этого времени он должен был превратиться в газообразное состояние, если он действительно сублимировался. На этих же цифрах обязаны были замереть стрелки контрольных часов. Но они не замерли, они проделали еще путь, измеряемый тридцатью минутами. Сами? Нет, не могли. Выходит, кто-то и зачем-то эти стрелки передвинул. В ближайший час в лаборатории стояла тишина, никто не произнес ни единого слова, если не считать коротких междометий, которыми обменивались срочно вызванные специалисты по снятию отпечатков пальцев. Когда один из помощников Гарда вернулся из секретного архива, неся с собой две формулы - одну с только что снятых отпечатков и вторую, взятую из архива, с которой первая формула совпадала, - в комнате произошло легкое движение, какое обычно происходит в театральном зале при открытии занавеса, хотя никто из присутствующих не трогается с места. - Чвиз, - одним дыханием сказал помощник, наклоняясь к Гарду. Он сказал это тихо, но достаточно четко, так, что по его губам все сумели угадать слово, им произнесенное. Луиза уткнулась в книгу недвигающимися зрачками. Кербер нервно тер лысину, а Миллер, тяжело и громко вздохнув, закуривал, но никак не мог прикурить. Гард на секунду закрыл глаза и, когда открыл их, уже знал, что будет делать дальше. - Господа, - сказал он, - я не смею вас больше задерживать. Спасибо за помощь. Лаборатория быстро опустела, и только Миллер продолжал сидеть в своем кресле. Гард благодарно посмотрел в его сторону, поскольку профессор сам избавил инспектора от неприятной обязанности задержать его. - Прошу ко мне в кабинет, - сказал Миллер, когда, кроме помощников Гарда и людей Дорона, никого не осталось. - Я хотел бы поговорить с вами наедине. 7. ГОЛОС С ТОГО СВЕТА - Получается так, - сказал Миллер, - что если Чвиз покончил с собой, это должно было случиться не позже семнадцати сорока пяти? - Да, профессор, - сказал Гард. - Кроме того, получается, что я ухитрился разговаривать с ним после его сублимации? - Вы правы, профессор. - Значит, я что-то путаю или попросту лгу, когда утверждаю, что беседовал с Чвизом в районе шести часов вечера? - Не исключено, профессор. - И вы склонны подозревать меня в причастности к его исчезновению, хотя вам известно, что стрелку он передвинул сам? - Не буду этого скрывать, профессор. - Отлично. В таком случае я тоже буду с вами откровенен. - Это скорее в ваших, а не в моих интересах. - Я понимаю. Миллер умолк и сделал несколько шагов по своему огромному и мрачному кабинету. Он явно что-то обдумывал и, кажется, даже забыл на время о Гарде. Гард терпеливо ждал, наблюдая за Миллером и чувствуя себя той кошкой, которая позволяет мышонку еще немного поиграть, прежде чем им поужинать. Но вот Миллер решительно подошел к высокому секретеру, нажал кнопку, и Гарду открылся крохотный магнитофон. Повернувшись всем телом к инспектору, Миллер произнес: - Гард, профессор Чвиз действительно был в этом кабинете, он сидел в том самом кресле, в котором сидите сейчас вы, и это случилось в районе шести часов вечера. Мы говорили с ним не более пятнадцати минут. Я записал наш разговор на пленку, я хочу, чтобы вы сейчас его прослушали. Вы готовы? - Да, профессор. Неприятный холодок пробежал по спине Гарда, предвещая ему наступление того знакомого, одновременно жуткого и желанного состояния, которое он, уже не как кошка, а как хорошая гончая, неизменно испытывал, нападая на точный след, чуя его, готовясь к погоне или острой схватке. Для того чтобы Миллер не заметил его волнения, Гард быстро положил сигарету в пепельницу и обеими руками крепко сжал подлокотники кресла. Миллер и сам волновался не меньше. Он даже снял свои массивные очки, чтобы протереть стекла, как будто ему предстояло сейчас что-то увидеть, а не услышать. - Хочу вас предупредить, - сказал Миллер, прежде чем пустить магнитофон. - Я встретил Чвиза в коридоре, столкнувшись с ним у дверей своего кабинета. Начала разговора здесь нет, но там, в коридоре, было сказано лишь несколько слов - я, право, не помню, каких именно. Бесшумно двинулась кассета, даже шипением не нарушая мертвой тишины, и Гард услышал голос Чвиза, прозвучавший так близко и так реально, что лишь усилием воли он заставил себя не оглянуться. "...ровно на пять минут, я очень тороплюсь. Откровенно говоря, никак не ожидал вас сейчас увидеть. Спасибо, я сяду. Вы были у Роуса?" "Нет, в Бред-Харре". "Коньяк? А где ваш знаменитый стерфорд?" Наступила пауза, во время которой Гард услышал, как булькает жидкость и как горлышко бутылки мелко и дробно стучит о край рюмки. - Чвиз никогда не пил, - успел сказать Гарду Миллер, прежде чем пауза кончилась. - Во всяком случае, такие крепкие напитки. Я сразу понял, что ему не по себе. "Что случилось, профессор? - услышал Гард спокойный голос Миллера. - Уж не влюбились ли вы?" "Мне не до шуток, Эдвард. Звонил Дорон". "Сегодня?" "Он был у президента". "Не хватит ли вам одной рюмки, профессор?" "Пожалуй, вы правы, Миллер. Дорон сказал, что нам дали деньги и дали срок. Я не уверен, что вы меня правильно поймете и что вообще кто-нибудь способен меня понять, но мне стало страшно..." В этот момент послышался звук опрокинутой рюмки и резко отодвигаемого кресла. - Ему стало плохо, - сказал Миллер Гарду. "Нет, нет, не волнуйтесь, - услышал Гард голос Чвиза. - Я, вероятно, просто пьян". "Присядьте, профессор, у вас и так неважное сердце. Стоит ли нервничать раньше времени?" "Ах, мне бы ваши годы, Миллер!.. Скажите мне как своему коллеге и соавтору: вы думали когда-нибудь о том, что нам с вами придется отвечать перед историей?" "С меня вполне достаточно отчитываться перед Ирен, которая даже сегодня спросит, где я так поздно задержался". "Вы это серьезно, Эдвард? Я никогда не мог угадать, где вы говорите серьезно, а где шутите... Но вы думали о том, что наши потомки не простят нам, если установка будет создана? Вы это понимаете? Или вы думаете, что Дорон будет дублировать вместо солдат коров? Но что Дорону, который ответствен лишь до тех пор, пока он физически существует? А мы живем и после нашей смерти..." "Вы что-то рано о ней заговорили, профессор". "Ну ладно, хорошо, поймите меня правильно. Я знаю, что у меня просто не хватит сил бороться с Дороном, если в такой борьбе вообще есть смысл. Но, честно говоря, я до сих пор не понимаю вас. Что вы хотите? Что вы намерены делать? Вы стали осторожны..." "Коллега, вам нельзя много пить". "Ну вот, так я и знал, вы совершенно не приемлете разговоров на эту тему. А мне чрезвычайно важно знать, Миллер! Чтобы решить, что мне делать. Ну, что мне делать?" "Я отвезу вас сейчас домой, а утром..." "Поздно. Конечно, я чудак, с вашей точки зрения, но вы знаете: я упрям в своем чудачестве. В конце концов, одной ногой я уже в могиле, и вот я стою перед вами, а на самом деле..." "Профессор, я никогда не думал, что одна рюмка..." "Как мне хочется все бросить и уйти, исчезнуть, раствориться, плюнуть на Дорона, на эту страшную установку, даже на вас, простите мне, ради Бога, такие слова!" "А потом?" "Потом? Какое мне дело, что станет потом? Когда вам, Миллер, будет столько лет, сколько мне сейчас, вы тоже серьезно задумаетесь над тем, с какой совестью лучше отправляться на тот свет. Ладно, мне пора, я и так уже заговорился". Часы в кабинете Миллера четко пробили шесть раз. Гард поднял глаза и убедился, что звук идет с пленки магнитофона, так как реальным часам еще предстояло минут пятнадцать повременить до боя. "Прощайте, коллега", - сказал Чвиз откуда-то издали - вероятно, от двери. И пленка кончилась. Несколько минут они сидели молча, и наконец Гард нарушил тишину: - Пожалуйста, профессор, включите с того момента, где Чвиз говорит о могиле, в которой он стоит одной ногой. Кассеты завертелись в обратную сторону, и Гарда даже передернуло, когда он услышал голос Чвиза, перешедший в визг и действительно ставший потусторонним. Но вот наконец: "...одной ногой я уже в могиле, и вот я стою перед вами, а на самом деле..." "Профессор, я никогда не думал, что одна рюмка..." - Спасибо, - сказал Гард. - Только вы зря, Миллер, перебили его мысль. Миллер ничего не ответил, и в комнате опять наступила тишина. - Позвольте вам задать один вопрос, профессор, - тихо произнес Гард, глядя на Миллера в упор. - Почему вам пришла в голову мысль записать этот разговор с Чвизом? Миллер сел в кресло напротив и, тоже глядя в упор на Гарда, спокойно сказал: - С некоторых пор, Гард, - а что я имею в виду, вы прекрасно понимаете - я стал принимать некоторые меры по самозащите. Но разве сам факт записи вызывает у вас какие-то подозрения? Гард пожал плечами. - Не знаю, быть может, в ваших сомнениях и есть резон, - продолжал Миллер, - но я привык теперь записывать все разговоры, которые ведутся со мной, по крайней мере в этом кабинете. Надеюсь, вы не обидитесь, если узнаете, что и эта наша беседа... Миллер перевел рычаг магнитофона, и Гард услышал собственный голос: - "...задать один вопрос, профессор. Почему вам пришла в голову мысль записать этот разговор с Чвизом? - С некоторых пор. Гард, - а что я имею в виду, вы прекрасно понимаете - я стал принимать некоторые меры по самозащите. Но разве сам факт..." Миллер резким движением выключил магнитофон. Гард вновь пожал плечами: - И все же, профессор, я не могу сказать, что полностью удовлетворен. Во всяком случае, если даже к исчезновению Чвиза вы действительно не имеете отношения, то папка с документами... - Мне трудно убеждать вас, Гард, - прервал Миллер нетерпеливо, - но неужели вы до сих пор не понимаете, что документы мне не нужны, так как все данные по установке находятся вот здесь. - И он тронул рукой свою голову. - Больше того, Чвизу эта папка тоже не нужна. Какой ему в ней толк, если он знает, что я все знаю? - Значит, чужой? - Я вас не понял. - Вы полагаете, что документы выкрал чужой человек и он же повредил установку? - Трудно сказать, инспектор. Смотря кого считать "чужим". Того, кто связан с институтом или не связан? Я хочу, чтобы вы поняли одно: мне документы не нужны! - А Чвиз вам нужен? Миллер хотел было что-то ответить, но неожиданно скис и опустился в кресло. Гард почувствовал, что профессор словно бы потерял опору под ногами. По всей вероятности, Миллер возлагал слишком большие надежды на демонстрацию магнитофонной пленки, и когда убедился, что она не произвела на Гарда должного впечатления, откровенно сник. - Ну что ж, - сказал Гард, поднимаясь с кресла, - в конце концов, у меня теперь есть материал для раздумий. И на том спасибо. - Остановившись в дверях, он добавил: - Если ваш магнитофон, Миллер, включен до сих пор, я хочу, чтобы после моего ухода вы еще раз внимательно прослушали слова, которые я сейчас произнесу: "Уважаемый профессор, мне трудно пока решить, помогли вы мне, продемонстрировав пленку, или только меня запутали. До новых встреч!" Когда Гард удалился, Миллер подошел к своему столу и решительно нажал кнопку. За спиной профессора бесшумно распахнулись узкие дверцы, и в комнате появился Таратура. - Таратура, - сказал Миллер твердым голосом, - есть важное дело... 8. ТЕМНЫЙ ЛЕС Звонок Гарда застал Фреда Честера в ту самую веселую минуту, когда он ссорился с женой. С тех пор как Честер был вынужден расстаться с газетой, жизнь под одной крышей с Линдой стала для него очень трудной. Нельзя сказать, чтобы она не любила своего мужа или испытывала к нему какую-то неприязнь, но претензии Линды к Фреду явно перерастали его нынешние возможности. Линда продолжала жить так, будто Фред по-прежнему приносил домой регулярные деньги, а не случайные гонорары, - вероятно, подобным образом устроены все женщины на белом свете, которые однажды, разучившись экономить, уже никогда не могут постичь заново это немудреное искусство. Во всяком случае, Линда и слышать не хотела о продаже пианино, на котором она раз в месяц играла попурри из современных оперетт, и тем более старенького "бьюика", у которого только чудом крутились колеса. В этот день Линда с самого утра пилила Фреда, настаивая на том, чтобы он вновь вспомнил о своей прежней профессии парикмахера. Сначала Фред не возражал, говоря, что в любую минуту готов взять в руки ножницы и щипцы для горячей завивки, если Линда даст согласие быть его первой клиенткой. Но потом ему все это надоело, и он серьезно заявил Линде, что настолько перезабыл парикмахерское ремесло, что наверняка будет среди прочих парикмахеров "каменотесом". И вообще он не желает расставаться с профессией журналиста, чего бы ему это ни стоило. - Ну вот, - вскричала Линда, - еще не хватает, чтобы ты сам платил за свои дурацкие интервью, вместо того чтобы получать за них! И в это мгновение зазвонил телефон, за который, кстати, уже три месяца не было уплачено. - Старина, - сказал Дэвид Гард, - я чувствую, ты, как всегда, чирикаешь со своей милой супругой? У меня есть к тебе дело... Гард ждал его в парке Майнтрауза, сидя на лавочке, укрытой под плексигласовым навесом. Шел противный, мелкий дождь, и место, выбранное Гардом, было как нельзя более удачным. Фред уже привык к тому, что Дэвид вызывал его, как правило, для совета. Прежде он был отменным поставщиком сенсационных материалов, но то золотое время для Честера благополучно кончилось на деле Миллера, и даже с самыми сногсшибательными статьями он не мог появиться в редакциях ведущих газет. С другой стороны, Дэвид в последнее время все чаще стал заниматься делами, не подлежащими огласке. - Что стряслось, старина? - спросил Честер, усаживаясь рядом с Дэвидом и "беря быка за рога", поскольку он знал, что у Гарда обычно не бывает свободного времени. - Я не тороплюсь, Фред, - вопреки обыкновению сказал Гард. - В этом деле торопливость чревата... - Ну что ж, тогда давай поговорим для начала о том, как кормят в "Лармене". - Ого, не ранее как сегодня утром я вспомнил этот ресторан, когда Луиза сказала мне о Питере. - Старина, - заметил Фред, - я тоже умею говорить загадками, и если ты хочешь, чтобы у нас получилась толковая беседа, я напомню тебе о Розе и Форшдермоте. - А это кто такие? - Позволь спросить в таком случае: кто из нас кого вызвал на это милое свидание? Быть может, лучше ты расскажешь мне, кто такие Луиза и Питер? - Дело не в них, Фред. Я хочу спросить тебя: что ты думаешь о том, какой Миллер остался? - Я не могу ответить на твой вопрос хотя бы потому, что не знаю, с какой целью он задан. Кроме того, ты уверен, что я вообще знаю ответ? Таратура мог бы быть тебе сегодня полезней... - Он человек Миллера и ничего не скажет, даже если бы он и знал, что сказать, - возразил Гард. - А ты, по крайней мере, больше всех возился с тем делом, и, я уверен, оно мучает тебя еще сегодня. - Хорошо, Дэвид. Но при условии: карты наружу. - Как всегда. Они подняли правые руки, коснулись своих левых плеч, что еще с незапамятных времен означало у них клятву в безоговорочном доверии друг к другу, и Гард в течение получаса подробно излагал Честеру все, что ему было известно по делу Чвиза. Собственно, знал он не так уж много. Он знал, бесспорно, что профессор исчез, как исчезла и папка с секретными документами, и мог определенно предположить, что его исчезновение было инсценировкой. Он, безусловно, знал, кроме того, что записка написана самим Чвизом и что он собственной рукой передвинул стрелки контрольных часов. Сам ли он задумал исчезнуть или его заставили, по доброй ли воле написал записку или ему продиктовали содержание и, наконец, добровольно ли он передвигал стрелки часов, - ответить на эти вопросы Гард не мог. Старик скорее всего жив, он где-то спрятан или прячется сам, но кому это нужно и зачем, остается тайной. В конце концов, в этом деле могли быть замешаны совершенно посторонние люди, хотя их вход в институт и выход за его пределы чрезвычайно усложнены, если сравнивать с возможностями "своих". А "своими" были только трое: Кербер, Миллер и Луиза, которая в крайнем случае могла оказаться лишь орудием в чьих-то руках - ну, предположим, в руках некоего Питера, своего бывшего мужа, до которого Гард хотел добраться. Кербер тоже вызывал сначала серьезные подозрения, особенно после того, как он буквально изменился в лице, когда в лаборатории были обнаружены контрольные часы. Но затем странное состояние Кербера получило разгадку, ибо именно он установил несоответствие стрелок с фактической возможностью проводить опыты. Значит, Миллер? Да, Миллер. И Гард не желает скрывать своих подозрений ни от Честера, ни от Дорона, ни от самого Миллера, который, зная о них, может предпринять кое-какие действия и тем себя разоблачить. Но вот что интересует Гарда на этом этапе следствия: мог ли Миллер, если учесть его характер, образ мышления и прочие личные качества, убрать Чвиза и выкрасть документы? Мог или не мог? - Я понимаю, - сказал Гард Честеру, - что ты не располагаешь точными данными, но я верил и верю твоей интуиции. Подумай, Фред, и скажи мне: какой Миллер остался? Честер молчал очень долго, до конца испытав терпение друга. Наконец он сказал: - Дэвид, что должна была делать эта установка? - Какая тебе разница? - Удовлетвори мое любопытство. - Откровенно говоря, я и сам толком не знаю. И вообще, на кой тебе черт лезть в это дело, если каждый человек, знающий об установке, рано или поздно попадает в "список" Дорона? - Я в этом списке так давно, что одним секретом больше, одним меньше... - Хорошо, - сказал Гард. - Я понял так, что она может превращать людей в газ, а может и создавать новых. - Печатать? - У них это называется как-то иначе. - Я так и думал. Появление двойника Миллера заинтересовало Дорона в той истории больше всего, и я еще тогда понял, что старику Чвизу придется туго. - А Миллер? - Что Миллер? Я иногда смотрю на тебя, Дэвид, и мне кажется, что ты появляешься рядом со мной транзитом из потустороннего мира. - Что ты хочешь этим сказать? - Не обижайся, старина, но ты или делаешь вид, или действительно наивен, как ребенок, если полагаешь, что от характера Миллера, и только от него, зависит его же поведение. А Дорон? А общественное мнение? А прочие внешние обстоятельства? - Я инспектор уголовной полиции... - начал Гард. - Очень приятно познакомиться, - прервал его Честер. - Остальное я могу сказать за тебя: "И я не лезу в политику. У меня есть труп, и моя задача найти убийцу". Все? - Все. - А я сейчас нарисую тебе варианты, и ты поймешь, что твоей страусиной логике полтора лемма цена. Предположим, остался "плохой" Миллер - человек крайне реакционных взглядов, коварный, злой, властолюбивый, завистливый и так далее. Ну что ж, вполне логично, если он захочет убрать конкурента Чвиза, украсть документы, чтобы они больше никому не достались, получить в свои руки всю установку, а потом диктовать условия доронам и, может быть, всему миру. - Согласен, - сказал Гард. - Вот это мне от тебя и было нужно. - Ты, кажется, сказал, что торопливость в этом деле чревата? Куда же ты торопишься? - Ты стал ворчлив, как твоя милая Линда. - Один - один. Можно дальше? Так вот, представь себе, что остался "хороший" Миллер - благородный человек, с прогрессивными взглядами, честный и справедливый, гуманный и умный. Что может сделать он в подобной ситуации? Он тоже может убрать Чвиза - уговорить старика отправиться в надежное и тайное место, - ибо понимает, что старик слишком слаб и мягок, чтобы сопротивляться Дорону, что он не борец, что он может под небольшим нажимом даже не продать, а просто отдать Дорону, все что угодно. И конечно, может взять при этом документы, чтобы они не попали в чужие руки. Вывод: "хороший" и "плохой" Миллер могли поступить в этой ситуации одинаково. 9. ПОД ЗЕЛЕНОЙ КРЫШЕЙ Таратура стоял перед Миллером, стряхивая пыль с локтей своего пиджака. - Вы все слышали? - спросил Миллер. - Иначе зачем бы я там сидел, шеф? Этот тайник надо расширить. Душно. Антисанитарные условия работы. - Оставьте ваши шутки, - поморщился Миллер. - Вы понимаете, что этот инспектор подозревает меня? - Я работал с этим инспектором несколько лет, шеф. Вы абсолютно правы, он действительно подозревает вас. - А что вы думаете обо всем этом? Кого подозреваете вы? - Вас, шеф. - Так. Прекрасно. Давайте начистоту. Работа Чвиза - очень важная работа. Я много думал о ней и понял, что должен помогать Чвизу. Мы работали вместе и достигли важных результатов. Я хорошо знаю последнюю модель установки. Многие детали этой модели - мои детали. Я собирал их своими руками. Мне не нужно было красть чертежи. Вы верите мне? - Допустим. - Если так, придется сменить объект ваших подозрений. Кто тогда? - Видите ли, шеф, есть два принципиально разных пути поиска. Можно искать Чвиза, а через него документы. Но можно искать документы, а через них - Чвиза. Оба исчезновения связаны между собой. Это ясно. Ясно и другое: документы похитил не Чвиз. Если бы он задумал бежать со своим изобретением, он должен был бы, простите, пристрелить вас, шеф. Ведь он знал, что вы понимаете, как устроена эта машина. Поэтому к короткой цепочке Чвиз - документы цепляется какое-то дополнительное звено или несколько звеньев. Они могут цепляться за Чвиза, могут за документы, а могут и с двух сторон. Но во всех случаях цепочка остается цепочкой - все связано. - Это логично, - прокомментировал Миллер. - Итак, повторяю, шеф: можно начинать с Чвиза, а можно и с документов. Вы, конечно, считаете, что найти человека легче, чем пачку листков бумаги. Именно так и меня учили в полицейской школе. Но это не всегда так, шеф. Убейте меня, если в моей башке есть хотя бы одна, пусть самая дохлая, идея, где находится Чвиз. В Париже, в Москве, на острове Таити, на дне деревенского пруда, в могиле или в четырех посылках, идущих малой скоростью в разные города по несуществующим адресам. А может быть, старик плюнул на все и валяется четвертый день вон в том доме напротив ваших окон? Другое дело - документы. Они исчезли из института между вечером пятницы и утром понедельника. Доступ в институт открыт очень ограниченному кругу людей. В лабораторию Чвиза - еще более ограниченному. Круг сужается. Ближе всего к его центру вы, шеф, Кербер и Луиза. С этих людей и начал бы любой грамотный детектив. Например, такой, как я. Фантазия в нашей профессии только вредит. Я бескрылый человек, и я начал бы с вас, шеф. Но вы стараетесь убедить меня, что это никудышная затея, хотя, простите, алиби у вас нет. Только рассуждения. А слова, шеф, такой мягкий материал, что из них можно вылепить что угодно. Теперь вы спрашиваете: "Кто, если не Миллер?" Я начал бы с Луизы. Женщина. Конечно, работы больше, это верно. Но знаете, шеф, интереснее! Механизм поведения женщины - это такая штука, по сравнению с которой установка Чвиза - детский волчок. Я хочу попробовать разузнать что-нибудь интересное о Луизе. - Хорошо, - согласился Миллер. - Лишь одна просьба к вам: все, что вы узнаете, вы доложите инспектору Гарду. Я так хочу. Он продолжает подозревать меня, но я сам даю ему помощника. ...Таратура не терял времени даром. Ему удалось быстро установить, что Луиза Муллен двадцать восемь лет назад родилась в маленьком городишке Кролле, в шестидесяти милях отсюда, в семье мелкого лавочника Жана Муллена, скончавшегося три года назад. Ее мать продала лавку и жила в Кролле, а брат, сержант морской пехоты, служил где-то в Юго-Восточной Азии. Живет Луиза на улице Желтого Клоуна, где снимает крохотную квартирку. Домохозяйка Луизы сразу сообразила, что на Таратуре можно заработать, и ее пришлось "размачивать" десятью кларками. В рассказе домохозяйки была одна любопытная деталь. Никогда никто не видел Луизу в обществе молодых людей. Подруги были. Болтали, дурачились, бегали в кино. Иногда подруги приходили со своими кавалерами. Это бывало. Но Луиза - никогда. Правда, не чаще одного раза в неделю она возвращалась очень поздно. Обычно на такси. Ее никто не провожал. - Я уверена, что у нее есть возлюбленный, - сказала домохозяйка и подмигнула Таратуре. Даже она не знала, что Луиза была когда-то замужем. В карточке полицейского управления, к которой Таратура по старой дружбе получил доступ, удалось установить, что Питер Клаус - торговец скобяными товарами, довольно средней руки коммерсант - действительно был мужем Луизы Муллен. Расставшись с ней, он женился на дочери покойного Флетчера Претта, вдова которого держала небольшой ресторан на углу Баркен-стрит и улицы св.Франциска. Полгода назад Питер Клаус объединил свой капитал с матушкой Претт, и ресторан буквально расцвел. Никакого отношения к научному миру Питер никогда не имел, а с Луизой, судя по всему, не встречался. "Или она таскает документы Института перспективных проблем какому-нибудь шпиону, - подумал Таратура, - или шпион является ее возлюбленным, или Питер еще не забыл дорогу к Луизе и они продолжают тайно встречаться... Во всяком случае, сейчас выслеживать ее было бы глупо. После всей этой истории она, конечно, понимает, что за ней могут следить. Впрочем, я увлекаюсь, как это бывало и в прежние добрые времена. А не проветриться ли мне? Пожалуй, надо навестить старушку..." Следующим утром Таратура уже сидел на веранде крохотного ресторанчика со странным названием "Розовый кавалер" - единственного ресторанчика Кролля, если не считать пивной "Радость" и аптеки, где подавали кофе. Таратура не спеша потягивал пиво и с каждым глотком преисполнялся мира и благодушия. Вся эта суета с пропажей старого профессора, хриплые телефоны, тайники, автомобили, потные, душные воротнички нейлоновых сорочек, торопливые обеды - вся эта бессмысленная, шумная, пестрая городская жизнь отлетела от него. И он думал о ней так, будто все это его не касалось, будто он уже порвал с ней навсегда, а эта веранда, и плетеные креслица, и холодное вкусное пиво, и гомон ласточек, и это высокое небо будет с ним всегда. "Как я живу? - вдруг подумал он. - Жизнь - бег, в котором нет финиша, вернее, в котором на финише тебя ждет Бирк. И нет никаких призов, как бы быстро ты ни бежал, а если и дарят цветы, то венки, а не букеты". - Не хотите ли еще пива? - услышал он за спиной голос хозяина ресторанчика и обернулся. - Нет, спасибо. У вас отличное Пиво, и чем больше пьешь, тем труднее остановиться. - Мы варим его сами, без всяких химических хитростей, - засмеялся польщенный хозяин. - Я вижу, вам понравилось у нас. - Да, очень нравится, - просто сказал Таратура и вдруг понял, что "там", в "той" жизни, он бы не смог так просто ответить. - А надолго в наши края? - Нет, сейчас поеду... Впрочем, надо еще зайти к мамаше Муллен, передать ей привет от дочки. - И он снова заметил про себя, что назвал незнакомую ему женщину "мамашей", чего никогда не сделал бы "там". - О, как хорошо! Она будет рада! Обязательно, обязательно зайдите! - обрадовался хозяин ресторана. - Это же совсем рядом. Вот ее дом, зеленая крыша за зелеными деревьями... Хотите, я провожу вас? - Спасибо, - сказал Таратура и опять подумал, что "там" никто бы не обрадовался такой крошечной чужой радости и не пошел бы провожать его в чужой дом. Он вошел в зеленый палисадник и сразу увидел маленькую старушку с лейкой в руках. - Простите, могу ли я видеть мадам Муллен? - спросил Таратура. - Это я, - отозвалась старушка и поставила лейку на землю. - Добрый день. Я от Луизы. - Вы Бэри?! - воскликнула мамаша Муллен. - Ну конечно, я сразу вас узнала! Ну конечно же вы Бэри! "Черт возьми, - пронеслось в голове Таратуры, - этого я не предусмотрел. Однако стоит рискнуть". - Да, я Бэри, - сказал Таратура. - Никак не ожидал, что вы меня узнаете. - Ну как же! Луиза так много писала о вас! Пойдемте в дом. И вот они уже сидят в чистенькой гостиной со старенькой мебелью и портьерами с бахромой в виде маленьких шариков, какие "там" нельзя купить ни в одном универмаге. Они сидят, и он рассказывает ей о Луизе и ее работе. - О, это так трудно - химия! - вздыхает мамаша Муллен. - Я знаю, я читала в газетах. Скажите, а это не опасно? И Таратура рассказывает, что это совсем не опасно, а она угощает его чаем, советует попробовать джем из слив. - Вы тоже химик? - спросила она. - Не совсем, - осторожно сказал Таратура. - Но ведь Луиза писала, что вы тоже работаете в этом институте? - Да, разумеется, - поправился Таратура. - Но у нас в институте не только химики. Я занимаюсь химической физикой. Это, как вам сказать... - О, не трудитесь, я все равно не пойму. - Она замахала на него руками. - Лучше попробуйте вот это. Да, да, засахаренные вишни. Из собственного сада. О, это очень вкусно и дает прекрасный цвет лица! Впрочем, вы в этом не нуждаетесь. С такой целью есть эти вишни вам положительно рано. Никогда вам не дадут ваших лет! Никто и никогда! - А сколько дадите мне вы? - лукаво спросил Таратура. - Ну, я не в счет, - заулыбалась мамаша Муллен, - я-то знаю, Луиза писала мне. Я могу вам только польстить. - Но, может, Луиза прибавила, стараясь показать вам, что у нее серьезный и солидный друг? - сказал Таратура. - Вы старше ее на двенадцать лет, - с простодушным смущением сказала мамаша Муллен. - Ну что? Теперь вы сами видите, что моя дочка не обманывает свою маму. А? - Да, это верно, - улыбнулся Таратура. Он досидел до обеда, и они вместе обедали, а потом опять говорили, и он опять рассказывал, как живет Луиза, где бывает, какие у нее подруги, что купила она себе в последнее время. Наконец он собрался уезжать, но матушка Муллен не отпускала Таратуру, просила новых рассказов, и он не мог ей отказать. Потом, уже под вечер, она проводила его, и когда они распрощались и он уже повернулся, чтобы идти к машине, она вдруг схватила его за рукав и, заглядывая в глаза, спросила тихим, срывающимся шепотом: - Скажите мне, Бэри, вы правда любите мою Луизу? Правда? - Да, очень, - выдавил из себя Таратура. - Не обижайте ее, Бэри. Она хорошая, моя девочка. Ну, идите, идите... Храни вас Бог. ...Никогда еще не было у Таратуры так мерзко на душе. Над редким мелколесьем, слева от автострады, уже поднималось розовато-пепельное зарево большого города. Таратура увидел его и понял, что напьется сегодня как самая грязная свинья. - Бэри работает в Институте перспективных проблем... Сорок лет, - вслух повторил Гард, когда Таратура рассказал ему все, что узнал. - Ну что же, старина, это и мало и очень много. Через полчаса перед инспектором уже лежала бумага, срочно присланная из канцелярии института. В институте работало четверо сорокалетних: Вильям Слейтер - сварщик, сварочная мастерская. Самуэль Гротгус - инженер, лаборатория N 8. Мэри Петтерсон - судомойка, бар третьего этажа. Отто Кербер - инженер, лаборатория профессора Чвиза. - Кер-бер, Бэ-ри. Ясно, - сказал Гард. - Это именно тот случай, когда надо докладывать боссу. Видит Бог, как я не люблю этих случаев... Еще через полчаса он был у Дорона. - Очень любопытно. Очень, - сказал генерал, выслушав доклад Гарда. - Но вы идете по ложному следу. Кербера не трогать. Это мой человек в институте. 10. ЧЕРНЫЙ "МЕРСЕДЕС" Миллер прочитал телеграмму, поданную горничной, быстро свернул ее и нервно положил в бумажник. - Что случилось, Дюк? - спросила Ирен. - Ничего, - ответил Миллер. - Пустяки. Он вышел из комнаты, потом вернулся. - Агата, - спросил он у горничной, - где может быть сейчас Таратура? - Перед уходом он мне сказал, что с 16:30 до 18:15 будет в "Ветоке", в 18:30 придет сюда, а в 19:45 пойдет в кинотеатр "Боклан", где будет находиться... - Благодарю вас, - перебил Миллер. - Принесите мне телефонный справочник. Перевернув несколько страниц, Миллер нашел кафе "Ветока" и набрал нужный номер: - Прошу позвать Таратуру. Личный шофер, секретарь и телохранитель словно ждал этого звонка. Через двадцать секунд он был у телефона: - Слушаю, шеф. - Немедленно приезжайте! - приказал Миллер. - Через восемнадцать минут буду, - ответил Таратура и повесил трубку. - Эдвард, я знаю, что-то случилось, - сказала Ирен. Миллер ничего не ответил и молча прошел в свой кабинет. Там и застал его Таратура. Профессор не сидел на месте, он ходил по комнате, с явным нетерпением ожидая телохранителя. Сначала Таратуре показалось, что профессор взволнован, но когда свет лампы осветил его лицо, Таратура понял, что заблуждается. Перед ним опять был традиционно спокойный Миллер. - Как идут дела, инспектор? - спросил Миллер, хотя было ясно, что он ждал Таратуру не для того, чтобы задать ему этот вопрос. - Есть любопытные детали. - Например? - Кербер и Луиза - любовники! - Действительно любопытно, - сказал профессор. - Вы, естественно, пошли дальше? - Конечно. Разумеется, не вмешиваясь в их интимные отношения. - Без отступлений, пожалуйста. Миллер был раздражен, но скрывал свое раздражение. Это ясно. Таратура внимательно следил за лицом шефа. Оно оставалось непроницаемым и чуть-чуть безразличным ко всему на свете. Таратура заметил это безразличие при первом же знакомстве с Миллером. А потом он понял, что это маска, очень удобная и респектабельная. - Кербер оказался человеком Дорона, - сказал Таратура. - Откуда вы это узнали? - От Гарда. - А Гард? - От Дорона. Он доложил Дорону о нашем открытии, и генерал... - Я всегда думал, что Кербер старается не только для меня, - сказал Миллер. - Еще во время работы над той установкой. Н-да, не очень-то приятно узнавать, что твои ассистенты за твоей спиной что-то докладывают начальству. - Насколько я знаю, вас контролировали всегда, и это ничуть вам не мешало. - Как знать... - сказал Миллер и резко перевел разговор. - Да кстати, что вы должны были смотреть в кино? Таратура не почувствовал подвоха. - "Призраки испаряются в полночь". Новый детектив Шеллана. - Это помогает вам искать документы и Чвиза? Миллер издевался. Таратура спокойно ответил: - Нет, шеф. Это помогает убить время. - У вас его избыток? - С тех пор, как вы загнали меня в тупик, - отомстил Таратура. - Я? - Да, вы. Кербер и Луиза автоматически отпали после признания Дорона, а себя вы приказали исключить из расследования. - В таком случае я вам помогу. - Миллер протянул Таратуре телеграмму. Таратура быстро прочитал ее, потом еще раз перечитал, и только тогда смысл дошел до его сознания. Он ошалело посмотрел на Миллера, затем еще почти что по складам перечитал телеграмму. Там было написано: "Я вас видел. Верните документы. Жду одиннадцать вечера у статуи Неповиновения во Фриш-парке. Чвиз". - Настоящая? - наконец сказал Таратура. Миллер презрительно усмехнулся: - Неужели вы думаете, что ее написал я, сидя за этим письменным столом? - Понимаю, - сказал Таратура. - Что мне делать, шеф? - Что хотите, - ответил Миллер. - У меня после обеда отдых. И он направился к двери. - Одну минуту, шеф, - остановил его Таратура, - позвольте задать несколько вопросов. - Попробуйте. - Почему вы не хотите сами встретиться с Чвизом? - Если я ему нужен, пусть заходит ко мне. Он знает мой адрес. Тем более, я не привык встречаться с кем бы то ни было так поздно вечером... да еще у какой-то статуи. У вас есть еще вопросы? - Да. Как вы относитесь к тексту телеграммы? - Запомните, Таратура, мне нужны документы или по крайней мере точные сведения о том, кто их взял и где они находятся. Остальное меня не интересует. Понятно? На этот раз, не дожидаясь новых вопросов, Миллер решительно вышел из гостиной. Из соседней комнаты доносился смех Ирен, которая, вероятно, смотрела по телевизору комедию. Таратура еще раз посмотрел на телеграмму, на почтовые штемпеля, потом подошел к кабинету Миллера и осторожно постучал в дверь. - Кто там? - услышал он голос Миллера. - Шеф, мне можно воспользоваться вашим "мерседесом"? - Нет. Он будет мне нужен. Возьмите машину Ирен. Таратура терпеть не мог "фольксвагены", но делать было нечего. Таратура отлично знал сквер, который Чвиз назвал в телеграмме Фриш-парком. Еще в бытность свою инспектором Таратуре довелось выслеживать здесь соучастников убийцы банкира Костена, которые регулярно встречались в кабачке напротив статуи Неповиновения. Правда, он не был в этом парке года два, но изменилось немногое. Только окна кабачка были заколочены досками. Очевидно, хозяин разорился - место было малолюдное - и покинул негостеприимную статую. Таратуру это обстоятельство вполне устраивало. Вместо того чтобы мерзнуть где-то под кустом и пачкать костюм (хотя он и надел самый старый, но все-таки жалко), он получил великолепный наблюдательный пост. Оторвать две доски и высадить стекло было делом одной минуты. Таратура очутился в комнате, совершенно пустой, как разграбленные пирамиды фараонов. Найдя в углу стул с отломанной ножкой, Таратура расположился у окна, откуда великолепно было видно статую и освещенный фонарем круг - назначенное Чвизом место встречи. Было половина одиннадцатого. Таратура достал из кармана плаща крошечный термос, отлил в стаканчик кофе и еще раз выглянул в окно. У статуи никого не было. Ветер раскачивал фонарь, и свет освещал то ноги женщины, то ее грудь, то прятал ее целиком в тень. Казалось, статуя исполняет какой-то медленный и странный танец. Таратура пожалел эту несчастную обнаженную женщину, символизирующую Неповиновение. Он мысленно обругал скульптора, заставившего ее прозябать в одиночестве на самом краю города. Кофе приятно разогревал тело, и Таратура подумал, что через час-другой он с наслаждением растянется дома на кровати и забудет все - и Миллера, и этого чудака Чвиза, и даже само Неповиновение. Сны никогда не снились ему. И вдруг Таратура заметил, как что-то крадется к дому, в котором он находился. Тень скользнула у окна и остановилась... Таратура замер. Он отчетливо слышал дыхание человека, притаившегося с другой стороны подоконника. Бывший инспектор осторожно поставил на пол стакан с недопитым кофе и на всякий случай потянулся к карману за кастетом. В окне появилась голова незнакомца. Он заглянул в комнату, но не заметил Таратуру, который буквально прилип к стене в десяти сантиметрах от окна. Послышалось учащенное дыхание: незнакомец полез в окно. Таратура мгновенно выхватил фонарь, и яркий луч света брызнул тому в лицо. Человек зажмурился и закрыл руками глаза. - Честер? Это ты? - воскликнул Таратура, узнав журналиста. - Фу ты, черт! - выругался Честер. - И напугал же ты меня! - Ты чего здесь делаешь? - спросил Таратура. - То же самое, что и ты. - Я пью кофе. - Превосходное местечко ты выбрал, - улыбнулся Честер. Таратура взглянул в окно и толкнул журналиста в бок: - Тише! В освещенном пятне у статуи появился человек. Он постоял секунду, оглянулся и быстро скрылся за статуей, с той, неосвещенной, стороны. - Это он, - прошептал Честер. Таратура привычно перемахнул через подоконник и смело пошел к человеку. Но тот вдруг метнулся в сторону и напрямик, через кусты, бросился из сквера. - Профессор Чвиз! Куда же вы?! - крикнул Таратура. Человек, не останавливаясь, довольно ловко перелез через решетчатый забор и вскочил в машину, двигатель которой работал. Когда Таратура, а следом за ним и Честер выбежали на улицу, машина с потушенными фарами уже тронулась с места. - Профессор Чвиз! Остановитесь! - вновь крикнул Таратура. - Дурак!.. Быстрей к моей машине! - Честер побежал к микролитражке, которая стояла у самого входа в сквер. Таратура уже на ходу вскочил к нему в машину. Они вновь увидели "опель" с погашенными фарами, когда выехали на шоссе, начинавшееся в конце улицы. - Быстрее! Быстрее! - подгонял Честера Таратура. - Старик просто сошел с ума! - Дурак! - крикнул Честер. - Э