садит меня в этот бункер и будет допытываться, где они прячутся. А я, дурень, сам пришел". Злость росла, пока они медленно шли по длинному подземному переходу. "Даже если я его сейчас стукну по голове кистенем, - думал Таратура, глядя на голову Дорона, шедшего впереди, - мне отсюда не выбраться". Миновав несколько дверей и комнат, они вошли в подземный кабинет Дорона. Таратура искренне поразился тому, что он был точной копией главного кабинета. Даже из окна та же панорама. "Оптическая иллюзия, - сообразил Таратура. - Ну ладно, у тебя обо мне иллюзии не будет". - Скажите, генерал, - твердо произнес Таратура, - зачем мы пришли сюда? У меня разговор короткий. - Там нас могут подслушать, Таратура, - сухо сказал Дорон. - Здесь же никто, кроме Бога. У Таратуры отлегло от сердца: Дорон разговаривал с ним на равных. - Я к вам от профессора Миллера, - сказал он. - Шеф просил передать вам это письмо. И Таратура протянул пакет Дорону. Тот осторожно, двумя пальцами взял пакет, достал из ящика стола ножницы и надрезал бумагу. Доставая письмо, он как бы невзначай спросил: - Где сейчас Миллер? Далеко? - У него менее удобное убежище, генерал, чем у вас, но достаточно надежное, - усмехнулся Таратура. - Благодарю за исчерпывающую информацию. Дорон раскрыл письмо. - Странное послание, - сказал Дорон, дочитав. - Я не понимаю, чего хочет профессор Миллер. Нам лучше встретиться и обо всем договориться. Уверен, он будет удовлетворен. - Я передам шефу все, что вы сказали, - заверил Дорона Таратура. - Мне можно идти? - Не торопитесь, - сказал генерал. Таратура едва заметно улыбнулся. Дорон поморщился. Затем, глядя прямо в глаза Таратуре, спросил: - Где Миллер, Таратура? Вы должны мне сказать. Таратура принялся насвистывать мотив "Тридцати девочек". - Вы разумный человек, Таратура. Два миллиона кларков. Заранее. Сейчас. - Благодарю, генерал, - ответил Таратура. - Я вам буду признателен за столь щедрый подарок. - Таратура явно издевался, и Дорон понял это. - Вы будете моей правой рукой, Таратура, - сказал генерал. - Мне кажется, вы тоже понимаете, что игра ведется уже не на деньги и почести. Зачем лишние слова, генерал? - Неужели Миллер даст вам больше? - Генерал, вы доверяете изменникам? - Я плачу им деньги. - И отбираете у них самоуважение. Дорон задумался. - Хорошо, - наконец сказал он. - Вы выйдете отсюда потайным ходом прямо в парк. Учтите: я жду Миллера. Если мы договоримся, он получит все, что хочет, и даже больше того. А чтобы он доверял мне, я открою вам, как проникнуть сюда из парка. Впрочем, он может сам вызвать меня куда угодно. Я приду один. Идите, Таратура. Но берегитесь: вас ищут. - Я это знаю, - улыбнулся Таратура. - Кстати, наверное, и ваши люди тоже. Я должен вам сказать, что с ними труднее всего работать. - Благодарю за комплимент. - Дорон склонил голову. - Но сегодня за вами "хвостов" не будет, по крайней мере моих. Не беспокойтесь об этом. "Так я и поверил", - подумал Таратура. ...Дитрих проводил Таратуру. Выскользнув из люка, Таратура отряхнул с костюма комочки земли и направился к выходу из парка. Кто-то схватил его за запястье железной хваткой. - Таратура, стой! - сказал незнакомец. - Пойдешь со мной. - Хорошо, - неожиданно согласился Таратура. Рыжий детина задумался, но руку все же отпустил. - Так-то лучше, - пробормотал он. - Бенк Норрис не любит, когда его не слушаются. Они медленно шли по аллее парка. Таратура чуть впереди, Норрис сзади. - Подожди, - остановился Таратура, - у меня развязался шнурок. Он нагнулся. Норрис слегка наклонился, пытаясь разглядеть, что делает его спутник. Сильный, резкий удар правой сбил Норриса с ног. Он грохнулся об землю, как чушка металла. Деревья поплыли в сторону, откуда-то из-за них выплыло лицо Чарлза Квика, "короля Эфитрии", который все-таки побил Норриса в той решающей схватке. Точно таким же ударом в солнечное сплетение. Когда Норрис очнулся, в парке никого не было. Таратура не один раз ходил "хвостом" за преступниками всех мастей и поэтому отлично знал, как нужно от них избавляться. Заскочив в кабачок "Старый моряк", он поздоровался с хозяином и, подмигнув ему, направился к черному ходу. Хозяин не сказал ни слова: он отлично все понимал и молчал, когда его клиенты предпочитали черный ход парадному. Пройдя дворами, Таратура вышел на главную улицу и, миновав несколько домов, вновь исчез в одном из подъездов. Пройдя на второй этаж, он остановился и прислушался. "Хвост" не появлялся. В конце коридора был балкон - о его существовании Таратура знал. Он открыл стеклянную дверь и вышел на балкон. Во дворе трое ребятишек возились возле кучи песка. Больше никого не было. Таратура спрыгнул вниз и поморщился от боли. Правая рука ныла. Он ударил Норриса настолько сильно, что, кажется, вывихнул кисть. Сейчас, когда он оперся на руку, острая боль пронзила тело. Таратура пересек двор, очутился в одном из переулков, примыкающих к дому, где скрывались Чвиз и Миллер, и облегченно вздохнул. Его нелегкая миссия была закончена. Только сейчас Таратура понял, насколько он устал. Он хотел уже было войти в подъезд, когда заметил у одного из входов в дом двух человек. Кажется, они не смотрели в его сторону, но даже если бы смотрели, все равно необходимо было предупредить ученых: дом обнаружен! Эти двое были чужаками, один из них - полицейским. Таратуре даже показалось, что он знает его, настолько знакомой была фигура этого человека. Метнувшись в подъезд, Таратура бросился в левую галерею. И даже не услышал, а скорее понял, что те двое кинулись за ним. Таратура добежал до конца галереи, а затем - вверх по лестнице. Его окутали сумрак и прохлада бетонных перекрытий. Он прислушался. Сзади доносился топот. Оставался единственный выход - наверх. Таратура, перепрыгивая через две ступени, побежал туда. Вот и третий этаж. Один из преследователей, вероятно, отстал. Он что-то крикнул, но Таратура не разобрал слов. Дверь на чердак была закрыта. Таратура растерялся: он оказался в ловушке. Преследователи близились, они тоже перепрыгивали через ступени. Не раздумывая, Таратура навалился плечом на чердачную дверь. Прогнившие доски треснули, и он упал на рухнувшую дверь. Острая боль вновь резанула тело - рука, поврежденная в парке, давала о себе знать. Таратура вскочил и, опрокидывая на пути какие-то корзины, ящики, стулья, побежал к светлому пятну - это было слуховое окно. Он выбил стекло и протиснулся на крышу. За ним катился шум преследования. Те двое уже приближались к окну. Черепичная крыша была очень скользкой. Балансируя руками, Таратура осторожно шел по коньку. В двадцати шагах начиналась крыша другого дома, а там пожарная лестница и - спасение. - Таратура, стой! - услышал он знакомый голос Честера. - Вернись! Таратура остолбенел. "Честер? - мелькнуло в голове. - Почему он?" Левая нога заскользила, и Таратура упал. Тело медленно поехало по крутому склону крыши. Судорожным движением Таратура попытался дотянуться до стойки телевизионной антенны. Но, когда пальцы почувствовали металл, сознание помутилось от пронизывающей боли. "Как глупо..." - успел подумать Таратура, скользя к пропасти. ...Когда Честер и Гард сбежали вниз, возле распростертого на земле тела собирался народ. 18. ЧЬЯ ВОЗЬМЕТ? Осторожный стук в дверь заставил Миллера и Чвиза переглянуться. Миллер стоял у окна, Чвиз сидел в кресле. Оба они не пошевелились. Стук повторился. - Это не Таратура, - стараясь говорить спокойно, произнес Миллер. - Что будем делать? - спросил Чвиз. Миллер ничего не ответил, лишь нервно закурил сигарету. В дверь снова постучали, и теперь в стуке определенно чувствовалось нетерпение. - Он мог потерять ключ, - сказал Чвиз. Миллер пожал плечами: - Спросите. Приблизившись к двери, Чвиз строго спросил: - Кто там? - Полиция! - мгновенно ответил жесткий мужской голос. Чвиз оглянулся на Миллера. - Открывайте! - шепнул Миллер. - В противном случае они просто выломают дверь. Я буду за шкафом. Чвиз повернул замок. Дверь распахнулась. На пороге стояли Честер и Гард, держа руки в карманах. - Комиссар полиции Гард, - сказал Дэвид. - Мне нужно осмотреть квартиру. Честер остался в дверях, а Гард решительно шагнул в комнату мимо Чвиза. И тут же увидел Миллера. Мгновенно побледневшее лицо профессора не выражало, однако, никакого страха. - Я знал, Гард, что, если нас обнаружат, это будете вы, - сказал Миллер. - Прикажите своему человеку закрыть дверь. Терпеть не могу сквозняков. - Там Честер, - сказал Гард. - Вы с ним знакомы. Простите, я очень устал. - И Гард с явным удовольствием опустился в кресло. Честер, слышавший этот разговор, закрыл дверь и вместе с Чвизом вошел в комнату. - Позвольте представить вам, господа, профессора Чвиза, - сказал Миллер. При этих словах Гард, несмотря на всю свою выдержку, не усидел на месте. Честер с изумлением смотрел на Чвиза. Зло улыбнувшись, Миллер сказал: - Коллега, это тот самый Гард, о котором я вам говорил. - Затем, повернувшись к Гарду, он спокойно спросил: - Что вы намерены с нами делать, комиссар? - Еще не знаю, - ответил Гард. Наступила долгая и томительная пауза. Каждый лихорадочно продумывал линию дальнейшего поведения. Но слишком много неизвестностей, возникших в эти первые минуты странной встречи, мешали выработать четкий план. Предстояло, вероятно, произнести еще несколько прощупывающих фраз, прежде чем хвататься за пистолеты или, как говорится, броситься друг к другу в объятия. - Я видел вас, профессор, лишь на фотографиях, - сказал Гард, нарушив молчание. - И никак не ожидал встретить вас здесь. - Я очень изменился? - ехидно заметил Чвиз. - За минувший год я тоже не помолодел, - жестко сказал Гард. - Хотя и не жил в заточении. - Вы легки на помине, - обернувшись к Честеру, произнес Миллер. - Не ранее как вчера мы о вас вспоминали. - Благодарю, - без тени иронии ответил Честер. - Очень жалею, что Таратура не пришел в "Указующий перст". Я долго его ждал, и, приди он, все бы сложилось иначе... - Увы, ему пришлось уехать по срочному делу, - осторожно сказал Миллер. - Но он вернется и встретится с вами, поскольку считает вас порядочным человеком. - Он не вернется, - сказал Гард. - Как вас понимать? - насторожился Миллер. - Таратура принял нас за своих преследователей, пытался увести от этой квартиры и... сорвался с крыши, - грустно сказал комиссар. Чвиз тут же схватился за сердце и начал тихо массировать грудь. - Вам плохо? - спросил Честер, но старик не удостоил его ответом. - Когда это случилось? - прошептал Миллер. - Полтора часа назад, - ответил Гард. Они вновь умолкли. Миллер стоял посреди комнаты, понурив голову и тупо глядя перед собой. Наконец он встряхнулся: - Где... где он сейчас? - Его увезли, по всей вероятности. Мы были в толпе, но очень недолго, так как понимали, что рядом могут оказаться люди, которые интересуются вами. И не хотели рисковать. - Чем? - Скорее кем, - сказал Гард. - Вами. Они могли обнаружить квартиру прежде, чем это сделали бы мы. - За кого же вас принимать? - нахмурившись, спросил Миллер. - Такой же вопрос вертится у меня на языке, профессор, - сказал Гард. - Но я задам его в иной форме. Скажите, три года назад у вас была золотая коронка? - Глупо, - устало произнес Миллер. - Поверьте, мне сейчас не до шуток и тем более не до загадок. Если хотите, спрашивайте в открытую. Гард отрицательно покачал головой: - В открытую не могу, Миллер. Особенно теперь, когда я понял, что вы обманули меня в деле профессора Чвиза. В открытую я вам пока не верю. - Предположим, - ответил Миллер. - Но какое отношение ко мне имеет золотая коронка? - Вы хотите знать правду? Обещаю сказать ее, как только получу ответ на свой вопрос. Итак, была ли у вас три года назад золотая коронка? Я имею в виду время до того, как случилось дублирование. Честер обратил внимание на то, что Чвиз тоже с нетерпением ждет ответа Миллера. - Коронки никогда не было, - нехотя ответил Миллер. - У меня, я помню, когда-то болел зуб, и пришлось его впоследствии удалить. Если вам достаточно этих стоматологических данных, я жду вашей правды. Гард широко и добро улыбнулся. - Отлично! - Он еще сдерживал радость, которая была готова вот-вот хлынуть наружу. - Вы не представляете, профессор, сколько пудов сомнений вы сняли с меня своим ответом! Так вот: вы - и я узнал об этом только сейчас - настоящий Миллер! Вы - не двойник! И потому можете располагать мною и Честером как своими друзьями! - Ничего не понимаю! - искренне сказал Миллер. - В своей истинности я никогда не сомневался. - Да что тут понимать! - не выдержав, вскочил на ноги Гард. - Несколько часов назад мы с Честером были на кладбище у Бирка и видели труп двойника! - Это ложь! - вдруг яростно сказал Чвиз. - Никакого трупа видеть вы не могли! - Совершенно верно, - спокойно подтвердил Гард. - В гробу было пусто. Но в нем лежала золотая коронка! Чвиз подошел к Гарду, остановился перед ним и долго, долго смотрел на него. Потом повернулся к Миллеру и сказал: - Коллега, он умный человек. И честный человек. Ему можно и нужно верить. - Ничего не понимаю! - с досадой воскликнул Миллер. - Но чувствую, Чвиз, что у вас есть какая-то тайна, которую вы опять скрываете от меня... - И которая только что блестяще подтвердилась! - с жаром сказал Чвиз. - Господа, - спокойно сказал Гард, - прежде всего нам следует немедленно покинуть эту квартиру. В более надежном убежище мы попытаемся разгадать все наши тайны. А пока - в путь! Казалось, внезапное появление Гарда повергло Миллера в какое-то оцепенение. Он больше не задал ни одного вопроса, не расспрашивал, куда и зачем ведет их комиссар, и послушно сел в машину, которую Гард предусмотрительно оставил неподалеку от дома в одном из тупичков. Его движения были скорее машинальными, чем осознанными. Молчал и Чвиз, думая о чем-то своем. Они не замечали, что творилось на улицах, по которым они ехали. Зато Гард замечал все. Может быть, впервые за всю многовековую историю столицы ее жители в будний день остались без работы. Не было тока - стояли заводы. Замерла связь, остановились троллейбусы, метро и трамваи, погасли экраны телевизоров. Миллионы людей вдруг были вышвырнуты из привычного распорядка. Многие из них пережили кошмарную ночь, наполненную тревогой, неизвестностью, страшными и фантастическими слухами о надвигающейся войне, диверсиях на электростанциях, антиправительственном заговоре, высадке марсиан... Не было такой глупости, которая бы не распустилась махровым цветом в эту ночь паники. День не принес облегчения. Официальное сообщение о крупных поломках в энергосистеме, переданное правительственной радиостанцией, которой на это время рискнули дать ток, не столько успокоило, сколько вызвало гнев. Для тех, кто ему не поверил, это стало доказательством, что в стране происходят какие-то тревожные и таинственные события. Поверившие (их было меньшинство) задали себе один и тот же вопрос: чего же стоят власти, если они допустили такое? На магистральных улицах машин всегда было больше, чем людей. Так по крайней мере казалось. Сейчас было наоборот. Те сотни тысяч людей, которые днем сидели в конторах, работали в цехах, а вечером смотрели телевизор, сегодня очутились на улице. Не только потому, что в толпе они чувствовали себя лучше. Каждый искал правду о происходящих событиях, и потому любая информация - достоверная или недостоверная - разносилась по городу как на крыльях. Домыслы о начале войны, высадке марсиан очень скоро испарились, не получая абсолютно никакого подтверждения. Зато все более крепли слухи об остром неблагополучии в правительстве, о том, что кто-то с помощью двойников президента хочет захватить власть и установить диктатуру. Наконец, пополз слух, которому сначала не поверили ввиду его абсолютной фантастичности, но который тем не менее креп и обрастал реальными подробностями: кто-то сделал несколько искусственных президентов. (Если бы Гард и Честер появились в "Указующем персте" на три часа позднее, они бы обнаружили у дверей толпу, жаждущую лично удостовериться у Сэма Крайза и его прислуги, что президент действительно был в его кабачке вчера днем.) Увеличившиеся наряды полиции еще более накалили обстановку, вместо того чтобы ее успокоить. И к тому времени, когда Гард вывел ученых из убежища, в настроении людей произошел перелом. - Что это? - вышел из оцепенения Миллер при виде возбужденной толпы на площади, куда они въехали. Люди размахивали руками, что-то кричали. Их было так много, что Гарду пришлось притормозить. - По-моему, это пузырьки пара, - спокойно заметил комиссар, пытаясь развернуть автомобиль. - Как, как? - не понял Миллер. - Ну, вы, физики, должны знать это лучше. Кипение воды всегда начинается с появления пузырьков. - А недовольство - с демонстраций, - догадался Честер. - Недовольство? - Гард пожал плечами и до упора нажал на тормоз. Его машина, как и соседние, уже была в плотном кольце людей. - Недовольство - это постоянное состояние нашего общества, или я, комиссар полиции, ничего не понимаю в своем деле. Вы даже не представляете, до чего у нас непрочно в стране. Люди озлоблены, потому что впереди нет ясной и обнадеживающей перспективы, потому что жить трудно, потому что в промышленности постоянно возникают временные затруднения, потому что доверия к правительству нет, потому что кругом лицемерие и обман, потому что над всеми висит угроза войны... А вы, Миллер, поставили этот котел недовольства на жаркий огонь. Мне непонятно ваше удивление. - Позвольте! - воскликнул Миллер. - Еще вчера... - А кто сказал, что вода закипает мгновенно? Нужно время и температура. Лучше послушайте, что они кричат. - Это напоминает мне дни моей молодости. Все посмотрели на дотоле молчавшего Чвиза. - И это бодрит, - продолжал, не смущаясь, Чвиз. - Когда-то я тоже орал на площадях, да, да, когда-то я был молод... Что смотрите на меня так? Потом я убедился, что люди в глубине души обыватели и никаких перемен к лучшему у нас не будет. Тогда я кинулся к науке, как жаждущий к источнику. И все было опять хорошо, вернее, я убеждал себя, что все хорошо, пока не появилась эта проклятая установка и пока Дорон не наложил на меня свою лапу. Он отнял у меня науку, а с наукой и смысл жизни. С тех пор мне все равно, жив я или умер. Но все-таки перед концом приятно видеть начало цепной реакции и сознавать, что ее вызвали мы. И чем бы теперь это ни кончилось, мир уже не останется прежним. - Чушь, - сказал Миллер. - Революции у нас никогда не будет. - Тогда почему же вы, коллега, своими действиями подталкиваете - и не без успеха - к ней народ? Миллер помолчал. - Просто об этой возможности я как-то не думал, - наконец сознался он. - А чего же вы тогда хотели? - сказал Гард. - Я хотел их обжечь! - с яростью сказал Миллер. - Я хотел, чтобы они на своей шкуре почувствовали, как больно жжется научное открытие. Чтобы они поняли, с каким огнем играют! - Они - это президент? - тихо спросил Честер. - Да. Честер разочарованно присвистнул. - Знаете что, - вдруг сказал он, - я выйду сейчас на одну из этих площадей и расскажу людям все. Вот тогда начнется! - Никуда ты не выйдешь, - отрезал Гард. - Ты можешь рисковать своей головой, но не нашими. Тем более, мы приехали. - Но это же твоя квартира, Гард! - Вот именно, - сказал комиссар. - Прятаться нужно там, где искать заведомо не будут. Идемте... Обойдя все три комнаты, Гард опустил шторы на окнах и лишь после этого разрешил спутникам покинуть прихожую. Нераспакованный чемодан все еще стоял у двери, и Гард, показав на него, сказал: - Повторяю: вы будете здесь пока в полной безопасности. С одной стороны - я в отпуске, с другой - "человек Дорона". - Вот как? - сказал Миллер. - Не беспокойтесь, последняя должность у меня чисто символическая. - Кроме того, - добавил Честер, - я обещаю вам в случае чего просто свернуть ему шею. Миллер натянуто улыбнулся. Он все еще не мог избавиться от подозрительности, хотя прекрасно понимал, что теперь в ней нет никакого смысла. Словно чувствуя состояние ученых. Гард поторопился рассказать им о своей встрече с Дороном. При этом он дал понять, что, вмешавшись в дело, был готов и к роли гостеприимного хозяина, и к роли человека, способного подвергнуть их принуждению. - Я бесконечно рад тому, - сказал Гард, - что случилось первое. - Простите, господа, - добавил Честер, - но, как мы ни гадали, мы не могли заранее предположить, что у вас благородные цели. На что Чвиз мрачно заметил: - Ни у кого на лбу не написаны достоинства. Особенно у людей, занимающих пост комиссара полиции. Гард рассмеялся: - Признаться, я уже принял решение подать в отставку, как только "вернусь" из отпуска. Особенно если в стране произойдет что-нибудь серьезное. Мы с Честером откроем частную сыскную контору. Не возражаешь, Фред? - Побойся Бога! Ведь только тогда у меня появится реальный шанс сыскать себе приличную работу! - Но мы отвлеклись, господа, - сказал Гард. - Я хотел бы знать, какие шаги вы уже предприняли и что намерены делать в будущем. Миллер пожал плечами и поправил воротничок рубашки своим характерным движением шеи. - К несчастью, - сказал он, - мы лишены какой бы то ни было информации. Мы знаем лишь, что в городе вырублено электричество и что там происходят... м-м... волнения. Вмешаться в события мы сейчас не можем. Единственное, что мы сделали, это отправили Дорону ультиматум, как только почувствовали признаки хаоса. Но нам неизвестно даже, удалось ли Таратуре... - Удалось, - сказал Честер. - Уорнер и Норрис звонили нам. Это наши люди, они видели Таратуру входящим в особняк Дорона, а затем выходящим в парке из колодца, причем Норрис еще долго будет помнить этот выход. - А что за ультиматум? - спросил Гард. - Копии нет, - ответил Миллер. - Могу вспомнить основной смысл. В письме было написано, что я - о профессоре Чвизе, разумеется, там нет ни слова - пойду на крайние меры, если Дорон не примет моих условий. Условия такие: полная независимость в работе и дальнейшем усовершенствовании установки, использование ее только в благородных целях и абсолютная гарантия свободы, которую я требую от лица всей науки. На размышления я дал Дорону десять часов. Честер снова разочарованно присвистнул, а Гард покачал головой. - Сколько прошло времени? - спросил он. - В девять утра Таратура вышел из дома. Думаю, часов в одиннадцать он был у Дорона... - Ваш срок истекает, - заметил Гард. - А сколько времени прошло с тех пор, как были созданы президенты? - вдруг спросил Чвиз. - Первый был создан в воскресенье утром, - сказал Миллер. - Второй - спустя час, а третий - где-то около полудня. Вот и считайте, коллега. А что? - Так, - сказал Чвиз. - Первому, выходит, уже около сорока часов жизни. - Простите, - вмешался Гард. - Как я понял из ваших слов, вы сделали трех новых президентов? Он подчеркнул слово "трех". - Да, - сказал Миллер. - Хотели сублимировать четырех, но с последним почему-то получилась осечка. Я даже не знаю почему. Матрицы, с которых осуществлялось печатание, были в порядке, Таратура заранее доставил их в кабинет президента... - Каким образом? - поинтересовался Честер. - Увы, он не сказал нам, и теперь это останется тайной... И, поскольку мы готовили матрицы в разное время, делая снимки с президента в разных местах - когда он молился, когда был на матче регбистов, на банкете и, наконец, один снимок, который сорвался, во время предвыборного митинга, - у нас должны были получиться четыре президента с гипертрофированием определенных человеческих качеств. Нам казалось, что именно это обстоятельство приведет к полному разнобою в управлении государством и, следовательно, к хаосу. - А что потом? - спросил Честер. - Вас интересует наш план? Или то, что случилось в действительности? - План, план, - нетерпеливо сказал Гард. - Я же говорил. Они должны были понять, что обращаются с нашим открытием, как дети со спичками. Надо было научить их благоразумию. - И это все? - сказал Честер. - Разве этого мало! - Ах Боже мой! - воскликнул бывший репортер. - Эти детки должны обжечься, а потом дуть на свои бедные пальчики и плакать крупными слезами?! Простите, господа, но это счастье, что они не знают вашего плана. Как вы наивны, если ведите в благоразумие акул! Убежден, что всем этим доронам и гангстерам из Совета Богов мерещится страшный заговор, чуть ли не революция, но никак не ваши пасторальные надежды! - А что сделали бы вы на нашем месте? - спросил Чвиз. - Дело в том, что даже эту идею Миллера я считал авантюрой. - Я бы? Я бы... Я бы напечатал несколько тысяч Уорнеров, и Норрисов, и даже Честеров, которые к чертовой матери разнесли бы... - Стоп, стоп! - сказал молчавший до сих пор Гард. - Все это наивно, но что сделано, то сделано. А потому постараемся извлечь максимум пользы из сделанного. Итак, господа, прежде всего должен сообщить вам, что из разговора с Дороном я понял, что в стране сейчас не четыре, а пять президентов. - То есть? - сказал Миллер. - Мы зафиксировали четырех! - Дорон сначала тоже. И когда ваша лаборатория была обесточена, он заверил Совет Богов, что дальнейшее дублирование невозможно. Тогда-то и явился пятый президент, который перепутал им карты. Миллер задумался. - Вероятно, - сказал он после паузы, - произошла какая-то случайность... - Гадать нет смысла, - сказал Чвиз. - Что бы там ни произошло. Гард прав. Надо думать, как использовать это обстоятельство. - Вы действительно не можете продолжать дублирование? - спросил Гард. - Сейчас нет, - ответил Миллер. - Установка в чужих руках. - Но они думают, что можете! - воскликнул Честер. - И это наш козырь, - добавил Гард. - Второй наш козырь тот, - продолжал Честер, - что они уверены в заговоре и дрожат за себя. Следовательно... - И главный наш козырь, - вставил слово Гард, - волнения в стране. Миллер посмотрел на него с недоверием: - Простите, но как вы, комиссар полиции, один из оплотов власти, можете радоваться волнениям? - А как вы, профессор Миллер, один из научных оплотов власти, могли планировать потрясение основ этой власти? По-моему, Чвиз уже задавал вам этот вопрос. - Обстоятельства... - буркнул Миллер. - Я тоже исхожу из обстоятельств. А они подсказывают мне, что в сложившейся обстановке мы заинтересованы... - Гард запнулся, - в революции. Это наш единственный козырь. - Не надо считать козыри, - сказал вдруг Чвиз. - Через несколько часов все равно не будет ни одного. Он сказал эти слова так спокойно и убежденно, с такой жуткой размеренностью, что по спинам у каждого пробежали мурашки. - Чвиз, - тихо сказал Миллер, - прошу объясниться. - Скажите, Гард, - вместо ответа спросил Чвиз, - каким образом по золотой коронке вы угадали происхождение профессора Миллера? - Извольте, - начал Гард. - Я прежде всего предположил, что синтетический труп должен разложиться как-то иначе, нежели естественный... Простите, Миллер, что я столь циничен в вашем присутствии. Но, обнаружив пустой гроб, а в гробу золотую коронку, я понял, что при всех случаях коронка была естественной. Или профессор поставил ее до сублимации - и тогда я подумал бы о странных ворах, которые украли полуразложившийся труп, нарочно выбросив золотую коронку. Или Двойник поставил ее в период после сублимации до своей смерти - и тогда естественно, что от него осталась лишь коронка. Логично? - С одной поправкой, - медленно сказал Чвиз. - Тело Двойника не поддается гниению. Оно просто исчезает. Десублимируется. Превращается в ничто. - Так я был прав! - воскликнул Гард. - Постойте, постойте, - сказал Миллер. - Для меня это новость. В какие же сроки, коллега? - В том-то все и дело, - сказал Чвиз. - Теоретические расчеты, которые я провел здесь, показывают, что, в отличие от кроликов, сублимированные люди должны существовать в среднем около пятидесяти часов! Сначала все ошалело посмотрели на Чвиза, а потом, как по команде, перевели глаза на часы. Первым пришел в себя Гард. - В таком случае, - сказал он, - для успешной организации вашего побега мне нужно, чтобы правительству на несколько часов стало не до нас. Миллер, снимите, пожалуйста, телефонную трубку. 19. МЕСТЬ ПРОФЕССОРА МИЛЛЕРА С того момента, как у парадного подъезда плавно затормозила первая машина с опущенными занавесками, и до того, как бесшумно скользнула последняя, десятая, прошло не более минуты. Говорят, точность - вежливость королей. Особенно когда их подгоняет страх... Воннел приехал на усадьбу еще раньше. Он знал о разворачивающихся в стране событиях куда больше, чем знали о них Миллер и Гард, видевшие лишь краешек происходящего. Из немногочисленных донесений агентов явствовало, что затаенное недовольство теперь прорвалось наружу и что многочисленные митинги и демонстрации смогут оказаться прелюдией к чему-нибудь гораздо более серьезному. Пока волнения были неорганизованными, люди еще не думали о целенаправленных действиях, просто ими владели растерянность и гнев. Но Воннел отлично был осведомлен о способности людских масс к самоорганизации, особенно когда есть люди, мечтающие о перемене социального порядка. А что таких людей много и что они вооружены опытом, Воннел нисколько не сомневался. Но как ни странно, на первый взгляд больше всего министра волновало сейчас не это. Он покрывался холодным потом лишь при одной мысли о том, что именно ему предстоит сообщить Совету обо всех событиях, он знал, что первые лавины гнева выльются на его голову, как это бывало еще в незапамятные времена с гонцами, приносившими правителям горькие вести. Дорон прибыл самым последним. Он подкатил на белом лимузине, сидя рядом с шофером. За его спиной теснились люди Воннела. И хотя они проворно выскочили из машины, чтобы любезно отворить Дорону переднюю дверцу, он не обольстился этой предупредительностью: конвоир тоже кажется вежливым, когда первым пропускает в камеру заключенного. Однако Дорону хватило выдержки сделать вид, что ни под каким домашним арестом он не находится и по-прежнему самостоятелен. Легким кивком он поблагодарил стоящего к нему ближе агента и с невозмутимым выражением медленно, почти торжественно стал подниматься по ступенькам. Чуть сзади неотступно шествовали два дюжих молодца, но Дорон шел так, будто его сопровождал почетный эскорт. Несмотря на двусмысленность своего положения, генерал был единственным из собравшихся в Круглом зале, кому удалось сохранить бодрый вид. Он справедливо рассудил, что поскольку в данный момент все зависит не от него и не от членов Совета, а от Миллера, Гарда, сыщиков Воннела и Господа Бога, то лучшее, что он может сделать, - это использовать вынужденное домашнее заключение для того, чтобы отдохнуть и хорошо выспаться. Дорон всегда был рационалистом, умеющим даже из неприятностей черпать хоть какую-нибудь пользу. Короли выглядели далеко не такими свежими. Видимо, необычайная угроза, нависшая над ними, оказалась сильнее новейших успокоительных средств. Заметив это, Дорон еще более приободрился: он чувствовал, что при нынешней неопределенности лучшие шансы выиграть у того, кто обладает более крепкими нервами. "А что, если мне действовать так, будто Миллер уже в моих руках?" - подумал он, усаживаясь в кресло. Тем временем Воннел приступил к докладу. Торжественно-многозначительным тоном, вовсе не соответствующим характеру достигнутых результатов, он сообщил присутствующим о принятых чрезвычайных мерах по обнаружению профессора Миллера. - Увы, Миллер еще не найден, - сказал Воннел, - но зато, - его голос в этот момент взвился до победной интонации, - удалось наткнуться на Таратуру, телохранителя и секретаря профессора, когда Таратура проникал в особняк генерала Дорона. Затем последовала заранее отрепетированная пауза, в течение которой члены Совета должны были, по мысли Воннела, насладиться сообщением и проникнуться к Воннелу некоторой признательностью, очень необходимой ему в дальнейшем. - Назад Таратура не вышел, - продолжал Воннел, - по всей видимости, он и сейчас скрывается в особняке, но приняты меры, которые не допустят его дальнейшего исчезновения. Уж будьте на этот счет спокойны. Воннел, а вслед за ним и все члены Совета недвусмысленно посмотрели в сторону Дорона. Дорон даже не опустил глаз, он продолжал сидеть каменным изваянием, словно не о нем шел разговор. - Что касается профессора Миллера, - закончил министр, - не исключено, что и он скрывается у генерала, и я прошу членов Совета санкционировать обыск особняка! Воннел вновь смерил Дорона уничтожающим взором. "Благодарю за ценную услугу, - подумал про себя Дорон, не дрогнув ни единым мускулом. - Редкий болван!" Министр глубоко вздохнул: пора было переходить ко второй части доклада. Члены Совета терпеливо ждали. Дорон отлично представлял себе, какая буря происходит сейчас в их головах, решающих вопрос о проведении обыска у почти равного им хозяина страны. О прочих событиях Воннел сказал вроде бы между прочим, скороговоркой и таким тоном, каким обычно сообщают пустяки. Но тон не помог. По выражению лиц членов Совета, мгновенно изменившихся, Дорон понял, что вопрос о нем уходит на второй план, так как возникает опасность более серьезная. - Вам следовало начать доклад с сообщения о событиях в стране! - грозно произнес король Стали, как только Воннел умолк. - Вы чрезвычайно легкомысленны, министр! - добавила Нефть. - Хоть какие-то меры вы принимаете?! - рявкнул кто-то еще. - Я полагаю, господа... - начал было Воннел, но его перебили. - Полагаю, нужно немедленно дать стране электричество! - решительно сказал король Стали. - Связь парализована, а это обстоятельство мешает нам вести борьбу против волнений. Кроме того, в дальнейшем ограничении я вообще не вижу смысла, если Миллер, как явствует из доклада министра, уже взят на прицел. Разумеется, если этому сообщению можно верить! Воннел сжался в комочек и затаил дыхание. Предложение не голосовалось. Как всегда, оно отражало общее мнение, и, как обычно, исполнять его нужно было немедленно. Воннел вышел, через секунду вернулся, а еще через какое-то короткое время заработали установки кондиционирования воздуха, которые, вероятно, в спешке не были выключены в ту ночь, когда вырубалось электричество. Воздух сразу посвежел, но общая атмосфера от этого не стала лучше. Арчибальд Крафт, взяв слово, выразил надежду, что полиция и служба безопасности уже приведены в готовность. Кроме того, сказал Крафт, на всякий случай нужно дать соответствующее указание военному министру, чтобы и войска были готовы "сдержать лишнюю энергию неустойчивой части населения". Приказ военному министру можно было отдавать прямо из Круглого зала, воспользовавшись ожившим телефоном. Воннел включил динамик, и потому, его разговор с военным министром транслировался с помощью усилителей для всех. Команда была дана, и члены Совета отчасти успокоились, так как привыкли считать, что нажатие одной кнопки, один телефонный разговор или даже само принятие решения уже снимает проблему: нет в стране ни паники, ни волнений, ни опасности забастовки - ничего нет! Тишина в стране! Покой и благодать! Приказ отдан... Затем члены Совета сменили позы, скинув с себя, как слишком узкие пиджаки, напряжение, но почувствовали при этом, что легкость не пришла, так как сорочки тоже не были просторными, а воротнички сдавливали шеи. Оставалась "проблема Дорона", она вновь вышла на первый план, и все посмотрели, как по команде, на генерала. "Пора! - в ту же секунду подумал Дорон. - Ни в коем случае нельзя отдавать инициативу в чужие руки!" Приняв такое решение, он, однако, еще несколько мгновений молчал. Медленно повернув голову в сторону Воннела, он даже слегка приоткрыл рот, но комок вдруг закупорил ему глотку. У Дорона теперь был только один настоящий враг на всем белом свете, но самый сильный и могущественный: он сам. И в борьбе со своей собственной нерешительностью и страхом он не мог рассчитывать ни на деньги, которые у него были, ни на верных людей, наемных убийц, шантаж и угрозы. Один на один. Дорон против Дорона. Ум против глупости. Страх против смелости. Уверенность против нерешительности... Сознание генерала на какое-то мгновение помутилось. Он вдруг почувствовал, будто проваливается в бездну, как это бывает в кошмарном сне. Но тут раздались слова, произнесенные чьим-то размеренным и спокойным голосом: - Господин министр, пригласите сюда президентов. Дорон обвел присутствующих мутным взором. На лицах королей было откровенное недоумение, но взгляды их казались прикованными к Дорону. "Это я сказал?!" - с ужасом и одновременно с чувством облегчения подумал Дорон. Воннел был растерян, но короли уже надели на себя каменные маски. - Я должен повторять, господин министр? - четко произнес Дорон. Воннел осторожно выскользнул за дверь. Несколько минут в зале стояла тишина, нарушаемая лишь шипением кондиционных установок. Дорон позволил себе встать с кресла и медленно пройтись вдоль стола и обратно. При этом он заложил руки за спину, и каждый из королей получил возможность заметить его высоко поднятую голову. Наконец дверь открылась. Появился Воннел во главе невиданной процессии. Вошли пять президентов, пять совершенно одинаковых людей, имеющих каждый свое собственное выражение на лице. Членам Совета могло показаться, что это ожили фотографии какого-то великого актера, изображающего на страницах иллюстрированного журнала свои мимические способности. Процессию торжественно замыкал Джекобс. Он был, как всегда, философически настроен, а потому выглядел не то сонным, не то мудрым. Дорон тоже разглядывал лица президентов, чуть сощурив глаза. Потом неожиданно перевел взгляд на их одежду и еле сдержал улыбку. За истекшие сутки почтенные главы государства, предоставленные, вероятно, самим себе, успели внести некоторые изменения в свои туалеты, соответствующие их вкусам и наклонностям. От этого зрелище сделалось еще более нелепым и невероятным. Впереди шагал президент в узеньких, не по возрасту, джинсах и в легкомысленной спортивной курточке, на рукаве которой красовалось изображений ядовито-желтого продолговатого мяча. Следом шея президент, одетый в безукоризненную темно-синюю пару, ослепительно белую сорочку с туго накрахмаленным воротничком и в галстуке бабочкой. Третий был одет во фланелевую рубаху без галстука и в простой твидовый пиджак; столь демократичный вид делал его похожим скорее на коммивояжера средней руки, нежели на президента могущественнейшего государства. Четвертый, взгляд которого был устремлен куда-то вверх, словно он молился, был облачен в строгую черную одежду, которая определенно гармонировала с изящными четками слоновой кости, нервно перебираемыми сухими пальцами. Наконец, последний, пятый президент, опустив голову, семенил позади всех; у него была нетвердая походка, плохо отглаженный костюм и явно несвежая рубашка с помятым воротничком говорили о том, что он был самым неухоженным, - либо о нем в суматохе забыли, либо он сам пожелал оказаться забытым. Все пять президентов чинно уселись во главе стола, а чуть позади них примостился Джекобс. Весь его вид не выражал никакого желания выполнять приказы своих хозяев, а говорил скорее о любопытстве старого слуги. Во всяком случае, на лице Джекобса была написана вся бесконечность вселенной. Какое-то время никто не сделал ни одного движения, не произнес ни единого слова. Все ждали, что скажет Дорон, понимая, что скажет он что-то чрезвычайно важное. Генерал в