се равно давался с большим трудом. Опытный Хайям отправил его в путь на рассвете, когда солнце еще не вошло в силу и можно было успеть добраться до места, не рискуя изжариться живьем. Для любого жителя Средней Азии трех-, четырехчасовая прогулка утречком по прохладному песочку была бы сущим развлечением, но изнеженному городским транспортом москвичу это казалось разновидностью смертной казни. Оболенский не помнил, где упал в первый раз, как потерял мешок с лепешками (воду он выдул еще в начале пути)... и, кувыркаясь с очередного бархана, смачно ругался матом. Его лицо и руки мгновенно обгорели на солнце, став красными, словно их долго натирали наждачной бумагой. А обещанный караван спокойненько прошел бы мимо, ибо спешил в Багдад, но Лев умудрился опоздать даже на опаздывающий караван (если так можно выразиться)... Его спасло только то, что замыкающей верблюдице неожиданно приглянулась одинокая колючка, и, пока она ее дожевывала, наш путешественник на пузе съехал вниз с соседнего бархана. Погонщик уже тянул верблюдицу назад, на караванную тропу, как вдруг узрел молодого человека, поймавшего бедное животное за хвост. - Вах, вах... ты что делаешь, разбойник?! Сейчас же отпусти мою бедную Гюльсар, или я отважу тебя кизиловой палкой! Оболенский кое-как поднялся на ноги, но хвост не выпустил. От жажды его горло пересохло, он пытался что-то объяснить, не сумел и в нескольких супервыразительных жестах дал понять азиату, что устал, что хочет пить, что очень торопится в столицу эмирата, что у него плохое настроение и что если погонщик ему не поможет, то... - Ах ты, шайтан бесстыжий! - ахнул хозяин верблюдицы. - Да как ты посмел мне показывать руками такое?! Эй, правоверные!!! Сайд, Идьдар, Абдулла, Бахрам, все сюда, здесь оскорбляют мусульманина! Лев раздраженно застонал, он же не мог предполагать, что самый демократичный язык жестов у разных народов может иметь разное значение. Караванщики сбежались на вопли товарища, как на сигнал боевой трубы. Оболенского мигом окружило человек шесть с палками, плетками, а кое-кто и с кривыми ножами за поясом. Лев уже скромненько выпустил верблюжий хвост, а погонщик все кричал, будто его обозвали плешивым пьяницей, не имеющим рода и не знающим имени отца, да еще и сожительствующим с собственной косоглазой верблюдицей! Все ахали, возмущенно качали головами, цокали языками и уж совсем было взялись проучить бродягу-наглеца, как в дело вмешался сам караван-баши. - Уй! Что галдите, как вороны на скотобойне?! А ну, быстро по своим местам, негодные лентяи! - Потрясая камчой, толстый человек на низкорослой лошадке сразу разрешил все проблемы. Поняв по одежде и манере властного хамства, что перед ним начальство, Оболенский отвесил поясной поклон, присел в реверансе, отдал честь и на всякий случай еще отсалютовал рукой на манер "хайль Гитлер!". - Ты кто такой? - Караван-баши носил имя Га-сан-бея, отличался похотливым нравом, жадностью, подлостью и всеми отрицательными качествами, приличествующими прожженному восточному купцу. Он мигом оценил рост и сложение виновника остановки, прикинул, сколько могут уплатить за такого раба на невольничьем рынке, и, махнув плетью, приказал дать Льву воды. Оболенский тоже был не дурак и умел худо-бедно разбираться в людях, поэтому, одним глотком осушив предложенную пиалу, он тягуче заныл чем-то безумно знакомую мелодию: - А-а-а-я, дорогие граждане пассажиры! Просю прощенья, шо потревожили ваш покой. Мы сами люди не местные, сюда приехали случайно, на вокзале у нас покрали билеты и деньги... А-а-а-я, поможите, кто чем может! - Я спросил, кто ты такой? Отвечай, попрошайка! - Гасан-бей привстал на стременах и угрожающе замахнулся камчой. Если он привык поднимать руку на беззащитных людей, то в этот раз глубоко просчитался. Даже не моргнув глазом, благородный потомок русского дворянства вздернул подбородок и ледяным тоном сообщил: - Я - агент! Специальный шпион ФСБ из тайной службы эмира. Брожу инкогнито по пустыням с секретным заданием и даю отчет в своих действиях должностным лицам званием никак не ниже генерал-майора! Раскосые глаза восточного купца невольно забегали под прокурорским взглядом потрепанного афериста. Караван-баши мало что понял, но уловил общую концепцию: этот тип слишком самоуверен для простого бродяги. Поэтому он широко улыбнулся и приветливо предложил: - Наверное, слишком утомился в пути, раз уже не вижу очевидного. Не давай своему гневу разгореться, о храбрый юноша, пойдем со мной, и ты откроешь мне имя твоих благородных родителей. - Ага, как же, так я тебе все и открыл... - буркнул Лев, но за всадником пошел, справедливо полагая, что влияние этого толстого негодяя он сумеет использовать с выгодой для себя. Ну, в самом крайнем случае просто украдет лошадь и сбежит... Правда, ездить он не умеет, но как именно надо красть лошадей, Оболенский откуда-то знал. Спасибо джинну... Гасан-бей и вправду принял молодого человека под свое покровительство, угостил мягкими лепешками, овечьим сыром и даже пообещал дать вина, как только караван остановится на ночь. Лев царственно-небрежно принимал все знаки внимания, о своем "уголовном происхождении" разумно помалкивал и на неприятности не нарывался. Монеты, данные ему на дорогу дедушкой Хайямом, он так и хранил завязанными в поясе, никому ничего особенно оплачивать не собираясь. Старик немного переувлекся, вбивая в его буйную голову этикет воровской чести. Не знающий разумных пределов, россиянин охотно впадал в крайности и мысленно поклялся себе: впредь ничего не покупать, а только красть, красть и еще раз красть! К тому же караванщики, включая погонщиков и охрану, казались такими наивными, что не обворовать их было бы просто грешно... И, невзирая на предупреждения мудрого Хайяма ибн Омара, Лев твердо решил этой же ночью обокрасть весь караван! Вообще-то первоначально он и сам караван намеревался спереть (в смысле, всех вьючных животных с поклажей, а также личные вещи невинных граждан), но вовремя понял, что сбагрить такой товар в пустыне будет непросто, а дорогу на Багдад он в одиночку не найдет... Путь был долгим. Мерная верблюжья поступь выматывала до тошноты. Дважды Оболенский просто засыпал, уткнувшись носом в пушистый холм верблюжьего горба. Оба раза просыпался оттого, что его страшно кусали какие-то мелкие паразиты, которые разгуливали по кораблям пустыни, как по натертой палубе. Солнце палило нещадно! Если бы не старая добрая тюбетейка, наш москвич давно свалился бы с тепловым ударом. Пыль летела в нос, пески казались нескончаемыми, а Лев начинал все сильнее задумываться над одним очень принципиальным вопросом: если он родился и вырос на Востоке, как и все его предки, так отчего же ему тут так... некомфортно?! Где-то на исходе дня Гасан-бей объявил привал, и Оболенский уже точно знал, за что он не любит свою "малую родину" - за жгучий песок, несусветную жару и блохастых верблюдов! x x x Напилася я пья-а-ной, Не дойду я до до-ому. Песня злостной нарушительницы Шариата. ... Когда Гасан-бей прилюдно предложил Льву провести ночь в его походном шатре, караванщики лишь криво улыбнулись. Древние традиции восточных народов вполне официально позволяли взрослому мужчине возить с собой мальчиков для "согревания постели". И хотя возраст нашего героя давно перешагнул даже за предельные границы юношества, подобное приглашение со стороны купца не выглядело чем-то противоестественным. В самом деле, за еду, питье и охрану следовало платить, а раз молодой человек не предлагает денег, значит, он готов расплатиться иначе. Единственной наивной душой, не ведающей, зачем его пригласили в шатер, был сам Лев Оболенский. Где-то в самых затаенных глубинах его памяти, на уровне тонкого подсознания, отложилась мысль о том, что если тебя зовут в отдельный закуток, намекая на выпивку, - то будет пьянка! Обычная мужская пьянка, на всю ночь, с долгими разговорами о женщинах и политике, короткими тостами, гранеными стаканами, килькой, колбасой и малосольными огурцами. Потом короткий сон, мучительное похмелье, пустые карманы и смутное ощущение полной амнезии... Примерно это и считается в России - "хорошо посидеть". У Гасан-бея были иные планы... - О мой юный друг, давай вместе откупорим кувшин этого старого вина и, воздав хвалу Аллаху, наполним маленькие, китайского фарфора пиалы, дабы сердца наши возвеселились, а уста возрадовались! - Хороший тост, - сразу же согласился Лев, удовлетворенно разглядывая накрытый купцом дорожный дастархан. - Только пить из этих пипеток я не буду - это ж срамотища полнейшая! Неужели нельзя достать нормальную посуду? Караван-баши подумал и освободил двухлитровую миску из-под винограда. - Годится. И себе что-нибудь поприличней возьми. Я ж не забулдыга какой... Будем пить на равных! - Конечно, о мой юный друг!.. Разумеется, о краса моих очей! Как ты захочешь, о немеркнущий светоч моего счастья! - радостно подтвердил Гасан-бей. Будучи сорокалетним мужчиной, опытным в делах такого рода, он наверняка надеялся, что после первой же миски молодой человек опьянеет и сдаст все позиции. Ну что ж... видимо, до этого момента он ни разу не пил с россиянином. В течение первого часа из шатра доносились поэтично-витиеватые славословия и громкий голос Оболенского грозно настаивал на том, что тостуемый пьет до дна! Охрана и караванщики, еще не успевшие уснуть, с легким интересом прислушивались к отдельно долетающим фразам: - Э... не перебивай меня! Так вот, а Петька и говорит Василию Ивановичу... - Вай мэ! Твое дыханье мирр и воздух благовонный! Твой стан - как кипарис, тебе подобных нету... - А вот тебе, браток, лучше дышать в сторону... И насчет стана ты перебрал, но... в целом мне нравится! Давай еще за добрососедские отношения? - Твой взгляд как лик реки, рассвету отворенный! И тело - как луна по красоте и свету! - Гасан, я щас прям краснеть начну... Примерно спустя еще минут сорок из шатра пулей вылетел красный караван-баши. Бочком-бочком, просеменив к сложенным тюкам с товаром, он вытащил еще один кувшин и, честно стараясь держать равновесие, потрюхал назад. Разочарованный вопль Льва разбудил едва ли не пол-лагеря: - Пошли дурака за бутылкой, он одну и принесет! Нет, ну елы-палы... дай сюда, я сам разолью! Теперь уже многим оказалось не до сна. Голос Га-сан-бея звучал все визгливее и односложней, с заметным спотыканием и искажением падежей. Мужественный рык Оболенского, в свою очередь, только наполнялся благородной медью, а тосты, потеряв в размере, поражали лаконизмом и значимостью: - За Аллаха! За его супругу! Как нет супруги?! Тогда за детей! Дети есть, точно тебе говорю... Мы - его дети! За мир во всем мире! Хрен шайтану! Да здравствует товарищ Сухов! За улыбку твою! За Мухаммеда! За... че, все кончилось?! Гасан... это несерьезно! Идем вместе... На этот раз из-под откинутого полога вышел только Лев, счастливого в зюзю купца он почему-то выволок с другой стороны, приподняв тряпичную стену. Потенциальный насильник и неупоимая жертва в обнимку добрались до тюков и, невзирая на осуждающие взгляды истинных мусульман, уволокли с собой сразу три кувшина. Часом позже на ногах был уже весь лагерь! Проснулись даже невозмутимые верблюды. Хотя животные и утомились долгим переходом, но спать, когда пел Оболенский... не смог бы никто! Даже сам Лев ни за что не сумел бы вспомнить, откуда он знает тексты таких популярных на Востоке песен, как "Катюша", "Задремал под ольхой есаул молоденький", "Мальчик хочет в Тамбов" и классическую битловскую "Йесту-дей". Пьяно аккомпанирующего ему на пустом кувшине Гасан-бея это тоже нисколько не волновало... Но самое главное, чуть-чуть подуспокоившись и добив остатки вина, наш нетрезвый герой откровеннейше признался собутыльнику, что он - вор! В ответ на это еле ворочающий языком купец, косея от усердия, шепотом признал, что он - тоже! Всласть похихикав над этим страшно веселым совпадением, оба умника дружно порещили сей же час пойти и всех ограбить... В смысле, обокрасть на фиг весь караван! Благо обнадеженные минутным затишьем люди, как убитые, повалились спать... Воспользовавшись этим приятным обстоятельством, алкоголики на четвереньках кое-как выползли из походного шатра и пошли на "дело". Гасан-бей пьяненько хихикал, потроша дамасским ножом тюки со своим же товаром. Лев нашел где-то большой мешок и пихал в него все, что плохо лежит. Впрочем, и что хорошо лежало, тоже не миновало мешка - порхающие пальцы "искуснейшего вора" виртуозно освобождали спящих от любых материальных ценностей. Особенно Оболенскому понравилось красть тюбетейки. Почему именно их? Попробуйте спросить пьяного - вот втемяшилось, и все! Когда мешок был практически полон, к молодому человеку, пританцовывая, дочикилял караван-баши. Судя по всему, он никогда в жизни не был так счастлив... Аллах действительно запрещает мусульманам лить вино, и правильно делает! Ибо по четыре с лишним литра на брата выдержанного крепленого красного уложат кого угодно, а уж эти двое оторвались от души... Гасан-бей напялил поверх дорогого халата чью-то рваную доху и завязал лицо черной газовой тканью, имитируя мавра. Ему это казалось очень смешным, и Лев вежливо похохотал вместе с главой каравана. После чего, вспомнив, что в шатре еще что-то осталось, он опрометью бросился за вином. Кстати, зря... все кувшины были пусты, и Оболенский, матерно определив несовершенство мира, рухнул, как дуб в грозу, уснув совершенно непробудным сном. Здесь комедия заканчивается и начинается трагедия... А начинается она с того, что хитроумный Гасан-бей, изображающий мавра, тоже поперся в шатер, но по дороге споткнулся о двух погонщиков, и без того подразбуженных грозовыми раскатами Левиного негодования... Узрев с полусонья несуразно одетого незнакомца с рулоном размотанной парчи под мышкой и ножом в руке, караванщики мигом сообразили, что происходит: - Вай дод! Караул!! Грабят!!! Вставайте, правоверные, держите вора-а-а... x x x На хорошем воре - чалма не горит. Профессиональный фокус. Глава бухарского каравана едва не задохнулся от пьяного смеха, глядя, как вокруг него быстренько группируются невыспавшиеся погонщики верблюдов. Ему-то наверняка казалось, что его сразу узнают и разделят веселье, видя, какую смешную шутку отчебучил их благородный господин... Гасан-бей не учел скудного ночью освещения, своего маскарадного костюма и, самое главное, огромного мешка, валявшегося у его ног. Да, да, того самого, в который гражданин Оболенский старательно складывал все, что успел умыкнуть у тех же караванщиков. На голову нарушителя заповедей Аллаха была наброшена драная кошма, а кизиловые и карагачные палки в умелых руках погонщиков споро взялись за работу, выколачивая из кошмы пыль. Ну и попутно вколачивая в "бессовестного вора" уважение к Корану... Бедный Гасан-бей взвыл дурным голосом! Причем, на свою голову, настолько дурным, что народ сразу догадался: в кошме завернут сам шайтан! (Ибо человек так орать не станет, а уж правоверный мусульманин тем более) Поэтому, дружно призвав на помощь Аллаха, погонщики удвоили усилия. Масло в огонь подлило еще и отсутствие караван-баши. Двое пареньков помоложе быстренько сбегали к походному шатру, но внутрь заглядывать не решились, так как доносившийся богатырский храп ясно свидетельствовал о том, что спальное место не пустует. А "шайтаноподобного вора" связали, не вынимая из кошмы, и, посовещавшись, отложили до утра, на справедливый суд уважаемого Гасан-бея. Шум утих, украденное имущество кое-как разобрали, и лагерь быстро впал в короткий и сладкий предрассветный сон. А уж что началось утром, когда стонущий с похмелья Лев выпал из шатра, шумно требуя подать сюда его друга Гасана... Когда он собственноручно развязал кошму с побитым собутыльником и караван-баши клялся святой бородой пророка Мухаммеда, что он всех тут поперезарежет... Когда, после массовой экзекуции теми же кизиловыми палками, погонщики, почесывая задницы, гадали, кто же на самом деле воровал тюбетейки... Об этом можно было бы расписывать долго, но зачем? И без того наше повествование напоминает мне длинную дорогу в пустыне, где усталый взгляд путешественника замечает любую, самую маленькую деталь однообразного пейзажа, а вечера у костра услаждают слух чужеземца дивными сказками Шахерезады... Все хорошо в меру, и описательность тоже, - для нас главное, что вечером того же дня караван Гасан-бея вышел к славному городу Багдаду. Но заночевать пришлось у его стен... По указу эмира городские ворота запирались на закате. Опохмеленный с утра Оболенский, подумав, счел, что это ему только на руку, так как снова страшно хотел хоть что-нибудь украсть. Тащить весь караван не имело смысла, но и не спереть совсем ничего - тоже не радовало душу. Истинный вор не имеет права на лень и праздность, однако прежде стоило запастись полезной информацией. И Лев отправился на поиски активно избегавшего его Гасан-бея... - Что тебе надо, о лукавый искуситель? - А хорошо ведь вчера посидели, Гасанушка... - Вай мэ, думай, что говоришь, а?! Да на мне места живого нет! - Так я и говорю: лучшее лекарство - накатить на грудь по пол-литра и завтра с утречка встанем, как огурчики! Караван-баши долгим взглядом посмотрел в голубые глаза Оболенского, безуспешно пытаясь отыскать там хоть каплю стыда. Ага... как же! Если ему что и удалось разглядеть, так это только наивно-детское удивление, ибо, как говорят в России, "долог день до вечера, если выпить нечего". - Нет больше вина. - Что, совсем нет?! - Совсем! - отрезал купец. - О Аллах всемилостивейший, ты видишь с небес все мои поступки... Подскажи, чем я оправдаюсь перед начальником городской стражи, благородным господином Шехметом? Он велел привезти ему пять кувшинов дорогого шахдизарского вина. Из уважения к его должности и горячему нраву я закупил сразу шесть... - Минуточку, - мгновенно подсчитал Лев, - а мы вчера выпили только пять. Гасан, ты зажмотничал от друга еще один кувшин! - Нет! Не дам! Ни за что не дам! Совсем меня погубить хочешь?! - взвыл караван-баши, и погонщики с охранниками встали на его сторону. Они вообще смотрели на Оболенского с неприязнью... Во-первых, им дорогого вина не довелось попробовать ни глоточка, а во-вторых, белокожему нахалу не досталось и капли того, что с лихвой получил каждый в злополучном караване, - гибких кизиловых палок! Лев помрачнел, но сделал еще одну попытку к примирению: - Тогда, может быть, зафинтилим куда-нибудь к девочкам? Где тут у вас ближайший гарем?.. - Во дворце багдадского эмира... - едва не задохнувшись от ужаса, выдал Гасан-бей, а уже через минуту завопил в полный голос: - Разрази тебя шайтан, о коварнейший из агентов! Ты что, прислан вести среди мусульман крамольные речи и тайно докладывать о тех, кто внимал тебе с радостью?! Истинно правоверный даже помыслить не дерзнет о гареме эмира... - А он большой? - шепотом уточнил молодой человек. - Да как смеешь ты спрашивать о том, куда и весеннему ветру нельзя заглянуть без воли великого Селима ибн Гаруна аль-Рашида?! - охотно завелся караван-баши, а все, кто присутствовал при разговоре, навострили уши и вытянули шеи. - Гарем повелителя нашего - святое место, ибо отдыхают там дочери Востока и Запада, Севера и Юга. Золотоволосые красавицы румийки, с телом розовым, словно нежная плоть раковины. Чернокудрые индианки, натирающие себя благовониями и красящие ступни ног в красный цвет. Желтокожие прелестницы Китая, коим нет равных в искусстве любви и управления энергией "ни". Крутобедрые персидские танцовщицы, чей живот сводит мужчин с ума. Черные нубийки, известные ненасытной страстью, а также тем, что к ним не выйдешь без плетки. Синеглазые славянки, чья верность известна повсеместно, как и умение пить араку. Стройные девушки Аравии, выжженные солнцем до цвета меди, с тугими грудями и множеством браслетов на руках. - Еще! - воодушевленно зааплодировал Оболенский, пока Гасан-бей переводил дух. На этот раз Льва поддержал одобрительными выкриками весь караван. Бедного купца затрясло, он закусил рукав халата и опрометью бросился в свой шатер, дабы не рассказать еще чего лишнего... Поняв, что продолжения не будет, недовольные слушатели разбрелись по своим местам, укладываясь спать. Начинающий вор никуда не пошел, в шатер не звали, куда-то еще - тем более, да и не очень-то хотелось... Лев привалился спиной к теплому боку верблюдицы Гюльсар и, мечтательно глядя на чистейшие звезды Востока, строил деловые планы на завтрашний день. Конечно, надо бы в первую очередь найти башмачника Ахмеда и выяснить у него насчет Ходжи Насреддина. Однако, с другой стороны, после пышных восхвалений достоинств гарема гражданина эмира никого искать уже не хотелось. Оболенский понял, что главной достопримечательностью Багдада является гарем градоначальника. А следовательно, это самое первое, что стоит посетить завтра же. И никак не откладывать в долгий ящик... x x x Глядя на человека, верблюд может только плеваться... "Гринпис". Честно говоря, мне самому интересно, откуда у простого бухарского купца такие сведения... Оболенский впоследствии уверял, будто бы очень многие коммерсанты того времени имели по несколько жен, причем в разных странах. А ведь кроме того были еще наложницы, рабыни и просто "дарительницы удовольствий". Так что о качествах женщин Гасан-бей действительно мог знать немало. Ну а то, что в гареме самого эмира собраны красотки со всех концов света, однозначно не подлежало сомнению! Так считали все, ибо это было признаком богатства и знатности. Думаю, что и сам эмир охотно поддерживал такие слухи... Помечтав примерно до полуночи, Лев взялся за работу. Надо признать, что, будучи по натуре царственным сибаритом, он все-таки умел трудиться и не ленился приложить руки к достижению собственного блага. Еще в пути, выяснив, что за проход в город придется платить страже пошлину, наш герой быстренько прикинул план наиболее экономного проникновения в Багдад. С этой целью он скромно подкатился к костру шестерых охранников. Те, естественно, не спали, а тихо потрошили барашка, дабы скоротать ночь не на голодный желудок. Оболенского они к столу не пригласили, но он нечто подобное и предполагал, а потому, потолкавшись у них на виду, очень громко и несколько раз повторил, что ляжет спать поближе к верблюдам. Никто и не заметил, как, уходя, Лев стащил небольшой кусок сырой бараньей печени. Дальше было совсем просто... Подойдя к стреноженным на ночь животным, Оболенский храбро мазанул трех-четырех печенью по носам и, убедившись, что морды верблюдов запачканы кровью, начал снимать с себя одежду. - Буду я ходить в этом старье, ждите... - бормотал он, стягивая узкий халат. - Вор должен одеваться прилично! В противном случае его и уважать не за что... Думаю, Гасан на меня не очень обидится. К тому же о безвременно усопших страшной смертью от зубов верблюда плохо не думают... Грех! Аллах накажет, как пить дать... Дедушкины монеты Лев на время сунул за щеку, тюбетейку, халат, штаны и тапки живописно разбросал по песку и, выжимая из бараньей печенки последние капли крови, "пометил" ими все "место преступления". После чего, аккуратно заметая следы, в голом виде допрыгал до шатра караван-баши и, порывшись в его тюках, подобрал себе более сносный костюмчик. А уж переодевшись, профессионально закатался в большой мешок с дешевыми женскими шароварами из Китая. Да, как вы, наверное, уже догадались, заветный кувшин он благополучно перетащил с собой... - Мне начинает нравиться это дело! Видимо, гены берут свое... К тому же настоящему профессионалу всегда нужна практика. Держись, Багдад! Я намерен красть со страшной силой! Твое здоровье, эмир... Утро встретило пригревшегося героя дикими воплями всего каравана. Оболенский сонно улыбнулся удовлетворенно причмокивая губами, в то время как бледные азиаты будили друг друга рыданиями и криками... - Вай дод! Вставайте, правоверные, Аллах отвратил от нас свое лицо... И не мешайте мне плакать! - Что случилось, Али? Не рви халат, он у тебя последний... - Верблюды съели мусульманина!!! - Вай мэ! Не может быть?! Ты слышал, Ильнур-джан? Ильну-у-р... - Уй-юй, зачем так сразу сказал? У него же больное сердце... - Но, Саид-ага, разве верблюды кушают правоверных мусульман? - Вах, вах, вах... Сходи сам посмотри! Еще как кушают, даже костей не оставили... Чем мы прогневили Аллаха?! - Зовите Гасан-бея! Все это происки шайтана... У, бессовестные тигры в шкуре мирных животных, зачем вам понадобилось есть того приблудного юношу? Вас что, плохо кормят, да?! Подоспевший караван-баши бросился наводить порядок, привычно размахивая камчой направо-налево. Осмотрев место "съедения" и найденные "улики" (драную одежду Льва со следами коричневых капель), а также видя перемазанные подсохшей кровью флегматичные морды двугорбых преступников, Гасан-бей сам впал в перепуганное неистовство. Если пойдут слухи о том, что в его караване кровожадные верблюды живьем сожрали случайного путника, - торговле конец! Никто и никогда не захочет иметь с ним дела, его ткани перестанут покупать, а люди обратятся в суд эмира, требуя наказать виновных. Но ведь не верблюдов же! А кого? Охранники, виновато разводя руками, подлили масла в огонь, подтверждая, что молодой человек действительно намеревался лечь на ночлег у стреноженных верблюдов. Наверное, из-за боязни укуса скорпиона... Сентиментальные восточные люди били себя в грудь, рвали на груди одежду и посыпали головы пеплом, прося прощения у "бесприютной души усопшего". Оболенскому даже пару раз становилось как-то неудобно лежать в тюке и не присоединиться к общему горю. Хотя вскоре он захотел выйти совсем подругой, более низменной, причине (все-таки вино - это жидкость, а полтора литра, как ни верти...), но приходилось терпеть. Гасан-бей и двое приближенных помощников где плетью, где угрозами, а где и посулами кое-как угомонили зареванный караван. Солнце поднималось над барханами, и ворота Багдада вот-вот должны были открыться перед путешественниками. О произошедшем несчастье решили молчать, верблюдов наскоро отмыть, остатки одежд "бедного юноши" закопать, а потом во всех мечетях неустанно молить Аллаха, чтобы он забрал его душу к себе в рай. А если она и без того в раю (вкушает щербет с зефиром среди сладострастных гурий), то просить всемилостивейшего и всемогущего отпустить каравану этот грех... Ну, в смысле, тот факт, что не уберегли. На Востоке вообще отношение к путнику очень уважительное. Того, кто в пути, всегда накормят, обогреют и не откажут в ночлеге. Говорят, многие мусульманские святые (да что там, порой и сам Мухаммед - великий пророк!) ходят по пыльным дорогам в рубище бродяг и дервишей, проверяя готовность истинных правоверных к соблюдению заповедей Аллаха. Горе тому, кто откажет просящему! Поэтому, как вы понимаете, весь караван Гасан-бея пребывал в поникшем настроении... Едва бледно-розовое солнце окрасило первыми лучами позолоченные полумесяцы на шпилях мечетей, рев длинных сторожевых труб оповестил об открытии ворот славного города Багдада! Принарядившийся караван-баши на отдохнувшей лошадке первым подъехал к суровым и невыспавшимся стражникам, вручая начальнику караула полотняный мешочек с монетами. Хмурый бородач мрачно кивнул, дважды пересчитывая верблюдов, погонщиков и охрану, дабы никто не проскользнул сверх положенной платы. Гасан-бей был обязан препроводить всех в караван-сарай, где неподкупная таможня щепетильно проверит его людей и товары. Эмир Багдада искоренил воровство везде, где мог. А следовательно, карательные органы не дремали, проверяя и перепроверяя всех, у кого могла заваляться лишняя таньга. Какая-то часть изымаемых денег пополняла казну, все прочее расходилось по карманам умелых чиновников, старательно покрывающих друг друга. Но тут уж, как говорится, аллах им судья, нас же интересует совершенно другой герой... который, кстати, только что решил одну свою насущную проблему, удачно найдя применение опустевшему кувшину... x x x Говорящий правду - теряет дружбу. Восточная мудрость. Таможенный осмотр в те времена осуществляла городская стража под началом некоего Шехмета. Судя по всему, он и сам был разбойник не из последних, имел собственные казармы, отряд в сорок душ и творил в Багдаде натуральный рэкет. Однако чем-то глянулся эмиру, и тот благоволил ему, официально позволяя наводить свои порядки. Взамен Шехмет охотно поставлял правосудию всех воров. Или же тех, кого ему было удобно счесть ворами... Короче, лично мне Лев отзывался об этом типе крайне отрицательно. А тогда, в караван-сарае, они встретились в первый раз... Оболенский вылез из тюка с тряпьем абсолютно никем не замеченный, чуть помятый с недосыпу. Кругом суетились люди Шехмета, выделявшиеся зелеными повязками на рукавах. Двое копались в персидских тканях, совсем рядом, и нашему герою не стоило большого труда аккуратно стырить такую же зеленую ленту и для себя. Теперь он был одним из городских стражников... А их непосредственный начальник снисходительно принимал доклад от издерганного Гасан-бея. - Итак, уважаемый, ты утверждаешь, что мое вино выпил бесстыжий черный дэв из пустыни? - Воистину так, о благороднейший господин! Вчерашней ночью, при свете полной луны, когда я, наслаждаясь стихами бессмертного Саади, отдыхал у себя в шатре, странный шум привлек мое внимание. Казалось, в песках пробился ручей и журчит, услаждая слух правоверных. Но стоило мне откинуть полог, как мой взор был помрачен ужасной картиной: весь караван погружен в волшебный сон, а на тюках с товаром сидит черный дэв, уродливей которого не видел свет, и пьет вино! - Прямо из кувшина? - не поднимая глаз, уточнил глава городской стражи. Господин Шехмет, казалось, был целиком погружен в созерцание собственных перстней на левой руке, и занимательный рассказ караван-баши слушал вполуха. Хотя для Льва, например, это повествование казалось очень забавным... - Да, о благополучнейший! - неизвестно чему обрадовался Гасан-бей. - Прямо из горлышка кувшина, даже без пиалы, клянусь аллахом! Я закричал ему: "Не смей! Это прекрасное вино предназначено высокородному господину Шехмету, а не тебе, шакал паршивый!" Но он лишь рассмеялся, ругая твою светлость словами, непроизносимыми языком мусульманина... Как сказал поэт: "Вино - твой друг, пока тверез, а если пьян - то враг! Змеиный яд оно, когда напьешься, как дурак..." - После чего ты конечно же схватил свою дамасскую саблю и бросился наказать злодея? - Воистину ты мудр, ибо читаешь тайное, словно открытую книгу! Да будет известно могучему Шехмету, что я владею изогнутым дамасским ятаганом, подобно соколу, карающему собственным клювом! Я... - Ты не привез ни одного кувшина? - Начальник стражи даже не повысил голоса, но Оболенскому почему-то показалось, что меж лопаток у него пробежал холодок. Видимо, нечто подобное испытал и Гасан-бей, так как он грузно рухнул на колени, моля о пощаде: - Был! Был один кувшин, о сиятельный... Я своими руками отбил его у подлейшего дэва, да пожрут его печень вороны! Но... он... этот... - Дэв? - Кувшин! - В узких глазах караван-баши блеснули первые слезы. - Был кувшин, о благороднейший! Но увы... - Ты потерял его? - Нет, клянусь бородой пророка! Он... он... он сам... пропал! - Мой кувшин с самым дорогим румийским вином украден?! - страшным голосом взревел глава городской стражи, и все вокруг как-то невольно подпрыгнули. Ястребиное лицо Шехмета вдруг стало каменным, брови сошлись в ломаную линию, а ухоженные усы напряглись, как живые. - Так, значит, в твоем караване есть воры! - Нет, нет, нет! Что ты, что ты, проницательнейший! Я готов поручиться за каждого из своих людей... - Ах, так ты еще покрываешь воров! О безволосый хвост двугорбого шайтана... Что ж, клянусь светлым именем нашего эмира, ты недолго будешь испытывать мое терпение! Нервные пальцы начальника стражей сомкнулись на узорчатой рукояти кривого кинжала, и Оболенский, неожиданно для самого себя, шагнул из-за тюков вперед: - Товарищ генерал! Разрешите доложить?! Я тут, таможенным методом, кувшинчик контрабандный надыбал. Без акцизной марки! - Ты кто? - Черный сверлящий взгляд надменно скользнул по вытянувшемуся во фрунт "внуку старого Хайяма". - А... новобранец я, ваше благородие! Весеннего призыва, закончил курс молодого бойца и назначен под ваше командование в отряд особого растаможенного реагирования! - Хм... клянусь муками Исы, я тебя не помню... Но, быть может, ты Сайд, троюродный племянник зятя моей шестой жены Гюргюталь из Алимабада? - Ну... почему бы и нет... - подумав пару секунд, согласился Лев. - Только не троюродный, а единоутробный, и не племянник, а деверь, и не зятя, а тете золовки вашей третьей жены, да сохранит Аллах ее красоту исключительно для вашей светлости!! Комплимент удался. Гасан-бей так и стоял на коленях, нюхая пыль, но начальник городской стражи милостиво махнул рукой - караван прошел осмотр. Оболенский быстренько сбегал к своему бывшему убежищу, доставая из вороха женских шаровар памятный кувшин. Но не успел он поставить его пред ясные очи господина Шехмета, как удача покинула нашего героя. В том смысле, что его подло и низко предали... Униженно кланявшийся Гасан-бей, пятясь задом, столкнулся со Львом и завопил, словно его укусил каракурт: - Шайтан! Сюда, правоверные мусульмане! Вот истинный виновник всех наших несчастий! Ну, естественно, поглазеть на живого шайтана сбежался весь караван-сарай. Бедный Оболенский только рот раскрыл от удивления, как уже был со всех сторон окружен возбужденно галдящими азиатами. - Где шайтан? Кто шайтан? Кого шайтан? - Вот он! Клянусь сиятельной чалмой Мухаммеда, - без устали орал Гасан-бей, закладывая собутыльника с потрохами. - Этого лукавого проходимца мы подобрали в пустыне... Я сотворил ему милость, позволив пойти с нами, и даже предложил ему кров и постель. А он... все свидетели! Он нагло выпил мое вино, жестоко избил меня, украл мои одежды, да еще обманул всех нас, оклеветав моих верблюдов. Этот белокожий сын снежного иблиса не может быть единоутробным деверем тети золовки вашей третьей жены, о сиятельный! - Это правда? - строго спросил грозный Шехмет, и все присутствующие почтительно примолкли. Лев тоже немного помолчал, собираясь с мыслями, потом решительно шагнул к начальнику городской стражи и, аристократично опустившись на одно колено, припал щекой к холеной руке "мудрейшего и проницательнейшего". - Что я вам скажу, православные мусульмане... Оп. миль пардон... - правоверные! Закозлил меня верный друг в тот самый момент, когда я его паршивую задницу, можно сказать, грудью прикрыл. Нехорошо это... Не по-мусульмански, Аллах не обрадуется. Но чтоб лишний раз обстановку не накалять, - я тут всем все прощаю! А в свою очередь попрошу и вас, граждане, во всем покаяться и вернуть дорогому господину Шех-мету его перстенечки. - Какие такие перстенечки? - удивились в толпе. Оболенский встал, подмигнул начальнику стражи и торжественно раскрыл ладонь - на ней блестели четыре массивных кольца, - Но... это же... мое?! - Разбирай, народ, подешевело-о! Миг - и все четыре перстня взлетели вверх, играя драгоценными камнями, а караванщики вперемешку со стражей кинулись их ловить. Нет, не подумайте плохого, никому в голову не взбрело забрать себе хоть один. С великим Шехметом шутки плохи, но нашедший золото господина может рассчитывать на вознаграждение. Гасан-бей грязно ругался, высокородный Шехмет кусал губы, старательные караванщики выложили перед ним все четыре перстня, но Льва Оболенского в общей суматохе и след простыл... - Мои люди быстро отыщут нечестивца, - ровно пообещал начальник городских стражников и неторопливо поманил к себе караван-баши, - а пока налей-ка мне того вина, что не успел выпить этот плут. Да, можешь и себе плеснуть, за компанию... Услужливый купец быстренько раздобыл фарфоровые пиалы... Надо ли расписывать то, что было дальше? x x x Дураки - не кунжут, не рис и не просо. Их не сеют - они сами растут... Из учебника по мелиорации. ... Знаете, что больше всего интриговало меня в этой истории - ежедневные отчеты медицинских сестер. Оболенский пролежал в коме где-то около месяца. Его милая жена Машенька каждый день моталась сначала в Склифосовского, потом в другую престижную больницу, куда его перевезли впоследствии. Я сам в то время разъезжал по творческим командировкам и в Москве останавливался редко, поэтому Машины воспоминания и оказались такими ценными для составления обшей картины повествования. Итак, подолгу беседуя с младшим медицинским персоналом, она выяснила, что неожиданно кожа больного покраснела, как от ожогов, а потом за двое суток приобрела ровный золотисто-коричневый загар. Учитывая, что в столице стояли крещенские морозы, - явление удивительное! Ну не в солярий же его клали эксперимента ради? Загадочные метаморфозы, происходившие с недвижимым телом нашего друга, заставляли задумываться... Я и сейчас ломаю голову над этой загадкой. В конце концов факт переноса человека из одного мира в другой уже не вызывает активных протестов даже в среде ученых. Как, собственно, и факт перехода души в иное тело где-нибудь в запредельном пространстве. Но Лев-то был здесь! Это известно точно. И одновременно там... Что тоже в общем-то подтверждено определенными доказательствами. Как человек начитанный, а потому обладающий долей скептицизма, я мог бы предположить, что он меня разыгрывает. Однако в вольных рассказах Оболенского периодически попадались такие тонкие мелочи, специфические словечки, обороты речи... Ведь это уж никак не выдумаешь. И, опять же, загар! ... Запыхавшийся Лев вытирал пот рукавом дорогого атласного халата, привалившись спиной к стене чьей-то лавки на соседней улице. Оказалось, что не только руки его идеально подготовлены для воровства. В тот миг, когда он высоко подбросил над головой шехметовские перстни, ноги словно включились сами собой, рванув с места на третьей скорости. Вор должен уметь бегать! На любые дистанции, петляя и по прямой, с приличной скоростью, а главное, высоко подпрыгивая. Удирая, Оболенский ухитрился с разбегу перепрыгивать даже мирно лежащих верблюдов, что уже здорово приближено к олимпийским рекордам... - Интересно, а успел начальник стражи отхлебнуть моего "вина" или сначала все-таки принюхался? - вслух рассуждал Лев, краем уха прислушиваясь к яростному вою со стороны караван-сарая. Ревел, подобно оскорбленному слону, несомненно, сам господин Шехмет. Но возвращаться и расспрашивать, по какому поводу, было слишком рискованно... Поэтому наш герой резко вспомнил, где ему следовало быть, и отправился на поиски лавки башмачника Ахмеда. Узкая улица вела его по склону вниз, к базару - самое место для того, чтобы узнать нужный адрес, - но Лев на беду споткнулся и больно ушиб левую пятку. - Яп-понский городовой... Какой кретинистый модельер выдумал эти тапки с загнутыми носами?! - возопил наш герой, прыгая на одной ноге. Из ближайшего проулка раздались голоса и появились два яростно галдящих таджика, тягая за узду разнесчастн