слово. - Этого мало, - твердо сказал Гард. - Вы торгуетесь, что говорит об искренности ваших слов. - До искренности еще далеко, профессор, - сказал Гард. - Если вы хотите, чтобы я был до конца искренен, поднимите руки. - Что?! - Руки! - крикнул Гард, мгновенно вскинув пистолет на уровень груди профессора Грейчера. Профессор медленно поднял руки, с удивлением и ненавистью глядя в глаза комиссару. Гард вышел из-за стола, приблизился к Грейчеру и профессиональным движением стал ощупывать его тело. - В левом боковом кармане, - прохрипел Грейчер. Из левого бокового кармана Гард извлек большие серебряные часы, напоминающие по форме луковицу. - Не открывайте их! - предупредил профессор. - Они срабатывают немедленно! Когда они вновь успокоились, рассевшись по своим местам, Грейчер утомленно произнес: - Вы удивительный человек, комиссар, вы догадались даже об этом... - А вы полагали, что я всерьез думаю, будто аппаратура занимает целую комнату? - Увы! - признался Грейчер. - Что вы теперь со мной сделаете? Вместо ответа Гард нажал кнопку. В кабинет вошел Таратура. - В камеру три. Профессор встал. - Простите, комиссар, - сказал он упавшим голосом, - но отплатите мне за откровенность откровенностью: каким образом вы пришли к пониманию парноубийства? - Вы правы, Грейчер, теперь и я могу быть с вами вполне искренен, - улыбаясь, ответил Гард, держа серебряные часы за цепочку и крутя их вокруг пальца. - Но похвастать мне нечем. Я мог бы поблагодарить за открытие элементарную логику... Но это уже не ваша забота. Грейчер повернулся и пошел из кабинета прочь. В дверях он остановился, посмотрел на Гарда и странно спокойно произнес: - И все же вы глупец, Гард! Таратура и комиссар весело рассмеялись. - Благодарю вас, профессор, вы чрезвычайно любезны! - успел крикнуть Гард. У Гарда было отличное настроение. Он прошелся по кабинету легкой, почти танцующей походкой и подошел к окну. Все было прекрасно - все, все, все! Начинался день. Тихий, солнечный день. Двор полицейского управления то и дело пересекали какие-то люди, на секунду задерживаясь рядом с дежурным. За решетчатой оградой стояли автомашины, среди которых обращал ни себя внимание белый "мерседес". Когда Гард хотел было вернуться к столу, он неожиданно увидел Таратуру, пересекающего двор. "Куда это он?" - подумал Гард и, высунувшись из Окна, крикнул: - Таратура! Помощник Гарда поднял голову, улыбнулся и весело помахал рукой. Все это он сделал на ходу, не останавливаясь, и что-то странное почудилось Гарду в походке Таратуры, или в его улыбке, или в его одежде, - комиссар не мог понять, в чем именно. Между тем Таратура подошел к дежурному, что-то сказал ему и вышел за пределы двора. Через секунду он уже сидел в белом "мерседесе". Гард оторопело смотрел на своего помощника, и вдруг его как током ударило: Таратура был не в своей одежде! Мощное тело инспектора обтягивал узенький костюм, ноги сжимали явно чужие туфли, изменяющие походку, а галстук неимоверно стягивал горло, оттого-то все выражение лица Таратуры, несмотря на улыбку, показалось Гарду каким-то задушенным, не своим... О Боже, да это же костюм профессора Грейчера! Ничего не понимая. Гард бросился к столу и быстрым движением выдвинул средний ящик. Наверху, на папке, лежали серебряные часы. Схватив их, комиссар открыл крышку. Футляр был пуст! Небольшая тюрьма "для местного пользования", как называл ее комиссар Гард, размещалась в полуподвале полицейского управления и вызывала бесконечные споры на всех архитектурных конгрессах. Одни считали ее гениальным произведением утилитарного зодчества, другие обвиняли ее автора в примитивизме. Среди заключенных тоже не было единого мнения. Те из них, которые предпочитали одиночество и попадали в камеру, чтобы поразмыслить о прошлом и будущем, выражали недовольство тюремной архитектурой. Зато воры, грабители и убийцы, привыкшие к веселому обществу и боящиеся остаться наедине с собой, лишь в превосходных степенях оценивали тюрьму: время здесь шло для них незаметно и весело. А дело было в том, что архитектор, создавший столь уникальный полуподвал, был ярым поборником социальной справедливости. Он считал, что если уж человек попадает в это милое заведение, то он должен покинуть его лишь после полного торжества справедливости. Преступник должен отсидеть свой срок день в день и ни в коем случае не сбежать на волю. И поэтому он спроектировал полуподвал наподобие средневекового собора, акустике которого мог позавидовать любой современный концертный зал. Каждый шорох в каждой из ста пятидесяти четырех камер усиливался настолько, что два надзирателя, находящихся в дежурной комнате, могли отчетливо представить себе, что в данный момент делает любой из ста пятидесяти четырех заключенных. Вот один насвистывает песенку, другой справляет нужду, третий почему-либо мычит или естественным образом кашляет, четвертый сочиняет стихи, а пятый пилит решетку. Когда однажды все заключенные, сговорившись на прогулке, устроили шум во всех камерах одновременно, им все равно не удалось сбить с толку надзирателей, поскольку в том-то и заключалась гениальность зодчего, что он ухитрился все шумы точно рассортировать по происхождению. В тот момент, когда Гард, выскочив из кабинета, бросился в полуподвал, по узкому тюремному коридору ему навстречу несся хохот. Чутким ухом Гард уловил, что смеются оба дежурных надзирателя, стоя у камеры номер 3. Надзиратели наслаждались веселым и забавным зрелищем. Только что водворенный в третью камеру профессор Грейчер вызвал их из дежурного помещения криками: "Вы что, олухи, с ума посходили?!" - и теперь утверждал, ни капельки не смущаясь, что он - инспектор полиции Таратура! - А может, вы Юлий Цезарь? - хохотал наиболее грамотный из надзирателей. - Ох, уморил! - держась за живот, вторил другой. Вся тюрьма прислушивалась к их веселью, лишающему одних заключенных покоя и дающему другим желанное развлечение. - Ребята, вы действительно меня не узнаете? - чуть не плача от возмущения, кричал профессор Грейчер. - Вы рехнулись? Да это ж я, я, Таратура... Перестаньте ржать, в конце концов, и срочно вызовите Гарда! Я что вам сказал! В ответ ему был дружный хохот. - Ослы безмозглые! - бушевал Грейчер. - Болваны! Вы отсидите у меня под арестом по десять суток каждый! - Ха-ха-ха! - А тебе, Смил, я ни за что не верну те пять кларков, которые взял в прошлую среду! Словно поперхнувшись, оба надзирателя умолкли. В этот момент комиссар Гард и подоспел к камере. Еще издали он увидел профессора Грейчера, вцепившегося руками в решетку. На профессоре была желтая куртка Таратуры, но сидела она на нем как мешок. Оцепенелым взглядом уставившись на профессора Грейчера, Гард медленно подошел к камере, металлическим голосом попросил надзирателей удалиться и отпер замок своим ключом. - Вы понимаете, Гард, эти болваны приняли меня за профессора Грейчера! - облегченно проговорил профессор Грейчер. - А куда делся сам профессор, я не знаю! - Что же случилось? - еле выдавил из себя Гард, стараясь не глядеть на заключенного. - Когда мы вошли с ним в камеру, он предложил мне сигарету и вынул портсигар... - Какой портсигар? - А черт его знает! Нормальный серебряный портсигар. - И что дальше? - не глядя на Грейчера, спросил Гард. - А дальше я не помню. Какой-то странный зеленый луч... потом удар в челюсть... Сказать по совести, это был достойный удар, комиссар, уж в этом я понимаю! "Еще бы! - подумал Гард. - Ведь бил уже не профессор Таратуру, а Таратура профессора!" - И что дальше? - Когда я очнулся и поднял тревогу, эти болваны... Гард взглянул в лицо говорящему. Холеные щеки, благородные усики скобкой, щелочкой сощуренные глаза и этот характерный породистый подбородок, свидетельствующий об отличной кормежке... Жуть какая! - Послушайте меня, старина, - тихо произнес Гард. - Послушайте внимательно и спокойно, собрав всю волю и выдержку. Профессор Грейчер сбежал, украв ваше тело. - Что?! - воскликнул заключенный. - Что вы говорите. Гард? Вы мне не верите?! - Дай руку, Таратура, - строго сказал комиссар. - Ты чувствуешь, у тебя выросли усы? Разве ты когда-нибудь носил усы? Ты чувствуешь, что у тебя стало меньше сил? Что твоя тужурка висит на тебе как на вешалке? Ты понимаешь... Таратура медленно сполз по стене на пол камеры. - Это правда, комиссар? - тихо спросил он, глядя оттуда на Гарда обезумевшими глазами. - Но ведь этого не может быть! Комиссар, этого не может быть!!! - С ним начиналась истерика, хотя он прежде был сильным человеком, способным переносить любые страхи и ужасы. - Ведь это чушь, комиссар! - Таратура стал рвать на себе волосы, царапать свои холеные щеки, ломать пальцы. Гард с трудом сдерживал его, и по всей тюрьме, усиленное гениальной акустикой, неслось: - Это чушь, чушь, чушь!.. 7. ПЛОДЫ БЕСПЕЧНОСТИ Министр внутренних дел Воннел обожал отчеты. С величайшим наслаждением он читал и перечитывал все, что писали ему агенты и руководители ведомств, и с не меньшим удовольствием сам составлял докладные в адрес правительства. Пожалуй, в нем погиб великий сценарист или репортер уголовной хроники, зато в нем процветал не менее великий пожиратель сенсаций. Открыто преступление или не открыто, задержан преступник или нет - все это почти не беспокоило Воннела, если отчет содержал в себе драматическое изложение события, снабженное сложным сюжетным ходом и всевозможными хитрыми перипетиями. Читая такие отчеты, Воннел хохотал и плакал, страдал и наслаждался, подпрыгивал в своем кресле, а в особенно жутких местах сползал под массивный стол. Прослышав об этой страсти министра, комиссары и инспектора полиции стали нанимать профессиональных писателей, которые по скромным заметкам сочиняли потрясающие отчеты, а еще чаще просто выдумывали их. В стране, таким образом, одновременно процветали нераскрытая преступность и многословная отчетность, развиваясь параллельными, нигде не пересекающимися курсами. Отчет комиссара Гарда произвел на министра жуткое - стало быть, прекрасное - впечатление. Дочитав до того места, где профессор Грейчер превращается в инспектора Таратуру, а Таратура - в профессора Грейчера, Воннел опустился под стол и просидел там, пока по его вызову не явился первый заместитель Оскар Пун. Тогда, выбравшись из-под стола, Воннел произнес трагическим голосом: - Вы читали?! Оскар Пун читал все на час раньше министра. Он кивнул и сказал: - Я рад, господин министр, что отчет вам понравился. - Но каков комиссар Гард! - восхищенно воскликнул министр. - Он никогда не славился выдумкой, а тут - на тебе, наворотил такую прелесть, что просто мурашки бегут по телу! Как вы думаете, Пун, не стоит ли доложить это дело президенту? - Полагаю, господин министр, - ответил Пун, более реалистически смотрящий на вещи, - что сначала следовало бы выслушать комиссара Гарда. - Он здесь? - И не один, а с профессором Грейчером, который одновременно есть Таратура. - Давайте их по одному, - приказал Воннел. Через минуту Гард входил в кабинет министра. - Поздравляю вас, комиссар! - вместо приветствия сказал Воннел, выходя из-за стола и протягивая комиссару руку, что означало награждение Гарда премией в размере месячного жалованья. - Вы написали превосходный отчет! До парноубийства не додумался пока ни один комиссар полиции! Гард! Вы - первый! Даже Альфред-дав-Купер... - Я ничего не выдумал, господин министр, - перебил его Гард. - К сожалению, все то, что написано в отчете, произошло в действительности. - Разумеется! - воскликнул Воннел. - Такое не придумаешь! Мы обменялись с моим заместителем мнениями и решили доложить дело президенту. Не так ли, господин Пун? - Вы, как всегда, правы, господин министр, - ответил заместитель, улыбаясь своей многозначительной улыбкой, которую репортеры уже давно окрестили "пуновской", а карикатуристы "Модиссон кропса" бичевали ею угодничество, подхалимаж и ложные патриотические порывы. - Где сейчас преступники? - возвращаясь к делу, спросил министр. - Эрнест Фойт - в тюрьме, профессор Грейчер - на свободе. - Его приметы известны? - И да и нет, - ответил Гард. - Дело запутанное. Сначала Грейчер украл внешность инспектора Таратуры, приметы которого нам хорошо известны. Но когда мы организовали погоню, он совершил ряд превращений, последовательно меняя внешность. На данный момент мне известны шесть человек, телами которых он воспользовался. Нужны энергичные меры для того, чтобы предупредить... - Не понял, комиссар, - откровенно признался министр, прервав Гарда. - Вы это серьезно? - Не волнуйтесь, комиссар Гард, - вмешался Пун, - и говорите яснее. - Я не волнуюсь. Если у вас есть время, могу рассказать подробней. Все материалы... - Он запнулся на секунду. - Все материалы, господа, я захватил с собой. - Что именно? - спросил Пун. Гард поднялся, подошел к двери и открыл ее. В кабинет вошел Таратура в облике профессора Грейчера и вытянулся по стойке "смирно". Типично гражданская внешность - округлый животик, выпирающий из штанов, холеное лицо джентльмена - и эта нелепая стойка "смирно" вызывали невольную улыбку, но Гард, в отличие от министра и его заместителя, не улыбался. - Вот так, господа, выглядел профессор Грейчер до первого превращения, когда он попал к нам, - сказал Гард. Все еще улыбаясь, Воннел и Пун подошли к Таратуре и уставились на него, как европейские мальчишки могут уставиться на черного человека, впервые появившегося в их городе. Затем улыбки на их лицах сменились недоумением, а Воннел даже дотронулся до уха Таратуры так осторожно, словно оно могло взорваться. - Можете идти, - сказал министр, и Таратура, ловко повернувшись через левое плечо, вышел из кабинета. Все сели на свои места, погруженные в размышления. - Слушайте, Гард, - сказал после паузы Пун, - зачем вам все это нужно? - Что именно, господин Пун? - Да этот ваш... показ? - Не понял. Министр и заместитель переглянулись. По всей вероятности, они до сих пор не могли отнестись к делу серьезно, и коли так, то комиссар уже казался им полным кретином. - У вас же есть оба преступника! - сказал министр, с полуслова поняв своего заместителя. - Фойт, как вы сказали, в тюрьме, а Грейчер - вот он! - И Воннел указал глазами на дверь. - Это не Грейчер, а Таратура, - сказал Гард. - Он может это доказать? - спросил Пун. - Вы посмотрите, как все получается: вы открыли страшное преступление, изловили двух убийц, и никто из них никуда не сбежал и не выкрал никаких чужих тел! - А за отличный вымысел - спасибо! - добавил министр. - Очень приятно было читать, очень. Гард оторопело смотрел на говорящих. Они экзаменуют его? Прощупывают? Просто шутят? - Простите, господа, но Таратура не есть профессор Грейчер. Он отлично помнит, кто он, когда родился, чем занимается и кто у него друзья. Его биография и биография Грейчера не совпадают... - Наш суд разберется в этом как надо, - сказал Воннел. - Вы мне не доверяете, господин министр? - сухо сказал Гард. - Зачем же так, комиссар... - В таком случае поверьте мне. Тем более, что спасение Таратуры и всех пострадавших от перевоплощения, как и поиск преступника, - долг моей совести! Министр поморщился, и Оскар Пун окончательно решил: премии не давать. - Что же вы хотите? - раздраженно спросил Воннел. - Прежде всего продемонстрировать вам записи допросов всех пострадавших. - Давайте, давайте, - оживился Воннел. - У вас в форме отчета? - Нет, магнитофонные записи. - Превосходно! Гард вынул из портфеля портативный магнитофон и, прежде чем нажать пуск, извинился за маленькое предисловие, которое был вынужден сделать: - Итак, господа, Грейчер выехал из полицейского управления в своей машине, имея внешность инспектора Таратуры. Он понимал, что его будут преследовать. Действительно, через семь минут после побега все посты получили мою телефонограмму с требованием задержать машину, а также приметы Таратуры. Первый сигнал о невероятном событии я получил из универмага "Бенкур и Кь". Естественно, что профессор направился именно туда, где больше всего народа. Там он привел в действие аппарат перевоплощения и поменялся телами с человеком, голос которого вы сейчас услышите. Внимание, господа! Гард включил магнитофон. На фоне гудящей толпы выделялся мужской голос, истерически шептавший: "Умоляю вас, комиссар, умоляю! Быстрее врача! Со мной происходит что-то страшное! Уберите людей! Врача, комиссар, умоляю вас!.." "Повторите рассказ о том, что с вами произошло". - Это был голос комиссара Гарда. "Что? - спросил несчастный. - Что? Повторить? Это невозможно, комиссар! Он бежал по лестнице... столкнулся со мной... Я стоял вот тут... И вдруг мне в глаза блеснул зеленый луч... О Боже, как это страшно!.. Я на мгновение потерял сознание, а когда пришел в себя... Комиссар, умоляю вас - врача!.. Это не мои руки! Не мои руки! Не моя голова! Не мой голос! Я не в своем уме, комиссар? Мне все это кажется? О Боже!.." "Куда делся тот человек, что столкнулся с вами на лестнице?" "Не знаю, комиссар, я больше ничего не знаю! Я взглянул в зеркало и вдруг увидел, что мой костюм сидит не на мне!.. Понимаете? Это страшно!.." Гард выключил магнитофон: - Вы слышали, господа, голос первой жертвы: студента Джосайя Болвуда. Он приобрел внешность инспектора Таратуры, а с его внешностью профессор последовал дальше. - Как скоро вы прибыли на место происшествия? - спросил Пун. - Через шесть минут. - Профессор не мог далеко уйти. - Но мы потратили массу времени для того, чтобы установить его новые приметы. - Почему же? - спросил Воннел. - Ведь студент был с вами. - Но в таком состоянии, господин министр, что не мог описать свою внешность. Когда же мы привели его в чувство, выяснилось, что мы вообще плохо знаем свою внешность, - во всяком случае, гораздо хуже, чем чужую. И потому нам пришлось ехать домой к Болвуду, чтобы там добывать его фотографию. На все на это у нас ушло еще двадцать четыре минуты, а за это время... - Ну, ну, что случилось за это время? - с интересом спросил Воннел. - Вот вторая запись, господа. С магнитофонной ленты отделился мужской голос с приятной баритональной окраской: "Я интеллигентная женщина, комиссар, и понимаю, что, если дело дошло до воровства наружности, мир стоит на краю гибели..." Министр не удержался и захохотал: - Это женщина?! Невероятно! Она же говорит почти басом! - Это печально, господин министр, - сказал Гард. - Можно продолжать? "Если бы я знала, комиссар, - продолжал мужской голос, - что зеленый лучик, пущенный из рук этого типа, доставит мне столько неприятностей, я десять раз свернула бы ему шею, прежде чем он ко мне подошел". "Что вы чувствовали, госпожа Лелевр?" Министр вновь хмыкнул, еле сдерживая смех. "У меня закружилась голова, а потом я почувствовала, что с моих ног падают туфли. Я ношу сорок третий размер, комиссар, а этот паршивый студентишка, наверное, не больше сорокового. Моя обувь и слетела с его ног... Ну, я, конечно, сначала испугалась и заорала, а потом думаю: чего я ору, если все это мне снится? Даже интересно досмотреть до конца. Но тут явились вы, господин комиссар, и мне стало ясно, что я бодрствую. Если во сне приходит полиция - значит, это не сон!" "Что было дальше, мадам Лелевр?" - Да, да, что было дальше? - вставил министр. "Они смеялись! Я ничего не понимала, а они дико смеялись. Еще бы, не всегда увидишь мужчину, одетого в женское платье, да еще не по размеру!.." Гард остановил магнитофон. - Это мадам Мери Лелевр, продавщица. Она получила внешность студента Джосайя Болвуда, - пояснил комиссар. - Пока мы с ней объяснялись, профессор Грейчер в женском обличье вышел из универмага и исчез. Мы потеряли его из виду. - Вы же могли оцепить универмаг, - сказал Пун. - Для этого мне понадобилась бы вся полиция города. - Ну а потом? - спросил Воннел. - Через три часа мы узнали, что внешность Лелевр отдана парикмахеру Паулю Фриделю. С ним случилась истерика, и потому это стало известно полиции. Пауль Фридель как раз собирался на свидание к своей возлюбленной и вдруг сам стал женщиной! Затем внешность парикмахера оказалась у Юм Рожери... - Киноактера? - сказал Пун. - О, это известнейший актер! - Да, и мы вновь напали на след, хотя прошло уже свыше семи часов после первого перевоплощения. Дело в том, что Юм Рожери не сразу узнал об этом. Он пришел в артистический кабачок, его не пустили, и тогда он устроил скандал. Доставленный в полицию, он утверждал, что знаменитый актер Юм Рожери - это он, и так мы узнали об очередном преступлении профессора Грейчера. А внешность актера... - Очень интересно! - воскликнул Воннел. - ...досталась нищему Остину. - Поразительно! - Остин спал на скамейке в Притт-парке. Можете послушать его показания. Гард вновь пустил магнитофон. "Господин комиссар, я уважаю конституцию, но почему конституция не уважает меня?" "Оставим конституцию в покое..." "Вам легко говорить, господин комиссар, потому что четыре раза в месяц вы получаете жалованье, а мне приходится добывать деньги каждый день. И вот наконец, когда клиент пошел ко мне, как атлантическая селедка в трюмы сейнера, ваши ребята хватают меня за шиворот и волокут в полицию! Кто возместит ущерб? И долго ли вы будете держать меня в участке?" "Не надо философствовать, Остин, а говорите, что с вами произошло, когда вы проснулись". "Вы мудры, комиссар, как царь Соломон. Преклоняясь перед вашими доводами, я готов рассказать все, что вас интересует, тем более что через тридцать семь минут кончится рабочий день в банке "Инрепрайс" и несколько тысяч служащих промчатся мимо моего места, купленного в ассоциации нищих за приличные деньги. Я надеюсь извлечь из этого людского потока кое-что для удовлетворения личных нужд..." "Вы вновь отвлекаетесь, Остин!" "Виноват. Итак, когда я проснулся и занял свое доходное местечко, произошло чудо. Мои клиенты превратились в сущих ангелов! Не было человека, который, рассмеявшись, не подал бы мне монету! Они подходили ко мне и клали деньги в берет с такой вежливостью, как будто я датский король из драмы Уильяма Шекспира! Некоторые из них называли меня Юм Рожери, но какое мне дело, как меня называют, если дают деньги, господин комиссар? Если нашего президента назвать ослом, но при этом дать ему..." "Вы опять отвлекаетесь, Остин!" "Виноват. И вдруг ваши ребята хватают меня за шиворот и волокут в участок, как будто я злостный неплательщик налогов! Я спрашиваю, господин комиссар, есть у нас в стране конституция или нет? Кто возместит мне убытки..." Гард остановил магнитофон. - Итак, господа, последние данные таковы: профессор Грейчер сейчас в образе нищего Остина. Как он выглядит, мы не знаем, поскольку у нищего не было ни одной фотографии, а описать себя он не может. Говорит: "Я прихрамывал, но нарочно, а еще делал левый глаз слепым". - Все? - спросил Воннел. - Все, господин министр. Во все полицейские участки мною разосланы телефонограммы, требующие осторожности. Перевоплощенцев я собрал в одном месте... - Кого? - сказал Пун. - Перевоплощенцев. Как их иначе назовешь? - Их можно вернуть в прежнее состояние? - поинтересовался Пун. - Вероятно, да, - ответил Гард. - Но сделать это может только профессор Грейчер. Впрочем, во всех перевоплощениях, как туда, так и обратно, возможна путаница, и концов потом не соберешь. В любом случае надо надеяться, что Грейчер когда-нибудь захочет вернуть себе собственную внешность. - Зачем? - сказал Воннел. - У него же семья, жена и дочь. - Ну и что? - не понял министр. - Если он еще полностью не утратил человечность, он захочет их повидать и сам им показаться. Воннел пожал плечами. Гард продолжал: - Так или иначе, но его родные ничего не знают о случившемся. Мы установили за ними наблюдение. Кроме того, приняли меры к охране Таратуры, который носит сейчас облик профессора. Если нам удастся схватить Грейчера и его аппарат, обратный обмен внешностями возможен. Но если нет, несчастные обречены. - Их не так уж много, - спокойно заметил министр. - Ваши страхи преувеличены. - Но ведь возможны дальнейшие превращения! Положим, к вам приходит на доклад комиссар полиции, и вы, господин министр, получаете его внешность и, стало быть, его должность. - Как это комиссар полиции может превратиться не в моего человека? - возмутился Воннел. - Очень просто, господин министр: с ним может обменяться телами Грейчер... Или, чего доброго, он может передать вам тело и внешность гангстера или уличной женщины, и тогда вы потеряете... Гард умолк, потому что Воннел стал медленно сползать под стол. - Что нужно, - прошептал он чуть ли не из-под стола, - чтобы пресечь дальнейшие превращения? - Вот список необходимых мер. - Гард протянул Пуну лист бумаги. Пун быстро прочитал, затем передал министру. Они многозначительно переглянулись. - При всем желании, - сказал Воннел, - я не могу своей властью санкционировать такие меры. Готовьтесь к докладу президенту, комиссар! Пун, отдайте распоряжение, что отныне комиссары полиции освобождаются от личных докладов министру внутренних дел. Достаточно будет отчетов! Вы свободны, господа! Пун улыбнулся пуновской улыбкой и вместе с Гардом вышел из кабинета. 8. "КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ" Вилла "Красные листья", название которой дал старинный парк с красавцами кленами, словно вспыхивающими огнем каждый сентябрь, принадлежала полиции. Одно время там был стенд для экспертизы оружия, потом в парке тренировали овчарок-ищеек, но чаще всего вилла пустовала. Теперь Гард вспомнил о ней и распорядился как можно скорее отправить туда всех несчастных оборотней. Туда же он отправил и Таратуру с двумя полицейскими, попросив их позаботиться хотя бы об относительном порядке. Впрочем, Таратура находился в каком-то оцепенении, в состоянии тихой и глубокой паники, и Гард сразу понял, что толку от него будет мало. В один из дней он сам решил поехать в "Красные листья". Машина шла по шоссе, обсаженному старыми вязами, и в ровной череде их побеленных стволов было что-то глубоко мирное и успокоительное. Гард грустно думал о том, как он стар уже... Да, да, стар! Дело не в годах, потому что годы - разные. Раньше годы были длинными, а теперь они совсем короткие, время бежит все быстрее, завивается вихрем. Его молодость - это золотое время дактилоскопии, качественных химанализов и детской доверчивости к фотографиям. Потом пошел ультрафиолет, рентген, ультразвук, углерод-14, - чего только не напридумали люди. Все эти премудрости и загнали его в старость. И вот дожили - уже меняются лицами, телами... Страшный сон. Как можно нормальному человеку разобраться в этом кошмаре? Куда он годится сейчас со своей старомодной логикой и дактилоскопией? Неизвестно, есть ли Бог, но дьявол существует. Это абсолютно установленный факт. Только дьявол может научить такому. В "Красных листьях" Гард прежде всего попросил Таратуру принести протоколы всех допросов и по ним еще раз постарался представить себе весь ход событий в универмаге. Итак, Грейчер в облике Таратуры, спасаясь от преследования, обменял лицо Таратуры на лицо... как его... Джосайи Болвуда - студента-филолога, 22 года. Значит, профессор одним махом помолодел чуть ли не на 30 лет! А студенту он, стало быть, оставил лицо Таратуры... Не оборачиваясь, чтобы еще раз не содрогнуться при виде Таратуры в облике Грейчера, Гард спросил: - Вы видели этого... ну, студента? - Да, комиссар, - тихо сказал Таратура. - Это ужасно... Вы даже не представляете... Я чуть не умер, когда увидел! - Очень похож на вас? - Да какой там похож! - в неподдельном отчаянии воскликнул Таратура. - Это я! - М-да, - потупился Гард. - Ну хорошо, пойдем дальше. Итак, из Болвуда этот негодяй превращается в... минутку, ага, вот этот протокол, - Мери Лелевр: продавщица отдела носков, 52 года. А несчастная продавщица становится в свою очередь... э-э... студентом. Далее парикмахер Пауль Фридель, 37 лет, превращается в продавщицу, а актер Юм Рожери, 59 лет, в парикмахера. И наконец, последнее перевоплощение: человек без определенных занятий Уильям Остин получает лицо актера, а его лицо... А его лицо похищает Грейчер. И поскольку человек без определенных занятий, а точнее, просто бродяга Остин не располагает своими фотографиями, мы даже не знаем, как теперь Грейчер выглядит. Уф! Гард откинулся на спинку кресла. Просто можно сойти с ума. Итак, если он сейчас войдет в холл, где сидит вся эта компания, то увидит... Гард перевернул один из листов протокола и набросал такую таблицу: Я увижу... ---------- А на самом деле это... Таратуру ------------ Студент Болвуд Студента Болвуда ---- Продавщица Мери Мери ---------------- Парикмахер Пауль Парикмахера --------- Актер Юм Рожери Актера -------------- Бродяга Остин То, что он видит Грейчера, а на самом деле это Таратура, он уже усвоил. - Как они там? - спросил Гард Таратуру, кивнув в сторону холла. - Сейчас как-то вроде успокоились, - сказал Таратура. - Просто, наверное, устали кричать. А поначалу это был сущий ад. Хватали друг дружку и вопили, как будто их режут. Но, комиссар, я их понимаю. Лучше потерять руку, ногу, чем вот так... Хуже всех было, пожалуй, парикмахеру. Красивый парень, жена, возлюбленная, двое ребятишек, и вдруг - бац! - он превратился в эту... В даму. По-моему, он... или она - не знаю, кто оно теперь, слегка тронулось. - А продавщица? - спросил Гард. - Ну, я имею в виду бывшую продавщицу. - Понимаю, вы имеете в виду студента... Она молодец. Даже смеялась. Вы можете сами поговорить с ними. Вообще-то говоря, с виду ничего страшного. Люди как люди. Гард встал, сунул в карман заготовленную шпаргалку, пошел к двери холла, бросив на ходу: - Как только привезут словесный портрет этого бродяги, позовите меня. Стараниями своего бывшего хозяина холл виллы "Красные листья" был превращен в маленький зимний сад. Спрятанные под полом кадушки с землей создавали иллюзию леса: пальмы, перевитые лианами, росли прямо из-под пола. На искусных подставках и подвесках цвели амариллии, кринум, пеларгонии, замысловатые фуксии, несколько тюльпанов и сочные, аппетитные гиацинты, меж цветками которых поблескивали стекла аквариумов. Обивка низкой мягкой мебели гармонировала с тонами растений. Посередине холла стоял круглый столик с журналами. Гард вошел и быстро огляделся. Прямо перед ним, вытянув ноги и раскинув по спинке дивана руки, сидел инспектор Таратура. "Так, - подумал Гард, - это студент. Ясно..." В кресле у столика, лениво перелистывая журналы, развалился - о, его Гард узнал сразу! - Юм Рожери, известнейший киноактер. Он начал свою карьеру лет двадцать назад в фильме, сделанном по какому-то русскому роману. Кажется, он назывался "Стальная птица". И с тех пор пошел на всех парах. "О, эти нежные, нежные, нежные руки", "Акула завтракает в полночь", "Эскадрилья амуров"... Да разве можно вспомнить все фильмы, где снимался Юм Рожери! А этот, ну с дракой на крыше монорельсового вагона... Как же он назывался?.. "Едем, едем, не приедем" - что-то в этом роде... - Хэлло, Юм, - кивнул Гард и улыбнулся, но в ту же секунду сообразил, что ведь это же не Юм. - Привет! Если не ошибаюсь, комиссар Гард? - раздался голос из-за пальмы, и, раздвигая острые тонкие листья, к Гарду вышел красивый брюнет лет тридцати пяти в светлом, мешковато сидевшем костюме. - Откуда вы меня знаете? - спросил Гард и подумал: "Это парикмахер. Да нет же! Это как раз Юм с лицом парикмахера!" - Одно время ваши портреты печатали в журналах не меньше, чем мои, - сказал брюнет. - Чем мои, вы хотите сказать, - перебил человек с лицом Юма и захохотал, давясь смехом, известным всей стране. "Это Остин, бродяга", - сообразил Гард. - Комиссар, умоляю вас, заклинаю вас всеми святыми, спасите меня! - За руку Гарда крепко ухватилась крупная женщина. - У меня жена, у меня маленькие дети, я не могу, это чудовищно! Я продам свою парикмахерскую, я все продам, только верните мне мое лицо! - Успокойся, садись, у комиссара, наверное, есть приятные новости для нас, - сказал незнакомый молодой парень, обнимая за плечи женщину. - Я уверена, все образуется. "Парень - это студент, - лихорадочно вспомнил Гард, - вернее, это одна видимость студента, а на самом деле это... - Он полез в карман за шпаргалкой. - Так, если я вижу студента Болвуда, то на самом деле это продавщица Мери. Поэтому он и говорит: "я уверена". С ума можно сойти! Значит, продавщица сейчас утешает сама себя, вернее, парикмахера с ее лицом. М-да, я чувствую, что этот профессор завязывает мои мозговые извилины морским узлом". - Дамы и господа! - бодрым голосом начал Гард, чувствуя, что снова забыл, кто здесь господа, а кто дамы. - Рад вам доложить, что в самом ближайшем будущем все встанет на свои места. Вы оказались невольными жертвами... как бы сказать... некой мистификации, фокуса, если угодно... - К черту такие фокусы, я мужчина! - заорала вдруг женщина. - Безусловно! - поспешно согласился Гард, обернувшись к ней. - А сейчас мне хотелось бы просто обсудить с вами сложившуюся ситуацию. Только давайте поговорим спокойно. Мистер Болвуд... - Гард обернулся к человеку с лицом Таратуры. - Ну, что же сказать, комиссар, - сказал студент, поджимая ноги, - история, конечно, презанятная. Как я выяснил, я стал точной копией вашего помощника инспектора Таратуры. Я всегда уважал полицию, комиссар, и, поверьте, мне даже лестно в какой-то степени. - Давайте без взаимных комплиментов, - улыбнулся Гард. - Конечно, с такими ножищами и ручищами я бы мог стать не последним в университетской команде регбистов, - продолжал Болвуд. - Но, согласитесь, комиссар, что такой, как сейчас, я уже несколько староват для третьего курса. И кроме того, Сузи. Я не знаю, как она отнесется к этому. Мы собирались пожениться... - Поженились бы вы, если бы с тобой сделали такую же штуку, как со мной! - крикнула женщина. - ...так что я готов в любой момент вернуть инспектору все, что у него отнял, - продолжал Болвуд, - если вы скажете мне, как это сделать. И конечно, забрать у миссис Мери... э-э... себя. Гард обернулся к молодому человеку, которого студент назвал "Мери". - Вы как раз были таким? - спросил Гард рассеянно. - Ага, точь-в-точь, - сказал Болвуд. - Знаете, сначала кажется, что это зеркало, а потом начинает как-то кружиться голова. - А вы? - обратился Гард к молодому человеку. - Вы, стало быть, Мери Лелевр из универмага "Бенкур", отдел носков? - Верно, комиссар, - улыбнулся парень. - Я - Мери. Я сначала очень испугалась. А потом подумала: "Главное, цела осталась" - и успокоилась... Со мной в жизни всякое бывало, и вот ничего, живу... Сначала мы кричали здесь один на другого и требовали назад свои лица, свои тела. Но теперь поняли, что все мы одинаково несчастны. Конечно, я хотела бы умереть такой, какой я была. Но если все это случилось... Давайте искать радости в новом своем положении. В каждой беде обязательно есть глубоко запрятанное зерно радости. Надо только найти его и вырастить... - Какие радости, Господи Боже мой, какие радости! - снова закричала женщина-парикмахер. - Инспектор, если весь этот кошмар не кончится завтра, я убью себя! То есть его... То есть себя!.. - Она воздела руки к небу. - Я хочу жить, мне тридцать семь лет! "Женщины всегда преуменьшают свой возраст, - машинально отметил про себя Гард, но тут же вспомнил: - Да ведь это же действительно парикмахер". - Я люблю свою жену! - кричала женщина. - Моих детей! О какой радости вы говорите, какую радость получил я? Я буду жаловаться! - Кому? - спросил актер с лицом парикмахера. - Кому ты будешь жаловаться? - Правительству! - И что? Что дальше? Правительство издаст указ, чтобы тебя считали мужчиной? - А твоя жена не подчинится указу! - захохотал бродяга с лицом актера. - Ты напрасно смеешься, - обернулся к нему Юм Рожери. - Меня, дорогой комиссар, как раз занимает юридическая сторона вопроса. Ведь все знают прежде всего мое лицо. Кому принадлежит мой дом, моя ферма в Матре? Мне или ему? - Он кивнул в сторону бродяги. - Конечно мне! - радостно завопил бродяга. - Если бы меня не сцапали и не привезли сюда, я бы нежился на пуховых перинах в твоем особняке и лакал бы арманьяк из пивных кружек! - Замолчи, - перебил его актер. - В конце концов, я готов начать с такой внешностью новый круг, - продолжал он. - Правда, мне придется переквалифицироваться в героя-любовника. С такой физиономией, - он провел рукой по щеке, - я как раз... - Это моя физиономия! - закричала женщина. - Если она вам не нравится, верните ее мне! - Нет, почему же, - спокойно ответил актер, - это не худший вариант. Вы говорите, что вам тридцать семь лет? Ну, я как раз только-только начинал в ваши годы. А сейчас тридцать семь лет плюс мой опыт, мои связи, мои деньги, моя реклама - это другое дело! Да и кому из нас не хотелось бы сбросить парочку десятилетий, не правда ли, дорогой комиссар? - Что верно, то верно, умереть мы всегда успеем, - сказал студент, а на самом деле продавщица Мери Лелевр. - Это несправедливо, - заметил человек с лицом Таратуры. - Выходит, у меня украли лет пятнадцать жизни? - Тебя здорово охмурили, парень, - весело поддакнул бродяга. - Но ты запомни, у нас говорят: время - это деньги. Главное теперь - выяснить, кто будет платить. Уж не наша ли полиция, а, комиссар? - И он снова заразительно захохотал. Глядя на него, Гард никак не мог отделаться от мысли, что Остин - это вовсе не Остин, а Юм Рожери в роли бродяги Остина. - Сказать по правде, комиссар, - продолжал бродяга, - я был бы не против, если бы эта шутка или как вы там ее называете продлилась подольше. С моей новой рожей я за час насшибал столько монет, сколько не имел и за неделю. А в кафе "Бутерброд с гримом", где собираются артисты, мне подавали даже бумажки! Такого не бывает и на Рождество! И надо же - меня сцапали! Я кричу, а ваши ребята, комиссар, тянут меня в машину. Это было очень весело, черт побери! - "Весело"! - взревел парикмахер - женщина. - Тебе весело, идиот! - Спокойно, господа. - Гард поднял руку. - Я понимаю всю сложность вашего положения и разделяю ваши тревоги. Что касается вас, мистер Фридель, - он обернулся к женщине и улыбнулся, - что касается вас, Пауль, не надо нервничать. Еще раз повторяю: я уверен, что в самом скором времени мы вернем вам ваши лица. Поиски затрудняются лишь тем, что... В эту минуту в холл быстро вошел Таратура. Гард увидел, разумеется, профессора Грейчера, но, сделав над собой легкое усилие, понял, что это Таратура. "Пора привыкать", - подумал Гард, когда Таратура, подойдя вплотную, что-то быстро и горячо зашептал ему в ухо. - Что-что? - переспросил Гард. Потом понял. Обернулся. - Извините, я должен ненадолго уйти. Мы еще поговорим... У гаража виллы стоял полицейский автомобиль. Шагая в густой тени кленов, Гард видел, как двое полицейских медленно вытаскивали из машины носилки, на которых угадывалось человеческое тело, покрытое белым. Наконец они поставили носилки в траве, с громким, резким, как выстрелы, звуком захлопнули дверцы автомобиля. Гард подошел к носилкам, и, опережая его приказ, Таратура отбросил простыню. Изможденный морщинистый старик, с мешками под закатившимися глазами, лежал на спине, мертво подогнув правую руку. На нем был превосходный серый английский костюм чистой шерсти с белым уголком платка, торчащим из кармана, который никак не вязался с седой щетиной на впалых щеках. -