ся в сознании каждого полноправного гильдиера. Чтобы выжить в этом мире, следовало действовать, рассчитывая только на самих себя: в коллективном плане - без устали перемещая Город на север, прочь от зоны жутких линейных искажений, а в личном - приучаясь жить независимо от других. Разведчик Дентон был именно таким независимым, самостоятельным человеком, такими же в большинстве своем были и все другие, с кем мне доводилось общаться. И я хотел быть как все и делать выводы без посторонней помощи. Я мог бы поделиться своими раздумьями с Дентоном, но предпочел промолчать. Наше продвижение на север никак нельзя было назвать ни быстрым, ни прямым. Вместо того, чтобы ехать строго на север, мы ежедневно отклонялись то к востоку, то к западу. Время от времени Дентон определял наше местонахождение по отношению к оптимуму, и ни разу не случилось, чтобы мы обогнали его больше чем на пятнадцать миль. В конце концов я поинтересовался, что мешает нам забраться еще дальше. - Вообще говоря, - ответил он, - обычно мы уезжаем как можно севернее. Но Город в критической ситуации. И мы ищем не просто самый легкий маршрут, но еще и такой, который позволял бы нам успешно защищаться. Составляемая нами карта день ото дня становилась все полнее и подробнее. Дентон разрешил мне работать с аппаратурой, когда и сколько я захочу, и вскоре я наловчился управляться с ней не хуже, чем он. Я выучился проводить геодезическую съемку местности, замерять высоту холмов, определять положение любой точки относительно оптимума. А более всего мне нравилось возиться с видеокамерой - моему наставнику приходилось даже сдерживать мой энтузиазм, чтобы я не разрядил батареи. Все вокруг дышало миром и покоем, все было так несхоже с напряженной обстановкой в Городе, да и Дентон, даром что молчун, оказался умным и приятным компаньоном. Беспокоило одно: я уже потерял счет времени - во всяком случае прошло не менее двадцати дней, а он вроде бы и не собирался возвращаться домой. На всем пути мы повстречали лишь одну деревушку, приютившуюся в неглубокой долине. Подъезжать к ней мы не рискнули - Дентон просто пометил ее на карте, проставив рядом ориентировочное число жителей. Ландшафт становился все зеленее, все живописнее. Солнце палило по-прежнему беспощадно, зато здесь чаще выпадали дожди, особенно по ночам, и мы то и дело натыкались на ручейки и речки. Все, на что падал взор: естественные препятствия, особенности местности - Дентон заносил на карту без комментариев. В задачу разведчиков будущего не входило выбирать или рекомендовать Городу дальнейший маршрут; наша деятельность исчерпывалась тем, что мы готовили точный и объективный отчет о том, что таится впереди. Красота окружающей нас местности успокаивала, расслабляла, притупляла бдительность. Через полтора-два десятка миль Город минует эти места, по существу, не обратив ни на что внимания. Своеобразная эстетика путейцев и движенцев предпочла бы этой цветущей, ласкающей взор природе вытертую ветрами пустыню. В часы, свободные от замеров и съемок, я по-прежнему предавался размышлениям. Нет, даже при желании я не смог бы вычеркнуть из памяти немыслимую картину мира, распростертого передо мной. Томительно долгие ясельные годы определенно скрывали какой-то момент, который подсознательно готовил меня к этому зрелищу, - но какой и когда? Мы живем в плену аксиом; если нам исподволь внушали, что мир, по которому перемещается Город, ничем не отличается от любого другого мира, то не логично ли допустить, что нас так же исподволь готовили к догадке диаметрально противоположной? Подготовка к этому немыслимому зрелищу для меня началась вроде бы в то утро, когда Дентон впервые вывел меня из Города, чтобы я собственными глазами убедился, что солнце похоже на что угодно, только не на шар. И все-таки было и что-то еще... раньше, гораздо раньше. Я выждал еще два-три дня, вороша память всякий раз, когда выдавалась свободная минута, затем меня осенило. Как-то под вечер мы с Дентоном разбили лагерь в открытой местности неподалеку от широкой, ленивой реки, и тут я, взяв видеокамеру и записывающий блок, в одиночку отправился на пологий холм примерно в полумиле от лагеря. С вершины холма открывался широкий вид на северо-восток. По мере того, как солнце склонялось к горизонту, атмосферная дымка смягчала его сияние, и, как всегда, стали различимы контуры массивного диска с устремленными вверх и вниз остриями. Я включил камеру и снял панораму заката. Потом перемотал пленку и убедился, что изображение получилось четкое и устойчивое. Кажется, я мог бы любоваться закатами без конца. Небо наливалось багрянцем, диск скрывался за горизонтом, а следом стремительно уходило верхнее острие. Еще несколько минут в центре багрового зарева горело как бы оранжево-белое пятнышко, потом оно исчезало, и наступала ночь. Я снова прокрутил пленку, следя за солнцем на крошечном экранчике. Остановив кадр, я снижал яркость изображения до тех пор, пока контур светила не стал совершенно отчетливым. Передо мной в миниатюре возник образ мира. Моего мира. И я был уверен, что видел это образ неоднократно - задолго до того, как покинул тесные стены яслей. Странные симметричные изгибы напоминали какой-то чертеж, который мне когда-то показывали... Я долго вглядывался в экранчик, потом во мне заговорила совесть, и я отключил питание - батареи следовало поберечь. Я даже не сразу вернулся к Дентону, мучительно припоминая, когда же и кто же нарисовал на картоне четыре кривых и поднял листок над головой, чтобы мы запомнили форму мира, в котором борется за существование неповоротливый Город Земля. Карта, которую составляли мы с Дентоном, мало-помалу приобрела законченный вид. Нарисованная на свитке плотной бумаги, она смахивала на длинную узкую воронку - острием воронки служила рощица примерно в миле на север от той точки, где мы видели Город в последний раз. Весь наш извилистый путь уместился в границах этой воронки, - таким образом, крупные объекты были обмерены по периметру, и собранные данные мы проверили и перепроверили. Наконец, Дентон объявил работу законченной, пришла пора возвращаться в Город. Со своей стороны, я отснял видеокамерой разведанную нами местность в разных ракурсах, чтобы Совет навигаторов, если захочет, смог, выбирая маршрут для Города, взглянуть на эту местность своими глазами. Со слов Дентона я знал, что за нами последуют другие разведчики, составители таких же карт-воронок. Вполне вероятно, что их карты начнутся от той же рощицы, но отклонятся от нашей на пять-десять градусов к востоку или западу, или, если навигаторы сумеют наметить достаточно безопасный маршрут в пределах обследованного нами сектора, новые карты примут старт от какого-то иного пункта и продвинут границы разведанного будущего дальше на север. Мы тронулись в обратный путь. Я ожидал, что теперь, собрав данные, за которыми нас посылали, мы будем скакать день и ночь, не считаясь с опасностью и пренебрегая отдыхом. Но ничуть не бывало - мы ехали все так же медленно, даже с ленцой. - Разве мы не должны спешить? - наконец не стерпел я, заподозрив, что Дентон медлит в известной мере из-за меня; мне хотелось показать ему, что я вовсе не прочь поторопиться. - В будущем спешить некуда и незачем, - последовал ответ. Я не стал спорить, но ведь наше отсутствие продолжалось никак не меньше тридцати дней! За это время движение почвы снесло бы Город еще на три мили к югу, а следовательно, он должен был переместиться как минимум на три мили севернее, чтобы по крайней мере не очутиться еще ближе к гибели. Неразведанная территория начиналась всего-то в одной-двух милях от места стоянки у реки. Короче, собранные нами данные, как мне казалось, были нужны Городу как воздух... Обратный путь занял у нас три дня. И на третий день, едва мы навьючили лошадей и снялись с ночевки, я вдруг припомнил то, что так долго ускользало от меня. Припомнил ни с того, ни с сего, как обычно в тех случаях, когда искомое запрятано глубоко в подсознании. А мне-то думалось, что я исчерпал свою память до самого дна, однако назойливое, бесконечное, насилие над памятью оказалось не более плодотворным, чем зазубривание школьных дисциплин во время оно. И вдруг я понял, что ответ был дан мне на уроках предмета, который я вовсе не принимал в расчет! Это было в последние ясельные мили, когда наш учитель завел нас в дебри высшей математики. Все математические дисциплины неизменно вызывали у меня отрицательную реакцию - мне было неинтересно, и моя успеваемость оставляла желать лучшего, - а такое пережевывание абстрактных понятий тем более. Мы приступили к изучению функций, и нам показали, как чертить графики этих функций. Именно графики и дали мне теперь ключ к ответу: у меня всегда были кое-какие способности к рисованию, и даже абракадабра в ее графическом выражении вызывала у меня известный интерес. Впрочем, на этот раз интерес угас через пару-тройку дней, как только обнаружилось, что график нужен не сам по себе, а для того, чтобы лучше разобраться в свойствах функции... а я так и не взял в толк, что это за штука. Один график обсуждали особенно долго и до оскомины детально. График изображал кривую решений некоего уравнения, где одно решение было обратным, противоположным, другому. Кривая называлась гиперболой. Одна часть графика размещалась в положительном квадранте, другая - в квадранте отрицательном. В обоих квадрантах кривые стремились к бесконечности, как вверх и вниз, так и в стороны. Учитель принялся рассуждать о том, что произойдет, если вращать этот график вокруг одной из его осей. Мне было непонятно, ни зачем вообще нужен график, ни тем более зачем его надо вращать, и я впал в дремоту. Но все же заметил, что учитель нарисовал на большом листе картона тело, которое могло бы получиться в результате подобного вращения. Тело было непредставимым: диск бесконечного диаметра с двумя гиперболическими остриями вверху и внизу, сужающимися к бесконечно далекой точке. Разумеется, сие была математическая абстракция, и я уделил ей внимания не больше, чем она, на мой взгляд, заслуживала. Но эту математическую абстракцию нам демонстрировали не просто так, и учитель рисовал ее не ради любви к рисованию. В окольной манере, в какой велось все наше обучение в яслях, нам в тот день показали мир, где мне суждено жить. 5 Мы с Дентоном проехали рощицу у ручейка. Впереди открылся тот самый проход между холмами. Я невольно натянул поводья и остановил лошадь. - Город! - воскликнул я. - Где же Город?.. - Надо думать, по-прежнему у реки. - Тогда, выходит, Город разрушен!.. Я не видел никакого другого объяснения. Город за все эти тридцать дней не сдвинулся с места. Что могло задержать его? Только новая атака туземцев. В противном случае он по меньшей мере достиг бы прохода, лежащего перед нами. Дентон наблюдал за мной, еле сдерживая улыбку. - Вы, наверное, прежде не бывали далеко на север от оптимума? - осведомился он. - Нет, не бывал. - Но вы путешествовали в прошлое. Что случилось, когда вы вернулись? - На Город напали туземцы. - Да, конечно, но сколько миль прошло за время вашего отсутствия? - Семьдесят три. - То есть гораздо больше, чем вы ожидали? - Много больше. Я же отсутствовал всего несколько дней, две-три мили от силы. - То-то и оно. - Дентон тронул поводья, и мы двинулись дальше. - А на север от оптимума все наоборот. - Что наоборот? - Вам никогда не говорили о субъективном восприятии времени? - Мой взгляд, тупой и недоуменный, был красноречивее ответа. - К югу от оптимума субъективное время замедляется. Чем дальше на юг, тем заметнее. А в Городе, пока он находится вблизи оптимума, время течет более или менее нормально, и когда вы возвращаетесь из прошлого, вам представляется, что Город переместился куда дальше и быстрее, чем вы ожидали. - Но мы сейчас ездили на север... - Да, и добились прямо противоположного эффекта. На севере наше субъективное время ускорилось, и нам кажется, что Город застрял на месте. По опыту предполагаю, что, пока мы с вами прохлаждались на севере, в Городе прошло дня четыре. Точнее сказать не могу, поскольку сам Город в настоящий момент отстал от оптимума и находится южнее, чем обычно. Я довольно долго молчал, стараясь переварить услышанное. Потом спросил: - Значит, если бы Город обогнал оптимум, ему не пришлось бы гнаться за милями с той же скоростью? Он мог бы остановиться? - Нет. Город остановиться не может. - Но как же? Если время на севере течет иначе, Город мог бы выгадать на этом. - Нет, - повторил он. - Разница в субъективном восприятии времени относительна. - Ничего не понимаю, - признался я. Мы подъезжали к проходу. Коль скоро Город действительно там, где предсказывал Дентон, то через какие-нибудь десять минут мы увидим его. - Взаимодействуют два фактора. Один фактор - движение почвы, второй - субъективные изменения в восприятии времени. Оба фактора безусловно реальны, но, по нашим данным, не обязательно прямо связаны между собой. - Тогда почему... - Постарайтесь понять. Почва движется - в прямом физическом смысле слова. На севере она движется медленно - и чем дальше на север, тем медленнее, на юге скорость ее движения возрастает. Если бы мы могли забраться очень далеко на север, то в конце концов, вероятно, нашли бы точку, где почва не движется совсем. И напротив, на юге, как мы себе представляем, скорость движения почвы непрерывно возрастает, пока у самых дальних пределов этого мира не достигает бесконечно больших величин... - Я побывал там, - вставил я, - у самых дальних пределов. - Вы побывали... где? На сколько миль вы удалились от Города - примерно на сорок? Или, по стечению обстоятельств, чуть-чуть дальше? Ну что ж, этого довольно, чтобы ощутить возрастание скорости на себе... но поверьте, это только цветочки. Мы говорим сейчас о расстояниях в миллионы миль. Да, да, миллионы. А иные полагают, что и миллионы - еще не то слово. Основатель Города, Дистейн, считал, что этот мир велик бесконечно. - Но ведь Город мог бы переместиться всего-то на восемь-десять миль и очутился бы к северу от оптимума. - Да, и наша жизнь сразу стала бы намного легче. Город по-прежнему пришлось бы перемещать, но не так часто и не так быстро. Корень зла в том, что мы должны всеми силами держаться вровень с оптимумом. - Да что, этот ваш оптимум медом помазан, что ли? - Оптимум - это полоса, где условия максимально близки к условиям жизни на Планете Земля. У самой линии оптимума субъективное восприятие времени свободно от искажений, день равен ровно двадцати четырем часам. В любой другой точке этого мира дни субъективно растягиваются или укорачиваются. Почва в районе оптимума движется со скоростью примерно миля за десять дней. Оптимум важен для нас потому, что в мире, где все переменчиво, нам нужно хоть что-то постоянное. Не путайте мили расстояний с милями времени. Мы говорим, что Город переместился на столько-то миль, а на самом деле имеем в виду, что прожили столько раз по десять дней продолжительностью по двадцать четыре часа. В общем, заберись мы на север от оптимума - реального выигрыша мы все равно не получим. Мы доехали до седловины - и перед нами выросли канатные опоры. Город находился в процессе перемещения. Куда ни глянь, повсюду стояли стражники - и вокруг самого Города, и вдоль путей. Мы решили, что скакать вниз нет резона, и спешились у опор, поджидая, пока перемещение не закончится. - Вы читали Директиву Дистейна? - вдруг спросил Дентон. - Нет, не читал. Но слышал о ней. Она упоминается в клятве. - Совершенно верно. У Клаузевица есть копия. Теперь, раз вы стали гильдиером, вам надо с ней познакомиться. Дистейн разработал основные правила, как выжить в этом мире, и никто с тех пор не выдвинул против них разумных возражений. Прочтите Директиву, она поможет вам разобраться в окружающем чуть получше. Миновал еще час, прежде чем перемещение было завершено. Туземцы на Город не нападали, да, по правде сказать, их было не видно и не слышно. Зато иные стражники теперь обзавелись ружьями, вероятно трофейными, подобранными на поле брани подле поверженных врагов. Когда мы попали в Город, я первым делом направился к центральному календарю и выяснил, что за время нашего отсутствия здесь прошло всего-навсего три с половиной дня. После короткого совещания у Клаузевица нас с Дентоном повели на аудиенцию к навигатору Макгамону. Мы довольно подробно описали местность, которую изъездили вдоль и поперек, указывая главные ориентиры на карте. Дентон изложил свои соображения о том, какой маршрут можно было бы наметить для Города, деловито перечисляя естественные препятствия и обходные пути, позволяющие их миновать. В общем и целом, разведанный нами сектор был благоприятным. Правда, холмы не позволяли двигаться строго на север, зато на всем пути почти не встречалось крутых уклонов, и, более того, дальний край сектора лежал на несколько сот футов ниже, чем наша нынешняя стоянка у прохода. - Немедленно пошлите на север две новые разведывательные группы, - распорядился навигатор, обращаясь к Клаузевицу. - Одну на пять градусов восточнее, другую на пять градусов западнее. Люди у вас найдутся? - Да, сэр. - Я сегодня же соберу Совет, и мы утвердим предложенный вами маршрут как временный. Если новые разведгруппы отыщут что-либо более привлекательное, мы успеем пересмотреть наши планы. Как скоро вы предполагаете наладить работу разведчиков по нормальному графику? - Как только нам вернут гильдиеров, мобилизованных в стражу и на путевые работы, - ответил Клаузевиц. - Это пока не представляется возможным. Придется ограничиться посылкой двух групп. Возобновите ваше ходатайство, как только положение станет спокойнее. - Слушаюсь, сэр. Навигатор забрал нашу карту и видеозаписи, и мы удалились из его покоев. Не теряя времени, я обратился к Клаузевицу: - Сэр, разрешите мне отправиться с одной из двух новых групп. Глава гильдии покачал головой. - Нет. Вам положено три дня отпуска, затем вы вернетесь в путевую бригаду. - Но, сэр... - Таковы правила, продиктованные спецификой гильдии. Клаузевиц повернулся и вместе с Дентоном направился обратно в кабинет разведчиков. Формально этот кабинет был теперь и моим, но я вдруг ощутил себя здесь лишним. Оказалось, что мне в буквальном смысле слова некуда деться. В течение тех нескольких дней, что я по возвращении с юга работал вне Города, я спал в одной из казарм рядом со стражниками; ныне, получив непрошеный отпуск, я вдруг спросил себя: а где мне, собственно, жить? В кабинете разведчиков вроде бы были выдвижные койки, и, наверное, я мог бы там переночевать, но первым делом следовало бы повидаться с Викторией. Я и так откладывал объяснение слишком долго, - срочные задания за стенами Города давали мне для этого удобный повод. Я даже не пытался представить себе, к чему поведет такое объяснение, но, так или иначе, встреча стала неизбежной. Я получил обещанную мне новую форму и принял душ. 6 За три с половиной дня особых изменений в Городе не произошло; администраторы внутренней и медицинской службы все так же ухаживали за раненными перестраивали помещения под спальни, - в общем, были заняты по горло. Лица встречных, пожалуй, слегка просветлели, в коридорах поубавилось мусора, и все же момент для выяснения семейных дел выдался, видно, не самый подходящий. Разыскать Викторию оказалось не так-то просто. Наведя справки у администратора внутренней службы, я спустился в одну из временных спален на втором уровне, но жену не застал. Пришлось обратиться к дежурной. - Вы ее бывший муж? - Как будто так. Где она? - Она не желает вас видеть. И кроме того, она занята. Она сама свяжется с вами, когда сможет. - Но я хочу ее видеть, - настаивал я. - У вас ничего не получится. Извините, меня ждут дела. Дежурная повернулась ко мне спиной и углубилась в какие-то бумаги. Я осмотрелся: в одном углу спали работники, свободные от вахты, в другом на грубых койках метались раненные. Между койками ходили два-три человека, но Виктории среди них действительно не было. Оставалось одно - подняться обратно в кабинет разведчиков. Правда, я не успел придти к определенному решению: слоняться по Городу без цели не имело ни малейшего смысла, лучше уж не медля присоединиться к одной из путевых бригад. Но сначала следовало все-таки взять у Клаузевица и прочесть пресловутую Директиву Дистейна. В кабинете не оказалось никого из знакомых; единственный гильдиер, который сидел там, представился мне как разведчик Блейн. - Вы ведь сын старика Манна? - Да. - Рад познакомиться. Уже побывали в будущем? - Да, - вновь односложно ответил я. Блейн мне понравился. Он был ненамного старше меня, и у него было свежее, открытое лицо. Он откровенно радовался тому, что нашел собеседника; по его словам, ему предстояло несколько часов спустя отправиться по одному из альтернативных разведывательных маршрутов, а следовательно, провести в одиночестве десятки дней подряд. - Мы что, обычно ездим в будущее в одиночку? - спросил я. - Обычно да. Разрешается работать парами, если Клаузевиц даст добро, но большинство разведчиков предпочитают разъезжать где вздумается на собственный страх и риск. Я-то ка раз не принадлежу к их числу, мне скучно без компаньона. А вам? - Я пока что был в будущем только однажды. С разведчиком Дентоном. - Ну и как вы с ним ладили? Беседа текла дружески, без той подчеркнутой сдержанности, какая осложняла разговор почти с любым гильдиером. Я и сам невольно перенял эту суховатую манеру и поначалу, наверное, показался Блейну застенчивым дурачком. Однако минут через десять его откровенность заразила и меня, я нашел ее очень привлекательной, и вскоре мы болтали как старые друзья. Оттого-то я и признался ему, что сделал видеозапись заката. - Надеюсь, вы стерли ее? - Что значит - стер? - Использовали этот кусок пленки повторно? - Нет... а что, надо было использовать? Он рассмеялся. - Ну, если навигаторы увидят вашу запись, вы схлопочете хороший нагоняй... Не полагается тратить пленку ни на что, кроме контрольных съемок местности. - А навигаторы непременно заметят это? - Может, и нет. Может, их удовлетворит составленная вами карта и они просмотрят лишь отдельные кадры. Вряд ли они станут прогонять пленку из конца в конец. Но если вздумают прогнать... - Но что я сделал плохого? - Это запрещено. Пленка - штука ценная, и ее нельзя тратить как попало. Да в общем-то не расстраивайтесь. Но зачем вам понадобилось снимать закат, если не секрет? - Хотел проверить одну занимающую меня мысль. У солнца такая интересная форма. Блейн взглянул на меня с удвоенным любопытством. - Ну, и к какому выводу вы пришли? - Опрокинутый мир. - Верно. Но как вы догадались? Кто-нибудь подсказал вам? - Нет, просто вспомнил кривую, про которую нам толковали на уроках. Гиперболу. - А каковы следствия? Вы продумали их до конца? Например, что можно сказать о поверхности планеты? - Разведчик Дентон говорил, что она очень велика. - Это неточно, - поправил Блейн. Не очень велика, а б_е_с_к_о_н_е_ч_н_о_ велика. К северу от Города поверхность прогибается до тех пор, пока не становится - почти - и все же не вполне вертикальной. К югу от Города она становится почти - но не вполне - горизонтальной. А поскольку планета вращается вокруг своей оси, то, обладая бесконечным по величине радиусом, она на экваторе вращается с бесконечно большой скоростью. Он произнес все это ровным голосом, без всякого выражения. - Вы шутите! - воскликнул я. - Если бы шутил! Я говорю всерьез. Тут, вблизи оптимума, вращение планеты вокруг оси влияет на нас примерно так же, как если бы мы жили на Планете Земля. Дальше на юг, хотя угловая скорость вращения неизменна, влияние ее стремительно нарастает. Там, в прошлом, вы ведь испытали действие центробежной силы на себе? - Испытал. - Попади вы хоть немного дальше, мы с вами сегодня не беседовали бы. Центробежная сила - жестокая и неоспоримая реальность. - Нас учили, - сказал я, - что ни одно тело не может достичь скорости большей, чем скорость света. - Опять верно. Ни одно материальное тело. Теоретически окружность планеты по экватору бесконечно велика, и любая точка на экваторе движется с бесконечной скоростью. Но с другой стороны, есть, или по крайней мере должен быть, предел, где материя перестает существовать, и этот предел можно рассматривать как экватор. На экваторе этой планеты скорость ее вращения фактически равна скорости света. - Значит, планета все-таки не бесконечна? - Почти бесконечна. Во всяком случае, невероятно велика. Посмотрите на солнце. - Смотрел. Часто смотрел. - С солнцем то же самое. Если бы оно не вращалось, оно было бы бесконечно огромным. - Но позвольте, - возразил я, - теоретически оно все равно бесконечно. Как может во всей вселенной найтись место для множества тел, если каждое из них бесконечно велико? - Есть ответ и на этот вопрос. Только этот ответ вам не понравится. - Откуда вы знаете? Сперва ответьте. - Пойдите в библиотеку и возьмите какую-нибудь книгу по астрономии, безразлично какую. Все они написаны на Планете Земля, а потому исходят из одних и тех же посылок. Если бы мы находились на Планете Земля, то жили бы в бесконечной вселенной, на одном из множества заполняющих ее тел, каждое из которых, даже самое крупное, имеет конечные размеры. Здесь все наоборот: мы живем во вселенной, которая при всей своей необъятности имеет конечные размеры, однако эта конечная вселенная заполнена множеством бесконечно больших тел. - Бессмыслица какая-то... - Не спорю. Я же сказал, что ответ вам не понравится. - Но как мы сюда попали? - Это никому не известно. - И куда делась Планета Земля? - Это тоже никому не известно. Я сменил тему: - Там, в прошлом, на моих глазах стали твориться странные вещи. Со мной были три женщины. Когда мы ушли далеко на юг, их тела начали изменяться. Они... - А на севере, - перебил меня Блейн, - вы туземцев не встречали? - Нет, мы... нам встречались поселения, но мы старались не подходить к ним. - К северу от оптимума туземцы тоже физически изменяются. Они становятся очень высокими и тощими. Чем дальше на север, тем это заметнее. - Мы ушли за оптимум миль на пятнадцать. - Что же, тогда вы, наверное, еще не заметили ничего необычного. Уйди вы миль на тридцать пять, все вокруг изменилось бы до неузнаваемости. Позже я задал Блейну еще один вопрос: - Почему почва движется? - Точно не знаю. - А кто-нибудь знает? - Думаю, что нет. - Но куда она движется? - Интереснее было бы спросить, не куда она движется, а _о_т_к_у_д_а_. - А это известно? - Дистейн считал, что движение почвы носит циклический характер. В своей Директиве он говорил, что на северном полюсе почва практически неподвижна. Южнее она начинает медленно смещаться в сторону экватора. Чем ближе к экватору, тем выше скорость движения, как круговая, вследствие вращения планеты, так и линейная. На экваторе и та, и другая скорости достигают бесконечно больших значений... И не забывайте - у планеты есть еще и южная половина. Если бы это был шар, правомерно было бы говорить о полушариях, но Дистейн применял термин не в его прямом физическом смысле, а просто удобства ради. Так вот, в южном полушарии все наоборот. Почва движется от экватора к южному полюсу, постепенно теряя скорость. На южном полюсе скорость опять падает до нуля. - Вы так и не сказали, откуда же эта почва берется. - Дистейн предположил, что северный и южный полюса идентичны. Другими словами, как только какая-то частица почвы достигает южного полюса, она тут же появляется на северном. - Что за чушь! - По Дистейну, никакая не чушь. Он учил, что твердое тело гиперболической формы бесконечно велико как по экватору, так и по оси вращения. Если вы способны вообразить себе что-либо подобное, то при этих условиях противоположные величины приобретают одинаковые характеристики. Отрицательные бесконечности переходят в положительные, наоборот. - Вы цитируете его дословно или упрощаете? - Думаю, что дословно. Но почему бы вам самому не заглянуть в оригинал? - Так я и сделаю. Прежде чем Блейн уехал из Города, мы договорились, что как только чрезвычайное положение будет отменено, мы станем ездить в разведку вместе. Оставшись один, я внимательно прочел Директиву Дистейна - взял для меня экземпляр у Клаузевица. Директива представляла собой два десятка страничек убористого текста, большая часть которого показалась бы мне полной абракадаброй, познакомься я с ним до того, как попасть за пределы Города. Теперь, пережив все, что мне довелось пережить, осмыслив собственный опыт и слова Блейна, я усмотрел в Директиве прежде всего подтверждение собственным выводам. Наконец-то передо мной отчасти раскрылся смысл системы гильдий: горький опыт позволил мне теперь охватить проблему в целом. Страницы математических выкладок, пересыпанные уравнениями, я проглядывал по диагонали. Наибольший интерес вызывали абзацы, напоминавшие торопливые дневниковые записи. Иные из них мне запомнились: "Мы чудовищно далеки от Земли. Сомневаюсь, увидим ли мы вновь родную планету, но если мы хотим выжить, мы должны вести себя как микрочастица Земли. Большего одиночества, большего отчаяния нельзя себе и представить. Вокруг нас враждебный мир, угрожающий нашему существованию ежедневно и ежечасно. Человек уцелеет здесь лишь до тех пор, покуда целы возведенные нами постройки. Главная наша задача - сберечь и защитить наш общий дом." Далее Дистейн писал: "Я измерил скорость регрессии: она равна одной десятой статутной мили за двадцать три часа сорок семь минут. Дрейф почвы на юг медлителен, но неумолим; следовательно, надо передвигать платформу как минимум на милю каждые десять дней. Ничто не должно остановить нас. Мы уже встретили одну реку и пересекли ее с немалым риском. Несомненно, в предстоящие годы и мили мы столкнемся и с другими препятствиями, и к этому надо готовиться заранее. Надо сосредоточить усилия на поисках природных материалов, которые можно было бы хранить длительное время, а затем по мере надобности использовать как строительный материал. Даже мост можно возвести без особого напряжения, если подготовиться к этому заранее. Стернер ездил вперед и предупредил, что в нескольких милях отсюда лежит топкое болото. Мы уже выслали разведчиков на северо-восток и на северо-запад, чтобы определить, насколько оно обширно. Если топь не слишком широка, можно и отклониться на время от прямой, ведущей на север, а впоследствии вернуться прежний курс." За этим отрывком следовали две страницы теории, которую Блейн уже попытался мне втолковать. Я перечитал эти страницы дважды, и с каждым разом они становились чуть яснее. Потом я оставил теорию и двинулся дальше. Дистейн поднимал новые темы: "Чен представил мне список расщепляющихся материалов, который я у него просил. Какие бессмысленные расходы! С пуском транслатерационного генератора в них больше не будет нужды. Говорить об этом с Л. я не стал. С ним так интересно спорить, зачем же лишать себя этого удовольствия? Грядущие поколения будут обеспечены энергией и теплом! Наружная температура сегодня - 23 гр. С. По-прежнему движемся на север." И далее: "Опять порвалась одна из гусениц. Т. посоветовал мне отказаться от них совсем. Рассказывает, что Стернер обнаружил на севере заброшенную железнодорожную колею. Разработан невероятный проект передвигать платформу по рельсам. Т. утверждает, что проект вполне разумен." И далее: "Решено основать систему гильдий. Милый архаизм, снискавший общее одобрение. А главное - хороший способ придать нашей организации определенную структуру, не ломая уже сложившихся установлений, и я лично полагаю, что система гильдий создаст условия, при которых наше дело переживет нас самих. Демонтаж гусениц продвигается вполне успешно. Правда, переход на новую систему тяги вызвал значительные задержки. Надеюсь, мы сумеем их наверстать. Натали сегодня родила ребенка. Мальчик. Доктор С. прописал мне новые таблетки. Утверждает, что я слишком много работаю и обязан отдохнуть. Сейчас об этом не может быть и речи." Ближе к концу в Директиве стал все отчетливее проступать менторский, поучающий тон: "Эти мои записки должны стать достоянием тех и только тех, кто выходит наружу; тем, кто постоянно пребывает в стенах зданий, незачем знать о каждодневно висящей над нами угрозе. Мы неплохо организованы, у нас достанет энергетических ресурсов и воли на то, чтобы продержаться в этом вероломном мире по крайней мере еще какое-то время. Те, кто придут нам на смену, должны постичь на собственном горьком опыте, что случится, если мы хоть на миг утратим энергию или волю, и если их опыт будет выстрадан, он послужит достаточным стимулом для того, чтобы работать с предельным напряжением сил. Когда-нибудь, бог даст, нас отыщут посланцы Земли. До тех пор наш девиз неизменен: выжить _л_ю_б_о_й _ц_е_н_о_й_. Отныне решено и подписано: Высшая ответственность за судьбу нашего наследия лежит на плечах Совета. Члены Совета определяют курс перемещения колонии и носят звание навигаторов. Навигаторы, число которых ни при каких обстоятельствах не должно быть менее двенадцати, избираются из самых заслуженных представителей следующих гильдий: гильдии путейцев, ответственной за прокладку путей, по которым движется платформа; гильдии движенцев, ответственной за подержание и обслуживание энергетического хозяйства платформы и возведенных на ней построек; гильдии разведчиков будущего, ответственной за разведку местности, по которой платформе предстоит пройти; гильдии мостостроителей, ответственной за преодоление естественных препятствий, если обойти их не представляется возможным. В дальнейшем, если возникнет необходимость в создании новых гильдий, таковые могут быть созданы не иначе как единогласным решением Совета. Фрэнсис Дистейн" Основная часть Директивы состояла из коротких отрывочных записей, датированных последовательно от 23 февраля 1987 года до 19 августа 2023 года. Под подписью Дистейна стояла дата 24 августа 2023 года. Далее следовали еще два листка. Первый - записка без даты, информирующая о создании гильдии торговцев-меновщиков и гильдии стражников. На втором листке была нарисована гипербола, выражаемая математической зависимостью y = 1/x, а под ней тянулась цепочка математических символов, которые я при всем желании понять не мог. Такова оказалась Директива Дистейна. 7 За стенами Города путевые работы шли полным ходом. К тому моменту, как я вновь примкнул к путевым бригадам, рельсы позади Города были выкорчеваны едва ли не до последнего звена, и бригады одна за другой переселялись на северные участки, настилая полотно сквозь проход и далее - по долине вдоль ручейка к рощице у новых холмов. Люди заметно приободрились - ведь как ни кинь, а перемещение от реки прошло вполне успешно и на нас никто не напал. Да и путь на новом участке вел под уклон, хотя это и не избавляло нас от того, чтобы тянуть канаты и воздвигать опоры: уклон был все же недостаточно крут и не позволял обойтись без лебедок - воздействие центробежной силы сказывалось даже здесь, у городских стен. Странное это было ощущение - стоять на земле рядом с Городом и, зная все, что я знал теперь, видеть, как он распластан на рельсах - прочно и безусловно горизонтально. Я же понимал, что горизонтальность обманчива, что в точке оптимума, лежащей от нас в двух шагах, почва на самом деле наклонена на сорок пять градусов по отношению к истинно горизонтальной плоскости. А впрочем, разве мои ощущения отличались от ощущений человека, живущего в сферическом мире, например, на Планете Земля? Вспомнилась книжка, читанная в яслях, про страну с названием Англия. Книжка была написана для детей, и в ней шла речь о семье, задумавшей переехать в другую страну, которая называлась Австралия. Дети в книжке всерьез беспокоились о том, что там, на другом конце света, им придется ходить вверх ногами, и автор натужно растолковывал, отчего на поверхности шара сила гравитации всегда направлена вниз и только вниз. Нечто подобное происходило и здесь. Побывав и к северу и к югу от оптимума, я убедился, что поверхность планеты неизменно кажется горизонтальной. Работать на путях было для меня истинным удовольствием. Славно было нагружать мышцы, напрягать все тело - и не иметь времени ни на какие горькие мысли. Но одна мысль упрямо возвращалась снова и снова - Виктория... Я не мог не повидаться с Викторией; какой бы тягостной ни оказалась наша встреча, я не хотел откладывать ее на неопределенный срок. Пока я не выясню отношений с бывшей женой - к чему бы мы ни пришли, - я не буду знать покоя... Да, теперь я понял и даже принял окружающий нас физический мир. Неясностей в этом мире для меня почти не осталось. Я понял, как перемещается Город и почему он должен перемещаться, я осознал опасности, подстерегающие нас в случае, если Город вдруг прервет вековечное свое движение на север. Я постиг, что Город уязвим, а в настоящий момент еще и подвержен угрозе новых атак, - но эту угрозу, как я полагал, в недалеком будущем удастся отвести. Однако все эти знания, по отдельности и вместе, никак не смягчали мою личную боль: за ничтожное время - субъективно за какие-то несколько дней - женщина, которую я любил, успела забыть меня. Как полноправному гильдиеру, мне разрешалось присутствовать на заседаниях Совета навигаторов. Права голоса я не имел, но мог наблюдать и слушать, сколько мне заблагорассудится. И как только Совет собрался в очередной раз, я такой возможности не упустил. Навигаторы заседали в небольшом зале, непосредственно примыкающем к отведенным им покоям. Подкупало отсутствие каких-либо формальностей: я поневоле ждал пышного церемониала, торжественных речей, но только тут до меня дошло, что принимать решения, от которых зависит жизнь всего Города, можно и нужно в деловой обстановке. Навигаторы вошли в зал с самым обыденным видом и без суеты расселись за круглым столом. Их оказалось пятнадцать; двоих, Олссона и Макгамона, я знал по именам. Первым пунктом повестки дня было положение Города с военной точки зрения. Один из навигаторов встал, представился как навигатор Торенс и кратко обрисовал ситуацию. Стражники установили, что в окрестностях Города до сих пор слоняется не менее сотни туземцев, и почти все с винтовками. По данным военной разведки, их боеготовность после понесенных тяжелых потерь оставляет желать лучшего; как заявил навигатор, моральное состояние наших защитников несравнимо выше - мы приобрели боевой опыт и уверенность в своей способности отразить новый натиск. В нашем распоряжении также есть двадцать одна трофейная винтовка, и хотя патронов маловато, гильдия движенцев нашла способ, как изготовлять их, правда, небольшими партиями. Другой навигатор поспешил заверить, что за движенцами дело не станет.