ого не хватает, но не запрещай мне пользоваться тем, что ты имел в избытке. Так нечестно. БАРТОДИЙ. А как же то? АНАТОЛЬ. Что, то? БАРТОДИЙ. Все то, что было, наше прошлое, твое, мое... АНАТОЛЬ. Я уже сказал: того больше нет. БАРТОДИЙ. И не должно быть? Все должно бесследно кануть, без всякого смысла, без последствий... Должно развеяться?.. Хочешь, чтобы так было? Чтобы развеялось как дым, пыль, ничто? Все должно обратиться в ничто? АНАТОЛЬ. Оставь меня в покое! БАРТОДИЙ. Анатоль, если ты сейчас что-нибудь не сделаешь, у нас все развалится. И у тебя, и у меня. АНАТОЛЬ. Поздно. Уже развалилось. БАРТОДИЙ. Знаю, сам вижу. Но еще не поздно. АНАТОЛЬ. Что - не поздно... БАРТОДИЙ. Ну, покарать меня. Отомсти, исполни приговор. Пусть будет хоть какой-то закон. АНАТОЛЬ. Закон? И это ты говоришь о законе? Ты? БАРТОДИЙ. Я. Должно же существовать хоть что-то незыблемое в этом бардаке, который мы называем нашей жизнью. Нечто неизменное, такое, что остается. АНАТОЛЬ. А это есть. БАРТОДИЙ. Что? АНАТОЛЬ. Он. БАРТОДИЙ. Кто, где? АНАТОЛЬ. Там! БАРТОДИЙ. Я ничего не вижу. АНАТОЛЬ. Потому что смотришь слишком низко. Взгляни выше, туда... Выше, выше! БАРТОДИЙ. Но что? АНАТОЛЬ. Портрет. БАРТОДИЙ. Не вижу никакого портрета. АНАТОЛЬ. Но он есть. Даже, когда его не видно, он там, и смотрит на нас. Был, есть и будет. Улыбающийся. И он прав, что улыбается. Ибо дело его живо и непреходяще. Он в нас - как в тебе, так и во мне. И оба мы - его творение. Неважно - справа или слева, за него мы были или против него, но всегда все шло через него, он всегда был средоточием наших дел. Ты хочешь знать, что осталось незыблемым? Он остался, и теперь он в тебе и во мне. Ты говорил о нашей жизни? Ну, так посмотри на нашего папашу. БАРТОДИЙ. Ты пьян, с тобой невозможно разговаривать. АНАТОЛЬ. Да, брат мой, вот он - наш родитель. Мы все - его дети. Хочешь ты этого или не хочешь - его кровь. И наша кровь была его кровью - за него мы были, или против, но - его, его! Поклонись отцу нашему. БАРТОДИЙ. Анатоль, хватит. АНАТОЛЬ. Кланяйся, говорю! Отца не почитаешь? Того, что был, есть и будет? БАРТОДИЙ. Но ведь его уже нет в живых! АНАТОЛЬ. Кто это сказал... Что за кощунство? Тело его не живет, но Дух, Дух жив вечно! Дух эпохи, - иными словами, Zeitgeist[4]. А он не умирает. Хочешь, докажу. Спички есть? Бартодий дает Анатолю коробок спичек. Анатоль зажигает свечи. БАРТОДИЙ. Ты что собираешься делать? АНАТОЛЬ. Пригласить его, пусть придет и посидит с нами. БАРТОДИЙ. Анатоль, что за шутки. АНАТОЛЬ. Какие шутки. Разве стал бы я шутить над самим собой? Пусть придет, пусть сядет, а ты сядешь справа или, может, слева, и я тоже, пусть с нами выпьет. В молодости он, вроде, не отказывался. БАРТОДИЙ. Анатоль, нельзя же так. АНАТОЛЬ. Запрещаешь мне отправление культа? Дедам и прадедам можно было, а мне нельзя? (Наполняет рюмки, одну передает Бартодию.) На, держи, пригодится. А теперь - лицом к портрету и повторяй за мной. БАРТОДИЙ. Ничего я не стану повторять. АНАТОЛЬ. Где бы ты ни был, в какой стороне света... Тьфу, не так. Сначала. Ну, короче говоря, я, Анатоль, все еще живой, хоть и должен был умереть, приглашаю тебя, умершего, но во мне по-прежнему живого, на скромное угощение. Приди, окажи честь и выпей с мразью, которую ты сгноил, то есть со мной, превращенным тобою в мразь, и с моим приятелем, который всегда был мразью. Призываю тебя сквозь винтовочный огонь, повзводный и одиночный. Призываю тебя сквозь воду, ту, что похолоднее. Сквозь землю призываю тебя, а вернее, сквозь то, что под землей, ты уж сам знаешь, что. Пожалуй к нам, явись и покажись, ибо ты призван. БАРТОДИЙ. Я не желаю в этом участвовать. АНАТОЛЬ. Тсссс... Слышишь? БАРТОДИЙ. Что? АНАТОЛЬ. Шаги... По полу... Далеко... БАРТОДИЙ. Какие шаги? АНАТОЛЬ. Он идет! БАРТОДИЙ. Тебе только кажется. АНАТОЛЬ. Он уже близко! БАРТОДИЙ. Никого же нет. АНАТОЛЬ. Камень за камнем и эхо за эхом. БАРТОДИЙ. Никто не идет, никто! АНАТОЛЬ. Он уже в соседней комнате. За спиной Анатоля входит Анабелла. АНАБЕЛЛА. Анатоль, что ты вытворяешь. Почему не ложишься спать. АНАТОЛЬ (указывает пред собой). Вот он! АНАБЕЛЛА. Кто - он, где? АНАТОЛЬ (отступая). Там, там, это Он! АНАБЕЛЛА. Да кто, что здесь происходит... АНАТОЛЬ. На колени! Падает на колени, рвет на себе воротник, задыхается. Анабелла, стоя сзади него, поддерживает его под руки. АНАБЕЛЛА. Анатоль! АНАТОЛЬ. Я... как Савл в Дамаске... прозрел... уверовал... Я грешник... Я прах! АНАБЕЛЛА. Что ж он так напился... БАРТОДИЙ (возле Анатоля, приподнимает ему веки, заглядывает в зрачки). Нет, тут дело посерьезнее. АНАБЕЛЛА. Что я говорила! БАРТОДИЙ. Звони в "скорую", быстро. АКТ III Сцена 1 - Октавия, Анабелла, Бартодий. В доме Бартодия. Стол, диван. АНАБЕЛЛА. Я приехала не из-за себя, это касается другого человека. ОКТАВИЯ. Сейчас позову его. Да вы присаживайтесь. (Выходит.) Анабелла садится на диван. Ждет. Затем берет иллюстрированный журнал, тот, который читала Октавия в первом акте. Листает журнал. Начинает читать, потом, найдя что-то, привлекшее ее внимание, достает из сумочки блокнот и переписывает из журнала в блокнот. Входит Октавия. Сейчас придет, только оденется. Он обычно спит после обеда. Анабелла убирает блокнот и откладывает журнал. Да вы продолжайте, пожалуйста, это прошлогодний, но у меня есть и последние, хотите взглянуть? АНАБЕЛЛА. Не стоит из-за меня беспокоиться... ОКТАВИЯ. Да какое там беспокойство, я старые тоже собираю, мы его выписываем, а этот случайно оказался под рукой, там есть вязание, вы разрешите... (Садится на диван рядом с Анабеллой, берет у нее журнал.) Нет, не здесь, минутку, где же это было, а, вот, на этой странице, видите, очень интересный рисунок вязки. Я уж даже начала, но все никак не закончу, постоянно что-нибудь мешает, не то, так другое, дело всегда найдется. Вы это в комиссионном купили? Это пальто? АНАБЕЛЛА. О, давно уже. ОКТАВИЯ. Вам очень идет. АНАБЕЛЛА. Вам нравится? ОКТАВИЯ. Просто чудесное. Ведь замшу не достать, разве только остатки от экспорта или у частника, но слишком дорого и совсем не то. Были небольшие партии, и знакомая у меня была, но она уже не работает там. Вы что-то записывали? АНАБЕЛЛА. Ах, это так, рецепт. ОКТАВИЯ. А вы не вяжете? АНАБЕЛЛА. Нет, не вяжу. ОКТАВИЯ. Я так и думала. Не похоже, чтобы вы вязали. АНАБЕЛЛА. Мама когда-то хотела, чтобы я научилась, но как-то не получилось. ОКТАВИЯ. Почему же? АНАБЕЛЛА. Я пошла на курсы. ОКТАВИЯ. Так рано? АНАБЕЛЛА. Да, совсем еще девочкой. ОКТАВИЯ. Так вы учились на курсах? АНАБЕЛЛА. Конечно. ОКТАВИЯ. А на каких? АНАБЕЛЛА. Ну, на разных. Но шить умею. ОКТАВИЯ. А вязание, это совсем не трудно. Вы что-то записывали? АНАБЕЛЛА. Морковные котлеты. ОКТАВИЯ. Интересуетесь кулинарией? АНАБЕЛЛА. Да, кулинарными рецептами. ОКТАВИЯ. Так вы и готовите? АНАБЕЛЛА. Так, немного, недавно начала. ОКТАВИЯ. Сами? АНАБЕЛЛА. Сама. ОКТАВИЯ. Я очень рада, что мы познакомились. Бартодий мне рассказывал... АНАБЕЛЛА. А что он рассказывал? ОКТАВИЯ. Что его друг плохо себя почувствовал. Как он сейчас? АНАБЕЛЛА. Да не очень. ОКТАВИЯ. Он ваш муж? АНАБЕЛЛА. Да. Можно так назвать... ОКТАВИЯ. Извините, что расспрашиваю. АНАБЕЛЛА. Ну что вы, ничего страшного. ОКТАВИЯ. Бабское любопытство. Но вы так молоды, а мы с Бартодием уже одиннадцать лет, он не говорил вам? АНАБЕЛЛА. Мы с ним мало общались, это муж с ним разговаривал. ОКТАВИЯ. Они же друзья. АНАБЕЛЛА. До утра проговорили. ОКТАВИЯ. А о чем? АНАБЕЛЛА. Не знаю, я спала. ОКТАВИЯ. Бартодий тоже вернулся не в лучшем виде. АНАБЕЛЛА. Меня разбудили крики, а когда я вошла, у Анатоля был приступ. "Скорая" приезжала. ОКТАВИЯ. Да что вы говорите, что-нибудь серьезное? АНАБЕЛЛА. Его увезли в больницу. ОКТАВИЯ. Ах, даже так? АНАБЕЛЛА. Довольно долго пролежал. ОКТАВИЯ. В больнице? АНАБЕЛЛА. В неврологическом отделении. ОКТАВИЯ. Что же с ним было? Пауза. АНАБЕЛЛА. Диагноз очень серьезный. ОКТАВИЯ. Вот как. (Пауза.) А теперь? АНАБЕЛЛА. Теперь дома. ОКТАВИЯ. Какое несчастье. А вы как считаете, что с ним произошло? АНАБЕЛЛА. Он и до того был не очень здоров. Вы же знаете, он вышел... ОКТАВИЯ. Бартодий говорил мне. Но такой приступ... АНАБЕЛЛА. Возле него был Бартодий, меня там не было. ОКТАВИЯ. Что-то, должно быть, повлияло. А муж не сказал, что? АНАБЕЛЛА. Он не может. ОКТАВИЯ. Наверное, просто не хочет. АНАБЕЛЛА. Нет, он не может. ОКТАВИЯ. Или секрет, что-то скрывает. Анабелла возражает движением головы. С ними такое бывает, вы-то еще молодая, а у меня уже опыт. Надо подход найти. Вы его спрашивали? Анабелла утвердительно кивает. Вот и хорошо, нужно его расспрашивать, но только не сразу, выждать подходящий момент. Они потом сами все рассказывают, вам он наверняка скажет. АНАБЕЛЛА. Нет, он не скажет. ОКТАВИЯ. Но почему? Неужели такой упрямый? АНАБЕЛЛА. Нет, он не скажет. (Достает платок и прикладывает его к глазам.) ОКТАВИЯ. Скажет, потом скажет. АНАБЕЛЛА. Он потерял речь. (Плачет и опирается головой о плечо Октавии.) Он теперь инвалид. (Плачет.) ОКТАВИЯ (гладя ее по голове). Ну, тихо, детка, тихо, все пройдет, все пройдет. (Берет платок из ее судорожно сжатой руки и утирает ей слезы, затем прикладывает платок к ее носу, как ребенку.) Анабелла шумно, беспомощно сморкается. Входит Бартодий. А, вот и ты! БАРТОДИЙ. Тогда я, быть может, потом... (Делает движение в сторону двери.) ОКТАВИЯ. Останься! БАРТОДИЙ (к Анабелле, неуверенно). Добрый день... Что слышно... ОКТАВИЯ. Не изображай идиота. Ты что, не видишь? БАРТОДИЙ. Так вы знакомы? ОКТАВИЯ. Принеси валерьянку, она у меня, возле кровати. И поставь чайник, заваришь чай, да покрепче. Ну, чего стоишь? Бартодий выходит. Да ты садись удобнее, сними пальто. (Помогает ей снять пальто.) АНАБЕЛЛА. Мне так неловко... ОКТАВИЯ. Глупости говоришь. Сейчас я дам тебе чистый платок, скоро чай поспеет, есть хорошая настойка, на рябине. Ты с дороги устала. В поезде давка была? АНАБЕЛЛА (все еще всхлипывая). Была... Вначале... Потом многие вышли. ОКТАВИЯ. Тогда еще ничего. Сюда мало кто ездит, а ближе к границе совсем уже свободно бывает. Переночуешь у нас? АНАБЕЛЛА. Я... не знаю. Неудобно стеснять... ОКТАВИЯ. Переночуешь, останешься, куда же тебе деваться, никакого стеснения, места всем хватит, можешь лечь здесь, мы спим наверху, поешь, отдохнешь, а вернешься завтра или послезавтра, когда захочется... АНАБЕЛЛА. Послезавтра я не могу. ОКТАВИЯ. А почему? АНАБЕЛЛА. Анатоль. ОКТАВИЯ. Что, некому присмотреть? АНАБЕЛЛА. Соседка согласилась только до послезавтра. ОКТАВИЯ. А один никак не может? АНАБЕЛЛА. Он на кресле-каталке. ОКТАВИЯ. На кресле, почему? АНАБЕЛЛА. Потому что парализован. ОКТАВИЯ. Боже ты мой! (Пауза.) Откуда же могла знать... И ты с ним одна? АНАБЕЛЛА. У него нет никого. ОКТАВИЯ. Да, да, понятно. Какое несчастье... Ты все мне расскажешь. Хочешь умыться? АНАБЕЛЛА. Я, наверное, ужасно выгляжу? ОКТАВИЯ. Да что ты, что ты, ванная направо. АНАБЕЛЛА. Я... очень тебе благодарна. ОКТАВИЯ. Да о чем ты... Ну, иди, потом поговорим. Анабелла выходит. Октавия разглядывает пальто Анабеллы, надевает, примеряет, снимает. Накрывает стол к чаю. Входит Бартодий. БАРТОДИЙ. Я не нашел. ОКТАВИЯ. Чайник поставил? БАРТОДИЙ. Поставил. ОКТАВИЯ. Тогда принеси настойку. БАРТОДИЙ. Куда она пошла? ОКТАВИЯ. Сейчас вернется. Ну, ты и отличился. БАРТОДИЙ. Когда? ОКТАВИЯ. Тогда. БАРТОДИЙ. А что я такого сделал? ОКТАВИЯ. Я как раз это и имею в виду. Ну, ладно, иди за настойкой, принеси ту, что на рябине. Только поторопись. Бартодий выходит. Октавия хлопочет возле стола. Входит Анабелла. АНАБЕЛЛА. А где Бартодий? ОКТАВИЯ. Пошел за настойкой. Я не хочу вмешиваться, понимаю, что ты приехала к нему с каким-то делом. Но если бы я могла чем-нибудь помочь... Я его лучше знаю. АНАБЕЛЛА. Это насчет квартиры. ОКТАВИЯ. Квартиры? Для кого? АНАБЕЛЛА. Для Анатоля. ОКТАВИЯ. Как же так, разве у вас нет квартиры? А Бартодий говорил... АНАБЕЛЛА. Ту квартиру мы потеряли. Живем теперь в маленькой. ОКТАВИЯ. И что, слишком мала? АНАБЕЛЛА. Дело не в этом, главное - нет лифта. Мне хотелось бы вывозить его в парк, на воздух, хоть изредка. А по лестнице мне с креслом не справиться. ОКТАВИЯ. Ну, как же без лифта. Но Бартодий-то что... АНАБЕЛЛА. Мне говорили, у него есть связи, может, сумеет помочь. ОКТАВИЯ. Бартодий? АНАБЕЛЛА. Может, согласится похлопотать, поговорить с кем нужно. ОКТАВИЯ. Поздно, моя милая, теперь он уже ничего не может. АНАБЕЛЛА. И всех знакомых растерял? ОКТАВИЯ. Теперь не те времена. Он давно в отставке. АНАБЕЛЛА. А я думала... ОКТАВИЯ. Все переменилось. Когда-то были у него возможности, это правда. Но не теперь. АНАБЕЛЛА. Дай подумать. А пока - садись к столу. Анабелла садится за стол. А ведь он мне ни слова не сказал, этот мой Бартодий, о болезни Анатоля. АНАБЕЛЛА. А как он мог знать, он же сразу уехал. ОКТАВИЯ. Сразу? АНАБЕЛЛА. Ну, сразу после того утра. ОКТАВИЯ. Так он, значит, даже не соизволил поехать в больницу? АНАБЕЛЛА. Там такая суматоха была. ОКТАВИЯ. И ни о чем не позаботился? АНАБЕЛЛА. Он на поезд спешил, времени оставалось очень мало. ОКТАВИЯ. Ну, конечно, он же постоянно занят. Ни минуты времени нет. АНАБЕЛЛА. Приехала "скорая", его положили на носилки, он без сознания был. Я думала - он перепил. ОКТАВИЯ. Они пили? АНАБЕЛЛА. Совсем немного. ОКТАВИЯ. И потом не позвонил, не справился? АНАБЕЛЛА. Кто? ОКТАВИЯ. Ну, он, мой Бартодий? АНАБЕЛЛА. Возможно, он и звонил, только меня редко можно было застать дома, я же все постоянно возле Анатоля. У него оказалось кровоизлияние в мозг и... ОКТАВИЯ. Да уж, он впечатлительный. АНАБЕЛЛА. ...Ему хотели что-то другое оперировать. В "скорой" часто ошибаются... ОКТАВИЯ. Значит, сбежал. АНАБЕЛЛА. ...Но в больнице его тщательно обследовали. Он и до того немного болел, но ничего такого особенного и вообще чувствовал себя нормально. Столько было энергии... Никогда бы не подумала, что такое случится. ОКТАВИЯ. У него же нервы слабые, у этого нашего Бартодия. Уж я с ним побеседую. А с квартирой что-нибудь придумаем, дальше так не может продолжаться. АНАБЕЛЛА. Думаешь, получится? ОКТАВИЯ. Непременно получится. АНАБЕЛЛА. Но ты сказала, что у него никаких связей не осталось. ОКТАВИЯ. Об этом не беспокойся. АНАБЕЛЛА. Как же он тогда сможет что-то сделать? ОКТАВИЯ. Я это устрою. АНАБЕЛЛА. А ты разве можешь... ОКТАВИЯ. Это уж мое дело, не волнуйся. Сцена 2 - Октавия, Бартодий. Сцена выглядит так же, как в первом акте (сцена 2). Октавия и Бартодий сидят на достаточном расстоянии друг от друга, возле каждого - настольная лампа. Октавия читает иллюстрированный журнал. БАРТОДИЙ. Кролики. Пауза. Буду разводить кроликов. ОКТАВИЯ (не переставая читать). Нет. БАРТОДИЙ. Что? ОКТАВИЯ. Я говорю - нет. БАРТОДИЙ. Что нет? ОКТАВИЯ. Не будешь разводить никаких кроликов. БАРТОДИЙ. Как это - не буду? ОКТАВИЯ (откладывает журнал). А так, не будешь. Не будешь разводить никаких кроликов. Повторяю: никаких. БАРТОДИЙ. Это почему же? ОКТАВИЯ. Потому что ты должен позаботиться о человеке. БАРТОДИЙ. Да ты что, ты понимаешь, что говоришь? Ты знаешь, какую берешь на себя ответственность? Я должен пренебречь моим проектом изучения взаимосвязей между жизнью коллектива и политикой в стадии выхода первого из первобытного состояния и возникновения зачатков последней? Если не займусь проблемой я, этого не сделает никто. Теперь подобными проблемами уже не занимаются. ОКТАВИЯ. Сказать тебе, чем не занимаются? Не бросают больного товарища. БАРТОДИЙ. Ах, ты об этом. ОКТАВИЯ. Не только. БАРТОДИЙ. Нелегкая тема. ОКТАВИЯ. Ты бы предпочел о кроликах? БАРТОДИЙ. Нет, нет, отчего же - тут даже есть определенная связь. ОКТАВИЯ. Вот именно! БАРТОДИЙ. Хоть ты, возможно, никакой связи и не видишь. ОКТАВИЯ. Теперь тебе не отвертеться. БАРТОДИЙ. А я и не намерен. Я уже давно сделал все возможное, чтобы отвертеться, но, увы, тщетно! Потерял надежду. ОКТАВИЯ. Теперь уже не удастся. Беспомощный человек... БАРТОДИЙ. Именно об этом я и говорю. ОКТАВИЯ. Больной, парализованный, ни двигаться не может, ни говорить, его увозят в больницу, а ты... БАРТОДИЙ. А что - я? ОКТАВИЯ. А ты что для него сделал? БАРТОДИЙ. Ничего. ОКТАВИЯ. Ничего! БАРТОДИЙ. Я и говорю: ничего. Соглашаюсь с тобой. Абсолютно ничего. Пауза. ОКТАВИЯ. Ты не можешь мне сказать, почему? БАРТОДИЙ. Потому что я тоже болен. ОКТАВИЯ. А-а, я и не знала. БАРТОДИЙ. Конечно, не знала. ОКТАВИЯ. И что же у тебя болит, пальчик или головка? БАРТОДИЙ. Я болен точно так, как и он. ОКТАВИЯ. И ты посмеешь сказать это еще раз? БАРТОДИЙ. К чему. Я и сам себе постоянно говорю об этом, но без всякого результата. Факты без следствия. Non sequitur[5]. ОКТАВИЯ. Скажи, будь добр, откуда в тебе такое бесстыдство? БАРТОДИЙ. О чем ты? ОКТАВИЯ. Как ты смеешь себя сравнивать с ним. Его состояние с твоим. БАРТОДИЙ. Какое уж тут сравнение. Здесь полная идентичность. ОКТАВИЯ. Да побойся Бога! БАРТОДИЙ. Сомневаюсь, что он существует. ОКТАВИЯ. Потому-то и осмеливаешься так грешить. Или от безделья. Если бы заботился о ком-нибудь... БАРТОДИЙ. Я забочусь. ОКТАВИЯ. О чем? БАРТОДИЙ. О внутренней жизни. ОКТАВИЯ. Вот как! БАРТОДИЙ. ...Которая требует от меня огромных усилий, но они, к сожалению, безрезультатны. Пауза. ОКТАВИЯ. Вот как, все-таки безрезультатны. БАРТОДИЙ. Я, правда, ожидал чего-то иного. Однако ожидание результатов также никаких результатов не принесло. ОКТАВИЯ. Ну, ясно, все эти годы я прожила с мумией. БАРТОДИЙ. Ты это обо мне? ОКТАВИЯ. О тебе, мумия ты египетская. БАРТОДИЙ. Что-то новое. ОКТАВИЯ. Да ничего нового. Просто сейчас я говорю то, что думаю. Долго я молчала, все надеялась, что сам поймешь, наконец. Добивалась этого. Терпеливо ждала, все сносила, а сама ждала, когда же, наконец, заговорит он со мной по-людски. Вот и заговорил: о внутренней жизни. БАРТОДИЙ. Разве я сказал что-то неуместное? ОКТАВИЯ. Да нет, у меня не было иллюзий. Мне с самого начала было ясно, каков он. Но я думала - он живой, просто сейчас спит, что-то усыпило его. Думала, что возле меня все же проснется, оживет возле меня и вновь станет человеком. Только этого я добивалась от чистого сердца, с самыми добрыми намерениями. Ведь я же любила его, хоть и пошла за него без всяких там фантазий, глупой романтики. Прекрасно знала, кого беру, и шла на это. Потому что думала: он человек. БАРТОДИЙ. Так это, значит, обо мне. ОКТАВИЯ. Столько лет рядом, а в сущности - поврозь. Я думала, что мое чувство, мои усилия хоть как-то его растревожат, что-то в нем откроется, что он, наконец, заметит меня. Долго, долго ждала. БАРТОДИЙ. Плохи мои дела. ОКТАВИЯ. Но разве он в состоянии заметить человека? Тот, кто сам - не человек, не видит другого человека. БАРТОДИЙ. Что я, неживой? ОКТАВИЯ. А разве ты живешь? БАРТОДИЙ. Но я же человек. ОКТАВИЯ. Пока что я не вижу тому доказательств. БАРТОДИЙ. А если не видишь, как можешь утверждать. ОКТАВИЯ. Вот именно, как. Будь они, я бы их увидела. БАРТОДИЙ. Да что ты, собственно, про меня знаешь. ОКТАВИЯ. Наверное, все уже знаю. БАРТОДИЙ. Нет, ничего ты не знаешь. Тебе кажется, что имеешь обо мне какое-то представление. А разве тебе известно, каковы мои мысли, о чем я думаю, когда надеваю шлепанцы и пью чай? Домик с садиком, такой миленький, да? Домашний уют, размеренная жизнь и дружелюбные соседи. Добрый день - добрый день. Все на своих местах, аккуратно разложено. Варенье на полках, огурчики в баночках, а я в ящичке. Пол сверкает, особенно по праздникам, прогулка в лесок, это полезно для здоровья, после обеда вздремнуть, утром газетка и вечера у лампы. И полный порядочек, так ведь? А что здесь, - здесь, внутри! ОКТАВИЯ. А мне все это нравится - кухня, кастрюли и твои носки, - просто наслаждение! И еще торчать в этой глухой дыре, разве я этого хотела? Но ты привез меня сюда, вот я и торчу. И только смотрю, как проходят лучшие годы. Ты хотел покоя, я дала тебе покой. Все сделала так, как хотелось тебе, а может, и больше. Ни словечка не сказала. Все для тебя - а мне что осталось? Внутренняя жизнь? Пауза. БАРТОДИЙ. Ты права. ОКТАВИЯ. Что? БАРТОДИЙ. Ты права. Только где выход? ОКТАВИЯ. А ты, значит, не видишь? БАРТОДИЙ. Выход? Ведь это лабиринт. ОКТАВИЯ. Господи, я, наверное, его убью. БАРТОДИЙ. Ну, что можно сделать. Пойти куда-нибудь... ОКТАВИЯ. А! Сбежать! БАРТОДИЙ. Везде будет то же самое. ОКТАВИЯ. Но в тебе, внутри... БАРТОДИЙ. И я об этом - везде останется то, что внутри, никуда оно не денется. ОКТАВИЯ. Боже мой, опять он за свое. БАРТОДИЙ. И снова то же. ОКТАВИЯ. Что - то же? БАРТОДИЙ. Внутри опять то же. Пауза. ОКТАВИЯ. Тогда, на мостике, что было в твоей голове... БАРТОДИЙ. На каком мостике... ОКТАВИЯ. Ну, тогда, в сентябре, когда мы там стояли... Ты же помнишь... БАРТОДИЙ. Ах да, шел дождь. ОКТАВИЯ. Разве ты обо мне думал? Обо мне одной? Или в твоей голове было неизвестно что. Неужели всегда в твоей голове - и то, и другое, и еще что-то, и - кто знает что еще, и Бог знает о чем ты думаешь? Разве ты можешь думать о чем-то или о ком-то и не думать одновременно еще и о чем-то другом? Неужели это всегда так и всегда так было? БАРТОДИЙ. Я помню. Папоротник... ОКТАВИЯ. А я?! БАРТОДИЙ. Ты? Ты тоже была... ОКТАВИЯ. Знаешь что? Давай оставим все это в покое. БАРТОДИЙ. Нет у меня покоя. ОКТАВИЯ. Я ведь и сама вижу. Лучше обсудим, что можно сделать. Прежде всего - для тебя. БАРТОДИЙ. Если бы я знал... ОКТАВИЯ. Зато я знаю. Пусть Анатоль с женой поселятся у нас. БАРТОДИЙ. Анатоль - здесь? ОКТАВИЯ. Возьмешь его к себе. БАРТОДИЙ. Это станет... возмездием? ОКТАВИЯ. Возмездием? А за что, ведь это твой друг. БАРТОДИЙ. Но разве я его... ОКТАВИЯ. Опять за свое? Ну, вот что, хватит, ты будешь о нем заботиться, тебе это пойдет на пользу. Да и ему тоже. БАРТОДИЙ. И ему тоже? ОКТАВИЯ. А почему нет? БАРТОДИЙ. Заняться человеком... ОКТАВИЯ. Ну, все, решено. БАРТОДИЙ. Но... ОКТАВИЯ. И я не хочу больше слушать ни о каких "но". Все, хватит! Они будут жить у нас. (Пауза.) Что ты сказал? БАРТОДИЙ. Ничего. Пауза. ОКТАВИЯ. Ты хоть раз обращался к иконе? БАРТОДИЙ. Почему ты об этом спрашиваешь... ОКТАВИЯ. Хочу знать, знакомо ли тебе это ощущение. Знаешь ли, как это бывает, когда говоришь с образом. У тебя грудь разрывается, а икона тебе... БАРТОДИЙ. Ни разу? ОКТАВИЯ. Ни разу. Сцена 3 - Октавия, Анабелла. В доме Бартодия. Ночь. Октавия сидит возле лампы и вяжет свитер, наполовину готовый. Время от времени прерывает свое занятие и прислушивается, кого-то ожидая. На столе возле нее стакан с чаем, из которого она периодически отпивает глоток. На подносе стоят металлический чайник и небольшой керамический чайник для заварки. Провинциальная тишина. Тиканье настенных часов. Издалека доносится лай собак, часы на колокольне вдали бьют два раза, свисток далекого локомотива, чай весь выпит. Октавия ждет значительно дольше того времени, когда она обычно ложится спать. Шум автомобиля, едущего по дороге, остановка, двигатель выключается. Долгая тишина, потом хлопает дверца автомобиля, приближающиеся шаги по гравиевой дорожке, двигатель заводится, автомобиль трогается и отъезжает. Октавия, прервавшая вязание и внимательно прислушивавшаяся к доносящимся шумам, теперь начинает старательно и демонстративно вязать. Входит Анабелла в пальто типа "Барберри", перетянутом кушаком, с сумочкой через плечо. В руке у нее дорожная сумка. АНАБЕЛЛА. Поезд опоздал. ОКТАВИЯ. Я распустила то, что ты вязала. АНАБЕЛЛА. Даже не объявили, что опаздывает. ОКТАВИЯ. Пришлось распустить, рукава совсем кривые получились. АНАБЕЛЛА. Я не виновата. ОКТАВИЯ. И резинка была наизнанку. Пришлось все начинать снова. АНАБЕЛЛА. Спокойной ночи. (Направляется в глубь дома.) ОКТАВИЯ. А как же чай? Анабелла останавливается. Может, выпьешь чашечку... Анабелла возвращается, ставит дорожную сумку на пол и садится к столу. Чайник, правда, уже остыл, надо подогреть. Анабелла встает, берет со стола металлический чайник и направляется в сторону кухни. И для меня тоже. Анабелла возвращается, снимает с плеча сумочку и вешает ее на спинку стула, берет со стола стакан, ставит на поднос, берет поднос с чайником и стаканом, уходит на кухню. Октавия сидит и ждет. Анабелла возвращается. ОКТАВИЯ. Ну и как там? АНАБЕЛЛА. Нормально. ОКТАВИЯ. Нашла что-нибудь? АНАБЕЛЛА. Нет, но мне обещали. ОКТАВИЯ. Что-нибудь определенное? АНАБЕЛЛА. Похоже, что так. ОКТАВИЯ. А где? АНАБЕЛЛА. В бюро. ОКТАВИЯ. В каком бюро? АНАБЕЛЛА. В бюро. Проектном. ОКТАВИЯ. Это значит - в администрации. АНАБЕЛЛА. Да, в администрации. ОКТАВИЯ. Но это наверняка? АНАБЕЛЛА. Обещали скоро дать ответ. ОКТАВИЯ. И когда опять поедешь? АНАБЕЛЛА. Во вторник. Пауза. ОКТАВИЯ. Поесть не хочешь? АНАБЕЛЛА. Да вроде нет. ОКТАВИЯ. Хотя, правда, нет ничего, некогда было сходить в магазин. Пришлось прибраться у Анатоля. АНАБЕЛЛА. Я не голодна. ОКТАВИЯ. Столько пыли было. Ты поела? АНАБЕЛЛА. Нет. Но я не голодна. ОКТАВИЯ. В поезде опять полно? АНАБЕЛЛА. Не слишком. Как обычно. ОКТАВИЯ. А почему он опоздал? АНАБЕЛЛА. Не знаю, они не объявили. Пауза. Опоздал без всякого объявления, могли бы хоть предупредить. (Пауза.) На такой линии должен быть порядок. ОКТАВИЯ. На какой линии? АНАБЕЛЛА. Международной. Доносится свист чайника из кухни. Анабелла встает, идет на кухню. Октавия ждет, Анабелла возвращается. Вносит поднос, на нем оба чайника, два стакана и пакетик с чаем. ОКТАВИЯ. Я посуду не помыла, некогда было. АНАБЕЛЛА. Завтра помою. Пауза. Анабелла заваривает чай, расставляет стаканы и т.п. Как Анатоль? ОКТАВИЯ. Как обычно. АНАБЕЛЛА. Он поел? ОКТАВИЯ. Его Бартодий накормил. АНАБЕЛЛА. Поспал? ОКТАВИЯ. Не поймешь, когда он спит. Глаза закрыты, а спит или нет, неизвестно. Но иногда смотрит. АНАБЕЛЛА. Да. ОКТАВИЯ. Смотрит и смотрит. (Пауза.) Сама знаешь. АНАБЕЛЛА. Знаю. ОКТАВИЯ. Только видит ли он что-нибудь? АНАБЕЛЛА. На прогулку ходили? ОКТАВИЯ. Его Бартодий вывозил. АНАБЕЛЛА. К лесу? ОКТАВИЯ. Не знаю, не спрашивала. Некогда было, из-за стирки. Выстирала тебе ту, голубую. АНАБЕЛЛА. А потом? Когда вернулись? ОКТАВИЯ. Бартодий ему читал. АНАБЕЛЛА. Газету? ОКТАВИЯ. Нет, какую-то книжку. Он что-нибудь понимает? АНАБЕЛЛА. Наверное, уже заварился. Анабелла разливает чай по стаканам. ОКТАВИЯ. Холодно на дворе? АНАБЕЛЛА. Не очень ОКТАВИЯ. А туман? АНАБЕЛЛА. Только на полях. Да и в городе тоже. ОКТАВИЯ. От станции пешком шла? АНАБЕЛЛА. Нет, поймала такси. ОКТАВИЯ. А ты неплохо выглядишь. АНАБЕЛЛА. Очень устала. ОКТАВИЯ. Немного бледная и круги под глазами, но тебе это идет. Поспала в поезде? АНАБЕЛЛА. Глаз не сомкнула. ОКТАВИЯ. Потому, наверное, и бледная. (Пауза.) А эта голубая такая уж была грязная, что не приведи Господь. Еще завелось бы что-нибудь. АНАБЕЛЛА. Просто не знаю, как тебя благодарить. ОКТАВИЯ. Да не за что. АНАБЕЛЛА. Как не за что, есть за что, у тебя столько дел... ОКТАВИЯ. Но не с Анатолем. Для него Бартодий все делает. АНАБЕЛЛА. Просто не знаю, как смогу за все рассчитаться. ОКТАВИЯ. Это уж как сама считаешь. АНАБЕЛЛА. Чем я отплачу за все благодеяния. За такое милосердие, за столько доброты, и за ту голубую, и за этот свитер для Анатоля, который я неверно начала, а ты его исправляешь, и за чай... ОКТАВИЯ. Красивая сумочка. АНАБЕЛЛА. Какая... ОКТАВИЯ. Эта. Указывает на сумочку Анабеллы, висящую на спинке стула. АНАБЕЛЛА. Ах, эта... ОКТАВИЯ. Новая? АНАБЕЛЛА. Нет, она у меня была. ОКТАВИЯ. Я не видела. АНАБЕЛЛА. Давно уже. ОКТАВИЯ. Кто он? АНАБЕЛЛА. Тебя это не касается. ОКТАВИЯ. Нет, касается, ты живешь в моем доме. АНАБЕЛЛА. Извини, не знала. ОКТАВИЯ. Под моей крышей! АНАБЕЛЛА. Да? И что дальше? ОКТАВИЯ. Кто тебя привез? АНАБЕЛЛА. Гномик. ОКТАВИЯ. Наглая потаскуха. Но ты все мне скажешь. АНАБЕЛЛА. Это уж как мне захочется. ОКТАВИЯ. Обязана сказать! АНАБЕЛЛА. Обязана? Это почему. Может, из уважения к возрасту? ОКТАВИЯ. Я имею право знать! АНАБЕЛЛА. А что, тебе тоже захотелось? ОКТАВИЯ. Это мой дом! АНАБЕЛЛА. Зато задница не твоя. Из глубины дома доносится приступ кашля. Обе женщины замолкают. Кашель резкий, так не кашляют поперхнувшись, это кашель человека больного - астматический, болезненный, приступами, длящийся долго, прекращается лишь значительное время спустя. Анатоль? ОКТАВИЯ. Он. АНАБЕЛЛА. Что, простудился? ОКТАВИЯ. Днем был еще здоров. АНАБЕЛЛА. Тогда, наверное, ничего серьезного... Пауза. Еще более громкий кашель. ОКТАВИЯ. Будто легкие затронуты, или бронхи, а может, с горлом что... АНАБЕЛЛА. Что-то с ним случилось. ОКТАВИЯ. Похоже на то. АНАБЕЛЛА. Я пойду к нему. (Направляется в глубь дома.) ОКТАВИЯ. Оставь его! Анабелла останавливается. Пауза. Или хоть пальто сними. И умойся. АНАБЕЛЛА (возвращается, садится на стул с беспомощным видом). Это не поможет. ОКТАВИЯ. Нет. Пауза. АНАБЕЛЛА. Что же мне делать. ОКТАВИЯ. Не знаешь? АНАБЕЛЛА. Не знаю. ОКТАВИЯ. Тогда нужно подумать. АНАБЕЛЛА. Я уже думала. ОКТАВИЯ. И что же? АНАБЕЛЛА. И ничего не могу... ОКТАВИЯ. Может, потому, что мало думала. АНАБЕЛЛА. Нет, я постоянно думаю. ОКТАВИЯ. Все равно мало, ты же думаешь только о том, что делать завтра. Или до вторника. А ты подумала, что будет дальше? Через год, через два, через десять лет... (Пауза.) Нет? А надо бы. Так ведь не может долго продолжаться. Сейчас ты уезжаешь и возвращаешься к нему. Но когда-нибудь не вернешься. АНАБЕЛЛА. Я его не оставлю. ОКТАВИЯ. Не надо зарекаться. АНАБЕЛЛА. Никогда! ОКТАВИЯ. Легко так красиво говорить. (Пауза.) Полный инвалид. АНАБЕЛЛА. Я заберу его от вас. ОКТАВИЯ. Ему хорошо с нами. АНАБЕЛЛА. Заберу! ОКТАВИЯ. А куда? И на что жить будете, на пенсию? АНАБЕЛЛА. Я могу работать. ОКТАВИЯ. В этом бюро, ну... в проектном? АНАБЕЛЛА. Для нас хватит. ОКТАВИЯ. А кто будет за ним ухаживать? (Пауза.) Сама себе сказки рассказываешь и сама же в них не веришь, а нужно бы посерьезнее. Впрочем, дело вовсе не в деньгах и всем остальном, а только в тебе. Сегодня ты еще вернулась, а дальше что, как долго ты сможешь все это выносить. До самой смерти должно так продолжаться, твоей или его? Скорей уж его... АНАБЕЛЛА. Не надо об этом! ОКТАВИЯ. А сама ты об этом подумала? АНАБЕЛЛА. Нет! ОКТАВИЯ. Лучше уж подумать о том, о чем думается, не то разные могут появиться мысли. Чтобы не украсть, человек способен иной раз и убить. Тогда не так стыдно, но грех-то больший. АНАБЕЛЛА. Зачем ты говоришь об этом? ОКТАВИЯ. Потому что мне тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься этими самыми мыслями. И еще из-за нас - меня, Бартодия. Мы жили спокойно и так хотим и дожить. А тут теперь начинается... Ну, в общем, всякое. И по-всякому может получиться. Я этого не хочу. АНАБЕЛЛА. Я увезу Анатоля. ОКТАВИЯ. Анатоль останется. АНАБЕЛЛА. Меня, значит, выгоняешь? ОКТАВИЯ. Да что ты, детка, зачем так сразу? Лучше скажи: у тебя есть кто-то? АНАБЕЛЛА. Ну, там, есть всякие. ОКТАВИЯ. Я не о них спрашиваю, всякие - это ерунда, я спрашиваю про одного. АНАБЕЛЛА. Он хочет на мне жениться. ОКТАВИЯ. Всерьез? АНАБЕЛЛА. Так он сказал. ОКТАВИЯ. До того или после? АНАБЕЛЛА. После. И не отстает. ОКТАВИЯ. Похоже, и вправду хочет. А что за человек? АНАБЕЛЛА. "Мерседес-купе". ОКТАВИЯ. Как это? АНАБЕЛЛА. Сорок лет, разведен, в прекрасной форме. Постоянно за границей. ОКТАВИЯ. А профессия? АНАБЕЛЛА. Финансист. ОКТАВИЯ. Туристом приехал? АНАБЕЛЛА. Да нет, он по делам. На очень высоком уровне. ОКТАВИЯ. И все это правда? АНАБЕЛЛА. Я уж в этих вещах разбираюсь. Пауза. ОКТАВИЯ. Ну, а то, самое важное? АНАБЕЛЛА. Лучше, чем хотелось бы. ОКТАВИЯ. Теперь понимаю. Сцена 4 - Бартодий, Анатоль. Анатоль на инвалидном кресле-каталке. Возле него на низком табурете сидит Бартодий, в рубашке, с раскрытой книгой на коленях. Куртка Бартодия висит на спинке стула, стоящем на некотором расстоянии от них. Бартодий читает. БАРТОДИЙ. "Но тут увидел и узнал поэт Иного бога, худшего. Владыку Судьбы и сроков однодневных царств. Огромен лик его, как десять лун, На шее ожерелье из голов Вчера живых, еще не пообсохших. Строптивого коснется он жезлом - Тот забормочет и утратит разум. А кто покорен, станет лишь слугой. Гнушаться будет им его хозяин"[6] ОКТАВИЯ (за сценой). Хотите черешни? БАРТОДИЙ (к Анатолю). Черешни хочешь? Анатоль незначительно, с трудом, как человек с нарушенными двигательными функциями, отворачивается от Бартодия. (Громко в сторону кулис.) Я хочу! ОКТАВИЯ (за сценой). Тогда иди и возьми! Бартодий кладет раскрытую книгу на пол, встает и выходит. Анатоль неподвижно сидит в кресле. Бартодий возвращается, неся голубую эмалированную кружку с ручкой. Садится на табурет, ставит кружку на пол, берет книгу, читает. БАРТОДИЙ. "А ты, на ком фрак Гегеля премудрый, Кому по сердцу дикие края, Овеянные пыльными ветрами, Лишь имя новое себе присвоил? В зеленой сумке тайные листовки. Поэту слышится..." Сделаем перерыв. Бартодий кладет раскрытую книгу на пол. Берет кружку с черешнями, встает и подходит к открытому окну. Стоит и смотрит в окно. Спустя некоторое время начинает говорить, в паузах есть черешни. Косточки выплевывает в ладонь и складывает в кружку. Великий... Может, и великий. Откуда мне знать. Я тоже думал, что великий, Дух Эпохи. Вот только сортирной бумаги не было. "Небо штурмуя, презрели материю". И теперь не достать. Но какое это может иметь значение по сравнению с величием. Так я думал. А те непообсохшие головки... Точно так же: что они значат перед лицом Духа. Когда-нибудь пообсохнут и все будет ладненько. Так для меня все и уравнялось. Что отрубленные головы, что сортирная бумага. Пауза. ГОЛОС С УЛИЦЫ. Кастрюли паять! Пауза дольше предыдущей. БАРТОДИЙ. В футбол играют. За рекой... Пауза. А результат матча был один - ноль. Кроме единицы - никаких больше номеров. До первого - рассчитайсь. Пауза. Все мы были нулем, а он был один. ГОЛОС С УЛИЦЫ (на этот раз ближе). Кастрюли пая-я-ять! БАРТОДИЙ. Есть поговорка, что шлюха - это не профессия, что это характер, а Сократ говорил: "Познай самого себя". Что он имел в виду, я так до сих пор и не понял. Мне только известно, что меня люди знают. "Кто меня не знает, тот меня узнает", как говаривал капитан Зюлковский. Может, в одиночку и не распознаешь другого, но уж вдвоем, втроем... А что, если таких, что тебя знают, много больше. Ну, скажем, сто тысяч. Нет, это я, конечно, хватил. Человека нужно познать вблизи. Мы-то капитана Зюлковского лично знали. ГОЛОС С УЛИЦЫ (близко). Кастрюли пая-я-ять! БАРТОДИЙ (наблюдая за играющими в футбол). Гол! Бартодий ставит кружку на пол возле окна, подходит к стулу, достает из кармана куртки футляр для очков, вынимает из него очки. Надевает их, кладет футляр в карман брюк, возвращается к окну. Ой, сколько их! Одни пацаны. Больше, чем полагается... Больше, чем по двенадцать, намного больше... (Считает.) Один, два, три... пять... восемь... одиннадцать... тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... Девятнадцать, двадцать, двадцать один, два, три, четыре, да! Двадцать пять, двадцать шесть... тридцать! Тридцать один, тридцать два, и всем играть хочется, тридцать три, четыре... (Оборачивается к Анатолю.) Никак не сосчитать, все время мелькают. (Снова оборачивается к окну.) Ну и свалка там! (Снимает очки, достает из кармана футляр и убирает в него очки.) Зато мяч у них фирменный. Не то, что у нас тогда. Мы-то играли тряпичным. (Убирает футляр в карман и оборачивается к Анатолю.) Ну что, почитаем? (Отходит от окна и снова садится на табурет возле Анатоля. Берет книгу, перелистывает несколько страниц, читает.) "Я, топчущий развалины, поросшие крапивой, Как быть могу судьей людских деяний? Мой край - в веках не понятое диво, У ног лежит травой воспоминаний. Красные крепости, престолы государей, Над головой потоки проводов и крыльев, Едва возникнув, рассыпались в пыль. Где стен обломки, где ленты алых зарев, Где башни старые? Все облака укрыли И день, что и тогда, в былое время, был".[7] ГОЛОС С УЛИЦЫ (удаляясь). Кастрюли пая-я-ять! 1 Можно использовать широко известную в 60 гг. польскую песню: "Налево дом, направо дом, и Висла перед нами..." 2 Перевод латинского текста. 3 Член Союза Польских харцеров (осн. в 1910 г.), детской и юношеской массовой организации. Можно применить как вариант - бойскаут. 4 Дух эпохи (нем.), философское понятие, введенное Г.Гегелем. 5 Без последствий (лат.) 6 Здесь и далее фрагменты стихотворений Чеслава Милоша "Дух эпохи" и "Равнина". 7 Перевод Н.Лютой. --------------------------------------------------------------- Постановка и публичное исполнение пьесы - только по письменному разрешению автора перевода. ls.buhov@mtu-net.ru