Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ночь молодого месяца". М., "Молодая гвардия", 1983
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Главным  достоянием  Танюши  Межуевой,  как,  впрочем,  и  главным   ее
беспокойством, была хлесткая, обжигающая красота лица и тела.
   Неожиданно эффектная среди всей своей неказистой  родни,  имела  Танюша
сильные ноги с тонкой лодыжкой и изящной  ступней,  прекрасно  вылепленные
плечи и твердую вздернутую грудь. Вообще, вся она  была  твердая,  свежая,
как яблоко на морозе, с крепкими ровными зубами в разрезе крупных  детских
губ, с круглым нежным лицом...
   Шестнадцати лет от роду до того привыкла Танюша к назойливым  восторгам
мужчин, что на улице смотрела только под ноги, глаз своих зеленых  и  чуть
раскосых никому не показывая, потому что посмотреть - значило позвать. Шла
с хмурым видом, сутулясь,  хотя  сила  и  юность  так  и  рвались  наружу,
превращая Танину походку в нервный летящий танец.
   Она не понимала  тогда,  насколько  ей  необходимо,  это  силовое  поле
мужского внимания, пока однажды зимой, в отсутствие матери, не вызвали  ее
срочно к отцу, приходившему в себя после тяжелой  хирургической  операции.
Обмотав голову теплым платком, ненакрашенная, с распухшими глазами,  долго
ехала Таня в троллейбусе - и никто на  нее  ни  разу  не  оглянулся.  Было
неуютно и стыдно, как голой.
   Училась она в десятом классе. Отец весной умер,  мать  поставила  перед
Таней ультиматум: или замуж, или зарабатывать деньги. Осознав  свою  силу,
захотела Танюша ехать в Москву - пробиваться  на  киноактерский,  но  мать
сумела застращать ужасами богемной жизни.  Пошла  учиться  на  официантку.
Мать, ревизор городского общепита, нажала какие следует  кнопки,  и  стала
Таня работать в хорошем ресторане при гостинице "Интурист".  Была  сначала
белой  вороной  среди  тертых  ресторанных  баб,  дичилась,   подвергалась
насмешкам - потом привыкла. Стала покрикивать на  посетителей,  навязывать
им самые дорогие  блюда,  пьяненьких  нечувствительно  обсчитывать,  а  со
свадеб да банкетов уносить по полной сумке "остатков".
   Вечером  девятнадцатого  ноября  смешались  в  нехитрой  Таниной   душе
раздражение и радость.  Раздражение  накопилось  потому,  что  вчера  двое
вежливых и хорошо одетых парней сбежали, не уплатив по счету,  -  пришлось
"заложить в план" собственные двенадцать рублей,  -  а  сегодня  с  начала
смены за четыре ее столика валом валил серенький командированный, стыдливо
заказывая селедку иваси с луком, сорокакопеечный шницель и  бутылку  пива.
Радость же принесла в белой картонной коробке буфетчица  Юля.  Воплощенная
мечта: черные английские туфли - перепоночки, высоченный каблук. Таня  как
надела их, так и не захотела снимать, бегала по залу на онемевших ногах  и
нет-нет да любовалась где-нибудь в углу, согнув ступню набок. Только когда
за столиками начали высказываться более чем откровенно  и  весельчак-майор
из пожарной охраны в третий раз погладил ее выше  колена,  подумала  Таня,
что туфли, вероятно, лучше сменить на привычные растоптанные босоножки.
   Эта радость, явная, была прочно связана с другой,  тайной,  радостью  -
сегодняшним приездом Валерия Крохина,  Валерочки,  водителя-дальнобойщика,
двадцатитрехлетнего увальня с белыми ресницами, силача и добряка,  которым
Таня управляла с ловкостью опытного диктатора. Удачно, что туфли появились
именно сегодня: встречая возлюбленную после многодневной разлуки,  Валерий
будет ослеплен красотой Таниных ног и лучше поймет,  каким  сокровищем  он
владеет. А она, дав собой как следует повосхищаться, сошлется на усталость
и к Валерочке не поедет... или поедет, но после долгих уговоров.
   Такими сладкими и беспокойными мыслями была занята Танина голова, когда
вдруг очутился перед ней за столиком коренастый лысеющий мужичок с хриплым
дыханием и большими красными кистями рук. "Местный", - сразу решила  Таня,
углядев его  клетчатый  гэдээровский  пиджак,  каковыми  был  нынче  набит
главный одежный магазин. Но в светлых, невинных глазах мужичка, в том, как
застенчиво он поздоровался, содержалось прямое указание на селедку, пиво и
шницель. Поэтому Танюша,  столь  грубо  возвращенная  к  своим  финансовым
неурядицам, даже не подала меню, а затараторила нудным голосом:
   - На первое - суп харчо, бульон куриный. На второе  -  цыплята  табака,
бастурма, котлеты "интурист", осетрина фри...
   "Вот тебе шницель",  -  разглядывая  майоликовое  блюдо  на  колонке  и
небрежно постукивая карандашом по блокноту, ждала сакраментального вопроса
о холодных закусках, чтобы окончательно добить клиента трехрублевым рыбным
ассорти.
   - И голос у  вас  тоже  красивый,  звучный!  -  мягко  сказал  мужичок,
поднимая глаза, ставшие вдруг  невыносимо  пронзительными.  Совсем  другое
существо глянуло через глазницы из рыхлого и неуклюжего тела  в  клетчатом
пиджаке и сорочке с перекрученным шелковым галстуком.
   Испугалась Таня и ничего не смогла ответить, да и отвечать было поздно,
поскольку  разом  стихли  вопли  оркестра,  оравшего  в   адрес   пожилого
контрабасиста:

   Дя-адя Ваня, хороший и пригожий,
   Дя-адя Ваня, всех юношей моложе...

   И говор людей, пытавшихся  перекричать  оркестр,  и  звон  посуды  тоже
пропали. В свалившейся чудовищной тишине цепко, испытующе глядел  странный
гость, положив руку на пустую тарелку.
   Внезапно поняла Татьяна из этого простого жеста, что мужичок никогда  в
жизни с тарелки не ел. И сразу все начало становиться  понятным,  несмотря
на исчезновение зала и  серовато-белое  сияние,  окружавшее  теперь  Таню,
гостя за столом и сам столик  с  тремя  пустыми  стульями  (двое  ребят  и
девушка, сидевшие до прихода мужичка, как раз пошли танцевать).
   Его глаза потеплели и улыбнулись.
   - Я рад, что вы так сообразительны. Садитесь.
   Таня села. Пол чувствовался под стулом и ногами, но был невидим;  нежно
сиял туман под английскими туфельками.
   - Вы... марсианин, да? - робко спросила Таня, ободренная его улыбкой  -
пожалуй,  слишком  тонкой  и  мудрой  улыбкой  для  забубенной  физиономии
пятидесятилетнего выпивохи-склеротика.
   - Ну-у, у вас даже в газетах пишут,  что  Марс  -  планета  практически
мертвая!
   Тане  стало  неловко   перед   гостем.   Она   поднатужилась   умишком,
переворошила  небогатый  свой  запас  научной  фантастики,  прочитанный  в
основном в шестом классе, и выпалила:
   - А может, вы там в подземных городах живете?
   "Господи, дура же я: на Марсе  -  и  подземные!  А  как  надо  сказать?
Подмарсиан... Подмарсовые? Нет, подпочвенные, что ли!"
   - Нету там никаких городов, - терпеливо  разъяснил  мужичок.  -  И  моя
родина значительно дальше от Земли, чем Марс. Другая звезда, одним словом.
   Разговор получался до жути увлекательный и пока что совсем не страшный;
Таня вообразила, как она теперь прославится по всей Земле, приободрилась и
даже пококетничала, опершись локтем о край стола,  положив  подбородок  на
пальцы и лукаво глядя из-под опущенных ресниц. Любой  земной  мужчина  уже
сообразил бы, что удостоен Танюшиного внимания, и непременно распустил  бы
хвост, но этот только усмехнулся устало и снисходительно,  словно  нелепой
детской выходке.
   Чуткая Таня сразу увяла и спросила почти сердито:
   - А почему же вы пришли ко мне, а не к какому-нибудь там...  академику?
Какая вам от меня польза?
   - Я объясню, - кивнул он, и дурацкая живая  маска  с  узором  лопнувших
сосудиков на  носу  и  щеках  приобрела  вдохновенное  выражение.  -  Есть
просторы и понятия, недоступные никаким вашим академикам, но созданные для
вас. Есть древние культуры, опекающие более молодые цивилизации  -  такие,
как на Земле. Вы не поймете всего сразу, да и не надо.
   В  пасмурной  светящейся  мгле  видела  Таня  за  спиной  гостя  мощное
перемешивание, лепку колоссальных неясных объемов, дым и пену  -  и  опять
все пропадало, расплывалось.
   - Развиваясь в трудных, жестоких условиях, молодые планетные сообщества
редко  порождают  совершенное  живое  существо.  Даже  просто  здоровое  -
физически и духовно.  Преждевременно  стареющие  организмы,  изуродованные
варварским  бытом,  начиненные  зародышами   болезней;   расшатанная   или
недоразвитая  нервная  организация,  косный,  дремлющий   дух,   опутанный
предрассудками...
   На мгновение перед ней сгустились как будто бы  горные  склоны,  плавно
спадающие в огромную долину; блеснула водная гладь.
   - Нам запрещено  самовольное  вмешательство  в  историю  опекаемых,  но
все-таки у старых культур высокие права... Например, мой мир создал Службу
евгеники. Я инспектор этой службы. Моя задача отыскивать наиболее здоровых
и  перспективных  представителей  слаборазвитых  рас   и   предлагать   им
переселение на новые планеты - для реализации тех способностей, которые  в
родных местах остались бы нераскрытыми...
   Теперь уже безусловно оформилась перед Таней - и под ногами ее,  как  с
самолета, - просторная бархатно-зеленая равнина, а на ней величавые изгибы
широкой гладкой реки. Площади ярких гуашевых цветов - синь воды,  желтизна
отмелей, зелень лугов - обрывались у подошвы кудрявых гор, подобных спящим
медведям. Выше громоздилось царство бесчисленных оттенков  цвета:  палитра
крон от нежно-салатного до лилового, красная медь  стволов,  желтые  цветы
над голубой  тенью  ущелий,  голые  обрывы  -  белизна  и  охра  полосами,
фейерверки ручьев.
   - Этот мир мы предназначили для землян.
   - Ой, домики! - воскликнула Таня, невольно  держась  обеими  руками  за
стол и поджимая ноги над пропастью высоты.
   - Да, колония функционирует  уже  свыше  пятисот  лет.  Даже  некоторые
исторические личности, считавшиеся умершими или пропавшими без  вести,  до
сих пор находятся там...
   - Кто же это?
   - Вы не слышали, пожалуй... Кристофер Марло, Эмброз  Бирс,  они  у  вас
мало популярны...
   Видимо, правду  говорила  закадычная  подруга,  буфетчица  Юля,  что  у
Межуевой раз на раз не приходится: то сразу все усекает, а то  доходит  до
нее, как до жирафа.
   - Так это вы меня... туда хотите направить?
   - Сугубо добровольно, -  сразу  оградился  инспектор  и  даже  мясистую
короткопалую ладонь перед собой выставил.
   - А какие же у меня такие способности? Я же не  историческая  личность.
Хотела киноактрисой стать, да ведь это дурь одна, правда?
   - У кого как, - примирительно сказал инспектор. - У  вас  -  завышенная
самооценка, детское  тщеславие.  Но  если  хотите  знать,  почему  вы  нас
интересуете, пожалуйста: вы - одна из самых красивых и здоровых девушек на
Земле. Вы уникальны в смысле  здоровья.  А  что  касается  способностей...
Помимо способности основать род с великолепной  наследственностью,  у  вас
есть иные таланты, которые на Земле, пожалуй, не раскроются. Я бы мог даже
сказать, кем вы станете, но у вас, людей, нет еще такой специальности.
   - А вы что, там жить не можете без этой специальности?
   Профессиональное терпение гостя было безграничным. Неизменным  журчащим
голосом он разъяснил:
   - Не мы, а вы. Вы не сможете быть  по-настоящему  счастливой,  если  не
реализуетесь как творческая личность. Я знаю, о чем вы сейчас думаете,  но
имейте в виду: удачный брак, забота о детях - все это никогда не  заполнит
пустоты. Вы будете мучиться, не понимая отчего, и мучить других.
   Инспектор и Таня за столиком, неподвижно  подвешенные  над  вращающейся
планетой, видели теперь, как великая река, выкатившись  в  горные  ворота,
разветвляется пышной дельтой. Сеть  рукавов  и  протоков  сверкала  медью,
острова вздымались шапками белокурого цветущего леса. Наискось промчалась,
вспугнув колонию розовых птиц, гигантская радужная бабочка.
   После альтруистического разъяснения гостя пришло  Тане  в  голову,  что
дело нечисто. Наверняка инспектором - или пославшими его - движут какие-то
соображения личной  выгоды.  Одна  эта  Танина  мысль  совсем  очеловечила
инспектора, которого девушка так и не научилась воспринимать  отдельно  от
шутовской оболочки. Она осмелела и спросила с издевкой:
   - Значит, из чистого сочувствия нас  переселяете?  Жалко,  чтобы  такие
красивые да талантливые - да вдруг мучились?
   - Да, мы вам сочувствуем. Но Служба евгеники, конечно, преследует  свои
цели. Вы имеете право знать о них.
   "Так я и думала!"
   - Странно. Почему вы не говорите, что я не пойму этих целей?
   - Извольте быть серьезней. Решается вся ваша жизнь.
   - Разве я приглашала вас решать ее?
   Он засмеялся. В глазенках гостя означились веселое  удивление  и  некая
гордость. Так смеялся и смотрел отец, когда Танюша восьми лет от  роду  по
собственной воле выучила  и  отбарабанила,  стоя  на  стуле,  чуть  ли  не
половину "Шильонского узника". И тогда, и теперь особенно стало обидно.
   - Видите ли, мы считаем, что знаем лучше вас самих, _что_ вам нужно для
счастья. А наш интерес вот в в чем. Индивид, выросший морально и физически
здоровым в трудных условиях несовершенной культуры...  с  ее  замусоренной
природой,  нервозным  ритмом  жизни,  низким  еще  процентом   творческого
труда...  такой  индивид  дает  более  ценные  и  стойкие   наследственные
качества,  чем  селекционированный,  искусственно  избавленный   от   всех
недостатков. Например, отборные земляне, попав в оптимальный режим,  дадут
через десяток поколений расу, не  менее  талантливую  и  совершенную,  чем
старые мыслящие виды, развивавшиеся миллионы лет без евгенического отбора.
Я   думаю,   что   в   Галактике   найдется   достойное    место    новому
суперчеловечеству...
   Таня поняла разве что треть сказанного, но чутьем  уловила  главное  и,
решив обижаться по всем правилам, тихо, угрожающе спросила:
   - Значит, на племя выкармливаете? Рабочую скотинку для своей Галактики,
да еще скороспелую?
   - Зачем же огрублять? В _чисто_ практических целях мы создаем популяции
биороботов с любыми заданными свойствами...
   - Да, заданными! А мы, может, еще и сюрпризом каким-нибудь порадуем?
   - Ах, какая вы недоверчивая, - сказал инспектор, но  в  лице  его  и  в
голосе словно что-то погасло. - В конце концов вы-то  будете  счастливы  в
новом мире, вечно молоды, возможно - бессмертны!
   Не только гость угасал: знакомым пасмурным сиянием подернулись  за  его
спиной легкие фиолетовые, подобные тонконогим бокалам и вставшим  на  дыбы
кузнечикам, немыслимой высоты  здания  между  дельтой  и  ярким  бронзовым
морем. Здания, окутанные роями мерцающих машин-бабочек.
   Закадычная подруга Юля говорила, что когда Межуева  срывается  с  цепи,
остальным лучше сразу прятаться под стол.  Нынче  охватила  Татьяну  такая
отчаянная, бессильная, детская злость - ну разодрала бы в клочья рожу  эту
склеротическую, плохо выбритую, с закисшими уголками глаз!
   - Отборные земляне, значит? Породистые? А мать моя, все  силы  на  меня
вымотавшая, на отца, десять лет к  постели  прикованного,  -  она  уже  не
отборная, да? Вы же туда не возьмете  рухлядь  старую,  пускай  себе  одна
остается, без меня, с ума сходит, подыхает, все равно  бесперспективная...
А Валерочка тоже - ну вы же все знаете, вы и про него знаете, - и  у  него
две сестры младших, он их не бросит, даже если вы его захотите взять, а вы
не захотите, потому что он некрасивый и наследственность плохая!
   - Привязанности отбывающих и остающихся можно стереть, - быстро сообщил
инспектор, темнея лицом. Чужой пестрый мир исчез, белесое ничто обняло  со
всех сторон. Гость не сделал ни одного движения,  но  Таня,  боровшаяся  с
первыми слезами,  могла  бы  поклясться,  что  он  невообразимым  способом
посмотрел на некие свои часы. Возможно, внутренние.
   - Я понимаю, стереть - это вам раз плюнуть. Чтобы мы были беспечные, ни
о чем не помнили. А то разнервничаемся, и опять же  гены  испортятся,  или
что там у нас...
   Вытекли-таки слезы, размыли краску, и жгло нестерпимо левый  глаз.  Она
хотела еще много и гневно сказать. Что  вся  Земля  будет  себе  страдать,
проходить жестокую  биографию  самостоятельно,  без  благодетелей,  и  это
просто  бессовестно  со  стороны  "отборных"  беглецов  -  бросать  родную
планету, когда она еще такая  молодая  и  неблагоустроенная.  А  если  мы,
"отборные", действительно можем так много хорошего, то тем более преступно
отнимать у Земли лучших, обессиливать человечество. Тут  уже  сама  Служба
евгеники  неблаговидно  выглядит  -  грабительски.  И  еще:  они  там,   в
Галактике, очень переоценивают мрачность земной жизни,  и  совершенно  зря
напялил инспектор тело забулдыги  как  типичный  человеческий  облик.  Ей,
Тане, только девятнадцать лет, и  хороших  людей  вокруг  ой  как  немало.
Обойдется Межуева без добрых дядей с тридевятой звезды.
   Все это хотела высказать Танюша, но сформулировать не смогла,  и  слезы
остановить было затруднительно: так почему-то стало жаль маму, и  недотепу
Валерочку, и всю Землю, которую  эти  снобы  так  презирают.  Одно  смогла
выдавить, прижав к глазам платок:
   - Извините, мне умыться надо... И в зале, наверное, уже беспокоятся. Мы
столько сидим тут с вами...
   Был грустный, далекий ответ:
   - Нет, не беспокоятся. Время для нас остановлено. Вы вернетесь  обратно
в тот момент времени, когда впервые увидели меня.
   - И опять увижу?
   - Нет, все забудете.
   - Спасибо, я так и хочу.
   - Мы предлагаем  только  один  раз,  Татьяна  Сергеевна.  Больше  я  не
вернусь. Счастье, бессмертие, вечная молодость.
   - Ой, как глаз болит! Я хотела... хотела только посмотреть, какой вы на
самом деле, как у себя дома, но не могу открыть.

   ...Дя-адя Ваня, веселый наш чудак!
   Без дяди Вани мы ни на шаг...

   Один из парней, в форме института  гражданской  авиации,  потащил  свою
девушку танцевать,  та  шутливо  отбивалась.  Их  третий  товарищ,  чем-то
похожий на Валерочку, еще  раньше  отправился  искать  себе  партнершу  за
чужими столами.
   Танюша собирала остатки салатов мясных и заливного языка, поглядывая на
пустой четвертый стул и гадая, кого еще бог пошлет до конца  смены.  Плана
не было и в помине, новенькие туфли натерли ноги, и вообще  она  почему-то
чувствовала себя подавленной, как будто  ее  только  что  оскорбили.  Даже
сердце щемило.

Last-modified: Tue, 19 Sep 2000 16:20:22 GMT
Оцените этот текст: