о террора... Шкловский рассказывает, и его мысль движется, как атомный распад: "Горький был старого закала папаша - ничего не понимал в Авангарде, он казался ему надувательством. Сталин не зря вспомнил о Горьком, когда решил покончить с искусством революции. Горький совершенно не понимал живопись. Все главные действующие лица Авангарда сформировались до революции... Малевич, Татлин, Мейерхольд, Маяковский, Хлебников. Мы ненавидели "кладовые" - так мы называли дворцы и галереи, где прозябало искусство, - и после Октября вывели его на улицу. Наступил мир левого искусства: Татлин и Малевич... Татлин как-то приходил к вашему отцу, вы не помните? Ах да, вы были крошкой. Тогда Татлин был жалок, сломлен. А в 20-х это был мессия. Он ненавидел Малевича и обожал его. В мастерской он поставил пресловутую палатку, чтобы Малевич, придя, не похитил его идеи. Он был серьезен и без юмора. После Октября он создал башню Третьего Интернационала - символ нового времени. Он задумал ее как новую Вавилонскую башню. Отвергнувший Бога пролетариат по ее спирали взбирался на новые небеса - небеса мировой революции. В башне должен был разместиться Коминтерн. Это был синтез всего нового - живописи, архитектуры, скульптуры. И конечно же, ее никто не мог построить. Это была мечта. Потом он создал проект костюма для пролетариата, который никто не мог носить. Потом он поставил спектакль по поэме Хлебникова, который никто не мог понять. Потом он создал модель летательного аппарата, который, конечно же, не мог летать. Он считал: искусство должно только ставить задачи перед техникой. Все делалось для будущего". Татлин увидел это будущее. Гений Великой утопии умер в 1953 году в Москве - в безвестности и постоянном страхе. В крохотных комнатках коммунальных квартир они спорили о новом искусстве. В азиатской России рождались урбани-стические миражи и бесчисленные литературные течения. Мебели в квартирах не было - сожгли в холодную зиму 1918 года, а потом объявили ее мещанством. Их женщины презирали работу по дому - окурки и объедки они просто покрывали слоем газет, так что пол поднимался после каждой вечеринки. На этом газетном ложе они любили своих женщин, веривших в новое искусство. Возлюбленные возлежали среди партийных дискуссий и призывов к мировой революции. Я спрашиваю Шкловского: - Почему левая интеллигенция пошла со Сталиным, когда он сражался с Бухариным? - Правые - это был сытый мир: нэпманы, лавочники, зажиточные тупые крестьяне. Когда Сталин провозгласил индустриализацию, мы радовались - наступало время урбанизма и нового искусства. Недаром в 1931 году Татлину присудили самое почетное тогда звание - "заслуженный художник". И уже в 1932 году его объявили "буржуазным формалистом". Я слушал Шкловского и думал: они верили? Или предпочли поверить? Ведь страной уже правил тотальный страх, который заставил Эйзенштейна бесстыдно переделать "Октябрь", который дал Хозяину возможность преспокойно, без всяких эксцессов удушить искусство Великой утопии. Один из вождей Авангарда, Владимир Маяковский, последовал обязанности русского поэта быть пророком. Как и Есенин, он чувствовал будущее и на пороге страшных 30-х годов, в преддверии конца левого искусства, выстрелом из револьвера закончил жизнь. Его главные агитационные строчки - "И жизнь хороша, и жить хорошо!" - стали насмешкой над несчастным человеком, лежавшим на полу с пулей в груди... Рядом издыхал Авангард. Они хотели революции в искусстве, а новая власть хотела искусства для революции. Первое наступление на левое искусство было задумано Лениным. Сразу после учреждения поста Генсека он образовал РАПП - Российскую ассоциацию пролетарских писателей. РАПП с командой партийных критиков становится организацией, открыто управляющей искусством. Но там сидело много троцкистов и зиновьевцев, и Хозяин поступил тонко: в 1932 году он уничтожает РАПП, что, естественно, вызвало восторг большинства писателей и воспринималось как помягчение. Но тем же постановлением он распустил все литературные группировки. Авангард был попросту прикрыт административным решением. Однако перед опубликованием постановления он захотел, чтобы роспуск РАППа и конец Авангарда произошли по инициативе самих писателей... Рассказ об этой знаменитой встрече я слышал в разные годы - от Петра Павленко и Евгения Габриловича. Накануне роспуска РАППа в квартирах многих известных писателей звонил телефон: их звали прибыть в особняк Горького. Зачем - не объясняли. Писатели съехались. Горький таинственно встретил гостей на лестнице, пригласил в гостиную. Там писатели долго сидели - кого-то ждали. Наконец в комнату вошли дорогие гости: Сталин в окружении главных соратников. Габрилович рассказывал, как он впился глазами в диктатора: "Это был маленький человек в темно-зеленом френче тонкого сукна, от него пахло потом, нечистым телом. Запомнились густые черные волосы, наехавшие на маленький лоб, и рябое лицо, бледное от постоянной работы в кабинете. Он был очень подвижен, как все маленькие люди, и часто смеялся - прыскал смехом под усами, и в лице появлялось что-то хитроватое, грузинское. Но когда он молчал, кустистые брови, идущие косо наверх, придавали его лицу жесткое и непреклонное выражение". Он вежливо слушал выступления писателей, но по его репликам все с изумлением поняли: он поддерживал беспартийных писателей против могущественного РАППа. Потом он произнес речь, в которой уничтожал прежних рапповских начальников и славил собравшихся писателей: "Вы производите нужный нам товар. Нужнее машин, танков, самолетов - души людей..." Он назвал писателей "инженерами человече-ских душ". Души его очень интересовали, и оттого определение ему нравилось. В перерыве, беседуя с писателями, он его повторил, при этом его палец уперся в грудь одного из гостей. От страха тот бессмысленно бормотал: - Я? Я что? Я не возражаю... - То есть как это "не возражаю"? Исполнять надо, - по-следовала реплика простодушного Ворошилова. Писатель закивал. Он не знал точно, что исполнять. Но был готов. Среди присутствовавших был Шолохов - автор знаменитого "Тихого Дона". В то время уже появились слухи, что он украл роман у репрессированного казачьего офицера - не верили, что этот молодой и столь неинтеллектуальный человек мог написать великую книгу. Шолохов был его писатель. Сталин запретил разговоры под угрозой ареста, но слухи продолжались, ибо никто не понимал, почему так жалко и странно ведет себя сам Шолохов, почему он не борется за свою репутацию. Авторство "Тихого Дона" стало одной из литературных загадок века. На самом деле все объяснимо. Бедный Шолохов не смел ничего доказывать, ибо незадолго до выхода книги был арестован человек, жизнь которого послужила основой для романа. Из рассекреченного дела: "6 июня 1927 года на коллегии ГПУ заслушали дело номер 45529 по обвинению гражданина Ермакова... Постановили: Ермакова Харлампия Васильевича - расстрелять". В деле - фотография молодого усатого казака и биография Ермакова. Это биография Григория Мелехова, героя "Тихого Дона". Так же, как и Мелехов, Ермаков был призван на военную службу в 1913 году, воевал, был награжден четырьмя Георгиевскими крестами, произведен в хорунжии. Так же дрался с бандами полковника Чернецова на стороне красных, так же вел себя во время восстания в станице Вешенской, и так далее. Любопытнейший документ находится в деле - письмо к Ермакову молодого Шолохова, тогда еще малоизвестного писателя: "Москва. 6. 4. 26. Уважаемый товарищ Ермаков! Мне требуется получить от вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года, надеюсь, что вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения... полагаю быть у вас в мае-июне сего года. С приветом Шолохов". Да, Шолохов не мог привести самое простое доказательство своего авторства - имя героя и информатора. Это значило зарубить книгу: ведь Харлампий Ермаков, герой лучшего советского романа, был врагом народа, расстрелянным ГПУ. Ермаков был реабилитирован только в 1989 году, уже после смерти Шолохова. Так что писателю до конца жизни пришлось молчать. И пить. ВЕЛИКАЯ АРМИЯ ИСКУССТВ Теперь все писатели, партийные и беспартийные, должны были объединиться в Союз писателей - организацию, созданную по точному образцу партии: те же секретари, те же пленумы и съезды. Во главе этой литературной партии Сталин поставил вождя - Горького, с его неприятием левого искусства. Все было продумано: имя Горького должно заслонить от европейских радикалов придушенный Авангард. Организацию Союза писателей Сталин поручил Бухарину - эта работа отодвигала его от жизни партии. Надзирателем к Бухарину он приставил исполнительного Ивана Грон-ского - главного редактора газеты "Известия", журналов "Новый мир" и "Красная Нива". Этот трижды главный редактор, естественно, будет арестован в 1937 году. Но что неестественно - он избежит расстрела и вернется из лагерей после смерти Сталина. У Гронского была репутация не очень умного, но очень доброго человека. Но вот что рассказал этот добряк в 1963 году на встрече с сотрудниками архива Горького: "Как-то приезжаю к Горькому. Стоит мужчина среднего роста. Горький его представляет: "Светлейший князь Святополк-Мирский" - одна из знатнейших фамилий царской России". Они сели за стол, и тут Гронского поразило: "чем больше князь пил, тем делался осторожней". Осторожность князя ему не понравилась, и, вернувшись, Гронский попросил ГПУ "подобрать материалы на князя" и выяснил, что тот окончил Пажеский корпус, был знаком с Деникиным и Врангелем, жил в Англии, прежде чем вернуться в Россию. Бдительный Гронский немедленно "узнал работу "Интеллидженс сервис" - британской разведки - и обратился к Ягоде и лично к Сталину, после чего несчастный князь, которого уговорили переехать в СССР, исчез в лагерях. И вот Гронский, уже сам отсидев ни за что полтора десятка лет в лагерном аду, с гордостью рассказывает про свою бдительность. Так что добряк Гронский был "своим" в этом безумном времени... Он, пожалуй, первый очевидец, рассказавший правду об отношении Хозяина к Горькому: "Не раз мне приходилось слышать такие рассуждения: "Что такое Алексей Максимович?" И Сталин начинал перечислять длинный список выступлений Горького против большевиков. Но он понимал: Горький - это политический капитал". Накануне создания Союза писателей Сталин присвоил имя Горького городу, где тот родился, главной улице в Москве, знаменитому Художественному театру... - Товарищ Сталин, - робко возражает Гронский, - это скорее театр Чехова. - Не имеет значения, - отвечает Сталин, - Горький - честолюбивый человек, и мы должны привязать его к партии канатами. Гронский не знал: Хозяин смотрел далеко вперед. В том кровавом будущем, о котором он уже тогда думал, Горькому придется со многим смириться. Сталин заранее задабривал его, связывал канатами тщеславия, чтобы ему было что терять. Хозяин знал силу честолюбия - этой жалкой слабости жалких интеллигентов, этой приманки, на которую все они с удивительным однообразием клевали. На юбилее Горького присутствовал приехавший в Москву знаменитый французский писатель Анри Барбюс. Он писал протроцкистские статьи, за что на него обрушились француз-ская компартия и Коминтерн. "Дураки, - сказал Сталин Гронскому. - Барбюс - это политический капитал, а они его растранжиривают". И он забрал себе этот капитал, поймав француза на ту же удочку. Барбюс скромно сидел на юбилейном заседании в Большом театре. В середине торжественного доклада Хозяин велел извлечь Барбюса из недр зала. И вот Гронский выводит ничего не понимающего писателя на сцену. Сам Сталин торжественно встает и, прервав доклад, начинает аплодировать. Президиум, естественно, тотчас вскакивает вслед за Хозяином, встает ничего не понимающий, но покорный зал. Под гром аплодисментов Сталин сажает потрясенного Барбюса на свое место, а сам скромно отсаживается в третий ряд. И Барбюс напишет о нем вдохновенно: "Кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе... находится в руках этого человека с головой ученого, лицом рабочего, в одежде простого солдата". "Он был великий артист, - пишет Гронский. - Вот он беседует с человеком: ласков, нежен, все искренне. Провожает до дверей и тут же: "Какая сволочь". Организация идеологии продолжается. Вслед за писателями вводится единообразие во всю культуру: Авангард уничтожается и в музыке, и в живописи. Создаются Союзы композиторов, художников - опять же с секретарями, пленумами, съездами... все те же зеркальные отражения партии. Никаких не-официальных групп в искусстве более не будет. Гронский собирает художников в Москве и под улюлюканье зала заявляет: "Социалистический реализм - это Рембрандт и Репин, поставленные на службу рабочему классу". Свистят новаторы, отменившие вчера буржуазное искусство, но Гронский продолжает: "Напрасно беснуетесь, господа. Формалистический хлам нам более не нужен". Хозяин возвращал прежних художников - художников Империи. Ненавистный реалист Репин, написавший гигант-ское полотно "Заседание Государственного совета", объявлен образцом. Восстановлена Академия художеств, сменена экспозиция в Третьяковской галерее: Авангард загнали в крохотную комнатку. Отныне все деятели культуры получили единый творческий метод - по образцу партии. Только признающие его имеют право быть членами Союзов. Всякое отступление от метода должно караться, как и фракционность в партии. Метод, разработанный Бухариным и Горьким, именуется методом социалистического реализма. Главный его смысл - в "партийно-сти". Только произведения, служащие партии, имеют право на существование. Другие составные части метода - "реализм" и "народность" - запретили навсегда прекрасные безумства Авангарда. Отняв свободу, Хозяин с восточной щедростью наградил членов новых Союзов. Великолепные бесплатные мастерские и продовольственные пайки в то голодное время получили художники. Но особенно щедр он к писателям - отдельные квартиры, загородные дома и сытые пайки подчеркивали особую важность в идеологии "инженеров человеческих душ". В обмен на свободу деятели культуры станут одной из самых престижных, самых высокооплачиваемых групп в его Империи. На встрече с Хозяином в особняке Горького писатели, еще не зная о грядущих льготах, клянчили блага. На унылый намек писателя Леонова о том, что у него нет подходящей дачи, по-следовала неожиданная мрачная реплика Хозяина: "Дачи Каменева и Зиновьева освободились, можете занять". Дачи в это время действительно освободились... ГЛАВА 13 Гибель надежды ЕДИНСТВЕННЫЙ ЗАГОВОР Весь 1932 год Сталин продолжает беспрестанно бороться. Он беспощадно разгромил "школу Бухарина", чтобы не перед кем было форсить гениальному Николаю Ивановичу. Анна Ларина - жена Бухарина - рассказывает: выйдя с заседания Политбюро, Бухарин обнаружил, что потерял свой любимый карандашик. Вернувшись в комнату заседаний и нагнувшись за упавшим карандашом, он увидел на полу бумажку, на которой рукой Сталина было написано: "Надо уничтожить бухаринских учеников". Это случилось еще в 1929 году. Да, конечно, он уже тогда все придумал. Но сначала он заставил Бухарина не только отречься от убеждений, но и предать верных учеников. И тот исполнил! Ученики были высланы из Москвы, но Сталин знал: молодежь не покорится. Вскоре ГПУ сообщило: они по-прежнему собираются, ведут свою пропаганду. И Хозяин смог завершить задуманное: в октябре 1932 года было арестовано четыре десятка бухаринских учеников. Молотов вспоминал: "Все было, голод и волнения. Но уж тут руки не дрожат, поджилки не должны трястись, а у кого задрожат - берегись, зашибем!" В этом разбойном кличе - атмосфера борьбы и ярости. Пусть голод, трупы - но Сталин волочил страну по задуманному пути. "Исполинская, несгибаемая сила воли", - сказал о нем Черчилль. Летом 1932 года Сталин узнал, что в партии составлен заговор. Первый достоверный заговор. И Хозяин постарался, чтобы он стал последним. Солнечным августовским утром 1932 года в деревне Головино под Москвой появилось несколько явно городских жителей. В деревню съехались: Владимир Каюров - у него когда-то скрывался Ленин в июле 1917 года; Михаил Иванов - тоже из старой гвардии, член партии с 1906 года; сын Каюрова Василий, член партии с 1914 года, и еще несколько старых большевиков. Всех их собрал в деревне Мартемьян Рютин. Еще недавно он избивал сподвижников Троцкого во время демонстрации 1927 года. Но был Рютин из крестьян, учительствовал в селе, и это все определило: он не примирился с разгромом правых, с уничтожением деревни. Хозяину пришлось "вышибить" его из райкома. В 1929 году Рютина услали в Сибирь уполномоченным по коллективизации. Но он пользовался авторитетом в партии, и Хозяин решил сохранить его. Рютина вызывают в Москву и в феврале 1930 года назначают членом президиума ВСНХ и главой Управления кинофотопромышленности. В августе 1930 года Хозяин отдыхал в Сочи. Рютин тогда тоже отдыхал на Кавказе, и Сталин позвал его к себе. Он предложил Рютину публично покаяться и осудить правых, но из разговора ничего не вышло: Рютин "увильнул". В сентябре последовал ответ Хозяина. Отдыхавший вместе с Рютиным работник наркомата оборонной промышленности А. Немов написал донос и на очной ставке заявил, что Рютин называл Сталина "шулером, политиканом, который доведет страну до гибели". И вот уже Сталин пишет Молотову: "Мне кажется, нельзя в отношении Рютина ограничиться исключением (из партии. - Э. Р.). Его придется выслать куда-нибудь подальше. Эту контрреволюционную нечисть надо разоружить до конца". Его исключили из партии, арестовали, но вскоре освободили. Конечно, это Хозяин велел его освободить. Он понял его характер: Рютин не сдастся. И скоро можно будет поймать рыбку покрупнее. Так и случилось: освобожденный Рютин тотчас начал подпольную деятельность, как в добрые царские времена, - создал "Союз истинных марксистов-ленинцев" для борьбы с неистинным - Сталиным. И конечно, все это время за ним следит бдительное ГПУ. Для оформления Союза они и прибыли в деревню Головино. Рютин сделал доклад "Кризис партии и пролетарской диктатуры". Утвердили платформу нового Союза и воззвание, избрали руководство - комитет. Рютин в него не вошел "по причинам конспиративного характера". Разъехавшись, начали распространять документы Союза. Хозяин им пока не мешал. Большинство документов оказалось в архиве ГПУ, ибо почти все, кому их передавали, немедленно пересылали их туда. Так что в членах своей партии Сталин не ошибся. Не ошибся он и в бывших вождях. Он уже знал: Бухарин с документами ознакомился, Зиновьев и Каменев - тоже. Но никакого заявления - ни в ГПУ, ни в ЦК - не последовало. Так они нарушили обязанность членов партии немедленно информировать партию и ГПУ об оппозиции. Так они попались. Представляю, как он читал рютинские документы, все эти грозные обвинения: "авантюристические темпы индустриализации и коллективизации", "изменений ждать невозможно, пока во главе ЦК - Сталин, великий агент-провокатор, разрушитель партии, могильщик революции в России", "на всю страну надет намордник", "бесправие, произвол и насилие", "дальнейшее обнищание, одичание деревни", "труд держится на голом принуждении и репрессиях", "литература и искусство низведены до уровня служанок и подпорок сталинского руководства". И вывод: "или дальше безропотно ожидать гибели пролетарской диктатуры... или силой устранить эту клику". Ну что ж, они до конца высказались. Теперь он мог ответить. 15 сентября 1932 года вся группа была арестована ГПУ. На Комиссию партконтроля были вызваны Зиновьев и Каменев. Им предъявлено обвинение: знали о контрреволюционной группе, но не сообщили. Припомнили Каменеву и разговор с Бухариным, и союз с троцкистами... Вожди Октября были исключены из партии и отправлены в ссылку - Каменев в Минусинск, Зиновьев в Кустанай. Бухарина он не тронул. Бухарин должен был еще поработать на Хозяйство. Но материал копился... После чего Сталин расправился с рютинцами. 11 октября коллегия ГПУ приговорила всех к разным срокам тюрьмы. Десять лет получил сам Рютин. Его отправили отбывать срок в Верхне-Уральский политический изолятор. В бывшей царской тюрьме бывший народный учитель и бывший партийный функционер Рютин встретил праздник Октябрьской революции в 1932 году. Все это время он писал письма жене: "Вот уж сутки, как я доехал... Нервы успокоились более-менее... Я живу теперь одной надеждой: партия и ЦК простят в конце концов своего блудного сына". Таков этот единственный партийный борец - сразу заговорил о прощении. Очередной волк не может выйти за флажки, ибо все они панически боятся оказаться вне священной партии. И Рютин, так смело обличавший ужасы диктатуры Сталина, уже называет себя "блудным сыном" и жаждет пощады. "Обращение, - пишет Рютин, - предупредительное, тактичное, вежливое"... Еще действует ленинское табу о неприкосновенности членов партии. Расстрелы - это удел беспартийных. Голод, аварии на производстве, восстания крестьян - все это оживило оппозицию. Все сильнее ненависть. Но зорко следит Ягода - партия опутана стукачами, и мятеж пресекается на корню. Донесли Сталину и о преступных разговорах, которые велись в праздничную ночь 7 ноября на квартире видного партийного функционера и старого большевика А. Эйсмонта: "Если говорить в отдельности с членами ЦК, то большинство против Сталина, но когда голосуют, то голосуют единогласно "за". Вот мы завтра поедем к Александру Петровичу Смирнову (тоже старому большевику. - Э. Р.), и я знаю - первая фраза будет: "Как во всей стране не найдется человек, который мог бы его убрать?" - рассуждал Эйсмонт. Эйсмонта и Смирнова потом арестуют, но Сталину будет уже не до них. В следующую ночь - с 8 на 9 ноября - когда Рютин писал письмо жене из тюрьмы, а доверчивый Эйсмонт продолжал веселиться и болтать с провокатором, в сталинском доме произошла катастрофа. НОЧНОЙ ВЫСТРЕЛ Праздничные дни принесли Сталину обычные хлопоты. 7 ноября вместе с соратниками он принимал военный парад на Красной площади. 8 ноября тоже был праздничный день. Все партийцы веселились. Праздновал и Хозяин. Вместе с женой он пришел в гости к Ворошилову. В ту ночь в Кремле на его квартире собралось высшее общество. Сталин много пил, старался расслабиться - он очень устал. Страшный год. Он понимал: еще один год голода - и народ не выдержит, голодное брюхо победит страх. И покорные соратники начнут бунт. Эйсмонт, Рютин - это сигналы... Но виду он не показывал - праздновал. Веселился грубо, много матерился. Образ грубого солдата партии уже стал его существом. Утром после этой веселой ночи его жену нашли с пулей в сердце. Рядом валялся пистолет - маленький "вальтер", столь удобный для дамской сумочки. Этот пистолет подарил ей родной брат, Павлуша Аллилуев. Через шестьдесят с лишком лет после этого события я беседую с Аллилуевой-Политковской, дочерью того самого Павлуши. Кира Павловна Аллилуева-Политковская закончила театральное училище. Она собиралась поступить в Малый театр, готовилась сниматься в фильме, но арест ее матери в декабре 1948 года (мы еще к нему вернемся), а затем и уже ее собственный арест навсегда прервали многообещающую карьеру. После освобождения она играла в провинциальных театрах, потом работала на телевидении... Я встретился с нею в 1992 году в ее маленькой квартирке - в одном из типовых московских домов, затерянных в районе Речного вокзала. Несмотря на бесконечные удары судьбы, она добра и разговаривать с нею было радостно и легко... Она начала свой рассказ с истории семьи: "Прабабушка у Аллилуевых была цыганка - и мы все черные и порой бешеные, вспыльчивые... Говорят, Надя была очень веселая девушка, хохотушка... Но я этого уже не застала. Когда все поняли, что он за ней ухаживает, ей стали говорить, что у него очень тяжелый характер. Но она была в него влюблена, считала, что он романтик. Какой-то у него был мефистофелевский вид, шевелюра такая черная, глаза огненные... В Петербурге она не была еще его женой, ждали, когда ей исполнится шестнадцать. После переезда правительства в Москву Надя поехала с ним в Царицын - секретаршей, потом стала его женой"... Потом она работала в секретариате у Ленина (так что, полагаю, Кобе было нетрудно многое узнавать через наивную маленькую Надю). Однако вскоре ей пришлось уйти - она была "в положении". Но постеснялась сказать, что беременна, объяснила уход желанием мужа. Ленин пожал плечами и сказал: "Азиат", впрочем, наверняка с нежностью - он тогда любил Кобу. В 1921 году, во время очередной чистки партии, Надю исключили "как балласт, не интересующийся партией". Она объясняла свою неактивность рождением ребенка, но тщетно. Однако Ленин, выдвигавший тогда Кобу, не позволил ударить по его протеже. Он написал в декабре 1921 года письмо о заслугах Аллилуевых, ее оставили в партии, но перевели в кандидаты. "Она была порой красива, а порой очень дурна - это зависело от настроения", - вспоминал очевидец. "Она не была красива, но у нее было милое, симпатичное лицо, - писал Бажанов. - Дома Сталин был тиран, не раз Надя говорила мне, вздыхая: "Третий день молчит, ни с кем не разговаривает и не отвечает, когда к нему обращаются, чрезвычайно тяжелый человек". Видимо, сначала, как когда-то его мать, она - целиком в подчинении мужа. Но так же, как его мать, скоро стала проявлять свой вспыльчивый, независимый нрав. Невозвращенец генерал Орлов, работавший в верхушке ГПУ, писал в своей книге воспоминаний: "Это Надя кроткая? - насмешливо спросил меня начальник охраны Сталина Паукер. - Она очень вспыльчива!" Это - семейная черта. Аллилуева-Политковская рассказала мне эпизод: ее отец, добрейший Павел, рассердился - и во внезапном припадке необузданного гнева разломал бильярдный кий. Она пояснила, прелестно вздохнув: "Цыганская кровь!" Но в первые годы они, видимо, счастливы. Его бесприютная жизнь закончилась: теперь у него есть дом. Она устраивает этот дом в бывшем подмосковном имении нефтяных королей Зубаловых. На их заводах в Баку он в молодости организовывал стачки и революционные кружки. Был особый смысл в том, что он и другой бакинский революционер, Микоян, поселились в зубаловских владениях. Эмигрировавшие нефтяные короли все оставили новым хозяевам - гобелены, мраморные статуи, парк, теннисный корт, оранжереи... Ему все тогда удавалось, он стремительно шел к власти. Рядом жили сподвижники. Им всем было что вспомнить - столько лет скитаний, тюрем, подполья, террора и крови... Она родила ему сына. Сын - счастье для грузина... Нет, жизнь решительно ему улыбалась! И отзвуки того счастья - в его письме к Демьяну Бедному: "Очень хорошо, что у вас радостное настроение. Нашу философию метко передал американец Уитмен: "Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил". Но в его доме жил еще один мальчик, как напоминание о другой, исчезнувшей жизни. "Брат" Киров доставил ему забытого сына Якова... Бажанов: "На квартире Сталина жил его старший сын, которого называли не иначе, как Яшка. Это был скрытный юноша, вид у него был забитый... Он был всегда погружен в какие-то внутренние переживания. Можно было обращаться к нему, но он вас не слышал, вид у него был отсутствующий". Есть много рассказов о том, как Надя жалела Яшу, что чуть ли не роман у нее был с мальчиком и... прочая нелепая чушь. На самом деле она не любила пасынка - диковатого мальчика. Но жалела Иосифа и сама написала об этом его тетке Марии Сванидзе: "Я уже потеряла всякую надежду, что он (Яков. - Э. Р.) когда-либо сможет взяться за ум. Полное отсутствие всякого интереса и всякой цели... Очень жаль и очень неприятно за Иосифа, его это (при общих разговорах с товарищами) иногда очень задевает". Бедный Яша - нелюдимый, закомплексованный. В Архиве президента есть несколько воспоминаний его сверстников. В. Буточников учился в Кремле в военной школе и дружил с этим неразговорчивым юношей: "Яша почти никогда не принимал участия в оживленном разговоре, исключительно спокоен и одновременно - вспыльчив". Тоже вспыльчив! Трое вспыльчивых людей оказались под одним кровом. Первым не выдержал самый слабый. Яша не перенес постоянного презрения отца. Чувственный, как все южане, он рано решил жениться. Но отец не только запретил - посмеялся над ним. И Яша пытался застрелиться, но, видимо, испугался и только ранил себя. После этого не захотел остаться в доме - решил уехать, бежать в Ленинград, к Аллилуевым. 9 апреля 1928 года. Сталин - Надежде: "Передай Яше от меня, что он ведет себя как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть ничего общего. Пусть живет где хочет и с кем хочет". Родив сына, она не работала, жила замкнуто. А он всегда был на работе. Вечно окруженный соратниками, Сталин жил в мужском братстве, всех женщин называл "бабами". Эта пренебрежительность ранила ее. Орджоникидзе взял Надю в свой секретариат, но эта скучная работа была ей противна. Она никак не могла найти себя и опять сидела дома. Но теперь этому было хоть какое-то объяснение - она вновь носила ребенка. В то время нередкими гостями в ее доме были Сванидзе - Алеша, брат первой жены Иосифа, и его жена, немолодая певица из Тифлиса. Она была близка Наде своим одиночеством. Обе жаловались друг другу на беспро-светную жизнь в кругу стареющих революционерок - жен кремлевских вождей. В архиве среди бумаг Марии Сванидзе я увидел Надино письмо к ней: "Я в Москве решительно ни с кем не имею дела. Иногда даже странно: за столько лет не иметь приятелей, близких. Но это, очевидно, зависит от характера. Причем странно: ближе чувствую себя с людьми беспартийными, женщинами, конечно. Это объясняется тем, что эта публика проще, конечно... Страшно много новых предрассудков. Если ты не работаешь - то уже "баба". Хотя, может быть, не делаешь этого, потому что считаешь работу без квалификации просто не оправдывающей себя... Вы даже не представляете, как тяжело работать для заработка, выполняя любую работу. Нужно иметь обязательно специальность, которая дает возможность не быть ни у кого на побегушках, как это обыкновенно бывает в секретар-ской работе... Иосиф просит передать вам поклон, он к вам очень хорошо относится (говорит - "толковая баба"). Не сердитесь - это его обычное выражение ("баба") по отношению к нашему брату". "Я очень одинока без Нади, - напишет Мария после ее смерти. - Она была умна, благородна, сердечна, пряма, справедлива. Никогда ни о ком не говорила дурно, не сплетничала". Мужские грубоватые отношения - таков семейный быт настоящих большевиков. Никакой буржуазной сентиментальности! "Твердый", "железный", "стальной" - вот новые комплименты нового строя. Неработающая женщина, которая не может быть товарищем по партии, - кто она? Конечно, "баба". И только "баба". Взрослея, она все чаще не уступала ему - как когда-то его мать не уступала его отцу. Она уже не прощала ему грубости. Возникали скандалы. Обидевшись, они могли молчать по нескольку дней. Она говорила ему "вы", он ей - "ты". Однажды он перестал с ней разговаривать, и только через несколько дней она выяснила: он обижен, что она зовет его на "вы". Они умели обижаться оба - надолго обижаться, но все-таки это была любовь - любовь двух странных, точнее, страшных для семейной жизни людей. Когда они надолго оставались вдвоем, они сводили друг друга с ума обидами. Но, расставшись, не могли друг без друга. Впрочем, подолгу вдвоем они, к счастью, бывали только на отдыхе - на юге. В московской жизни домой он являлся позд-но, успевал выпить чаю - и спать! Она родила ему второго ребенка. Дочка была светленькая, и он с удовольствием назвал ее Светланой. Вождь России должен иметь светловолосую русскую дочку... Дочку он любил, но жестокие ссоры двух трудных характеров продолжались. И как-то, после очередной ссоры, она уехала с детьми "навсегда" в Ленинград к Аллилуевым. История странно повторялась: так же когда-то спасалась от его отца мать, убегая с детьми из дома. И опять они мирились... Она задумала изменить жизнь, получить профессию, перестать быть "бабой", чтобы ему не краснеть за ее безделье - знала, как он болезненно самолюбив во всем. Она решила поступить в Промышленную академию - так ей советовал Бухарин, бывший до партийных сражений одним из самых близких друзей дома. Впрочем, и теперь, после своей капитуляции, он часто захаживает в дом. Дети его обожают. Он наполнил их дачу забавными животными - по комнатам бегали ежи, а на балконе жила ручная лиса. Когда Николая Ивановича расстреляют, "по обезлюдевшему Кремлю долго бегала лиса Бухарина", - вспоминала в своей книге Светлана Аллилуева. ПИСЬМА ИОСИФА И НАДЕЖДЫ Но сейчас 1929 год. Они еще живы - и Надежда, и Бухарин. В этом году, пока она сдает экзамены, Сталин, как всегда осенью, отдыхает на Кавказе. Раньше они отдыхали вдвоем, но теперь она возвращается в Москву раньше - из-за Академии. Они переписываются. Сталин сохранил в своем личном архиве эту переписку - то немногое, что осталось от погибшей жены. Маленькие конвертики, которые доставлял ей фельдъ-егерь, с надписью: "Надежде Сергеевне Аллилуевой лично от Сталина" и ее ответы. Письма от нее он сохранил не все - только по 1931 год. За следующий год - год ее таинственной гибели - письма отсутствуют. Его письма очень кратки. Однажды он сказал Демьяну Бедному, как ненавидит писать письма. Продолжение того же партийного менталитета: письма, дневники - это все личное, это все из мира, который они разрушили. В Архиве президента - в бывшей квартире Хозяина - я читал эти невыразительные письма. И все-таки... слышатся, слышатся в них (тайна писем!) их голоса. "01. 09. 29. Здравствуй, Татька! (Так он ее звал - ласково, детским ее прозвищем. - Э. Р.) Оказывается, в Нальчике я был близок к воспалению легких... у меня хрип в обоих легких, и не покидает кашель. Дела, черт побери". "02. 09. 29. Здравствуй, Иосиф! (По-партийному, без сентиментальных эпитетов. Иногда появляется "Дорогой Иосиф" - но это максимум нежности. - Э. Р.) Очень рада за тебя, что в Сочи ты чувствуешь себя лучше. Как мои дела с Промакадемией? Сегодня утром нужно было в Промакадемию к 9 часам, я, конечно, вышла в 8. 30. И что же - испортился трамвай. Стала ждать автобуса - нет его! Тогда я решила, чтобы не опоздать, сесть на такси... Отъехав саженей сто, машина остановилась. У нее тоже что-то испортилось. Все это ужасно меня рассмешило. В конце концов в Академии я ждала два часа начала экзамена..." Еще сохранялись остатки "партийных норм" первых лет революции: жены вождей ездили на трамваях. "16. 09. 29. Татька! Как твои дела? Как приехала? Оказывается, мое первое письмо (утерянное) получила в Кремле твоя мать. До чего же надо быть глупой, чтобы получать и вскрывать чужие письма! Я выздоравливаю помаленьку, целую, твой Иосиф". Поступая в Академию, она уже пытается вмешиваться в партийные дела, чтобы он чувствовал: она перестала быть "бабой". В то время он чистил от правых руководство и, конечно, "Правду", куда прежний редактор Бухарин пригласил своих сторонников. "16. 09. 29. Дорогой Иосиф! Молотов заявил, что партийный отдел "Правды" не проводит линию ЦК... (далее она заступается за заведующего отделом, некоего Ковалева. - Э. Р.). Серго не дал ему договорить до конца, стукнул традиционно кулаком по столу и стал кричать: "До каких пор в "Правде" будет продолжаться "ковалевщина"!.. Я знаю, ты очень не любишь моих вмешательств, но мне все же кажется, что тебе нужно вмешаться в это заведомо несправедливое дело... И мамашу ты обвинил незаслуженно - оказалось, что письмо все-таки не поступало..." Он сразу понимает: через нее действуют правые, которых много в Академии, недаром Бухарин склонял ее поступать именно туда. И он реагирует: "23. 09. 29. Татька! Думаю, ты права. Если Ковалев и виновен в чем-либо, то бюро редколлегии "Правды" виновно втрое... видимо, в лице Ковалева хотят иметь козла отпущения. Целую мою Татьку кепко, очень много кепко..." ("Кепко" - так смешно произносила не выговаривавшая "р" дочка Светлана.) Она была довольна - помогла ему разобраться. Только потом она поймет: в результате пострадал не только Ковалев, но была беспощадно разгромлена вся редколлегия. Но мы запомним: она заступилась за правых. И он это отметил. Правые действительно имели большое влияние в Промакадемии. Вот отрывок из покаянного письма одного из их вождей, Н. Угланова: "Весь 1929 год мы пытаемся организовать кадры своих сторонников. Особенно мы напирали на закрепление правой оппозиции в Промакадемии". И сама Надежда в шутливой форме пишет мужу об этом влиянии: "27. 09. 29. В отношении успеваемости у нас определяют следующим образом: кулак, середняк, бедняк. Смеху и споров ежедневно масса. Словом, меня уже зачислили в правые..." Но вряд ли он одобрял эту шутку. Когда он боролся - он ненавидел. "Зашибем" - как писал его друг Молотов. В 1930 году он отправил ее в Карлсбад - лечить желудок. Видимо, было что-то достаточно серьезное, иначе к немцам он ее не послал бы. И как всегда, в разлуке он полон любви и заботы. Ее болезнь тревожит его: "21. 06. 30. Татька! Как доехала, что видела, была ли у врачей, каково мнение врачей о твоем здоровье, напиши... Съезд откроем 26-го... Дела идут неплохо. Очень скучаю без тебя, Таточка, сижу дома один, как сыч... Ну, до свидания... приезжай скорее. Це-лу-ю". "02. 07. 30. Татька! Получил все три письма. Не мог ответить, был очень занят. Теперь я наконец свободен. Съезд кончился. Буду ждать тебя. Не опаздывай с приездом. Но, если интересы здоровья требуют, оставайся подольше... Це-лу-ю". Интересы здоровья, видимо, требовали. Только в конце августа она вновь вернулась в Москву. В Германии она встречалась со своим братом Павлушей. Кира Аллилуева-Политковская: "Она к нам в Германию приезжала. Помню, как мы жили тогда в Германии: папа что-то покупал, мама работала в торгпредстве". (Ворошилов включил Павла в состав торговой миссии - он наблюдал за качеством поставляемого в СССР немецкого авиационного оборудования. Видимо, выполнял и другие задания, как все большевики за границей. Генерал Орлов глухо напишет: "Мы проработали с ним вместе 2,5 года".) "Папа и подарил ей тот маленький пистолет "вальтер". Может быть, она ему говорила, что живет плохо. Не знаю, и мама тоже никогда не рассказывала... Но, во всяком случае, пистолет ей папа подарил. Может быть, она ему пожаловалась... Сталин, когда это случилось, все повторял: "Ну, нашел, что подарить". Конечно, папа чувствовал себя потом виноватым. Для него это было потрясением. Он очень ее любил". РЕВНОСТЬ Но это все случилось потом. А тогда, в 1930 году, она приехала из Германии. Он отдыхал на юге. Она поехала к нему, но пробыла недолго - вскоре вернулась в Москву. "19. 09. 30. По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как я могла оставить тебя одного... Я объяснила свой отъезд занятиями, по существу же это, конечно, не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно продление моего пребывания, а наоборот. Прошлое лето очень чувствовал