это было, пожалуй, самое подходящее место на всех трехстах планетах, заселенных человеком. Кибуц считался кооперативом скорее по традиции, чем по сути. Вайнтраубов поселили в отдельном доме - скромном жилище из саманного кирпича со скругленными углами и голым деревянным полом, из окон которого открывался прекрасный вид на бескрайние просторы пустыни за апельсиновыми и оливковыми рощами, - дом стоял на самой вершине холма. Казалось, здешнее солнце высушило все, думал Сол, даже огорчения и страшные сны, а его свет словно жил собственной жизнью. По вечерам почти час после заката дом Вайнтраубов светился розовым. Каждое утро Сол садился у постели дочери и ждал, когда она проснется. Ему была мучительна ее растерянность при пробуждении, и он старался, чтобы первое, что она увидит, было его лицо. Он обнимал ее, а она забрасывала его вопросами. - Папа, мы где? - Мы в чудесном месте, детка. Я расскажу тебе все за завтраком. - А как мы здесь оказались? - Мы совершили далекое путешествие: сначала по нуль-Т, потом на ТМП, а потом еще немножко шли пешком, - привычно отвечал он. - Вообще-то, это не так уж далеко... но и не близко, так что можешь считать это приключением. - Папочка, но моя постелька тут, и игрушки... Почему же я не помню, как мы сюда попали? И Сол, ласково держа ее за плечи и заглядывая в ее карие глаза, отвечал: - Ты болела, Рахиль. Помнишь, в книжке "Заблудившаяся лягушка" Теренс больно ушиб голову и несколько дней не мог вспомнить, где живет? Вот и с тобой случилась такая история. - А сейчас мне лучше? - Да, - отвечал Сол. - Сейчас тебе гораздо лучше. Тут дом наполнялся аппетитными запахами, и они шли завтракать на террасу, где их уже ждала Сара. Друзей у Рахили было теперь больше, чем когда-либо. В местной школе ей всегда были рады: знакомясь с ней заново каждый день, никто и виду не подавал. После занятий дети подолгу играли в саду и носились среди холмов. Абнер, Роберт и Эфраим, старейшины Совета, уговорили Сола продолжить работу на книгой. Хеврон гордился тем, что приютил и предоставил гражданство множеству ученых, художников, музыкантов, философов, писателей и композиторов. Дом, подчеркивали они, подарен ему государством. Его пенсия, весьма умеренная по стандартам Сети, была более чем достаточной для их скромных потребностей в Кфар-Шаломе. Однако Сол, к собственному удивлению, обнаружил, что ему нравится физический труд. Что бы он ни делал - работал ли в саду, расчищал ли поля от камней или чинил окружавшую город стену, - он ощущал, как на его душу и разум снисходит покой, которого он не знал уже много лет. Он обнаружил, что может полемизировать с Кьеркегором, ожидая, пока высохнет строительный раствор, и открывал новые глубины в мыслях Канта и Вандюра, обирая червивые яблоки. В возрасте семидесяти трех стандартных лет Сол приобрел наконец первые мозоли. По вечерам он играл с Рахилью, а когда она засыпала, шел вместе с Сарой прогуляться у подножья холмов, оставив Рахиль на попечение Джуди или еще кого-нибудь из девочек, живших по соседству. Однажды Сол и Сара даже съездили в Новый Иерусалим. В первый раз с тех пор, как семнадцать стандартных лет назад Рахиль вернулась к ним, они оказались вдвоем. Но не все было такой уж идиллией. Слишком часто Сол, проснувшись посреди ночи, бежал босиком в детскую и заставал там жену, тихо сидевшую возле спящей Рахили. И едва ли не каждый день, когда они в розоватых вечерних сумерках купали Рахиль в старенькой керамической ванне или укладывали ее спать, девочка повторяла одну и ту же фразу: "Мне очень нравится здесь, папа, только можно мы завтра поедем домой?" Сол согласно кивал головой, рассказывал ей сказку, пел колыбельную песенку, а потом, уверенный, что дочка уже спит, целовал ее, на цыпочках крался к дверям и внезапно слышал из-под одеяла ее сонное: "Счастливо, аллигатор" и поспешно отвечал: "Пока, крокодил". После этого он долго не мог заснуть и, прислушиваясь к дыханию спавшей (или притворявшейся спящей) жены, следил за тем, как бледные полосы света от одной или обеих маленьких хевронских лун ползут по шершавым стенам, и разговаривал с Богом. Сол разговаривал с Богом несколько месяцев, прежде чем понял, что он, в сущности, делает. Ему стало смешно. Эти ночные беседы ни в коей мере не были молитвами, скорее, они представляли собой сердитые монологи, которые, по мере того как обличительные нотки звучали в них все громче, перерастали в яростные споры с самим собой. Но не только с собой. Однажды Сол осознал, что темы этих ожесточенных дебатов столь глубоки, вопросы, подлежащие разрешению, столь серьезны, затронутые спором сферы столь обширны, что единственное существо, на которое он мог обрушиться с обвинениями в подобных прегрешениях, никто иной, как сам Господь Бог. Поскольку представление о Боге как о существе, способном не спать по ночам, беспокоясь о людях и вмешиваясь в жизнь отдельных индивидуумов, всегда являлось для Сола абсолютно абсурдным, он, уяснив наконец суть этих диалогов, усомнился в своем рассудке. Но диалоги продолжались. Сол хотел понять, как может родиться какая-либо этическая система (и более того, целая религия, причем религия удивительно стойкая, сумевшая пережить все удары судьбы) из приказа Бога человеку убить собственного сына. То, что повеление было отменено в последний миг, не играло в глазах Сола ни малейшей роли. Не играло роли также и то, что повеление было дано лишь с целью проверить готовность Авраама к послушанию. Именно мысль о том, что пресловутое послушание позволило Аврааму стать родоначальником всех колен Израилевых, и приводила Сола в ярость. Посвятив пятьдесят пять лет жизни изучению этических систем, Сол Вайнтрауб пришел к непоколебимому убеждению: всякая преданность божеству, либо концепции, либо общему принципу, которая ставит повиновение кому-то или чему-то превыше справедливого обращения с невинным человеческим существом, есть зло. "Ну, хорошо, дай мне определение слова "невинный"?" - услышал Сол насмешливый и слегка раздраженный голос, с которым он привык ассоциировать свои ночные споры. "Ребенок невинен, - подумал Сол. - Невинным был Исаак. Невинна Рахиль". "Невинна только потому, что ребенок?" "Да". "И ты уверен, что не существует ситуации, когда кровь невинного должна быть пролита во имя великого дела?" "Нет, - подумал Сол, - не существует". "Но невинные, я полагаю, это не только дети?" Сол помедлил, чувствуя ловушку и пытаясь определить, куда клонит его подсознательный собеседник. Ему это не удалось. "Да, - подумал он, - невинные - это не только дети". "Значит, и взрослые? Такие, как Рахиль? Как твоя дочь, когда ей было двадцать четыре года? Невинного нельзя принести в жертву, невзирая на его возраст?" "Да, это так". "Тогда, быть может, это часть урока, который надо было преподать Аврааму прежде, чем он станет отцом благословеннейшего из народов Земли?" "Какой урок? - подумал Сол. - Что за урок?" - Но голос его собеседника утих, и он услышал крики ночных птиц за окном и тихое дыхание жены, спавшей с ним рядом. В пять лет Рахиль еще могла читать. Сол никак не мог вспомнить, в каком возрасте она научилась этому, - ему казалось, что она умела читать всегда. - В четыре стандартных, - сказала Сара. - Я помню, это было в начале лета... через три месяца после ее дня рождения. Мы устроили пикник в полоза колледжем. Рахиль листала свою книжку про Винни-Пуха и вдруг сказала: "Я слышу в голове голос". Тогда вспомнил и Сол. Он вспомнил и ту радость, которая охватила их с женой оттого, что их малышка такая способная. Он вспомнил, потому что сейчас все повторялось в обратном порядке. - Папа, - сказала Рахиль, лежавшая на полу в его кабинете и сосредоточенно раскрашивавшая картинку, - сколько времени прошло после маминого дня рождения? - Это было в понедельник, - ответил Сол, не отрываясь от книги. День рождения Сары еще не наступил, но для Рахили он был совсем недавно. - Я знаю. Но сколько времени прошло с тех пор? - Сегодня четверг, - сказал Сол, продолжая читать длинный талмудический трактат о повиновении. - Я знаю, что четверг. Но сколько дней? Сол отложил книгу в сторону. - Ты можешь мне назвать все дни недели? - Мир Барнарда пользовался старым календарем. - Конечно, - ответила Рахиль. - Суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота... - Ты уже называла субботу. - Да. Но сколько дней прошло с тех пор? - Можешь ты посчитать от понедельника до четверга? Рахиль нахмурилась, зашевелила губами. Сразу у нее не получилось, она стала загибать пальцы. - Четыре дня? - спросила она. - Умница, - похвалил Сол. - А можешь ты сказать мне, сколько будет десять минус четыре, детка? - Что такое минус? Усилием воли Сол заставил себя снова уткнуться в трактат. - Ничего, - ответил он. - Это такая штука, про которую тебе расскажут в школе. - Мы поедем домой завтра? - Да. Как-то утром, когда Рахиль ушла играть с Джуди (она стала слишком маленькой, чтобы ходить в школу), Сара сказала: - Сол, нам надо отвезти ее на Гиперион. - Что? - Сол изумленно уставился на нее. - Ты слышал, что. Мы не можем ждать. Скоро она разучится ходить... говорить. Кроме того, мы не становимся моложе. - Сара невесело рассмеялась. - Звучит странно. Да? Но мы действительно не молодеем. Через год-два поульсенизация перестанет действовать. - Сара, разве ты забыла? Все врачи говорят, что Рахиль не перенесет криогенную фугу. А без этого нечего думать о сверхсветовом полете. Эффект Хоукинга может лишить ее рассудка... или хуже. - Это пустяки, - сказала Сара. - Рахили нужно возвратиться на Гиперион. - Ну подумай, что ты говоришь? - Сол уже начинал сердиться. Тогда Сара сжала его руку. - Ты что, один видел тот сон? - Сон? - Он еле выговорил это слово. Она вздохнула и села у белого кухонного стола. Утреннее солнце заглянуло в окно, осветив, словно желтым прожектором, цветы на подоконнике. - Темное помещение, - сказала она. - Красные огни наверху. И этот голос. Он велит нам... велит нам взять... отправиться на Гиперион. Совершить... жертвоприношение. Во рту у Сола пересохло, сердце бешено заколотилось. - К кому... к кому он обращался в этом сне? Сара странно на него посмотрела. - К нам обоим. Если бы тебя не было там... в этом сне, вместе со мной... как бы я переносила его все эти годы? Сол рухнул в кресло и удивленно уставился на лежавшую на столе руку. Суставы, разбухшие от артрита, набрякшие жилы, пятна... Это, конечно же, его рука. Он, словно со стороны, услышал собственный голос: - Ты ни разу не упомянула об этом. Ни единого словечка... На этот раз Сара рассмеялась без горечи. - А зачем? Каждый раз мы оба сразу же просыпались. И ты был весь в испарине. Я же догадалась, что это был не просто сон. Надо ехать, отец. На Гиперион. Сол пошевелил рукой. Она по-прежнему казалась ему инородным телом. - Почему? Ну, Бога ради, почему, Сара? Мы ведь не можем... принести Рахиль... - Конечно нет, отец. Разве ты не думал обо всем этом? Мы должны поехать на Гиперион... туда, куда нас призывает наш сон... и принести в жертву себя вместо нее. - Себя, - повторил Сол. Ему показалось, что у него начинается сердечный приступ. Грудь так сильно болела, что он не мог вздохнуть. Он сидел молча целую минуту, уверенный, что, если попытается произнести хоть слово, тут же разрыдается. Собравшись с силами, он сказал наконец: - А ты давно уже... придумала все это, мать? - Давно ли я знаю, что мы должны делать? Год. Немногим больше года. Сразу же после того, как ей исполнилось пять лет. - Целый год! Но почему ты ничего мне не сказала? - Я ждала. Ждала, что ты поймешь. Что тоже будешь знать. Сол покачал головой. Комната куда-то уплывала и качалась. - Нет. То есть пока еще мне кажется, что нет... Мне нужно подумать, мать. Сол увидел, как незнакомая рука с набрякшими жилами похлопала по знакомой руке Сары. Она кивнула ему. Сол провел три дня и три ночи в каменной пустыне, питаясь только черствым хлебом, который запивал водой из конденсаторного термоса. Десятки тысяч раз за прошедшие двадцать лет он мечтал о том, чтобы болезнь Рахили перешла к нему: ведь если кто-то должен страдать, то, конечно, отец, а не ребенок. Вероятно, все родители на его месте думали бы так же - они так и делают каждый раз, когда их ребенок тяжело заболеет или угодит в аварию. Но здесь все сложней. На третий день в этом пекле, когда он дремал в тени большой каменной плиты, Сол узнал: да, действительно сложней. "Мог бы Авраам дать такой ответ Богу? Что он сам будет жертвой, а не Исаак?" "Авраам мог так ответить. А ты не можешь". "Почему?" И словно в ответ Сол, как в бреду, увидел обнаженных людей, шагающих к печам сквозь строй мужчин, вооруженных автоматами, и матерей, прячущих своих детей под грудами одежды. Он увидел мужчин и женщин с кожей, свисавшей обугленными лохмотьями, которые выкапывали перепуганных детей из пепла еще совсем недавно существовавшего города. Сол знал, что все это не сон, а реальные картины Первого и Второго Холокоста, и, понимая это, еще до того, как в его мозгу прозвучал тот голос, он уже знал, каким будет ответ. Каким он должен быть. "Родители уже предлагали себя. Эта жертва уже принята. Все это в прошлом". "Но что же тогда? Что?" Ответом было молчание. Сол, стоявший на самом солнцепеке, с трудом держался на ногах. Черная птица кружила у него над головой, а может, то была просто галлюцинация. Сол погрозил кулаком свинцово-серому небу. "Ты использовал нацистов как свое оружие. Они безумцы. Чудовища. Ты и сам чудовище, будь Ты проклят". "Нет". Земля закачалась у него под ногами, и Сол рухнул на острые камни. Он подумал, что это не так уж отличается от прикосновения к шершавой стене. Камень величиной с кулак жег ему щеку. "Авраам повиновался, и для него это был правильный выбор, - подумал Сол. - Ведь этически Авраам сам был ребенком. В те времена все люди были детьми. Правильным выбором для детей Авраама было стать взрослыми и принести в жертву себя вместо детей. Каков же правильный ответ для нас?" Ответа не было. Земля и небо перестали вращаться. Подождав немного, Сол неуверенно встал, стер кровь и грязь со щеки и медленно побрел к лежавшему внизу, в долине, городу. - Нет, - сказал он Саре, - мы не поедем на Гиперион. Это неверное решение. - Ты предпочитаешь ничего не делать. - Губы Сары побелели, когда она произносила эти слова, но голос оставался спокойным. - Я предпочитаю не совершать ошибок. Сара громко вздохнула и махнула рукой в сторону окна. Там во дворе их четырехлетняя дочка каталась на игрушечной лошадке. - Ты полагаешь, у нее осталось время, чтобы мы с тобой успели совершить какую-нибудь ошибку... или вообще что-нибудь... совершить? - Сядь, мать. Сара не шевельнулась. На ее джинсах поблескивали крупинки сахара. Солу вспомнилась обнаженная девушка, выходящая из фосфоресцирующей пены, полоса которой тянулась за плавучим островом на Мауи-Обетованной. - Мы должны что-то сделать, - сказала она. - Ее осматривало больше сотни медицинских и научных специалистов. Ее тестировали, зондировали, обследовали и мучили в двадцати научных центрах. Я посетил святилища Шрайка во всех мирах Сети; меня там совсем не хотят видеть. Мелио и другие эксперты по Гипериону из Рейхса утверждают, что в учении Церкви Шрайка нет никаких упоминаний о болезни Мерлина, а у туземцев Гипериона нет легенд ни о таком недуге, ни о способах его излечения. Исследовательская группа провела на Гиперионе целых три года и не нашла ничего. Продолжать работу им запретили. Доступ к Гробницам Времени предоставляется теперь только так называемым паломникам. Даже получить въездную визу на Гиперион практически невозможно. А если мы возьмем туда Рахиль, поездка может ее убить. Сол замолчал, переводя дыхание, и прикоснулся к руке Сары. - Извини, что я повторяю все это. Но кое-что мы с тобой все же сделали. - Этого мало, - тихо отозвалась Сара. - А что, если мы поедем как паломники? Сол понурился. - Церковь Шрайка выбирает свои ритуальные жертвы из тысяч добровольцев. В Сети полно отчаявшихся глупцов, а возвращаются единицы. - Ну вот, видишь, разве это не доказательство? - быстро прошептала Сара. - Кто-то или что-то охотится за ними. - Бандиты, - ответил Сол. Сара покачала головой. - Голем. - Ты хочешь сказать, Шрайк. - Это голем, - повторила Сара. - Тот, которого мы видим в нашем сне. - Я не вижу в своих снах никакого голема. - Сол встревожился. - А какой он? - Помнишь те красные глаза? - ответила Сара. - Это тот самый голем, которого Рахиль слышала тогда ночью в Сфинксе. - Откуда тебе известно, что она слышала? - Мне это снилось, - сказала Сара. - Мне это снится каждый раз перед тем, как мы входим туда, где нас ждет голем. - Значит, мы с тобой видим разные сны, - пробормотал Сол. - Почему ты не рассказала мне это раньше? - Я думала, что схожу с ума, - прошептала Сара. Сол вспомнил о своих тайных беседах с котом и обнял жену. - О, Сол, - Сара прижалась к нему еще крепче, - как больно видеть все это. И как здесь одиноко... Сол молчал. Они несколько раз пытались побывать дома - домом для них навсегда остался Мир Барнарда: навестить родственников, друзей, но каждый раз долгожданную встречу губило нашествие репортеров и туристов. В этом не было ничьей вины. Через мегаинфосферу новости молниеносно распространялись по ста шестидесяти мирам Сети, а чтобы удовлетворить свое любопытство, достаточно было сунуть универсальную карточку в прорезь турникета на входе в терминал и шагнуть сквозь ворота портала. Они пробовали уезжать без предварительного уведомления и путешествовать инкогнито, но хитрить они не умели, и все их уловки ни к чему не приводили. Через двадцать четыре стандартных часа после их возвращения в Сеть репортеры были тут как тут. Научно-исследовательские институты и крупные медицинские центры охотно брали их под защиту своей службы безопасности, но тогда страдали друзья и родственники. Рахиль по-прежнему оставалась сенсацией. - Может, мы могли бы снова пригласить Тету и Ричарда... - начала Сара. - У меня есть предложение получше, - сказал Сол. - Поезжай-ка ты, мать, сама. Тебе хочется повидать сестру, увидеть, услышать, вдохнуть в себя запах дома... любоваться закатом там, где нет никаких игуан... побродить по полям. Поезжай. - То есть как это - поезжай? Одна? Оставить Рахиль... - Чепуха, - возразил Сол. - Отлучиться два раза за двадцать лет... собственно, сорок, если добавить и те счастливые дни до... в общем, два раза за двадцать лет это вовсе не значит, что ребенок брошен без присмотра. Удивительная мы все же семья - так долго живем вместе и все еще не надоели друг другу. Сара в задумчивости смотрела на стол. - Ну, а эти репортеры, они меня не разыщут? - Убежден, что нет, - ответил Сол. - Им нужна Рахиль. Если они будут тебе досаждать, возвращайся. Но я готов держать пари, что ты спокойно проведешь неделю дома и успеешь навестить всех, кого хочешь, прежде чем на тебя набросятся охотники за новостями. - Неделя! - У Сары перехватило дух. - Как же я могу... - Еще как можешь! Мало того, ты просто должна поехать. Мне это даст возможность проводить больше времени с Рахилью, а потом, когда ты возвратишься, отдохнувшая, я смогу потратить несколько дней на свою книгу. - Кьеркегор и что-то там?.. - Нет. Я тут затеял некую игру, и называется она "Проблема Авраама". - Странное название, - сказала Сара. - И проблема странная, - отозвался Сол. - А теперь иди и укладывай вещи. Завтра проводим тебя в Новый Иерусалим, так что ты сможешь вылететь до субботы. - Хорошо, я подумаю, - сказала она не слишком уверенно. - Ты давай укладывайся. - Сол снова ее обнял, а затем развернул лицом к коридору и двери в спальню. - Ступай. Когда ты возвратишься, я подумаю, что можно предпринять. - Обещаешь? - спросила она, помедлив. Сол ответил, глядя ей в лицо. - Я обещаю, что сделаю это прежде, чем время уничтожит все. Я, ее отец, клянусь, что отыщу выход. Она кивнула, и Сол подумал, что за все эти месяцы не видел на ее лице такого покоя. - Пойду укладываться. Вернувшись на следующий день из Нового Иерусалима, Сол отправился поливать крохотный газон, оставив Рахиль с ее игрушками. Когда он снова вошел в дом, розовый свет заката заливал стены, вызывая ощущение тепла и покоя. Рахили не было ни в детской, ни в других ее излюбленных местах. - Рахиль! - крикнул Сол. Не получив ответа, он снова выглянул во двор, потом на улицу. Ни души. - Рахиль! - Сол кинулся было к соседям, но тут его внимание привлекли еле слышные звуки, доносившиеся из стенного шкафа, который Сара использовала как кладовку. Сол осторожно открыл дверцу. Рахиль сидела под висевшей на плечиках одеждой и копалась в принадлежащей Саре старинной деревянной шкатулке. Весь пол в шкафу был завален фотографиями и голографическими чипами: Рахиль - ученица средней школы, Рахиль в день поступления в колледж, Рахиль на Гиперионе, на фоне ажурной стены скал. На коленях четырехлетней Рахили лежал исследовательский комлог Рахили-аспирантки и что-то тихо бормотал. Сол услышал этот знакомый голос молодой, уверенной в себе женщины, и сердце его болезненно сжалось. - Папа, - сказала девочка, подняв глаза, и ее тоненький голосок был испуганным эхом голоса, звучавшего в комлоге. - Ты никогда не говорил, что у меня есть сестричка. - У тебя ее нет, малышка. Рахиль нахмурилась. - Значит, это мама, когда она была... не такая большая? Не-е, это не она. Она говорит, что ее тоже зовут Рахиль. Как же так... - Все в порядке, - сказал он. - Я тебе объясню... - Тут Сол вдруг понял, что в гостиной давно уже звонит фон. - Подожди минутку, милая. Я сейчас вернусь. В нише появилось голографическое изображение мужчины, которого Сол ни разу в жизни не видел. Сам он не включил свой собственный имиджер, торопясь скорее отделаться от незнакомца. - Да? - сказал он резко. - Господин Вайнтрауб? Господин Вайнтрауб, который жил в Мире Барнарда, а в настоящее время живет в деревне Дан на Хевроне? Сол хотел уже отключить фон, но задумался. Их кодовый номер не зарегистрирован. Иногда звонил какой-нибудь продавец из Нового Иерусалима, звонки же с других планет были весьма редки. А потом с резкой болью в сердце он понял все: сейчас суббота, солнце уже зашло. В это время разрешены только экстренные голографические вызовы. - Да? - сказал Сол. - Господин Вайнтрауб. - Незнакомец глядел мимо него. - Произошло огромное несчастье. Когда Рахиль проснулась, возле ее кровати сидел отец. Вид у него был усталый. Глаза красные, щеки потемнели от щетины. - Доброе утро, папа. - Доброе утро, милая. Рахиль огляделась и, растерянно заморгала. Вот ее куклы, вот игрушки и другие вещи, но это не ее комната. Здесь другой свет. И воздух какой-то другой. Да и отец выглядит по-другому. - Папа, где мы? - Мы с тобой отправились в путешествие, малышка. - А куда? - Сейчас это не важно. Вставай-ка, маленькая. Ванна готова, а потом мы будем одеваться. Темное платьице, которого она ни разу не видела раньше, лежало в ногах ее постели. Рахиль посмотрела на него, потом опять на отца. - Папа, что случилось? Где наша мамочка? Сол задумчиво потер щеку. Это было уже третье утро после катастрофы. Сегодня похороны. Он рассказал ей все - и вчера утром, и позавчера, - ибо не мог допустить даже мысли о том, чтобы солгать ей; это было бы верхом предательства, предательством и Рахили, и Сары. Но сейчас ему вдруг показалось, что он не сможет повторить это еще раз. - Случилась беда, Рахиль, - сказал он, и голос его дрогнул. - Мама умерла. Сегодня мы пойдем с ней попрощаться. - Сол сделал паузу. Он уже знал, что потребуется, по меньшей мере, минута, чтобы до Рахили дошел смысл произнесенных им слов. В первый день он еще не был уверен, поймет ли четырехлетний ребенок, что значит "умерла". Теперь он знал, что поймет. А потом, обнимая горько плачущую дочь, Сол снова пытался уяснить, как же произошла эта катастрофа, вместившаяся всего в несколько слов. Магнитопланы с полным правом считались самым надежным видом пассажирского транспорта из всех, когда-либо изобретенных человечеством. Их двигатели могли иногда отказать, но даже в этих случаях остаточный заряд в электромагнитных генераторах позволял машине совершить безопасную посадку с любой высоты. Надежная конструкция автоматики, предохраняющей ТМП от столкновений в воздухе, в принципе не претерпевала изменений на протяжении нескольких веков. Но ничто не помогло. Непосредственной причиной катастрофы явились двое подростков, угнавших ТМП и носившихся на нем за пределами выделенных для транспорта линий; разогнались они до полутора звуковых, а сигнальные огни и импульсный приемопередатчик просто выключили, чтобы их никто не обнаружил; это и привело к столкновению со старым "Виккеном" тети Теты, который шел к посадочной площадке оперного театра в Буссард-Сити. Помимо Теты, Сары и обоих подростков погибли еще три человека, когда обломки машин врезались в битком набитый публикой атриум театра. Сара... - А мы еще когда-нибудь увидим мамочку? - спросила Рахиль, всхлипывая. Она задавала этот вопрос и вчера, и позавчера. - Не знаю, милая, - искренне ответил Сол. Похоронили Сару в фамильном склепе в округе Кейтс на Барнарде. Репортеры сновали под деревьями и бушевали у чугунных ворот, словно кипящий прибой, но вторгнуться на кладбище все же не посмели. Ричард предложил Солу пожить вместе с дочкой несколько дней у него на ферме, но Сол по опыту знал, какие муки ожидают беднягу, если пресса не утихомирится. Он обнял Ричарда, лаконично ответил толпившимся за оградой репортерам и сбежал вместе с ошеломленной и притихшей Рахилью на Хеврон. Репортеры преследовали их до Нового Иерусалима, а затем попытались пробраться в Дан, но военная полиция, обогнав их, преградила путь взятым на прокат магнитопланом; человек десять для острастки посадили в тюрьму, а остальным аннулировали въездные нуль-визы. Вечером Сол отправился побродить по окрестным холмам, оставив спящую Рахиль на попечение Джуди. Он обнаружил, что спорит теперь с Богом вслух и с трудом сдерживает желание грозить небесам кулаком, швырять камни или выкрикивать бохогульства. Вместо этого он лишь задавал вопросы, всегда кончавшиеся одним словом: "Почему?". Ответа не было. Солнце Хеврона скрылось за далекими горами, и скалы светились розовым светом, отдавая дневное тепло. Сол сел на камень и потер ладонями виски. Сара... Они были счастливы друг с другом, даже когда на них обрушился этот ужас - болезнь Рахили. Как жестоко посмеялась над ними судьба - стоило Саре вырваться к сестре, чтобы отдохнуть... Сол застонал. Ловушка, конечно, заключалась в том, что они были полностью поглощены болезнью Рахили. Они просто не могли себе представить будущее после ее... смерти? Исчезновения? Мир сузился до одного дня, в котором жила их дочь, и им даже в голову не приходило, что безжалостная Вселенная, подчиняясь своей извращенной антилогике, может уничтожить одного из них. Сол был уверен, что Сара, как и он, подумывала о самоубийстве, но ни он, ни она никогда бы не решились покинуть друг друга. Или Рахиль. Он даже представить себе не мог, что останется с Рахилью один. Сара! И в этот миг Сол осознал, что гневный диалог, который его народ вел с Богом в течение тысячелетий, не окончился с гибелью Старой Земли и с новой диаспорой... Он все еще длится. И он, и Рахиль, и Сара были частью этого спора, участвовали в нем и сейчас. Боль не проходила. Она заполнила его целиком и принесла с собой мучительную необходимость принять решение. В сгущавшихся сумерках Сол стоял на вершине холма и плакал. Утром, когда комнату затопил солнечный свет, Сол наклонился над кроваткой Рахили. - Доброе утро, папа. - Доброе утро, милая. - Где мы, папа? - Мы путешествуем. Здесь хорошо. - А где мамочка? - Сегодня она гостит у тети Теты. - Мы увидим ее завтра? - Да, - ответил Сол. - А теперь давай-ка я тебя одену и приготовлю завтрак. Сол принялся ходатайствовать перед Церковью Шрайка о паломничестве, когда Рахили исполнилось три года. Поездки на Гиперион были строго ограничены, а доступ к Гробницам Времени стал почти невозможным. Но паломников туда пропускали. Рахиль очень огорчалась, что в день ее рождения с нею нет ее мамы, но из кибуца пришло несколько детей, и она отвлеклась. Самым лучшим подарком оказалась иллюстрированная книга сказок, которую Сара привезла из Нового Иерусалима несколько месяцев назад. Некоторые сказки Сол читал Рахили перед сном. Прошло уже семь месяцев, с тех пор как она еще могла прочесть некоторые слова. Но сказки она все еще любила - особенно "Спящую красавицу" - и заставила отца прочитать ее два раза. - Когда вернемся домой, я покажу ее мамочке, - сказала она, зевая. - Спокойной ночи, детка, - выключив свет и задержавшись у двери, негромко сказал Сол. - Папа? - А? - Счастливо, аллигатор. - Пока, крокодил. Рахиль хихикнула в подушку. Нечто похожее, не раз думал Сол в последние два года, переживают люди, у которых на глазах дряхлеет и слабеет кто-то из близких. Только это хуже. В тысячу раз хуже. С восьми лет у Рахили стали выпадать зубы, когда ей исполнилось два годика, их уже полностью заменили молочные, а еще через полгода половина из них ушла в челюсть. Волосы Рахили, которые всегда были предметом ее гордости, стали реже и короче. Ее лицо постепенно теряло знакомые очертания - младенческая пухлость сгладила скулы и твердую линию подбородка. Мало-помалу стали заметны нарушения координации движений, особенно когда Рахиль брала в руки вилку или карандаш. В день, когда она перестала ходить, Сол уложил ее пораньше в кроватку, а затем ушел в свой кабинет и тихо напился до потери сознания. Самым тяжелым было то, что она разучалась говорить. С каждым забытым словом Сол все сильнее чувствовал, как горит соединяющий их мост, рвется последняя ниточка надежды. Впервые он заметил это, когда ей исполнилось два года. Уложив ее и задержавшись в дверях, Сол как всегда сказал: - Счастливо, аллигатор. - А? - До свидания, аллигатор, говорю. Рахиль захихикала. - Ты должна мне ответить: "Пока, крокодил", - сказал Сол. Он рассказал ей и об аллигаторе, и о крокодиле. - Пока, акодил, - хихикая, сказала Рахиль. Утром она все забыла. Сол брал теперь Рахиль с собой в поездки по Сети. Уже не обращая внимания на репортеров, он ходатайствовал перед Церковью Шрайка о предоставлении ему права на паломничество, требовал от Сената визы и пропуска в закрытый район Гипериона, посещал научно-исследовательские институты и клиники, предлагавшие хоть что-то новое. Неделя шла за неделей, и все больше врачей расписывалось в своем бессилии. Когда он возвратился на Хеврон, Рахили было пятнадцать стандартных месяцев; она весила (на Хевроне пользовались старинными единицами) двадцать пять фунтов, а ее рост равнялся тридцати дюймам. Она уже не могла одеваться сама. Ее словарь состоял из двадцати пяти слов, главными из которых были "мама" и "папа". Солу нравилось носить свою дочь на руках. Ее головка у его щеки, тепло детского тельца, запах ее кожи, случалось, помогали ему забыть жестокую несправедливость происшедшего. Он как бы заключал перемирие со Вселенной, и для полного покоя не хватало лишь Сары. Тогда и в его гневных диалогах с Богом, в Которого он не верил, наступала временная передышка. "Что может быть причиной всего этого?" "А какова видимая причина любых страданий, которые претерпевало человечество?" "Верно", - подумал Сол. Неужели он впервые начал что-то понимать? Сомнительно. "Из того, что ты чего-то не видишь, еще не следует, что этого не существует". "Фу, как неуклюже. Неужели нельзя было изложить эту мысль, употребив меньше трех отрицаний? Тем более, что мыслишка-то отнюдь не глубока". "Верно, Сол. Ты начинаешь разбираться во всем этом". "В чем?" Ответа не было. Сол лежал у себя дома и прислушивался к завыванию ветра в пустыне. Последним словом Рахили было "мама", произнесенное, когда ей было немногим больше пяти месяцев. Она просыпалась в своей кроватке и не спрашивала - не могла спросить, - где находится. Ее мир состоял теперь из еды, сна и игрушек. Когда она плакала, Сол почему-то думал, что она зовет мать. За покупками Сол ходил в деревенские лавочки. Держа Рахиль на руках, он выбирал пеленки, детское питание и - временами - новую игрушку. За неделю до того, как Сол отправился на ТК-Центр, к нему пришли поговорить Эфраим и двое других старейшин. Был вечер, и отблески угасающего заката окрасили лысину Эфраима в розовый цвет. - Сол, мы тревожимся за тебя. Наступающие недели будут особенно трудными. Наши женщины хотят тебе помочь. Мы все хотим тебе помочь. Сол положил руку на плечо старика. - Я ценю вашу заботу, Эфраим. Все последние годы вы мне очень помогали. Теперь это и наша родина. Я думаю, Саре тоже хотелось бы... чтобы я вам это сказал. Но в воскресенье мы уезжаем. Рахиль поправится. Трое мужчин, сидевших на длинной скамейке, переглянулись. - Найден новый способ лечения? - помедлив, спросил Абнер. - Нет, - ответил Сол, - но у меня появилась надежда. - Надежда - это хорошо, - неуверенно произнес Роберт. Сол улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в седой бороде. - Могло быть и лучше, - сказал он. - Но иногда это все, что у нас есть. Голографическая камера крупным планом показала Рахиль, которую держал на руках Сол. Они сидели в студии, откуда велась передача "Понемногу обо всем". - Итак, вы утверждаете, - произнес Девон Уайтшир, ведущий этой передачи и третий по популярности человек в инфосфере Сети, - что отказ Церкви Шрайка и... медлительность Гегемонии в оформлении визы... что эти обстоятельства обрекают вашего ребенка на... исчезновение? - Совершенно верно, - ответил Сол. - До Гипериона нельзя добраться быстрее, чем за шесть недель. Рахили сейчас двенадцать недель. Любое промедление - по вине ли Церкви Шрайка, либо бюрократии Сети - убьет моего ребенка. Участники передачи заволновались. Девон Уайтшир повернулся к ближайшему имиджеру, и его добродушное худощавое лицо заполнило весь экран. - Этот человек не знает, сможет ли он спасти свою дочку. - Голос Уайтшира зазвенел от сдерживаемого волнения. - Но ведь все, чего он просит, это дать ему шанс. Думаете ли вы, что он и его дочка заслуживают этот шанс? Если да, то обращайтесь к вашим планетарным представителям и в ближайшее к вам святилище Церкви Шрайка. Номер вашего ближайшего святилища сейчас появится у вас на экранах. - Он снова повернулся к Солу. - Мы желаем вам удачи, господин Вайнтрауб. И, - большая рука Уайтшира коснулась щеки Рахили, - мы желаем счастливого пути тебе, наш маленький друг. На экране вновь появилось лицо Рахили и оставалось на нем до тех пор, пока он не погас. Эффект Хоукинга вызывал тошноту, головокружение, головную боль и галлюцинации. Полет к Парвати на принадлежащем Гегемонии факельщике "Отважный" занял десять дней. Все это время Сол держал Рахиль и терпел стиснув зубы. На корабле они были единственными, кто не впал в спасительное забытье. Сначала Рахиль плакала, но через несколько часов успокоилась и тихо лежала теперь на руках у Сола, глядя на него большими темными глазами. Сол вспомнил тот день, когда она родилась - врач принимает младенца, появившегося из чрева Сары, и протягивает его Солу. Темные волосы Рахили были тогда ненамного короче, чем теперь, а ее взгляд - не менее осмысленным. В конце концов они заснули от усталости. Солу снилось, что он бродит по какому-то зданию с колоннами, огромными, как секвойи, и потолком таким высоким, что его нельзя разглядеть. Пустое помещение заливал красный свет. Сол с удивлением обнаружил, что по-прежнему держит на руках Рахиль. Рахиль в облике младенца в его снах еще ни разу не появлялась. Девочка взглянула на него, и Сол ощутил соприкосновение их сознаний так отчетливо, словно она высказала свои мысли вслух. Но тут другой голос, громкий и холодный, эхом раскатился в пустоте: "Сол! Возьми дочь твою, единственную твою, которую ты любишь, Рахиль; и отправляйся в мир, называемый Гиперион, и там принеси ее во всесожжение в месте, о котором Я скажу тебе". Сол растерянно взглянул на Рахиль. В больших глазах ребенка, устремленных на отца, светилась невысказанная мысль. Сол понял, что она говорит ему: "Да". Крепко прижав к себе дочь, он шагнул в темноту, и его голос разорвал царившую здесь тишину: "Слушай, Ты! Больше не будет жертвоприношений, ни детей, ни родителей! И люди будут жертвовать собой лишь для людей - ни для кого иного. Время повиновения и искупления кончилось!" Сол замолчал, ощущая биение своего сердца и теплоту тела Рахили. Откуда-то сверху с огромной высоты до него долетало холодное дыхание ветра, со свистом врывавшегося в невидимые трещины. Сол приложил руку ко рту и прокричал: "Все! Теперь или оставь нас в покое, или приди к нам как отец, а не за жертвой! Выбирай, как некогда выбирал Авраам!" В каменном полу раздался грохот, и Рахиль вздрогнула. Колонны зашатались. Красный сумрак сгустился, а затем мгновенно наступила тьма. Издалека донесся звук тяжелых шагов. Налетел мощный порыв ветра, и Сол прижал Рахиль к себе. А потом замерцал свет, и они с Рахилью проснулись на борту КГ "Отважный", направлявшегося к Парвати, где им нужно было пересесть на звездолет-дерево "Иггдрасиль", который доставит их на планету Гиперион. Сол улыбнулся своей двухмесячной дочери. Она улыбнулась ему в ответ. Это была ее последняя улыбка. Или же первая. Когда ученый закончил свой рассказ, в каюте воцарилась тишина. Сол откашлялся и выпил воды из хрустального бокала. Рахиль спала в самодельной кроватке. Ветровоз, слегка раскачиваясь, продолжал свой путь, а монотонное громыхание ходового колеса и жужжание гиростабилизаторов навевали на пассажиров сон. - Господи, - тихо произнесла Ламия Брон. Она хотела сказать еще что-то, но передумала и просто покачала головой. Мартин Силен, закрыв глаза, продекламировал: Когда ж вся ненависть уйдет, Душа невинность обретет, Постигнув, что сокрыты в ней одной Ее восторги, страхи и покой, А воля добрая ее - есть воля Божья, За что б ее тогда ни порицали, Какие б ветры ни хлестали, Она счастливой будет все же. - Уильям Батлер Йейтс? - спросил Сол Вайнтрауб. Силен утвердительно кивнул: - "Молитва о дочери". - Я, пожалуй, выйду на палубу подышать перед сном, - сказал Консул. - Никто не хочет присоединиться? Захотели все. Обдуваемые свежим ветерком, паломники стояли на юте, вглядываясь в темное Травяное море. Огромная чаша неба была усеяна звездами и испещрена следами метеоров. Хлопанье парусов и скрип снастей, казалось, раздаются из далекого прошлого. - Я думаю, ну