возникла. Чем бы воспользоваться? Чарли оглядел банки с маслом, антифризом, лампочки и другую дребедень. В гараже был ящик с инструментами. Динамометром можно проломить голову, но вряд ли он успеет добежать до гаража. Чарли вспомнил о боковой двери, на миг замешкался, обдумывая дальнейшие действия, и выскочил наружу. Тедди медленно приближался к конторе, спрятав руку с пистолетом в карман. Другую руку он старался держать за спиной, но волосы слиплись на мокром лбу, и приходилось все время отбрасывать их назад. Тедди прекрасно себя чувствовал, и не только благодаря пистолету. Он понимал, на что намекал этот деревенский парень, и знал, что справиться с ним не составит труда. Виски подстегнуло мысль. Идти за сдачей в контору не было нужды: деньги у парня в кармане. Чертов сыщик! Вычислил, что Тедди сбил эту Татл! Ну, и что с того? Пошла она. Только ненормальные бродят ночью по проезжей дороге. Он ведь не нарочно ее задавил. Он даже не помнит этого. Ясное дело, не виноват. Но этот парень забрал его ключи. Эх, несдобровать ему. Тедди медленно открыл дверь, которая даже не скрипнула, но в конторе было пусто. Дело дрянь. Прикрыв дверь спиной, Тедди опасливо вошел внутрь. Если парень успел позвонить и сбежал с ключами, пиши пропало. Тедди уставился на дверь мастерской. Если парень там, все утрясется наилучшим образом. Игра закончится. Тедди достал пистолет, вскинул его и принялся медленно протискиваться в дверь. Парень сидел на ящике с инструментом на подъемнике, в двух метрах от пола, между зеленым "рэмблером" и красным буксиром. Тедди невольно взглянул на руки парня. Они были сложены на коленях. Ключи от "понтиака" валялись на грязном скользком полу перед подъемником. Снаружи послышался шелест покрышек, кто-то въезжал на заправку. Странно, но парень отреагировал на это так же, как Тедди. Словно его некстати оторвали от дел. Надо побыстрее расправиться с ним, а там -- будь что будет. Вдруг парень напрягся, хотя выражение его лица не изменилось. Послышался громкий пронзительный свист. В последнее мгновение Тедди понял, что на него наваливается доберман. Он успел лишь повернуть голову, невольно подставив шею, в которую впились собачьи зубы. Прежде чем пес сбил его с ног, Тедди изловчился выстрелить, и доберман с визгом ударился о борт "рэмблера". А потом наступила темнота, и столь неудачно начавшееся путешествие Тедди завершилось. Шериф Пулз поднял с пола разбрызгиватель и протянул его помощнику. Тот подал начальнику бутылку содовой воды. Глотнув, шериф отошел в сторонку, чтобы пропустить носилки с телом Тедди. Чарли уже целый час молча сидел за столом. -- Извини, что мне пришлось пристрелить собаку, -- сказал ему шериф. -- Знай я, что этот парень уже мертв, нипочем не убил бы ее. -- Я понимаю. Шериф протянул Чарли бутылку "спрайта", но тот покачал головой. Пулз подошел к настенному календарю и принялся рассматривать фотографию миловидной девицы. -- Я приехал сюда, -- продолжал он, -- когда хорошенько обмозговал наш с тобой телефонный разговор. Уж очень мне запомнились твои слова. Не о красных грузовиках, а о твоей собственной машине. Ты сказал, что она зеленая и уже два дня висит на подъемнике. Все верно: я только что видел ее в гараже. Теперь ко всем поломкам добавилась еще дырка от пули. Но ведь ты живешь один, Чарли, и машина у тебя одна. Как же ты добирался на работу и с работы? Да вчера еще ездил в больницу проведать Джину. Но ты так и не сказал мне, на чем ехал в ту ночь, когда была сбита девушка. Потом меня осенило: ты работаешь в гараже, там есть и другие машины. Я позвонил Снайдеру, и он сказал, что разрешил тебе брать красный тягач. Чарли молчал. -- Сегодня ты действительно весь день чинил машину, только не "рэмблер", а тягач. Я обратил внимание, ты уже выправил и зашлифовал вмятину, но мне придется забрать тягач с собой: вдруг какие следы остались. Жаль, что я вынужден так обойтись со Снайдером, ну да делать нечего. Возможно, ты оставил немного краски, чтобы пришабрить к машине того парня? Ведь ты ненавидел девушку, Чарли? В прошлом году она бросила тебя, и с тех пор ты ждал удобного случая, правда? Вдруг у Пулза екнуло сердце: взгляд Чарли заставил его снова посмотреть на календарь с девицей. -- Ты очень удачно выбрал жертву. Не представляешь, что мы нашли у него в багажнике. Эх, если бы я не подоспел вовремя... -- Мне все равно, -- ответил Чарли. Пулз встал, кивнул помощникам и вышел на улицу. Что ж, полицию штата ждет большая работа. Две смерти, одна -- в результате хладнокровного убийства. Захват марихуаны. У Пулза никогда не было такого крупного дела. Скорее всего, следующее письмо от губернатора вполне можно будет повесить на стену. Перевела с англ. Л. Соколова Джонатан Крейг. "Тихая комната" --------------------------------------------------------------- © Джонатан Крейг © Перевел с английского А. Шаров (sharov@postman.ru) --------------------------------------------------------------- Сержант Карл Стритер проживал в скромном домике на Эшленд-авеню, неизменно носил скромные темно-серые костюмы и уже пятый год ездил на скромном "плимуте". Зато в многочисленных банковских сейфах по всему городу у него лежало почти пятьдесят тысяч долларов. Наблюдая, как его дочь Джинни убирает со стола после обеда, Стритер вспоминал об этих деньгах. Он никогда не уставал любоваться своей девочкой, которой только что исполнилось шестнадцать, но которая уже была писаной красавицей, а совсем недавно стал замечать в ней женственность и изящество движений -- все то, против чего не смог устоять, когда повстречал ее мать. Мысль о жене омрачила радостное мгновение, и Стритер нахмурился. Какое счастье, что барбара уехала на несколько недель. Но в понедельник она возвратится с побережья, и опять начнутся придирки, грызня, вечное недовольство всем на свете. "Невозможно, -- в десятитысячный, наверное, раз подумал сержант. -- Невозможно, чтобы женщина, бывшая некогда почти такой же изящной и милой, как Джинни, превратилась в центнер бесформенной хнычущей плоти". -- Еще кофе, пап? -- спросила Джинни. Стритер отодвинулся от стола и встал. -- Нет, -- ответил он. -- Пожалуй, пора отправляться, если я хочу успеть в участок к семи. -- К семи? Я-то думала, смена начинается в восемь. -- Так и есть. Но сегодня у меня еще пара дел. -- Когда вернешься? -- Не знаю. Но уж никак не раньше трех утра. Нам сейчас малость нехватает людей. -- Ты слишком много работаешь, пап. -- Возможно, -- он улыбнулся дочери и отправился в прихожую за шляпой. "Еще несеолько месяцев, -- думал сержант. -- Самое большее -- полгода, и я смогу пристроить Джинни в хороший колледж, бросить Барбару и послать подальше начальство". Солли Крейтон ждала его в баре "Преисподняя". Стритер сел, и она толкнула через стол сложенный лист бумаги. -- Ну, как поживает единственная дама восемнадцатого участка? -- Давай без сюсюканий, -- с прищуром взглянув на него, ответила Солли. -- Вот список, который нам дала та девка вчера вечером. Стритер сунул список в карман, даже не посмотрев на него. -- Ты их уже проверила? -- Как всегда. Деньги водятся только у двоих, я там пометила. Один -- зубной врач, второй -- владелец бара на Саммит. -- Она взяла кружку пива и, не сводя глаз с сержанта, отпила глоток. -- У нас кое-что изменилось, Карл, -- сказала Солли, и ее костлявая угловатая физиономия напряглась. -- Отныне и впредь я буду забирать половину. -- Мы уже это обсуждали. -- И сегодня обсуждаем в последний раз. Половина, Карл. -- На мне -- и риск, и вся грязная работа, -- он усмехнулся, -- а ты требуешь себе половину. Так не годится. -- Иначе я выйду из игры, -- она положила рядом с кружкой четвертак и встала. -- Покумекай, сержант. В участке найдутся и другие ребята с кулаками, вполне способные хорошенько тряхнуть парня. Либо ты отдаешь мне половину, либо я нахожу нового партнера. -- Солли широким, почти мужским шагом двинулась к двери. Стритер растопырил пальцы и прижал ладонь к столу, стараясь подавить ярость, от которой -- он знал это наверное -- ему не будет никакого проку. С минуту сержант созерцал шершавые, исцарапанные костяшки пальцев и думал: "Господи, даже если это будет стоить мне жизни, я все равно вышибу этой бабе десяток ее желтых зубов и заставлю проглотить их". Черт, ведь он сам обучил ее премудростям мастерства. Показал, как стращать несовершеннолетних цыпочек, как внушать им, что надо принять правила игры, если они не хотят просидеть за решеткой до конца дней. Надоумил, как оставлять девчонок у себя, не передавая в отдел по работе с малолетками, как высасывать их досуха. Он сжал правую руку в кулак. Грубые неровные костяшки пальцев побелели. Чертова баба! Что-то ее жадность одолела. Пятьдесят процентов! Ну и ну! Спустя двадцать минут Стритер отметился в участке и был назначен в патруль. Остановившись перед запрещающим стоянку знаком, он вытащил из кармана полученный от Солли список. Злость немного улеглась. Да и то сказать, ни один легавый никогда не попадал на такую хорошую должность. Уж это Стритер понимал. В первый раз ему повезло, когда в управлении создали отдел нравов, куда сержант был принят "живцом". Второй удачей оказался перевод в восемнадцатый участок Солли Крейтон. В первый же день, едва обменявшись с ней десятком слов, Стритер понял: вот та девица, которая поможет ему осуществить задуманное. И за три года одиноких ночных дежурств он загрузил в свои банковские ящики почти пятьдесят тысяч. Стритер закурил сигарету и взглянул на список. Солли отметила две фамилии. Надо полагать, с владельцем бара повезет вернее. Второй, зубной врач, жил на дальней окраине. Кроме того, Стритер уже давно усвоил, что на рабочем месте брать человека в оборот сподручнее. Тогда на твоей стороне мощные психологические рычаги, особенно если парень -- настоящий профессионал. Запомнив адрес бара, сержант тронул патрульную машину, отъехал от бордюра и пустился в путь. Толпа посетителей, забегавших пообедать, уже схлынула, а любители пива пока не появились, и Стритер оказался у длинной стойки в полном одиночестве. Бармен был тощим белобрысым хлюпиком лет тридцати пяти. Сержант потребовал пива, получил кружку и сообщил: -- Мне нужен Джонни Кейб. Бармен улыбнулся. -- Ваш покорный слуга. Что я могу для вас сделать? -- Вероятно, много чего. Это зависит от обстоятельств. Улыбка бармена потускнела. -- Не понимаю. -- Сейчас поймешь, -- Стритер вытащил бумажник и показал белобрысому свой золотистый жетон. -- Что стряслось? -- спросил Кейб. -- А разве что-то непременно должно стрястись? -- сержант отхлебнул пива и слегка подался к бармену. -- Говорят, вчера ночью ты недурно позабавился. Взгляд Кейба сделался задумчивым. -- Вчера ночью? Вы шутите? Да я выпил пару кружек пива у Эда Рили, и все. -- Ну-ну, -- оборвал его Стритер. -- А потом ты снял девчонку. -- Ну и что? -- Отвел ее к себе домой. -- Что с того? Людей не сажают, если они... -- Еще как сажают. За изнасилование, мой мальчик, тебя можно упрятать на веки вечные. -- Изнасилование? Да вы спятили! Черт, она сама хотела. Это был ее почин. -- Теперь ты заявишь, что она взяла с тебя деньги. -- А как же? Двадцать долларов содрала. -- Чертовски жаль, что деньги пропали, -- посочувствовал Стритер. -- Видишь ли, все равно это изнасилование, и ты влип по уши. Губы Кейба задергались, но он не произнес ни слова. -- Той девчонке всего пятнадцать лет от роду, -- пустился в объяснения Стритер. -- И у нее... -- Пятнадцать? А она сказала, что все девятнадцать! Да и выглядела соответственно! -- Надо было присмотреться позорче. Ей пятнадцать. Стало быть, по закону это -- изнасилование, и не имеет никакого значения, чего она хотела и что ты там себе думал. И взяла ли она с тебя деньги. -- Сержант осклабился. -- Закон гласит, что это изнасилование, а значит, братец, ты погорел. Кейб облизал губы. -- Я вам не верю. -- Бери шляпу, и пошли, -- велел Стритер. -- Вы меня забираете? -- Не за пивом же я сюда пришел. Шевелись. -- Господи, -- залопотал белобрысый, -- господи, офицер, я... -- Нелегко сжиться с такой мыслью, а? -- вкрадчиво спросил Стритер. Лоб Кейба покрылся испариной и заблестел. -- Слушайте, офицер, у меня жена. Самая лучшая женщина на свете. Не знаю, что на меня вчера нашло. Наверное, просто перепил, и... Господи, да я... Стритер медленно покачал головой. -- Хорошо хотя бы, что у тебя нет детей, -- сказал он. -- Как не быть! Целых двое! Одному семь лет, другому девять. А жене... жене скоро опять рожать. Вот почему... Ну, вот почему меня вчера потянуло на сторону. Я.... -- он осекся и закусил нижнюю губу. -- Да, скверно, -- посочувствовал сержант. -- Хуже некуда. Но таков наш мир, парень. У меня у самого ребенок, и я понимаю, каково тебе. -- Но... -- он пожал плечами, -- но я мало что могу для тебя сделать. -- Стритер удрученно покачал головой. -- Когда маленькие люди вроде нас с тобой попадают в беду, это действительно беда. Другое дело -- толстосумы. Иногда им, бывает, удается откупиться. Кейб смерил сержанта долгим взглядом. -- Сколько? -- Да уж немало, -- ответил Стритер. -- Куда больше, чем у тебя есть, Джонни. Так что бери шляпу. -- Кончайте дурачиться. Я спросил, сколько. -- Нельзя забывать, что у тебя жена и дети, -- рассудил сержант. -- Негоже обдирать семейного человека. Скажем, тысчонка. -- Столько я не наскребу. -- Наскребешь. Может, не сразу, но помаленьку наскребешь, -- Стритер опять припал к пивной кружке. -- Сколько у тебя в кассе? -- Сотни три. Да и то лишь потому, что сегодня я должен заплатить работнику. -- Жаль работника, -- ответил сержант. -- Ну что ж, доставай свои три сотни. Через пару недель я вернусь, за это время ты успеешь собрать остальные семь, ведь правда, Джонни? Кейб пошел к кассе и принес деньги. -- Вот, -- сказал он и едва слышно добавил: -- Скотина! Стритер сунул навар в карман и поднялся. -- Спасибо, Джонни, -- молвил он. -- Большое спасибо. Может, дать тебе распику? Чтобы ты не запамятовал об оставшихся семи сотнях. -- Я не забуду, -- пообещал Кейб. -- Боюсь, забудешь, -- с усмешкой ответил сержант. -- Что ж, вот тебе квитанция. -- Он подался вперед, перегнулся через стойку и резко ударил белобрысого кулаком в зубы. Джонни Кейб врезался спиной в полки. Из уголков рта потекли струйки крови. -- Спасибо еще раз, -- сказал Стритер. -- У тебя доброе пиво. Он повернулся, вышел на улицу и сел в патрульную машину. Четыре часа сержант колесил по участку, проверяя, все ли в порядке, и размышляя, как бы усовершенствовать разработанную вместе с Солли систему. Пока эта система хоть и оправдывала себя, но все же оставляла желать лучшего. В полиции служили люди в большинстве своем честные, и Стритер не испытывал к ним ничего, кроме презрения. Но были в подразделении и такие же, как он сам, правда, немного. Они-то его и тревожили. С недавних пор сержант начал подозревать, что двое сослуживцев пошли по его стопам. Если это подтвердится, пиши пропало. Они могут кознями выжить его из отдела нравов и перехватить дело. Впрочем, им вовсе нет нужды заходить так далеко, когда можно попросту дождаться хорошего куша и потребовать долю. Да еще эта Солли... Стритер понимал, что отныне добычу придется делить пополам. Возможно, Солли даже заслуживает этого. Одно он знал наверняка: она научилась нагонять страху на девчонок и делала это лучше, чем любой другой возможный партнер. Однажды Солли на его глазах обработала девицу, и Стритер свято уверовал в ее способности. Солли обхватила рукой шею четырнадцатилетней девочки, зажала, не давая двигаться, и била мокрым полотенцем по животу, пока не забила почти насмерть. Малость оклемавшись, девчонка тотчас заложила Солли всех мужиков, которых подцепила за последние полгода. Насколько помнил Стритер, тот список принес им десять с небольшим тысяч. Трясти развратников -- дело доходное. Подкатив к аптеке, сержант затормозил у бордюра, вошел в телефонную будку и набрал номер Солли.При этом он что-то мурлыкал себе под нос: лежавшие в кармане три сотни Джонни Кейба изрядно подняли ему настроение. -- Это Стритер, -- сказал он, когда Солли сняла трубку. -- Ты занята? -- Вожусь с одной штучкой, -- ответила сообщница. -- Трудный ребенок, честное слово. Взяла ее в баре у Энди, она там норовила подцепить забулдыгу у стойки. -- Говорит что-нибудь? -- спросил сержант. -- Ни слова. Я опять посадила ее в "тихую комнату". -- Как ее зовут? -- Не знаю. В сумочке только губная помада и несколько долларов. -- Солли помолчала. -- Я же говорю: трудный случай. Она не скажет даже, который теперь час. -- Слушай, -- оборвал ее Стритер, -- что-то вечер нынче вялый выдался. Попробуй развязать ей язык, и тогда я, глядишь, сумею получить по одному-двум счетам. -- Неплохая мысль. -- Надеюсь, ты не утратила свои навыки. -- Нет. -- Ну и прекрасно. Действуй, пройдись по брюху полотенцем, это должно сделать ее более разговорчивой. Солли засмеялась. Впервые на его памяти. -- Знаешь, мне как раз пришла охота сотворить что-нибудь эдакое. Может, и попробую. -- Да уж не преминь. Чем раньше ты добудешь имена, тем скорее я разживусь деньгами. -- Не забудь, Карл, отныне и впредь -- пятьдесят процентов. Покатавшись еще часок, Стритер решил узнать, как продвигается общение Солли с неразговорчивой задержанной. Он остановился возле кафе и позвонил в участок. -- Господи, -- услышал сержант, едва успев произнести свое имя, -- мы влипли, Карл. В дрожащем голосе Солли сквозили нотки ужаса. -- Что это значит? -- Это значит, что я перестаралась. Делала все, как ты велел, и... -- Боже мой, Солли, что случилось? -- Кажется, я свернула ей шею. -- Кажется? А поточнее нельзя? Молчание. Потом: -- Да, я сломала ей шею. Карл, я не хотела, но девица вырывалась. Вдруг я услышала хруст, и... Пот на плечах и спине Стритера мгновенно превратился в тонкую ледяную корочку. -- Когда, Солли? Когда это произошло? -- Только что. С минуту назад. -- Ты уверена, что она мертва? -- Мертва или вот-вот окочурится. Несколько секунд назад пульс еще был, но... Все кончено, Карл. Для нас обоих. Господи... -- Слушай, черт тебя дери! -- заорал он. -- Эта девка в чулках? -- Да, но... -- Сними один чулок и повесь ее. У Солли перехватило дыхание. -- Но я не могу... -- Надо! Это единственный выход. Обмотай один конец чулка вокруг ее шеи, поставь стул под трубу парового отопления, влезь на стул вместе с девкой и привяжи второй конец чулка к трубе, а потом отпихни стул и оставь тело болтаться, как будто она сама повесилась. Он стоял, прижав трубку к уху, и тяжело сопел. Наконец Солли сказала: -- Ладно, попробую. -- И побыстрее. Подвесь ее, а сама на несколько минут выйди из комнаты. Потом вернешься к задержанной и увидишь, что она повесилась. Понятно? Начальство крепко взгреет тебя за то, что оставила девку без присмотра и не сняла с нее чулки, но это все, что тебе грозит. Девица ударилась в панику и удавилась, такие вот дела. -- Но, Карл... -- Никаких "но"! Я сейчас приеду. Под рев сирены Стритер домчался до восемнадцатого участка. Он взбежал по ступеням и, задыхаясь, пронесся по коридорам. Добравшись до второго этажа, он почувствовал, что совсем взмок. Стритер заставил себя непринужденной поступью пересечь помещение, приютившее следственный отдел, и выйти в короткий коридор, который вел к "тихой комнате" -- крошечной звуконепроницаемой камере, куда иногда сажали буянов и плакс, чтобы те малость угомонились. Она была обустроена вовсе не как камера пыток, просто люди в дежурке хотели покоя и тишины. Но именно камерой пыток служила "тихая комната" Стритеру и Солли Крейтон, причем довольно часто. Стритер остановился у двери в коридор и нацедил стакан воды из охладителя. Где эта чертова баба? Ей полагается сидеть здесь и убивать время. Она еще не знает, что задержанная повесилась. Сержант огляделся. В комнате сидели только двое следователей, и оба возились с бумагами. В кресле дремал какой-то парень в майке и джинсах, его рука была прикована к подлокотнику. За спиной Стритера послышались шаги и голос Солли: -- Слава богу, ты здесь. Сержант обернулся. Лицо Солли посерело и лоснилось от пота. -- Где тебя носило? -- спросил он. -- В сортире была. У меня вдруг началось расстройство желудка. -- Оно и немудрено. Ладно, пошли, покончим с этим делом. Он зашагал по коридору к "тихой комнате" и отодвинул тяжелый засов. "Проклятая маленькая потаскушка, -- думал сержант. -- Вообразила себя крутой девицей... Что ж, сама напросилась. За что боролась, на то и напоролась". Стритер распахнул дверь и поднял глаза. Тело висевшей на трубе девушке слегка покачивалось. Несколько дюймов в одну сторону, потом в другую. Еле-еле. Он почувствовал, как пол уходит из-под ног. В желудке вдруг вырос шершавый блевотный ком, колени подломились. Стритер сделал шаг вперед, потом еще один. Глаза затуманились, и ему пришлось напрячь их, но это не помогло, и тогда Стритер потер веки рукавом. Висевшее на чулке тело на миг обрело ужасающую четкость очертаний. Даже мертвое, оно сохранило грацию и изящество, которыми Стритер любовался несколько часов назад, когда его дочь убирала со стола после обеда. Но вот лицо, это страшное распухшее лицо... -- Джинни... -- прошептал он. -- Джинни, Джинни... перевел с англ. А. Шаров (sharov@postman.ru) Джон Синклер. Идеальное убийство --------------------------------------------------------------------- © Джон Синклер © Перевел с английского А. Пахотин --------------------------------------------------------------------- 1 Было сыро и холодно, смог висел в воздухе и резал глаза даже в помещении. День был совсем не апрельский. Спускаясь к завтраку, Артур Конвей с грустью признал, что в Лос-Анджелесе погода может угнетать ничуть не меньше, чем в любой другой точке земного шара. Он намеревался провести весь день за городом. Вот-вот должен прийти ответ по поводу двух его последних рассказов, а пока можно расслабиться и побездельничать на свежем воздухе. Странно, но теперь он бывал на улице гораздо меньше, чем когда жил в Нью-Йорке. В Калифорнии никто не ходил пешком, а ходьба была единственной разновидностью физических упражнений, которая доставляла Конвею удовольствие. Но при такой погоде нечего и думать о прогулке, уж лучше посидеть дома с Хелен. Хотя, конечно, придется делать вид, будто он работает. Войдя в столовую, Артур увидел рядом со своим прибором два толстых конверта. Вскрывать их не имело смысла: все было ясно и так. Хелен уже позавтракала и возилась на кухне. Артур понял, что неприятного разговора с ней не избежать. Он возлагал на эти рассказы большие надежды, но и их тоже отвергли. Впрочем, по сравнению с предстоящей семейной сценой это не так уж страшно. -- Ну, что, еще два шедевра возвратились, поджав хвосты? -- Артур не слышал, как Хелен вышла из кухни. Она смотрела на него и на конверты с нескрываемым презрением. -- Кажется, ты был совершенно уверен в этих рассказах? "Гонорара за них хватит, чтобы спокойно писать". Ха-ха! Видишь, даже дешевые журналы не желают печатать твою белиберду. -- Мне очень жаль. Я старался, как мог. -- Старался! -- едко повторила она. -- Да после этих двух рассказов ты и строчки не написал. Впрочем, какая разница? Все равно ты не способен создать ничего путного. -- Но и писать эту дрянь я тоже больше не могу. -- Больше не можешь? А разве когда-нибудь ты мог? Ты собирался выдавать эти писульки до тех пор, пока не заработаешь денег, чтобы спокойно сесть за роман или пьесу. Так ты мне все время твердил, а я верила. Но последнее время ты что-то замолк. Перестал говорить, бросил писать, ты больше не думаешь и даже не живешь. -- Она взяла со стола несколько чашек и пошла на кухню. Артур решил воспользоваться этим и улизнуть. Подхватив газеты, он направился к себе в комнату, открыл дверь, и тут Хелен окликнула его: -- Что мне делать с рукописями? Отнести туда, где им самое место? В уни... Артур захлопнул дверь, чтобы не слышать всего остального. Тут, в своей комнате, он был в безопасности. Сюда Хелен не войдет. Это условие, оговоренное в первые дни их совместной жизни, еще соблюдалось. Они познакомились вскоре после окончания войны и спустя месяц поженились. В те времена трудно было найти жилье, а Хелен требовала трехкомнатную квартиру, чтобы у Артура был "кабинет". В конце концов она изловчилась найти такую и тогда же сама установила для себя правило: не входить в кабинет и даже не стучаться в дверь, если она закрыта. По какой-то неведомой причине она придерживалась этого правила и теперь. В те времена они тоже, бывало, ссорились, в основном из-за того, что Конвей не мог продать очередной рассказ. Хелен называла его лентяем. По ее разумению, он бил баклуши, если проводил за машинкой менее восьми часов в день. После таких ссор обычно наступало исполненное страсти перемирие, и Хелен сожалела о своем поведении, объясняя его тем, что-де связывала с успехом мужа собственные надежды и устремления. Конвей сел за стол, чтобы разобрать записи, но тут взгляд его упал на фотографию. Хелен снялась незадолго до свадьбы, по его просьбе, и карточка всегда стояла на столе. Она занимала много места и уже начинала мешать, но Артур не осмеливался убрать ее, хотя ему не доставляло удовольствия то и дело натыкаться взглядом на жену. Хелен по-прежнему оставалась привлекательной, стройной белокурой женщиной с пытливыми глазами, разве что немного поправилась, а взгляд ее сделался пугающе проницательным. По сути дела, любовь кончилась, хотя вслух об этом не говорилось. Конвей удивлялся, как это Хелен до сих пор не ушла от него. Хотя, в общем-то, причина была ему известна. Придется ждать, пока жена сама порвет с ним. Хелен не из тех женщин, которые позволяют себя бросать. Артур достал из пачки сигарету и посмотрел в зеркало. Мужчина тридцати двух лет, хорошо сложенный, с бледным лицом. Волосы на висках уже начали седеть. Бледность была следствием разочарований и треволнений, которые начались после переезда из Нью-Йорка в Калифорнию. Хотя, помнится, они с Хелен раздражали друг друга еще на Востоке. Это была одна из причин желания Хелен перебраться в Лос-Анджелес. Она считала, что, если Артур побольше будет на свежем воздухе, то и чувствовать себя, а значит, и работать, станет лучше. Но этого не произошло. Когда Конвей предложил один день в неделю вообще ничего не делать, Хелен принялась канючить, и в итоге Артур стал работать еще хуже. Рассказы выходили из-под его пера все реже и были все более вымученными. Брак мало-помалу разваливался. Конвей приучил себя думать, что его сочинения не печатают из-за отсутствия в них хорошей идеи. Он взялся за газеты и снова принялся штудировать разделы уголовной хроники в надежде выудить из них хоть какой-нибудь мало-мальски занимательный сюжет для будущего рассказа. У лос-анджелесских газет, думал Артур, есть одно достоинство: они никогда не подводят. В какое бы скверное положение ты ни угодил, после чтения о всевозможных газетных несчастьях собственные невзгоды и неурядицы покажутся истинным наслаждением. Минувший день оказался самым заурядным. На автостоянке ограбили супружескую пару, в парке отплясывала голая дамочка, официантка пала жертвой сексуального маньяка. Конвей всегда задавался вопросом, а ловит ли полиция этих маньяков? Ему уже начинало казаться, что они составляют изрядную долю населения южной Калифорнии. Жена, пропавшая с автостоянки, обнаружена в мотеле с шестнадцатилетним подростком. Муж требует развода. Конвей не переставал удивляться темпам взросления калифорнийской молодежи. Он затянулся сигаретой и продолжил чтение, когда в голову ему вдруг пришла одна мысль. Он вернулся к только что просмотренной заметке. Случившееся казалось до смешного простым. Под вечер мистер и миссис Йетс отправились за покупками в ближайший магазин. Миссис Йетс осталась в машине на стоянке, а когда ее муж минут через двадцать вышел из магазина, ни жены, ни машины на месте не оказалось. Он добрался до дома, но благоверной не было и там. Наутро мистер Йетс заявил об ее исчезновении в полицию. Минуло трое суток, и тревога мистера Йетса сменилась страхом. Он оказался совершенно не готов принять открывшуюся ему унизительную истину. Как выяснилось, пока миссис Йетс дожидалась мужа, мимо проходил шестнадцатилетний Элвин Канмер, школьник, подрабатывавший в магазине. Элвин поздоровался с миссис Йетс, поскольку не раз обслуживал ее в магазине, они разговорились. Содержание беседы, к сожалению, в статье не излагалось, но завершилась она тем, что Элвин сел в машину и повез миссис Йетс в мотель. Там они сняли номер на сутки и предались любовным утехам. Спустя трое суток, когда они попытались покинуть мотель, не уплатив по счету, дежурный вызвал полицию. Тут и выяснилось, что миссис Йетс разыскивает муж. В конце концов ее возвратили домой. Вместе с миллионом других читателей Конвей тихонько посмеялся над заметкой. Но его заинтересовала не столько сама история, сколько быстрота, с какой исчезла миссис Йетс, неожиданность и непредсказуемость развития событий. Конвей взялся за статью об убийстве официантки. Полиции можно было лишь посочувствовать. Гледис Форд, тридцати девяти лет, разведенная, в десять вечера в субботу ушла с работы. С тех пор ее никто не видел. Об исчезновении Гледис сообщили ее родители. Только в понедельник патрульный полицейский обратил внимание на номер машины, стоявшей в тихом проулке. Эта машина числилась в угоне, а на полу ее лежала Гледис, задушенная собственным поясом. Самым важным в обеих заметках было вот что: и убийство, и пошлая измена произошли с полной непредсказуемостью, благодаря которой и не осталось никаких следов. Конвей увидел в этом неплохую идею для рассказа и был уверен, что на сей раз все получится. Он работал до шести часов вечера, устал, проголодался, но чувствовал себя превосходно. Ему захотелось прогуляться. Хелен наверняка не собиралась готовить ужин, а значит, можно выскользнуть из дома, не столкнувшись с ней. Конвей подошел к двери и прислушался. Похоже, Хелен ушла в кино, как довольно часто поступала после ссор. Потом она где-нибудь поужинает и отправится еще на один сеанс. Конвей опасливо спустился вниз. В доме было тихо. Машина стояла в гараже. Поужинав в ближайшем ресторане, он решил проверить, насколько достоверен придуманный им сюжет. Конвею хотелось написать рассказ об "идеальном" убийстве, когда алиби преступнику обеспечивала сама полиция. Значит, необходимы очень точный расчет времени и полная непредсказуемость злодеяния. Часа два он колесил на машине, сверяя время и расстояния, даже отметил места на улицах и высчитал маршруты, чтобы доказать себе, что задумка была вполне осуществимой. Но оказалось, что она не просто осуществима, а безупречна. Конвей вернулся домой в прекрасном расположении духа. Следующие два дня он работал много и с удовольствием. С Хелен виделся только за обедом. Ссор не возникало, потому что оба молчали. Вера Артура в возможность написать хороший рассказ все крепла. Быть может, его даже экранизируют, и тогда они разом разрешат все свои затруднения. На третий день к полуночи рассказ был наполовину готов. Утром за завтраком Хелен заметила: -- Машинка стучала без умолку. -- Да, работа спорится! -- Артур вдруг понял, что это были первые слова, произнесенные им за трое суток. -- Если тебе нужны бумага, копирка или карандаши, скажи мне. Стук машинки для меня -- что симфония. Не хочу, чтобы она прерывалась. Если вдохновение пройдет, неизвестно, когда оно вернется. Хелен радовалась, когда муж работал. Видимо, это чувство в ее душе еще не угасло. -- Пожалуй, нынче утром или вечером никакой симфонии не будет. -- Что ж, этого и следовало ожидать. -- Мне надо придумать развязку, а уж потом строчить. В глазах Хелен мелькнуло легкое презрение, но она смолчала. Конвей поспешно проглотил завтрак и закрылся в кабинете. Перечитав написанное, он сделал несколько поправок и начал обдумывать развитие сюжета. Он описал преступника, который совершил так называемое "невозможное, идеальное" убийство. Теперь надо было создать героя, который оказался бы чуть-чуть умнее убийцы и доказал, что "идеальное" мокрое дело провернуть нельзя. Легкие решения -- неожиданные догадки, случайные совпадения, забытые улики -- он отверг сразу же. У Конвея убийца умел оценивать свои возможности и потому совершил тщательно продуманное и подготовленное преступление. И поймать его должны были не благодаря ошибке, а потому, что он все сделал правильно. Два дня и две ночи искал Конвей решение, но так ничего и не изобрел. Под вечер третьего дня он пришел к убеждению, что действительно придумал "идеальное" убийство, и раскрыть его невозможно. Все это время он сторонился Хелен, чутко прислушиваясь к звукам в доме и сверяясь с ее распорядком дня. Новая неудача повергла его в смятение. Надо было уйти из дома, прогуляться на воздухе, сменить обстановку. Хелен поджидала его в гостиной, будто кошка, караулящая у норки мышь. -- Не удивляйся, я здесь живу. Или ты уже забыл об этом? Сколько еще ты будешь прятаться от меня? -- Я не прятался, а работал. -- Над чем? Делал себе маникюр? Машинки я не слышала. Конвей напомнил себе, что должен сохранять спокойствие и не позволять Хелен выбить себя из колеи. -- Я работал над концовкой. Очень трудно было найти решение. -- Нашел? -- Не совсем, но я... -- И никогда не найдешь. Теперь она должна была взбеситься, завизжать, как это обычно бывало, но ничего подобного не происходило. В ее душе кипела злость, но Хелен остужала ее холодным презрением. -- Очередной неудавшийся "шедевр"? -- Да ладно тебе. -- Конвей развернулся и направился к спасительной двери, в надежде, что удастся увильнуть от разговора. -- Стой. Я тут весь день просидела не затем, чтобы полюбоваться твоей бледной рожей. Конвей вздохнул с некоторым облегчением. Значит, скандала не будет. Хелен хочет что-то сказать ему. -- Ну, что ж, миссис Конвей, я вас слушаю. -- Не зови меня миссис Конвей, это напоминает о связи с тобой. Ты мне противен. Я тебя презираю. Если бы ты заслуживал моей ненависти, я бы тебя ненавидела. -- Отлично сказано. Прямо как в моем незаконченном рассказе. -- Прибереги свои остроты для других. -- Я только поддерживаю беседу и жду, когда ты скажешь главное. Хелен помолчала несколько секунд. -- Я хочу развода. И, если ты не тупее, чем мне кажется, то наши желания совпадают. Значит, надо действовать. Впервые слово "развод" было произнесено вслух. Конвею показалось, что воздух вдруг сделался чище. -- Что ж, полагаю, нам и впрямь надо развестись. -- Отлично, -- сказала она. -- Тогда давай подумаем о деньгах. -- Ты же знаешь, сколько у нас на счете. Этого должно хватить на судебные издержки. -- Да. А мне что делать? -- То есть? -- Думаешь, можно развестись и вышвырнуть меня без цента в кармане? -- Во-первых, это не я с тобой развожусь, а ты со мной. Во-вторых, можешь забрать все, что у меня есть, до последнего цента. Больше ничего предложить не могу. -- Замечательно. Просто прекрасно! Отдашь мне все, что останется после оплаты развода. Да этого не хватит и на проезд в автобусе. Тебе-то хорошо, а как быть мне? -- Ну, ты могла бы вернуться в Топику. Помирись с сестрой и живи с ней в доме вашей матери. -- Ну уж нет. Я не стала бы разговаривать с Бетти, даже если бы в мире никого, кроме нее, не осталось. И эта селедка -- всего лишь моя сводная сестра. -- Хорошо. Чем ты занималась до нашей свадьбы? -- Какая разница? -- Насколько я помню, у тебя была работа, ты получала тридцать семь долларов в неделю, и тебе хватало. После заключения брака твои денежные дела несколько поправились. К сожалению, я не смогу держаться на том же уровне. Но ты вольна вернуться на службу. Я буду платить тебе алименты, пока ты не найдешь другого мужа. Жить можно. Только больше не выходи за писателя. -- Не морочь мне голову. Я не собираюсь всю жизнь выколачивать из тебя центы. Мне нужны наличные. Не очень много, но немедленно. -- Что, по твоим меркам, "не очень много"? -- Пять тысяч долларов. Еще в начале разговора Конвея удивило ее спокойствие, а теперь он совсем растерялся. Хелен явно что-то задумала, но вот что именно? Этого он не мог себе представить. -- И где же, по-твоему, я возьму эти пять тысяч? -- Разумеется, я знаю, где. Я составила список некоторых твоих друзей, они неплохо зарабатывают, -- Хелен извлекла из сумки листок бумаги. -- И любят тебя, уважают, потому что ты напишешь великий американский роман. Вы не виделись уже два года, и им неведомо, что ты неудачник. Вот и собери с них понемногу. Они же дельцы, не писатели. -- Ты спятила! -- Отнюдь. Это -- лучшая идея, которая пришла мне в голову с тех пор, как я отвергла твое первое предложение руки и сердца. Пошевели немного мозгами, и тебе заплатят. Напиши им, что ты болен, что я больна, что ты ваяешь роман, что у нас родился ребенок -- все, что угодно. Вот тебе пять человек, -- она сунула ему список. -- У Аллена и Тайлера можно выклянчить по две тысячи, а то и по две с половиной. Во всяком случае, столько надо просить. У остальных -- по тысяче. Кто-то из них сможет наскрести только полсотни. А если тебе удастся получить больше пяти тысяч, оставишь себе все, что сверху. Ход мыслей Конвея напоминал размышления литературного героя. Он-то думал, что Хелен предложит ограбить банк или выкрасть наркотики, но ее план оказался куда проще и приземленнее и был совершенно неприемлем для него. Он взглянул на листок. Это были самые близкие его друзья. Те, с кем он прошел войну. Пережил все ужасы, боль и страх. Все они служили в одной роте, и все они уцелели. Судьба разбросала их, но дружба только окрепла. Эти люди придут на помощь во что бы то ни стало. Да, письма могли сделать свое дело. Хелен хотела, чтобы он отнял деньги у жен и детей лучших друзей и отдал их ей. Видимо, мысли Конвея отразились на его лице, и это доставило Хелен удовольствие. -- Что, не нравится моя затея? Ну, если ты не придумаешь ничего лучшего, исполняй мой замысел, иначе... Конвея все больше тревожили ее спокойствие и веселье. -- Иначе что? -- Иначе вот что. Если ты к завтрашнему полудню не составишь эти письма, я возьмусь за тебя по-настоящему. Выживу из дома или сведу с ума. Либо и то, и другое. Начну закатывать такие сцены, что соседи будут вызывать полицию. Но я не позволю им арестовать тебя. Я, как любящая жена, попрошу поместить тебя в дурдом. И объясню, почему. -- Хелен била точно в цель. -- А потом напишу твоим друзьям. О, это будут душещипательные письма. И не вздумай предупредить их, поскольку все, что ты сделаешь и скажешь, тебе же и выйдет боком. Конвей сел. У него перехватило дыхание, в голове шумело. Хелен выбрала самый верный и болезненный способ уничтожить его. -- Все это я говорю тебе в качестве предостережения. Можешь не сомневаться, на деле будет куда хуже, чем ты себе пр