войны или слишком уставал от возложенного на него бремени ответственности. Он приходил рано утром, когда кладбище еще было безлюдным, садился на землю рядом с могильным холмом, возвышавшимся над последним пристанищем отца, и разговаривал с ним, облегчая душу, спрашивая совета и наставления. Конечно, это было не то что беседа с живым отцом, хотя Эдану хотелось думать, что где-то на небесах отец по-прежнему слышит его и ниспосылает ему свою силу и мудрость. Эта мысль приносила Эдану великое утешение. Возможно, что-то подобное испытывал Футхарк и другие половинчики, постоянно возвращаясь в мир, из которого некогда бежали. Он уже был не тем, что раньше, но они находили некоторое утешение, возвращаясь в него. -- Из всех известных мне людей,-- сказала Сильванна, прерывая его раздумья,-- ты молчишь наиболее красноречиво. Эдан взглянул на не и слабо улыбнулся. -- Прости. В этом походе я не очень занимательный спутник. -- Я не это имела в виду. Я не жаловалась. Я просто хотела заметить, что всегда могу сказать, когда ты встревожен. -- Неужели на моем лице все написано? Это плохая черта для императорского министра. Придется исправиться. -- Мы вернемся благополучно. Не беспокойся. -- Беспокоиться -- моя обязанность. У императора для этого нет ни времени, ни желания. Я должен беспокоиться за него. -- А кто будет беспокоиться за тебя? -- Я беспокоюсь за нас обоих. Временами это довольно изнурительное занятие. -- Если хочешь, я могу беспокоиться за тебя. Таким образом я освобожу тебя хотя бы от части ноши. Эдан взглянул на Сильванну и увидел, что она улыбается. Против своей воли он ухмыльнулся. -- Знаешь, иногда мне кажется, что ты действительно начинаешь вести себя по-человечески. Она презрительно фыркнула. -- А вот от оскорблений ты мог бы и воздержаться. Прорезавшие ночную тишину крики были неожиданными и ужасными. Они донеслись сзади, из замыкающих колонну рядов. Эдан и Сильванна развернули коней одновременно, и меч Сильванны со звоном покинул свои ножны. Следующие сразу за ними солдаты остановились и без колебаний, молниеносно заняли оборонительную позицию, готовые встретить любое нападение с флангов. Приобретенные в боях инстинкты отлично служат им, подумал Эдан, и полезны еще и тем, что, срабатывая, в считанные секунды придают войску устрашающий вид. В темноте Эдан не мог разглядеть, что происходит в хвосте колонны, но видел, как дико и беспорядочно там пляшут факелы и некоторые падают на землю, когда воины выпускают их из рук, вступая в схватку с противником... или падают на землю сами. Но прежде чем Эдан успел что-либо предпринять, он услышал за спиной дробный топот копыт и мгновение спустя мимо него во весь опор проскакал император с мечом в руке, направляясь к хвосту колонны. -- Сир, стойте! -- выкрикнул Эдан, но Микаэл уже исчез в темноте. Он пронесся с такой скоростью, что ни лорд Корвин, ни любой другой всадник из его свиты даже не успел двинуться с места. Эдан выругался. -- Скачите за ним, остолопы! -- закричал он, пришпоривая собственного коня. Сильванна держалась сразу за ним, когда они пустили коней галопом вслед за императором. И именно тогда Эдан услышал звук, от которого кровь застыла у него в жилах. Неземной, завывающий, заунывный звук, похожий на полустон-полуплач. Он слышал его во время одного из предыдущих путешествий через Мир Теней -- и в тот раз более ста человек погибло. Это был вой живых мертвецов. -- Эдан! Сбоку! -- крикнула Сильванна, когда они понеслись во весь опор за Микаэлом. Эдан бросил взгляд влево, потому что справа находилось войско, увидел ходячие трупы, которые пробирались меж кривых деревьев, пошатываясь и покачиваясь, будто пьяные привидения. Некоторые из них были в воинских доспехах... или в том, что от них осталось. Ржавые латы, скрипевшие и скрежетавшие при каждом шаге; помятые шлемы, некоторые разрубленные почти пополам в том месте, где меч обрушился на череп; истлевшие рубахи под кольчугами, инкрустированными ржавчиной и затянутые паутиной; наголенники, покрытые грязью и пылью; щиты с выцветшими девизами на них; изорванные кожаные сапоги и висящие мешком штаны, больше напоминающие лохмотья. Другие были в истлевших крестьянских одеждах, сквозь которые отчетливо виднелась разложившаяся плоть и почерневшие от времени кости. Сгнившие лица смотрели на них пустыми глазницами, в которых копошились черви. И словно один вид их был недостаточно ужасен сам по себе, все эти отвратительные существа были вооружены -- если не мечами и копьями, то вилами, топорами или самодельными дубинками. Они обошли армию с двух сторон, возможно даже, окружили ее - Эдан не знал -- но первый удар нанесли с тыла. Теперь живые мертвецы высыпали из леса по обеим сторонам колонны. Один из них преградил путь Эдану, потрясая копьем. Не замедляя хода, Эдан поднял меч и, пролетая мимо, с размаха отрубил руку мертвецу от самого плеча. Она упала на землю, конвульсивно дергаясь, но отвратительное существо все же успело вцепиться Эдану в стремя. Конь протащил его несколько ярдов, прежде чем Эдану удалось пинком сбросить мерзкое чудовище на землю. Солдаты не впали в панику. Это стоило бы им жизни, и все они это знали. Несмотря на усталость, они держали строй и сражались с подступавшими врагами. Отвратительные существа двигались медленно, но недостаток скорости искупали непреклонностью. И их невозможно было убить, поскольку они уже были мертвы. Одолеть мертвецов можно было только расчленив их на куски, но даже тогда они упорно продолжали ползти вперед по земле, будто улитки. Мечи мерно поднимались и опускались, и сколь бы ни устали солдаты, они знали, что не могут прервать свое ужасное занятие даже на мгновение. Они встречались с мертвецами и раньше, хоть и не с таким количеством, и многие из них не выжили, чтобы поведать об этих встречах. Эдан увидел императора. Он подскакал к задним рядам колонны, где произошло первое нападение, и приводил в порядок потерявшие строй войска. Он выкрикивал команда, одновременно не переставая орудовать мечом и поворачивать коня то в одну сторону, то в другую, чтобы встретить мертвецов, которые, раскачиваясь, подступали к нему со всех сторон. Нежданно-негаданно в уме Эдана промелькнуло воспоминание детства. Он вспомнил, как пытался напугать юного принца Микаэла жуткими и мрачными историями о Мире Теней, злорадно надеясь вызвать у мальчика такие же кошмары, какие мучили его самого, когда он был моложе. И хотя после этих историй, рассказываемых на ночь, Микаэлу снился Мир Теней, в отличие от Эдана, принц в своих снах бесстрашно сражался с чудовищами и побеждал их. Теперь по иронии судьбы все это происходило наяву. И точно так же, как юный принц Микаэл не обнаруживал ни малейшего страха в своих детских снах, взрослый император сейчас ничуть не потерял присутствия духа. Именно это и испугало Эдана, когда он увидел, как Микаэл пришпоривает своего коня, чтобы врезаться в неуклонно наступающие ряды противника. Страх порождается инстинктом самосохранения, но способность испытывать страх начисто отсутствовала у императора. Отвага, физическая сила и обостренное чутье, умение восстанавливать силы и защищаться от зла -- все это числилось среди его способностей, наследственных способностей, которые он обнаружил по достижении половой зрелости; и поскольку эти способности передались ему по прямой линии от Андуираса, в Микаэле они нашли лучшее выражение, чем в любом другом человеке. На его родовом гербе был изображен лев, и, подобно этому благородному зверю, Микаэл обнаруживал несгибаемое мужество и наводящую ужас свирепость в схватке. Однако наследственные способности не делали его неуязвимым, хотя зачастую он действовал так, будто был неуязвим. И когда Эдан увидел, как Микаэл, подобно Джагернауту, прокладывает себе путь сквозь ряды противника, от страха у него засосало под ложечкой и кровь застучала в висках. Когда юный Гист, лорд Корвин, виконт Элам и прочие всадники из свиты Микаэла подскакали галопом к Эдану и Сильванне, Эдан взмахнул мечом и крикнул: "За императором!" Без колебаний они последовали за ним, прокладывая себе мечами путь сквозь ряды мертвецов. Сколь бы безрассудной ни была отвага Микаэла, подумал Эдан, она придала новые силы воинам. Увидев императора, скачущего им на подмогу, они воодушевились, и боевой клич "Роэль! Роэль!" взметнулся к небу и раскатился эхом в темноте. Большинство воинов побросали факелы на землю, поскольку не могли сражаться, держа их в руках. Некоторые факелы подожгли кустарник; он плохо возгорался из-за тумана и сырости, однако вид тлеющих кустов навел Эдана на новую мысль. "Поджигайте деревья!" -- снова и снова выкрикивал он, не переставая орудовать мечом, и солдаты, находившиеся не на передовой линии, немедленно начали швырять в чащу леса свои факелы, подбирать с земли брошенные и отправлять их туда же. Когда в зарослях кустарника оказалось так много промасленных факелов, огонь, несмотря на сырость, начал распространяться и озарил поле боя. В ту же минуту пожар самым неожиданным образом сыграл на руку императорскому войску. Живые мертвецы стали загораться. Давно высохшие тела трупов горели, как хворост. Несмотря на это, они, нечувствительные к боли, продолжали идти вперед, полыхая на ходу. Солдаты рубили горящие тела, наступающие на них, но огонь неизбежно брал верх, и мертвецы падали на землю. Однако падали не только они. Эдан видел на земле множество тел, и среди горящих или расчлененных и до сих пор судорожно извивающихся мертвецов лежали и его солдаты. Некоторые были тяжело ранены, другие убиты, и изуродованные мертвецы пожирали их плоть. Люди, еще живые, но слишком тяжело раненные, чтобы двигаться, дико кричали, когда языки пламени достигали их. Но ничего нельзя было поделать. Для того, чтобы оттащить раненых в безопасное место, не было ни времени, ни возможности, поскольку поблизости не было ни одного безопасного места. Завязался отчаянный рукопашный бой. Живые мертвецы продолжали наступать рядами, и солдаты ануирской армии рубили их мечами, как одержимые. Эдан проложил себе путь к Микаэлу, за ним по пятам следовали Сильванна и другие всадники. Они попытались образовать защитное кольцо вокруг императора, но Микаэл мешал им. Он не оставался на месте ни секунды и поворачивал своего коня то в одну сторону, то в другую; конь взвивался на дыбы и несся сквозь ряды противника, охваченные пламенем и окутанные клубами дыма. Эдан почувствовал сильное дуновение ветра, который налетел сзади и растрепал ему волосы, и в сознании его прозвучал голос Гильвейна. -- Футхарк открыл впереди портал из Мира Теней. Головные отряды проходят сквозь них. Бери императора и возвращайся к передним рядам войска, пока арьергард прикрывает ваше отступление! Ветер пронесся мимо и описал круг над полем боя, отгоняя огонь от императорского войска в сторону мертвецов. -- Сир! -- выкрикнул Эдан.-- Ворота открыты! Поспешим, сир, скорее! -- Только после того, как пройдет все войско! -- крикнул в ответ Микаэл. -- Сир! Ради Хэлина, бежим! Солдаты вокруг услышали их и закричали, чтобы Микаэл возвращался. Через мгновение призывы их зазвучали слаженным хором, к которому присоединились все солдаты до единого, пока зажженная пожаром ночь не наполнилась громкими криками. -- Роэль, беги! Роэль, беги! Но прежде чем император успел ответить на призывы солдат, случилось ужасное. С ужасом Эдан увидел, как в тот миг, когда конь Микаэла взвился на дыбы, занося копыта над наступающими мертвецами, один из них вонзил копье ему в брюхо. Конь дико пронзительно заржал от боли и рухнул на землю. Микаэл вылетел из седла. -- Нет! -- выкрикнул Эдан, пришпоривая коня, но несколько мертвецов преградили ему путь. Он яростно рубил их мечом, стараясь добраться до императора. Солдаты, находившиеся поблизости, тоже увидели случившееся, и толпой хлынули вперед, на помощь императору, не думая о собственной безопасности. Но по меньшей мере дюжина мертвецов уже окружила Микаэла, и Эдан, отчаянно орудовавший мечом, не мог даже мельком увидеть его. Неожиданно один из ходячих трупов рухнул на землю, потом другой буквально взлетел в воздух, подброшенный некоей страшной силой. За ним другой, еще один, и тела так и полетели в стороны. Эдан достиг Микаэла, который, словно впавший в исступление дервиш, размахивал мечом направо и налево: с широко раскрытыми глазами, с оскаленными в дикой ярости зубами, весь в крови, хлещущей из нескольких ран. Он дал волю своей наследственной способности к божественной ярости, и Эдан понял, что увещевать его бесполезно, пока все не кончится. То было неуправляемое состояние, и в этом божественном приступе ужасающей ярости и кровожадности Микаэл мог сразить как врага, так и друга. Такое состояние продлится недолго, поскольку на подобную вспышку уходили все силы организма, и после нее Микаэл останется настолько изнуренным, что едва ли сможет пошевелиться. Но пока он находился во власти этой непреодолимой силы, Микаэл походил на воплощение некой неумолимой и безжалостной смертоносной силы, и Эдан не осмеливался приблизиться к нему. -- Назад! -- крикнул он Сильванне, хотевшей было броситься на помощь императору. Она бросила на него изумленный взгляд, но поняла что происходит, когда увидела, как Микаэл крушит живых мертвецов налево и направо, хрипя и рыча, как загнанный в угол зверь, и не обращая внимания на свои раны. Среди всех чудесных способностей, передавшихся чистокровным от старых богов, божественный гнев был наиболее редкой и наиболее опасной, ибо однажды дав ему волю, человек уже не мог подавить его, пока он сам не иссякнет. Немногие обладатели этой способности прибегали к ней только в самых крайних случаях и только в самом безвыходном положении, поскольку эта сила полностью завладевала своим носителем, пробуждая в нем ярость дикого зверя и увеличивая ее во много раз. Она превращала человека в исступленного берсеркера, неспособного разумно мыслить или владеть собой и одержимого лишь жаждой крови и желанием выжить. Наследственные способности нельзя было предсказать со всей определенностью. Было известно, какие именно способности передаются по той или иной линии родства, но предугадать, которые из них появятся в том или ином потомке, не представлялось возможным. Чистокровный получал в наследство все способности, свойственные его роду, но некоторые оставались в скрытом виде, передавались дальше и обнаруживались лишь в следующих поколениях. Некоторые способности проявлялись вскоре после достижения их обладателем половой зрелости, а некоторые годами существовали в скрытом виде, дремали, пока вдруг не заявляли о себе без всякого предупреждения. В большинстве случаев это не служило поводом для беспокойства, поскольку по большей части наследственные способности проявлялись без всякого риска для окружающих. Внезапно у человека могло обнаружиться обостренное чутье, или родство с каким-то зверем, выражающееся в общении с тотемным животным, или железная воля, или целительский дар. Подобные способности не представляли опасности для окружающих. Но другие, как например способность повелевать стихиями или впадать в божественную ярость, или -- в случае, когда способности передавались по линии родства, идущей от Азрая -- забирать у человека силы через прикосновение, могли причинить вред или даже смерть. В первый раз Микаэл в схватке дал волю своему божественному гневу ненамеренно. Тогда ему было шестнадцать, и однажды ночью на его ставшее лагерем войско напали ноллы. Кровожадные существа, на вид полуволки-полулюди, напали на них во время сна, разделавшись с часовыми так быстро и ловко, что те даже не поняли, кто напал на них. Единственным предупреждением об опасности для спящего войска послужили дикие вопли первых жертв. Микаэл с мечом наголо выскочил из своей палатки и мгновенно подвергся нападению. Именно тогда это и случилось. Внезапно он сам словно стал ноллом -- во всех отношениях, кроме внешнего облика. Несмотря на свои шестнадцать, за несколько лет военных походов Микаэл превратился в очень сильного мускулистого юношу. Но все же Эдан был не готов к зрелищу, которое увидел той ночью. Внезапно Микаэл перестал быть Микаэлом, но предстал воплощением некоей демонической силы, безжалостной и непреодолимой. Лицо его исказилось почти до неузнаваемости, превратившись в маску звериной ярости, и из горла его вырвалось рычание, даже отдаленно не напоминающее человеческие звуки. Он убил всех до единого ноллов, которые приближались к нему. Впоследствии солдаты, присутствовавшие при этом, разнесли молву об этом случае, и слава Микаэла возросла. Все знали, что это такое. Многие воины сами были чистокровными, но больше ни один человек в армии не обладал способностью божественного гнева. Она передавалась только по прямой линии родства от Андуираса, Басайи и Мазелы, но лишь немногие обнаруживали ее. Эдан знал только одного аристократа из чистокровных, который обладал этой способностью -- это был Эрвин Боруинский. На сей раз солдаты сразу поняли, в каком состоянии находится император, и постарались сомкнуть вокруг него свои ряды таким образом, чтобы защитить его, но при этом остаться от него на безопасном расстоянии. В этом состоянии он мог легко наброситься и на них, подойди они ближе. Для Эдана трудность заключалась не только в том, чтобы уцелеть сейчас; он не мог доставить Микаэла в таком состоянии к открытому Футхарком выходу из Мира Теней в их собственный мир. Ему больше ничего не оставалось, кроме как ждать, пока ярость Микаэла уляжется сама собой, и тогда уже увлечь его за собой. Когда гнев утихнет, Микаэл станет совершенно беспомощным. Времени отвлекаться не было, но все же Эдан бросил молниеносный взгляд назад и увидел, что войска постепенно отступают в ходе битвы. Волна боя подхватила их и уносила вперед -- от дерущегося в арьергарде Эдана назад -- к порталу в мир солнечного света, открытому проводником-половинчиком. С каждой стороны от портала стояла шеренга солдат, защищавших выход из этого мира, а прочие проходили сквозь него и к настоящему времени большая часть войска уже скрылась с глаз. Две шеренги расходились в стороны наподобие перевернутой буквы V, и острие этой буквы упиралось прямо в проем. Эдан находился достаточно близко, чтобы увидеть это. Все вокруг них -- уродливые деревья и заросли кустарника - было объято огнем; ветер Гильвейна описывал круги над полем боя, раздувая пожар сильнее и одновременно отгоняя огонь от императорских войск навстречу наступающим мертвецам. Ряды их значительно поредели, вся земля была усеяна отсеченными конечностями и полыхающими телами, которые продолжали корчиться и судорожно подергиваться. Портал за спиной Эдана представлял собой матовое воронкообразное завихрение в воздухе, окаймленное огнем и дымом. Войска уже прошли сквозь него, и теперь вместе с конной свитой Микаэла в Мире Теней осталось лишь несколько воинов, не желавших уходить без императора. Эдан не мог сказать, сколько времени прошло, но небеса начали постепенно сереть. Огонь распространился дальше от поле боя и бушевал теперь на широкой полосе леса, освещая значительный участок местности и застилая небо густым дымом. Сражаясь бок о бок с Сильванной, Эдан пользовался каждой секундой передышки, чтобы бросить взгляд в сторону Микаэла. Движения императора становились теперь медленней, ярость утихала. Он поразил всех своих противников, и в обычном бою меч его был бы красен от крови. Однако у живых мертвецов не было крови, и мечи всех воинов оставались чистыми. Рука Эдана устала колоть и рубить безостановочно все это время, которое показалось ему часами. Эдан тяжело дышал, его плечевые мышцы страшно болели от напряжения. Но хотя количество анурийцев быстро сокращалось по мере того, как войска проходили через портал, количество мертвецов, пожираемых огнем, сокращалось тоже. Мощным ударом своего тяжелого меча Эдан разрубил одного горящего противника с головы до пояса, и чуть не вылетел из седла от силы собственного удара. Теперь в непосредственной близости от него не осталось ни одного мертвеца, и он быстро повернулся в сторону императора. Микаэл поразил последнего противника, и хотя из-за деревьев продолжали выползать новые мертвецы, объятые пламенем, они находились еще на безопасном расстоянии от них. Эдан увидел, как Микаэл тяжело оперся на меч и понял, что приступ ярости миновал. Он мгновенно пришпорил коня и подскакал к Микаэлу. -- Сир! Сир, давайте руку, быстро! Микаэл, впавший в оцепенение, посмотрел на него бессмысленным взглядом, но руку протянул. Эдан высвободил правую ногу из стремени, чтобы император мог воспользоваться им. Он втащил его на коня и почувствовал, как севший сзади Микаэл тяжело привалился к его спине -- не имея сил даже не то, чтобы вложить меч в ножны. Микаэл обнял Эдана левой рукой; Эдан вложил свой меч в ножны и крепко сжал кисть императора, не позволяя ему упасть. Затем он быстро развернул коня и погнал его галопом к порталу. -- За мной! -- крикнул он через плечо.-- Отступайте! Мы уходим! Остальные не нуждались в дополнительном приглашении. Они повернулись и последовали за Эданом и императором; конная свита задержалась лишь настолько, чтобы дать пешим солдатам бежать впереди. Когда они прошли через портал, охранявшие выход солдаты сломали свой V-образный строй и двинулись за ними. Последние закричали Футхарку, и половинчик поднял руки, чтобы закрыть портал. -- Стой! -- крикнул Эдан.-- Гильвейн! Он почувствовал, как легкий ветерок раздувает его плащ, и потом в сознании его прозвучал знакомый голос. -- Я здесь! -- Все в порядке! -- прокричал Эдан.-- Давай, закрывай! Три охваченных огнем мертвеца, шатаясь, прошли сквозь портал, солдаты набросились на них и орудовали мечами, пока на земле не осталось ничего, кроме разрозненных горящих кусков. Эдан смотрел, как самым непостижимым образом сворачивался внутрь воздух в том месте, где закрывался портал, и как постепенно исчезало зарево пожара за ним, пока не остался лишь бледный свет утренней зари. На самом деле, подумал он, солдаты, охранявшие портал, были не последними из оставшихся по ту сторону. Там осталось много раненых, которых пришлось бросить. Эдан надеялся, что бедняги погибли в огне. Сгореть заживо -- ужасная смерть, но в Мире Теней можно найти и более ужасный конец. Он испустил длинный глубокий вздох облегчения, затем огляделся по сторонам и понял, что почувствовал облегчение преждевременно. В первых лучах солнца Эдан увидел вокруг густой хвойный лес и непроходимые заросли кустарника -- и понял, что они не достигли безопасных равнин Димеда. Они находились в Паучьих Чащах. @***= -- Что-то неладное творится, клянусь Хэлином, носом чую! - прорычал лорд Эрвин Боруинский, с грохотом опуская кулак на стол и опрокидывая кубок. Слуги бросились вытереть со стола разлитый мед и снова наполнить тяжелый серебряный кубок.Почему до сих пор нет известий ни от одного из наших разведчиков или осведомителей? -- Известия были, милорд,-- спокойно ответил барон Дервин. Он знал, что когда его отец находится в дурном расположении духа, предпочтительно соблюдать спокойствие в речах и манерах.-- Наши осведомители сообщили, что император... -- Ты хочешь сказать, Самозванец,-- прервал его отец, злобно нахмурясь. -- Конечно,-- уклончиво согласился Дарвин, хотя он до сих пор не мог себя заставить употреблять это отвратительное прозвище. Он знает правду и не собирается лицемерить ни ради своего отца, ни ради любого другого.-- Они сообщили, что Микаэл покинул Ануир со своим войском больше недели назад, но с тех пор от него не поступало никаких известий. И наши разведчики в приграничных районах не заметили никаких признаков наступающего войска. Эрвин скрипнул зубами и потряс головой. -- Они снова прошли в этот проклятый Мир Теней,-- сказал он. -- Вопрос в том, когда они выйдут оттуда? И где? -- Он снова с треском ударил кулаком по столу и снова разлил свой мед. Слуги снова вытерли стол и снова наполнили кубок лорда Эрвина. Он не обратил на них никакого внимания. -- Наши войска на границе находятся в состоянии полной боевой готовности,-- сказал Дервин.-- И в дополнение к нашим собственным силам из Тэгаса, Бросенгэ и Талини высланы конные отряды, которые будут вести разведку на территории, лежащей между Боруином и Алами. Они никак не смогут подойти незамеченными. -- Если только он не найдет способ выйти из Мира Теней как раз в наших владениях,-- сказал Эрвин.-- Возможно даже, прямо под стенами Сихарроу. Дервин нахмурился. -- Вроде бы вы говорили, что это невозможно, что им придется открывать портал поблизости от Туразора или области Пяти Пиков, где пересекаются силовые линии двух миров. Эрвин кивнул. -- Да, долгое время я и сам так думал. Однако наши разведчики-половинчики сказали мне, что возможно создать портал и вне области пересечения силовых линий, хотя это связано с большим риском и не обязательно получится. -- Но как? -- спросил Дервин. -- Откуда, черт подери, мне знать? -- раздраженно ответил отец.-- Ты пытаешься получить у какого-нибудь из этих изворотливых коротышек какое-нибудь объяснение и единственное, что он делает, это усиленно заговаривает тебе зубы. Они отвечают на вопросы достаточно охотно, но половина произносимых ими слов не имеет ни капли смысла! Дело в том, что в принципе портал можно открыть, но нет никакой уверенности, что они смогут сделать это когда захотят и где захотят. Дервин пожал плечами. -- Значит, беспокоиться не о чем, не так ли? Они не могут открыть портал. -- Но они могут попытаться,-- сказал Эрвин.-- И существует вероятность, пусть и слабая, что попытка их увенчается успехом, несмотря на сопряженный с ней риск. Дервин откинулся на спинку кресла, задумчиво нахмурившись. Да, подумал он, именно так поступил бы Микаэл. Фактор риска, пусть и серьезного, похоже, никогда не беспокоил его. Так было в детстве, когда они играли в войну, и так осталось сейчас, когда они ведут войну настоящую. Словно отвечая на его мысли, отец сказал: -- Я не удивлюсь, если этот ничтожный Самозванец предпримет такую попытку. Дервин бросил на него быстрый взгляд. Отец повторял старую ложь так часто, что, по-видимому, в конце концов на самом деле поверил в нее. Он как будто считал, что если постоянно повторять эту ложь, она станет правдой. Сначала, когда принц Микаэл был похищен гоблинами и увезен в Туразор, отец настойчиво утверждал, что регентскую власть в стране должна забрать сильная рука. Он объявил себя регентом и поклялся отомстить гнусным преступникам, но после того, как лорд Тиеран перехитрил его, бежав с императрицей и принцессами, пока лорд Эрвин совершал по меньшей мере безнадежную попытку -- а в действительность, предпринятую просто для видимости -- проникнуть со спасательным отрядом в Эльфинвуд, дела начали принимать другой оборот. Узнав о побеге лорда Тиерана с императрицей, отец в приступе дикой ярости принялся крушить мебель и избивать слуг. Успокоившись же, он разослал во все концы империи гонцов с донесением, что спасательный отряд обнаружил в Эльфинвуде останки принца Микаэла. Что думали об этом его рыцари, входившие в упомянутый отряд вместе с Дервином, никто не знал. Нет нужды говорить, никаких останков они не видели, поскольку все это было чистой воды выдумкой, но все знали, что хозяину лучше не противоречить. Отец Дервина не нашел нужным упоминать в своих донесениях об Эдане Досьере, поскольку не считал того важной особой, каковое обстоятельство сыграло ему на руку, так как в противном случае дальнейшие метаморфозы этой истории показались бы несколько неубедительными. После того как лорд Эрвин заключил официальный союз с Горванаком, принцем гоблинского королевства Туразор, история претерпела новые изменения. Едва ли можно было сначала поклясться отомстить убийцам принца Микаэла, а потом заключить с ними союз -- поэтому гоблины Туразора не могли нести ответственность за случившееся. Принца убили разбойники, гнусные отщепенцы из области Пять Пиков, как свидетельствуют некоторые доказательства, представленные гоблинами лорду Эрвину. Какого рода эти "доказательства" так никто толком и не узнал. Однако это была еще не окончательная версия истории. Появление Эдана и Микаэла в Ануире требовало каких-то объяснений, поэтому Микаэл был объявлен самозванцем, двойником принца или просто неким мальчиком, изменившим внешность с помощью эльфийской магии, чтобы походить на принца. Поскольку имя Эдана в первоначальных донесениях не упоминалось, следующая версия родилась без труда. Эдан Досьер, по долгу службы обязанный защищать принца Микаэла, был объявлен трусом, который предал своего господина, когда на них напали разбойники; и чтобы оградить собственные притязания на власть и репутацию собственного сына, лорд Тиеран состряпал возмутительную басню о похищении двух мальчиков эльфами. Мальчик, называвший себя принцем Микаэлом, был гнусным самозванцем, обманщиком, орудием в руках лорда Тиерана, необходимым для того, чтобы оправдать его притязания на власть. Конечно, потом, когда лорд Тиеран умер, в эту историю потребовалось внести новые поправки, и окончательная версия ее заключалась в том, что этот "Микаэл Самозванец" просто занял место лорда Тиерана и осуществляет его планы, держа в рукаве "тайные козыри", могущие подкрепить его притязания на Железный Трон. Что именно представляли собой эти "тайные козыри", лорд Эрвин никогда не говорил определенно, но прозрачно намекал, что за всем этим стоят эльфы, закоренелые враги человечества. Эрвину и в голову не приходило, что кто-то поверит этим россказням, но многие поверили. Нужно повторять ложь достаточно часть и достаточно громко -- и в конце концов люди примут ее за чистую монету. По крайней мере, некоторые. А теперь, похоже, отец сумел убедить и себя самого в том, что это правда. "Я своими глазами видел искалеченное тело бедного мальчика..." -- примерно такие слова неизменно звучали рефреном, когда Эрвин рассказывал историю -- каждый раз с легкими вариациями, в зависимости от аудитории. И теперь он сам явно поверил в нее. Дервин не представлял, что тут можно поделать, но знал, что с отцом лучше не спорить. Он был там. И знал, что никакие тела найдены не были -- ни Микаэла, ни Эдана, ни еще чьи-либо. Они просто пересекли равнину, проехали по нескольким лесным тропам, даже не углубляясь далеко в лес, а потом вернулись. Все это было не больше, чем простая разминка для коней. Но участники так называемого "спасательного похода" никогда не заводили разговоров на эту тему, даже между собой, насколько знал Дервин. Эрцгерцог был человеком, который мазал их хлеб маслом, и все они прекрасно понимали это. Дервину все это не нравилось. Ничуть. Отец всегда следил за тем, чтобы он получил должное и строгое воспитание, дабы однажды смог занять его место; потому, повзрослев, Дервин в конце концов стал правой рукой лорда Эрвина. Он возглавлял войска в сражениях против Микаэла, законного императора и друга детства. Он видел его несколько раз, один раз очень близко, и узнал и его самого, и Эдана. Однажды, во время одного из многочисленных сражений, которые велись на протяжении многих лет и ничего не могли решить, они почти скрестили мечи. Две армии столкнулись, начался рукопашный бой; пыль, поднятая тысячами конских копыт и человеческих ног, висела над полем битвы облаком; то был один из тех случаев, когда внезапно человек на мгновение оказывается на крохотном островке покоя посреди бушующей битвы. И там Дервин увидел Микаэла на боевом коне. Дервин узнал императорский герб Роэлей на его щите и плаще, так же как Микаэл узнал орла Боруинов на щите Дервина. Дервин поднял забрало, Микаэл сделал то же самое. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, а затем волной сражения их просто разнесло в разные стороны. Но в те мгновения Дервин увидел в императоре того мальчика, какого он помнил. Он повзрослел, волосы у него были теперь длиннее, чем прежде, и начинала пробиваться темная бородка, но Дервин узнал друга детства. И если когда-нибудь он питал какие-то сомнения в подлинности его личности -- а он их не питал -- они рассеялись бы прямо там и тогда. Это был Микаэл. Вне всяких сомнений. И лицо его выражало печаль... и разочарование. Сердце Дервина разрывалось на части. Он был сыном своего отца, и даже если бы он не любил отца -- а он любил, несмотря на его суровость -- сыновний долг обязывал его к послушанию. И герцогство Боруин принадлежало ему по праву рождения. Он должен был защищать его. Но защищать от законного императора, по милости предков которого они владеют этой землей? Это было предательством. Однако Дервин не по своей воле оказался в этом положении, в обстоятельствах, которыми он не мог управлять. Сохранить верность отцу -- значило изменить императору. А сохранить верность императору - значило предать отца. И в любом случае прослыть низким изменником. Дервин устал от гражданской войны, хотя никто, кроме простолюдинов, ее так не называл. Микаэл называл войну мятежом, каковым в действительности считал ее и Дервин. Лорд Эрвин объявил Микаэла узурпатором и самозванцем и называл войну борьбой против тирании, а своих солдат -- "борцами за свободу". Он никогда не признавал, что в своей попытке прийти к власти недооценил лорда Тиерана. Хотя он никогда прямо не говорил об этом, Дервин понимал -- теперь понимал,что замышлял отец. Когда все это началось, восемь лет назад в летней резиденции императора, он на самом деле ничего не понимал. Но теперь, став старше, он вспоминал, оглядываясь в прошлое, какой заботой его отец окружал императрицу, как старался снискать ее расположение, очаровать ее, пользуясь любой возможностью оказать ей какую-нибудь услугу и выразить свое сочувствие в связи с тем, что ей приходится переносить. Он помнил, как озадачило его тогда поведение отца. Лорд Эрвин никогда ни с кем не вел себя так -- даже с покойной матерью Дервина. Тогда Дервин решил, что отец просто гостеприимный хозяин и выполняет свой долг перед императрицей. Однако в манерах императрицы всегда чувствовалась некоторая принужденность, когда лорд Эрвин находился поблизости. Теперь, конечно, Дервин знал, почему. Отец пытался ухаживать за ней. Наверное, Дервин смог бы оправдать его, если бы это была любовь, но он знал, что отец не любил императрицу, как не любил и его мать, когда она еще была жива. Эрвин Боруинский не любил женщин. Он обладал ими. Его отец любил лишь власть -- и борьбу. В этом они различались. Эрвин Боруинский любил войну. Его сыну она надоела до смерти. Как все изменилось с тех пор, как они с Микаэлом были детьми, подумал Дервин. Он был всего несколькими годами старше, но восемь лет беспрестанных войн изменили многое. Он повзрослел очень быстро. Похоже, Микаэл тоже. То его выражение лица, какое Дервин увидел при их встрече во время боя, говорило об этом красноречивей всяких слов. Они больше не были детьми, которые в игрушечных латах и с деревянными мечами играли в войну, видя в ней величье и славу. Они узнали правду: война ужасна, отвратительна и истребляет человеческую душу. Но почему тогда его отец так любит ее? Чем он отличается от них? Этого Дервин не мог понять. Они никогда не стали бы считать войну неким доблестным и замечательным приключением, если бы в бытность свою детьми увидели однажды поле битвы после сражения. Взрытая земля, усеянная телами убитых и умирающих; люди с такими ужасными ранами, что один их вид вызывает дурноту; стоны, хрипы, предсмертные вопли, жуткое жужжание мух, привлеченных кровью и запахом... этот запах! Нет ничего отвратительнее, подумал Дервин, гнилостного запаха войны. У убитого в сражении солдата желудок непроизвольно опорожняется, и после боя запах человеческих испражнений и гниющей на солнце плоти становится таким сильным, что глаза начинают слезиться. Когда они по ходу игры "убивали" друг друга и хватались за воображаемые смертельные раны, каждый старался переиграть всех прочих в театральной эффектности своей "смерти"... Нашли бы мы смерть такой эффектной, подумал Дервин, если бы на самом деле увидели ее? Он видел ее чаще, чем мог предположить когда-либо, и не находил в ней ничего хотя бы отдаленно эффектного. Разве только ее безобразие и страдание. И страдали не одни солдаты. Дервин видел измученные лица родных и близких, которые выстраивались вдоль улиц, встречая войско из похода, и с тревогой и страхом высматривали среди солдат своих мужей, отцов и сыновей. Он слышал вопли и стоны жен и матерей, когда их любимые не возвращались или возвращались калеками. Он слышал и видел, как плачут дети, когда видят изуродованные тела своих отцов или узнают, что они никогда не вернутся. И каждый раз проходя через это, Дервин чувствовал, как умирает частица его души. Как может человек, находящийся в здравом уме, любить такую страшную вещь, как война? Возможно, несмотря на весь ужас действительности, его отец в некотором отношении остался мальчишкой, видящим в войне нечто великое. Или, возможно, он просто видел войну так долго, что ее страшная цена больше не трогала его? Неужели и он станет таким же? Когда они вернулись из первого его сражения, его "боевого крещения", как гордо выразился отец, Дервин был настолько потрясен пережитым, что при первой же представившейся возможности убежал в свою комнату, запер дверь, бросился на кровать и разрыдался. Он плакал не о себе, но обо всех убитых и искалеченных, и плакал об их матерях, женах и детях, чьи страдания поразили его до глубины души. Но с течением лет каждый раз эти переживания становились все слабее и все меньше трогали его сердце. И это пугало Дервина больше всего. Он понимал, что постепенно становится похожим на отца, который видел лишь награду в конце похода, а не цену, заплаченную за нее в пути. Возможно, именно это разбило сердце его матери и свело ее в могилу. Когда у человека исчезает способность чувствовать боль других, способность любить пропадает тоже. Почему все должно быть так? Почему недостаточно быть просто эрцгерцогом Боруинским, одним из самых влиятельных и уважаемых лиц в империи? Зачем отцу все это? Его подданные смертельно устали от войны. Дервин видел это на их лицах во время походов. Он видел это в Боруине, в Тэгасе, в Бросенгэ, в Аваниле и западном Алами; где бы ни проходило войско, он видел лица простых людей, которые стояли вдоль дорог или среди полей, где они трудились, или на улицах городов и деревень. Именно они своим трудом питали войну: их урожай забирали, их скот забивали, их поля вытаптывали. И вероятно, им было все равно, кто победит. Они просто хотели, чтобы война кончилась. Как и Дервин. -- Я устал от этого ожидания,-- угрюмо сказал отец. Он поднял кубок, осушил его и опустил на стол с такой силой, что Дервину показалось, он сейчас разобьется.-- Если бы Горванак сделал свою часть работы, мы могли выйти из этого проклятого тупика уже сейчас. Он собирался захватить Дозон, затем пересечь его границы и атаковать Тауривель с запада. Од