сьмо Эдмонта Бейла так и не было дочитано до конца. Тут же вопреки его совету был создан Комитет по освоению, составленный из шестнадцати отъявленных холостяков. В ближайшие три дня были выкуплены у государства (разумеется, по взвинченным ценам) участки на южном берегу острова. Полным ходом началось строительство морского порта, аэродрома, сорока трех отелей, множества ресторанов, пляжей, баров, станций обслуживания автомобилей, купальных залов, подземных гаражей, бассейнов, канатных дорог и парикмахерских салонов. Стальная сетка, словно намордник надетая на утолщенную южную часть острова, действительно обошлась в шестьдесят миллионов, если не считать пособий, выплаченных семьям тридцати шести водолазов, погибших при ее установке. Морские акулы, потыкавшись мордами в решетку, сдались, подняв кверху острые плавники и признав бесспорную победу за миллионерами, объединившими свои усилия. Спрашивается, что со всего этого имел Эдмонт Бейл, так неуклюже пытавшийся предостеречь своих братьев от рокового шага? Форменный пустяк: отель "Ум хорошо, а кларк лучше", расположенный на самой ровной террасе, у самого желтого пляжа - на участке реликтовых сосен, купленном Бейлом за бесценок у хозяина бывшего "Петуха" еще задолго до того, как ассоциация получила открытое письмо. С тех пор остров Акул и стал называться островом Холостяков. Фешенебельный курорт мог спорить своей славой с Дубровниками, Ниццой, Солерно, Золотыми Песками, Сочи и Калифорнией. Ежегодно здесь отдыхали сорок три миллионера-холостяка, до двух сотен семейных миллионеров. Президент, многочисленные министры, наследные принцы из зарубежных государств, всевозможные коронованные и пока еще не коронованные особы, а также самые могущественные короли гангстеров. Кроме того, все, у кого в кармане имелись кларки, могли приехать сюда, чтобы оставить их в карманах холостяков, и прежде всего нынешнего мультимиллионера Эдмонта Бейла. Наконец - что очень важно для понимания стиля курортной жизни, - холостяки с самого начала провозгласили принцип: "Все, что угодно, но только для одиноких!" Мужьям с женами и женам с мужьями въезд на остров был категорически запрещен. Короли и королевы, президенты и президентши, клерки и клеркши - одним словом, семейные пары всех рангов оставляли дома обручальные кольца, селились в разных номерах отелей и церемонно знакомились на пляже, как будто впервые друг друга видели. Разумеется, это была милая и пикантная условность, но играли в нее так, что даже переигрывали. Мужчины ухаживали за своими женами с пылкостью и осторожностью заядлых холостяков, а женщины кокетничали со своими мужьями с такой непосредственностью, как будто никогда не стояли под венцом. Верхом неприличия считалось не только ревновать, но и бросать ревнивые взгляды, а малейший намек на родственность приводил к необходимости покинуть остров. Дело дошло до того, что даже родные братья предпочитали не узнавать друг друга, а сестры, столкнувшись, презрительно отворачивались. Курортной газете дали название "Прекрасное одиночество". Таким образом, почти все на этом острове были друг другу родственники, хотя делали вид, что чужие, и все были воистину чужими, хотя в миру считались родственниками. И только один официальный скандал потряс два года назад нравственные основы миллионеров-холостяков. После смерти почтенного вице-президента ассоциации Раула Бланкмейстера неожиданно выяснилось, что у него имеются шесть дочерей и два сына, не говоря уже о супруге, которые тут же передрались из-за наследства. Недели две подряд центральная печать только и занималась подробным описанием судебного процесса, отпуская при этом ядовитые замечания в адрес ассоциации. Наследство, надо сказать, было немалым и состояло, кроме прочего, из очаровательной монорельсовой дороги, ведущей от аэродрома к побережью, и шикарного отеля под названием "Холостяк из принципа". Трое мужчин, прибывшие вечером 27 мая рейсом из Нью, как раз и воспользовались этим отелем. Всю дорогу Гард тщательно обдумывал план действий. Из чего, собственно, он мог исходить? Сведения были чрезвычайно скупые и сумбурные. Он знал, во-первых, что ребенка должен был сопровождать человек, у которого имелись документы на имя Боба Лангера, и что этот человек не был последним звеном в преступной цепи. Во-вторых, судя по фразе Лангера, сказанной Честеру: "Для морды, когда я буду на пляже, у меня есть собственное полотенце", он должен был (или просто хотел?) выйти на пляж. Логичным было предположить, что опасность и сложность задания, которое выполнял Лангер, не позволяют ему вести на острове беззаботную жизнь курортника. Скорее всего выход на пляж диктуется необходимостью. Но какой? Не там ли должна произойти встреча с очередным звеном? Если там, то, спрашивается, где в это время могла бы находиться Рони Фишер? Хотя детей на острове Холостяков было пруд пруди, все же появление мужчины с ребенком являлось отличным поводом для сенсационной заметки в "Прекрасном одиночестве" со всеми, как говорится, вытекающими последствиями. Не учитывать этого преступники не могли. Значит, Боб Лангер должен выходить на связь один, оставив где-то спящую Рони? Где? Очевидно, в отеле. Где ж еще? А то, что именно спящую, косвенно подтверждалось найденными у Лангера шприцем и ампулами с морфинилом. Наконец, Гарду надо было решить вопрос о том, какой из сорока трех пляжей годился преступникам для связи и в каком из сорока трех отелей мог остановиться с ребенком Боб Лангер. Вероятнее всего в том, который находится ближе всего к аэродрому, с одной стороны, и к пляжу - с другой. Чем короче эти пути, тем легче преступникам. Если так, то лучше "Холостяка из принципа" нечего и желать. Прямо на аэродроме можно сесть в закрытую кабину "раулки", как называли курортники монорельсовую дорогу, ныне принадлежащую жене покойного Раула Бланкмейстера, и прямым ходом добраться до отеля "Холостяк из принципа", а уж тут всего десять метров до пляжа. Конечно, "Ум хорошо, а кларк лучше" более комфортабельный отель, и путь от него к пляжу, хоть и длиннее, проходит через рощу великолепных реликтовых сосен. Но, как справедливо решил Гард, преступникам должно быть не до комфорта и эстетических наслаждений. В-третьих - и это, пожалуй, самое сложное, - Гарду следовало угадать, для какого креста были нужны Бобу Лангеру два полотенца с метками. То ли на пляже был какой-то крест, который он был обязан накрыть полотенцем, то ли сам обвязаться ими крест-накрест, то ли вышедшие к нему на связь преступники должны были в виде пароля положить на полотенца какие-то кресты... Вариантов рисовалось так много, что Гард перестал ломать над ними голову, тем более что все пароли традиционно строились по принципу наибольшей алогичности. Разумеется, Гард понимал, что все его предположения в известном смысле не стоят и лемма. Прямо на аэродроме Боб Лангер мог преспокойно передать ребенка в другие руки, получив взамен разрешение два-три дня поваляться на пляже. В этом наипростейшем варианте, правда, не было ясного места для полотенец и креста, но кто сказал, что место это должно быть ясным и что таинственные предметы вообще имеют отношение к передаче ребенка, а не, положим, к получению Лангером гонорара за работу? Одновременно с этим Гард понимал и то, что в его положении надо учитывать только те варианты, к которым ведет ниточка из неосторожных фраз, сказанных водителем малолитражки Фреду Честеру. Ведь после знакомства с Гардом потрясенный Боб Лангер прочно умолк, да и не было времени его допрашивать... Так думал комиссар, сидя в самолете и уже не имея возможности посоветоваться с Таратурой и Честером. С того момента, как они очутились в салоне тихоходного, но вместительного "птеродактиля", курсирующего между Нью и островом Холостяков, они не должны были знать друг друга. Внешняя независимость диктовалась тактическими и конспиративными соображениями и, кроме того, облегчала взаимную подстраховку. Все трое знали лишь о том, что жить нужно в отеле "Холостяк из принципа", по возможности в соседних, граничащих между собой номерах и кто из них какую роль должен играть. Об этом Гард шепнул Таратуре при выходе из самолета, шагая по трапу за его спиной, а Таратура сказал Честеру, сев с ним вместе в одну кабину "раулки". Вид у Таратуры уже был надменным и чопорным: он поспешил войти в роль, поскольку Гард приказал ему быть "миллионером". Честер долго не мог уснуть. Балконная дверь была распахнута настежь, доносился шум прибоя, и эти равномерные, тяжелые вздохи будоражили мозг, и без того настроенный на грустные размышления. "Кто знает, - думал Фред, - не находится ли Майкл где-то совсем близко? И тоже, наверное, не спит и мучительно соображает, что же это такое случилось, если не приходят за ним мама с папой..." Допустить, что сына нет в живых, Честер не мог. Ночью ему приснился сон. Как будто он стоит на капитанском мостике белоснежной яхты, а по веревочной лестнице быстро взбирается на фок-мачту маленький Майкл. Сердце Фреда сжимается от тоски: сын может сорваться в море, а вокруг акулы, их не видно сейчас, но всем существом своим Честер чувствует, что они ждут добычу. Еле держится Майкл, слабея на глазах, и вот уже опустил одну руку... "Майкл!" - кричит Честер. И просыпается. Фу, какой жуткий сон! Была бы рядом Линда, она бы сказала: "Не к добру это, Фреди, с Майклом что-то случится". Уже случилось... И вдруг - не во сне, а наяву - Честер отчетливо представил себе, что происходит с украденными детьми. Здесь, в курортном городе, есть тайный ночной клуб, в котором за большие деньги миллионерам показывают, как в огромном бассейне, наполненном прозрачной зеленой водой, акулы пожирают ребенка! Было уже светло. Весь покрытый холодной испариной, Честер быстро оделся и вышел из номера. В кафе за одним из столиков он тут же увидел Таратуру. Инспектор уже покончил с завтраком и нахально читал "Биржевые ведомости", попыхивая отличной гаванской сигарой. Не имея сил оставаться в одиночестве, Честер подошел к столику, близко стоящему к Таратуре, и сел так, что их спины оказались в метре друг от Друга. - Кофе и джем, - сказал Фред официанту, молодому человеку лет шестнадцати, мгновенно появившемуся рядом, - и пачку сигарет. - Может быть, сигару? - предложил официант. Фред отказался. Он мог, конечно, последовать примеру инспектора, тем более что на острове было принято жить в кредит, расплачиваясь по счетам лишь за день до отъезда, а у Гарда, надо полагать, была с собой чековая книжка. Но Честер не имел привычки курить сигары и не хотел изменять себе даже за чужой счет. Еле дождавшись ухода официанта, Фред сказал, не поворачивая головы: - Мне приснился ужасный сон! - С приятным пробуждением! - тихо ответил Таратура, переворачивая страницу "Ведомостей". - Я, кажется, понял, куда деваются дети! - Куда? Словно из-под земли вырос официант и поставил перед Честером серебряный кофейник и блюдечко с джемом. Подождав секунду, не последует ли какой-нибудь новый заказ - заказ не последовал, - он пододвинул Фреду еще одно блюдце с пачкой сигарет и мягко отошел от стола. - Их скармливают акулам в тайном клубе миллионеров-холостяков! - выдохнул Честер. Таратура поперхнулся сигарным дымом, но тут же взял себя в руки и тихо сказал сам себе: "Тс-с!" Затем спокойно повернул еще одну страницу "Ведомостей". - С перцем? - спросил он, не оборачиваясь к Фреду. - Ты осел! - возмущенным шепотом воскликнул Фред. - Я не шучу ни одной секунды! Таратура поднял голову и медленно обвел глазами кафе. То же самое сделал Честер, явно почувствовав неуместность своего громкого восклицания. Но нет, оно не вызвало ничьего интереса. Ближе всех к Фреду завтракал в одиночестве седой господин лет пятидесяти, демонстративно отвернувшись от дамы примерно такого же возраста, которая сидела за соседним с ним столиком. Они были похожи друг на друга, как могут быть похожи брат с сестрой или супруги, прожившие вместе не один десяток лет. В другом конце зала оживленно беседовали два господина, откровенно показывая окружающим свежесть своего знакомства и отсутствие между собой даже намека на родственность. Больше в кафе никого не было, если не считать мальчика лет семи, который, промокнув салфеткой губы и сделав даме незаметный жест рукой - я, мол, пошел, пока! - уже поднимался из-за стола. - У тебя есть какие-нибудь данные? - слегка умерив веселое настроение, тихо спросил Таратура. - Нет, я это понял. Таратура чуть поднял и опустил плечи. - Тогда при чем тут АЦХ? - произнес он. - Или акулы обожают детей только с таким генетическим кодом? - Ты полагаешь? - с надеждой в голосе сказал Честер. - Об этом я как-то не подумал. - Прости меня, Фред, но я иногда думаю, глядя на тебя: ну и характер! Я бы в твоем положении не улыбаться, не шутить не мог... - Считай, что это нервное, - строго сказал Честер. - Где Гард? - Не знаю, - тихо ответил Таратура, рассматривая сгоревшую треть сигары. - С утра он купался, но креста не нашел. Мы встретились с ним у лифта. Нам с тобой ведено к десяти быть на пляже. Займешь место недалеко от меня. Кстати, возьми себе купальный костюм. Это рядом, в салоне. - А ты? - Ого! - сказал Таратура. - Еще вчера вечером. А какой у меня "бьюик", Фред! Ты сдохнешь от зависти. - Напрокат? - Ну и что? Мы, миллионеры, можем позволить себе... - Таратура вдруг умолк и через паузу тихо сказал: - Фреди, закрываем фонтаны. Опять она! Действительно, в кафе входила та самая девица, которая летела вместе с ними в самолете. Еще в воздухе она не очень, правда, явно, но все же проявила интерес к Таратуре, кресло которого стояло наискосок от нее. Несколько раз обернувшись, инспектор ловил пристальные взгляды, в которых не было откровенного заигрывания, что и смутило его. Поговорить о девице "трем холостякам" подробно не удалось, поэтому каждый придумал себе наиболее подходящую версию. Таратура решил, что она определенно из "этой шайки", причем что-то заподозрила и выбрала объектом наблюдения именно его, как самого внушительного и потому, вероятно, главного; не зря девица остановилась в этом же отеле и сняла номер, соседствующий с номером инспектора. Честер, оценив внешние данные попутчицы - она была типичной голливудской красавицей, но, пожалуй, несколько крупноватой для солистки и более подходящей для роли "блондинки из кордебалета", - подумал: "Везет же дуракам!" - имея в виду Таратуру и полагая, что красавица просто ищет курортные приключения, начав уже в воздухе. Что касается Гарда, то при всех случаях он посоветовал бы Таратуре соблюдать осторожность, о чем и предупредил его, встретив у лифта. Ей было лет двадцать. Белые узкие брюки с золотыми "молниями", расклешенные внизу, белая блузка с громадным декольте, прямые светлые волосы и теннисная ракетка в чехле из шагреневой кожи - все это, естественно, не могло не привлечь внимания мужчин, находящихся в кафе. Двое, оживленно беседовавшие в другом конце зала, мгновенно умолкли, завороженные спортивным видом и здоровой красотой девушки. Седой господин тоже прервал завтрак. Блондинка на секунду задержалась в дверях, но очень быстро нашла Таратуру. Ее ресницы, покрашенные в голубой цвет, дрогнули. Решительно пройдя к столику, стоящему близко к тому, за которым сидел инспектор, она как бы случайно задела ракеткой "Биржевые ведомости". - Ах, извините, - сказала красавица. - Ничего, - буркнул Таратура и тут же удалился, даже не посмотрев на девицу. В глазах у нее на мгновение вспыхнула ярость, но Фред не понял, то ли она была вызвана уязвленным женским самолюбием, то ли явилась реакцией малоопытного сыщика на неудачу. Гард полусидел-полулежал в шезлонге, раскинув руки и подставив себя солнцу. Босой ногой он нежно гладил песок, и это было единственное движение, которое позволил себе комиссар. В остальном он казался гипсовым изваянием, выставленным на пляж для просушки. Вот уже двадцать минут Гард не шевелился, резко контрастируя со всеми, кто был вокруг него. Глаза комиссара были прикрыты дымчатыми очками-зеркалками, и Честер подумал, что даже они сомкнуты. Прямо у ног Гарда с вызывающей откровенностью лежали два полотенца метками кверху, положенные крест-накрест. "Ну что ж, - решил про себя Честер, - если Дэвид пробует этот примитивный вариант, значит, и в нем есть смысл. Чем черт не шутит!" Шагах в двадцати от Фреда - и, стало быть, в тридцати от комиссара - расположился Таратура. Он взял в салоне аппарат для загорания, который принесли на пляж два дюжих парня: длинное ложе, собранное из тонких алюминиевых трубок и снабженное системой рычажков, подставок и подвесок. Инспектор не просто лежал, а, можно сказать, возлежал между небом и землей, вставив руки и ноги в специальные отверстия, и через определенные промежутки времени, которые зависели от нажатия на крохотный рычажок, аппарат сам переворачивал его со спины на бок, с бока на живот, а потом в обратном порядке. Со стороны казалось, что мощное тело инспектора, как баранья туша, медленно крутится на вертеле, поджариваясь на горячем солнце. Таким образом, как понял Фред, Таратура обеспечил себе отличный круговой обзор, не вызывая ничьего подозрения. Вокруг сидели, лежали, стояли и ходили полуодетые люди, демонстрируя друг другу разнообразие фигур и пляжных костюмов всевозможных расцветок. Некоторые, надев легкие акваланги и вооружившись подводными ружьями, уходили подальше в море, хотя всем было известно, что стальная решетка сделала его почти дистиллированным. Впрочем, кое-какая рыбешка все же имелась - ее, говорят, ночами завозили в цистернах и выпускали в прибрежные воды. Честер лег прямо на песок, отодвинув в сторону надувную подстилку, и закрыл глаза. Увы, ни море, ни солнце, ни воздух, ни веселое разноголосье пляжа его не радовали, а скорее раздражали. Он чувствовал себя солдатом, странным образом оказавшимся не на поле боя, а на поле отдыха, и ему казалось, что все замечают это, как будто он одет не в тонкие шерстяные плавки, а носит на себе тяжелое воинское обмундирование: за спиной рюкзак, на ногах ботинки, портупея сжимает грудь, а в руках - автомат. Странная тень легла на лицо Честера, и он открыл глаза. Над ним стоял человек в широкополой шляпе, в шортах и в красном шелковом шарфике, небрежно повязанном вокруг шеи. Через плечо на длинном ремне он держал мольберт, в руках - коробочку (вероятно, с кистями и краской), а на лице его была написана нерешительность, словно он выбирал, но не мог выбрать место, где бы пристроиться. Оглядев пространство между Фредом и Таратурой, он, будто прицелившись, посмотрел на море, потом на отель - каков, мол, вид? - и, цокнув языком, пошел дальше. Точно так же он остановился в трех шагах от Гарда - комиссар не сделал ни одного движения - и вновь прицелился. Нет, не годится! Широкополая шляпа медленно удалилась, и скоро Фред потерял ее из вида. Таратура тоже коснулся рычажка, переворачивая себя в сторону, противоположную той, в которую ушел художник. Какая-то пара, выйдя из моря, прошла в непосредственной близи от Гарда, и молодой человек будто бы невзначай наступил на полотенце с меткой. Фред тут же поднял голову, и Таратура застыл на левом боку, почти не дыша. Но молодой человек нагнулся, поправил полотенце и что-то сказал Гарду. Комиссар согласно кивнул. "Наверное, извинился, - подумал Честер. - О Боже, как велики глаза у подозрительности!" Шло время. Появлялись еще какие-то люди, проходили мимо Гарда и даже обращались к нему с вопросами, неизменно вызывая напряжение мысли и нервов у Честера и Таратуры - вероятно, у комиссара тоже, - но затем исчезали, подтверждая действительную случайность своего появления. Гард трижды выкупался и трижды обсох, прежде чем на пляже вновь появился человек с мольбертом. На этот раз он был не один, а в сопровождении высокого худого господина, чем-то напоминающего главного героя из последнего нашумевшего романа Вайс-Вайса "Пришелец в никуда". Это были они, но, как часто бывает в таких случаях, то, что ждешь с особенным нетерпением и настороженностью, является незаметно и буднично. Гард уже одевался, когда Таратура повернул себя в его сторону, а Честер обратил внимание на вторичный приход человека с мольбертом. Что произошло в отрезок времени между их обращением к комиссару и его одеванием, ни Фред, ни инспектор не заметили. Аккуратно свернув полотенца и уложив их в пляжную сумку, Гард медленно пошел за человеком с мольбертом, даже не посмотрев в сторону своих помощников. Следом за Гардом шел "пришелец в никуда". Пока Честер, танцуя на одной ноге, натягивал брюки, Таратура снял себя с вертела и исчез, будто его никогда здесь и не было. Бейсболку Фред набросил уже на ходу. Набережная пустовала. Изредка проносились машины, чуть-чуть притормаживая у поворота, ведущего на трассу в глубь острова. Со стоянки, находящейся метрах в пятидесяти от пляжа, медленно сдвинулась с места и пошла в сторону Фреда белая "пантера". Когда она, уже набрав скорость, проехала мимо. Честер заметил на переднем сиденье, рядом с шофером, Гарда. За рулем был "художник", а за спиной комиссара - тот, который пришел из романа Вайс-Вайса. "Что делать? - лихорадочно подумал Честер, озираясь по сторонам. - Что делать?! Почему мы так плохое договорились? - Какой же я болван, что пропустил самое главное! Где Таратура? Он-то куда пропал?!" Но в этот момент из подземного гаража отеля буквально вырвалась на мостовую машина. Это был американский "бьюик", и за рулем сидел голый инспектор. Фред еле успел прижаться к стене дома: "бьюик", стрельнув непрогретым мотором, ушел за поворот. 10. ДОРОГА В ЛОГОВО Когда Гард заметил возвращение на пляж человека с мольбертом, он, внутренне сжавшись, замер в ожидании, и желая и не желая наступления развязки. Да, судя по тому, как человек с мольбертом кругами приближался к Гарду, это был он, да еще не один, а в сопровождении высокого и худого типа. Аналогия с "пришельцем в никуда" почему-то не возникла у Гарда, и он просто окрестил второго Худым в отличие от Мольберта, как он мысленно назвал первого. Вероятно, Мольберт сначала произвел разведку, зато теперь они будут действовать. Или что-то показалось ему подозрительным и он пригласил начальника? Чего гадать? Ждать осталось совсем немного. "Главное то, - подумал Гард, - что они явились наконец по мою душу". Оглядываться на Честера с Таратурой уже не имело смысла: в любом случае нельзя было выдавать их присутствия и хоть какого-то отношения к комиссару. Двое остановились в нескольких шагах от Гарда и о чем-то тихо переговорили между собой. Сейчас, вероятно, они скажут пароль. Гард ничего вразумительного не ответит, возникнет недоразумение, и чем оно может кончиться, неизвестно. Так решил про себя Гард, вовсе не готовый к разговору, который произошел в действительности. - Это ваши? - просто спросил Худой, вплотную подойдя к Гарду и показывая на полотенца. - Да, - коротко ответил Гард, продолжая сидеть в плетеном шезлонге. - Вы один? - Один. - Одевайтесь. И все? Гард не ждал такой лаконичности. Голос у Худого был противно-скрипучий, как будто, прежде чем выйти наружу, он пролезал через слишком узкое отверстие в горле, задевая кости. Комиссар не спеша оделся, свернул полотенца и положил их в сумку. Мольберт и Худой спокойно ждали, не проявляя ни нетерпения, ни удовольствия от медлительности Гарда. - Вы готовы? - спросил Худой. Гард пожал плечами. - Тогда идите за ним. И комиссар пошел следом за Мольбертом. Никакой властности, ни даже тени приказа не было в репликах Худого. Он говорил тихо и просто, спокойно и вежливо, но по-военному коротко. А голос его действительно был противным. Когда они вышли на набережную и подошли к стоянке автомашин. Худой тронул Гарда за плечо. - Груза, конечно, с вами нет? - Нет, - просто ответил Гард. - Ну и отлично. Садитесь. Потом мелькнуло растерянное лицо Фреда Честера - слава Богу, он не выкинул никакой глупости! - и машина свернула на трассу, ведущую в глубь острова. Игра началась, но кто в этой игре был кошкой, а кто выполнял роль мышонка, оставалось пока неясным. По крайней мере для Гарда. Уж слишком свободно они действовали, слишком уверенно и открыто! И хотя Гард добился своего и вышел на след очередного звена, он не то чтобы трусил - он побывал и не в таких переделках, - а здорово нервничал, с трудом сохраняя внешнее спокойствие. Дорога не пустовала, но и не была перегруженной. Навстречу то и дело попадались машины, а один лихой "норд-вест" - на острове, кстати, их было много - даже обогнал "пантеру", которая шла ровно, без напряжения. Курортники, как видно, любили забираться в северную часть острова, чтобы пощекотать себе нервы экзотикой мрачных акульих берегов, а затем с еще большим удовольствием вкушать прелести цивилизованного юга. Все в машине молчали, молчал и Гард. В его положении было бы глупо задавать вопросы, между тем и ответов от него тоже не ждали. Но по всему чувствовалось, что инициатива все же находится в ИХ руках. На одном из поворотов Гард бросил взгляд на боковое зеркало и увидел мелькнувший сзади "бьюик". Ну и прекрасно! Таратура принес комиссару некоторое душевное равновесие. Наконец минут через пятнадцать, когда дорога стала чаще петлять среди холмов, сидящий за рулем Мольберт нажал кнопку на приборной доске. Тотчас откинулась потайная крышка, открыв панель радиопередатчика, и Мольберт повернул одну из ручек. - "Мираж" слушает, - почти мгновенно прозвучал в машине голос. Худой приподнялся с заднего сиденья, наклонился к микрофону, вмонтированному в приборную доску, и доложил: - Я "Пантера". Мы на подходе. - Груза нет? - спросил "Мираж". - Груза нет, - ответил Худой. - Ждите. Прошла минута, в течение которой Гард вновь подумал о том, что они ведут себя как хозяева этого острова, если не боятся передавать сведения открытым текстом. Затем ожил приемник. - Следуйте в зону. Спокойный разговор, никаких восклицаний, ни малейших признаков суеты. Мольберт молча прибавил скорость. Теперь дорога запетляла над берегом, потом вдруг резко повернула в сторону, забралась на плоский холм, но вскоре, как будто заблудившись и найдя саму себя, вернулась и ровно побежала вдоль прибрежных дюн. "Бьюик" Таратуры пропал где-то сзади, и Гард стал опасаться, как бы инспектор не потерял белую "пантеру". Впереди показались какие-то строения, обнесенные высоким темно-зеленым забором. Машина свернула с шоссе, проехала мимо забора, затем миновала странный участок, выложенный квадратными бетонными плитами, и резко замедлила скорость на площадке, составляющей примерно сто квадратных метров, вокруг которой были скалы, и казалось, дальше пути нет, - тупик. Но в правом углу квадрата неожиданно открылась узкая лента шоссе, достаточная для того, чтобы проехала одна машина в ту или в эту сторону, а метров через пятьдесят "пантера" вошла в тоннель. Он не был освещен, ехали как будто на ощупь, и Гард понял, что посторонний водитель здесь шею сломает, и только тот, кто наизусть вызубрил все повороты и зигзаги, сможет беспрепятственно проехать. Наружу машина выскочила так же неожиданно, как и нырнула под землю: сразу, в одно мгновение, появился выход - ровный овал, наполненный чистым голубым небом. Еще сто метров по бетонным плитам - и "пантера" остановилась перед массивными воротами, обшитыми стальными листами. Никто не вышел к ним навстречу, не задал никаких вопросов и не потребовал пропуска. Створки ворот бесшумно разошлись, и машина въехала на территорию того, что они, вероятно, и называли "зоной". Затем ворота так же бесшумно закрылись, отрезав обычный мир от Гарда, вернее, Гарда отрезав от него. Ощущение какой-то ирреальности происходящего не покидало комиссара полиции. Оно возникло еще утром на пляже, когда он выложил дурацкие полотенца не менее дурацким крестом и стал ждать неизвестно чего. Во всем этом было что-то от фарса, от придуманной игры, от той дешевой детективности, которую Гард не терпел, потому что никогда не встречался с ней в жизни. Если учесть при этом, что полотенца, крест, человек с мольбертом, Худой, и этот мрачный тоннель, и створки стальных ворот, и "зона" - все это имело отношение к совершенно непонятному исчезновению детей с генетическим кодом АЦХ, - если учесть все это, можно понять Гарда, который нравственно и духовно был готов сейчас к продолжению таинственностей, а не к тому, что чей-то громкий голос добродушно провозгласит: "Стоп! Продолжение съемки завтра. Всего хорошего, господа!" В действительности ни юпитеров, ни декораций вокруг не было. Была таинственная вилла, исполненная в старинном стиле - со стрельчатыми окнами и множеством резных башенок, - а из дверей виллы вышел к "пантере" пожилой господин в форменной одежде, напоминающей то ли одежду швейцара из Национального банка, то ли охранника из оперы "Казнь жизнью", недавно поставленной труппой Марчелло Пиронелли. - Добрый день, - сказал охранник-швейцар спокойным голосом. - Прошу. Мольберт остался в машине, а Гард в сопровождении Худого и старика поднялся по трем ступенькам. Они прошли с десяток метров темным коридором и очутились в просторной комнате без окон, но ярко освещенной лампами дневного света. Худой молчал, засунув руки в карманы брюк, а старик близко подошел к Гарду. - Простите, - сказал он почти равнодушно, - оружие. И протянул раскрытую ладонь. Пистолет был спрятан у комиссара во внутреннем потайном кармане пиджака и находился точно под мышкой. Раздумывать о том, отдавать его или нет, было бы ошибкой. Гард по себе знал, что малейшая задержка в этом деле всегда производит невыгодное впечатление. Или - или - или, но без раздумий! Конечно, с пистолетом он бы чувствовал себя уверенней, но это была логика полицейского детектива, а не разведчика, в роли которого Гард теперь оказался. Отдать? Какие могут быть сомнения! Они и сами вооружены, чего бы тогда Худому держать в карманах руки, и пистолет у Гарда воспримут как должное, тем более что прежде он принадлежал Бобу Лангеру. Все эти мысли шли параллельно с тем, что делал комиссар. Автоматическим движением руки он вытащил блестящую игрушку, подбросил ее на ладони и протянул старику рукояткой вперед. Старик, даже не глядя на пистолет, сунул его в отворот мундира, а Худой тут же освободил карманы от собственных рук. Дверь, обитая черной кожей, отворилась. В небольшом помещении, напоминающем контору обычного коммерческого предприятия, за письменным столом, отгороженным от вошедших стойкой, сидел чиновник. Иначе его трудно было назвать, глядя на грязно-серый будничный костюм, обильно посыпанный у воротника перхотью, и кожаные подлокотники на рукавах. Лет ему было не более пятидесяти, выражение лица скучающее, пальцы в чернилах. Всей пятерней он почесал редкие седые волосы на шишковатом черепе и посмотрел на Гарда равнодушным взором. - Присаживайтесь, - сказал он, выдержав паузу. От всего увиденного на Гарда повеяло такой заурядной обыденностью, что настроение комиссара резко изменилось. На какое-то мгновение ему показалось даже, что нет никаких гангстеров и рэкетиров, что перед ним вполне миролюбивые люди и что они, извинившись - стоит только чуть-чуть прикрикнуть на них, - приведут живого и невредимого Майкла, объяснив его появление на острове тем, что ребенок заблудился, а это тихое учреждение из благотворительных побуждений подбирает заблудших. Гард досадливо поморщился и тихо выругал себя: шалили нервы. За его спиной астматически дышал старик. Чуть сбоку стоял Худой. Слева и справа подпирали стены странные субъекты в форме конечно же не швейцаров, а самых настоящих охранников! Их оттопыренные карманы сняли последнюю иллюзию безмятежности. Чиновник достал между тем из стола толстую папку и принялся неторопливо листать подшитые в ней документы, деловито слюнявя палец. Найдя что-то важное, он поднял глаза на Гарда и повторил: - Садитесь, садитесь. Стесняться нечего. Гард опустился в глубокое кресло. - Итак, вы кто? - спросил чиновник. - Ваше имя? Гард задумался, поджав губы, и одними глазами, не двигая головой, оглядел присутствующих, словно оценивая, стоят ли они того, чтобы он назвал им свое имя. Вопрос был прямой, отвечать тоже следовало прямо, но что? Может, совсем не отвечать? Но какое найти для этого оправдание? Или называться Бобом Лангером? А вдруг они знают его или имеют его фотокарточку? Глупо. - Я хорошо помню инструкцию, - сказал Гард. - Подобный вопрос мне может задать только шеф. На лице чиновника отразилось сомнение: мол, черт его знает, может, и есть такая инструкция. Во всяком случае, он сделал вид, что ответ Гарда его удовлетворил. - Допустим, - сказал чиновник. - А где груз? - Наоборот, - сказал Гард, - я прибыл за грузом. - Вышла ошибка... - У нас ошибок не бывает, - перебил чиновник, и все вокруг заулыбались. - Можете прочитать. И он, аккуратно разгладив ладонью бумагу, вынутую из папки, протянул ее Гарду. "Вылетаю слонихой, двадцать седьмого. Стив". И снова Гард удивился тому, что сообщение было передано с примитивной шифровкой да еще по цивильному адресу: "Дине Динст, отель "Холостяк из принципа", остров Холостяков". - Ну-с, - улыбнулся чиновник. - Где же "слониха"? - Не знаю, - сказал Гард с тупостью, делающей честь рядовому полицейскому, но не комиссару полиции. - Меня это не касается. Я выполняю поручение. - Какое? Он не спросил "чье", вероятно памятуя о том, что Гард все равно не будет называть фамилии. - На этой неделе сюда был доставлен "слон", - сказал комиссар, решив пользоваться их же терминологией. - Его нужно срочно вернуть. - Мальчика? - удивился чиновник. - Да, - сказал Гард. - Майкла Честера?! Они ничего не скрывали! Подобная откровенность могла быть свойственна лишь тем людям, которые не делают ничего предосудительного или уверены в абсолютном сохранении тайны. А такая уверенность возможна в двух случаях: либо они доверяют Гарду, либо решили не выпускать его из зоны никогда. Если так, значит, они располагают о нем большими сведениями, чем он может себе представить? Кошка - это они, мышь - это Гард. И сейчас их задача - установить каналы, по которым посторонний человек проник в зону. Они хотят разгадать истинную цель Гарда, чтобы обезопасить себя на будущее? Где же была совершена та роковая ошибка, которая раскрыла им карты комиссара полиции? Впрочем, гадать не имело смысла: Гард действовал вслепую, ошибок могло быть много. Но вдруг они ему доверяют? Рассчитывать на это трудно, шансов почти никаких, но надо держаться до последнего. - Имя ребенка мне неизвестно, - сказал Гард. Чиновник всей пятерней почесал череп. Потом зевнул, постучав ладошкой по открытому рту. - Та-а-ак, - сказал он. - Почему нас никто об этом не информировал? - Откуда я знаю? Начальству виднее. - Это верно, - согласился чиновник. Наступила продолжительная пауза. Разговор явно засыхал на корню, и это обстоятельство начинало раздражать комиссара. Уж лучше бы они спрашивали его с большим пристрастием, это помогло бы Гарду что-то понять, о чем-то догадаться, определить их истинное отношение к себе и выработать собственную тактику. - Послушайте, - решительно сказал комиссар, - если вы не берете на себя смелость решить это дело... - Чего вы кипятитесь? - перебил чиновник. - При чем тут смелость? Сначала подтвердите свои полномочия, а уж потом упрекайте в несмелости. Что ж, резон в этих словах был. - Разве недостаточно того, что я здесь? - сказал Гард, неожиданно вызвав дружный смех. Смеялись все окружающие. Чиновник тоже. Потом он сказал: - Это не вы нас нашли, а мы вас. Ну ладно, продолжим. Итак, кто вы? Ваше имя? Гард встал, и в то же мгновение несколько рук судорожно дернулись из карманов. Небрежным жестом отмахнувшись от пистолетов, комиссар спокойно сказал чиновнику: - Мне это порядком надоело, не знаю, как вас... - Бент, - подсказал чиновник. - Эммануил Бент. - Проводите меня к шефу, я расскажу ему все. - К шефу? - удивился Эммануил Бент и странно посмотрел на Гарда. А ведь этот Бент и в самом деле был чем-то похож на старика Чарльза Бента из игротеки "Крути, малыш!". Братья? Отец и сын? Очень интересно! - За три года работы в этом почтенном учреждении, - сказал между тем чиновник, - я ни разу не видел шефа. А вы хотите к нему. Уж лучше сразу проситься на тот свет. И вновь окружающие расхохотались. - В таком случае, - садясь в кресло, сказал Гард, - вы не услышите от меня больше ни слова. - И не надо, - миролюбиво согласился чиновник. - Вы и так не со мной разговаривали. И он пальцем, измазанным чернилами, ткнул в микрофон, торчащий из письменного прибора в виде подставки для авторучки. Гард вынул сигарету и закурил. Да, кстати: они ни разу его не обыскали! Впрочем, Гард тоже не обыскивал тех, в ком был уверен, что ничего лишнего у них все равно не обнаружишь. Своеобразный шик особо квалифицированных специалистов! Итак, что будет дальше? А пусть они сами думают! Относительная безопасность Гарду так или иначе обеспечена: пока они не выяснят его истинные цели и способ проникновения в зону, никто не посмеет пальцем тронуть комиссара. Пожалуй, на данном этапе это единственный его козырь. Воспользоваться им? Или, по крайней мере, проверить его наличие? Вот взять сейчас и решительно направиться к двери. Стрелять не будут - это точно. Будут бить? Нет, не похоже. Эти двое, что подпирают стенку, такие громилы, что могут одним ударом свалить быка. Они не бьют. Они убивают! Чиновник будет вынужден их остановить. Старик не в счет, а Худой слишком худ. Попробуем! Гард встал, повернулся лицом к двери и спиной к чиновнику, решительным жестом отодвинул старика, отшвырнул Худого, но тут же почувствовал на плече тяжелую руку охранника. - Не трогайте, - спокойно произнес Гард, даже не поворачивая головы. - Это опасно. Я выполняю задание, мне некогда точить с вами лясы. Или немедленно ведите к шефу, или я сам пойду! Ну? - Внимание! - раздался вдруг чей-то голос, грудной и мягкий, принадлежащий то ли мужчине-тенору, то ли женщине-контральто. - Прошу всех сесть! - Голос шел из репродуктора, установленного под потолком в углу комнаты, и все, не исключая Гарда, тут же ему повиновались. - Я попрошу вас, Бент, приготовить господина и доставить его ко мне по форме "четыре-А". - Вас понял, - сказал Эммануил Бент. Он нажал на крохотном пульте какую-то кнопку. Через минуту в стене отворилась потайная дверь, и в комнату вошел человек в белом халате. В руке он держал шприц, наполненный какой-то жидкостью. Не задавая вопросов, он точно определил Гарда и подошел к нему. - Руку, - коротко сказал он комиссару. Гард без колебаний засучил рукав. Последнее, что он запомнил, была короткая боль от укола. 11. ТОРЕАДОР, СМЕЛЕЕ В БОЙ! Таратура вернулся к двум часам дня. Честер отсутствовал. Ключ от его номера, как заметил инспектор, благополучно висел внизу у портье. Чертыхнувшись, Таратура отправился в тир, чтобы как-то убить время, и за полтора часа в полном одиночестве забрал почти все призы, вызвав у владельца восторг, граничащий с инфарктом. Последнюю серию он бил из лучевого ружья, двумя первыми выстрелами подняв на дыбы медведя, а следующими сорока восемью не только не выпустив его из круга, называемого "заколдованным", но и не дав опуститься на передние лапы. - Вообще-то профессионалы у нас не играют, - сказал тучный владелец тира, смахивая со лба пот. - Это равносильно тому, как если бы я был обжорой и спорил с вами,