- отозвался Консул.
     - Чудесно, - пробормотал Сол Вайнтрауб, поднимая дочку так,  чтобы  и
та могла посмотреть. Девочка задрыгала ножками от удовольствия и принялась
сосредоточенно рассматривать свои пальчики.
     - Отлично сохранившаяся экосистема, - одобрительно сказал Хет Мастин.
- Мюир был бы доволен.
     - Вот же гадство! - вдруг воскликнул Мартин Силен.
     Все обернулись к нему.
     - Ветровоза-то нет, - пояснил поэт и выругался.
     Его спутники молча оглядели заброшенные причалы и пустынную равнину.
     - Наверное, задержался, - сказал Консул.
     Мартин Силен отрывисто рассмеялся.
     - Или уже укатил. Ведь предполагалось, что  мы  прибудем  сюда  вчера
вечером.
     Полковник  Кассад  поднял  свой  электронный  бинокль  и  внимательно
осмотрел горизонт.
     - Нет, вряд ли они ушли бы без нас, - задумчиво проговорил он. - Ведь
ветровоз должны были направить сюда сами жрецы  Святилища,  а  они  кровно
заинтересованы в нашем паломничестве.
     - Можно пойти пешком, - предложил Ленар Хойт.  Священник  посерел  от
боли (а может, и от наркотиков тоже) и едва держался на ногах,  не  говоря
уж о том, чтобы идти куда-то.
     - Нет, - сказал Кассад. - Мы утонем в этой траве с головой, а  пройти
надо несколько сот километров.
     - Компас... - начал было священник.
     - На Гиперионе компасы не  действуют,  -  возразил  Кассад,  все  еще
глядевший в бинокль.
     - Ну, тогда указатель курса, - не сдавался Хойт.
     - УК у нас есть, но дело не только в этом, - вмешался Консул. - Трава
очень острая. Через полкилометра на нас живого места не останется.
     - А еще  здесь  водятся  травяные  змеи.  -  Кассад  опустил  наконец
бинокль. - Это и в самом деле отлично  сохранившаяся  экосистема,  но  для
прогулок она не предназначена.
     Отец Хойт вздохнул и тяжело опустился  на  землю,  поросшую  короткой
травкой. Что-то весьма похожее на  облегчение  прозвучало  в  его  голосе,
когда он сказал:
     - Ну что ж, тогда поехали обратно.
     А.Беттик сделал шаг вперед:
     - Команда будет счастлива отвезти вас на "Бенаресе" назад в Китс.  Мы
охотно подождем.
     - Нет, - сказал Консул, - берите катер и возвращайтесь.
     - Эй, минутку, черт бы вас набрал! - крикнул Мартин Силен. - Я что-то
не  припомню,  чтобы   мы   выбирали   вас   диктатором,   любезный.   Нам
н_е_о_б_х_о_д_и_м_о_ добраться до места, и если этот дурацкий ветровоз так
и не придет, нам придется изыскивать какой-то другой способ.
     Консул резко повернулся к нему.
     - Какой? Морем? Нам понадобится две  недели,  чтобы  подняться  вдоль
Гривы и, обогнув Северную Луку, попасть в  Оттон  [Оттон  I  -  германский
король, ставший впоследствии римским императором (936-973); Китс  посвятил
ему трагедию "Оттон Великий"] или в какой-нибудь другой пост на побережье.
Да еще неизвестно, сумеем ли мы достать корабль. Морские суда на Гиперионе
скорее всего заняты эвакуацией.
     - Ну, тогда дирижабль, - буркнул поэт.
     Ламия Брон рассмеялась.
     - Ну конечно! Правда, за  те  два  дня,  что  мы  плыли  по  реке,  я
почему-то не заметила ни одного дирижабля. А вы?
     Сжав кулаки, Мартин Силен резко повернулся к  ней,  словно  хотел  ее
ударить. Затем улыбнулся.
     -  Ладно,  леди!  Что  же  нам  все-таки  предпринять?  Может,   если
пожертвовать кого-нибудь  из  нас  травяным  змеям,  боги  транспортировки
сжалятся над нами?
     Ламия Брон бросила на него ледяной взгляд:
     - А  мне  казалось,  коротышка,  что  своих  жертв  ты  предпочитаешь
поджаривать.
     Полковник Кассад встал между ними.
     - Хватит, - резко скомандовал он. - Консул прав. Мы останемся здесь и
будем ждать ветровоза. Господин Мастин и госпожа Брон  пойдут  с  Беттиком
проследить за разгрузкой наших вещей. Отец Хойт и господин Силен  принесут
хворост для костра.
     - Для костра? - удивился священник. И в самом деле, на вершине  холма
было довольно жарко.
     - Скоро стемнеет, - ответил Кассад. - Надо, чтобы на ветровозе знали,
что мы здесь. А теперь за дело.


     Никто не проронил ни слова, когда на закате катер  отдал  швартовы  и
двинулся вниз  по  реке.  Даже  отсюда,  с  двухкилометрового  расстояния.
Консулу была видна синяя кожа  андроидов.  Замерший  у  причала  "Бенарес"
как-то разом потускнел и обветшал, став частью  покинутого  города.  Когда
катер скрылся в дали, все  повернулись  к  Травяному  морю.  Длинные  тени
речных холмов уже накрыли ту его часть, которую  Консул  мысленно  называл
для себя отмелью. По мере  удаления  от  берега  море  меняло  свой  цвет:
мерцавшая аквамарином трава постепенно темнела, наливаясь густой  зеленью.
По лазурному небу заструились яркие краски заката,  позолотившего  макушку
холма и окутавшего паломников своим мягким, теплым светом. Тишину  нарушал
лишь шелест травы.
     - У нас чертовски много багажа, - громко сказал Мартин Силен. - Можно
подумать, нам предстоит возвращаться!..
     "Это верно", -  подумал  Консул.  Гора  чемоданов  на  вершине  холма
выглядела весьма внушительно.
     - Где-то там, - раздался тихий  голос  Хета  Мастина,  мы,  возможно,
обретем спасение.
     - Что вы имеете в виду? - спросила Ламия Брон.
     - Да, правда, - произнес Мартин Силен,  лежавший  на  спине,  закинув
руки за голову, и мечтательно глядевший в небо. - Вы случайно не захватили
с собой парочку противошрайковых подштанников?
     Тамплиер  покачал  головой.   В   наступивших   сумерках   его   лицо
окончательно поглотила тень капюшона.
     - Хватит прятаться за пошлой пикировкой, - сказал он. - Мне  кажется,
пора признать, что каждый из нас захватил в это паломничество нечто  такое
благодаря чему - он или она - надеется избежать гибели, когда наступит час
нашей встречи с Повелителем Боли.
     Поэт засмеялся.
     - Да ни хрена подобного! Я не захватил даже мою  счастливую  кроличью
лапку!
     Капюшон тамплиера слегка шевельнулся.
     - Ну, а ваша рукопись?
     Поэт промолчал.
     Хет Мастин перевел свой невидимый  собеседникам  взгляд  на  высокого
человека, стоявшего рядом.
     - А вы, полковник? В багаже-несколько объемистых  чемоданов  с  вашим
именем на наклейках. Уж не оружие ли это?
     Кассад поднял голову, но ничего не ответил.
     - Конечно, - продолжил Хет Мастин, - глупо ехать на охоту без ружья.
     - Ну а я? - Ламия Брон скрестила руки на  груди.  -  Вам  известно  о
каком-либо секретном оружии, которое я сюда протащила?
     - Мы ведь еще не слышали вашей  истории,  госпожа  Брон.  -  Тамплиер
говорил медленно, отчего его необычный акцент стал еще заметнее. - Было бы
преждевременно что-либо предполагать на ваш счет.
     - А как насчет Консула? - спросила Ламия.
     - О, всем понятно, что за оружие припас наш друг дипломат.
     Консул перестал любоваться закатом.
     - Я взял с собой только кое-что из одежды и пару книг, почитать перед
сном, - сказал он совершенно искренне.
     - Да-да, - со вздохом согласился тамплиер, - но зато какой прекрасный
космический корабль оставили!
     Силен вскочил на ноги.
     - Черт побери! - вскричал он. - Вы ведь можете его  вызвать,  не  так
ли? Так доставайте, дьявол вас возьми, свой собачий свисток и  действуйте.
Сколько можно тут сидеть?
     Консул сорвал травинку и  разделил  ее  на  узкие  полоски.  Помолчав
немного, он сказал:
     - Даже если бы я и мог его вызвать... - а вы слышали, Беттик  сказал,
что спутники и ретрансляторы не действуют... - так вот, даже если бы  я  и
мог вызвать его, нам  не  удалось  бы  перебраться  через  горы.  Подобные
попытки кончались катастрофой еще до того,  как  Шрайк  начал  разгуливать
южнее Уздечки.
     - Это верно, - согласился Силен,  возбужденно  размахивая  руками,  -
зато мы смогли бы пересечь этот мерзкий... газон! Вызывайте корабль!
     - Подождем до утра, - ответил Консул. - Если ветровоза не  будет,  мы
обсудим другие варианты.
     - Да провались он... - начал было поэт, но тут Кассад  шагнул  вперед
и, повернувшись к нему спиной, весьма успешно вытеснил его из круга.
     - А вы, господин Мастин, - спросил полковник, - в чем _в_а_ш_ секрет?
     Свет догорающего заката позволил разглядеть  улыбку,  мелькнувшую  на
тонких губах тамплиера.
     - Как видите, мой чемодан здесь самый тяжелый и самый таинственный, -
ответил он, указав на груду багажа.
     - Это куб Мебиуса, - сказал отец Хойт. - Мне  случалось  видеть,  как
таким способом перевозят археологические находки.
     - Или термоядерные бомбы, - вставил Кассад.
     Хет Мастин покачал головой:
     - Его содержимое не столь примитивно.
     - А что там? Вы нам расскажете? - настойчиво спросила Ламия.
     - Когда наступит мой черед говорить, - ответил тамплиер.
     - А вы следующий? - спросил Консул. - Мы можем  вас  выслушать  прямо
сейчас.
     Сол Вайнтрауб прокашлялся.
     - Вообще-то говоря, четвертый номер у  меня,  -  и  он  показал  свою
полоску бумаги. - Но я с большим удовольствием поменяюсь с Истинным Гласом
Древа. - Он приподнял Рахиль и, легонько похлопывая ее по спине, переложил
с левой руки на правую.
     Хет Мастин отрицательно покачал головой.
     - Времени еще достаточно, - сказал он. - Мне бы  хотелось  напомнить,
что  даже  в  безнадежности  всегда  есть  надежда.  Из  рассказов  наших,
спутников мы узнали о многом. Но не это  главное:  зерно  надежды  есть  в
каждом из нас, хотя лежит оно гораздо глубже, чем мы сами думаем.
     - Я что-то не понимаю... - начал отец Хойт, но его прервал  внезапный
вопль Силена:
     - Ветровоз! Вот она, эта хреновина! Наконец-то!


     Прошло еще минут двадцать, прежде чем ветровоз ошвартовался у  одного
из причалов. Судно пришло с севера, и его паруса белели четкими квадратами
на фоне лишившейся красок темной  равнины.  Пока  оно  разворачивалось  и,
складывая главные паруса, катило к пристани, окончательно стемнело.
     Судно поразило Консула - огромное, сработанное по старинке из дерева,
оно своими выпуклыми обводами напоминало галеоны, бороздившие в  древности
моря Старой Земли. Пока паломники переносили багаж  на  пристань,  Консулу
удалось рассмотреть гигантское ходовое колесо, выглядывавшее  из  середины
округлого днища и скрытое обычно двухметровой травой. От земли до поручней
было метров шесть-семь, а до верхушки грот-мачты  -  не  меньше  тридцати.
Остановившись, чтобы отдышаться. Консул прислушался: где-то вверху хлопали
на ветру вымпелы, а от корпуса судна исходило низкое  монотонное  гудение,
издаваемое,    по-видимому,    либо     внутренним     маховиком,     либо
гиростабилизаторами.
     Из-за борта выдвинулись сходни и опустились на пристань. Отец Хойт  и
Ламия Брон едва успели отскочить назад.
     Ветровоз был освещен куда хуже "Бенареса"  -  горело  лишь  несколько
фонарей на мачтах и реях. Пока судно шло к пристани,  на  палубе  не  было
видно ни одной живой души; никто не появился и сейчас.
     - Эй? - крикнул Консул,  стоявший  возле  нижней  ступеньки  сходней.
Ответа не последовало.
     - Будьте добры, подождите минутку, -  сказал  Кассад  и  стремительно
взбежал наверх.
     Паломники увидели, как он на мгновение замер, положив руку  на  "жезл
смерти",  торчавший  из-за  пояса,  а  затем  исчез  внутри  судна.  Через
несколько минут в широких окнах на корме вспыхнул свет, и на  траву  упали
желтые трапециевидные пятна.
     - Идите сюда! - крикнул полковник, снова  появившись  на  сходнях.  -
Здесь никого нет.
     Все тут же потащили наверх свой багаж. Спустившись в  последний  раз.
Консул помог Хету Мастину справиться с тяжеленным  кубом  Мебиуса,  ощутив
кончиками пальцев слабую, но интенсивную вибрацию.
     - Так где же эта треклятая команда? - спросил Силен, когда паломники,
осмотрев судно, собрались на баке. Внутри было тесно - узкие коридоры,  по
которым приходилось идти гуськом, крутые лестницы, или,  вернее,  трапы  и
каюты, едва вмещавшие откидные койки. Только кормовая каюта,  по-видимому,
капитанская, не уступала по размерам и комфорту помещениям на "Бенаресе".
     - Очевидно, судно автоматизировано. - Кассад указал на фалы,  которые
исчезали в прорезях палубы, и почти сливавшиеся с рангоутом  манипуляторы.
На середине бизань-мачты, несшей косые паруса, также поблескивал  какой-то
механизм.
     - Все же непонятно, откуда им управляют, -  сказала  Ламия.  -  Я  не
заметила ни дисплеев, ни  дубль-пультов.  -  Она  извлекла  из  нагрудного
кармана свой  комлог  и  попыталась  настроиться  на  стандартные  частоты
телеметрии, инфосети и биомеда. Судно не отзывалось.
     - На этих колымагах всегда кто-то был,  -  заметил  Консул.  -  Жрецы
обычно сопровождали паломников до самых гор.
     - Но сейчас здесь их нет. - В голосе Хойта слышалась растерянность. -
Впрочем, может быть, кто-то еще остался на станции  канатки  или  в  Башне
Хроноса. Ведь послали же за нами ветровоз.
     - Может, все поумирали, а вагон так и ходит  по  своей  программе,  -
предположила Ламия и тут же резко оглянулась:  снасти  и  паруса  внезапно
скрипнули под порывом ветра. - Омерзительное ощущение - быть отрезанной от
всего и всех. Словно ты вдруг ослепла и оглохла.  Просто  не  представляю,
как жители колоний это выносят.
     Подошел Мартин Силен. Усевшись на поручень, он отхлебнул  из  длинной
зеленой бутылки и произнес:

                     Где же он и с кем - поэт?
                     Музы, дайте мне ответ!
                     - Мы везде его найдем:
                     Он с людьми, во всем им равен;
                     С нищим он и с королем,
                     С тем, кто низок, с тем, кто славен;
                     Обезьяна ли, Платон -
                     Их обоих он приемлет;
                     Видит все и знает он -
                     И орлу, и галке внемлет;
                     Ночью рык зловещий льва
                     Или тигра вой ужасный -
                     Все звучит ему так ясно,
                     Как знакомые слова
                     Языка родного...
                               [Д.Китс. Написано, вероятно,
                                       в октябре 1818 года]

     - Где вы раздобыли эту бутылку? - холодно спросил Кассад.
     Мартин Силен улыбнулся, и его сощуренные глаза ярко блеснули в  свете
фонаря.
     - В камбузе полно еды, кроме того, там есть бар.  Возвещаю  всем  его
открытие!
     - Надо подумать об ужине, - сказал Консул, хотя ему  хотелось  сейчас
лишь вина. В последний раз они ели часов десять назад, если не больше.
     Что-то  лязгнуло,  загудело,  и  шестеро  паломников,  бросившихся  к
правому борту, увидели, как поднимаются сходни. Тем временем  развернулись
паруса,  натянулись  шкоты,  и  гудение  маховика,  постепенно  повышаясь,
перешло в ультразвук. Паруса наполнились ветром, палуба слегка накренилась
- и ветровоз, отойдя от причала, двинулся  в  темноту.  Было  слышно  лишь
хлопанье парусов, поскрипывание корпуса судна, глухое громыхание колеса да
шорох травы по днищу.
     Шесть человек стояли у поручней и смотрели, как  темная  масса  утеса
исчезает за кормой, а так и не зажженный сигнальный костер превращается  в
слабый отблеск звездного света на светлом дереве;  потом  остались  только
ночь, небо и качающиеся круги света от фонарей.
     - Спущусь вниз, - объявил  Консул,  -  и  приготовлю  нам  что-нибудь
поесть.
     Его  спутники  даже  не  пошевелились.  Палуба  тихо  вибрировала   и
покачивалась, а навстречу судну неслась тьма. Невидимая граница делила  ее
на две части: вверху  сияли  звезды,  внизу  расстилалось  Травяное  море.
Кассад достал фонарик, и пятно света забегало по  снастям,  выхватывая  из
мрака то кусок паруса, то  мачту,  то  шкоты,  туго  натянутые  невидимыми
руками; затем полковник проверил все щели и уголки на палубе от  кормы  до
носа.  Остальные  молча  наблюдали.  Когда  он  выключил   фонарик,   тьма
показалась паломникам уже не такой гнетущей,  а  звезды  засияли  ярче.  В
воздухе пахло землей  и  перегноем;  этот  запах,  вызывающий  ассоциации,
скорее, с весенним полем, чем  с  морем,  приносил  ветер,  несущийся  над
тысячами квадратных километров травы.
     Вскоре послышался голос Консула, и все отправились вниз.


     Камбуз оказался тесноват, и к тому же там не было  стола,  поэтому  в
качестве столовой пришлось  использовать  большую  каюту  на  корме,  а  в
качестве стола - сдвинутые вместе чемоданы. Четыре фонаря, раскачивавшиеся
на низких балках, ярко освещали помещение. Хет  Мастин  распахнул  высокое
окно над кроватью, и в каюту ворвался легкий ветерок.
     Консул расставил тарелки, нагруженные бутербродами, на самом  большом
чемодане, а затем принес толстые белые чашки и кофе  в  термосе.  Пока  он
разливал кофе, все принялись за еду.
     - Недурно, - произнес Федман Кассад. - Где это вы раздобыли ростбиф?
     - Холодильник битком набит всякой снедью. Кроме того, в  кладовой  на
корме есть большая морозильная камера.
     - Электрическая? - спросил Хет Мастин.
     - Нет. С двойными стенками.
     Мартин Силен понюхал одну из банок, разыскал на блюде нож  и  посыпал
свой  бутерброд  крупно  порезанными  кусками  хрена.  На  глазах  у  него
заблестели слезы.
     - Сколько времени обычно уходит,  чтобы  пересечь  море?  -  спросила
Ламия у Консула.
     Консул, сосредоточенно разглядывавший  свою  чашку  с  горячим  кофе,
поднял взгляд:
     - Простите, не расслышал?
     - Я спрашиваю о Травяном море. Сколько времени уходит на дорогу?
     - Ночь и половина дня, и мы у гор, - ответил Консул. -  При  попутном
ветре, разумеется.
     - Ну, а потом... через горы долго перебираться? - спросил отец Хойт.
     - Меньше суток, - ответил Консул.
     - Если будет работать канатная дорога, - добавил Кассад.
     Консул отхлебнул кофе, обжегся и поморщился.
     - Надо думать, будет. Иначе...
     - Что иначе? - резко спросила Ламия.
     - Иначе, - ответил полковник Кассад,  подойдя  к  открытому  окну,  -
иначе мы застрянем в шестистах километрах от Гробниц Времени и в тысяче  -
от южных городов.
     Консул покачал головой.
     - Нет, - сказал он. - Жрецы Святилища или уж не знаю кто, взявший  на
себя заботу о нашем паломничестве, позаботились о том, чтобы мы  добрались
сюда. Я не сомневаюсь, что они  позаботятся  и  о  том,  чтобы  мы  прошли
оставшуюся часть пути.
     Ламия Брон, нахмурившись, скрестила руки на груди.
     - Зачем мы нужны им? Как жертвы?
     Мартин Силен захохотал и вытащил свою бутылку:

                     Какие боги ждут кровавой мзды?
                     К какому алтарю ведут телицу,
                     Которая торжественной узды
                     И ласковой руки жреца дичится?
                     И что за город, из оправы стен
                     Глядящий ввысь зеницами святынь,
                     Внезапно обезлюдел в час урочный?
                     Он нем навеки, чуждый перемен, -
                     Не скажут площади, мертвей пустынь,
                     Зачем ушла толпа в поход бессрочный.
                                    [Д.Китс "Ода греческой вазе"]

     Ламия Брон сунула руку под тунику и, выхватив лазерный нож  величиной
не больше мизинца, навела его на поэта.
     - Эй ты, говнюк! Ляпнешь еще  хоть  слово  и...  клянусь...  убью  на
месте.
     Все разом умолкли, в глубокой тишине было слышно  лишь  поскрипывание
колеса. Консул двинулся к Силену. Полковник  Кассад  тут  же  оказался  за
спиной Ламии.
     Поэт сделал большой глоток и улыбнулся. Его губы влажно блестели.
     - Так строй же свой корабль смерти, - прошептал он. - О, построй его!
     Пальцы Ламии побелели от напряжения. Консул  стоял  теперь  буквально
вплотную к Силену, не зная, что делать: ему казалось, лазерный луч вот-вот
хлестнет его по глазам. Кассад напряженно склонился  над  Ламией,  подобно
странной двухметровой тени.
     - Мадам, - вдруг произнес Сол Вайнтрауб, сидевший на койке у  дальней
стены, - может, следует напомнить вам, что здесь находится ребенок?
     Ламия взглянула на него. Вайнтрауб  устроил  для  дочки  нечто  вроде
колыбели, поставив на кровать большой  ящик,  который  вынул  из  стенного
шкафа. Потом он пошел ее купать и вернулся в каюту буквально за минуту  до
того, как поэт разразился цитатой. Теперь он осторожно укладывал ребенка в
выложенное мягкими пеленками гнездо.
     - Извините, - сказала Ламия и опустила лазер. - Очень уж  он  меня...
разозлил.
     Вайнтрауб  понимающе  кивнул  и  принялся  баюкать  ребенка.   Мягкое
покачивание ветровоза и монотонное громыхание колеса, по-видимому, сделали
свое дело: девочка уснула.
     - Мы все устали, у всех напряжены нервы, -  сказал  ученый.  -  Может
быть, лечь где кто может и поспать?
     Ламия вздохнула и сунула оружие за пояс.
     - Я не засну, - сказала она. - Очень уж здесь все... странно.
     Все закивали,  соглашаясь  с  нею.  Мартин  Силен,  не  без  комфорта
устроившийся на широком выступе под  кормовым  окном,  подтянул  ноги  под
себя, сделал еще один глоток и сказал, обращаясь к Вайнтраубу:
     - Расскажи нам свою историю, старик.
     - В самом деле, расскажите, -  поддержал  его  отец  Хойт.  Священник
выглядел таким изнуренным, что, казалось, вот-вот расстанется с жизнью, но
глаза его горели лихорадочным огнем.
     - Нам надо выслушать все истории и успеть как  следует  обдумать  их,
прежде чем мы прибудем к месту назначения.
     Вайнтрауб провел рукой по своей лысине.
     - Это скучная история, - начал он. - Я впервые в жизни на  Гиперионе.
В моей истории нет встреч с чудовищами, героических подвигов. Это  рассказ
человека, представление которого об эпическом  приключении  ограничивается
выступлением перед классом без конспекта.
     - Вот и прекрасно, - сказал Силен. - Нам сейчас  очень  кстати  нечто
усыпляющее.
     Вайнтрауб вздохнул, поправил очки и погладил свою темную  с  проседью
бороду. Затем он притушил  фонарь,  висевшего  над  колыбелью,  и  пересел
поближе к центру каюты. Консул убавил свет в  остальных  лампах  и  подлил
кофе  всем  желающим.  Сол  Вайнтрауб  говорил  медленно,  стараясь  точно
формулировать мысли и тщательно подбирая слова,  и  вскоре  его  негромкое
повествование  слилось  с  мягким  громыханием  колеса  и   поскрипыванием
корпуса, сопровождавшими продвижение ветровоза на север.



        ИСТОРИЯ УЧЕНОГО: ГОРЕК ВКУС ВОДЫ ЛЕТЕЙСКОЙ

     Сол Вайнтрауб и его жена Сара были счастливы в своем супружестве и до
рождения дочери; появление же Рахили превратило их жизнь в самый настоящий
рай на земле.
     Когда они зачали дитя, Саре было двадцать семь лет, Солу  -  двадцать
девять. О поульсенизации они тогда и не помышляли, ибо это было им  не  по
карману, впрочем, они и без нее надеялись прожить в добром здравии еще  по
крайней мере лет пятьдесят.
     Они оба с самого рождения жили в Мире Барнарда, одном  из  старейших,
но и самых заурядных членов Гегемонии. Барнард входил в  состав  Сети,  но
для Соля и Сары это не имело особого значения, поскольку они не могли себе
позволить частые путешествия по нуль-Т. Впрочем, они и не испытывали  тяги
к таким вояжам. Сол недавно отпраздновал десятую годовщину своей работы  в
колледже Найтенгельзера, где преподавал историю и  античную  филологию,  а
также занимался своими  собственными  исследованиями  в  области  эволюции
этики. Колледж Найтенгельзера был невелик - в нем училось менее трех тысяч
студентов, но  он  пользовался  прекрасной  репутацией  и  туда  стекались
молодые люди со всей Сети. Как любили  говорить  студенты,  у  колледжа  и
городка Кроуфорд, в  котором  он  находился,  есть  лишь  один,  но  очень
серьезный  недостаток:  они  представляют  собой  островок  цивилизации  в
безбрежном  океане  кукурузы.  И  в  самом  деле:  колледж  находился   на
расстоянии трех тысяч километров от столицы  планеты,  Буссарда,  и  после
терраформирования    все    эта    пространство    было     отдано     под
сельскохозяйственные угодья. Здесь не было лесов, которые  можно  было  бы
рубить, не было холмов, на которые можно было бы взбираться, не было  гор,
которые  нарушали  бы   однообразие   кукурузных,   бобовых,   кукурузных,
пшеничных, кукурузных, рисовых и снова кукурузных полей.  Поэт-авангардист
Салмад Брюи, недолгое время преподававший в колледже и уволенный незадолго
до  восстания  Гленнон-Хайта,  после  возвращения  на   Возрождение-Вектор
рассказывал  друзьям,  что  Кроуфордский  округ,  расположенный  на  Южном
Синзере Мира Барнарда, есть не  что  иное,  как  Восьмой  Круг  Запустения
крохотного прыща на заднице Мироздания.
     Но Солу и Саре Вайнтрауб там нравилось. Кроуфорд с его  населением  в
двадцать  пять  тысяч  представлял  собой  довольно  точную  реконструкцию
типичного среднеамериканского городка  девятнадцатого  века.  Его  широкие
улицы утопали в тени вековых вязов и дубов. (Мир Барнарда,  вторая  земная
колония за пределами Солнечной системы, был заселен за несколько веков  до
изобретения двигателя Хоукинга и Хиджры; колонизация тогда  осуществлялась
при  помощи  гигантских  "ковчегов".)  Все  здания  в   Кроуфорде   -   от
ранневикторианских  особняков  и  до   отдельных   образчиков   канадского
Ренессанса - выглядели совершенно одинаково:  белые  стены  и  просторная,
аккуратно подстриженная лужайка перед домом.
     Сам  колледж  был  выдержан  в  георгианском  стиле  и  радовал  глаз
сочетанием красного кирпича и белых колонн, окружавших  овальный  участок.
Кабинет Сола находился на третьем этаже Плачер-Холла, старейшего здания  в
студенческом городке, и зимой за его  окном  чернела  причудливая  паутина
голых ветвей. Солу нравились запахи мела  и  старого  дерева,  которые  он
вдыхал еще первокурсником, и каждый день, поднимаясь к себе в кабинет,  он
любовался ложбинкой  на  каменных  ступеньках,  истертых  ногами  двадцати
поколений студентов Найтенгельзера.
     Сара родилась на ферме, расположенной между Буссардом  и  Кроуфордом.
Докторскую степень по теории музыки она получила на год раньше  Сола.  Это
была веселая, энергичная девушка, яркая и обаятельная, хотя и некрасивая с
точки зрения общепринятых норм. Свою яркость и обаяние она  сохраняла  всю
жизнь. Два года она проучилась в университете Нового Лиана на Денебе-3, но
ее измучила тоска по дому. Сара так и не смогла  привыкнуть  к  быстрым  и
внезапным здешним закатам, ей не нравилось, как превозносимые на все  лады
горы, словно  зазубренное  лезвие,  в  мгновение  ока  отсекают  солнечное
зарево; ее тянуло домой, где звезда Барнарда, словно  раздувшийся  красный
шар, на  несколько  часов  словно  бы  зависала  над  горизонтом  на  фоне
мало-помалу темнеющего неба. Она тосковала по бескрайним равнинам, где  из
окна своей комнаты на  третьем  этаже  под  островерхой  крышей  маленькая
девочка могла следить  за  тем,  как  из  пятидесятикилометровой  дали  на
колосящиеся  поля,  словно  иссиня-черный   занавес,   озаряемый   изнутри
вспышками молний, надвигается гроза. А еще Сара скучала по семье.
     С Солом она познакомилась через неделю после того,  как  поступила  в
колледж Найтенгельзера, но прошло еще три года, прежде чем  он  сделал  ей
предложение и они поженились. Сперва она не  видела  ничего  особенного  в
тихом низкорослом студенте. В те времена она еще придерживалась  вкусов  и
обычаев     Сети,     участвовала      в      дискуссиях,      посвященных
пост-деструкционистскому  направлению  в  теории  музыки,  читала  "Обит",
"Нигил"   и   самые   что   ни   на   есть   авангардистские   журналы   с
Возрождения-Вектор и ТК-Центра, стараясь выглядеть искушенной и усталой от
жизни и не без напряжения пользуясь молодежным жаргоном.  Какое  отношение
все это могло иметь к малорослому, но весьма серьезному историку,  который
опрокинул на нее фруктовый салат на вечеринке, устроенной в  честь  декана
Мура? Какая-либо экзотика, на которую мог бы  претендовать  Сол  Вайнтрауб
вследствие еврейского происхождения, тут же сводились на нет  его  типично
барнардовским  произношением,  костюмом,  приобретенным   в   кроуфордском
"Сквайр шоп", а также тем обстоятельством, что  на  вечеринку  он  пришел,
рассеянно зажав под мышкой "Расхождение одиночеств" Детрескью.
     Сол влюбился в нее с первого взгляда. Он как завороженный смотрел  на
эту смеющуюся краснощекую девушку, и его нисколько не смущали  ни  слишком
дорогое платье, ни бьющий в глаза мандариновый маникюр; он видел лишь одно
- яркую личность, которая светила как маяк одинокому  старшекурснику.  Сол
не подозревал о своем одиночестве, пока не встретил Сару, но после  первой
же их встречи, когда он обменялся с ней рукопожатием  и  опрокинул  ей  на
платье фруктовый салат,  ему  стало  ясно:  его  жизнь  пуста  и  навсегда
останется пустой, если они не поженятся.
     Они  поженились  через  неделю  после  того,   как   Соля   назначили
преподавателем   колледжа.   Медовый   месяц   молодожены    провели    на
Мауи-Обетованной. Это было его первым путешествием  по  нуль-Т.  Арендовав
плавучий остров, они три недели путешествовали в полном уединении, любуясь
чудесами Экваториального Архипелага. В памяти Сола навсегда  остались  эти
пронизанные солнечными лучами и напоенные ветром дни, и  самое  дорогое  и
сокровенное - обнаженная Сара выходит из воды после ночного  купанья,  над
ней сверкают звезды Ядра, а на ее  теле  многоцветными  созвездиями  сияют
фосфоресцирующие капли.
     Они хотели сразу же завести ребенка, но прошло целых пять лет, прежде
чем природа смилостивилась над ними.
     Сол помнил, как прижимал к себе и укачивал Сару, корчившуюся от  боли
у него на руках. Роды были трудными. Наконец произошло невероятное -  в  2
часа 01 минуту утра в медицинском центре округа Кроуфорд  родилась  Рахиль
Сара Вайнтрауб.
     Появление  младенца   круто   изменило   жизнь   ученого-историка   и
музыкального критика, усердно пополнявших инфосферу Барнарда,  но  они  не
роптали. Первые месяцы они ужасно  уставали,  но  неизменно  были  веселы.
Поздно ночью, в перерывах между кормлениями, Сол на цыпочках прокрадывался
в детскую - просто постоять и посмотреть на дочь. Почти всегда он заставал
там Сару, и они стояли вместе, держась за руки и глядя на это чудо: спящий
ребенок лежит на животе, попкой вверх, спрятав  лицо  в  мягком  изголовье
колыбели.
     Рахиль была удивительным ребенком: совершенно прелестным и  в  то  же
время не считавшим себя  центром  мироздания.  Когда  ей  исполнилось  два
стандартных года, от нее не хотелось отводить глаз,  так  она  была  мила:
пышные каштановые волосы матери, ее румяные щеки, ее же лучезарная  улыбка
и большие карие глаза отца. Приятели говорили, что  ребенок  сочетает  все
достоинства характера Сары  с  интеллектом  Сола.  Один  из  их  знакомых,
детский психолог, работающий в колледже, однажды заметил, что Рахиль уже в
пять лет обладает  самыми  надежными  показателями  истинной  одаренности,
какие когда-либо наблюдались у детей: структурированная  любознательность,
проницательность по отношению к окружающим, способность  к  состраданию  и
обостренное чувство справедливости.
     Однажды Сол, изучая в своем  кабинете  древние  документы  со  Старой
Земли, наткнулся на статью о воздействии Беатриче на  мировоззрение  Данте
Алигьери. Одно из рассуждений критика, жившего в двадцатом или в  двадцать
первом веке, поразило его:

     "И  только  она  (Беатриче)  была  для  него   по-прежнему   реальна,
по-прежнему оставалась средоточием мира и красоты. Ее образ стал для  него
ориентиром - тем, что Мелвилл с большей серьезностью,  чем  мы  сохранили,
назвал бы его Гринвичским меридианом..."

     Сол остановился, чтобы отыскать определение "Гринвичского Меридиана",
а затем продолжил читать. Критик кое-что добавил от себя:

     "У большинства из нас, я надеюсь, есть ребенок, любимый  человек  или
друг, подобные Беатриче, то есть человек, который  просто  в  силу  своего
характера, врожденной доброты и ума заставляет нас испытывать неловкость в
тех случаях, когда мы лжем или неискренни".

     Сол выключил дисплей и задумался, глядя  в  окно  на  кружево  черных
ветвей.


     Пай-девочкой Рахиль не была. Когда ей  исполнилось  пять  стандартных
лет, она весьма старательно обрезала волосы пяти своим любимым  куклам,  а
затем обкорнала свои собственные, причем еще короче. Когда ей  было  семь,
она решила, что сезонники, живущие  в  ветхих  лачугах  на  южной  окраине
города, нуждаются в усиленном питании, и в связи  с  этим  опустошила  все
домашние кладовые, холодильники, морозильники и  синтезаторы,  после  чего
уговорила троих своих подружек помочь ей утащить всю эту  гору  продуктов,
пробив в семейном продовольственном бюджете брешь, исчисляемую несколькими
сотнями марок.
     Когда ей исполнилось  десять,  мальчуган  по  имени  Стабби  Беркович
подбил ее взобраться на верхушку самого старого из кроуфордских вязов. Она
была уже на высоте сорока метров, и до верхушки  оставалось  меньше  пяти,
когда под ней сломалась ветка, и Рахиль полетела  вниз.  Сола  вызвали  по
комлогу, когда он обсуждал  со  студентами  моральные  предпосылки  первой
эпохи ядерного разоружения на Земле. Не  сказав  ни  слова,  он  вышел  из
аудитории и пробежал двенадцать кварталов до медицинского центра.
     У Рахили была сломана левая  нога,  два  ребра,  проткнуто  легкое  и
раздроблена  челюсть.  Когда  Сол  ворвался  в  палату,  она   плавала   в
восстановительном растворе; приподняв голову и  взглянув  на  него  поверх
плеча сидевшей  с  ней  матери,  она  слегка  улыбнулась  и,  несмотря  на
проволочную шину, стянувшую ее челюсть, заявила: "Пап, мне  оставалось  до
верхушки всего пятнадцать футов. Может, даже меньше.  В  следующий  раз  я
доберусь".


     Закончив с отличием среднюю школу,  Рахиль  получила  приглашения  от
корпоративных академий  пяти  планет  и  от  трех  университетов,  включая
Гарвард на Новой Земле. Она выбрала Найтенгельзер.
     Сол не очень удивился, что  его  дочь  решила  специализироваться  на
археологии. Он до сих пор с нежностью  вспоминал,  как  двухлетняя  Рахиль
целыми днями копалась под крыльцом в земле, не обращая внимания на  пауков
и тысяченожек, а затем врывалась в дом, чтобы похвастаться  пластмассовыми
тарелочками и позеленевшими пфеннигами, которые ей удавалось  отыскать,  и
настойчиво допытывалась, откуда  они  там  взялись  и  какими  были  люди,
которые оставили все это под крыльцом?
     Рахиль получила диплом о высшем  образовании,  когда  ей  исполнилось
девятнадцать. Все лето она  проработала  на  бабушкиной  ферме,  а  осенью
отправилась   в   свое   первое   нуль-путешествие.    Она    провела    в
Рейхсуниверситете Фрихольма двадцать восемь  локальных  месяцев,  а  когда
вернулась домой, жизнь Сола и Сары заиграла новыми красками.
     В течение двух недель их дочь, теперь уже взрослая, здравомыслящая  и
уверенная в себе (пожалуй, даже более уверенная, чем многие люди старше ее
годами), отдыхала и радовалась возвращению в родной дом.  Как-то  вечером,
когда они с отцом прогуливались по учебному городку, она  вдруг  принялась
расспрашивать Сола о его родословной.
     - Пап, скажи, ты все еще считаешь себя евреем?
     Удивленный вопросом дочери, Сол растерянно провел рукой  по  редеющим
волосам.
     -  Евреем?  Да,  наверное.  Хотя  теперь  это  слово  потеряло   свой
первоначальный смысл.
     - И я еврейка? - спросила Рахиль. В неясном  свете  сумерек  ее  щеки
горели румянцем.
     - Если хочешь, можешь считать себя еврейкой, - ответил Сол. - Теперь,
когда Старой Земли уже нет, все это больше не имеет значения.
     - А если бы я была мальчиком, ты сделал бы мне обрезание?
     Сол засмеялся, испытывая странное чувство растерянности и радости.
     - Я говорю серьезно, - сказала Рахиль.
     Сол поправил очки.
     - Не знаю, детка, но думаю, что сделал бы. Я никогда не размышлял  на
эту тему.
     - Ты посещал синагогу в Буссарде?
     - После моего бар мицва я там не был ни разу, - ответил  Сол,  и  ему
вспомнилось, как почти пятьдесят лет назад его  отец  взял  "Виккен"  дяди
Ричарда и полетел со своей семьей в столицу, чтобы совершить торжественный
ритуал.
     - Отец, почему евреи относятся  сейчас  к  этому  не  так...  не  так
серьезно, как до Хиджры?
     Сол развел руками -  эти  большие  сильные  руки  скорее  подошли  бы
каменщику, чем ученому.
     - Хороший вопрос, Рахиль.  Кто  ж  его  знает,  почему?  Может  быть,
потому, что мечта теперь мертва бесповоротно. Нет  больше  Израиля.  Новый
Храм просуществовал совсем недолго - меньше,  чем  первый  и  второй.  Бог
нарушил Свое слово. Он вторично разрушил Землю точно таким же образом, как
и в первый раз. И эта Диаспора... она навсегда.
     - Но в некоторых местах евреи все  же  сохраняют  свое  этническое  и
религиозное своеобразие, - не уступала дочь.
     - Да, конечно. На Хевроне и кое-где на Конкурсе можно встретить целые
общины... Хасиды, ортодоксы, хасмониане, если ты говоришь о них... но  все
это какое-то... вторичное, утрированно  живописное...  Так,  картинки  для
туристов.
     - Нечто вроде тематического парка?
     - Вот-вот.
     - Ты мог бы отвезти меня завтра в храм Бет-эль?  Страйт  я  одолжу  у
Хаки.
     - Зачем же? - возразил Сол. - Мы воспользуемся ракетопланом колледжа.
- Да, - произнес он, помолчав, - я с  большим  удовольствием  отвезу  тебя
завтра в синагогу.
     Под старыми вязами становилось  все  темнее.  Вдоль  широкой  дороги,
которая вела к их дому, зажглись уличные фонари.
     - Отец, - сказала Рахиль,  -  я  хочу  задать  тебе  вопрос,  который
задавала миллион раз с тех пор, как мне исполнилось два года. Ты веришь  в
Бога?
     Сол посерьезнел. У него не было выбора - он и сейчас мог ответить  ей
лишь так, как отвечал миллион раз до этого.
     - Я жду, - сказал он. - Жду, когда поверю.


     Диссертация Рахили была  посвящена  артефактам  иных  цивилизаций.  В
течение трех стандартных лет  Солу  и  Саре  приходилось  довольствоваться
случайными визитами дочери, за которыми следовали мультиграммы с различных
экзотических планет, не входящих в Сеть, хотя и не очень удаленных от нее.
Они прекрасно понимали, что ее исследования вскоре потребуют от нее  более
длительных отлучек в отдаленные миры  за  пределами  Сети,  где  временной
сдвиг съедает жизни и память тех, кто остался позади.
     - Что это за планета такая,  Гиперион?  -  спросила  Сара  у  дочери,
собиравшейся в очередную экспедицию. - Звучит  как  название  какой-нибудь
модной новинки для домашнего хозяйства.
     - Это замечательное место, мама. Там обнаружено больше следов  чужого
разума, чем где-либо еще, за исключением Армагаста.
     - А почему ты не хочешь на Армагаст? - поинтересовалась  мать.  -  До
него от Сети всего лишь  несколько  месяцев.  Работать,  так  уж  в  самом
интересном месте.
     - Гиперион пока еще не превратился в парк для экскурсий,  -  ответила
Рахиль. - Хотя и  там  туристы  становятся  серьезной  проблемой.  Люди  с
деньгами сейчас очень охотно путешествуют за пределами Сети.
     Сол почувствовал, что голос его не слушается.
     - И куда вы собираетесь, в лабиринт или  к  месту,  которое  называют
Гробницами Времени?
     - К Гробницам  Времени,  отец.  Я  буду  работать  с  доктором  Мелио
Арундесом, он знает о Гробницах Времени больше всех.
     - А это не опасно? - спросил Сол, стараясь изо всех  сил,  чтобы  его
голос звучал естественно.
     Рахиль улыбнулась.
     - Ты вспомнил легенду о Шрайке? Не волнуйся, папа. Вот уже  два  века
как эта пресловутая легенда никого не беспокоила.
     - Но я читал, что во время второй колонизации... - начал Сол.
     - Да, я тоже видела эти документы, папа. Но ведь они не знали тогда о
гигантских  скальных  угрях,  которые  приползали  в   долину   охотиться.
Несколько человек пропали, а остальные подняли панику. Ты ведь знаешь, как
рождаются легенды. К тому же охотники давно перебили всех угрей.
     - Космические корабли там не садятся,  -  не  сдавался  Сол.  -  Тебе
придется добираться до  Гробниц  Времени  по  воде.  Или  пешком.  Или  на
какой-нибудь колымаге.
     Рахиль рассмеялась.
     -  В  старину  люди,   летавшие   туда,   недооценивали   воздействие
антиэнтропийных полей на аппаратуру, и  из-за  этого  произошло  несколько
аварий. Но сейчас туда летают дирижабли.  А  к  северу  от  гор  построили
большой  отель  под  названием  "Башня  Хроноса",   и   каждый   год   там
останавливаются сотни туристов.
     - Ты тоже в нем остановишься? - спросила Сара.
     - На какое-то время. Мама, это будет такая замечательная экспедиция!
     - Надеюсь, не чересчур, - сказала Сара, и все улыбнулись.


     В течение четырех лет, пока Рахиль была в пути (для нее  -  несколько
недель криогенной фуги), Сол безумно скучал по ней, гораздо  сильнее,  чем
если бы она безвылазно просидела, не давая о себе  знать,  в  каком-нибудь
глухом уголке Сети. Сама мысль о  том,  что  дочь  удаляется  от  него  со
скоростью, превышающей скорость  света,  укрытая  непроницаемым  квантовым
коконом поля Хоукинга, представлялась ему противоестественной и зловещей.
     Они с женой продолжали работать. Сара оставила музыкальную критику  и
погрузилась в проблемы планетарной экологии. Для Сола эти  годы  оказались
одними из самых насыщенных в жизни. Были опубликованы вторая и третья  его
книги, и вторая - "Поворотные пункты морали"  -  вызвала  к  автору  такой
интерес,  что  его  буквально