того, чтобы болтать и тереться об их щеки, - ядовито проговорил он, - тут капитан прав, не особенно это прилично, хоть десяток серег нацепи. Но если идти для того, чтобы выведать их намерения, то, по-моему, всегда полезно во время войны узнать, какого курса держится неприятель. Если Парселу лестно рискнуть своей драгоценной шейкой ради того, чтобы пойти поболтать с этими сукиными детьми, то нам это только на пользу, и с вашего разрешения, капитан, я лично за, - добавил он с великолепно разыгранным почтением. Маклеод небрежно поднял правую руку и тут же опустил ее. Движение это было столь быстрым и столь неопределенным, что вряд ли Мэсон даже счел его за официальную подачу голоса, но, опустив руку, Маклеод тут же повернулся к Смэджу и подмигнул ему. - Я - за, - поспешно отозвался Смэдж. - Я тоже, - как эхо повторил Уайт. В свою очередь поднял руку Хант, а за ним Парсел, Джонсон и Джонс. - Ну что ж, раз все согласны, - заявил Маклеод, словно не замечая, что Мэсон не голосовал, и даже не считая нужным завершить обряд голосования обычным подсчетом голосов, - Парсел может отправиться в джунгли, чтобы рискнуть своей жизнью, когда ему заблагорассудится, и притом с нашего благословения. Если вы не против, капитан, - поспешно добавил он, - можно перейти к следующему вопросу. Сегодня после полудня водоносы отправляются за водой, и, ввиду сложившихся обстоятельств, следует, по-моему, кинуть жребий, кому из матросов их сопровождать. Смэдж у нас грамотный, вот он и напишет наши имена на бумажках... Смэдж, дай Джонсу треуголку. - Надеюсь, мое имя тоже будет вписано? - с достоинством осведомился Мэсон. - Я полагал, капитан... - Внесите и мое имя! - сказал Мэсон. - Как это благородно с вашей стороны, капитан! - с наигранным благоговением пробормотал Маклеод. Он поднялся, взял с одной из многочисленных полок чернильницу покойного лейтенанта Симона и поставил ее на стол. Смэдж пододвинулся к столу вместе с табуреткой, кашлянул, выставил вперед свою крысиную мордочку и, с наслаждением обмакнув гусиное перо в чернила, начал выводить буквы. Экипаж глядел на него молча, не без уважения. - Нет никаких причин делать мне поблажки, - заявил Мэсон, обратив суровый взор к Парселу. - Каждый из нас обязан подвергать себя опасности, раз она угрожает всем... "Вот как! - подумал Парсел. - Что-то я никогда не видел, чтобы Мэсон в шторм карабкался по реям!.." Он поймал взгляд Маклеода и понял, что у шотландца мелькнула та же мысль. Маклеод стоял за спиной Мэсона, и хотя держался он с подчеркнутым уважением, его худое лицо вдруг выразило такое глубочайшее презрение, что Парсел вчуже оскорбился. Бесспорно, Мэсон непереносим во многих отношениях. Но разве не омерзительно видеть, как Маклеод превратил его в ярмарочного петрушку и вертит им как хочет. - Сколько имен нужно вытащить? - спросил Джонс, пристроив треуголку Барта у себя на коленях. Маклеод сел и вежливо обернулся к Мэсону. Во всем, что касалось мелочей, он предоставлял главную роль и инициативу капитану. - Четыре, - глубокомысленно изрек Мэсон. - Четырех человек более чем достаточно. Джонс запустил руку в треуголку и, вытащив сразу четыре бумажки, положил треуголку на стол. - Хант. Хант что-то буркнул. - Пойдешь после обеда за водой, - сказал Маклеод. Он хотел было добавить "с заряженным ружьем", но решил отложить объяснения. - Уайт, - крикнул Джонс. Уайт молча наклонил голову. - Джонсон. - Я? Я? - испуганно пробормотал Джонсон, поднося ладонь к губам. - А ты вообразил, что тебя не включат? - хихикнул Смэдж. - Ты, небось, не хуже других стреляешь. - Я! Я! - повторил Джонсон слабым голосом, шаркая подошвами по полу. Он чем-то напоминал сейчас курицу, суетливо копающуюся в песке. - Следующий, - скомандовал Маклеод, даже не взглянув на старика. - Джонс, - крикнул Джонс и расхохотался. - Хант, Уайт, Джонсон и Джонс. Согласны? Думаю, это все, капитан, - сказал Маклеод. Мэсон поднялся и прочно встал на ноги, словно опасаясь качки. - Матросы, - громко проговорил он, - напоминаю вам, что нынче вечером мы соберемся в доме таитян и проведем там ночь. И величественно взмахнул рукой. Собрание закончилось. Парсел вместе с Джонсом вышли первые. - Ропати, - обратился к юноше Парсел, свернув на Уэст-авеню, - я хочу дать вам один совет. Когда будете сопровождать водоносов, не берите ружья. - Почему это? - с досадой спросил Джонс. Ведь речь шла о простой игре. Об увлекательнейшей из игр. Легкой поступью он пойдет с ружьем во главе водоносов, прислу- шиваясь к шорохам, вглядываясь в придорожные кусты... - Если таитяне увидят у вас ружье, они решат, что вы примкнули к лагерю Маклеода. - Да нет же! - Джонс повернулся к Парселу. - Они меня любят. Я никогда с ними не ссорился. - Перестанут любить, увидев вас с ружьем. - Почему? - по-мальчишески задорно улыбнулся Джонс. - Они просто подумают, что я пошел охотиться на диких свиней. - Какие глупости! - сердито оборвал его Парсел. - Ну, я иду, - обиженно проговорил Джонс, расправляя плечи. - Сверну на улицу Пассатов. Там мне ближе. - Прошу вас, подумайте над моими словами, - настаивал Парсел. - Подумаю, - бросил Джонс через плечо. "Зачем я сказал "глупости", - упрекнул себя Парсел. - Джонс способен на любое безумство, лишь бы доказать нам, что он уже не младенец". - Мистер Парсел, - послышалось вдруг за его спиной. Парсел обернулся. Это был Мэсон. - Мистер Парсел, - повторил Мэсон, - мне нужно сказать вам два слова. - К вашим услугам, капитан, - холодно отозвался Парсел. - В таком случае пройдемся. Все равно вам идти мимо моего дома... Мистер Парсел, - добавил он с легким оттенком недовольства, - вы идете со мной не в ногу. Парсел поглядел на капитана. "Мэсону даже в голову не приходит, - подумалось ему, - что он мог бы и сам подладиться под мой шаг". - Мистер Парсел, - продолжал Мэсон, - у нас с вами бывали разногласия. Раньше я не одобрял ваше поведение. Не одобряю его и сейчас. Но, учитывая серьезность положения, я решил все забыть. Просто великолепно! Мэсон, видите ли, прощает ему, Парселу, что он не всегда с ним соглашался. - Мистер Парсел, - добавил Мэсон, словно не замечая упорного молчания своего собеседника, - я узнал, что миссис Парсел ждет ребенка в июне. Разрешите вас поздравить. - Благода... - Как вам известно, - перебил Мэсон, - миссис Мэсон находится в таком же положении. Он выпрямился, и на скулах его проступил легкий румянец. - Миссис Мэсон разрешится от бремени в сентябре. - Капитан, - произнес Парсел, - разрешите мне в свою очередь вас... - Надеюсь, - прервал его Мэсон, - родится мальчик. Он остановился и посмотрел на своего собеседника. - Мистер Парсел, нужно, чтобы это был мальчик, - он подчеркнул слово "нужно" и взглянул Парселу прямо в глаза, как бы возлагая всю ответственность за возможную неудачу на него. - Лично я не знаю, на что нужны девчонки. Не буду от вас скрывать, я не любитель слабого пола. Слабый - этим все сказано: Заметьте, мистер Парсел, я ничего не имею против мис- сис Мэсон. Как я уже имел честь вам говорить, я сделал хороший выбор. Миссис Мэсон принадлежит к числу тех женщин, которые обладают врожденным чувством собственного достоинства. И в этом отношении она напоминает мою родную сестру. Короче, миссис Мэсон - леди. Надо полагать, - заключил он, важно покачав головой, - что она происходит из знатной таитянской семьи. Он снова двинулся вперед. - Идите в ногу, мистер Парсел. Парсел переменил ногу. - Мистер Парсел, - продолжал Масон, - я человек не набожный, но с тех пор как узнал, что миссис Мэсон ждет ребенка, я два раза в день молюсь всемогущему создателю, чтобы он послал мне сына. И попрошу вас молиться о том же, - заключил он тоном приказания. Парсел прищурил глаза. По-видимому, Мэсон полагает, что молитвы "эксперта" более действенны, нежели его собственные. - Сделаю все, что в моих силах, капитан, - ответил он самым серьезным тоном. - Но не думаете ли вы, что отсутствие родственных связей у меня с вами и с миссис Мэсон... - Я сам думал об этом, мистер Парсел. Создатель, пожалуй, и впрямь решит, что вы вмешиваетесь не в свое дело. Поэтому-то я и хочу просить вас быть крестным отцом. Согласитесь, что это меняет все. - Действительно, - ответил Парсел с важностью. - К тому же, - продолжал Мэсон, - на мой взгляд, вы будете вполне приличным крестным отцом. И вдобавок у меня нет выбора: на всем острове, не считая меня, вы единственный человек, которого можно назвать джентльменом. - Благодарю вас, капитан, - сказал Парсел без тени улыбки. - Как я уже говорил, - не унимался Мэсон, - это все меняет. По-моему, в качестве крестного вы имеете полное право просить создателя повлиять на пол вашего будущего крестника. И обратите внимание, что сейчас уже есть один шанс из двух, что это окажется мальчик. Но я хочу, чтобы было два шанса на два. Видите, не такая уж обременительная просьба, - добавил он, как будто создатель не вправе отказать в столь умеренном требовании. Они подошли к хижине Мэсона. Капитан стал у калитки, ведущей на "ют", и повернулся к Парселу. Даже крестного отца своего будущего сына он не желал приглашать к себе. Он вскинул серо-голубые глаза на вершину горы, и лицо его вдруг побагровело. - Мистер Парсел, - проговорил он с внезапным волнением, - я не забыл вашего поведения, когда погиб Джимми. Второй раз после высадки на остров он вспомнил об этом событии. - Капитан... - Вы вели себя очень смело, мистер Парсел. Вы рисковали жизнью. Этот зверь никогда бы вам не простил. Он сгноил бы вас в оковах. Глаза его затуманились, он отвернулся и сказал прерывающимся голосом, видимо не совладав со своими чувствами: - Если будет мальчик, мы назовем его Джимми... Парсел опустил глаза и тоже покраснел. В эту минуту все было забыто. Он почувствовал даже какую-то нежность к Мэсону. - Никогда, - продолжал Мэсон глухо, - никогда я не посмел бы появиться на глаза моей сестре без Джимми. У сестры была не очень-то веселая жизнь. Да и моя собственная жизнь... Короче говоря, мистер Парсел, Джимми был для нас... солнечным лучом. Мэсон пробормотал последние слова сконфуженно, будто метафора показалась ему слишком смелой. Он подтянул ремень ружья, наклонил голову, открыл калитку и молча пересек "ют". Парсел смотрел ему вслед. Подойдя к двери, Мэсон обернулся. Лицо его было залито слезами. Он улыбнулся, поднял правую руку и громко крикнул: - Будет мальчик, мистер Парсел! - Надеюсь, капитан, - горячо отозвался Парсел. После полдника Парсел огляделся, ища свое кресло, и с досадой вспомнил, что оно до сих пор у Омааты. Он вышел в сад и уже через несколько шагов добрался до густых зарослей ибиска, ограничивавших место его обычных прогулок. - Я иду к Омаате! - крикнула Ивоа, появившись на залитом солнцем пороге раздвижной двери, и махнула ему рукой. Парсел с улыбкой помахал ей в ответ. Теперь он тоже научился разговаривать с помощью жестов. Как только Ивоа пере- секла границу солнечных лучей, тень хижины сразу поглотила ее, словно за ней захлопнулась черная крышка. Что-то легкое упало Парселу на голую ступню. Он взглянул на землю - ничего. Обернулся к чаще и снова что-то легонько стукнуло его по ноге. Камешек! Он остановился, пристально вглядываясь в гигантские папоротники, окружавшие сад. - Кто тут? - спросил он сдавленным голосом, напрягшись всем телом. Ответа не последовало; тишина длилась так долго, что он уже начал сомневаться, метился ли кто-нибудь в него. Но когда он снова тронулся вперед, третий камешек угодил ему в грудь. Его вдруг осенило: первый день на острове, Меани, растянувшийся во весь рост под баньяном... - Итиа? - тихонько спросил он. Послышался смех. Парсел вглядывался в папоротники, но ничего не видел. Ни один листок не шелохнулся. Позади чащи ибиска тянулась густая полоса, вернее, рощица гигантских папоротников, а за ними вздымались деревья верхнего плато. Шириной шагов в десять, не больше, была эта полоса. Но рощица казалась такой непроходимой, что Парсел никогда не пытался ее пересечь. Он обходил ее по Баньян-Лейн. - О девушка, кидающая камешки! - начал Парсел. Так говорил Меани, лежа под баньяном в тот день, когда они отправились осматривать остров. Послышался приглушенный воркующий смешок. - Выходи же, - сказал Парсел. - Не могу, - ответил голос Итии. - Я не смею показываться. - И добавила: - Ты сам иди сюда. Парсел раздумывал. Одна лишь Итиа могла отвести его в убежище таитян. Маклеод был прав. Парсел медленно обошел заросли ибиска. - Где ты? - спросил он, глядя на широкие листья папоротника. - Здесь. Но она все еще не показывалась. Парсел раздвинул толстые гибкие стебли и, согнувшись, вошел в чащу. Там стояла густая тень. Воздух был сырой и свежий. - Где же ты? - спросил он нетерпеливо. Спутанные стебли мешали ему выпрямиться. Он стал на одно колено. Все кругом было напоено влагой, все молчало, погружен- ное в зеленый полумрак. Земля заросла мхом. Глаза его еще не успели ничего разглядеть. Итиа сразу упала ему на грудь, свежая, благоухающая. Ее влажные губы обшаривали его лицо с неловкой резвостью ласкового щенка. Он взял ее за руки и отстранил от себя. Но это не помогло. Как только она отодвинулась от него, ее аромат ударил ему в лицо. Цветы ибиска в волосах, тиаре, ожерелье из шишек пандануса... Под широкими листьями папоротника, в сыром спертом воздухе ее аромат приобретал какую-то неслыханную силу. "Если кожа хороша..." - сказала Омаата. Под крепко сжатыми пальцами Парсела плечи Итии казались нежными, податливыми, как плечи ребенка. Едва различая ее лицо, он вдыхал ее аромат и держал в руках как спелый плод. - Мне надо с тобой поговорить, Итиа. И тут же овладел собой. Не без труда он оторвал руки от ее плеч. - Поговорить!.. - протянула Итиа. Глаза Парсела освоились с темнотой, и понемногу он различил силуэт девушки. Она опустилась на колени и присела на пятки; в этой позе четко выступали ее округлые, сильные бедра, а полосы из белой коры, заменявшие юбку, свешивались с двух сторон до самой земля. Она повела плечами, наклонившись вперед, и ее маленькие груди сблизились; она опустила руки вдоль стройного тела, и, следуя линии бедер, они грациозно и плавно изгибались. Итиа надула губки, но глаза ее смеялись, противореча выражению лица. - Поговорить! - повторила она презрительным тоном, волнообразно вращая бедрами, хотя тонкий стан ее был неподвижен. - Итиа, послушай. Началась война! - Эауэ! - сказала Итиа, и ее круглое личико омрачилось, - Эауэ! Пришла война, и много женщин станут вдовами. - Да, это верно. Но я хочу остановить войну. - Остановить войну, - с сомнением повторила Итиа. - Да, так я хочу. Ты отведешь меня к таитянам? - Когда? - Сейчас. - Сейчас?! - спросила Итиа с возмущенным видом. - А почему не сейчас? - Маамаа. Сейчас не время ходить по солнцу. Сейчас время отдыхать и играть... Наступило молчание, Итиа снова принялась покачивать бедрами, потом сказала тихим нежным голосом, поблескивая в темноте карими глазами: - Поиграй со мной, Адамо! Он посмотрел на нее. Это слово играть - настоящая находка! Одно это слово раскрывает сущность целого народа, целой цивилизации! Как оно невинно звучит! Сначала они поиграют с Итией в прятки под гигантскими папоротниками, а когда он ее поймает, начнут играть. Адамо и Итиа, нагие и невинные, на зеленом мху, как два младенца на ковре... Играть! Играть! Вся их жизнь - только игра. Утром, по прохладе, они играют в рыбную ловлю. После полудня взбираются на кокосовые пальмы и играют в сбор орехов. Вечером, когда снова становится свежо, они играют в охоту за дикими свиньями. Но в середине дня, под раскаленным чревом солнца, они прячутся в тени и играют... Глагол не нуждается в дополнении. Это просто игра. Игра как таковая. Самая невинная из всех игр. - Нет, - ответил Парсел. - Почему? - Я уже говорил: это табу. Эти слова он пробормотал чуть ли не сконфуженным тоном. Утверждать, что игра-табу, как глупо это звучит по-таитянски! Итиа рассмеялась. - Чье табу? - Эатуа. - Человек! - возмущенно воскликнула Итиа. - Ты говоришь то, чего не может быть. Только вождь или колдун может наложить табу. А не Эатуа! Эатуа - это Эатуа и больше ничего. Вот она самая настоящая ересь: выходит, что богу нет дела до людей. - На Большом острове дождей, - пояснил Парсел, - Эатуа распоряжается всеми табу... Если поразмыслить хорошенько, то и это тоже ересь. Но как втолковать ей, что бог вездесущ? - Ну что ж, - ответила Итиа, - здесь мы не на Большом острове. Твое табу здесь ничего не стоит. Зачем переносить табу с одного острова на другой? Но они уже обсуждали этот вопрос. И в спорах Парселу никогда не удавалось одержать над ней верх. - Я сказал нет, - проговорил он решительно. Итиа выпрямилась, и глаза ее засверкали. - Человек! - вскричала она гневно. - За что ты оскорбляешь меня? Разве я такая злючка, как Ороа? Разве я скучна, как Ваа? Разве я безобразна, как Тайата? Посмотри на мои груди, - и она с нежностью приподняла их маленькими пухлыми руками. - Посмотри на мой живот? Посмотри на мои бедра! - продолжала она, плавно покачивая бедрами и поднимая руки. - Смотри, человек, как они широки! И выпрямив стан, подняв к плечам открытые ладони, она смотрела на свои покачивающиеся бедра с восхищенной улыбкой словно ее опьяняла собственная красота. - Смотри, человек! - говорила она глухим, чуть хриплым голосом. - Смотри! У меня достаточно широкие бедра, чтобы принять тебя и носить твоего ребенка. - Я тебе уже ответил, - сказал Парсел. - А теперь прошу тебя: отведи меня к Тетаити. Она замерла. Круглое личико замкнулось, глаза метнули молнии. - Человек, - сказала она резким от гнева голосом, - либо ты играешь со мной, и я отвожу тебя в лагерь таитян, либо ты не играешь со мной, и я ухожу. Парсел, опешив, посмотрел на нее. День шантажей! Сначала Джонсон, теперь Итиа! - Я рассердился, Итиа, - сказал Парсел сурово. - Я очень рассердился. И не подумав о том, что сейчас не время доставлять ей удовольствие, он повторил по-английски: - I am very angry! * *[ Я очень сердит (англ.).] - Whu? - тотчас спросила она, старательно шевеля губками. Она произносила "уайе", прибавляя в конце букву "е", но выговаривала слово так четко и выразительно, что, казалось, от вылетает у нее изо рта круглое и удивленное. - Почему? - повторила она по-таитянски, с невинным видом протягивая вперед ладони, как бы стараясь его убедить. - Ты добрый - я тоже доб- рая. Ты плохой - я тоже плохая. Она наклонилась, обвив руками колени, свернувшись клубочком, напоминая свежий плод на блюде из листьев: круглый, мясистый, благоухающий. "А я, - подумал Парсел, - в ее глазах плохой мальчик, потому что не хочу играть". - Итиа, - сказал он твердо. - Ты отведешь меня к своим - и все. Я не принимаю никаких условий. - Ты добрый - я добрая... - До свиданья, Итиа... - Ты добрый - я... - До свиданья, Итиа... - Я вернусь завтра, - сказала Итиа спокойным голосом, и в ее хитрых, смеющихся глазах, смотревших ему прямо в лицо, светилась непоколебимая уверенность, что в конце концов он ей уступит. - До свиданья! - гневно бросил Парсел. Продираясь в сердцах сквозь папоротники, он был так неосторожен, что стукнулся лбом и защемил себе правую руку между стеблями. Возвращаясь в хижину, он почувствовал тяжесть солнца на затылке и на плечах. Это был даже не ожог. Скорее увесистый удар дубиной. Он ускорил шаг, с облегчением вошел в тень навеса и бросился на кровать. Тут только он вспомнил, что Ивоа отправилась к Омаате. Что у них за страсть вечно бегать друг к другу! Он чувствовал себя одиноким, покинутым. В глубине души он был не так уж уверен, что таитяне не считают всех перитани своими врагами, хотя сам старался убедить Маклеода в обратном. Он вспомнил традицию таитянских воинов: если какое-нибудь племя убивает вашего соплеменника, вы вправе уничтожить поголовно все племя. Однако здесь иной случай. Перитани в глазах таитян - не вражеское племя, нанавистное им после многих войн, предательств и жестокостей. Большинство его соотечественников даже связаны с таитянами узами дружбы, и, быть может, таитяне, решив мстить, будут делать различия между ними. Например, они будут считать врагами лишь тех, кто вооружился против них. "Но в таком случае, - подумал Парсел, чувствуя угрызения совести, - мне бы следовало уступить Итии и пойти к ним. Я убедил бы их не придавать значения внешним признакам; сказал бы, что Джонс взял ружье просто из ребяческого бахвальства; что Хант даже не зарядил своего ружья; что Джонсон твердо решил не стрелять; что Уайт голосовал против Маклеода..." Он вспомнил, как полчаса назад Джонс расстался с ним на углу улицы Пассата и ушел, гневно морща свой короткий нос. Джонс, конечно, возьмет ружье, когда пойдет с водоносами, и если даже в этот раз ничего не случится, за ним из чащи будут следить враждебные глаза. Ропати идет с ружьем - значит. Ропати тоже против нас. "Я обязан сейчас же пойти к нему, - подумал Парсел, - и сказать, что я его заменю". Но было так жарко, так не хотелось двигаться... К тому же это бесполезно. Джонс все равно откажет: он сам знает, что ему делать, он уже не ребенок... и так далее и тому подобное. Раздвижные двери были широко открыты, и жаркие лучи солнца заливали хижину; и хотя Парсел лежал почти совсем нагой, он обливался потом. Следовало бы встать и затворить двери, но не хватало духа подняться с места, и Парсел лишь повернулся спиной к солнцу. Он испытывал странное ощущение: он был уверен, что с каждым днем битва между островитянами приближается, а в то же время не мог этому поверить. И остальные тоже не верили. Бэкер отправился удить рыбу - один! - и вернется лишь к вечеру. Мэсон дважды в день молит создателя послать ему сына. Ивоа побежала поболтать к соседке. Итиа думает только о том, как бы поиграть. А сам он, как обычно, предается послеполуденному отдыху. Война уже пришла, она у всех перед глазами, и никто не хочет ее видеть. Как всегда в этот час, он почувствовал, что его одолевает сон. Глаза его закрылись, а тело, лежавшее на набитом листьями матрасе, отяжелело. Он начал забываться, погружался куда-то все глубже и глубже... Вдруг он подскочил. Ему стало стыдно, что он засыпает, как будто жизнь соотечественников зависела от его бдительности. "Что за глупости, - произнес он вслух. - Что я могу сделать?" Голова у него отяжелела, затылок ломило. Под папоротниками возле Итии было так свежо, а когда он вышел на открытое место, на него неожиданно обрушилось солнце. Он снова закрыл глаза и погрузился в сон. Но его тотчас же охватило тягостное чувство. Точно его мучила нечистая совесть, как в детстве, когда он засыпал, не выучив уроков. Сердце его сжалось. Надо что-то делать, но он не знает что. Валяется на кровати, а время уходит, уходит безвозвратно; где-то что-то непоправимо упущено - и по его вине. Парсел не знал, спит ли он или бодрствует, он словно погружался в кошмар, мысль его, не в силах остановиться, кружилась по заколдованному кругу, и чей-то голос твердил ему в ухо: "Адамо, ты должен, ты должен, ты должен..." Что он должен сделать? В чем его вина? Но тут голос смолк, и он, подхваченный круговоротом, погрузился в бездну. Хоть бы мысль его перестала кружиться, хоть бы избавиться от невыносимой усталости... Хоть бы вырваться из мрака, посмотреть вокруг! Перед ним блеснул зеленый свет, и он очутился под баньяном, затерянный среди его зеленых лабиринтов: он отыскивал Меани и без конца кружил вокруг дерева. Перед ним мелькала какая-то тень, чья-то темная могучая спина, легко сгибаясь, скользила меж ветвей. Меани! Но тот даже не оборачивается. Парсел идет за ним, идет уже несколько часов. И вдруг - вот он! Вот высоко над ним голова Меани, одна лишь голова, там, наверху, среди листьев; безжизненное серое лицо, склоненное набок, как у распятого Христа. Парсел кричит: "Меани!" Глаза приоткрываются с трудом. Они уже остекленели. "Меани! Меани!" - Парсел, не переставая, зовет его. Если он перестанет кричать, Меани тотчас умрет. И тут бескровные толстые губы дрогнули, затуманенные печальные глаза пристально посмотрели на него. "Адамо, - медленно говорит Меани, - ты не должен был..." "Но что? Что? - в отчаянии кричит Парсел. - Что я не должен был делать?" Он почти проснулся, пот струился у него под мышками и вдоль спины. Но тело его было словно связано, и он не мог шевельнуться. И вдруг все снова окутал мрак. Меани исчез, и Парсел увидел возле баньяна крошечную фигурку бегущего Джонса с ружьем в руке. Но это был не настоящий Джонс, а маленький мальчик, очень похожий на Джонса. Он повернул к Парселу свое смеющееся, веснушчатое лицо, весело размахивая деревянным ружьецом. "Никогда мне его не поймать", - подумал Парсел со страхом. Он хотел бежать, но колени у него не гнулись. Он с трудом волочил ноги, тяжелые, непослушные. Вдруг Джонс упал. Парсел чуть не наскочил на него. Он остановился. Но это не Джонс, а Джимми. Кулак Барта раздробил ему нос, изо рта течет кровь. Боже мой, Джимми! Джимми! "Надеюсь, мистер Парсел, - произносит у него над ухом громкий голос Мэсона, что это будет мальчик". Мэсон хватает его за плечо. "Мистер Парсел, это должен быть мальчик". Тут он окончательно проснулся. Сильные темные руки обхватили его и крепко трясли за плечи. Парсела даже затошнило от этой тряски. Он прищурил глаза. Громадные руки, темная гора, склонившаяся над ним, - Омаата. Он широко раскрыл глаза и провел рукой по губам. Рядом с Омаатой стояла Ивоа, а за ней Итиа. - Что случилось? - спросил он, приподымаясь на локте. Солнце стояло уже довольно низко. Должно быть, он долго спал. Привстав, он глядел на женщин, неподвижно стоявших у его изголовья. Лица их посерели от страха. - Что случилось? - Говори, Итиа, - произнесла Омаата еле слышным голосом. Итиа смотрела на Парсела, губы у нее дрожали. - Говори, Итиа, - сказал он, и сердце у него сжалось. - Адамо! - Говори! - Они нашли ружья. Он выпрямился. - Что ты рассказываешь? - воскликнул он в недоумении. - Какие ружья? - Ружья, которые вождь спрятало пещере. - Какие ружья? - вскричал Парсел, зажимая уши руками, как будто не желая больше слушать. - В какой пещере? - И вдруг его осенило. - Ружья Мэсона? Те, что он спрятал в пещере? На вершине горы? - Да. - Сумасшедший!. - закричал Парсел, вскакивая с кровати и бросаясь к двери. Но тут же растерянно остановился. Куда он пойдет? Что он может сделать? Он взглянул на Итию. - И они посмели войти в пещеру? А как же тупапау? - Вошел один Меани. Единственный таитянин, который не верил в привидения! И надо же было, чтобы это оказался именно он! - Когда? - Когда мы с Авапуи убежали после раздела женщин, Меани заставил нас войти в пещеру. Мы не хотели. Но шел такой дождь! Такой дождь! И мы вошли. Он посмотрел на нее и спросил пересохшими губами: - Сколько ружей нашел Меани? - Восемь. - А пуль? - Целый ящик. Этот полоумный Мэсон! Перетащил весь их арсенал на гору вместе с Ваа! Чтобы "дорого продать свою шкуру", если вернется фрегат... В голове Парсела промелькнула страшная мысль. - Омаата! А водоносы? Он взглянул на нее. Омаата дрожала всем телом, глядя на него безумными глазами. Она была не в силах отвечать. - Где водоносы? - закричал он, поворачиваясь к Ивоа. - Они ушли. - Когда? - Прошла минута. - Какая минута? - Большая минута. - Какая большая? - закричал Парсел вне себя. - Такая, чтобы дойти до бухты Блоссом и вернуться назад. Значит, целый час. Они уже подходят к цели. Теперь их уже не догнать. И сколько ни кричи, они не услышат, В миле от баньяна, примерно на половине горного склона, скалы преградили путь потоку и образовали небольшой водоем, окруженный густым кустарником. Там водоносы и набирали воду. Наполнив все сосуды, они обычно купались. Свежая вода среди темных скал вознаграждала их за долгий переход по солнцу. Пар- сел посмотрел на Итию, сердце его мучительно сжалось. - Они знают, что сегодня водоносы пойдут за водой? - Знают, - ответила Итиа, опуская глаза. Это она сказала им. Не думая причинить зла. Раха, Фаина, Итиа с утра бродили вокруг поселка, болтали с женами перитани, а те все знали от мужей. Тут не было злой воли. Просто таковы их привычки... На таитянских островах всем всегда все известно! "Мятежники" следили за жизнью деревни, следили час за часом. А теперь они ждут прихода водоносов. Притаились в чаще по ту сторону водоема, положив дула ружей на ветки. Перитани дадут женщинам спуститься за водой, а сами останутся на гребне, держа ружья в руках, четко вырисовываясь на светлом небе. - Боже мой, - простонал Парсел, - таитяне будут стрелять по ним, как по мишеням в тире! Джонс! - закричал он, как будто тот мог его услышать. Парсела охватило отчаянное желание бежать, догнать его. Бежать! Какая глупость! Теперь Джонс всего в нескольких десятках метров от потока. Он радуется, предвкушая минуту, когда женщины наполнят сосуды, а он положит на землю это надоевшее ему ружье, размотает парео и первым бросится в воду - загорелый, мускулистый, веселый. - Они приближаются к ручью, - тихо сказал Парсел. Три женщины пристально вглядывались в гору. Но не гору видели они перед собой. Они видели ту же картину, что и Парсел: четверо перитани медленно шагают между камней, а там, впереди, их ждет смерть. - Жоно! - произнесла Омаата сдавленным голосом. Ведь правда! Он подумал только о Джонсе. Но и Ханту суждено умереть. И все остальные не избегнут смерти: Джонсон, который всю жизнь дрожал от страха, Уайт, такой щепетильный и старательный, Хант, никогда ничего не понимавший, и Джонс! Джонс!.. Он посмотрел на Омаату. Ее взгляд был пугающе пуст. Парсел подошел к ней и взял ее за руку. Она не шевельнулась. Лишь покачивала своей громадной головой, и крупные слезы катились из ее неподвижных глаз. Ивоа взяла ее за другую руку, и Омаата сказала слабым, как у старухи, голосом: "Я хочу сесть". И тотчас ее огромное тело рухнуло на пол, словно ноги отказывались ее держать. Ивоа и Парсел опустились на пол с нею рядом и прижались к ней. Минуту спустя подошла Итиа, села подле Ивоа и прислонилась головой к ее плечу. Они молчали и смотрели на гору. Вот перитани идут под жарким солнцем. Водоносы столько раз ходили этим путем, что протоптали среди камней тропинку, и теперь они идут молча гуськом, друг за другом, бесшумно ступая босыми ногами. В такую жару не хочется разговаривать. Джонсон со страхом озирается вокруг. Уайт щурит глаза, печальный и спокойный. Хант ни о чем не думает. Джонс чуточку побаивается. Самую чуточку. Таитяне ведь его любят. К тому же у них только копья. А копье далеко не бросишь. Солнце жжет ему правое плечо. Пот струится по спине между лопатками, тело с вожделением ожидает ласкового прикосновения воды. Тишина в комнате становилась нестерпимой. Парсел все крепче стискивал руки. Дышать было все труднее. - Итиа, - сказал он беззвучно. - Да. - Почему ты не сказала мне тогда, что они нашли ружья? - Когда "тогда"? - Перед часом отдыха. - Я сама не знала. Я узнала об этом, когда вернулась к своим. И сразу побежала обратно. Они говорили шепотом, как будто в доме был покойник. - Ты должна была перехватить водоносов. - Я не шла по тропинке мимо баньяна. Я пробиралась в чаще, это долгий путь. Говорить было бесполезно. Все было бесполезно. Но хотелось говорить, говорить... Иначе можно задохнуться. Напрасно Парсел закрывал глаза. Он видел, как перитани приближаются к ручью, все четверо живые и здоровые. Им хочется пить, им жарко, они устали, и каждый строит в уме нехитрые планы: хижина, сад, рыбная ловля... Они считают себя живыми, но они уже мертвые. Мертвые, как если бы лежали на камнях с пулей в сердце или с отрезанной головой. Солнце садилось, и над пышной листвой баньяна гора, освещенная лишь с одной стороны, выступала с необыкновенной четкостью, казалась такой близкой, такой грозной. Сердце Парсела как бешеное забилось в груди... Он склонил голову, закрыл глаза и начал молиться. Но тут же перестал. Ему не удавалось сосредоточиться. Вдруг вдали прокатилось два выстрела, один за другим, затем вскоре еще два, и все смолкло. - Жоно, - сказала Омаата. И не наклонив головы, глядя на гору, она приоткрыла губы и принялась кричать. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Женщины вернулись с водой только к ночи. Они поставили полные сосуды на базарной площади, и тут же начались похоронные обряды. Обряды эти состоят из песен и плясок, отнюдь не печальных: их содержание сводится к одной теме - игре. Парсел, ошеломленный, наблюдал за женщинами. Видимо, нет никакого различия в поведении таитян, когда они празднуют рож- дение человека и когда оплакивают его смерть. В обоих случаях они прославляют самое ценное, что дает, по их мнению, человеку жизнь. На Блоссом-сквере, на десятке квадратных футов, при свете множества доэ-доэ, укрепленных на пнях, под звуки сладострастных песен до поздней ночи плясали те самые женщины, на глазах у которых несколько часов назад были убиты их танэ. Парсел не сводил с них глаз. Что все это значит? Пытаются ли они обуздать боль, выражая телодвижениями радость жизни? Воздают ли последние почести своим танэ, посвящая им то, чем те уже не могут обладать? Или под этим опьянением скрывается наивная вера в то, что для оставшихся в живых жизнь, вопреки всему, всегда желанна? Парсел сидел на пне, а Ивоа, пристроившись между его коленями, прислонилась к нему. Таитяне не позволили женщинам вернуться за телами убитых, и их изображали стволы деревьев, на которые плясуньи накинули покрывала из плетеной коры. Амурея не участвовала в церемонии. После нападения Оху потребовал ее себе как пленницу и против ее воли оставил у себя в джунглях. Все женщины плясали, кроме Ваа и Ивоа, которым это запрещалось ввиду их состояния. Песни вдовиц с каждой минутой становились все неистовее, и Парсел вглядывался в лица, мелькавшие перед ним. Всем были известны нелады между Таиатой и Джонсоном, но Итиота и Уайт жили дружно, а Омаата обожала своего танэ. И, однако, Омаата отплясывала так же, как и во время большого дождя на палубе "Блоссома", когда соблазняла Жоно. Всего два часа назад она выла, как животное, с остановившимися глазами, полумертвая от горя, а теперь улыбалась, ноздри ее трепетали, а огромные глаза сияли, как две луны. На лице Итиоты, захваченной чувственной пляской, было то же выражение, и даже Таиата казалась не такой замкнутой и недовольной, как обычно. Они были различны по росту, сложению и красоте, но сейчас застывшая на лицах маска экстаза делала их всех похожими друг на друга. Они пели по очереди, с простодушным бесстыдством, которое совершенно обезоруживало, свои непереводимые песни, где игра описывалась в мельчайших подробностях, напрямик. И голоса их тоже приобрели странное сходство, они звучали пронзительно и в то же время хрипло. На миг глаза Парсела встретились с глазами Омааты, и в ее ни к кому необращенном взгляде он заметил призывный огонек. Он ощутил этот взгляд, как удар. Да, несомненно, она его не "узнала". В эту минуту он не был для нее "сыночком", а мужчиной, танэ, таким же, как и все прочие танэ. Томная чувственность ее взора говорила, что Омаата, Жоно, ее прошлое - все сметено. Осталась лишь женщина, которая пляшет, ибо она полна жизни, а жизнь - не что иное, как игра. Авапуи вдруг вскрикнула, отделилась от группы плясуний и подошла, прихрамывая, к Парселу. Высоко подняв правый локоть и вытянув руку, она грациозно помахивала кистью перед своим нежным лицом, кокетливым жестом давая понять, как сильна ее боль. - Айэ! Айэ, Адамо! - простонала она. Лицо ее улыбалось, а губы кривились от боли. - Покажи, что случилось, - сказал Парсел. Он осторожно поднялся, чтобы не побеспокоить Ивоа, посадил Авапуи на пень и, положив ее правую ступню себе на колено, принялся тихонько растирать ей щиколотку. Ивоа даже не шевельнулась. Прислонившись головкой к бедру Авапуи, она продолжала петь вполголоса, не сводя глаз с танцующих. - Где Уилли? - спросил Парсел. Ему приходилось напрягать голос, чтобы пение не заглушало его слов. - Дома. - Я пойду к нему. - Не ходи. - Почему? Авапуи медленно опустила глаза и посмотрела на свою щиколотку. - Айэ, айэ, Адамо! - Почему? - Не три так сильно, прошу тебя. - Почему я не должен к нему идти? - Он тебя не впустит. Он заперся. - Что он делает? - Ничего. - Как ничего? - Сидит. Потом встает. Опять садится. Сжимает голову руками. А когда я к нему подхожу... - Когда ты подходишь? - Кричит: "Иди прочь!" А потом колотит кулаком по двери. Колотит! Колотит! И глаза у него горят огнем. Наступило молчание. Ивоа перестала петь, провела кончиками пальцев по бедру Авапуи и, откинув голову назад, чтобы лучше ее видеть, проговорила: - У тебя кожа нежная, как шелк, Авапуи. И улыбка у тебя нежная. И глаза тоже. Парсел взглянул на Ивоа. Хотела ли она переменить тему беседы или просто не слушала их? - Твои слова приятно слушать, - медленно произнесла Авапуи. Она погладила волосы Ивоа и сказала: - Пусть Эатуа наградит тебя сыном. Пусть даст ему крикливый голос, чтоб он звал тебя, когда ты заснешь, и крепкие губы, чтобы он сосал твою грудь. Она замолчала. Ивоа обхватила руками грудь и закрыла глаза, рассеянно улыбаясь. Ей чудилось, что ребенок уже здесь, он прижимается к ней, голенький и теплый, а губы у него даже вспухли, так жадно он тянет молоко. Авапуи замолчала. Она тоже видела маленького сына Ивоа, но он не лежал на руках у матери, он уже стоял на ножках. Теперь он принадлежал всем и переходил с рук на руки - он стал радостью их острова. Он бродил повсюду, этот малыш. Вот он появляется, голенький, удивленно тараща глазенки, из-за поворота тропинки, а сам чуть повыше ростом, чем трава в подлеске. Ах, ребенок! Ребенок! Как сладко касаться его! - А теперь, - с сияющим от счастья лицом сказала Авапуи, - я пойду плясать. - Ты не сможешь, - заметил Парсел. - Смогу, - ответила она, вставая. Парсел снова уселся на пень. Авапуи сделала несколько шагов и вскрикнула. Она повернулась к Адамо с легкой гримаской. - Пойди ляг, - проговорил он. - Нет, - ответила она, и лицо ее вдруг стало печальным. - Нет, я не хочу. Она вернулась к нему, села у его правой ноги и прижалась спиной к колену. Между Парселом и танцующими вдруг легла тень. Он поднял глаза. Перед ним стоял Мэсон с ружьем под мышкой. Он подошел встал и прислонился к кокосовой пальме в двух шагах от Парсела. Мэсон не смотрел на него. И даже когда начал говорить, глаза его тревожно бегали по сторонам. Позади него в тени другой пальмы еле заметно вырисовывались неподвижные фигуры Маклеода и Смэджа. Оба тоже были вооружены. Парсел не слышал, как они подошли. - Мистер Парсел, - сказал Мэсон о