епуганным глазам. Затем решил попеть и взял двенадцатиструнку. Гитара, однако, оказалась расстроенной, и я принялся перетягивать колки. Еще половина струн не лопнула, как кто-то выключил в моем мозгу свет. Я погрузился во тьму внешнюю... ... "Иди-иди. Писатель!" - сказала Тамара, а мне припомнился случай из армии. Весна. Дальний Восток. Городок на границе с Китаем с сомнительным названием Бикин. Скоро дембель. Я записываю в блокнот какие-то впечатления. И вдруг в каптерку входит подполковник Кирик - замполит полка. (Единственный офицер, который "выкал" солдатам.) - Смородинов! - Я! - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?.. Замполит меня невзлюбил еще год назад. Так сказать, по идейным соображениям. Ибо идейных соображений у него было много, а я идейно соображал слабо. Я просто шел по плацу и вдруг слышу: "Сержант!" "Я!" "Ко мне!" Я подбежал, стою. "В чем дело, сержант? Устав забыли?!" Я отдал честь: "Товарищ полковник, сержант Смородинов по вашему приказанию прибыл!" Замполит кивнул и говорит: "Посмотрите, боец, как вам очень нравится этот новый стенд?" Напротив штаба двое солдат устанавливали наглядную агитацию. Я пригляделся. На белом фоне бронзовой краской изображался Ленин (он чем-то напоминал министра обороны Язова), а внизу красными буквами было выведено: "Ленин - основатель РККА". "Как вам очень нравится этот новый стенд, а?" "Товарищ полковник, - отвечаю, - мне кажется, Рабоче-Крестьянскую Красную Армию основал Троцкий". Подполковник нахмурился, внимательно меня осмотрел: "Сержант! Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!. Немедленно исправить! Кто ваш командир роты?" "Капитан Коновал". "Немедленно исправить! И доложите командиру роты, что я сделал вам замечание!"... - Почему не работаете? Вам не поставили задачу? Я молчал. - Что, перед демобилизацией расслабились?.. Доложите капитану Коновалу, что я сделал вам замечание. - Есть! Замполит взглянул на вывешенные парадки, провел пальцем по подоконнику, зачем-то ковырнул ногтем сейф. - Смородинов, а что это вы в блокнот записывали? - Так... мысли всякие, заметки. - Зачем это вам? - Хочу на гражданке повесть написать. Про армию. - По-овесть?? - Ну, может, рассказ... - Писатель!!. Армию хотите опорочить?! - Почему опорочить? Просто рассказать... - Старшина Смородинов! - Я! - Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?! - Никак нет! Дембеля не ушиваются. Не положено... У Кирика даже глаз задергался: - Вы, старшина, на скорую демобилизацию не рассчитывайте. Уволитесь последней отправкой... Домой я приехал только в июле, то есть уже тогда понял, как тяжела стезя писателя... Я зашел в палату, взял кипятильник и чай. Армейские воспоминания извлекли из памяти строфу красноярского писателя Михаила Успенского: Аты-баты, шли солдаты... Кем солдаты атыбаты? Кто посмел, ядрена мать, тех солдатов атыбать?!. Сейчас, думаю, эти строки Тамаре прочту. Пусть посмеется. Возвращаюсь, а Тома - удрученная. - Что-нибудь случилось? - спрашиваю. - Мужчина, которого привезли утром, по-моему, скоро умрет. Днем у него уже останавливалось сердце, ребята из реанимации откачали. - Что же они его к себе не забрали? - Можно подумать, им нужен лишний покойник!.. Этого мужика менты в какой-то траншее нашли. Его надо было сразу в реанимацию везти, так нет - к нам доставили. - Кто он такой? - Неизвестно. Он ведь в сознание так и не приходил, а документов при нем нет. - Я смотрю, люди у вас через день умирают, не реже... - Ты думаешь, пьянство и смерть далеки друг от друга? - Причем я заметил, котлеты в столовой у вас тоже через день подают. - Ты можешь не острить?.. - Я не острю. Это действительно странная закономерность. В этот момент закипела вода. Я выключил кипятильник и заварил чай. - Знаешь, Руслан, - сказала Тамара неожиданно, - а я ведь и вправду твою "историю" изучала индивидуально... - Вот!.. А говоришь, что я из себя Захер-Мазоха строю... - Когда я тебя увидела в отделении, то сразу узнала. Надо сказать, что такие заявления меня никогда не приводили в восторг. Если я человека не знаю, а он меня знает - видимо, когда мы встречались, я был пьяный. А если я был не в том духе, то наверняка вел себя непотребно. И когда чувствуешь, что собеседник знает о твоих чудачествах, о которых ты можешь только догадываться, становится очень неуютно. - Разве мы знакомы? - Знакомы, - отвечает Тамара. - В одностороннем порядке. Я видела тебя раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали. - А-а... - говорю я с облегчением. - Ты хорошо по╦шь. И у тебя хорошие песни. - Да, я гений от инфантерии. - Ты шут. - Ага, - говорю, - я кукрыникс. - Ты можешь не острить? - Думаешь, это легко?.. Тамара достала чашки и разлила в них чай. - Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал? - Естественно. - Так ты еще и композитор? - Конечно, композитор. Кристоф Глюк. - С тобой невозможно разговаривать... Нависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой. - Чего ты на меня так смотришь? - спросила она. - Красивая ты. Очень. - Повело писателя!.. - хмыкнула Тамара. - Ты еще скажи, что у меня щеки, как персики, а груди, как грозди винограда. - Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды... - Такие же большие и древние? - Такие же загадочные... Я буду прямолинеен. Как царь-пушка. Ты меня привлекаешь в сексуальном плане. - Мне Галина Альфредовна говорила, что ты хам. Но не до такой же степени!.. (Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.) - Какой же я хам? - спрашиваю. - Если кто-то говорит, что женщина красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство? - Не прикидывайся дурачком. - А чего мне им прикидываться? Я и есть дурак по жизни. Мне все время твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин! - Чего ты завелся-то? Чего?.. Мало ли кто и что твердит... А ты не слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не означает, что его звали Фомой. - Ты, случайно, сама прозу не пишешь? - спрашиваю. - Я - врач. - Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию? - Из-за бывшего мужа... - То есть? - Неважно. - Расскажи. - Тебя это не касается, - отрезала Тамара. - Ты сам-то женат? - Нет. - Скоро тридцать - и не женат?.. И тут в кабинет вошел Максимыч: - Тамара, этот, из второй палаты, кончился. - Вы там без меня сделайте вс╦, - чуть слышно произнесла Тома. - Не могу я больше... - Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь? - Какие вопросы... ... Проснулся я около десяти. На полу. Во рту - как будто скунс накакал и тут же сдох. Бодун неудержимо крепчал. Пустая бутылка из-под "Старки" навевала грусть. Так, подумал я, к "Агентству" успею. Да еще и на "подлечиться" есть время... Вышел я на "Комсомольской", зашел в кафе "Уют". Несмотря на раннее время, зал был переполнен. Угрюмые люди теснились возле стойки. Достигнув цели, они отходили к столикам. Сто пятьдесят-двести граммов водочки - и ты воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с лица. Продолжая себя убивать, люди на время оживают... Я взял сто пятьдесят "Столичной" и стакан минеральной - еда в рот не лезла. Напротив меня за столиком устроился какой-то бомж с запекшейся ссадиной на носу. Я отпил грамм сто, огляделся. - Не гляди, - сказал мне бомж. - Что? - не понял я. - Не гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего. - В чем дело? - спрашиваю. - Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал. - Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать? - Ты, эта, возьми мне грамм сто... - И компот? - Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну. Я дал денег, и бомж посеменил к стойке. Клубы табачного дыма подымались к потолку. За соседним столиком кто-то доказывал собеседнику: "Главное, чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.." Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке. - Будь здоров! - сказал он и, морщась, опорожнил стакан. - Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку. - Успею еще. - Ну, рассказывай тайну. - Что? Тайну? Какую, эта, тайну? Ах, тайну!.. А тайна в том, что ты угостил хорошего человека! - Изю-юмительно! - говорю. Я закурил. Водка приятно распространялась по телу. От соседнего столика доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..." Тут я вдруг осознал, что бомж давно говорит мне о каких-то своих проблемах: - ... Опять же - нервы. Меня в детстве, эта, сосед напугал. Подошел, козел, и говорит мне: "Мальчик, а ты знаешь, что умрешь?" Я, эта, естественно, испугался: "Как? Когда?" А он и говорит: "Рано или поздно умрешь. Состаришься или заболеешь - и умрешь. И не будет этого солнышка, этой травки. Ничего не будет. Ты умрешь, мальчик!" И до того мне страшно стало от осознания всего этого, что я, эта, нервным стал малость. Я допил водку и снова направился к стойке. Божм увязался за мной: - Ты, эта, возьми мне грамм сто пятьдесят... - И ты мне тайну поведаешь? - ... А закуски не надо - у меня карамелька есть. Я взял два по сто пятьдесят. Стало душно. Пришлось расстегнуть куртку. Бомж заметно опьянел. Сперва он затих, а потом вдруг стал на меня кричать: - Что, денег много?!. Водку жрешь! Жируешь! А кто будет заводы подымать? Кто будет у станка стоять? Эта, Пушкин?!. - Ты чего? - удивляюсь. - Ты мне не "тыкай"! Для тебя я - Владимир Андреевич. Понял?!. Тунеяд! Я - всю жизнь у станка, а ты водку жрешь! Откуда у тебя деньги? Воруешь?!. А ну, эта, давай сюда деньги!.. Я зло расхохотался. Затем сказал: - Шма, тошнотик! Иначе я начну делать огорчение... Об чем суть? Какого Иблиса ты берешь на голос? Не надо такие слова, иначе во мне родится быдлофобия... Че моргаешь? Ежели у тебя слабые ухи, поверни ко мне раковину - я прокричу в перепонку... У меня смердит душа и плоть скорбит, но я тих и ясен. Потому как держусь в рамках благовоспитанности. Понял, пешеход?.. Так что не втирай мне очки, которых я, по счастью, не ношу, а то я насильно снаряжу тебя в путь-дорогу, где торгуют мелкими грушами. Вон, поглощай пойло и воздай мне здравицу... Глаза бомжа расширились до ненужных размеров. Он тяжело сопел. - Пей, пей, - повторил я, - промочи н╦бо, чтобы пищевод не склеился... Реакция подвела меня. Брошенная бомжом солонка угодила мне в лоб. Я отшатнулся влево, но наступил на что-то скользкое и упал. И уже на полу я все понял. Я понял, что этот невзрачный, нервный бомж виновен во всех моих бедах. Что из-за него уезжает Тамара, что по его вине от меня ушла жена. И, безусловно, он повинен в том, что сегодня я начал день с водки... Несмотря на похмелье, в теле обнаружилась легкость. Я бросился на бомжа. Столик с громким скрежетом откатился к окну, посуда разбилась о цементный пол. Казалось, я оглох от собственного ора: "Разорву!!" Барменша уже кричала в телефонную трубку: - Алло! Милиция! Это кафе "Убьют"... То есть "Уют". Пришлите скорее наряд! У нас пьяная драка! Ужас какой-то... ... Тело покойника было еще теплым. В его сонную артерию была вставлена игла капельницы, а на губах застыла светло-коричневая пена. Я связал ему руки и ноги, стянул подвязкой рот. Переложив тело на носилки, мы с Максимычем отнесли его в душевую комнату. - Завтра праздник, - сказал санитар. - Морг, наверное, будет закрыт. Завоняет, к черту... Тщательно вымыв руки, я вернулся к Тамаре. - Ну как? - спросила она. - Порядок. - Да какой же это порядок?! - внезапно разразилась Тома. - Разве смерть может быть порядком?! - Успокойся, - говорю. - Мы-то тут при чем? - При чем! Как раз - при чем! Каждый из нас в ответе за смерть другого. - За всех отвечать - жизни не хватит. Тамара молчала. - С твоей эмоциональностью, - обратился я к ней, - нельзя работать врачом. Тем более - в наркологии... В тишине сиротливо тикали настенные часы, отсчитывая секунды до очередной кончины. Тома достала из стола лист бумаги и написала: "Свидетельство о смерти". Ее рука дрожала, почерк выходил по-детски неестественным. - Проклятие!.. - Тамара бросила авторучку на стол. - Вся жизнь с привкусом мускатного ореха... - она посмотрела на меня и скорбно улыбнулась. - Знаешь, я вышла замуж еще на третьем курсе мединститута. За однокурсника. Он уже тогда много пил. Но после свадьбы его запой стал беспрерывным. Из института его исключили. Он пропивал вс╦: мою стипендию; те деньги, что нам давали родители; свадебные подарки; телевизор пропил... Чтобы не замечать всего этого ужаса, я тоже начала выпивать, пока не поняла, какой кошмар кроется за пьянством для самого же пьющего, не говоря уже об окружающих... Вскоре у него начались галлюцинации. Ему казалось, что по стенам ползают крысы, что во рту у него растут волосы... Однажды он меня избил. Очень жестоко. Ногами. На следующий день плакал, просил прощения, но, когда напился, все повторилось заново... Я ушла к родителям. Мама уговаривала меня подать на него в суд... Через месяц мы развелись... Тамара замолчала. Меня поразило ее поведение. Чего это, думаю, она передо мной разоткровенничалась? Кто я для нее?.. - И где он теперь? - спрашиваю. - После развода уехал в Хабаровск на заработки. Его туда армейский друг позвал. Больше ничего о нем не знаю. Но думаю, что если не бросил пить, то ничего хорошего в его жизни не произошло... - Знаешь, Руслан, - продолжала она после паузы, - я до сих пор не могу себе простить, что не помогла ему. Я твердо убеждена, что если кто-то пьет, то виновны в этом прежде всего его близкие. Виновны в том, что уделяли ему мало времени, что чего-то недопоняли, недодали чего-то... Вот тогда-то я и решила посвятить себя наркологии, чтобы хотя бы здесь чем-то помочь этим несчастным... В горле у меня застрял ком. Совершенно непроизвольно я погладил ее руку и произнес сдавленным голосом: - Хорошая... Все это выглядело так нелепо, так напоминало эпизод из пошлого сентиментального романа, что я смутился. Чтобы как-то сгладить свою неловкость, я спросил: - Дети у тебя есть? - Какие могут быть дети от алкоголика? - Да, конечно... - Извини, Руслан, мне нужно побыть одной. Иди, пожалуйста, спать. - Какое "спать"? Скоро уже подъем. - Иди... прошу тебя... Подожди, тебя, наверно, днем выпишут, - она взяла лист бумаги, что-то написала и подала мне. - Это мой адрес. Мы с тобой живем неподалеку. Зайди ко мне как-нибудь. - Ты думаешь, я чем-то лучше твоего бывшего мужа? - В тебе есть какое-то внутреннее благородство. У тебя ранимая душа, которую ты пытаешься скрыть за остротами и шутками. - С чего ты это взяла?! - Со временем я научилась разбираться в людях. От меня трудно что-либо утаить... К тому же это все содержится в твоих песнях. - Первый раз вижу женщину, которой нравятся мои песни. Обычно их считают похабными. - Те, кто так думают, ничего не понимают... Ханжество - это всего лишь одна из сторон тупости. - Тебе и вправду надо заняться литературой, - говорю. А сам думаю: если кому повторю ее слова, скажут, что я сам это выдумал. Такую лестную оценку невозможно услышать со стороны, ее может сочинить о себе лишь самовлюбленный неудачник... - Иди, Руслан. - А поцелуй на прощание? - Не нужно... Мой адрес у тебя есть. Буду ждать в гости. Придешь? - Обязательно... Но все-таки, может, поцелуемся? - Иди... Не мучай меня... - на ее щеках появились влажные жемчужины. Женских слез я никогда не мог переносить. Они вызывали в моем сознании какое-то помрачение... Я поспешно вышел из кабинета... Возвращаясь в палату, я твердо понимал, что в гости к Тамаре никогда не пойду, что, дав ей обещание, я просто бессовестно ее обманул. Зачем нарушать эту, пусть и кратковременную, но гармонию? Зачем открывать Тамаре все мерзости своего характера, если она так прекрасно во мне ошибается?.. А может, вовсе и не ошибается?.. И в тот момент я все понял. Даже разозлился вначале... Кого она хотела провести?! Тамара не ошибается. Это - как бы лучше выразиться? - святая ложь. Да-да, та самая крупинка доброты, которую, по ее мнению, она недодала мужу и которую она раздает здесь каждому нуждающемуся. А может, и про мужа она все выдумала?.. Ай-ай-ай, Томочка, психотерапия для идиотов... Я - идиот... Князь Мышкин... Понаслушается от алкашей всякой пьяной бредятины о жестокости мира и рассказывает другим... Все вокруг виноваты, а пьяница не виноват. Жертва обстоятельств. Тьфу!.. Когда я вошел в палату, мои размышления прервал сонный голос полковника: - Ну, как Тамара? Я молча подошел к своей койке и лег. - Расскажи подробности, - не угоманивался он. - Я спать хочу, - говорю. - Ну-ну... - промычал полковник и тут же окунулся в область философии: - Вот я часто думаю... Надо же!.. - ... в чем смысл жизни? Для чего она нам дана? - Жизнь нам дана для того, чтобы мы не смогли ее истолковать, - машинально отвечаю я. - Не-е-ет. Я могу ее истолковать. Вот ты знаешь, почему не видать нам счастья, как своих ушей? - Наверно, потому, что уши далеко от глаз. - Не-е-ет, не в этом дело. Дело в другом, и я даже хочу написать философскую новеллу о смысле жизни. Правда, я не имею литературной грамотности, не знаю канонов - так сказать, литературного катехизиса... Вы ты - писатель... Начинается!.. - ... ты - писатель. Научи меня, как пишется рассказ? Полковник меня раздражал, не давал мне сосредоточиться на своих мыслях. - "Рассказ" пишется с двумя буквами "с", - говорю я довольно грубо. - Я спать хочу! - Ну-ну... Мне не спалось. Ничего себе, думал я, провел ночь с женщиной. Казанова хренов! А еще считал себя опытным повесой. Хочешь убить в мужике любовника - скажи, что он хороший и несчастный... Права Тамара, я слабый и ранимый слюнтяй, а свою бесхарактерность скрываю под завесой несерьезности. Шут я и паяц! Нацепил маску клоуна и думаю, что решил все проблемы. Размечтался! Идиот. Дерьмо... Днем меня выписали. Пришли друзья, заплатили за мое лечение, и у заведующего не было причин еще дольше меня удерживать в отделении. Жизнь потекла в прежнем русле - по течению... ... Не вс╦ свинье каштаны! Милиция приехала чересчур быстро. Причем бомжа отпустили, а меня втолкнули в УАЗик. Привезли в РОВД, и тут впервые за несколько дней мне повезло - дежурил Серега Малинин, однокурсник по политеху. Он вроде бы даже обрадовался: - А-а, Руся! Какими судьбами? - Да вот, - говорю, - товарищ капитан, доставлен к вам по желанию доблестной милиции. Малинин выглядел важно. Новенький китель, какой-то значок. На столе папочки, радиотелефон "Панасоник". Когда-то мы с Сергеем почти дружили. Вместе выступали в областных математических олимпиадах, вместе занимались спортивной гимнастикой, вместе пили за шестиметровый прыжок Бубки, но влюблялись в разных женщин. - Что это за сержант, который меня привез? - спрашиваю. - А в чем дело? - Да вот, - говорю, - требовал, чтобы я перед ним карманы вывернул, а я отказался. Обещал устроить мне "чудное мгновенье". - А-а! Это он умеет, - засмеялся Малинин. - Молись, что тебя забрали в мое дежурство. - Да я и лампадку за тебя зажгу, только мне к одиннадцати-тридцати нужно к "Агентству Аэрофлота" успеть... - Успеешь... - успокоил Серега. - Ты, говорят, писателем заделался. - Да так, пишу помаленьку... - В Москве, говорят, учился на этого самого писателя. - Учился... - Что, одного диплома мало? - Маловато... Серый, одна очень близкая моя знакомая уезжает за границу. Я должен успеть к "Агентству"... - Успеешь... Щас я протокол составлю, штраф заплатишь - и свободен. - Штраф? - Штраф, - он посмотрел на меня своими добрыми глазами. - А ты как думал?.. Штраф за мелкое хулиганство. Сам понимаешь - план. И молись, что я дежурю, иначе до завтра был бы в камере. Придешь ко мне двадцать седьмого - ущерб за битую посуду возместишь. Щас повестку выпишу... ... Где-то через неделю после выписки я пошел к Тамаре. Я не знаю, чтО такое счастье, но думаю, это тогда, когда все получается. В тот вечер у меня все получалось. Как говорится, я был в ударе. Началось с того, что Тома была дома. И даже обрадовалась мне. Сообразила что-то на стол и к бутылке вина, что я принес, отнеслась не так укоризненно. В тот вечер я много шутил. Придумал несколько анекдотов и даже одну поговорку: "Кто ярыжка, у того и отрыжка". - Что такое "ярыжка"? - смеялась Тома. В тот вечер я много пел. Голос на удивление был чист, силен и послушен. Пел не только свое, но и розенбаумовские и денис-давыдовские романсы. Я уеду, уеду, уеду, тянул я, - Не держи, ради Бога, меня, - По гусарскому звонкому следу, Оседлав вороного коня... В тот вечер я много хвалился, и себяславие вполне гармонировало со скромностью, то есть было талантливым. И, наконец, я почти не врал, а это в присутствии женщины со мной случалось редко. Чувствовалось, я все больше нравился Томе. А она все больше нравилась мне. Ее каштановый волос пах ландышем. Груди не по возрасту были тугими, слова - нежными, а страсти - яркими... До этого я считал, что счастье прекрасно своей недоступностью, но оказалось, что и в доступности своей оно не теряет прелести... ... Если ты встал не с той ноги, не верь ногам своим! - утешал я себя. Ты обязательно успеешь, и все будет хорошо. Оставалось минут десять. Напротив рынка я купил три гвоздички. Проходя мимо гастронома, опустил их в урну. Что за банальность - дарить женщинам цветы?.. Тома-Томочка! Ты уезжаешь, и мы, видимо, никогда больше не увидимся... Как же так? Почему все так вышло? Почему мы ни разу не говорили о женитьбе? Почему я не заговорил об этом? Думал, что туда, куда опоздал, всегда успею? Не хотел разрушать этого зыбкого счастья? Не хотел, чтобы в наши отношения вклинивался быт?.. Да. Наверно. Ведь я ни разу не слышал от Тамары грубого слова в свой адрес... Я зашел в телефонную будку, опустил жетон, набрал номер. - Диспетчер четвертого троллейбусного депо слушает, - отозвались в трубке. - Скажите, Смородинова сегодня работает? - Работает. Она на линии. - Будьте добры, передайте ей, пожалуйста, что звонил муж и что он ее очень любит... Я остановился возле ларька "Горячие сосиски". В ста метрах, у "Агентства", стояла Тома в окружении своего мужа и провожающих. Она смотрела по сторонам. Может быть, искала меня взглядом. Я зашел за ларек, сел на какой-то ящик. "Бог мой! Бог мой! - шептал я, раскачиваясь из стороны в сторону. - Бог мой!.." Сердце молотило, как хороший паровой агрегат. За что? За что мне все это?.. Кто я? Зачем я?.. Надо напиться. Немедленно! Я встал и пошагал прочь. Ветер забирался под куртку и усугублял мое сиротство. Напьюсь, решил я, и засну в ботинках!.. Прохожие не замечали моей согбенной фигуры. Я шел, ежась от ветра. Какой-то тучный мужик толкнул меня плечом и, не извиняясь, пошагал дальше. И вдруг ветер утих, и неведомая сила согрела мое нутро. Видимо, Тамара посмотрела мне вслед... (c) Руслан Анатольевич Смородинов rusl(собачка)tele-kom.ru