бы Йен не научился "отключать мир", сосредоточивая все умственные усилия на одном определенном деле, одном четком задании, то он, вероятно, не мог бы справляться со своей напряженной работой на станции слежения. Его мучили головные боли, часто наступало состояние странной расслабленности, апатии. А капитан Фелисьен Карне свято верил в необыкновенные возможности Йена Абрахамса и свои сообщения начинал так: "Всем и Йену. Йену и всем..." И ставил перед Йеном задачи адской трудности, которые надо было решать всегда необыкновенно срочно и предельно точно. Была еще одна причина, по которой Йен выключал предвидение - даже в те часы, когда он не был занят "Лютецией" и бродил, опустив уши меховой шапки, по заснеженным полям. Он ощущал настойчивую потребность разобраться, что же, собственно, произошло с ним и еще четырьмя "настигнутыми", что представляет из себя этот самый дар предвидения. Короткие записи тесно ложились на страницы блокнота в переплете из кожи крокодила. "...Ты подумал: "Стакан падает не пол, он сейчас разобьется". Это простейший вид предсказания, доступный ребенку. Кто-то сказал (кажется, Эйнштейн), что мозг человека - такое устройство, которое создано, чтобы делать полные выводы на основании явно недостаточных посылок. Посылок у каждого из пятерых "настигнутых" стало гораздо больше, но все равно информация не стала исчерпывающей, всеобъемлющей - значит, процесс остался в принцип" тот же. Итак, не таинственное, мистическое наитие, не озарение свыше. Нет, расширение старых возможностей, знакомых человечеству издавна. И не прозрение истины в окончательном, непреложном виде... Совершенно ясно; предвидение пятерых вариабельно. Создается приближенный вариант, который, в свою очередь... Идет нормальная работа человеческого мозга: перебор вариантов, только чрезвычайно интенсивно, усиленно. Предположим. Ну, а дальше?.. Когда он пытался что-то конкретизировать, нащупать закономерности, то все расползалось. Предвидение было мерцающим, действовало неравномерно, то вспыхивало, ярко разгоралось, то полностью затухало. Великолепные достижения - и рядом элементарные ошибки, как было тогда, на шоссе, когда они не угадали ловушки с грузовиком, не могли предвидеть, доберутся ли до аэродрома, самолета, а там и до Парижа. Он "выключал мир". И все равно вторгались, мешали думать лица, разрозненные кадры, Африка. Франция, Дик, берущий билет у окошка кассы (собрался посмотреть окрестности Парижа?). Студенты, сдающие экзамены уже не ему, Йену, а бородатому Джеймсу, перевирающие интеграл Стильтьеса... Он прогонял эти видения. Особенно настойчиво возвращалось одно лицо - молодой девушки, очень красивой, пожалуй, трагически красивой, с каштановыми, мягко падающими на плечи волосами и золотисто-карими огромными глазами. Глаза просили, умоляли, кричали о беде, звали на помощь. Он был уверен, что никогда в жизни не разговаривал с ней, не слышал звука ее голоса. И а то же время он смутно ощущал... Йен, Иен, что делается с твоей головой?! Загадка Заиры... Это очень серьезно. Может быть, серьезнее всего остального. Заира ускользала от него, от его дара предвидения, он не мог увидеть ни клочка ее будущего, ни разу не сумел прочитать ее мыслей. Как будто бы натолкнулся на непроницаемый экран, какой-то заслон, забрело. Женщина в шлеме с опущенным забралом! Они шли из концертного зала Городка Науки, Йен Абрахамс и Заира Дзахова. - Почему вы занялись историей, миссис Заира? - спросил Йен. - Вы биолог, насколько мне известно, биолог-кибернетик. - Историк - мой муж, Воинов, это он меня впервые натолкнул. - Она не могла не улыбнуться: у Йена было такое удивленное лицо! - Ну да, академик Воинов, специалист по истории человеческих заблуждений, как его иногда называют (он много занимался историей религии). А вы знаете физика Воинова, Воинова-младшего, нашего сына... Йен бегло подумал, что, наверное, это сын просил мать быть повнимательнее к гостю-чужестранцу, занесенному судьбой на другой конец Земли, одинокому, потерявшему родину. - ...и задумались; а нельзя ли искусственно получить пророческие способности? Со временем наметились два пути - технический и биологический. - Значит, вы вошли в биологическую группу? - Естественно. Несколько лет работали на обезьянах... Они вышли на главную магистраль. И именно в эту минуту Йен _увидел_: опыты с предвидением перенесены с животных на людей. Миссис Заира поставила эксперимент на себе. Она не из тех, которые перекладывают опасное на других. И потом она провела детство, юность высоко в горах, Если верить ацтекам, то это тоже могло иметь значение. Дик Мэллори сидел в своем комфортабельном купе и отчаянно нервничал, Вагонетка подвесной рельсовой дороги Чоп - Анадырский залив неслась с огромной скоростью над ниткой Волги и отрогами Уральских гор, опоры подвески мелькали так быстро, что их нельзя было разглядеть, а возмущенному журналисту казалось, что ни черта он не продвигается вперед. Чем же все-таки это объяснялось? Почему он, еще будучи в Париже, сумел ясно увидеть, какая опасность угрожала Йену, а сам Йен ничего не видел, не чувствовал? Что сделалось с даром предвидения Йена, какого дьявола он стал незрячим и глухим?! Почему он и телеграмму не получил? Это было непонятно. Пришлось Дику бросить все свои парижские дела и срочно мчаться к Тихому океану, чтобы предупредить товарища о смертельной опасности. Но поспеет ли он? Не придет ли предупреждение слишком поздно?.. А еще тревожила Дика одна близкая к Йену фигура - немолодая женщина, как будто бы дружественная... Он воспринимал ее как некое смутное, туманное пятно, никак не мог добиться точного фокуса, определенности. Женщина эта не раскрывалась, не прочитывалась. Это было необычно - и пугало, настораживало. Дик каждый раз, думая об этой женщине, наталкивался на какую-то глухую стену сопротивления; что-то сильное, упорное не только отталкивало его "лучи предвидения", но само как будто отвечало излучением, мощным и дальнодействующим, которое пронизывало его, Дика, насквозь. Он был бессилен против этого излучения. Йен! Мистер Абрахамс!.. Вы не видели Йена? Уже третий раз звонят из центропункта слежения. Какое-то важное сообщение из космоса... Куда он мог деваться? Срочно нужно разыскать Йена! Вы случайно не видели... Йен упал в снег за мгновение до того, как раздался первый выстрел. Произошло, вероятно, что-то вроде самовыключения дара предвидения, сработал инстинкт самосохранения, который оказался сильнее запретов разума, и послал спасительный сигнал. Убийца лежал на той стороне оврага за скалой, невидимый, неуязвимый, хорошо оснащенный, опасный, и время от времени стрелял. Сорок лет, пошлые усики, документы иностранного туриста-швейцарца (поддельные), складное автоматическое ружье, пистолет, надувной матрац с теплообогревом, электроодеяло, вволю патронов, стойкий загар профессионального африканского охотника, курит трубку в виде головы буйвола. Установить все это для Йена не стоило большого труда. Голова была странно ясной, мысли - отчетливыми; думалось холодно, спокойно. Влип основательно; ничего не скажешь, очень мало шансов на спасенье; даже если пуля не прикончит - прикончит мороз, вон пальцы на ногах уже немеют. Все с той же холодной ясностью он увидел лицо девушки с шоколадными глазами - нет, не лицо, он увидел, как она лежит на полу гостиничного номера (странно, это Россия, Москва?) со связанными руками и ногами, глаза ее все так же умоляют Йена о помощи, а над ней наклонился... И он уже твердо знал, как ее зовут, и какое она имеет отношение к проблеме предвидения, что это за тип, который угрожающе подносит к ее голой тонкой руке горящую зажигалку. Прохвост Питер Брейген отечески уговаривал Фрону Мэссон не капризничать, продолжать с ним сотрудничать! Лежа в снегу, Йен жалел о многом. Но больше всего он жалел о том, что не поговорил в последний раз начистоту с Заирой Дзаховой и не отдал ей свой крокодиловый блокнот с важными записями. 6. Север ГАНСОВСКИЙ Солнце - на треть больше, чем его видно с Земли, и заметно ярче - стояло колом над головой. В зените. Это было неправильно, непонятно, поскольку они опустились на Венеру в ее "северном" полушарии, отнюдь не на экваторе. Но трое лишь поглядели друг на друга, и Фелисьен Карне вяло махнул рукой - одно к одному. Невероятности, парадоксы выстроились уже в такой длинный ряд, что экипаж "Лютеции" перестал удивляться. Необычное ведь производит впечатление, лишь появляясь в среде обыкновенного. Если же невероятности налезают одна на другую, сознание начинает просто равнодушно отмечать их, и все. А у них было время привыкнуть. Правда, до того как корабль вторгся в атмосферу планеты, все шло как должно. Успешно завершался один из величайших экспериментов века - высадка людей на Венеру. Уже советские космонавты прошагали первыми по лунным базальтам, уже русская и американская экспедиции двигались навстречу одна другой из двух пунктов Марса, космическая станция "Октябрь" облетела вокруг Нептуна, и станция "Вашингтон" приблизилась к Сатурну. А теперь Франция - третья великая космическая держава - готовилась, как выразился один обозреватель, "вплести свои цветы" в венок вселенских открытий, "Лютеция" все же выкрутилась тогда из той дикой, непонятной штуки, включив двигатели по совету с Земли. Потянулись монотонные полетные сутки. Сон, работа на связи, всяческие замеры. Неделя за неделей постепенно увеличивался в иллюминаторе диск Утренней звезды - левая половина, блещущая, освещенная, и правая, темная, пепельная. На сто тридцатый день пути огромный сверкающий шар повис перед ними в глубокой тьме космоса, пронизанной немигающими, мертво неподвижными точечками. На сто сороковой - этот мир заполнил собой все, даже Солнце сделалось маленьким и незаметным. Стихло в "салоне", гигантский шар гипнотизировал их - капитана Карне, пилота Альбера Рюо и астрофизика Сержа Ришпена, еще не вполне оправившегося после той катастрофы. Можно было часами смотреть и смотреть, какой-то сладкий ужас овладевал от грандиозности происходящего. С трудом поднимались, чтоб сделать запись в бортовом журнале, принять или послать текст по радио. И опять сидели, смотрели - даже как-то ни о чем конкретном не думалось, хотелось видеть, поглощать, впитывать в себя. Перемещались вихри на планете, клубились безмерные массы облаков - при видимой бессмысленности странным, непостижимым для разума значением было исполнено вечное могучее движение. Часы напролет никто не произносил ни слова. А потом как некая лавина сорвалась - приблизились и начали передавать информацию на Землю. Спектральный анализ наружного слоя облаков, радиозондирование, магнетизм, радиация. Колебались стрелки приборов, текла перфолента. Вот оно - дошло! "Лютеция" ставила свои заявочные столбы на золотых жилах знания. Кончились столетние споры, проблемы захлопывались - хлоп, хлоп! - как крышки сундуков. Уже никогда не возникнет дискуссий по поводу того, каков период вращения Венеры вокруг оси - 20 часов 50 минут! В будущем уточнятся лишь секунды, но вопрос разрешен "и ныне, и присно, и во веки веков". Удивительные, торжественные и чем-то чуть горькие мгновения триумфа, когда свершается переход от мечтаний, от догадок к фактам. На дальней, в звездочку превратившейся Земле залы Центра слежения под Парижем осаждают репортеры всех газет мира, "Что? Установлено наличие свободного кислорода?!. Океан!.. Море?.. Значит, я могу сообщить, что Козырев был прав, и температура действительно..." С листа читаются вслух радиограммы, на глазах рушатся бастионы непознанного. Седовласый профессор недоуменно пожимает плечами у телефона: "Неужели?.." На "Лютеции" включили двигатели, повернули корабль дюзами к титаническому небесному телу, заполнившему уже почти всю площадь обзора, вошли в венерианскую ночь и начали торможение. Подобно пылинке на бесконечную вьюжную снеговую равнину, опускалась "Лютеция" на слой облаков. У троих сверлило в голове: "Неужели это возможно? Неужели это мы здесь?.." Передали температуру верхнего слоя облаков, среднего. Вышли на дневную половину. В иллюминаторе был туман, туман - и вдруг асе ахнули. Яркий, ослепительный свет залил рубку, облака исчезли сверху, будто растаяли, сияло солнце, а внизу расстилалась поверхность планеты. И пошло необъяснимое. Как если бы они вырвались из сферы действия привычных законов и вступили в другую сферу. Вдруг оборвалась связь с Землей, перестал действовать радиозонд, вышли из строя все вообще радиоустройства. Но не это было главное. Венера лежала под ними, как на тарелочке. Они шли на высоте около 180 километров. Они готовы были наблюдать, записывать, фотографировать, регистрировать. Но нечего было наблюдать. Потому что внизу ничего не было. Не на чем остановиться взгляду. Ни гор, ни океана, ни холмов, ни леса. Просто ничего. Абсолютно ровная, без деталей белесая поверхность простиралась от горизонта к горизонту. Лишь несколько часов назад сквозь облака были прощупаны хребты, водные резервуары, а теперь все это как бы куда-то спряталось. Наверху была густая синева с золотым диском солнца. А внизу под космонавтами неслась поверхность планеты. Впрочем, неслась ли? Из-за полного отсутствия ориентиров этого тоже нельзя было проверить. И солнце сияло прямо над головой. Может быть, они и не мчатся совсем, а висят неподвижно на месте? Но тогда они должны упасть. - Как будто нет времени, - сказал Ришпен. Но все хронометры корабля дружно, согласно провожали в прошлое секунды и минуты. Летели час, две... шесть. Минули сутки. Напряжение как-то спало. По расчетам, уже облетели планету пятнадцать раз, а все было, как вначале. Дважды пускали в ход главные ракетные установки - всем троим было ясно при этом, что такие пуски означают для их дальнейшей судьбы. Корабль содрогался, они ощущали ускорение, а вокруг ничего не менялось. Тогда Карне принял решение - на посадку. И сели. Тридцатиметровая башня опустилась, изрыгая пламя. Выключили двигатели, сделалось тихо. Взяли анализ воздуха - он подтвердил результаты спектрограмм. Свободный кислород, азот, другие инертные газы. С высоты трехэтажного дома сбросили нейлоновую лестницу. Они на Венере. Нечто вроде бесконечной ровной плиты простиралось во все стороны. Чуть шероховатой, с повторяющимся несложным тисненым рисунком, похожей на бетон. Небо и белесая поверхность до горизонта. Ни тени, ни предмета. Ничего, кроме их самих и громады "Лютеции" за спиной. Вот тогда-то они переглянулись. Йен Абрахамс чувствовал, что враг не двигается. Просто ждет, пока Йен выползет сам из лощинки, пока мороз его выгонит. Хорошего было мало. Странным образом в этой ситуации не помогал дар ясновидения. Закидывая вперед во время свою мысленную удочку, физик вылавливал там, что через полчаса тот, с усиками и ружьем, встанет и начнет осторожно приближаться. Но что делать? У Йена все равно не было выхода. Бандит подойдет и выстрелит. Ясновидение ясновидением, но их уравнивала простота положения. Получалось, как при обвале, застигшем альпиниста на узкой горной тропинке. Пусть ты знаешь, что там, наверху, уже потекли камешки. Деваться-то все равно некуда. Нельзя было высовываться над краем сугроба, однако уже немели пальцы ног. Физик вспомнил читанное в русской книге - замерзая, сибиряки оттирали себя снегом. Он осторожно подтянул правую ногу, взялся было за шнурок на ботинке. Черта с два! - узел развязать оказалось тоже невмочь. Пальцы рук не слушались. Вот такая она и есть, Россия, - сам климат делает людей крепкими. Каждый должен быть как камень, иначе пропадешь. Стал снимать перчатку. Закусил зубами палец, повторив, не зная об этом, обычный русский мальчишеский зимний жест, и вдруг очень ясно услышал: "Как будто нет времени". Тотчас бандит с усиками, складными автоматическими ружьями, трубкой в виде головы буйвола и прочим набором банальностей, снежный сугроб - все откатилось в сторону. Будто прямо из морозного звездного неба это донеслось, из глубины космоса - отзвуком какой-то борьбы, о помощи криком. Йен Абрахамс замер, стараясь найти, почувствовать, откуда это идет. Минули сутки после высадки, и положение экспедиции стало катастрофическим. В первые несколько часов они попытались взять пробы почвы - этого самого бетона. И не смогли. Просто не удалось отковырнуть кусочек, как ни старались. Никакие инструменты не оставляли даже царапины, и никакие реактивы тоже не действовали. Было похоже на сон, но не тот, хороший, когда летаешь, а дурной, где, несмотря на опасность, не поднимаются руки. Только и сделали, что сфотографировали повторяющийся тисненый узор. Однако все понимали: "Лютецию" послали не за тем, чтоб, вернувшись, экипаж сообщил в двух словах: "Синее небо, белесая почва". Решили, что надо пройти на вездеходе хотя бы километров двести. Может быть, там, за горизонтом, пусть маленькое, незаметное, но все же есть что-то. Астрофизика капитан оставил на корабле. Спустили с помощью лебедки танкетку - она называлась "Жук". Фелисьен с Альбером поехали, ориентируясь по гирокомпасу. Бетонная гладкая равнина лежала вокруг. Когда громада ракеты скрылась за горизонтом, опять стало непонятно, двигаются ли. Спидометр показывал 50 км/час, лязгали гусеницы, содрогался корпус машины, но не было уверенности, что они не трясутся просто на месте. Оставили позади 70 км, 100... Дальше сделалось как-то невмоготу. Карне оставил танкетку, они вылезли, осмотрелись. Тишина была такая, что слышалось собственное шуршащее дыхание. Временами казалось, будто они стоят а комнате, где белесый пол плавно загибается кругом кверху, переходя на каком-то уровне в синие стены. Карне предложил отойти от "Жука", просто чтоб была перспектива. Пошли вперед. Примерно через километр Альбер, более зоркий, воскликнул: - Смотри! Видишь? Впереди у горизонта темнело пятнышко. Слава богу, хоть что-то! Они быстро прошли еще километра полтора, и Альбер вдруг остановился. Губы у него побледнели. То, к чему они приближались, было танкеткой. Подошли к ней. Альбер рассеянно похлопал ладонью гусеницу. - Слушай, ведь не может быть, чтоб мы шли по кругу. Мы шли по прямой. - Веселые номера, - Фелисьен закусил губу. - Знаешь, давай сделаем так. Я буду уходить, а ты следи за мной. Буду идти точно по прямой. По компасу... Или ты иди. Альбер пошагал, часто оглядываясь. Фелисьен с танкеткой делались асе меньше. Затем в какой-то момент впереди точно по его курсу появилось пятнышко. Он обернулся, позади уже никого и ничего не было. Как будто бы Фелисьен и вездеход растворились в воздухе. А пятнышко впереди медленно увеличивалось по мере того, как он приближался к нему; и, наконец, он увидел капитана, опершегося о моторную часть танкетки. У Фелисьена были какие-то потухшие глаза. - Чертовщина... Следил за тобой, пока ты не исчез из виду. Потом оглянулся и увидел точку позади. - Он поднялся. - Давай сверим часы. Я пойду, ты отметишь время, когда меня не станет видно. А я - время, когда замечу тебя и "Жука" впереди. А солнце так и стояло в зените. Попробовали иначе. Стали спиной друг к другу и пошли опять прямо по гирокомпасу. На этот раз Альбер шагал около часа, пока не увидел впереди точку. Она росла не быстро. Это был Фелисьен. Встретились; каждый посмотрел на гирокомпас, сравнили. Да, так они и шли, как начинали. Но встретились. Затем чуть охрипшим голосом Альбер сказал: - А где "Жук"? Вездехода не было. Белый бетон простирался до горизонта, и ни зернышка на нем. Сделалось жутковато. Уже одолевала усталость. Глаза болели от белизны, от однообразия. Хотелось есть, еще больше - пить. А не было при себе ни еды, ни воды. Фелисьен, подумав, сказал: - Попробуем идти дальше, как я шел. "Жук" должен быть где-то на этой же прямой. Мне кажется, что ты шагал быстрее меня. Не в том месте встретились. Пошли. Один километр остался позади, другой... десятый... Танкетки не было, Остановились. Фелисьен вытер пот. - Глупо, что не взяли воды, когда уходили от "Жука". - Губы у него опухли и обветрились. - Моя вина. Альбер пожал плечами. - Кто мог думать... Слушай, я еще одну штуку хочу проверить. Сядь тут. Он опять пошел от Фелисьена. Брел, пока не увидел пятнышко. Оглянулся, позади уже никого не было. Тогда он вернулся на несколько шагов, и темная точка - Фелисьен - появилась, где раньше была. А та впереди, только что возникшая, исчезла. Ладно! Он стал спиной к линии своего движения. Сделал шаг влево, точка явилась слева, шагнул вправо - Фелисьен возник справа. Он подумал: "С ума я схожу, что ли? Как будто два Фелисьена... Вероятно, я просто спятил. Еще давно. Когда мы приблизились к Венере и вошли а слой облаков. - Затем он одернул себя: - Ерунда! Так нельзя, надо бороться". Ему было все равно, какого Фелисьена выбирать - правого или левого, он простоял минуту, размышляя. Потом, плюнув, пошагал ни к тому, ни к другому, а просто вперед. Шел-шел и даже усмехнулся злобно, когда на горизонте появилась точка. Хоть в этом было какое-то утешенье - куда б они ни шли, все равно идут один к другому. Не потеряются. Фелисьен, сидя на земле, рассматривал что-то. В руке у него была авторучка. - Знаешь, пытаюсь написать, но не оставляет следов. И карандаш тоже пробовал... Эта штука ничего не принимает. У Альбера вдруг отчаянно заболела голова. Раскалываясь. Фелисьен посмотрел на него, затем на часы. - Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы выехали? Девятнадцать часов. Давай ляжем и поспим. Легли, где стояли. Альбер глянул на лицо друга, и сердце у него забилось сильно-сильно. У капитана на левом виске был шрам - в детстве приятель попал стрелой из лука. На левом виске - Альбер точно помнил. А теперь он был на правом! Летчик открыл было рот, затем подумал, что лучше промолчать. И так слишком много чудес. Ну его к дьяволу! Но капитан сам как-то странно смотрел на товарища. - Слушай. - Ну? - Как будто бы у тебя этот карман на куртке был с левой стороны. - И что?.. Он и есть с левой. - Как? Ведь это же у тебя правая рука. - Которая?.. Почему? Это у меня левая. - Ну что ты! - Естественно, левая. Тут у меня сердце - я его слышу... А вот у тебя... - Что у меня? - Ладно. Ничего. Давай спать, а то вообще тронемся. Пока засыпали под палящим солнцем, накрыв головы куртками, пилот подумал, что он одно время не любил Счастливчика Карне. В школе космонавтов. Уж слишком гордо тот держался. За ужином скажешь: "Передать тебе сыру?" Он посмотрит: "Сыр?.. Вечером?" И кажешься себе олухом, не знающим очевидных вещей. Или спросишь; "Читал "Стамбульский экспресс" Грэма Грина?" И опять: "Грина?.. Кто теперь читает Грина?" Но затем Альбер понял, что у Карне это было просто потому, что его считали выскочкой. Прорывшимся в космонавты из-за знаменитого отца. И он клин клином вышибал. После-то они сдружились... А вот теперь умирать вместе. 7. Север ГАНСОВСКИЙ Проснулись через четыре часа, как привыкли за время полета. Оба были уже ослабевшими. Оставили на земле фотоаппарат, пошли и через час пришли к нему. Снова оставили и пришли через полчаса. Потом через пятнадцать минут - просто он исчезал сзади и появлялся впереди. Тогда подняли его, чтоб не мучить себя этой неразрешимостью. Было впечатление, что кто-то из них вывернулся наоборот. Во всяком случае, когда стояли друг против друга, получалось, что левая против левой. Но было непонятно, кто именно вывернулся. Брели, поддерживая друг друга. Только одинаковое белесое и синее было кругом. А танкетка и "Лютеция" совсем исчезли... Грянул новый выстрел, Йен Абрахамс даже не услышал его. Северное зимнее небо стояло над физиком, и он видел - не там, в черноте среди звезд, а просто так в сознании - какую-то странную сферу. Стеклянная прозрачная масса, вся пронизанная десятками, сотнями тоннелей с прозрачными стенками. В дальнем краю ее две точки медленно двигались, а рядом, за стенкой, была третья, неподвижная, побольше. Они все были в этой прозрачности, в этой массе, как соринки в янтаре. Не понимая, отчего это так, Йен чувствовал, что самое важное для него сейчас на его собственная судьба, а вот это - доберутся ли две маленькие точки до третьей. Абрахамс следил за точками. Вот они хорошо свернули, вот им нужно сделать еще поворот... Вдруг стало тепло, мороз как бы потерял власть над ним. Физик ощущал, что никак не может повлиять на движение точек. Ему лишь хотелось, чтоб те две нашли третью. Точки остановились, опять двинулись. И в этот момент снега и небо вспыхнули, раскололись, виденье исчезло. Звук выстрела, оглушающе громкий, дошел до него, физику показалось, будто он летит вверх. Он уже не чувствовал своего тела, но поднимался стремительно, увидел на миг необъятную панораму расширяющейся вселенной, разбегающиеся галактики, светила, планеты вокруг нее, ниточки межзвездных трасс, по которым неслись корабли. И понял, что это его последняя в жизни мысль. - Заира Алиевна ждет вас. Секретарь матери, очень модная в бразильской шерстяной кофточке, повела его к лифту, он едва успевал кивать знакомым. На шестом этаже было спокойнее. Мать в своем кабинете поднялась из-за стола, маленькая, но величественная. Значительно взглянула на него, взяла под руку. - Выйдем в холл. Они вошли в оранжерею, стали возле огромного, во всю стену, окна. Александр Воинов подумал, что нужно сказать матери о своих планах. - Мама, Тут есть одна девушка. Я хотел бы, чтоб вы позна... Заира Дзахова, подняв руку, прервала его: - Подожди. - Ей не хотелось мельчить ситуацию разговором о каких-то девушках. Не так уж часто такое бывает, когда выдающийся ученый современности Заира Дзахова беседует со своим сыном - тоже выдающимся современным ученым. - Подожди. Ты знаешь, зачем здесь, внизу, собрались люди? Он вдруг сообразил. О господи, проект "Ясновидение"! Тот, в котором он сам принимал участие. Так, значит, это сделано. - Знаю. Насколько я понял... - Да, ты правильно понял. Но я должна сказать тебе несколько слов. Ты будешь в первом десятке тех, кто войдет в камеру облучения. Ты должен знать, что еще... Он с тоской подумал, что ему предстоит выслушать лекцию, где будут и кумекая сивилла, и островитяне Торресова пролива, и "свертки времени", и Эйнштейн, и всякое-всякое. - ...еще халдейская сивилла Сабба... - Заира Алиевна! - кудрявая секретарь возникла рядом. - Минутку! - мать энергично отмахнулась смуглой рукой. - Заира Алиевна, вас к телефону. Париж. Это относительно февральского конгресса. - А... Подожди меня здесь, Александр. Я сейчас. Она вернулась через четверть часа. - Так вот, еще вавилонские мудрецы... - Заира Алиевна! - Секретарь опять была рядом. - Да? - Пришли из финского женского журнала. Насчет того интервью. - А... Подожди меня две минуты. Он подождал двадцать, затем вместо матери вышла секретарь. - Александр Викторович, пройдите, пожалуйста, на облучение. Заира Алиевне вас потом встретит. Он отправился в камеру и через полчаса вышел побледневший. Десятки образов толпились в сознании, но, оттесняя другие, упрямо выплывало злобное мужское лицо с маленькими глазками и рядом девичье. Дзахова поднялась навстречу ему из кресла. - Так вот, я хотела тебе сказать, мальчик мой, что давняя мечта человечества... Он посмотрел на нее безумно. - Мама? У тебя машина здесь? - Здесь... Но мальчик мой... - Дай мне сейчас же ключ. Это страшно важно. Извини. Не позже чем через сорок минут мне нужно быть в гостинице "Украина". Вопрос жизни и смерти для меня. Она машинально вынула из кармана ключ, затем посмотрела ему вслед разочарованно. Поговорили. Вот так оно и получается всю жизнь: либо у нее нет времени, либо теперь у него. Она его, собственно, и видела-то очень мало за эти двадцать пять лет. С досадой подумалось: "А был ли мальчик?" Александр выскочил из гостиничное лифта, как выстрелил себя. Схватил на столе у дежурной телефонную трубку. - Мистер Брейген?.. Это Александр Воинов. Выйдите ко мне. Понимаю, что вы заняты, но я должен поговорить с вами сию минуту... Да-да, я здесь, на этаже... Встревоженно бегающие глазки Брейгена как-то не вязались с могучей уверенной роскошью гостиничной обстановки. Как если б он попал сюда незаконно. Александр успел подумать, пока тот приближался, что и в самом деле взлет этого человека был случаен. Сидел себе где-то в Претории маленький жучок, шансер на азартных играх, и вдруг судьба сделала фигурой в сфере международного шпионажа. - Добрый вечер, мистер Воинов. Может быть, мы пройдем ко мне в номер? - Не надо. - Ужасно не хотелось идти в номер к этому. К счастью, в "Украине", построенной с размахом, всяких холлов было великое множество. - Идемте! Они поднялись по лестнице и оказались в просторном помещении, облицованном мрамором и яшмой, которое раньше неизвестно для чего предназначалось, а теперь было приспособлено дежурными для своих нужд. Александр уже чувствовал, что сделает все быстро. - Итак, слушайте, Брейген, Я знаю, чем вы занимались всего минуту назад и во что вы старались вовлечь мисс Фрону Мэссон. И про зажигалку тоже знаю. (Брови у Брейгена поднялись, челюсть отвисла, он набрал воздуха.) Молчите! И многое другое мне тоже известно. Короче говоря, вы сделаете так: сегодня же попросите, чтоб вам срочно оформили документы на выезд, и завтра уберетесь из нашей страны. Это во-первых. И начиная с этого мгновенья, во-вторых, никогда не будете пытаться увидеть Фрону. (Брейген опять набрал воздуха.) Молчите, ни слова!.. Дело в том, что у меня тоже дар. Пожалуй, посильнее вашего. Чтобы вы в этом убедились, проделаем сейчас такой опыт. Вы начнете мне возражать, а я буду говорить те же самые слова. Одновременно. То есть докажу, что вижу будущее и знаю заранее, что вы собираетесь произнести и сделать. А поскольку я спортсмен и у меня реакция лучше, мы будем говорить в унисон. Начинайте. Брейген выпрямился негодующе. - Послушайте, я... Но это прозвучало, как дуэт. Потому что Александр сказал то же самое. Брейген выпустил воздух, растерянно заглянул в глаза Воинову. - Послушайте, если вы думаете... И снова это был хор. Два голоса слились в один. - Но подождите... Унисон. - Но одну минуту. Я... Тоже хор. На лице у Брейгена было отчаяние. Он машинально поправил галстук. И Александр проделал то же самое. Одновременно, без сотой доли опоздания. Как если бы он был отраженьем. - Одну минуту, я хочу вам сказать... Голоса обоих начали и кончили в полном согласии. И снова тишина. - Тогда я пойду и... Оба сказали это сразу, оба пошагали к двери, оба попытались взяться за ручку и помешали друг другу. Брейген закусил губу. - Ладно! Вдруг шагнул вперед и, подняв руки, попытался схватить Александра за горло. Но поскольку тот сделал совершенно то же самое, их руки просто столкнулись в воздухе. Сиротливая стиральная доска была единственным свидетелем поединка. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, затем Брейген отступил. - Послушайте, я все понял. Я согласен. Опять это прозвучало в унисон. - Ну, что же вы еще хотите? Александр усмехнулся и отпустил, наконец, врага. - Хорошо. Раз поняли, все в порядке. Значит, завтра вас уже на будет в Москве. Брейген, вытирая платком лицо, вздохнул: - Согласен. - А теперь ступайте к себе в номер, позвоните мисс Фроне и попросите ее выйти в холл. Скажите, что... Он не успел договорить, как оба услышали шорох и обернулись. Высокая бледная девушка стояла в дверях. Фелисьен и Альберт все-таки нашли танкетку. До этого они уже собрались погибать. Брели шесть часов подряд, легли, отдохнули. Поднялись потом. Карне сказал так, без надежды: - Пойдем назад. Впереди на этом курсе ничего нет. И, повернувшись, увидели на горизонте пятнышко. Вездеход так и был, как они его оставили. Пили воду, глядя друг на друга блестящими, сразу помолодевшими глазами. Ели. Даже беспощадная ровность кругом не казалась такой унылой. Включили мотор, поехали назад, к "Лютеции". И опять началось жуткое. Проехали обратным курсом километров двести пятьдесят, а ракета как сквозь землю провалилась. Остановили танкетку, Карне сказал: - Да... До сих пор мы считали, что, выбираясь в космос, люди встретятся там с необычным в категориях обычного времени и пространства. Но оказывается, мы имеем дело с необычными феноменами самого пространства. Короче говоря, давай попробуем "лимон". - "Лимон"? Зачем? - Ну, так... Понимаешь, в этой пустыне ничего не меняется. Солнце неподвижно. Вот эту поверхность ничем не потревожить. Такое впечатление, будто тут нет времени. Но если хоть кусочек этого бетона оторвать или переместить, может быть, что-нибудь произойдет. "Лимон" был атомной миной. Их вооружили несколькими на всякий случай. - Положим прямо на землю и взорвем. Они поставили завод тяжелой желтой мины на десять минут. Девять ехали; на десятой соскочили и укрылись за танкеткой. - Ну, давай, милая, - сказал Альберт. Секунды текли. Осталось пять, четыре, три, две... А потом они не сразу поняли, что произошло. Раздался рев, пустыня и синее небо вдруг раздернулись, открывая что-то зеленое. Двое почувствовали, что проваливаются. Упали, поднялись на ноги, огляделись. Солнце откатилось к горизонту, стало большим, просвечивающим сквозь облака. Вездеход, накренившись, стоял над космонавтами на огромном камне. Кругом был лес, похожий на земной, но только ранний, с хвощами, сигилляриями, папоротниками. Квакали какие-то существа. А километрах в двух высилась над зеленью громада "Лютеции". Они подошли, перелезая через поваленные стволы, поднялись по лестнице. Было удивительно, что Ришпен не встречает их. Астрофизик сидел в радиорубке. Помахал рукой. - Видел вас сейчас, ребята. Как вы идете... Связь восстановилась. Но вот какая штука. Для Земли не было этих двух суток... Для них связь не прерывалась. Выходит, мы были как-то втиснуты в мгновенье. Карне смотрел на Ришпена. Тот перехватил его взгляд. - Я уже видел. У меня седая прядь. Черт знает что я пережил, пока вас не было. Договаривались же на три часа. Альберт, отдуваясь, сказал: - А ведь у нас топлива не хватит, чтоб взлететь. Истратились. Будем ждать теперь советской экспедиции. Снаружи начинало смеркаться. Надвигался вечер на Венере. 8. Владимир ГРИГОРЬЕВ Питер Брейген в нерешительности остановился. Вроде бы то, что нужно, - и дом тот и вывеска та, "Сырье по ценам со скидкой" с подзаголовком "Союз помощи слаборазвитым странам". Питер вздохнул с облегчением. Фу, наконец-то он снова в местах, где деловому человеку можно дышать не жабрами, а в полную силу легких! Где вас не хватают за ворот только потому, что видят насквозь. (От встречи с Воиновым у Питера остались самые тревожные ощущения.) Питер похрустел в кармане бумажкой новенького банкнота и пустил любовный взгляд по ущелью авеню. Авеню? Да нет, пожалуй, стрита. То, что нужно! Бетон, стекло, сталь! Белоснежные экипажи, шорох шин. Прохожие в смокингах. И ни одного всевидящего среди них! Наконец-то ты на верном пути, Питер! Как ты сразу не догадался, что твое место там, где нет других ясновидцев? Дернул же тебя черт ввязаться в этот частный шпионаж! Открывать свою лавочку по соседству с ярмаркой. Соваться в страну, где и без него ясновидящих полно! Нет, теперь он, Питер Брейген, будет вести себя осмотрительнее. И как он только так подумал, из крохотной полуподвальной дверки, из-под лестницы парадного входа появились два молодых человека и четким строевым шагом направились к Брейгену. Разумеется, их серые костюмы были совершенно одинаковы, карманы, разумеется, оттопыривались, и поля шляп фирмы "Шейлок" были одинаково надвинуты на глаза. "Чисто работают, черти!" - с восхищением подумал Питер. Все было именно так, как в тех кинофильмах, просмотр которых отнял у Брейгена пятую, а то и четвертую часть жизни. И чеканка поступи молодцов в сером слилась с ударами сердца околдованного Питера. Он как бы перенесся из кресла зрительного зала в плоскость экрана, освоился в этой плоскости и жил жизнью, которую зритель считает более реальной, нежели его собственная. Надо сказать, бетонная коробка, у основания которой Питер Брейген ждал разрешения своей судьбы, принадлежала организации, равно далекой как от нужд и чаяний слабых стран, так и от поставок какого-то бы ни было сырья со скидками или без оных. Да и о каком сырье для слаборазвитых стран может идти речь вообще, если страны эти привыкли получать продукт в готовом виде, сырье же спокон веков поставляли сами? Однако стилистическая небрежность текста вывески не привлекала внимания прохожих, глаз которых, как нам известно, давно перегрузился зрительным раздражением от действия габаритной, кричащей рекламы. Устраивала вывеска и обитателей самого полунебоскреба, ибо их не волновал вопрос, что начертано на портале Центрального департамента разведки, а дом этот принадлежал именно этому департаменту. Аромат таинственности, повеявший прямо с дверей офиса, пришелся Питеру Брейгену по вкусу. Ему всегда казалось, что самые острые и подлинные ощущения приносят именно те вещи или ситуации, которые люди предпочитают не называть своими именами. И, не называя своего имени, он зашагал прямо к маленькой дверце под парадным входом, предварительно придав лицу выражение легкой загадочности. Детективы сделали кругом-арш и последовали за ним так, будто церемониал встречи был заранее разработан и отрепетирован. Через несколько секунд Питер взлетел в скоростном лифте на нужный этаж. Бесшумная кабина внесла его прямо в кабинет и тут же исчезла за сомкнувшейся стеной. Прямо перед Питером сидел человек средних лет, подтянутый, с внимательными глазами и доброй, хотя и твердой складкой рта. - Полковник. - Он приподнялся с кресла со стандартным полупоклоном и тут же опустился обратно, быстро добавив: - Называйте меня просто полковником. Этого достаточно. - Намек ясен, полковник, - свойски, как будто они были старыми приятелями, ответил Питер и поискал взглядом второе кресло. Кресла не обнаружилось, и тогда Питер гаркнул: - Брейген в вашем распоряжении! Полковник поморщился и взглянул на Питера несколько иначе. Питер понял, что в чем-то просчитался, но не смутился от этого. - Итак, вы решили передать свой дар в наше распоряжение. Это разумно, в нашем большом коллективном деле время одиночек, пусть даже способных, миновало. Одиночка обречен в условиях детерминированного отлова личности. Впрочем, за исключением случая, когда личность - сама по себе коллектив, когда в одном человеке совмещается как бы много людей. Но это уже совсем редкостный случай... Последние слова полковник пробормотал под нос, обращаясь к самому себе. Остальное он произнес легко, играя интонациями голоса, как человек, привыкший излагать мысли перед аудиторией. - Совершенно верно, полковник! - с жаром откликнулся Питер и тут же поведал о своих мытарствах, начавшихся в тот роковой день, когда на него накатило это. Удачи в казино казались ему теперь настоящим праздником в общей цепи событий. Коварство красавицы Фроны, поражение в стычке с Воиновым, позорное бегство восвояси, загадочный инцидент на границе - эти потрясения не могли компенсировать даже успех с ликвидацией конкурентов - Абрахамса и Мэллори. Полковник слушал признания молча, погрузившись в созерцание резного мундштука из слоновой кости. - И вам не жалко земляков? - внезапно спросил он. - А чего жалеть прост