Следующее сообщение было посвящено состоянию городских построек. Последовали довольно длительные прения о том, какие постройки необходимо восстанавливать, в какой очередности и как срочно. От имени внутренней службы было заявлено, что ее администраторы сбились с ног, пытаясь создать людям мало-мальски сносные условия для отдыха, и навигаторы согласились прежде всего возвести новый жилой корпус. От вопросов строительства дискуссия сама собой перекинулась к проблемам общего характера и стала теперь уже по-настоящему интересной. Насколько я мог судить, мнения навигаторов разделились. Одни были убеждены, что необходимо как можно скорее вернуться к прежней политике "замкнутого в себе Города". Другие полагали, что подобная политика отжила свой век и с ней следует покончить раз и навсегда. По-видимому, заседание действительно достигло некой критической точки - ведь речь по существу зашла о коренном пересмотре социального устройства Города. И в самом деле, это была борьба взаимоисключающих тенденций: отменит "замкнутую" политику - значит, каждый выросший в стенах Города постепенно должен усвоить правду об условиях его существования. Следовательно, надо реформировать всю систему образования, а это, в свою очередь, повлечет за собой медленную, но неизбежную реорганизацию системы гильдий. После жарких споров, обсуждения частностей и внесения поправок настал момент окончательного голосования. Большинством в один голос Совет решил не возрождать политику "замкнутого Города", по крайней мере на ближайшее время. Еще одно новшество. Согласно оглашенному списку, в Городе на текущий момент находилось семнадцать переселенных женщин. Что с ними делать? Все они поселились здесь еще до первой атаки туземцев и все изъявили желание остаться и не возвращаться домой. Высказывалось предположение, что самые атаки на Город предпринимались прежде всего с целью с целью отбить этих женщин. Итоги голосования: женщинам разрешалось остаться в Городе на срок, какой они пожелают. Было решено также не восстанавливать практику путешествий в прошлое как итоговый этап подготовки учеников. Я понял так, что путешествия были практически отменены после первой же атаки, а теперь часть навигаторов подумывала, не возобновить ли их снова. Между тем Совету было достоверно известно, что из отправленных в прошлое учеников двенадцать погибли, а о пяти до сих пор нет никаких вестей. Голосование: путешествия пока не возобновлять. Честно признаться, услышанное удивило и обрадовало меня. Я и не подозревал, что навигаторы так подробно и заинтересованно вникают в самые практические вопросы. Об этом не говорили вслух, но сред гильдиеров бытовала уверенность, что Совет - это кучка бранчливых старикашек, начисто утративших контакт с действительностью. Да, бесспорно, иные из навигаторов были в летах, но остроты мышления отнюдь не потеряли. Вероятно, скептикам из нашей среды просто следовало бы чаще бывать на заседаниях Совета: как я убедился, места, предназначенные для гильдиеров, оставались по большей части незанятыми. Один пункт повестки сменялся другим. Навигатор Макгамон доложил о результатах разведки местности, проведенной нами с Дентоном, и добавил, что в настоящую минуту разведываются смежные секторы с отклонением от нашего маршрута на пять градусов в обе стороны и что результаты станут известны через день-два. Совет согласился с предложением, чтобы впредь до выявления лучших возможностей Город придерживался в своей погоне за оптимумом наших рекомендаций. Последним выступил навигатор Льюкен, поднявший вопрос об изменении принципов перемещения Города. Льюкен сообщил, что гильдия движенцев предлагает вести перемещение немного быстрее. Приближение к оптимуму, - добавил он, - немаловажная предпосылка для возвращения Города к нормальной жизни. С этим, естественно, никто не спорил. Суть предложения, по словам Льюкена, сводилась к тому, чтобы вести перемещение ежедневно, по четкому графику. Это потребует постоянного взаимодействия с путейцами и, быть может, повысит риск обрыва канатов. Однако Город так или иначе вынужден укоротить дистанцию перемещения, поскольку значительная часть наших бесценных рельсов погибли вместе со сгоревшим мостом. Предложение движенцев - сделать плечи перемещения на север совсем короткими и тянуть Город лебедками на пониженной скорости, зато без перерывов. Разумеется, то одну, то другую лебедку придется отключать для осмотра и ремонта, но с учетом благоприятного рельефа местности, в основном идущей под уклон, средняя скорость будет достаточной, чтобы догнать оптимум на протяжении двенадцати - двадцати пяти миль. Серьезных возражений против предложения движенцев ни у кого не возникло, хотя председатель и распорядился представить Совету подробный проект с расчетами и обоснованиями. Провели голосование: за - девять, против - шесть. Выходит, как только будет готов требуемый проект и проведена необходимая подготовка, лебедки станут крутиться день и ночь. 8 Мне предстояла новая поездка на север. Утром меня отозвали из путевой бригады, и Клаузевиц провел краткий инструктаж. Выехать надлежало на следующий день; задание заключалось в том, чтобы разведать местность на глубину двадцать пять миль за оптимумом и уточнить расположение и характер поселений. Памятуя о недавнем и таком приятном знакомстве с Блейном, я попросил разрешения выехать вместе с ним. Уезжал я с охотой. Я больше не чувствовал себя обязанным тратить силы на работу с путейцами: те, кого впервые выпустили за стены Города, пообвыклись, сдружились и добивались таких успехов, какие и не снились бригадам, составленным из наемных рабочих. Последняя ночная атака туземцев казалось, ушла далеко в прошлое. Все были веселы: мы благополучно миновали проход между холмами и впереди лежал длинный путь под уклон вдоль ручья. Погода стояла прекрасная, и настроение было таким же безоблачным, как небо. Вторично в этот день я вернулся в Город уже под вечер. Мне хотелось потолковать о предстоящей разведке с Блейном, а потом переночевать в кабинете разведчиков чтобы выехать на заре. И вдруг, шагая по коридору, я увидел Викторию. Она сидела одна в крохотной комнатушке: возилась с какой-то писаниной, роясь в толстой кипе бумаг. Повинуясь мгновенному порыву, я переступил порог и прикрыл за собой дверь. - А, это ты, - тихо сказала она. - Не возражаешь? - Я очень занята. - Я тоже. - Тогда не беспокой меня и занимайся своим делом. - Нет, - заявил я. - Нам надо поговорить. - Как-нибудь в другой раз. - Не можешь же ты прятаться от меня до бесконечности! - А сейчас нам говорит не о чем. Я выхватил у нее перо, точнее, выбил его у нее из пальцев. Бумаги посыпались на пол. У Виктории от изумления перехватило дыхание. - Что случилось, Виктория? Почему ты не дождалась меня? - Она смотрела на бумаги, разбросанные на полу, и молчала. - Ну, не молчи же, ответь... - Это было так давно. Разве это еще имеет значение? - Для меня имеет. Теперь она взглянула на меня, а я на нее. Да, она изменилась, стала гораздо старше. Она казалась более уверенной в себе, более независимой... и все же я нет-нет да и узнавал милые прежние привычки - чуть склонить голову набок, сжать кулачок, но не до конца, а оттопырив два пальца... - Гельвард, поверь, мне очень жаль, если я сделала тебе больно, но, поверь, мне и самой пришлось многое пережить. Теперь ты удовлетворен? - Нет, и ты прекрасно знаешь, что нет. А как же все, о чем мы с тобой говорили? - Например? - Все, что не предназначалось для посторонних. - Твоя клятва не пострадала, можешь не волноваться. - Да я вовсе не об этом! - вскипел я. - Было же и другое, что касалось только тебя и меня... - Сладкие шепотки в постели? Я поморщился. - Хотя бы и они. - Это было давно, - повторила она. Видимо, мне не удалось скрыть, что ее безразличный тон причиняет мне боль: она внезапно смягчилась. - Извини, я вовсе не хотела тебе грубить. - Да что там! Говори, что тебе вздумается. - Нет, нет... все в сущности очень просто. Я вообще не чаяла увидеть тебя снова. Тебя не было так долго! Я думала, что ты погиб, и никто, ну никто не хотел даже говорить со мной о этом! - К кому ты обращалась? - К твоему начальнику, Клаузевицу. И все, что он соизволил ответить, - что ты уехал из Города. - Но я же говорил тебе, куда меня посылают! Говорил, что отправляюсь далеко на юг... - И что вернешься через несколько миль. - Я и вправду так думал. Но я ошибся. - Что же произошло? - Я... меня задержали. Объяснять что-либо было бесполезно. Я и не пытался. - И только-то? Тебя задержали, и все? - Это оказалось гораздо дольше, чем я ожидал. Она принялась рассеянно перебирать бумаги, наводя какое-то подобие порядка. По существу это было бесцельное движение: броня самообладания треснула. - Ты так и не видел Дэвида... - Дэвида? Ты назвала его Дэвидом? - Он был... - Она подняла на меня глаза, полные слез. - Пришлось отдать его в ясли, на меня навалили так много работы. Я навещала его каждый день, но тут на нас напали. Меня поставили на пост у гидранта, и я не могла, я не успела... Потом мы побежали туда... Я отвернулся к стене и зажмурил глаза. Она закрыла лицо руками и зарыдала. Через несколько секунд не выдержал и я. В комнатушку заглянула какая-то женщина, увидела нас и отпрянула, притворив дверь за собой. Я подпер дверь плечом, чтобы нас больше не беспокоили. Потом Виктория сказала: - Я решила, что ты уже не вернешься. В Городе была полная неразбериха, но я разыскала кого-то из твоей гильдии. Он отказался откровеннее и проболтался, что там, на юге, убили много учеников. Я рассказала ему, когда ты уехал и как долго тебя нет, он не стал меня разуверять. Ведь я же ничего не знала, кроме одного: когда мы виделись в последний раз и когда ты обещал вернуться. А прошло целых два года... - Меня предупреждали. Только я не мог в это поверить. - Отчего же? - Мне предстояло пройти всего-то миль восемьдесят в оба конца. Я был убежден, что обернусь в несколько дней. И никто из гильдиеров не объяснил мне, почему это невозможно. - А они знали? - Без сомнения. - Могли бы по крайней мере подождать до рождения ребенка. - Меня вынудили подчиниться приказу. Это расценивалось как важная часть моей подготовки. Виктория понемногу совладала с собой, слезы полностью смыли ее первоначальную и, быть может, напускную антипатию ко мне, и мы обрели способность говорить, не теряя логики. Она подняла рассыпанные бумаги и убрала их в ящик. Я опустился на стул у стены. - А знаешь, системе гильдий скоро конец, - заявила она. - Ну уж, не преувеличивай. - Систем разваливается. И ее надо сломать до конца. Да оглянись вокруг - сам видишь, насколько все изменилось. Каждый волен выйти за пределы Города когда угодно. Ясное дело, навигаторы будут цепляться за старое, потому что живут в прошлом, но мы... - Не такие уж они твердолобые, - возразил я. - Можешь не сомневаться, они постараются вернуться к секретности и угнетению, как только сумеют. - Ты ошибаешься, - произнес я тихо и твердо. - Точно знаю, что ошибаешься. - Допустим, ошибаюсь. И все равно нужны и другие перемены. В Городе не осталось никого, кто бы не понимал, что наша жизнь под угрозой. Мы крадемся по земле исподтишка, как воры, и тем самым лишь умножаем угрозу. Пришла пора, наконец, остановиться. - Виктория, ты просто не... - Ты только взгляни на разрушения! Убито тридцать девять детей! А убытков и не сосчитать!.. Неужели ты веришь, что мы способны уцелеть, если местные будут нападать на нас снова и снова? - Все улеглось. Мы контролируем обстановку. Она покачала головой. - Не так уж важно, как обстоит дело сию минуту. Я говорю о перспективе. Все наши беды оттого, что Город перемещается. Это само по себе чревато опасностями. Мы вторгаемся на земли, принадлежащие другим, мы покупаем рабов, чтобы они настилали рельсы, мы вымениваем женщин и заставляем их спать с людьми, едва им знакомыми. И все ради того, чтобы Город двигался, двигался, двигался... - Город не может остановиться, - заявил я. - Вот-вот! Ты уже стал частью системы. Всегда одно и то же, всегда это тусклое, сухое заявление, и никто даже не пытается взглянуть на вещи шире. Город должен перемещаться, Город должен перемещаться... Почему? Разве движение может быть аксиомой? - Это аксиома, Виктория. Мне известно, что будет, если Город остановится. - И что же такое будет? - Город будет разрушен, и мы все погибнем. - А чем ты это докажешь? - Ничем. Но мне известно, что это так. - Убеждена, что ты заблуждаешься, - ответила Виктория. - И не я одна. Буквально вчера и позавчера я слышала, и не раз, как о том же говорили другие. Люди умеют думать сами, без подсказки. Они побывали за Городом, осмотрелись вокруг. Мы жили бы в мире и покое, если бы не риск, который мы навлекаем на себя сами. - Но послушай, - вставил я, - зачем нам рассуждать о таких общих проблемах? Я хотел поговорить о нас с тобой. - Одно вытекает от другого. То, что случилось с нами, неразрывно связано с обычаям Города. Не будь ты гильдиером, мы с тобой могли бы ладить и по сей день. - Как ты думаешь, есть еще хоть какая-нибудь надежда?.. - А ты бы хотел? - Не уверен, - честно признался я. - Это попросту немыслимо. Для меня, по крайней мере. Я не могу примирить свои убеждения с твоим образом мыслей. Мы ведь пробовали, но система разъединила нас. И кроме того, я теперь живу с... - Что-что, а это я знаю. Она бросила на меня пристальный взгляд, и в ее глазах, как в зеркале, я увидел всю глубину пропасти, что пролегла между нами. - Ты во что-нибудь веришь, Гельвард? - Прежде всего в то, что система гильдий, при всех ее недостатках, в основе своей разумна. - И ты хочешь, чтобы мы снова жили вместе? Жили наперекор тому, что наши убеждения исключают друг друга? Из этого просто ничего не получится. Да, мы действительно изменились - не она одна, а мы оба. Она была права: гадать, что могло бы произойти при каких-то иных обстоятельствах, не имело смысла. И не было способа наладить наши отношения. Но я все равно предпринял еще одну попытку, силясь объяснить ей, что для меня все случилось слишком внезапно, подыскивая магические слова, которые хоть отчасти вернули бы нам былое взаимное влечение. По правде говоря, Виктория не осталась равнодушной к моим стараниям, и все же мы, вероятно, пришли к одинаковым выводам, хоть и с противоположных сторон. После разговора с ней мне стало легче, и когда я расстался с бывшей женой и поднялся наверх в кабинет разведчиков, то понял, что последняя из мучивших меня проблем разрешена к обоюдному удовлетворению. 9 На следующий день я отправился на разведку на север в паре с Блейном, и этот день знаменовал собой начало длительного периода в истории Города, вернувшего нам всем уверенность в своей безопасности и вместе с тем внесшего в нашу жизнь коренные перемены. Я наблюдал за этим процессом как бы в замедленной съемке: мое собственное восприятие времени искажалось частыми отлучками на север. По опыту я установил, что милях в двадцати на север от оптимума мой день равен всего-навсего часу городского времени. Но до поры я старался следить за развитием событий в Городе, посещая все заседания Совета навигаторов, на какие только успевал. Размеренность городской жизни - основная ее отличительная черта, поразившая меня, едва я вышел из яслей, - восстановилась быстрее всяких ожиданий. Туземцы на нас больше не нападали, хотя один из стражников, посланных в разведку, был захвачен ими в плен и убит. Вскоре после этого руководители гильдии стражников оповестили, что противник рассеялся и последние группы "мартышек" разбрелись по своим деревням. Правда, военное положение сохранялось еще долгое время, а точнее сказать, никогда уже не отменялось официально, но мало-помалу гильдиеры, мобилизованные в стражу, стали возвращаться к своей основной работе. Как я узнал еще на том, первом для меня заседании Совета, принципы движения Города были изменены. Движенцы сумели преодолеть начальные неполадки и с помощью хитроумной системы сменных канатов перевели Город на режим непрерывного перемещения. В конце концов, одна десятая мили в день - не бог весть какое большое расстояние, и спустя недолгий срок Город очутился на точке оптимума. Это, в свою очередь, повлекло за собой небывалую свободу выбора дальнейших маршрутов. Стало возможным обходить препятствия, отклоняясь от строго северного направления, если надо, на многие мили в сторону. К тому же рельеф был в общем и целом выгодным для нас. Как и следовало из докладов, представленных мной и другими разведчиками, местность постепенно понижалась, встречные уклоны попадались все реже. Правда, частенько приходилось пересекать реки - в этом районе их было больше, чем хотелось бы навигаторам, - и мостостроители не сидели без дела. Но, поскольку Город вышел на точку оптимума и при желании мог перемещаться быстрее, чем двигалась почва, оставалось довольно времени и на то, чтобы принять наилучшее решение, и на то, чтобы возвести прочный мост. Хоть и не без колебаний, Город вернулся к практике меновой торговли. Меновщики сделали выводы из печального опыта прошлого и вели переговоры скрупулезно, как никогда ранее. За наемный труд - нужда в нем все же не отпала - Город платил с подкупающей щедростью и старался как можно дольше не выменивать новых женщин. Регулярно посещая заседания Совета, я был хорошо осведомлен обо всем. Семнадцать переселенных женщин, что остались с нами после первых атак, по-прежнему не выражали ни малейшего желания вернуться домой. Но мальчики среди новорожденных по-прежнему преобладали, и многие гильдиеры настаивали на "притоке свежей крови". Как, почему возникало неравенство в распределении полов, никто не ведал, однако факты - упрямая вещь. За последние несколько миль разрешились от бремени три женщины из семнадцати, и все трое новорожденных оказались мальчиками. Высказывалась догадка, что вероятность появления на свет мужского потомства прямо пропорциональна времени, проведенному переселенками в стенах Города. И опять-таки никто не понимал почему. По недавним данным среди детей младшего возраста - до ста пятидесяти миль - насчитывалось семьдесят шесть мальчиков и только четырнадцать девочек. Диспропорция неуклонно возрастала, прибавилось и приверженцев "теории свежей крови", и наконец меновщики получили приказ вступить в переговоры со старейшинами попутных поселений. Именно этот приказ и оказался лакмусовой бумажкой, выявившим необратимость происшедших в Городе перемен. Политика "открытых дверей" неизбежно повела к тому, что разрешение посещать заседания Совета в качестве зрителей было распространено и на негильдиеров, и не произошло и часа после голосования, как распоряжение набрать новых переселенок стало известно всем и каждому и послышались голоса протеста. Тем не менее Совет оставил распоряжение в силе. Как я уже говорил, путейцы вновь использовали наемный труд, пусть и в меньшей мере, чем когда-то, - однако и в путевых бригадах и на протяжке канатов хватало коренных горожан. Неучей, не имевших представления о работе гильдиеров вне Города, можно считать, не осталось совсем, хотя общая осведомленность об особенностях окружающего мира была по-прежнему невысока. И вот однажды на очередном заседании я впервые услышал о терминаторах. Мне пояснили, что так называют себя люди, возражающие против перемещения Города на север и требующие остановить его. Терминаторы не проявляли излишней воинственности и не предпринимали пока активных действий, но пользовались среди негильдиеров довольно широкой поддержкой. Совет решил разработать программу просветительных мероприятий, которая разъяснила бы настоятельную необходимость неустанного перемещения. Но на следующем же заседании произошло неожиданное: в зал ворвалась группа людей и потребовала слова. Я не очень-то удивился, когда увидел среди возмутителей спокойствия свою бывшую жену. После бурного спора навигаторы вызвали на подмогу стражников, и заседание было закрыто. Происшествие, как ни странно, лишь сыграло терминаторам на руку. Заседания Совета стали вновь закрытыми для широкой публики. Расслоение среди негильдиеров углублялось день ото дня. Терминаторы снискали себе популярность, хоть реальной власти и не приобрели. Затем один за другим последовали неприятные сюрпризы. То при загадочных обстоятельствах оказался перерезанным один из канатов, то кто-то пытался выступить перед наемными рабочими, убеждая их разойтись по своим деревням... но в общем-то терминаторы были для Совета не более чем досадной занозой. Просветительная программа пользовалась успехом. Был прочитан курс лекций о странностях и опасностях опрокинутого мира, и на посещаемость жаловаться не приходилось. Знак четыреххвостой гиперболы был утвержден в качестве эмблемы Города, и гильдиеры стали носить его на груди как украшение и отличительный знак. Не знаю, все ли поняли на лекциях рядовые наши сограждане, но нечаянно услышанные разговоры на эту тему убедили меня, что влияние терминаторов доверия к лекторам не прибавляло. Слишком долго горожан воспитывали в убеждении, что мы живем в мире, во всем подобном Земле, если не на самой Планете Земля. И реальность оказалась слишком жестокой, чтобы безоговорочно принять ее. Они слушали лекторов, им даже казалось, что они понимают услышанное, - но терминаторы-то взывали не к разуму, а к чувствам... И все-таки несмотря ни на что Город продолжал медленно продвигаться вперед. В недолгие часы досуга я предавался мыслям о его судьбе, судьбе пылинки, занесенной на поверхность огромного чуждого мира, искорки жизни из одной вселенной, которая напрягает все свои силы, чтобы не угаснуть в другой. Передо мной вставала страшная картина: полный людей жалкий городишко, прилепившийся на сорокапятиградусной крутизне, пытается удержаться там на трех-четырех ниточках ветхих канатов. С возвращением Города к более или менее размеренному существованию разведка будущего превратилась в рутинную процедуру. Местность к северу от Города была поделена нами на секторы по пять градусов с общей вершиной в точке оптимума. Как правило, Город избегал маршрутов, отклоняющихся от направления строго на север более чем на пятнадцать градусов, однако теперь благоприобретенные скоростные качества придали ему большую маневренность и позволили выбирать самый удобный маршрут независимо от величины отклонения. Мало того, что при разведке мы следовали раз и навсегда заведенному шаблону, сам по себе и шаблон этот был очень несложен. Мы разъезжались по своим секторам в одиночку или парами и представляли навигаторам исчерпывающие отчеты. Нас не ограничивали временем. Все чаще и чаще в поездках на север меня охватывало ощущение полнейшей свободы, и, по словам Блейна, это была болезнь, общая для всей гильдии. Какой прок был спешить, торопиться обратно, если целый день, праздно проведенный где-нибудь у реки, обходился на поверку в десять-пятнадцать минут по городским часам? Но за время, проведенное на севере, приходилось платить; цена казалась несущественной, но лишь до тех пор, пока я не заметил последствий на себе. Любой день, самый праздный, был тем не менее днем моей жизни. За пятьдесят дней я старел, как если бы прожил в Городе пять миль, тогда как в Городе мои пять миль составляли каких-то четыре дня. Поначалу я не обращал на это внимания: с точки зрения горожан, мы возвращались чуть ли не поминутно, и я не улавливал разницы между собой и ими. Но шли дни за днями, и все, кого я знал: Виктория, Джейз, Мальчускин, - казалось, не изменялись вовсе, а о себе, заглянув в зеркало, я сказать этого уже не мог. Связывать свою судьбу с какой-либо женщиной мне не хотелось. Виктория заметила как-то, что обычаи Города разорвут любую привязанность, и это ее замечание с каждым днем представлялось мне все более здравым. Когда в Город доставили новых переселенок, мне, как и другим холостякам, предложили выбрать себе подругу. Мне приглянулась девушка по имени Дорита, и вскоре нам с ней выделили комнату. Общего между нами было немного, но ее попытки говорить по-английски представлялись мне просто восхитительными, да и я ей был как будто небезразличен. Вскоре она уже ожидала ребенка. Мы виделись после каждой моей поездки на север. И как медленно, как невероятно медленно - в моем восприятии развивалась беременность. Но вот черепашьи темпы движения Города раздражали меня сверх всякой меры. По моей субъективной оценке прошло уже сто пятьдесят, а может, и двести миль с тех пор, как я стал полноправным гильдиером, однако на южном горизонте все еще высились те самые холмы, которые Город преодолел вскоре после ночной атаки. Я подал ходатайство о временном переводе в другую гильдию: как ни блаженны были ленивые деньки в будущем, я вдруг почувствовал, что время скользит мимо, словно вода меж пальцев. Десятка два миль я сотрудничал с движенцами, и именно в этот период Дорита родила близнецов - мальчика и девочку. Мы отпраздновали событие, как полагается, но тут я понял, что городская жизнь мне тоже не в радость. Я работал с Джейзом, который некогда был на несколько миль старше меня. Теперь он оказался гораздо моложе, и у нас не осталось общих интересов. Вскоре после рождения близнецов Дорита покинула Город, а я вернулся к коллегам-разведчикам. Так же как и те из них, кого я помнил с детства и кого встречал в ученичестве, я стал ощущать себя чужим в Городе. Лучше всего я чувствовал себя теперь в одиночестве, упивался часами, украденными у Города на севере, и ежился, попав в теснину городских стен. Во мне заново пробудилась любовь к рисованию, но я никому о ней не говорил. Быстро и тем не менее добросовестно справившись с очередным заданием, я разъезжал по лесам и долам будущего, делая зарисовки и силясь передать на бумаге душу мест, где время почти замерло. Я наблюдал за Городом издали, и он казался мне теперь чуждым не только этому миру, но и мне самому. Миля за милей Город тащился вперед и вперед, не находя нигде, да и не ища покоя.  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  1 Женщина замерла в дверном проеме церкви, внимательно наблюдая за разговором на противоположной стороне площади. За ее спиной священник с двумя помощниками усердно трудились, стараясь восстановить гипсовый лик девы Марии. Из церкви тянуло прохладой; несмотря на просевшую крышу, там было чисто и тихо. Женщина сознавала, что ей здесь не место, но какой-то инстинкт толкнул ее сюда в ту же минуту, как на площади появились два незнакомца. Сейчас они терпеливо втолковывали что-то Луису Карвальо, самозваному сельскому старейшине, и десятку других мужчин. В иные времена главенство в общине, естественно, принадлежало бы священнику, но отец Дос Сантос, как и она, чувствовал себя здесь новичком. Незнакомцы въехали в селение верхом со стороны высохшего ручья, и теперь их лошади лениво пощипывали травку. А разговор на площади все продолжался - женщина была слишком далеко, чтобы расслышать, о чем беседа, но ей показалось, что речь идет о сделке. Селяне старались не выказывать особой заинтересованности, но разговорились против обыкновения, и она-то знала, что не будь у них какой-то корысти, они давно уже разошлись бы по домам. Однако ее внимание занимали двое неизвестных. С первого взгляда было очевидно, что они не местные. Внешне они разительно отличались от селян: они носили черные накидки, хорошо пригнанные брюки и высокие кожаные ботинки. Их лошади были неплохо ухожены и оседланы, и хотя каждая, помимо седоков, несла большой вьюк с каким-то снаряжением, ни одна не понурилась и не упала от усталости. Местные лошади такой выносливостью обычно не отличались. Любопытство все же оттеснило осторожность, и она шагнула из тени вперед, надеясь что-нибудь узнать. И именно в этот момент переговоры, по-видимому, завершились: селяне разбрелись, а незнакомцы, вернувшись к своим лошадям, вскочили в седла и умчались в том же направлении, откуда появились. Ей осталось лишь, досадуя, проводить их взглядом. Когда они скрылись за деревьями, уцелевшими по берегам высохшего ручья, женщина выскочила на площадь, проскользнула между строениями и взбежала на холм, невысокий, но крутой. Спустя мгновение она увидела всадников на пустоши за околицей. Натянув поводья, они остановились там, видно, чтобы посовещаться, но то и дело оглядывались назад. Она старалась не попасться им на глаза, прячась в кустарнике. Внезапно один из всадников приветственно вскинул руку и, развернув лошадь, пустил ее галопом в сторону дальних высоких холмов. Второй не спеша двинулся в противоположную сторону, его лошадь шла легкой, ленивой рысцой. Вернувшись в селение, женщина разыскала Луиса. - Что им надо было? - спросила она без обиняков. - Просили дать им людей. Им нужны люди для какой-то работы. - И вы согласились? Луис замялся. - Сказали, что вернутся завтра. - А чем заплатят? - Хлебом. Гляди-ка... Старейшина протянул ей кусок хлеба. Она бережно приняла его на ладонь - хлеб был темный, но свежий и душистый. - Откуда они его взяли? Луис пожал плечами. - И у них есть еще другая еда. Какая-то особенная. - А ее они не дали? - Пока нет. Женщина нахмурилась, мучительно размышляя, что же это за люди и откуда они взялись. - Больше они ничего не предлагали? - Предлагали. Вот. - Он показал ей небольшой мешочек. Она развязала тесемки - внутри оказался белый кристаллический порошок без запаха. - Они сказали, чтобы мы посыпали этим землю и соберем большой урожай. - И много у них такого порошка? - Сколько угодно. Она вернула мешочек Луису и поспешила обратно в церковь. Обменявшись несколькими фразами с отцом Дос Сантосом, она бросилась на конюшню и, оседлав свою лошадь, выехала из селения по сухому руслу в ту сторону, куда отправился второй незнакомец. 2 За околицей тянулась пустошь, кое-где поросшая кустарником и низкорослыми деревцами. Минут пять спустя женщина завидела впереди всадника - тот неспешно ехал к лесу, темневшему вдали. За лесом - это ей уже было известно - протекала река, а за рекой начинались новые холмы. Она старалась не приближаться к незнакомцу - не хватало только, чтобы он заметил ее раньше, чем она выяснит, куда он держит путь. Как только всадник достиг опушки, она потеряла его из виду и спешилась. Ведя лошадь под уздцы, она настороженно вглядывалась и вслушивалась в полутьму леса: не выдаст ли себя тот человек движением или звуком? Но различила, и то не вдруг, лишь журчание воды: река за лесом в разгар лета обмелела и перекатывалась по камушкам. Сначала она увидела чужую лошадь, привязанную под деревом. Она тут же остановилась и, привязав свою, крадучись двинулась дальше. Под деревьями было сумрачно и душно, и она ощутила, что вся в пыли после погони. Что заставило ее броситься вдогонку за этим человеком? Даже ребенку ясно, что это рискованно. Но незнакомцы держались со спокойным достоинством и явились в селение явно с мирной, хотя и таинственной миссией... На опушку у реки женщина вышла едва ли не на цыпочках. И застыла, глядя с пологого берега вниз на воду. Да, незнакомец был здесь, но вел себя как-то непонятно. Сбросив накидку и ботинки подле сложенного кучкой снаряжения, он забрел в воду по щиколотку и наслаждался прохладой, по-мальчишески дрыгая ногами и вздымая тучи сверкающих брызг. Потом он наклонился и, зачерпнув воды в ладони, окатил себе лицо и шею. А еще через минуту, выбравшись из воды, подошел к оставленному на берегу снаряжению и достал из черной кожаной сумки портативную видеокамеру. Закинув ремень на плечо, соединил сумку и камеру коротким проводом в яркой, вероятно, пластмассовой оболочке. Потом задумался, покрутил какую-то ручку и, опять спрятав камеру, развернул прежде скатанную в рулон бумагу. Долго в задумчивости разглядывал расстеленный на траве лист и, вновь подхватив камеру, вернулся к воде. Не спеша, точно рассчитанным движением он поднял объектив и начал снимать: местность вверх по течению, затем противоположный берег, затем - женщина сжалась от испуга - нацелил камеру прямо на нее. Она невольно пригнулась, но по отсутствию реакции с его стороны поняла, что он ее не заметил. Когда она рискнула выглянуть из своего укрытия, камера была направлена вниз по течению реки. Вновь вернувшись к листу бумаги, он с величайшей аккуратностью что-то пометил на ней. Потом осторожно уложил камеру обратно в сумку, скатал рулон и опять водворил все в общую кучу. Потянувшись и как бы сызнова впав в апатию, он уселся на берегу, погрузив ноги в воду. Еще мгновение, и он откинулся на спину, закрыв глаза. Теперь она могла рассмотреть его. Вид у него в самом деле был безобидный. Крупный, мускулистый, лицо и руки покрыты ровным загаром. Грива светло-каштановых волос, пожалуй, длинноватых - не мешало бы постричь. Борода. Ему было, на ее взгляд, лет тридцать пять, и он казался моложавым и привлекательным. Насколько она могла судить, это был мужественный, закаленный человек, не утративший мальчишеской способности ценить простые человеческие радости, вроде прохладной воды в безжалостно знойный день. Над ним кружились мухи, и он изредка отгонял их ленивым взмахом руки. Поколебавшись еще немного, женщина выбралась из своего укрытия и почти скатилась с берега, послав вниз небольшую лавину камушков и песка. Реакцией он обладал молниеносной. Мгновенно сел, обернулся, вскочил на ноги. Но ему не повезло - движение оказалось слишком резким для взрыхленной почвы и он упал ничком, опять вспенив воду ногами. Она не смогла удержаться от смеха. Он тут же вскочил, метнулся к своему снаряжению - и в руках у него появилось ружье. Смех замер... но он не поднял ружья. Он произнес какую-то фразу по-испански, однако его испанский был так плох, что она ничего не поняла. Да и сама она знала по-испански лишь несколько слов и ответила на местном наречии: - Простите, я не хотела смеяться... Он непонимающе качнул головой и смерил ее внимательным взглядом. Она развела руки в стороны, показывая, что безоружна, и улыбнулась. Он вроде бы успокоился и отложил ружье. Снова попытался заговорить с ней на своем кошмарном испанском - и вдруг пробормотал что-то себе под нос явно по-английски. - Вы знаете английский? - удивилась она. - Да. А вы? - С детства. - Она опять рассмеялась и предложила: - А что если я присоединюсь к вам? Она имела в виду реку и пояснила свои намерения жестом - но он словно онемел, уставившись на незваную гостью с тупым изумлением. Она сбросила туфли и вошла в воду, подобрав подол. Вода оказалась обжигающе холодной, пальцы ног свело судорога - и все же ощущение было приятным. Она присела на бережке, оставив ноги в воде. Он приблизился и сел рядом. - Простите, что схватился за ружье. Вы меня испугали. - А вы не сердитесь на меня за вторжение? Вы так блаженствовали, что мне стало завидно. - По-моему, в такой жаркий день лучше ничего не придумаешь... Они сидели, уставясь в воду. Водная рябь искажала очертания ног. - Как вас зовут? - поинтересовалась она. - Гельвард. - Гельвард? - она повторила непривычное имя, будто пробуя его на вкус. - Это что, фамилия? - Нет. Если полностью, то меня зовут Гельвард Манн. А вас? - Элизабет. Элизабет Хан. Я не люблю, когда меня называют Элизабет. - Очень жаль. Она вскинула на него глаза, удивленная странным ответом, но он был, по-видимому, совершенно серьезен. Непонятным оставался и его акцент: он безусловно не был уроженцем здешних мест, говорил по-английски свободно, без усилий, но все его гласные звучали как-то необычно. - Откуда вы? - спросила она. - Тут неподалеку, - ответил он невпопад и неожиданно встал. - Извините, мне надо напоить лошадь... Взбираясь на берег, он вновь оступился, но на этот раз она удержалась от смеха. Он направился прямо к опушке, даже не подходя к куче снаряжения и оставив безнадзорным ружье. Правда, один раз он оглянулся через плечо, но Элизабет отвела глаза. Вскоре он вышел из леса, ведя в поводу обеих лошадей. Пришлось встать и помочь ему спустить их к воде. Очутившись между двумя животными, она не удержалась и потрепала лошадь Гельварда по холке. - Хороша лошадка, - похвалила она. - Это ваша? - Ну, не совсем моя. Просто я предпочитаю ее другим. - А как ее зовут? - Ее... я не давал ей имени. А разве надо? - Нет, это не обязательно. У моей вот тоже нет определенной клички. - Мне нравится ездить верхом, - внезапно признался он. - Самая приятная особенность моей профессии. - Не считая возможности шлепать босиком по воде. Чем вы вообще занимаетесь? - Я... на это трудно ответить в двух словах. А вы? - Я медицинская сестра... Во всяком случае согласно диплому. А на деле за что только не приходится браться! - У нас тоже ест медицинские сестры, - заявил он. - Там, где я живу. Она взглянула на Гельварда с новым интересом. - Это где же? - В Городе. Отсюда на юг. - Как он называется? - Земля. Но мы чаще всего называем его просто Город. Элизабет нерешительно улыбнулась, не уверенная, что правильно расслышала название. - Расскажите не про свой город. Он покачал головой. Лошади напились и теперь обнюхивали друг друга. - Мне пора ехать. Он поспешил к куче снаряжения и принялся второпях навьючивать лошадь. Элизабет с недоумением следила за ним. Кое-как распихав снаряжение по седельным сумкам, он повернул лошадь и вывел ее на берег. На самой опушке леса он оглянулся. - Извините меня. Я, наверное, кажусь вам грубияном. Все дело... все потому, что вы так не похожи на остальных. - На остальных? - На жителей этих мест. - Это что, плохо? - Нет, конечно. - Он обвел взглядом оба берега, словно надеялся найти там повод задержаться. И вдруг вообще раздумал уезжать и привязал лошадь к первому же дереву. - Могу я попросить вас об одном одолжении? - Разумеется. - Вы не будете возражать... Не позволите ли мне нарисовать вас? - Нарисовать?.. - Ну да... Я сделаю беглый набросок. Боюсь, я не слишком хороший художник, не очень-то опытный. Но когда я бываю здесь, на севере, я люблю делать зарисовки того, что вижу. - Именно этим вы и занимались, когда я подошла к вам? - Да нет. То была карта. А я имею в виду зарисовки, настоящие зарисовки. - Будь по-вашему... Вы хотите, чтобы я позировала? Он порылся в одной из седельных сумок и извлек на свет пачку разношерстных листков. Элизабет успела заметить, что на каждом листе был какой-то карандашный рисунок. - Нет, нет. Просто оставайтесь там, где стоите. Только повернитесь чуть иначе, пожалуйста... ближе к лошади. Гельвард присел на берегу, пристроив листки на коленях. Элизабет была сбита с толку неожиданным поворотом событий и даже как-то оробела, что вообще-то было ей отнюдь не свойственно. Мужчина время от времени бросал на нее цепкие взгляды. Чтобы лошадь не беспокоилась, Элизабет обняла ее снизу за шею. - Вы не можете держаться прямее? - вдруг спросил Гельвард. - Повернитесь ко мне... вот так... Элизабет оробела еще больше - и внезапно поняла, что ей навязали неестественную, крайне неудобную позу. Он