень рад познакомиться с вами, мистер Чиллингли, - произнес приятный голос, и прекрасно одетый, благообразный мужчина протянул Кенелму руку. - Мой муж, - сказала миссис Брэфилд не без гордости. Кенелм сердечно ответил на гостеприимное приветствие хозяина дома, который только что вернулся из конторы, оставив там все свои заботы. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он благоденствует и вполне этого заслуживает. Его лицо говорило о ясном уме и добром нраве, а сверх того - о деятельном, энергичном характере. Широкий гладкий лоб, живые карие глаза, твердо очерченный рот, счастливое довольство собой, своим домом, всем миром сквозило в его приветливой улыбке и подтверждалось металлическим тембром голоса. - Конечно, вы пообедаете с нами, - сказал мистер Брэфилд. - И если не очень стремитесь провести вечер в Лондоне, то и переночуете у нас. Кенелм колебался. - Обязательно оставайтесь до завтра, - упрашивала миссис Брэфилд. Кенелм все еще медлил с ответам. Но в это время его взгляд упал на Лили, которая под руку с пожилой дамой приближалась к хозяевам с очевидным намерением проститься. - Не могу отказаться от такого соблазнительного приглашения, - ответил наконец Кенелм и отступил перед Лили и ее спутницей. - Благодарю вас за приятнейший день, - сказала миссис Камерон хозяйке. - Лили было очень весело. Жалею только о том, что не могла прийти пораньше. - Если вы идете домой, - сказал мистер Брэфилд, - то позвольте проводить вас. Мне надо потолковать с вашим садовником насчет фиалок. У него они гораздо лучше, чем у меня. - В таком случае нельзя ли пойти и мне? - спросил Кенелм у Лили. - Из всех цветов на свете я больше всего люблю фиалки. Немного погодя Кенелм уже шел рядом с Лили по берегу речки, впадавшей в Темзу. Миссис Кэмерон и Брэфилд шли впереди, так как по тропинке только двое могли идти рядом. Вдруг Лили покинула своего спутника, увлеченная редкой бабочкой, кажется, "султаном Марокко". Сидя на осоке, бабочка грела на солнце свои желтые крылышки. Лили удалось поймать это прелестное создание в свою соломенную шляпу, которую она прикрыла вуалью. Овладев такой замечательной добычей, Лили скромно возвратилась к Кенелму. - Так вы коллекционируете насекомых? - спросил философ, настолько удивленный, насколько было это возможно при его характере. - Только бабочек, - ответила Лили, - но, знаете ли, ведь бабочки не насекомые, а души. - Символы душ, хотите вы сказать? По крайней мере, греки так живописно представляли их себе. - Нет, настоящие души - души детей, которые умерли в колыбели некрещеными. Если о них позаботятся, они проживут год и за это время их не съедят, то превращаются в фей. - Весьма поэтичная идея, мисс Мордонт, обоснованная так же разумно, как и всякие рассказы о превращениях одного живого существа в другое. Может быть, вы объясните то, чего не могут сделать философы: скажите мне, как вам удается узнать, что новая идея представляет собой факт? - Право, не знаю, - ответила Лили в большом замешательстве. - Может быть, я прочла в книге, а может быть, во сне видела. - Будь вы философом, вы и тогда не могли бы придумать более мудрого ответа. Но вы сказали, что о бабочках надо заботиться; в чем же состоит ваша забота: вы натыкаете их на булавку и сажаете в ящик под стекло? - Натыкать на булавки? Ах, как вы можете так говорить! Вы заслуживаете того, чтоб феи защипали вас! "Боюсь, - с сожалением подумал Кенелм, - что у моей собеседницы вовсе нет ума, который следовало бы развить, или, выражаясь мягче, она совсем еще невинный младенец". Он покачал головой и ничего не ответил. - Вот придем домой, и я покажу вам свою коллекцию, - продолжила разговор Лили. - Кажется, они у меня вполне счастливы. Я уверена, что некоторые из них знают меня - они едят из моих рук. С прошлого лета, когда я начала собирать их, у меня умерла всего одна бабочка. - Стало быть, они прожили: у вас год и уже должны превратиться в фей. - Надеюсь, что многие и превратились. Как только исполняется год, я сейчас же выпускаю их на свободу, - ведь вы понимаете, что в клетке им никак не превратиться в фей. Теперь у меня только те бабочки, которых я поймала прошлой осенью или нынешним летом; самые красивые появляются лишь осенью. Тут девушка склонила непокрытую голову над соломенной шляпой, ее косы, упали справа и слева, и она сказала своей пленнице несколько ласковых слов. Потом опять подняла голову и, осматриваясь вокруг, вдруг остановилась и воскликнула: - Как это люди могут жить в городах! Как они могут говорить, что им скучно в деревне! взгляните, - продолжала она с серьезным и задумчивым видом, - на эту высокую сосну с длинной ветвью, нависшей над водой. Вы видите - налетит ветерок и изменит ее тень, а тень изменяет игру солнечного света на водах ручья? Кивайте вершинами, сосны! Весь лес пусть восславит творца! Какой же обмен музыкой должен существовать между природой и поэтом! Кенелм был поражен. Она - невинный младенец? У этой девушки нет ума, который следовало бы развить? В ее присутствии он не мог быть циником, не мог называть природу механизмом, как в разговоре с мужчиной. Он возражал ей серьезно. - Творец, - промолвил Кенелм, - одарил вселенную языком, но немногие сердца могут понять его. Блаженны те, для которых это не чуждый язык, постигнутый несовершенно, ценой большого труда, но свой родной язык, бессознательно воспринятый из уст великой матери. Для них крылья бабочки могут легко возносить в небо душу феи! Слушая его, Лили повернулась и в первый раз внимательно заглянула в его темные и кроткие глаза. Инстинктивно она положила свою легкую руку на его плечо и тихо сказала: - Говорите, говорите, мне нравится вас слушать. Но Кенелму не пришлось продолжать. Они дошли до садовой калитки коттеджа миссис Камерон. Брэфилд и миссис Кэмерон остановились и подождали их, затем все вместе вошли в дом. Коттедж был длинный и низкий, без всяких притязаний на изысканность архитектуры - и тем не менее крайне живописный. Сад, большой, но соразмерный величине дома, с цветниками, в которых с необыкновенным вкусом были подобраны оттенки, полого спускался к травянистому берегу ручья. Здесь ручей расширялся наподобие озерка, сомкнутого шлюзами, откуда с тихим журчанием низвергались маленькие водопады. На берегу стояла простая скамья, полузакрытая развесистыми ветвями огромной ивы. Интерьер дома гармонировал с его внешним видом. Это был настоящий коттедж, но все комнаты отличались изяществом убранства. Даже небольшой вестибюль был расписан в духе помпейских фресок. - Пойдемте, и сейчас вы увидите жилище моих бабочек, - шепнула Лили. Кенелм последовал за ней через открывавшуюся в сад стеклянную дверь. В конце небольшой оранжереи находилось убежище необыкновенных любимиц Лили. Клетка была величиной с небольшую комнату. Три стороны ее были из мелкой проволочной сетки, с занавесками из кисеи или другой легкой материи. Изнутри и снаружи стенки были покрыты тонкими ползучими растениями; посредине - маленькая цистерна, из которой бил сверкающий маленький фонтан. Лили осторожно приподняла стеклянную дверцу и, проскользнув внутрь, затворила ее за собой. При ее появлении пришло в движение множество пестрых крылышек. Одни бабочки летали вокруг нее, другие, посмелее, садились ей на волосы или на платье. Не попусту хвалилась она, подумал Кенелм, что некоторые из этих созданий узнают ее. Она выпустила из шляпы "марокканского султана", и он бесстрашно покружил около нее, а потом исчез в листве ползучих растений. Лили подняла дверцу и вышла. - Я слыхал о философе, который приручил осу, - сказал Кенелм, - но никогда еще не слыхал о молодой леди, которая сделала бы бабочек ручными. - Да, - с гордостью ответила Лили. - Я думаю, что первой сделала такую попытку. Едва ли я решилась бы на этот опыт, если бы знала, что другие до меня уже достигли успеха. Как бы то ни было, и мой успех неполный. Но ничего: если они даже и не любят меня, зато я их люблю. Они вернулись в гостиную. - Хорошо ли вы знакомы со здешними местами, мистер Чиллингли? - спросила миссис Камерон. - Совсем их не знаю, но вижу, что они более тяготеют к сельской местности, чем те, которые находятся вдали от Лондона. - В этом и состоит счастье многих графств, окружающих Лондон, - сказал мистер Брэфилд, - они избавлены от дыма и шума фабричных городов, да и земледельческая наука не уничтожила наших чудесных живых изгородей. Тропинки здесь точно так же обрамлены вьюнками и жимолостью, как это было, когда Исаак Уолтон проходил по ним, отправляясь удить рыбу в нашем ручье. - Разве предание говорит, что он удил в этом ручье? Я думал, что Уолтон отправлялся на прогулки совсем в другую сторону от Лондона. - Очень возможно. Я не изучал ни трудов Уолтона, ни его искусства, но здесь, вон за тем шлюзом, есть старая беседка, где вырезано его имя. Но его ли, чужою ли рукой это сделано, кто может сказать? Миссис Кэмерон, давно ли у вас был мистер Мелвилл? - Несколько месяцев назад. - В нынешнем году у него блистательный успех. Можно сказать, что его таланты наконец признаны светом. Я намеревался купить его картину, но не успел вовремя - меня опередил один житель Манчестера. - Кто этот мистер Мелвилл? Ваш родственник? - шепотом спросил Кенелм у Лили. - Родственник? Право, не знаю. Впрочем, должно быть, так, потому что он мой опекун. Но если б он был мне самым близким родственником, я и тогда не могла бы любить его больше, чем теперь, - пылко воскликнула Лили. Румянец вспыхнул на ее щеках, и на глазах навернулись слезы. - Так он живописец? - спросил Кенелм. - О да! Никому не написать таких чудесных картин, и никто не может быть умнее и добрее его. Кенелм старался припомнить, не слыхал ли он когда-либо имени художника Мелвилла, но напрасно. Впрочем, Кенелм был мало знаком с художниками, они не находились в поле его зрения, и он смиренно признавался самому себе, что в мире могло быть много выдающихся художников, чьи имена и произведения оставались ему неизвестны. Он бросил взгляд н