на прошлое рождество шотландское виски... по-моему. Когда он вернулся, Рахиль сидела на диване и приглаживала волосы. Он налил ей чуть-чуть, они выпили и немного помолчали. - Папа? - Да? - Я просмотрела все. Видела себя, слышала себя, видела голографии Линны и всех остальных... пожилых... - Ну, наверное, все-таки не пожилых, - возразил Сол. - Линне будет только тридцать пять через месяц... - Нет, они старые, и ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Одним словом, я прочла все медицинские заключения, видела фото, сделанные на Гиперионе, и знаешь что? - Что? - Я ничему этому не верю, отец. Сол поставил бокал и посмотрел на дочь. Ее лицо снова округлилось и стало не таким взрослым. И даже более красивым. - Я хочу сказать, что верю _э_т_о_м_у_, - продолжала она с нервным смешком. - Вряд ли ты и мама могли так жестоко подшутить надо мной. И к тому же ваш... возраст... всякие события и все вокруг. Я знаю, что все это на самом деле, но я _н_е _в_е_р_ю_ этому. Ты понимаешь меня, отец? - Да, - ответил Сол. - Я проснулась сегодня утром и подумала: "Ничего себе, завтра экзамен по палеонтологии, а я еще учебник не открывала". Мне очень хотелось проучить Роджера Шермана... он считает себя таким умником. Сол отпил виски. - Роджер три года тому назад погиб в авиакатастрофе южней Буссарда, - сказал он. Он ни за что бы об этом не заговорил, если бы не виски, но рано или поздно он должен понять, существует ли Рахиль внутри Рахили. - Я знаю, - отозвалась Рахиль и уткнулась подбородком в колени. - Я ведь перебрала всех, кого знала. Грэм умер. Профессор Эйкхард больше не читает лекций. Ники вышла замуж за какого-то... коммивояжера. За четыре года многое произошло. - Больше чем за одиннадцать лет, - поправил ее Сол. - Слетав на Гиперион и обратно, ты отстала от нас, не покидавших планеты, на шесть лет. - Но это же нормально! - выкрикнула вдруг Рахиль. - Люди все время путешествуют вне Сети. И приспосабливаются. Сол кивнул. - Но здесь все иначе, детка. Рахиль невесело улыбнулась и допила свое виски. - Ты очень сдержанно выразился. - Отставленный ею бокал громко стукнул. - Послушай, вот что я решила. Я провела двое суток и даже больше, изучая все, что она... что я... приготовила, чтобы дать мне возможность узнать, что случилось раньше, что сейчас происходит, и... никакого толку. Сол сидел не шевелясь, даже перестал дышать. - Я хочу сказать, - продолжила Рахиль, - что становлюсь моложе с каждым днем, теряю память о людях, с которыми даже еще не встречалась... ну, а дальше что? Я так и буду становиться все меньше, и все моложе, и все бестолковей, а потом в один прекрасный день просто исчезну? Папа, Господи, - Рахиль еще крепче обхватила колени руками, - тебе не кажется, что это даже смешно, только... странновато? - Нет, - тихо ответил Сол. - Ну, конечно, нет. - Глаза Рахили, всегда большие и темные, увлажнились. - Представляю, какой это кошмар для мамы и для тебя. Каждый день вы смотрите, как я спускаюсь вниз по лестнице... в смятении... Ведь я просыпаюсь с воспоминаниями вчерашнего дня, слышу, как мой собственный голос говорит мне, что вчерашний день был годы назад. Что у меня был роман с каким-то парнем по имени Амелио... - Мелио, - прошептал Сол. - Какая разница? Это все не помогает, вот в чем дело, папа. К тому времени, когда я начинаю наконец что-то усваивать, меня уже тянет в сон от усталости. А потом... Ну, ты же знаешь, что происходит потом. - Что... - начал Сол и замолчал. Потом кое-как выдавил из себя: - Что ты хочешь, чтобы мы сделали, малыш? Рахиль посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Это была та самая улыбка, которой она одаряла его, начиная с пятинедельного возраста. - Не говори мне об этом, отец, - сказала она твердо. - И не позволяй мне говорить об этом самой себе. Это только причиняет боль. Все это было не со мной... - Она замолкла и провела рукой по лбу. - Ты понимаешь, что я имею в виду, папа? Та Рахиль, которая отправилась на другую планету, и влюбилась, и попала в катастрофу... это была другая Рахиль! Я не хочу переносить ее боль. - Она заплакала. - Ты понимаешь? Понимаешь, папа? - Да, - ответил Сол. Он обнял ее и ощутил тепло ее тела, влагу ее слез. - Да, понимаю. В следующем году с Гипериона чуть ли не каждый день начали приходить мультиграммы, но все они носили отрицательный характер. Природа и источник антиэнтропийных полей не установлены. Активность временных приливов в районе Сфинкса в обычных пределах. Эксперименты с лабораторными животными в приливных районах и вокруг них привели к внезапной гибели некоторых животных, но болезни Мерлина не обнаружили ни у одного. Каждое сообщение Мелио заканчивал словами: "Передайте Рахили, что я ее люблю!" Деньги, полученные от Рейхсуниверситета, Сол и Сара использовали, чтобы пройти частичную поульсенизацию в Буссард-Сити. Они были уже слишком стары, чтобы эта процедура продлила их жизнь еще на один век, зато внешне супруги сейчас выглядели скорее пятидесятилетними, чем семидесятилетними. Они изучили старые семейные фотографии и пришли к выводу, что подобрать костюмы, какие они носили полтора десятка лет назад, не составит особого труда. Шестнадцатилетняя Рахиль сбежала по лестнице со своим комлогом, настроенным на радиостанцию колледжа. - Мне сегодня рисовую кашу. Можно? - Ты и так ее ешь каждое утро, - улыбнулась Сара. - Да. - Рахиль тоже улыбнулась. - Я просто подумала, а вдруг ты ее не сварила или уж не знаю что. Я слышала телефонный звонок. Это Ники? - Нет, - ответил Сол. - Черт, - вырвалось у Рахили, и она испуганно взглянула на родителей. - Простите, она ведь обещала позвонить, как только станут известны результаты. После консультации прошло уже три недели. Мне кажется, я слышала что-то такое. - Не беспокойся, детка, - сказал Сара. Она принесла кофейник и первым делом налила кофе в чашку Рахили, потом себе. - Не беспокойся, милая. Поверь мне, твои оценки будут достаточно хороши, чтобы поступить в любой колледж, какой тебе понравится. - Ма, - удрученно вздохнула Рахиль, - как ты не понимаешь? Мы живем в мире, где все готовы друг друга съесть. - Она нахмурилась. - Ты не видела мою мультиприставку по математике? У меня в комнате черт ногу сломит. Ничего не могу найти. Сол откашлялся. - Сегодня никаких занятий, детка. Рахиль с удивлением посмотрела на него: - Нет занятий? Во вторник? За шесть недель до окончания школы? Что случилось? - Ты была больна, - твердо ответила Сара. - Один день ты вполне можешь посидеть дома. Всего один. Рахиль нахмурилась еще сильней. - Больна? Я не чувствую себя больной. Просто все как-то странно. Как будто что-то... не в порядке. Ну, например, почему вдруг переставили диван в комнате информации? И где Чипе? Я звала его, звала, а он не пришел. Сол дотронулся до ее руки. - Ты очень долго болела, - сказал он. - Доктор говорит, что у тебя могут быть провалы в памяти. Мы поговорим по дороге в колледж. Хорошо? Лицо Рахили прояснилось. - Пойти в колледж, а с уроков смотаться? Прекрасно. - По ее лицу вдруг мелькнула тень испуга: - А если мы встретим Роджера Шермана? Он ведает приемом новичков и такой въедливый, такой зануда! - Мы не встретим Роджера, - успокоил ее Сол. - Ты готова? - Почти. - Рахиль наклонилась к матери и крепко обняла ее. - Счастливо, аллигатор. - Пока, крокодил, - отозвалась Сара. - О'кей, - весело улыбнулась Рахиль и встряхнула головой. - Я готова. Постоянные поездки в Буссард-Сити заставили Сола купить магнитоплан. Прохладным осенним днем он двинулся в путь по самому медленному маршруту, проходившему намного ниже скоростных трасс. Он наслаждался пейзажем и запахом скошенной травы. Мужчины и женщины, работавшие в полях, приветливо махали ему вслед. Со времен его детства Буссард значительно расширился, но синагога по-прежнему располагалась на окраине одного из самых старых районов города. Храм тоже был стар, и старина эта чувствовалась во всем. Даже ермолка, которую Сол надел при входе, показалась ему изношенной за долгие десятилетия чуть не до прозрачности. Раввин, однако, оказался молодым. Сол понимал, что ему лет сорок, не меньше, - волосы, выглядывавшие из-под ермолки, явно поредели - но для Сола он все равно был мальчишкой. Сол облегченно вздохнул, когда раввин предложил ему продолжить беседу в парке, расположенном на другой стороне улицы. Они уселись на скамейку. Сол с удивлением обнаружил, что все еще держит в руках ермолку, беспокойно теребя ее. В воздухе пахло сыростью - ночью шел дождь - и сгоревшей листвой. - Я не совсем понимаю, господин Вайнтрауб, - сказал раввин. - Что все-таки вас тревожит: сон или то обстоятельство, что ваша дочь заболела после того, как он начал вам сниться? Сол поднял голову, подставляя лицо солнцу. - Если быть точным, ни то и ни другое, - ответил он. - Я просто чувствую, что эти два события как-то связаны между собой. Раввин потрогал пальцем нижнюю губу. - Сколько лет вашей дочери? - Тринадцать, - чуть помедлив, ответил Сол. - И эта болезнь... серьезная? Она угрожает ее жизни? - Нет, жизни она не угрожает. Пока. Раввин чинно сложил руки на своем объемистом животе. - Вы не думаете... можно я буду звать вас Солом? - Конечно. - Сол, вы не думаете, что этот ваш сон... что он каким-то образом стал причиной болезни вашей девочки? - Нет, - ответил Сол и задумался, правдив ли его ответ. - Нет, робе, я так не считаю. - Зовите меня Морг. - Хорошо, Март. Я пришел не потому, что считаю самого себя... или свой сон причиной болезни Рахили. Но мне кажется, мое подсознание все время пытается мне что-то подсказать. Март откинулся на спинку скамейки. - Может, вам стоит обратиться к неврологу или психологу? Я не совсем понимаю, что... - Дело в том, что меня интересует история Авраама, - прервал его Сол. - Знаете, я изучал различные этические системы, но мне трудно понять этику, которая начинается с приказа отцу заколоть родного сына. - Нет, нет, нет! - вскричал раввин, по-детски грозя ему пальцем. - Ведь, когда настало время. Господь остановил руку Авраама. Он не мог допустить, чтобы во славу его приносились человеческие жертвы. Одной лишь покорности воле господней, вот чего он... - Да, - ответил Сол. - Только покорности. Но ведь сказано: "И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего" [Бытие 22:10]. Бог, я думаю, заглянул к нему в душу и увидел, что Авраам готов заколоть Исаака. Внешняя покорность без внутренней готовности совершить убийство вряд ли умиротворила бы Бога Ветхого Завета. А что случилось бы, если бы Авраам любил своего сына больше, чем Бога? Март побарабанил пальцами по колену, затем положил руку Солу на плечо: - Сол, я понимаю, вас волнует болезнь вашей дочки. Но при чем тут документ, написанный восемь тысяч лет назад? Расскажите мне о вашей девочке. Ведь дети больше не умирают от болезней. Во всяком случае, в Сети. Сол с улыбкой встал и сделал шаг назад, освобождаясь от руки раввина: - Я бы хотел поговорить с вами еще, Март. Очень хотел бы. Но мне надо возвращаться. У меня сегодня вечером занятия. - А в эту субботу вы придете в храм? - спросил раввин, протягивая на прощание руку. Сол сунул ему ермолку. - Возможно, приду на днях, Март. Обязательно. В один из вечеров той же осени Сол, выглянув из окна своего кабинета, увидел темную фигуру, стоявшую под голым вязом. "Репортер", - с замиранием сердца подумал Сол. Все десять лет он страшился того дня, когда секрет раскроется, понимая, что на этом кончится их простая и спокойная жизнь в Кроуфорде. Он вышел во двор. - Мелио! - воскликнул он, разглядев лицо человека. Археолог стоял, засунув руки в карманы длинного синего пальто. Десять стандартных лет, прошедших со времени их последней встречи, Арундеса почти не изменили - Сол догадался, что ему все еще не больше тридцати. Но загорелое лицо молодого человека прорезали глубокие морщины. - Сол, - он робко протянул ему руку. Сол горячо пожал ее. - Я и не знал, что вы вернулись. Заходите в дом! - Нет, - археолог отступил назад. - Я здесь уже около часа. И так и не набрался храбрости. Сол хотел что-то сказать, но промолчал и понимающе кивнул. Руки начали мерзнуть, и он сунул их в карманы. Над темным коньком крыши проступали первые звезды. - Рахиль еще не вернулась, - сказал он наконец. - Она пошла в библиотеку. Она... она считает, что у нее скоро контрольная по истории. У Мелио словно ком стал в горле, и он лишь молча кивнул. - Сол, - сделав над собой усилие, заговорил он, - поверьте, мы сделали все, что было в наших силах. Наша группа провела на Гиперионе без малого три стандартных года. Мы бы и дальше оставались там, но университет перестал нас финансировать. Там не было ровно ничего... - Мы это знаем, - отозвался Сол. - Мы с женой вам очень благодарны за мультиграммы. - Я месяцами не вылезал из Сфинкса, - продолжал Мелио. - Судя по показаниям приборов, он ничем не отличается от обыкновенной груды камней, но временами мне казалось, что я чувствую... чувствую что-то... - Он опять покачал головой. - Я подвел ее! - Нет, - ответил Сол и сквозь шерстяное пальто стиснул плечо собеседника. - Вы здесь ни при чем. Мы запрашивали сенаторов... Я беседовал даже с руководством Научного Совета и никто не мог мне объяснить, почему Гегемония не пожелала потратить больше времени и средств на исследование Гипериона. Мне кажется, им давно уже следовало бы включить этот мир в Сеть, хотя бы из-за его научной ценности. Неужели им наплевать на загадку Гробниц? - Я понимаю, что вы хотите сказать, Сол. Здесь подозрительно многое, хотя бы то, как поспешно прикрыли финансирование нашей группы. Похоже, Гегемония стремится держать Гиперион на определенной дистанции. - Вы думаете... - начал было Сол, но тут из сгустившихся осенних сумерек появилась Рахиль. Ее волосы были коротко подстрижены по подростковой моде тридцатилетней давности, круглые щеки раскраснелись от холода, руки она глубоко засунула в карманы красной куртки. Она находилась сейчас на границе юности и детства и в своей одежде - джинсы, кроссовки и толстая куртка - вполне могла сойти за мальчика. Рахиль улыбнулась. - Привет, папа. Подойдя ближе, она застенчиво кивнула Мелио. - Простите, я кажется, помешала вашей беседе. Сол облегченно перевел дыхание. - Нет, что ты, детка. Рахиль, это доктор Арундес из Рейхсуниверситета на Фрихольме. Доктор Арундес, моя дочь Рахиль. - Рада познакомиться, - Рахиль восхищенно присвистнула. - Рейхе, подумать только! Я читала их каталоги. Мне бы так хотелось когда-нибудь туда поехать! Мелио сдержанно кивнул. Сол видел, как он напряжен. - Вы... - начал Мелио, - я хотел спросить, что именно вы бы хотели там изучать? Сол испугался, что Рахиль заметит прозвучавшую в его голосе боль, но она лишь пожала плечами и беззаботно рассмеялась. - О, все подряд. Старик Эйкхард - он ведет у нас факультатив по палеонтологии и археологии - говорит, что там замечательное отделение классики и древностей. - Это так, - с трудом ответил Мелио. Рахиль застенчиво переводила взгляд с отца на незнакомца, как видно, чувствуя их напряжение. - Ой, я, наверно, помешала вам. Пойду домой и лягу. Мне кажется, я подхватила этот странный вирус... что-то вроде менингита... мама говорит, из-за него я какая-то глупая. Рада была познакомиться с вами, доктор Арундес. Надеюсь, мы встретимся как-нибудь в Рейхсе. - Я тоже надеюсь на это. - Мелио поглядел на нее так пристально, что Солу показалось: он пытается запечатлеть в своей памяти каждую мелочь этой встречи. - Ну, ладно, пока... - сказала Рахиль, делая шаг назад. Ее кроссовки громко скрипнули по асфальту. - Спокойной ночи. Увидимся утром, отец. - Спокойной ночи, Рахиль. В дверях она задержалась. В свете газовых ламп она выглядела намного моложе своих тринадцати. - Счастливо, аллигаторы. - Пока, крокодил, - отозвался Сол и вдруг услышал, что Мелио тоже прошептал вместе с ним слова прощания. Они молча смотрели на закрывшуюся дверь, почти физически ощущая, как ночь опускается на маленький город. Проехал мальчик на велосипеде, под колесами шуршали листья, а спицы поблескивали каждый раз, когда он оказывался под старинными фонарями. - Зайдите к нам, - предложил Сол. - Сара будет очень рада. А Рахиль уже спит. - Не сейчас, - ответил Мелио. Его лицо скрывала тень, руки утонули в карманах. - Мне нужно... я сделал ошибку, Сол. - Он отступил на шаг, потом оглянулся: - Я позвоню вам с Фрихольма. Мы снарядим другую экспедицию и полетим туда вместе. Сол кивнул. Три года на дорогу, подумал он. Если они уедут сегодня ночью, к их возвращению Рахили будет меньше десяти. - Согласен, - сказал он. Мелио помедлил, поднял в знак прощания руку и пошел по краю тротуара, разбрасывая громко шуршащие сухие листья. Сол никогда больше с ним не встречался. Самой большой епархией Церкви Шрайка в Сети был Лузус, и Сол отправился туда по нуль-Т за несколько недель до дня рождения Рахили, которой исполнялось десять лет. Само святилище было не намного больше какого-нибудь собора Старой Земли, но казалось гигантским - из-за устремленных вверх, как бы летящих аркбутанов, причудливого свода и ажурных контрфорсов с витражами. Сол пребывал в подавленном настроении, и безжалостная гравитация Лузуса не способствовала его улучшению. Хотя встреча с епископом была назначена заранее. Солу пришлось прождать почти пять часов, прежде чем его допустили во внутреннее помещение святилища. Большую часть времени он провел, разглядывая медленно вращавшиеся двадцатиметровые стальные скульптуры, возможно, изображавшие легендарного Шрайка... а быть может, являвшие собой просто абстрактный памятник всем видам когда-либо существовавшего холодного оружия. Потом его внимание привлекли два красных шара, плававших внутри чего-то жутковатого, отдаленно напоминающего череп. - Господин Вайнтрауб? - Ваше превосходительство, - отозвался в знак приветствия Сол. Дьяконы, экзорцисты, причетники и служки, которые окружали его все долгие часы томительного ожидания, распростерлись на темных плитах, как только вошел епископ. Сол церемонно поклонился. - Входите же, входите, господин Вайнтрауб. - Священнослужитель широким жестом указал на дверь, ведущую в алтарь. Сол очутился в темном, гулком помещении, весьма похожем на то место, в которое он попадал в своих повторявшихся снах, и уселся на предложенный ему стул. Пока епископ шел к напоминавшему небольшой трон креслу, стоящему возле совершенно современного, хотя и украшенного сложной резьбой письменного стола, Сол успел заметить характерные для уроженцев Лузуса полноту и грубоватые черты лица, странным образом сочетавшиеся с внушительной грацией. Его отороченная мехом горностая мантия поражала своим цветом. Ярко-алая, переливающаяся, она напоминала, скорее, свежую кровь, чем шелк или бархат. На каждом пальце у него было широкое кольцо с красным или черным камнем, и это чередование красного и черного вселило в душу Сола неясную тревогу. - Ваше превосходительство, - начал Сол, - я заранее приношу извинения за нарушения церковного протокола, которые я уже допустил... или могу допустить в дальнейшем. О Церкви Шрайка я знаю очень мало, но то, что мне известно, привело меня сюда. Благоволите извинить меня, если я неумышленно проявлю свое невежество, спутав какие-либо титулы или термины... Епископ взмахом руки остановил Сола. В полутьме тускло сверкнули красные и черные камни. - Титулы не столь уж важны, господин Вайнтрауб. Обращение "Ваше превосходительство" по отношению к нашей особе для неверующих вполне допустимо. Мы должны вам сообщить, однако, что официальное название нашей скромной конфессии - "Церковь Последнего Искупления", а Того, которого мир столь неуважительно именует... Шрайком, мы называем, если вообще упоминаем о Нем, "Повелителем Боли", но чаще - Аватарой. А теперь, будьте любезны, изложите тот важный вопрос, с которым, как нам сообщили, вы пришли сюда. Сол слегка поклонился. - Ваше превосходительство, я учитель... - Извините, что перебиваем вас, господин Вайнтрауб, но вы не просто учитель. Вы ученый. Мы хорошо знакомы с вашими трудами в области моральной герменевтики. Ваши рассуждения не лишены изъянов, но довольно смелы и вызывают желание их оспорить. Мы постоянно используем их в наших курсах по догматической апологетике. Продолжайте, будьте добры. Сол удивленно моргнул. Его труды были почти неизвестны за пределами узких академических кругов, и слова епископа повергли его в полную растерянность. Собираясь с мыслями, Сол решил, что епископ, должно быть, заранее узнал, с кем имеет дело, и что у него отличные помощники. - Ваше превосходительство, моя научная работа не имеет никакого отношения к моему визиту. Я обратился к вам с просьбой о встрече, так как мой ребенок... моя дочь... заболела. Причиной болезни явились, по-видимому, исследования, которые она вела в месте, представляющем определенный интерес для вашей Церкви. Я говорю о так называемых Гробницах Времени на планете Гиперион. Епископ медленно кивнул. Знает ли он что-нибудь о Рахили, подумал Сол. - Вам известно, господин Вайнтрауб, что упомянутое вами место... то, что мы называем Ковчегами Завета... решением Комитета местного самоуправления Гипериона закрыто для посещений так называемыми исследователями? - Да, ваше превосходительство. Я слышал об этом. Насколько я понимаю, ваша Церковь сыграла немалую роль в принятии этого закона. Епископ никак на это не отреагировал. Где-то в пахнущей ладаном темноте негромко пробили часы. - Во всяком случае, ваше превосходительство, я надеюсь, что некоторые аспекты доктрины вашей Церкви помогут пролить свет на причину заболевания моей дочери. Епископ наклонился, словно стараясь получше разглядеть посетителя, и освещавший его одинокий луч света падал теперь ему на лоб, оставляя глаза в тени. - Вы желали бы получить наставление в таинствах нашей Церкви, господин Вайнтрауб? Сол погладил бороду. - Нет, ваше превосходительство, если это не поспособствует каким-либо образом выздоровлению моей дочери. - А не желает ли ваша дочь присоединиться к Церкви Последнего Искупления? Сол заколебался. - Ваше превосходительство, прежде всего она желает быть здоровой. Если посвящение излечит ее или хоть отчасти поможет ей, об этом стоит серьезно подумать. Епископ откинулся в кресле, и Сол услышал мягкий шелест его мантии, казалось, красный цвет стекает с нее в темноту. - Вы говорите о физическом благополучии, господин Вайнтрауб. А наша Церковь - высший судия спасения духовного. Вы отдаете себе отчет, что первое есть неизбежное следствие второго? - Мне известно это старинное и весьма распространенное мнение, - ответил Сол. - Мы с женой хотим, чтобы наша дочь была здорова и физически, и духовно. Епископ подпер свою массивную голову кулаком. - В чем проявляется болезнь вашей дочери, господин Вайнтрауб? - Это... заболевание, связанное с временем, ваше превосходительство. Епископ вскинулся и напряженно подался вперед. - В каком именно из святых мест вашу дочь постигла болезнь, господин Вайнтрауб? - В сооружении, называемом Сфинксом, ваше превосходительство. Епископ вскочил так стремительно, что смахнул на пол бумаги, лежавшие у него на столе. Даже без мантии этот человек был вдвое крупнее и массивнее Сола. В трепещущем же красной мантии, облекавшей всю его высокую фигуру, служитель Шрайка возвышался над ним, подобно багровому воплощению смерти. - Вы можете идти! - прогремел гигант. - Из всех людей вашей дочери выпало наивысшее благословение и тягчайшее из проклятий. И ни вы, ни Церковь... никто из ныне живущих ничего не сможет для нее сделать. Сол не шелохнулся. - Ваше превосходительство, если есть хоть какая-нибудь возможность... - НЕТ! - вскричал епископ, и лицо его стало таким же красным, как мантия. Он стукнул по столу. В дверях тотчас появились причетники и экзорцисты, казавшиеся в черных с красным рясах зловещими отражениями епископа. Облаченные в черное, служки сливались с полумраком. - Аудиенция закончена. - Голос епископа звучал с непререкаемой категоричностью. - Ваша дочь была избрана Аватарой для искупления, и то же самое ждет всех грешников и неверующих. Это случится очень скоро. - Ваше превосходительство, если мне будет позволено занять еще пять минут вашего времени... Епископ щелкнул пальцами, и экзорцисты стали теснить Сола к дверям. Все они были лузианами, и каждый из них мог легко справиться с пятью щуплыми учеными, вроде Сола. - Ваше превосходительство... - закричал Сол, вырвавшись из рук первого экзорциста. Тут же ему на помощь подоспели еще трое, за ними маячили мускулистые причетники. Епископ отвернулся и, казалось, вглядывался в темноту. Святилище огласилось звуками борьбы - тяжелым дыханием, шарканьем подошв и внезапным вскриком экзорциста, которому Сол угодил ногой в такое место, о котором служителю церкви упоминать не полагалось. Это, однако, не повлияло на исход схватки. Сол был выброшен на улицу. Последний из удалявшихся служек, прежде чем уйти, швырнул Солу его помятую шляпу. Сол провел на Лузусе еще десять дней, но единственным результатом его хождений по инстанциям была боль во всем теле от повышенной гравитации. Епархиальные чиновники не отвечали на его звонки. Суды не могли предложить ему ни малейшей зацепки. Экзорцисты словно вырастали из-под земли у дверей святилищ. Сол отправился на Новую Землю и на Возрождение-Вектор, на Фудзи и на ТКЦ, на Денеб-3 и на Денеб-4, но святилища Шрайка были закрыты для него всюду. Измученный и усталый, истратив все свои деньги, Сол вернулся на Барнард, забрал ТМП со стоянки и прибыл домой за час до ужина в честь дня рождения Рахили. - Папа, что ты мне привез? - возбужденно допытывалась десятилетняя девчушка. Утром Сара снова сказала ей, что Сол уехал по делам. Сол вынул пакет. Это была полная серия сказок про Анни из Грин-Гэблз. Совсем не то, с чем ему хотелось бы вернуться. - Папа, я разверну? - Позже, маленькая. Мы развернем все сразу. - Ой, папочка, пожалуйста. Ну, только один. До того, как придут Ники и другие дети. Сол поймал взгляд Сары. Она отрицательно покачала головой. Рахиль только на днях вспомнила, что на ужин надо пригласить Ники, Линну и других ее подружек. Сара еще не успела изобрести отговорку. - Ладно, Рахиль, - сказал он. - Но только этот. Пока Рахиль разворачивала пакетик, Сол увидел в гостиной огромный сверток, перевязанный красной лентой. Новый велосипед, конечно. Как только ей исполнилось девять, Рахиль сразу же стала выпрашивать себе новый велосипед. Сол с тоской подумал, будет ли она радоваться сюрпризу завтра, увидев столь давно желаемый подарок за день до праздника. Или им придется выбросить его ночью, пока она не проснулась. Сол рухнул на диван. Красная лента напомнила ему мантию епископа. Расставание с прошлым всегда причиняло Саре боль. Каждый раз, когда она стирала, складывала и убирала комплекты детской одежды Рахили, из которых та вырастала, она потихоньку плакала, но Сол каким-то образом об этом узнавал. Как величайшее сокровище она хранила в своей душе каждый период детства Рахили, наслаждаясь повседневной нормальностью бытия; нормальностью, в которой она видела лучший подарок судьбы. Сара всегда считала, что суть человеческой жизни заключена не в так называемых памятных днях, вроде свадеб и триумфов, которые застревают в памяти как даты, обведенные красным на старых календарях, а, скорей, в монотонном потоке повседневных событий: выходные, когда каждый член семьи занят своими собственными делами, случайные встречи, пустяковые разговоры, которые сразу же забываются... но сумма этих часов представляет из себя нечто очень важное и вечное. Сол нашел жену на чердаке, где она тихо плакала, разбирая ящики и коробки. Это были ноте легкие слезы, что она проливала, расставаясь с вещами, из которых выросла дочь. Сейчас она сердилась. - Что ты делаешь, мать? - Ищу Рахили одежду. Все слишком велико. То, что подходит восьмилетнему ребенку, не подходит семилетнему. У меня здесь где-то должны быть ее детские вещи. - Брось ты это, - сказал Сол. - Купим что-нибудь новое. Сара покачала головой. - А она будет каждый день удивляться, куда подевались ее любимые платья? Нет уж. Кое-что я сохранила. Они где-то здесь, я их найду. - Ну хорошо, найдешь попозже! - Нет у нас никакого попозже! - крикнула Сара, а затем отвернулась от него и, закрыв лицо руками, прошептала: - Не сердись. Он обнял ее. Несмотря на поульсенизацию, ее руки были гораздо тоньше, чем в молодости. Суставы и сухожилия проступали под загрубевшей кожей. Сол крепко прижал ее к себе. - Не сердись, - повторила она, всхлипывая уже открыто. - Извини меня. Но это так несправедливо. - Да, несправедливо, - согласился Сол. Лучи солнца, проникавшие сквозь запыленные окна чердака, делали его печальным и похожим на церковь. Солу всегда нравился запах чердака - теплый и чуть затхлый запах помещения, где редко бывают люди, таящего в себе неизведанные сокровища. Сегодня все это погибло. Он присел на корточки у ящика. - Ну, что ж, дорогая, - сказал он, - поищем вместе. А Рахиль оставалась такой же жизнерадостной и счастливой, и только различные несуразности, с которыми она сталкивалась, просыпаясь по утрам, слегка ее смущали. По мере того как она становилась младше, ей стало легче объяснять причину перемен, которые произошли за сутки: исчез росший перед домом старый вяз, на углу, где прежде в особнячке колониального стиля проживал господин Несбит, появился новый многоквартирный дом, куда-то подевались ее друзья... Сол воочию убедился в гибкости детского сознания. Ему представлялось, что Рахиль летит на гребне волны времени, не замечая мрачных морских глубин и сохраняя равновесие лишь благодаря скудному запасу воспоминаний и веселой беспечности, с которой она проживала те двенадцать - пятнадцать часов, что были отпущены ей ежедневно. Ни Сол, ни Сара не хотели изолировать свою дочь от общества других детей, но налаживать с ними контакты было нелегко. Рахиль с удовольствием играла с "новой девочкой" или с "новым мальчиком", появившимся по соседству (с детьми других преподавателей, с внуками друзей; одно время - с дочкой Ники), но большинству детей было трудно привыкнуть к тому, что она каждый день знакомится с ними заново и не помнит ничего из их прошлого; лишь немногие были столь чутки, чтобы участвовать в этих шарадах ради странной подружки. История необычного заболевания Рахили, конечно, не была секретом в Кроуфорде. Новость разошлась по всему колледжу в первый же год после ее возвращения, а вскоре об этом узнал и весь город. Кроуфорд откликнулся на несчастье Вайнтраубов точно так же, как с незапамятных времен откликались на беды ближних все небольшие города: у некоторых языки работали без остановки, иные не могли отказать себе в удовольствии выразить голосом или взглядом свое сочувствие по поводу того, что беда случилась, к счастью, не у них, но большинство простерли крылья над семьей Вайнтраубов, подобно птице, защищающей своих птенцов. Тем не менее никто не вмешивался в их жизнь, и даже когда Солу пришлось отказаться от нескольких классов, а затем и вовсе уйти в отставку, чтобы освободить как можно больше времени для поисков врача, который смог бы вылечить Рахиль, никто из жителей городка даже взглядом не намекнул, что понимает, в чем туг дело. Но это не могло продолжаться вечно, и наступил один весенний день, когда Сол вышел на крыльцо и увидел, как его семилетняя дочь, вся в слезах, идет из парка, а вокруг нее толпятся визуалисты, вспыхивают камеры-импланты и со всех сторон тянутся комлоги - он увидел все эго и понял, что спокойный отрезок их жизни закончился навсегда. Сол соскочил с крыльца и бросился к Рахили. - Господин Вайнтрауб, это правда, что ваша дочь заражена болезнью обратного времени? Что будет с ней через семь лет? Неужели она просто исчезнет? - Господин Вайнтрауб! Господин Вайнтрауб! Рахиль говорит, что Рейбен Доуэл - Секретарь Сената и что сейчас 2711 год. Означает ли это, что тридцать четыре года полностью выпали из ее жизни, или это галлюцинация, порожденная болезнью Мерлина? - Рахиль! Ты помнишь себя взрослой женщиной? Что ты ощущаешь, снова став ребенком? - Господин Вайнтрауб! Господин Вайнтрауб! Будьте добры, всего один снимок. Идея такая: вы берете фото, на котором изображены с Рахилью, когда она была старше, и теперешняя Рахиль смотрит на ту. - Господин Вайнтрауб! Правда ли, что эта болезнь - проклятие Гробниц Времени? Рахиль видела это чудовище Шрайка? - Эй, Вайнтрауб! Сопли! Сол! Что ты и твоя женщина будете делать, когда ваш ребенок умрет? Путь к парадной преграждал один особо настырный визуалист. Он наклонился и вытянул шею, из его глаз выдвинулись стереообъективы, чтобы снять Рахиль крупным планом. Сол схватил его за длинные волосы, прямо-таки специально для этого связанные в пучок, и отшвырнул в сторону. Вся эта стая бушевала возле дома Вайнтраубов почти два месяца. Теперь Сол по-настоящему оценил известные всем с детства плюсы и минусы небольших городков: они невыносимо скучны, иногда там суют нос в чужие дела, зато никто не исповедует мерзкого правила "общественность имеет право знать все". В Системе это правило признавали. Не желая, чтобы его семья жила в вечном окружении репортеров, Сол перешел в наступление. Он стал сам организовывать интервью с наиболее популярными программами кабельной нуль-Т-сети, принимал участие в дискуссиях Альтинга, лично посетил заседание медицинского конклава на Конкурсе. За десять стандартных месяцев он попросил помощи для Рахили у восьмидесяти планет. Предложения хлынули потоком из десятков тысяч источников, но этими источниками в основном были экстрасенсы, целители, всевозможные изобретатели, а также маленькие лаборатории и исследователи-одиночки, которые предлагали свои услуги в обмен на рекламу. Служители культа Шрайка и иные религиозные фанатики утверждали, что Рахиль наказана по заслугам. Поступали запросы от различных рекламных агентств, желающих использовать Рахиль в своих кампаниях, предложения от агентов, набивавшихся в посредники, письма с выражениями сочувствия от простых людей (нередко в них были вложены кредитные чипы), полные скептицизма отклики ученых, предложения от голопродюсеров и книжных издательств, жаждущих получить исключительные права на создание книг и фильмов о жизни Рахили, а также уйма предложений о покупке недвижимости. Рейхсуниверситет нанял команду экспертов для отбора предложений, в которых могло оказаться рациональное зерно. Большая часть оказалась сущей ерундой. Несколько гипотез были серьезно изучены. Но, в конце концов выяснилось, что все мало-мальски серьезные способы обследования и лечения уже опробованы Рейхсом. И лишь одна мультиграмма привлекла внимание Сола. Ее прислал председатель кибуца Кфар-Шалом на Хевроне. Она гласила: ЕСЛИ СТАНЕТ НЕВМОГОТУ, ПРИЕЗЖАЙТЕ. Невмоготу стало очень скоро. После первых месяцев шумной гласности осаду, казалось, сняли, но, как выяснилось, то была лишь прелюдия ко второму акту. Сол превратился в постоянного героя бульварных факс-газетенок, окрестивших его "Вечным жидом", отчаявшимся отцом, блуждающим повсюду в надежде вылечить свое дитя от экзотической болезни - настоящая издевка, зная стойкую нелюбовь Сола к путешествиям. Сара неизменно именовалась "отчаявшейся матерью". Рахиль была обычно "обреченным ребенком", а один вдохновенный писака назвал ее "Невинной Жертвой Проклятия Гробниц Времени". Нельзя было выйти из дома, чтобы не наткнуться на репортера или голографиста, прячущегося за деревом. Мало-помалу Кроуфорд обнаружил, что на несчастье семьи Вайнтраубов можно делать деньги. Сначала город вел себя сдержанно, но когда предприниматели из Буссард-Сити раскинули по всему Кроуфорду киоски по продаже сувениров, теннисок, инфочипов и наводнили его туристами, которых с каждым днем становилось все больше, местные бизнесмены сначала возмутились, затем заколебались, а потом пришли к единодушному мнению, что уж если дело ставится на коммерческую основу, то прибыль не должна доставаться чужакам. После четырехсот тридцати восьми лет сравнительного уединения Кроуфорд обзавелся собственным нуль-Т-терминалом. Приехавшим больше не надо было тратить двадцать минут на полет из Буссард-Сити. Их толпы росли. В день отъезда шел сильный дождь, и улицы были пусты. Рахиль не плакала, только смотрела на всех широко раскрытыми глазами. Через десять дней ей исполнялось шесть лет. - Папа, почему мы должны переезжать? - еле слышно спросила она. - Так уж получилось, моя милая. - Но почему? - Да потому, что нужно, моя маленькая. Тебе понравится на Хевроне. Там много парков. - Но почему вы раньше мне не говорили, что мы переезжаем? - Говорили, моя родная. Ты просто забыла. - А что же будет с Грэмом и со всеми Грэмами, и с дядей Ричардом, и с тетей Тетой, и с дядей Саулом, и вообще со всеми? - Они будут приезжать к нам в гости. - А Ники, Линна и все мои друзья? Сол отвернулся и молча понес в магнитоплан последнюю коробку с вещами. Дом был продан и пуст; часть мебели тоже продали, а остальную отправили на Хеврон. Последнюю неделю люди шли сюда сплошным потоком - родственники, старые друзья, сослуживцы из колледжа и даже кое-кто из медицинской бригады Рейхса, работавшей с Рахилью в течение восемнадцати лет. Сейчас улица была пуста. Струи дождя обрушивались на прозрачный купол ТМП и причудливыми ручейками стекали вниз. Забравшись внутрь, все трое на мгновение застыли, глядя на покинутый дом. В кабине пахло влажной шерстью и мокрыми волосами. Рахиль прижала к груди плюшевого мишку, которого Сара разыскала на чердаке полгода назад, и очень серьезно произнесла: - Это нечестно. - Да, это нечестно, - согласился Сол. Хеврон - мир пустынь. Четыре века терраформирования сделали атмосферу пригодной для дыхания и превратили несколько миллионов акров песка в пахотную землю. Существа, которые обитали там раньше, были небольшими, выносливыми и необычайно осторожными; точно такими же были существа, завезенные сюда со Старой Земли, в том числе и люди. - О-ох, - простонал Сол, въезжая в пропеченную солнцем деревушку Дан, за которой начиналась территория пропеченного солнцем кибуца Кфар-Шалом. - Какие же мы, евреи, мазохисты. Когда началась Хиджра, наше племя могло выбрать любой из двадцати тысяч исследованных миров, а эти зануды отправились сюда. Но первых колонистов (как, впрочем, и Сола с его семьей) привел сюда отнюдь не мазохизм. Большая часть Хеврона представляла собой пустыню, но плодородные его районы были плодородны почти беспредельно. Синайский университет почитался во всей Сети, а его Медицинский центр притягивал богатых пациентов и вытягивал из их карманов деньги, шедшие на развитие кооператива. На Хевроне был всего один терминекс в Новом Иерусалиме: строить порталы в других местах не разрешалось. Не пожелавший войти в Гегемонию на правах протектората, Хеврон установил высокую плату за пользование нуль-терминалом и не разрешал туристам покидать пределы Нового Иерусалима. Для еврея, ищущего уединения,