потому что был защищен. И шестеро Спрашивающих во Тьме напрасно тянули ко мне свои щупальца, ибо я знал ответы на их вопросы. Это ты научил меня, как отвечать им, Нингишзида, и я благодарен тебе, но теперь моя мудрость больше твоей. И, миновав Стражей, я прошел по тонкому, как волос Эми, мосту над Бездной Судеб и ни разу не обернулся назад. И демоны, живущие в бездне, напрасно разевали свои жадные пасти, потому что я перешел мост и припал к ногам Эрешкигаль. И я принес ей дары, как ты и учил меня, о Нингишзида. И Эрешкигаль, в память о зле, причиненном ей некогда Нергалом, Повелителем Подземной Страны, дала мне три ключа от трех ворот, за которыми на Черном Троне восседает Нергал. И я открыл врата, и победил тех, кто стережет проход, но в Кровавой Мгле перед троном Нергала был схвачен неведомыми чудовищами и принесен перед лицо Властителя Мертвых и брошен ниц. И услышал я голос, что звал меня из-под земли все эти годы, и голос был страшен и невыразимо печален. И я говорил с ним. -- Говорил с Нергалом? -- ахнул старик. Нирах поднял лицо, и Нингишзида отпрянул в испуге -- не лицо это было, а каменная маска, и казалось, что маска эта сдерживает бушующий под ней адский пламень. Словно не мозг находился за огромным высоким лбом Нираха, а гнездо шевелящихся змей. -- С Нергалом? -- передразнил он. -- Да твой Нергал не больше, чем пыль с сандалий тех, кто спит в глубине мрачной бездны нижнего мира. Ибо после того, как я говорил с Нергалом и не убоялся его, я был пропущен дальше. И я шел по пустынным полям подземной страны, и долог был мой путь. И увидел я Энмешарру, господина всех законов, правящих миром, который в незапамятные времена установил их, а затем отдал младшим богам. И он спит, огромный и бесформенный, как туча, а проснется лишь перед концом времен. И видел я иных, непохожих ни на одно обитающее в нашем мире существо, и говорил с ними. И было открыто мне, о Нингишзида, что три талисмана Итеру есть Чаша, или Сосуд Бессмертия, Камень, вставленный в корону, и Череп, посылающий смерть. И они есть ключи трех миров: Чаша -- верхнего, Камень -- от нашего и Череп -- от страны Мертвых. А еще мне было открыто, что, собранные вместе, талисманы эти могут осуществлять любые желания человека, но в действительности они были созданы для того, чтобы сломать замки и стены узилища, в котором заключена Ночь. Ибо, когда я достиг пределов Дальней Земли, я увидел стену, за которой лежит Обиталище Ночи. Нингишзида сделал знак, отгоняющий демонов. Лицо его посерело. Он все больше убеждался, что не Нирах говорит с ним сейчас, а некто, заключенный в его оболочку. -- Не бойся, старик! -- увидев его трепет, сказал Нирах и рассмеялся. -- Я все тот же ученик, которого ты так часто таскал за уши и бил палкой. Моя человеческая сущность изменилась, но я не утратил память. Больше того, я приобрел то, чем не владеет ни один человек, рожденный под солнцем. Ведь я видел Ночь, Нингишзида, я видел ее со стены в Стране Мертвых! Лицо его вдруг неуловимо переменилось -- уже не каменной маской стало оно, а живым человеческим ликом, замершим в скорбной гримасе. В глазах Нираха Нингишзида заметил смертельную тоску и муку, и это испугало его больше, чем все превращения, произошедшие с учеником до того. -- Ночь, -- почти простонал Нирах. -- Ночь, она прекрасна, она совершенна. Понимаешь, Нингишзида -- она совершенна! В ней есть все, и все в ней начато и закончено, и нет в ней никакого движения. Знаешь ли ты, Нингишзида, как мерзко устроено царство богов света? Есть жизнь, но есть и страна Мертвых, и мы всю жизнь тщимся избегнуть ее врат, помышляя о бессмертии, и тем горше конечное страдание, потому что, кроме Итеру, владеющих Даром Ночи, никто не может остановиться перед последним порогом. А Ночь сама -- бессмертие, ибо в ней нет жизни и нет пределов. Не объяснить словами великолепие Ночи, не описать строгую форму кристаллов, излучающих черный свет... И я узнал, Нингишзида, что некогда Ночь была заперта в самом дальнем и мрачном узилище подземного мира, и вместе с ней были скованы Мертвые Боги, которые есть не более, чем ничтожные слуги ее. И мне было сказано, что тот, кто соберет вместе три талисмана Итеру, откроет двери ее тюрьмы и выпустит Ночь на волю. И даже Мертвые Боги преклонятся перед ним, и он навеки станет Королем Ночи, и будет править бесконечно, потому что в Ночи нет времени. И я поклялся, что соберу талисманы и стану Королем Ночи, и я стоял на стене, а Ночь всколыхнулась в своем Обиталище, и поднялась, и коснулась меня. Он вздрогнул, как будто ожегшись раскаленным железом. И Нингишзида вздрогнул вместе с ним, и смотрел на него, не в силах оторвать взгляд от чудовищных шрамов. -- И я вернулся, и моя дорога была тяжела. И Нергал, Повелитель Мертвых, пропустил меня через свои владения в мир людей, потому что на мне было благословение Ночи. Но он потребовал от меня жертву за то, что я, единственный из смертных, прошел обратным путем. И из Кровавой Мглы у подножия его трона выскочила огромная собака Эбих и перекусила мне ногу так легко, как если бы то была кость болотной птицы. Но я поднял ее над головой и швырнул о землю, и одолел ее. И Эрешкигаль, что не любит Нергала, силой отобравшего у нее скипетр нижнего мира, наложила на мои раны исцеляющий бальзам, и нога срослась, но я остался хром, ибо это есть моя жертва Повелителю Мертвых. А собака Эбих, по решению Мертвых Богов, будет дана мне в услужение, лишь только я завладею Ключом Рассвета. С тем я покинул Дальние Земли и пришел в себя на полу в глухом подземелье зиккурата. Я вернулся из Страны без Возврата, Нингишзида! Я ли не достоин носить имя Короля Ночи? В ужасе смотрел на него Нингишзида. Каждой клеткой своей высушенной жестоким месопотамским солнцем кожи он ощущал рядом с собой присутствие чего-то невыразимо страшного, чуждого и враждебного всему раскинувшемуся вокруг островка огромному миру. Сам служитель черного культа, он увидел тьму, еще более ужасную, чем та, которой он поклонялся всю свою жизнь. Но Нирах не смотрел на него. Он глядел на темный силуэт Храма и повисшую над ним кровавую луну. Потом встал и, бесшумно, как огромная камышовая кошка, устремился обратно в святилище. Нингишзида понял, что произошло непоправимое. Равновесие, тщательно сберегаемое сотни лет, нарушилось. Тьма исторгла из себя чудовищное порождение, грозящее уничтожить мировой порядок. И он, Нингишзида, своими руками подготовил это появление, он, он, ничтожный жрец забытого культа, стал повивальной бабкой, принявшей жуткие роды! Пересохшими от страха губами он забормотал Заклинание. Эти сокровенные слова передавались от учителя к ученику на протяжении поколений, но за тысячелетия, что существовал культ, никто так и не воспользовался ими. Заклинание разрешалось произносить только в минуты наивысшей опасности, ибо то была просьба к Мертвым богам забрать к себе то, что они послали на землю. И просьба такая могла быть произнесена лишь раз. Каждый, кто хотел стать человеком Мертвых Богов, годами тренировался для того, чтобы без запинки повторить сложные формулы в несколько секунд. Нингишзида произнес Заклинание вполголоса, не меняя выражения лица. Со стороны могло показаться, что заинтересованный слушатель повторяет про себя наиболее полюбившиеся ему моменты рассказа, чтобы лучше их запомнить. Но он еще не успел закончить, когда на него упала искаженная огромной луной черная тень Нираха. И Нирах рассмеялся, и ужасен был его смех. Но Нингишзида не дрогнул. Он поднял глаза и спокойно договорил Заклинание, глядя в нечеловеческие глаза того, кто некогда был его учеником. -- Зачем тебе это, старик? -- спокойным монотонным голосом спросил Нирах, внезапно оборвав смех. -- Не в твоих силах бросить вызов Ночи, а Мертвые Боги, которых ты призываешь, не более, как ничтожные слуги Ее. Ты хорошо начал, Нингишзида, но испугался и отступил перед самым важным испытанием. Тебе никогда не войти в царство Ночи, старик, в мое царство! Он поднял руку, и лунный свет заструился по ней, облекая в подобие тонкого сверкающего доспеха. -- Ты учил меня, и ты старался быть добрым ко мне. Я не трону тебя, старик. Но я не оставляю свидетелей. Поэтому данной мне властью я стер сейчас пентаграмму, которую ты хранил в течение многих лет в тайном убежище Храма. Ты уйдешь к Нергалу, старик, но провожатый в Дальние Земли будет у тебя не из худших. -- Эми! -- громовым голосом воскликнул он, и гибкая маленькая фигурка, повинуясь его зову, немедленно возникла из мрака. Нингишзида отпрянул в ужасе. Да, это была Эми, его любимая Эми, но что с ней стало, боги, какое страшное перевоплощение произошло с нежной пятнадцатилетней девочкой! В глазах играли кровавые отблески зависшей над островом луны, мелкие острые зубы жадно блестели за призывно полуоткрытыми губами. Маленькие острые груди напряглись, как в момент наибольшего возбуждения, скрюченные пальцы с длинными красными ногтями беспокойно хватали воздух. Эми медленно приближалась к старику, но что-то все еще мешало ей разорвать последние путы и броситься на него, подобно бешеному волку, мертвой хваткой вцепиться в горло и пить горячую пьянящую кровь... И вновь рассмеялся Нирах. -- Эми! Я отдаю его тебе властью Ночи! Он твой, твой до последней капли крови. В следующее полнолуние собака Эбих покинет Храм, и тогда ты свободна. Свободна навсегда! -- Нет, Эми, -- прошептал старик, но шепот его утонул в хохоте Нираха. Дикий, нечеловеческий крик, как в вате, увяз в мягком сумраке болот. Не обернувшись, Нирах направился к тому месту, где его ждала лодка. Полным честолюбивых планов ступил он на эту землю. Ступил еще человеком. Теперь же это было остро заточенное орудие, направленное в грудь Высших Итеру. --------------------------------------------------------------------- 15. МОСКВА, 1991 год. ПРОКЛЯТИЕ ДИЛЕТАНТАМ ! За триста метров до ворот я съехал с бетонки и поставил "девятку" ДД под огромную разлапистую ель, на всякий случай замаскировав капот ветками. Дверцу запирать я не стал -- возможность угона была невелика, а уносить ноги, возможно, пришлось бы быстро. Отойдя на десять шагов, я обернулся -- тонированные стекла тускловато поблескивали сквозь лапник, но, в общем, если не приглядываться, машина в глаза не бросалась. Я поправил на плече сумку, вышел на бетонку и зашагал к дому. Ворота были, как и следовало ожидать, закрыты, и никакого звонка я на них не обнаружил. Поэтому я после недолгого раздумья постучал по металлу носком ботинка -- звук получился глухой и гулкий, как удар в громадный старый колокол. Ботинки у меня были с секретом -- носки и задники были обиты тонкими полосками стали, обтянутыми сверху кожей, так что с виду они ничем не отличались от обыкновенных. В свое время эти кастеты для ног обошлись мне совсем недешево, но жизнь показала, что это было разумное помещение капитала. Сбоку от ворот приоткрылась калитка. За ней, поставив левую ногу на высокий железный порог, стоял обрюзгший краснолицый мужик с глазами обозлившегося на весь мир алкоголика, держа на коротком толстом поводке приземистого мрачного добермана. Доберман мне совсем не понравился. -- Ну, чего надо? -- спросил мужик после минутного молчания. -- С хозяином поговорить, -- ответил я. Он то ли не расслышал, то ли не понял -- в зависимости от того, какую часть его мозга алкоголь превратил в кладбище нейронов. -- Чего? -- переспросил он, чуть отпуская поводок с доберманом. -- Хозяина позови! -- рявкнул я. Мужик крупно зевнул. -- Погодь маненько, -- сказал он и захлопнул калитку. Загремел засов. Я услышал, как за воротами хлопнула деревянная дверь, и минуту спустя забубнил пропитый голос. Очевидно, между домом и будкой сторожа была телефонная связь. Пока красномордый докладывал о моем визите, я ходил вдоль забора и пытался успокоиться. Это давалось мне с большим трудом, хотя со вчерашней ночи я искал и находил тысячи аргументов в пользу того, что все окончится хорошо. Хромцу нет резона причинять Наташе вред, убеждал я себя, это его единственный козырь в борьбе за Чашу, и он не может допустить, чтобы с ней что-то случилось. Но нечто в глубине сознания наполняло меня ядом отчаянья, рисуя страшные, непередаваемые словами картины. И еще я боялся, что опоздаю, что Валентинова не будет на даче, что он уже отправил Чашу в Берн или еще куда, откуда там звонил ему неизвестный мне Шульц. Загремел металл. Калитка отворилась, и на дорогу вышел Олег. Был он на этот раз не в цивильном, а в точно подогнанной к его спортивной фигуре пятнисто-зеленой камуфлированной форме. Пистолета я при нем не заметил, из чего, однако, еще ничего не следовало. -- Привет, -- сказал он мрачно, и я не без злорадства увидел на его рысьем лице до боли знакомые синие тени в глубоких впадинах под глазами -- видимо, вчера они с Серегой неслабо приняли, отмечая удачную шутку над старым раздолбаем Кимом. -- Какие проблемы? -- Салют, -- отозвался я. -- Мне нужно срочно поговорить с твоим патроном. Насчет вчерашней покупки. Это очень срочно и очень важно. Олег сплюнул -- не пренебрежительно, а так, от избытка слюны во рту. -- Не о чем разговаривать. Он не намерен больше с тобой встречаться. Я ждал этого. И у меня в запасе был хитрый ход -- ход, единственная хитрость которого заключалась в том, что он позволял мне проникнуть за забор. Только туда. Но мне больше ничего и не надо было. -- Передай своему патрону, -- сказал я, -- что я готов вернуть часть денег. -- Вот как? А с какой это радости? -- Обстоятельства изменились, -- хмуро ответил я. -- У меня неприятности, и я хотел кое о чем попросить его... В конце концов, это не твое дело. Но передай ему еще вот что: у меня есть один предмет, который также может его заинтересовать. -- Что за предмет? -- по-прежнему сумрачно спросил рысьеглазый. Я вытащил бумажник и извлек из него поляроидную карточку, на которой была запечaтлена статуэтка ламы, уплаченная мне некогда в виде аванса. Олег недоуменно посмотрел на нее. -- Это инки, -- пояснил я. -- Пятнадцатый век. Золото. Он удивился. Конечно, он мне не поверил, но, во всяком случае, я его заинтриговал. -- Подожди здесь, -- приказал он и исчез за калиткой. Опять приглушенно забубнили голоса. От вчерашней обманчивой открытости дома -- открытости западни -- не осталось и следа. Теперь это была крепость -- ощетинившаяся пушками, выставившая караулы, охраняющая трусливого недоверчивого полководца. -- Пошли, -- бросил Олег, снова отворяя калитку. Я, нагнув голову, шагнул в проем, ожидая удара сбоку по затылку либо какой-нибудь иной гадости в духе господина Валентинова. Ничего, однако, не произошло. Красномордый, поигрывая цепью добермана, сидел на ступеньках своей будки, Олег стоял чуть поодаль, всем своим видом давая понять, что пропускает меня вперед. -- Кстати, -- спросил он, когда мы шли к дому, -- где твоя тачка? -- Заправляется на бензоколонке, -- соврал я. -- Скоро приедет. А что? Он не ответил. Около лестницы, ведущей на крыльцо -- той самой, по которой вчера вечером я спускался под дулом пистолета, -- он тронул меня за рукав, и я остановился. -- Оружие, -- сказал Олег и протянул руку. -- Нету, -- ответил я и улыбнулся, глядя в его сузившиеся рысьи глаза. -- Подними руки, -- скомандовал Олег. Я пожал плечами и поднял руки. С утра парило, и я надел рубашку с коротким рукавом, так что трюк с руками был излишним. Тем не менее Олег тщательно обыскал меня -- с нулевым, естественно, результатом. -- Открой сумку. Я потянул замок молнии. Сумка была доверху набита деньгами. -- Что это? -- Деньги, -- сказал я. -- Что же еще? Пистолет был в сумке, на самом дне, прикрепленный к коже двумя полосками скотча. Но я рассчитывал, что Олег вряд ли потребует от меня вынимать деньги прямо во дворе. -- Хорошо, -- проворчал он, несколько смущенный тем, что я принес все деньги обратно. -- Пошли наверх, только без фокусов. -- Я не Кио, -- буркнул я. Рыба-телескоп по-прежнему плавала за толстым стеклом аквариума, тараща огромные страшные глаза. За разложенным посередине кабинета складным ломберным столиком сидели Валентинов, доцент Шмигайло и гард Сергей. Четвертое, небрежно отодвинутое кресло, пустовало -- в нем, очевидно, совсем недавно сидел Олег. Перед каждым из присутствующих лежали рубашкой вверх игральные карты, а перед доцентом еще и листок бумаги с карандашом, из чего я заключил, что воротилы подпольного бизнеса вкупе со своими цепными псами мирно расписывали пулю. Слава Богу, облегченно подумал я, они все здесь, значит, и Чаша наверняка еще в доме. -- Добрый день, -- сказал я, входя (Олег стоял в двух шагах за моей спиной). -- Прошу меня извинить, но у меня к вам, Константин Юрьевич, весьма срочное и конфиденциальное дело. Валентинов рассеянно посмотрел на меня из-за своих огромных очков. Казалось, он совсем не вникает в то, что я говорю, а просто досадует, что его оторвали от интересной игры. Потом он щелкнул пальцами, и гард тут же вскочил с кресла. Валентинов повел очками в сторону, и Сергей плавно переместился за мое левое плечо. Теперь они оба страховали меня сзади -- Олег справа, Сергей слева. -- Дело конфиденциальное, Константин Юрьевич, -- повторил я. Он боится, подумал я. Он до смерти напуган, он воображает, что я явился отомстить за вчерашнее унижение, тварь, и даже не считает нужным скрывать это. Сволочь, огромная, жирная сволочь. -- Или говорите здесь, Ким, -- равнодушно произнес он, -- здесь, при всех, или выметайтесь вон. -- Хорошо, -- сказал я. -- Только пусть ваши мальчики не дышат мне в затылок, ей-Богу, противно. Огромное плоское лицо исказила недовольная гримаса. Олег отошел и встал у самой двери, перегородив проход. Сергей даже и не подумал шелохнуться. -- Короче, юноша, в чем дело? -- Я пришел, чтобы аннулировать нашу вчерашнюю сделку, -- сказал я. -- Я принес назад деньги и хочу забрать Чашу. Несколько секунд он недоуменно смотрел на меня. Потом расхохотался так, что очки запрыгали на его мясистом бесформенном носу. -- Ну и остряк же вы, молодой человек, -- сварливо заметил Дуремар-Шмигайло, глядя, однако, не на меня, а на колышащийся от хохота Валентинова шаткий ломберный столик. Я проигнорировал его замечание. Гора плоти, наконец, отсмеялась и перестала трястись. Я терпеливо ждал. -- Михаил Львович совершенно верно изволил выразиться -- вы остряк, юноша! -- Валентинов извлек из кармана своего парчового халата давешний огромный платок и оглушительно высморкался. -- Это же надо придумать: являться в приличный дом с такими заявлениями, да еще высказанными в такой наглой форме! Побойтесь Бога, юноша! -- Из этого приличного дома, -- заметил я, -- меня вчера вывели под дулом пистолета, хотя никаких поводов я для подобного обращения не давал. И, если у вас принято так шутить, то я не понимаю вашего удивления. Я, однако, не шучу. Я сделал шаг к ломберному столику (Сергей, как тень, двинулся за мной следом) и высыпал на него содержимое сумки. Пистолет, естественно, остался внутри. -- Здесь все ваши деньги, -- сказал я. -- Можете пересчитать, все упаковки целы. Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что поступать так не принято, однако выхода у меня нет. Я хочу немедленно получить Чашу. Валентинов, наконец, осознал, что я говорю серьезно. Он повернулся ко мне и неторопливым жестом снял очки. У него были непропорционально маленькие для такой туши колючие глазки. -- Вот что, -- медленно произнес он. -- Ты мне надоел, пацан. Мне надоело возиться с тобой и выслушивать твои дурацкие байки. Тебе не нужны деньги -- я тебя упрашивать не собираюсь. Но Чашу ты назад не получишь. А теперь -- убирайся. В комнате повисла оглушительная тишина, и мне показалось, что я услышал, как хрустнули суставы у изготовившегося к драке Олега, по-прежнему подпиравшего дверь в десяти шагах от меня. -- Я не люблю повторять дважды, -- сказал я, -- но, когда имеешь дело с дебилами, приходится быть терпеливым. Без Чаши я не уйду. Если ее нет в доме, позвоните, я подожду. -- Тут я поднял левую руку на уровень груди и, повернув ее тыльной стороной ладони кверху, поглядел на часы. -- Сейчас 12.15. Не позднее четырнадцати ноль-ноль Чаша должна быть у меня. -- Сережа, -- попросил Валентинов, -- помоги гостю выйти... Сережа с облегчением вздохнул и сделал шаг ко мне, намереваясь взять меня сзади за локти. Но я все еще смотрел на часы, и не потому, что меня интересовало, сколько секунд им потребуется, чтобы вышвырнуть меня вон. Я развернулся, чувствуя пружинящую гибкость своего тела, и ударил его ребром ладони по гортани. Удар получился четкий, словно в спортзале. Раздался неприятный чавкающий звук, и гарда отбросило назад. Олег уже летел ко мне через комнату. Я ушел в сторону, избегая фронтального столкновения, и сбоку нанес ему довольно чувствительный удар в печень. Поскольку такие финты были для него, что горох об стену, он не остановился и, разворачиваясь, врезал мне по челюсти. Если бы я не отклонил назад корпус, это был бы нокаут. Я отскочил назад, опрокинув столик. Олег споткнулся об осевшую на пол могучую тушу гарда и на секунду потерял равновесие. Мне этого хватило. Я подпрыгнул и влепил ему удар ногой с разворота в скулу. Вообще говоря, я не очень люблю этот удар. Он слишком киношный, а в реальной жизни существуют более простые и эффективные приемы. Но в данных обстоятельствах мне хотелось произвести впечатление на Валентинова и Дуремара. Олег пролетел три метра до стены с аквариумом и врезался спиной в стекло. Раздался звон, потоком хлынула вода, рыба-телескоп жалко забилась на полу, судорожно хлопая плавниками. Человек в камуфлированной армейской форме лежал посреди всего этого разгрома, не шевелясь, -- похоже, он пребывал в глубокой отключке, что и не удивительно, принимая во внимание секрет моих ботинок. Валентинов, колыхаясь, как огромный кусок желе, бочком-бочком пробирался к письменному столу. Шмигайло вжался в спинку кресла, совершенно отвалив нижнюю челюсть, что делало его похожим на испуганного дауна. Деньги, рассыпавшиеся при падении столика, лежали на полу вперемешку с картами, к ним уже подбирались первые веселые струйки воды из бывшего аквариума. Бардак, одним словом, был жуткий. Я сунул руку в сумку и вытащил пистолет. -- Вернитесь и сядьте в кресло, -- приказал я толстяку. Он остановился и посмотрел на пистолет. На мгновение его блинообразное лицо словно бы собралось в гармошку, и я даже испугался, что он заплачет. Но он не заплакал, а молча вернулся в кресло. -- Очень рекомендую не делать лишних движений, -- сказал я. Я наклонился над хрипевшим гардом. Лицо его уже налилось нездоровой синевой, глаза вываливались из орбит. Я приподнял его голову и несильно ударил основанием ладони сзади по шее. Он поперхнулся и со свистом втянул в себя воздух. Пока он приходил в себя, я связал ему руки его же ремнем. Пистолет при этои пришлось положить на пол, но я был уверен, что парочка в креслах не шевельнется. Так оно и случилось. Потом я проделал ту же процедуру с Олегом, заодно кинув рыбу-телескоп в оставшееся на месте аквариума довольно приличное озерцо. Валентинов и Дуремар молча наблюдали за моими манипуляциями. Наконец я закончил и повернулся к ним. -- Чаша, -- сказал я. -- Нет, -- хрипло отозвался Валентинов. Он тяжело дышал, что со стороны выглядело так, будто вздувается и опадает огромный багрово-парчовый пузырь. -- Это невозможно. Чаши нет в доме. Даже я уже не могу вернуть ее. Вы напрасно затеяли всю эту бойню, юноша... Он волновался и то и дело глотал слова. Все же я здорово их напугал, подумал я мельком. Я обошел их со спины и уселся на краешек письменного стола. -- У меня нет ни времени, ни желания устраивать с вами дискуссии. Я хочу получить Чашу. В качестве компенсации за причиненный вам ущерб я, помимо возвращения полученной вчера от вас суммы, готов предложить вот что... Я вынул из кармашка сумки небольшой сверток и протянул его Валентинову. -- Что это? -- спросил он, опасливо косясь на сверток. -- Разверните, -- посоветовал я. -- Не бойтесь. Он подумал с минуту, затем протянул сверток Дуремару. Доцент, полностью потерявший способность рассуждать, машинально развернул бумагу, и на колени ему выпала золотая фигурка ламы. -- Инки? -- слабым голосом спросил он. -- Да. Не знаю, сколько такая штучка будет стоить на аукционе Сотбис, но наверняка немало. Это я предлагаю в качестве возмещения. Валентинов протянул безобразную руку и схватил фигурку. Поднес ее к глазам, почмокал губами. -- Это хорошая сделка, -- сказал я. -- Соглашайтесь, Константин Юрьевич. Я знаю, что Чаша в доме. Во дворе нет следов протекторов колес, а в то, что за ней прилетали на вертолете, я не верю. Верните Чашу, не заставляйте меня учинять здесь полный разгром... Я задумчиво посмотрел на огромную вазу с павлинами, стоявшую в углу кабинета. -- Красивая вещь, -- похвалил я. -- Не эпоха Мин, разумеется, но определенно старше ста лет. Я прав? Пистолет в моей руке перестал смотреть в безбрежный живот хозяина дома и переместился в направлении вазы. -- Вы должны меня понять, -- продолжал я, -- я оказался в ситуации, когда не останавливаются ни перед чем. Если бы я был уверен, что свою жизнь вы цените дороже этих безделушек, я начал бы с вас. -- Чаши нет в доме, -- упрямо повторил он. -- А вы, конечно, можете сейчас воспользоваться своим временным преимуществом, но за вашу жизнь в этом случае я лично не дал бы и копейки... Чаша крепко зацепила его, подумал я. Он держал ее в руках, он чувствовал пьянящее ощущение всемогущества... Теперь он не отдаст ее даже под угрозой смерти. Я слез со стола, подошел вплотную к огромной туше и рукояткой пистолета ударил Валентинова по лицу. Впечатление было такое, что я ударил по тарелке со студнем. -- Кретин, -- прохрипел он. -- Ты ничего не получишь, щенок... Я быстро обернулся и, протянув руку, выхватил из кресла доцента Шмигайло. Он в ужасе зажмурился, ожидая удара, но я не стал его бить. Я отволок его к письменному столу и бросил поперек, нависнув над его тщедушным тельцем засушенного кузнечика с пистолетом в руке. -- Слушай, ты, -- прошипел я ему в лицо, -- или ты скажешь мне, куда твой толстый друг спрятал Чашу, или я буду гасить о тебя сигареты... Понял, ты, мразь? Он мелко задрожал, ботинки его при этом дробно стучали по столу. -- Я буду тушить их у тебя за ухом, там, где самая чувствительная кожа... И мне не будет тебя жалко, потому что из-за вашего идиотского упрямства и вашей скотской жадности может погибнуть моя девушка... Я не был уверен, смогу ли я проделать то, о чем только что сказал Дуремару. Но Чаша по-прежнему была у них в руках, а Наташа была в руках Хромца. Я взял с письменного стола открытую пачку "Мальборо" и зажигалку, дрожащими пальцами поднес ко рту сигарету и закурил. Шмигайло тонко завизжал. Я медленно отнял руку с сигаретой ото рта и, зафиксировав его трепыхающееся тельце правой рукой, стал медленно подносить уголек сигареты к его лицу. -- Я скажу! -- пискнул полузадушенный Дуремар, завороженно глядя на приближающуюся к нему сигарету. -- Чаша в библиотеке, в сейфе... -- Код! -- рявкнул я, не останавливая руку. Он забился еще сильней, но я держал его крепко. -- Нет никакого кода! Он на ключ его запер, а ключ у него в кармане... Тяжелый предмет рассек воздух в сантиметре от моей головы и со стуком врезался в стену. Валентинов решил пожертвовать ламой. -- Ключ! -- заорал я, прыгая к нему. -- Ключ, скотина! Передо мною тяжело колыхалось блинообразное лицо, и я уже не видел ничего, кроме этого лица, и тряс Валентинова за отвороты его роскошного халата, и выкрикивал какие-то страшные слова. А потом я почувствовал, как горячая потная рука нащупала мою и всунула в нее отрезвляюще-холодный металл ключа. И я понял, что выиграл. -- Встать! -- крикнул я, ткнув дуло пистолета ему в висок. Он поднялся, чуть не опрокинув при этом громадное кресло. Ноги его ходили ходуном, как сейсмоустойчивые небоскребы во время землетрясения. -- И ты тоже! -- приказал я доценту. -- В библиотеку оба, быстро! Они подчинились. Я прошел за ними и усадил в кресла так, чтобы держать обоих в поле зрения. -- Где сейф? -- Вон тот шкафчик под бюстом Нерона, -- пролепетал Дуремар. -- Сука, -- негромко сказал Валентинов. -- Сука ты драная, а не доцент. Я аккуратно снял бюст и приподнял циновку, которой был накрыт шкафчик. Это действительно оказался сейф, даже, скорее, не сейф, а просто бронированный ящик, потому что никакого шифрового замка не было и в помине. Я вставил ключ в скважину и повернул. Где-то под потолком взвыла сирена. -- Тебе хана, парень, -- удовлетворенно произнес Валентинов. -- Через пять минут здесь будет спецгруппа с собаками. Я не ответил -- был занят тем, что вынимал Чашу из сейфа. Когда я клал ее в сумку, она чуть кольнула мне руку, и я хмуро улыбнулся. -- Прощайте, господа, -- сказал я и вышел из библиотеки. Дверь я закрыл на давно запримеченную мной парадную кавалерийскую шашку, висевшую над письменным столом. Конечно, такому исполину, как Валентинов, было не так уж сложно ее сломать, но мне хотелось сделать ему напоследок маленькую гадость. Под оглушительный вой сирены я прошел через кабинет, бегло осмотрев по пути охрану. Олег по-прежнему валялся в глубокой отключке, а Сергей, напротив, уже вполне пришел в себя и яростно дергал руками, пытаясь освободиться. Я быстро ударил его рукояткой пистолета между третьим и четвертым шейными позвонками -- эта нехитрая процедура вырубает человека лучше любого наркоза -- и вышел из комнаты. Сирена выла и стонала по всем углам дома. Я не слишком-то поверил в прибытие спецгруппы с собаками, но этот истошный вой действовал на нервы. Поэтому, увидев у лестницы, ведущей на первый этаж, давешнюю девушку, я инстинктивно отпрянул. -- Что вы делаете? -- спросила она, надвигаясь на меня. Более банальный вопрос ей бы удалось задать, только если бы она поинтересовалась, кто я такой. Я поднял пистолет и навел на нее. -- Родная, у меня мало времени. Поговорим в другой раз. Она удивленно посмотрела на пистолет. -- Чего вы от меня хотите? На этот раз мне удалось рассмотреть ее поподробнее. Она была вполне симпатичной высокой брюнеткой. Лицо ее показалось мне смутно знакомым, но в тот момент я не понял, почему. -- Пошли вниз, -- сказал я. -- Все вопросы -- по дороге. -- Где все? -- спросила она, послушно поворачиваясь и начиная спускаться по узкой лестнице. -- Наверху, -- ответил я коротко. -- С ними все в порядке? -- Почти. -- А... -- Все живы. Мы прошли через коридорчик. Я все время сдерживал себя, чтобы не побежать, сломя голову, к спрятанной в лесу машине. Сирена по-прежнему ревела. -- С Олегом все нормально? -- спросила она, когда мы вошли в гостиную. -- Да, -- автоматически ответил я. -- Побудь пока здесь, пожалуйста, -- я сунул пистолет за пояс и показал ей на одно из кресел. Она пожала плечами и уселась. Я быстро пошел к двери, прикидывая, как лучше разобраться с красномордым и его собакой. Стрелять не хотелось, но и Tiercampf мне после малаховских приключений несколько прискучил. Соображая, где безопасней всего перемахнуть через забор, не приближаясь к воротам, я взялся за ручку двери и вдруг понял, почему лицо девушки, оставшейся за моей спиной, показалось мне знакомым. Она сидела на террасе "Джалтаранга" в компании еще троих девиц, когда мы с Олегом вели переговоры о продаже Чаши. Она его страховала! Я грохнулся на пол за четверть секунды до того, как пуля ее пистолета с тяжелым стуком влепилась в толстую входную дверь. Она сидела в кресле и сжимала в руках здоровенный блестящий "Смит-Вессон". Где она его держала раньше -- ума не приложу. В вестернах героини вытаскивали такие пушки из своих корсетов, но, признаюсь, при беглом осмотре, состоявшемся перед лестницей, я не заметил в ее фигуре особенных излишков. -- Спокойно, родная, -- сказал я, быстро перекатываясь на метр левее. -- Положи свою игрушку на стол, иначе я поцарапаю твою шикарную попку. Если бы она стояла, то чья именно попка имела бы больше шансов пострадать, я бы утверждать не решился. Но она сидела, а я лежал на полу под надежным прикрытием громадного дубового стола. Я услышал, как она с досады сильно швырнула "Смит-Вессон" на столешницу. -- Теперь встань и отойди в угол комнаты, -- приказал я. -- Учти, ты у меня на прицеле. Предоставляя ей известную свободу маневра, я надеялся, что у нее не хватит ума, чтобы сообразить, что я вижу только нижнюю половину ее великолепного тела, а также коварства, чтобы тихонечко взять пистолет со стола. Я увидел, как выпрямились ее длинные ножки, так понравившиеся мне еще в "Джалтаранге", как удаляются от меня изящные черные туфельки, и решил, что пора вставать. Я вскочил, на всякий случай придвинув к себе кресло с высокой спинкой. Она стояла в углу, опустив длинные ресницы на действительно очень красивые глаза. -- Извини, родная, -- я вдруг почувствовал к ней странную симпатию -- тем более странную, что минуту назад она чуть не раскроила мне череп. -- Жизнь -- суровая штука. С этими словами я крутанул барабан "Смит-Вессона" и выщелкнул оттуда все патроны. Может быть, у нее в трусиках были спрятаны еще три запасные обоймы и одна пулеметная лента, но я в этом что-то сомневался. -- Прощай, солнышко, -- сказал я, высыпая патроны в карман. Сирена вдруг замолчала. Я, не теряя времени, выскочил на крыльцо и увидел красномордого с доберманом. Они медленно, как бы раздумывая, а стоит ли это делать, приближались к дому, причем создавалось впечатление, что красномордый идет лишь постольку, поскольку его тащит собака. Я на всякий случай выстрелил в воздух, и, когда они остановились в нерешительности, прыгнул за перила и довольно быстро побежал к ограде. У красномордого оставался выбор: отпустить добермана с цепи, или сделать вид, что я добежал до забора быстрее, чем он сумел разжать руку. По неизвестным мне причинам он выбрал второй вариант. Может быть, он состоял в обществе защиты животных, а возможно, мне наконец-то начало везти... ...Прошло уже шестнадцать часов с того момента, как Хромец похитил Наташу... Пока я ездил выбивать Чашу из лап антикварной мафии, ДД безвылазно сидел у себя дома и ждал звонка. Ожидание его измучило: когда открылась дверь, мне показалось, что он похудел еще килограммов на десять. Нездоровая бледность его лица немного оттенялась темно-фиолетовыми следами моего вчерашнего рукоприкладства, унылые плети рук свисали из чересчур широких рукавов рубашки-сафари. -- Здорово, -- сказал я хрипло, -- дай чего-нибудь выпить, горло пересохло... -- Ты принес? -- спросил ДД, инстинктивно отшатываясь вглубь прихожей -- я ворвался к нему домой чересчур резко. Я кивнул. Он изобразил на лице слабое подобие улыбки и побежал в кухню. Я скинул с плеча сумку и принялся стаскивать изрядно поднадоевшие мне тяжелые ботинки. Мимоходом я задел носком левого ботинка о косточку на правой ноге и скривился от боли. -- Тяжело было? -- участливо спросил ДД, появляясь со стаканом в руке. Я снова кивнул и опрокинул стакан себе в глотку. Это был морс. -- Я просил выпить, -- сказал я хмуро. -- У тебя есть коньяк? -- Кажется, -- пролепетал он. -- А где Чаша? -- Коньяк, -- сказал я. Он исчез. Я посмотрел на себя в полутемное зеркало. Даже при выключенной лампочке было видно, что железные кулаки Олега причинили моей мужественной физиономии немалый ущерб. Как это должно было смотреться при солнечном свете, думать не хотелось. -- Коньяка уже не осталось, -- виновато произнес ДД, протягивая мне полстакана прозрачной жидкости. -- Есть водка. Я повторил трюк со стаканом. ДД снова ошибся -- это была не водка, а спирт, разведенный меньше, чем вполовину -- видимо, то, что осталось от поминок. Я крякнул. -- Где она? -- повторил ДД. Я кивнул на сумку. Он стремительно сложился втрое, с треском рванул молнию и вытащил Чашу. Минуту он смотрел на нее, не поднимаясь с коленей, затем медленно встал. -- Ты вернул ее, -- произнес он торжественно. -- Ты все-таки вернул ее, Ким... -- Хромец не объявлялся? -- спросил я, наконец, о том, о чем хотел крикнуть ему еще с порога, и о чем боялся спрашивать даже сейчас. Он покачал головой. -- Он сказал, что позвонит в четыре. Я посмотрел на часы. Было двадцать минут четвертого. -- Слушай, -- сказал я, -- нам нужно все обсудить. На экспромты времени не будет, мы должны рассчитать ситуацию до секунды. -- Что ты имеешь в виду, Ким? -- испуганно спросил он. -- Где арбалет? -- Что? Он смотрел на меня огромными глазами ребенка, увидевшего в лесу волка. -- Нефритовый Змей, -- терпеливо объяснил я. -- Где он? -- Ты собираешься стрелять в Хромца? -- Нет, хочу убить Горбачева. Я застрелю его, как только он отпустит Наташу. ДД снова покачал головой. -- Это слишком опасно, Ким... Он может заподозрить неладное и... и что-нибудь сделает с Наташей. Я вздохнул. За последние сутки сосуд моего терпения порядком опустел. -- Вот поэтому я и хочу, чтобы мы все продумали заранее. Все должно пройти гладко, без малейшего риска. Он по-прежнему недоверчиво смотрел на меня. -- Мы должны настоять на том, чтобы Грааль был передан из рук в руки -- в обмен на Наташу. Ты скажешь ему, что будешь один. Обмен, скорее всего, состоится где-нибудь в безлюдном месте -- мне просто нужно будет получше замаскироваться. -- Как? -- спросил ДД без особой надежды. Чашу он все еще держал в руках. -- Пошли на кухню, -- сказал я. -- Там и поговорим. Дарий огромной бело-рыжей тенью неслышно вышел из кабинета Романа Сергеевича и, мягко ступая, пошел за нами. -- Ким, -- бормотал ДД, -- я же говорил тебе, он предупреждал, чтобы мы ничего такого не предпринимали... Разве ты не понимаешь... -- Заткнись, -- сказал я. -- И слушай. Ты будешь выполнять все мои приказы. Никакой самодеятельности, никаких рассуждений. Как в армии. Ты -- дилетант. Я -- профессионал. Понятно? Взгляд его мне не понравился. -- Хорошо, -- он пожал худыми плечами. -- Договорились. -- Тащи арбалет, -- сказал я. Пока он ходил за арбалетом, я рассеянно гладил Дария и прикидывал, как и где мне лучше всего спрятаться. Если бы Хромец назвал место встречи заранее, я успел бы там окопаться, но на такой вариант рассчитывать было нечего. Он объявит свои условия в самый последний момент, и решать все придется прямо на месте. Можно было бы, допустим, спрятаться в багажник машины ДД, но я не был уверен, смогу ли я, выскочив из багажника, быстро и точно прицелиться и выстрелить из нового для меня оружия. -- Послушай, -- сказал я, когда ДД вернулся в кухню, -- а твой дед случайно не рассказывал тебе, как бессмертные реагируют на обычное огнестрельное оружие? ДД вздохнул. -- Никак не реагируют. Он ведь пытался убить Хромца в Туве, когда понял, кто он такой... Весь свой "вальтер" в него разрядил... -- Ну? -- спросил я. -- Ну и тот остался жив, ты же сам видел... -- Я не про то... Ты представляешь себе, что происходит с человеком, когда в него попадает пуля? -- Приблизительно, -- ответил ДД. Я усмехнулся. -- Происходит вот что: пуля, выпущенная из пистолета большого калибра -- например, 9,45, как у меня, и с небольшого расстояния, от