переросшие в полномасштабную Войну, вскоре выдохлись, и уланы Метрополии получили возможность вздернуть на фонарных столбах перепившихся бунтовщиков; Йозеф впервые завел разговор о частной клинике, где Агнешка будет окружена любовью и заботой профессиональных врачей и медсестер. Вслед за Чумой, Голодом и Войной в Ойкумену пришла Смерть. В апреле стали умирать дети. Симптомы были в точности те же, что и у Агнешки: жар, слабость, иногда - кровавый кашель. Но Агнешка заболела в конце декабря, и то, что она дожила до апреля, все без исключения доктора называли чудом. Дети заболевали и умирали в течение недели. Тысячи родителей в одной только Столице повредились рассудком. Это не было эпидемией; это не было даже инфекционной болезнью. Дети просто умирали. Уличный беспризорник и наследник богатого семейства сгорали в лихорадке за одинаковый срок. Все лекарства и процедуры оказывались бессильными против неумолимой Смерти; в апреле Агнешке было худо, как никогда. Но сейчас стоял май, и Агнешка все еще была жива. Или честнее было бы сказать - все еще умирала? Феликс чувствовал, что вот уже несколько месяцев балансирует на грани безумия. Собственное бессилие доводило его до изнеможения. "Я так больше не могу", - подумал он. Его взгляд упал на богато разукрашенную страницу бестиария. С трудом разбирая средневековую латынь, он попытался перевести одну из напыщенно-витиеватых фраз: что-то об Иисусе Христе, который, как феникс, умер и потом снова воскрес, после чего похвастался, что ему дана власть над жизнью и смертью... "Как все просто, - подумал Феликс. - До чего же все было просто и ясно для того абердинского монаха, который переписывал Плиния и Геродота, сопровождая свой труд восхвалениями в адрес своего небесного патрона. Есть добрый, хотя и слегка юродивый бог, который обладает властью давать и отнимать жизнь. Богу надо молиться, и тогда все будет хорошо. А если будет плохо, то это все равно хорошо. Потому что бог - он добрый. Даже когда злой. Эх, встретить бы этого Иисуса, да поговорить с ним о жизни и смерти..." Феликс с трудом удержался, чтобы не захлопнуть бестиарий. Накипевшая в душе ярость требовала выхода, но он заставил душу сжаться в кулак. Он встал, аккуратно и бесшумно закрыл толстый фолиант, и положил его на столик у кровати. Потом нагнулся и поцеловал горячий и сухой лоб Агнешки. К горлу подкатил комок. Он медленно выпрямился и повернулся. Когда он уже взялся за дверную ручку, в спину ему арбалетным болтом ударил вопрос: - Деда? - Что, внучка? - Я умру? - Нет. - Деда, - укоризненно сказала Агнешка. - Как тебе не стыдно! А еще говорил, что никогда не врешь... 3 С Патриком он столкнулся нос к носу уже на улице, едва выйдя за ворота, и это было... это было как холодный душ; или нет, скорее, как если бы ему плеснули в лицо водой из ведра - окатили с ног до головы ледяной, кристально чистой родниковой водой, смыв то липкое, удушливое, гнусное ощущение собственного малодушия, приведшее его в состояние исступления. "Куда я иду?" - спросил он себя и не нашел ответа. В ушах слегка шумело. - Здравствуйте, Феликс, - сказал Патрик. Его голос с трудом пробился сквозь гул прибоя. "Как в раковине, - подумал Феликс. - Я однажды привез Агнешке большую и красивую раковину из розового перламутра. И мы вместе слушали море. Агнешка никогда не видела моря". - Феликс? Феликс сглотнул. Морской прибой отступил куда-то далеко-далеко, но не пропал совсем, превратившись в ровный монотонный шум на самом пределе восприятия. Феликс попробовал улыбнуться и кивнуть. Улыбка вышла натужной. - Феликс? Вам нехорошо? "Мне? Мне хорошо. Это-то и плохо, что мне хорошо. Мне, старику, чья жизнь уже позади. Мне - хорошо..." - Нет, Патрик. Все в порядке. Я просто задумался. - От слов саднило горло. Язык ворочался с трудом. - Вы плохо выглядите, - озабоченно сказал Патрик. - Правда? Это пройдет. Я не выспался. Вот и... - Вы очень бледный. - Это пройдет, - настойчиво повторил Феликс, разглядывая Патрика. Последний раз они виделись на похоронах Абнера. Голова юноши тогда была еще забинтована, и Феликс запомнил, как дергалось его правое веко при каждом ударе лома о мерзлую землю. Сейчас бинтов уже не было, и Феликсу был виден тонкий белый шрам, пересекающий лоб и правую бровь Патрика. Правый глаз так и остался кривым: внешний уголок века был опущен, словно Патрик все время щурился, и Феликс, осматривая стоящего перед ним полузнакомого парня, то и дело возвращался к этому увечью, не забывая отмечать краешком сознания, что за минувшее время Патрик заметно похудел - черты лица его заострились, и щеки казались впалыми, но это не было признаками болезненного недоедания, напротив, Патрик выглядел возмужавшим и даже окрепшим - худым и жилистым, как молодой леопард. Такое впечатление только усиливалось тем, что присущая ему от природы кошачья гибкость движений теперь обрела некую завершенность в виде расслабленной осанки опытного и ко всему готового бойца и холодного, равнодушно-внимательного взгляда, который из-за вечно прищуренного века казался еще и оценивающим. Патрик выглядел опасным. - Это чепуха, - сказал он, прикоснувшись к окривевшему глазу. - Вижу я нормально, а шрам меня не беспокоит. Женщинам даже нравится. Что-то вроде визитной карточки, - улыбнулся он вдруг так светло и открыто, что Феликсу на мгновение показалось, что перед ним снова стоит тот жизнерадостный русоволосый ирландский мальчик, который больше всего на свете любил подшучивать над дядей и двоюродным братом. Впечатление длилось всего секунду и рассеялось без следа. - Я рад тебя видеть, - сказал Феликс и потрепал Патрика по плечу. - Я очень рад тебя видеть, - повторил он. - Как Агнешка? - Как всегда, - сказал Феликс. - Не будем об этом, хорошо? - Хорошо, - понимающе кивнул Патрик, и они вместе двинулись вниз по улице. - Постой, - вдруг сообразил Феликс. - А ты как здесь очутился? Ты меня искал? Что-то случилось? - Да, я вас искал, и нет, ничего не случилось. Точнее, случилось, но давно. Феликс, я хочу, чтобы встретились с одним человеком. Не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста. Просто поедемте со мной, хорошо? Это не отнимет у вас много времени. Я мог бы сам рассказать, но лучше, если вы услышите все от очевидца. Вы сейчас не очень заняты? - Совсем не занят, - недоуменно сказал Феликс. - Патрик, что это за игра в шпионов? - Это не игра. Вы скоро все сами поймете. Быстрее, вон омнибус! Омнибус пришлось догонять. Было что-то около девяти утра - час пик в самом разгаре: в это время сотни лавочников, достаточно зажиточных, чтобы обитать в Верхнем Городе, и слишком прижимистых, чтобы ездить в пролетках, забивали муниципальные транспорт под завязку, и переполненные омнибусы, доставляющие добропорядочных бюргеров к месту работы на другом берегу реки, даже и не думали останавливаться, чтобы подобрать еще парочку пассажиров. Патрик легко, почти не касаясь земли, догнал неповоротливый омнибус, вскочил на подножку, распихав озлобленно пыхтящих пассажиров, ухватился за ременную петлю и свесился наружу, протянув руку Феликсу. Феликс, с колотящимся сердцем и сладкой, полузабытой мышечной болью в икрах, на бегу протянул руку Патрику и был буквально вдернут в омнибус, мимолетно пожалев, что пробежка оказалась такой короткой. Бег - быстрый, летящий, самозабвенный, с ветром в лицо и острой болью в боку - вот что ему было надо! Бежать куда глаза глядят - вот чего он хотел все это время... - Куда прешь, дедуля?! - гавкнул краснорожий детина в военной униформе. - Не видишь, что места нету? - выразил он мнение всех прочих потных, злых и утрамбованных до свирепости пассажиров, за что моментально схлопотал две увесистые оплеухи от Патрика. - Рот закрой, вояка! - негромко, но внушительно сказал Патрик, после чего он и Феликс смогли почти беспрепятственно пробраться к винтовой лестнице и подняться на крышу омнибуса, где было посвободнее и даже были пустые сидячие места (проезд на втором, открытом этаже омнибуса стоил в два раза дороже). Расплатившись с кондуктором, они заняли сиденья у левого бортика, об который снаружи похлопывал криво подвешенный рекламный щит. Что он призывал покупать, Феликсу видно не было... - Лихо ты его, - сказал он Патрику тоном, в котором при желании можно было различить нотки как одобрения, так и осуждения. - А по-другому нельзя, - пожал плечами Патрик. - Уж поверьте моему опыту. С этим быдлом надо обращаться как... как с быдлом. Иначе - затопчут. - Может, ты и прав, - рассеянно сказал Феликс и украдкой сунул руку за пазуху, поправив пришитую к подкладке петлю, в которой была закреплена дубинка из шкуры носорога. Если бы не лихость Патрика, краснорожему солдафону досталось бы на порядок сильнее. - Погоди, а какому опыту? Ты же мне так и не сказал, где работаешь! - Я не работаю... - поправил Патрик. - Я служу. Знаете, как собачки служат? Вот и я служу. Сторожевым псом. Охраняю одного фабриканта. Личный телохранитель, слыхали про такую должность? Платят недурно, работа не пыльная, и опыта в обращении с быдлом набрался уже по самое не хочу. - На кой ляд фабриканту телохранитель? - Для престижу. Лестно иметь несостоявшегося героя в роли личного холуя. Его я на работу провожаю, сынишку из гимназии забираю, дочуркину невинность оберегаю, ухажеров ее отпугиваю. Ну и супругу его... гм... грех хозяину рога не наставить, верно? - с циничной ухмылкой сказал Патрик. Феликс поперхнулся. - Ну и ну! - сказал он. - Хорошо хоть супругу, а не дочурку! - Да она соплюха еще... - Это у вас что, семейное? От дяди передалось? Бабники, как на подбор! - ляпнул, не подумав, Феликс. Патрик замолчал и стал глядеть, как проплывают за бортом омнибуса огромные кусты сирени в пышных садах Старого Квартала. Запах стоял одуряющий. Высокие каштаны, еще недавно увенчанные белыми пирамидальными свечками, сейчас щедро осыпали тротуары зелеными шипастыми шариками. Кое-где, обманутые погожими и чрезмерно солнечными даже для мая деньками, робко начинали цвести акации. Утреннее, слегка заспанное солнце играючи одолевало ночную свежесть, и уже к полудню зной в Столице сможет потягаться с летним; и если бы не отсутствие галдящей детворы на улицах и тополиного пуха в воздухе, лето можно было бы считать окончательно вступившим в свои права. "За тополями дело не станет, - подумал Феликс, - а вот дети... Говорят, закрыли уже половину гимназий. Какой-то кошмар. Бесконечный кошмарный сон, и я никак не могу проснуться!" - Знаете, а ведь он мне никакой не дядя, - неожиданно сказал Патрик, мазнув по Феликсу своим оценивающим, с прищуром, взглядом. - Да? - Да. Он меня в Дублине подобрал. Я у него кошелек срезал, а он меня обедом накормил. И спросил, не нужен ли мне дядя и брат. Я еще подумал, что он... ну, знаете... а оказалось, что он герой. Я тогда в третий раз попался. Отведи он меня в префектуру - отрубили бы руку. Он для меня... он даже больше, чем отец. Он для меня все. А я его даже папой ни разу не назвал. Феликс взял его за руку и крепко стиснул. - Мы его вытащим, Патрик. Мы его обязательно вытащим. - Да. Обязательно, - по слогам повторил Патрик. Феликс отпустил его и спросил: - Так куда мы все-таки едем? - К Готлибу. - Не рановато? - В самый раз. Она будет ждать нас там. - Она? "Один человек", да? Патрик, ну что за игры! - не выдержал Феликс. - Ты можешь сказать, кто такая она и почему я должен ее слушать? - Помните Марту? - Э-э-э... - напрягся Феликс. - Совершенно не помню, - признался он после короткого раздумья. - Горничная Бальтазара. Новенькая. Вы ее видели в День Героя. Вы тогда к нам приходили, помните? - Такая... с оборочками? - Она самая, - кивнул Патрик. - Она теперь официантка у Готлиба. - Нормальный этап жизненного пути, - улыбнулся Феликс. - Все горничные Бальтазара рано или поздно становились официантками у Готлиба. Потому-то Бальтазар терпеть не мог этот кабак... - Я недавно ее там встретил. И она мне кое-что рассказала. Я хочу, чтобы вы услышали это от нее. Потерпите еще немножко, Феликс. - Ладно, уговорил. Давно я Готлиба не видел... Омнибус выехал на набережную и резво покатил вдоль реки. Навстречу ему проносились легкие ландо и фиакры заступающих на работу извозчиков. От пестрой, в мелкой ряби солнечных бликов реки пованивало гнилью. Омнибус приближался к Цепному мосту, и в посадке головы Патрика внезапно появилась вполне объяснимая скованность, как будто у юноши свело спазмом мускулы шеи. Чтобы отвлечь собеседника от болезненных воспоминаний, Феликс попытался обратить его внимание на ставший притчей во языцех долгострой на том берегу реки: - Как по-твоему, что же они все-таки строят? Над этим вопросом горожане ломали голову начиная с конца февраля. О нем судачили в каждом доме, выдвигая гипотезы и строя предположения одно невероятнее другого: огромный котлован, вырытый на пустыре, образовавшемся после пожара, сгубившего четыре квартала Нижнего Города, тем временем успел смениться не менее огромным и массивным фундаментом, на котором принялись стремительно нарастать стены. К концу мая загадочное строение уже обзавелось скелетом крыши. По форме здание не напоминало ничего из виденного Феликсом ранее, а видел Феликс немало; да и саму форму разглядеть было проблематично из-за деревянной опалубки, колючим наростом облепившей нововозведенные стены. Размеры же строения наводили на мысли об амбаре для скота, увеличенном в раз эдак в десять. - Хтон его знает, - хмуро ответил Патрик, взглянув на щетинистый силуэт стройки, где уже копошились на лесах рабочие. - В три смены работают, - поделился наблюдением Феликс. - Шустро, ничего не скажешь. За пару месяцев такую махину отгрохать... Йозеф как-то попытался разузнать в архивах ратуши, кто все это оплачивает. - Ну и? - заинтересовался Патрик. - "Частный подрядчик, пожелавший сохранить инкогнито". Но согнать сюда каменщиков со всей Метрополии - удовольствие не из дешевых... Какой-то нувориш развлекается, не иначе. Выехав на Цепной мост, омнибус сбросил скорость, пропуская вперед усиленный конный патруль, укомплектованный одним констеблем и двумя уланами. За патрулем, мелко семеня скованными ногами, бежали трое арестантов в ошейниках, пристегнутых к седлам уланов. Внешности арестанты были самой что ни на есть уголовной. - Парадокс, - сказал Патрик. - Чем больше их ловят, тем больше их появляется. Как тараканы. Откуда они только повылазили? - Ты ремонт когда-нибудь делал? - риторически спросил Феликс. В результате сложных и не вполне понятных самому Феликсу ассоциативных цепочек у него родился вопрос, который следовало задавать с максимальной осторожностью, так как он (вопрос) в корне расходился с первоначальным намерением Феликса не будить дурных воспоминаний. - Патрик, - сказал он. - Я знаю, что это тяжело для тебя, но... Ты не мог бы повторить свой рассказ о той... секте, в которую влез Себастьян? Патрик с безразличным видом пожал плечами. - Да нечего мне рассказывать. Я пытался навести справки, выяснить хоть что-нибудь... Если это действительно была секта, то ее больше нет. Впрочем, если хотите, я могу рассказать то, что знаю... С таким явлением, как студенческие братства, или, как их еще называли, корпорации, Патрик и Себастьян впервые столкнулись еще в Мадридском университете. Созданные по образцу масонских лож клубы, именуемые обычно аббревиатурами из греческих букв, на первый взгляд служили только для развлечения скучающих студиозусов, хотя на самом деле преследовали и более отдаленные цели. Становясь членом престижного братства, студент был обязан: участвовать в массовых попойках, временами переходящих в оргии; заниматься мелким и крупным хулиганством для укрепления славы своей корпорации; устраивать разнообразные подлости конкурирующим братствам; носить на клубном пиджаке витиеватую анаграмму; участвовать в напыщенно-таинственных ритуалах и обрядах; распевать гимн и заниматься прочими глупостями - и все это в обмен на призрачную надежду много лет спустя, заняв подобающее место в обществе, узнать во влиятельном начальнике, чье место в обществе было гораздо ближе к солнцу, своего бывшего собрата и напомнить ему о принесенной в молодости клятве всегда помогать корпорантам. Другими словами, играя в тайные общества, студенты занимались весьма дальновидным установлением деловых связей, которые, как известно, стоят намного дороже денег. Само собой разумеется, и Патрик, и Себастьян, еще в детстве определившиеся с выбором профессии, к подобным игрищам своих сокурсников отнеслись со снисходительной усмешкой. Тем удивительнее был тот факт, что когда нечто подобное студенческому братству (впервые на памяти Феликса) появилось в стенах Школы, Себастьян оказался одним из первых и самых активных его членов. Патрик всего однажды, да и то по настоянию кузена, побывал на заседании "кружка молодых героев", после чего, едва не вывихнув от зевоты челюсть, зарекся переступать порог подобных дискуссионных клубов. Себастьян же проводил там дни и ночи, и так увлекся спорами о природе Зла, что даже стал пропускать лекции в Школе, принудив Патрика изворачиваться и врать что-то о болезнях. Все попытки Патрика отговорить Себастьяна от посещения этой "секты" (как сначала в шутку, а потом всерьез называл Патрик постоянно растущие сборища студентов, вовлекших в себя уже не только первокурсников, но и две трети всех студентов Школы) ни к чему не привели, а обратиться за помощью к Бальтазару или хотя бы Феликсу юноше помешала студенческая солидарность и твердое убеждение, что товарищей закладывать нехорошо. Слушая спокойный и даже меланхоличный рассказ Патрика о том, как под носом у преподавателей в стенах Школы и студенческого общежития действовала организация, цели которой, как и лидеры, до сих пор оставались неизвестными, Феликс не мог не проклинать себя за слепоту. Но все его угрызения совести не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывал Патрик... - Я не знаю, за каким дьяволом они вышли тогда на улицы, - говорил Патрик. - Не знаю, какой Хтон дернул их вмешаться в эту бучу. Не знаю, почему уланы, вместо того чтобы укрощать взбесившееся быдло, вместе с этим быдлом ополчились на студентов. Я не знаю, действительно ли Себастьян и другие хотели остановить бунт или только выполняли чей-то приказ. Я не знаю, чей это мог быть приказ и какой подонок все это придумал. Я знаю только две вещи. Первая - не останься я тогда на факультатив Огюстена, вернись я в общагу на час, на полчаса раньше - и все могло быть по-другому. Совсем по-другому. - А вторая? - спросил Феликс. - А вторая... Если я найду того подонка - а я обязательно его найду! - я... - Что - ты? - Я убью его, - очень спокойно сказал Патрик. 4 Феликсу всегда было трудно представить себе человека менее предрасположенного к геройству, нежели добродушный толстяк Готлиб. Даже во внешности его не было ничего героического, а свою первую лекцию в Школе он начал с того, что грузно опустился на шаткий стул, облокотился об жалобно скрипнувший стол, подпер щеку могучим кулаком и мечтательно сказал: - Вот уйду на пенсию и открою кабак... Мечте Готлиба было суждено осуществиться несколько раньше, чем он предполагал. Причиной его преждевременного ухода на пенсию стала встреча Готлиба с бандой озверевших разбойников где-то в Карпатских горах. Результат короткой, но жестокой стычки одного героя с дюжиной грабителей с большой дороги имел как положительные, так и отрицательные стороны; к первым относилось то, что Готлиб остался в живых, а ко вторым - тот прискорбный факт, что того же нельзя было сказать о грабителях. Поначалу, как признавался потом Готлиб, сам факт отнятия дюжины зловонных, обильно пропитанных кровью и чужими слезами и совершенно никчемных жизней не произвел на него особого впечатления. И обличьем своим, и манерами, и даже стайным методом нападения исподтишка разбойники напомнили Готлибу заурядных вервольфов, которые в изобилии водились в его родной Баварии, и поэтому карпатскую стычку Готлиб отнес к разряду обыденных и вполне рутинных событий в биографии героя. Свою ошибку он понял месяц спустя, когда в глупой кабацкой драке, на миг потеряв надо собой контроль, легко и даже как-то небрежно раскроил череп пьяному дебоширу, жаждавшему померяться силой с героем. Этот постыдный эпизод заставил Готлиба насторожиться, но... Но было уже поздно. Где, когда и по какой причине Готлибу снова пришлось убивать, он не рассказывал никогда и никому, вместо этого молча положив на стол Сигизмунда просьбу об отставке. Просьба была удовлетворена, и на прощальной лекции Готлиб сказал: - Запомните: начать убивать - легко. Остановиться - труднее... Напутствовав таким образом подрастающее поколение героев, он купил уютный полуподвальчик в Нижнем Городе, и переоборудовал его согласно своим вкусам и представлениям о том, каким полагается быть настоящему кабаку. Пол в кабаке был усеян соломой, столы и лавки - сколочены из толстых, грубо обструганных досок, а за стойкой бара из стены торчали дубовые рыла огромных, намертво вмурованных в кирпичную кладку бочек. Под потолком на ржавых цепях висели люстры из тележных колес, а воздухе витали винные пары и аромат здорового мужского пота. Над сложенным из нетесаного песчаника камином висела голова тролля; аналогичные трофеи были развешаны и на всех стенах. Это был беспроигрышный ход - оформить кабак в стиле тех дешевых провинциальных таверн, где привыкли коротать свой досуг герои во время командировок. В периоды "творческого застоя", которые в последние годы случались все чаще, герои, изнывая от безделья, шли к Готлибу, чтобы окунуться в до боли знакомую атмосферу придорожного трактира - вот только пиво у Готлиба, в отличие от провинциальных трактиров, всегда было свежее и неразбавленное, а официантки - симпатичные и отзывчивые (из-за пресловутой отзывчивости экс-горняшек Бальтазара Готлиб рвал и метал, не желая превращаться из кабатчика в содержателя борделя, но отказать своему любимому ученику, выбившемуся в драконоубийцы, просто не мог). Феликс редко сюда захаживал, предпочитая заведения более спокойные и - в его понимании - уютные, куда, например, можно было бы без боязни привести Агнешку, и сейчас, переступив вслед за Патриком порог кабака "У Готлиба", он был до глубины души удивлен переменами, произошедшими там со времени его последнего визита. Удивление его носило, впрочем, скорее одобрительный характер. Гнилую солому из кабака вымели ко всем чертям, и надраенные половицы были ослепительно чисты; разливные краны за стойкой сияли, как пуговицы жандарма; сама стойка была заново облицована красным деревом, а круглые высокие табуреты обзавелись кожаными подушками; зубасто-шипасто-чешуйчатые морды со стен исчезли, дабы не портить аппетит посетителям; оный аппетит теперь стал еще одной статьей дохода Готлиба, о чем свидетельствовали звуки и запахи, доносившиеся из кухни, оборудованной в бывшем подсобном помещении - теперь в кабаке "У Готлиба" не только поили, но и кормили, что, собственно говоря, означало превращение кабака "У Готлиба" в одноименную корчму; превращение, по всей видимости, оказалось коммерчески выгодным, так как на стойке горбатился механический арифмометр для подсчета выручки, а в углу примостился дорогой музыкальный автомат; и в завершение всех этих трансмутаций знаменитые, многажды залитые пивом и изрезанные ножами, массивные и несокрушимые столы были кокетливо прикрыты скатерками в крупную красную клетку. На столах стояли вазочки, а в вазочках торчали букетики свежих цветов. Оценив увиденное, Феликс рассудил, что столь разительные нововведения могли быть вызваны только полной сменой клиентуры. После закрытия Школы количество проживающих в Столице героев резко сократилось, и к Готлибу должны были зачастить клерки, цеховики и лавочники, работавшие по соседству. А клиент, как известно, всегда прав... Единственным неизменным элементом клиентуры - или интерьера, тут как посмотреть - оставался Бертольд Черный, герой легендарный и спившийся. Похожий на кобольда сморщенный старичок сидел на своем привычном месте и был уже (или еще) пьян. Причем пьян мертвецки, что, однако, не мешало ему посасывать пиво и бормотать себе под нос что-то рифмованное. Больше в кабаке не было ни души. - Ну и где твоя Марта? - спросил Феликс, усаживаясь за стол. - Сейчас придет... Официантка и в самом деле не заставила себя ждать, но, насколько мог припомнить Феликс, Марта была стройная и рыженькая, а эта симпатяшка оказалась темноволосой и пышнотелой. - Что будем заказывать, мальчики? - Давно меня мальчиком не называли... - усмехнулся Феликс. - Ой! - широко раскрыла глаза брюнетка. - Извините, сударь, привычка! - А где Марта? - Марта сегодня будет не раньше одиннадцати. - Ч-черт... - процедил Патрик. - Тогда принеси мне пива, - сказал Феликс. - Темного, если можно. Ты что будешь? - Эль. И пожрать чего-нибудь горячего! - грубо сказал Патрик. - Кухня откроется только через час, - в тон ему ответила официантка. - Пока могу предложить бутерброд с ветчиной на ржаном хлебе. Или холодные сосиски. - Опять всухомятку... - скривился Патрик. - Ладно, неси! И поживей! - добавил он. - Ну почему все бабы такие необязательные? - спросил он у Феликса. Феликс пожал плечами и подтянул к себе блюдечко с арахисом. - Ты куда-то торопишься? Вот и я нет. Обождем до одиннадцати. Одновременно с заказанным пивом в кабаке появились первые посетители: трое кряжистых цеховиков, очевидно - с ночной смены, привычно оккупировали угловой столик, и сразу после них в кабак ввалились пятеро молодчиков с повязками добровольной дружины. Официантка грохнула на стол кружки с пивом и тарелки с бутербродами и сосисками и поспешила к новым клиентам, но Феликс удержал ее за локоток. - А где Готлиб? - Хозяин в конторе, - сказала брюнетка, легко освобождаясь от захвата и устремляясь навстречу жаждущим пива молодчикам. Дружинники тоже, по всей видимости, только что сменились с ночного патрулирования, но в отличие от цеховиков, не проявляли никаких признаков усталости: гоготали, стучали по столу и громогласно требовали подать "всего и побольше!" - Ишь ты, - задумчиво сказал Феликс, глядя, как ловко управляется официантка с пытающимися облапать ее молодчиками. - В конторе... Ты можешь себе представить Готлиба - и в конторе?! - Могу, - сказал Патрик с набитым ртом. - Я все теперь могу представить. Феликс отхлебнул бархатное пиво и отправил в рот пару маленьких сухариков из черного хлеба, какими было заполнено другое блюдечко. Сухарики оказались солеными, и с пивом пошли просто замечательно. А ведь на столе было еще и третье блюдце, с соленой же соломкой! "Положительно, новый уровень обслуживания у Готлиба достоин всяческих похвал!" - подумал Феликс, смакуя холодное пиво. Официантка тем временем приняла и выполнила заказы дружинников и цеховиков, и мимоходом заменила опустевшую кружку Бертольда на полную. Сделала она это напрасно, так как тем самым привлекла к старику совершенно излишнее внимание со стороны веселых молодцев с повязками на рукавах. Молодцы притихли, окунув носы в пивную пену, а потом принялись с загадочным видом перешептываться и перепихиваться локтями, бросая многозначительные взгляды в сторону вечно пьяного героя. Покончив с сосисками, Патрик исподлобья посмотрел на дружинников и вонзил крепкие зубы в бутерброд с ветчиной. - Расслабься, - сказал ему Феликс. - Мальчики просто никогда не видели живого героя. А Бертольда здесь никто в обиду не даст, как-никак постоянный клиент... - А вы, - сказал Патрик, ковыряя в зубах зубочисткой в форме миниатюрной рапиры, - вы могли бы себе представить... ну, скажем, год назад, что героя придется не давать в обиду каким-то мордоворотам? - Не мог, - честно сказал Феликс. - Но что поделаешь? Времена меняются... - от лицемерной напыщенности этих слов его самого перекосило. А Патрик, так тот вообще скривился до неузнаваемости. - Времена меняются... - повторил он кисло. - Странно они как-то меняются. В странном направлении. Я недавно листал книжонку одного новоявленного оккультиста. Интересную теорию вычитал. Оказывается, кроме нашего мира есть и другие - невидимые сферы, наполненные Злом. Сферы эти соприкасаются с нашим миром. А маги, будто атланты, держали эти самые сферы на своих плечах. Как эти... как же их... громоотводы. - Как что? - Ну знаете - такие железные штыри, которые притягивают молнии. Недавно в газетах писали про опыты с молниями... Ну так вот. Маги принимали на себя все Зло из невидимых сфер, и не выпускали его в наш мир. А герои уничтожили магов и выпустили Хтона на волю. Ничего себе теория, а? Во всем, оказывается, виноваты герои... Феликс допил пиво и задумчиво сказал: - В этом что-то есть... - Да ну? - Оккультист этот, конечно, дурак дураком, но общую тенденцию он уловил. Если Зло действительно приходит в мир извне, то именно герои сдерживали его. Но... Мы затыкали дыры в плотине, иногда - своими телами, и не замечали, что стоим уже по пояс в трясине. Потом напор с той стороны иссяк, а трясина превратилась в зыбучую топь. Вот нас и засосало в эту мерзость... - Мерзость, - повторил Патрик. - Хорошее слово. Меткое. Но мерзость не терпит инородных предметов. Смотрите! Пока Феликс и Патрик искали причины внезапно зародившейся неприязни обывателей к героям, неприязнь сия проявила себя на практике. Молодчики, подхватив кружки с пивом, все вместе пересели за стол Бертольда, окружив согбенного старика с обеих сторон и фамильярно обняв его за плечи. Бертольд обвел новоявленных соседей осоловелым взглядом и вернулся к своему пиву. - А скажи-ка нам, дедушка, как тебя зовут? - начал один из молодчиков, судя по всему - заводила. Старик поставил кружку, вытер трясущейся ладонью рот и сказал сиплым, насквозь испитым голосом: - Бертольд. - Бертольд! - восхитился заводила. - Ну надо же! А поведай нам, уважаемый Бертольд, как твоя фамилия? - Черный. Бертольд по прозванию Черный! - мрачно ответил старик. Его вечно грустные темные глаза под косматыми бровями грозно сверкнули, и заводила, натолкнувшись на этот взгляд, подавился следующим вопросом. Инициативу подхватил один из его соратников по патрулю - тот, к которому Бертольд повернулся затылком. - По прозва-анию, - передразнил он старика. - Мы тебя про фамилию спрашиваем. А? Чего молчишь, старик? - начал заводиться он. - Нет фамилии? Ну конечно, ты же герой, герои фамилий не носят. А скажи нам, герой Бертольд по прозванию Черный, откуда ты родом? Родина у тебя есть, герой? Или тоже нет?! А может, ты просто выродок? Ни родины, ни фамилии у тебя нет... Точно, ребята, он выродок! Дожидаться окончания столь занимательной беседы Феликс и Патрик не стали. Из-за стола они поднялись одновременно. Молодчики встретили их радостными ухмылками. - Ну? - сказал заводила, предвкушая традиционный обмен любезностями вроде "шли бы вы отсюда подобру-поздорову" - "а вы кто такие, чтобы нам указывать?", и так далее по шаблону "мы драться не хотим, но если вы настаиваете..." Но подобные диалоги всегда напоминали Феликсу о петушиных боях, перед началом которых петухи обязательно распускали как следует свои хвосты - а Феликсу никогда не нравились петушиные бои. Заводилу он ударил ногой в челюсть, и этот удар оборвал что-то в нем самом. Что-то очень тонкое и очень туго натянутое - до того туго, что когда оно наконец оборвалось, Феликс почувствовал облегчение. Патрик дрался молча. Бертольд ограничился тем, что ткнул пальцами в глаза молодчику, распространявшемуся о выродках, и молодчик упал на пол и взвыл, а Бертольд принялся выковыривать зубочисткой кровь из-под ногтей. Феликсу пришлось несколько тяжелее, чем он предполагал: заводила оправился от нокаута быстрее, чем следовало, а оставшийся на долю Феликса дружинник стоически перенес удары по печени, в подвздошную кость и в висок, чем вынудил Феликса взяться за дубинку. Заводилу окончательно утихомирил Патрик, споро уложивший на чисто вымытый пол двух своих оппонентов, а Феликс в тщетной попытке не отставать от молодежи подсечкой уронил ударопрочного дружинника мордой в стол, вытянул его гибкой дубинкой по почкам и занес утяжеленное свинцом оружие высоко над головой, чтобы опустить его на коротко стриженный затылок - но удара не получилось: рука словно угодила в капкан. - Совсем озверел? - Хватка и голос у Готлиба остались старые, как у медведя, а вот пузо и лысина увеличились вдвое против прежнего. - Озвереешь тут... - выдохнул Феликс и позволил бесчувственному телу дружинника соскользнуть со стола. Все трое подопечных Патрика, включая заводилу, лежали не шевелясь. У любителя потрепаться о выродках из глаз текла кровь. - Янис! Где тебя черти носят! - заорал Готлиб на явившегося к шапочному разбору вышибалу, в котором Феликс с удивлением узнал раздобревшего сверх всякой меры одного из троих близнецов, учившихся в одной группе с Патриком и Себастьяном. - Позаботься об этих... Кого надо - в больницу, остальных просто вышвырни на улицу. И в темпе! - Здрасьте, Феликс, - вежливо сказал Янис. - Привет, Патрик, - кивнул он, взваливая на плечо первое тело. - Он что, из твоих? - нахмурился Готлиб. - Ага. Янис, а где твои братья? - спросил Феликс, когда вышибала вернулся за вторым грузом. - Домой поехали. А я остался, - прокряхтел Янис, сгибаясь под весом едва не прибитого Феликсом здоровяка. - Вот, работаю тут... - Бездельничаешь ты, а не работаешь! - прикрикнул на него Готлиб. - Пошли, Феликс, он и без нас управится. Ну-ка, покажи свою дубинку... Они втроем вернулись за свой столик и Готлиб распорядился подать еще пива, за счет заведения. - Да, вот это вещь! - одобрительно прищелкнул языком Готлиб, сворачивая гибкую дубинку в бараний рог. - Из сьямбока сделал? - уточнил он, разумея длинный хлыст из слоновьей (или, как в данном случае, носорожьей) шкуры, каким жандармы Йоханнесбурга пользуются вместо дубинок. - Угу, - кивнул Феликс. - Укоротил слегка, ну и грузик вложил. - Соображаешь... - оценил Готлиб, похлопав дубинкой по ладони, и неожиданно попросил: - Подари, а? - Зачем?! - искренне изумился Феликс. - Да Янис этот, дуболом деревенский, каждую неделю деньги на новую палку клянчит. Об кого он их только ломает? А эта гибкая, ее надолго хватит... - Даже так? А я было подумал, что к тебе теперь ходят приличные люди. Скатерки, цветочки... - Днем-то оно да. В обеденный перерыв особенно. А вот под вечер такая шваль набегает... - горестно вздохнул Готлиб. - Приличные люди ко мне раньше ходили. Герои, слыхал про таких? А теперь, видать, брезгуют, вот и тебя я уже сто лет не видел... Короче, - грозно нахмурился он. - Дубинку даришь или нет? - Дарю, конечно, что за вопрос? - пожал плечами Феликс. - Тебе же для дела надо... - Тогда сиди здесь и никуда не уходи. Я скоро вернусь, - сказал Готлиб, извлекая свой объемистый живот из-за стола. Патрик проводил его взглядом, глотнул пива и сказал задумчиво: - Интересную вещь я подметил. Вроде бы герои всю жизнь учатся сдерживаться, не убивать, так? Так почему же, когда их... прорывает, они не могут остановиться? Феликс помрачнел. Неприятный осадок от эпизода с дружинником только начинал ложиться на душу, а слова Патрика его уже взбаламутили. - Понимаешь, Патрик... Если мистер Дарвин прав, и все мы произошли от обезьян, тогда в каждом человеке обязательно живет зверь. Обычные люди делают вид, что никакого зверя внутри нет; подонки так часто выпускают его на волю, что он давно пожрал их самих; а герои своего зверя дрессируют. Дрессированный зверь много опаснее дикого - как волкодав опаснее волка; но если уж волкодав взбесится... - Выходит, исконное, истинное состояние человека - зверь? А мораль и нравственный закон - всего лишь тонкие ниточки, которые заставляют зверя ходить на задних лапах? Тогда подонки, покоряясь зверю, поступают честнее прочих... - Нет, Патрик. Любому человеку можно сломать хребет. Но это еще не повод, чтобы завидовать червякам. По лицу Патрика было заметно, что он бы еще поспорил, но тут вернулся Готлиб. - Вот, - сказал он и неуклюже сунул в руки Феликсу узкий трехгранный стилет. - В твою коллекцию... - Миланский? - не поверил своим глазам Феликс. - Откуда? - Ха! Один сопляк меня подрезать решил. Шпана! - А что, шпана теперь с антиквариатом ходит? - Да он краденым приторговывал. Устроил, понимаешь ли, в моем кабаке перевалочный пункт, гаденыш этакий! - фыркнул Готлиб негодующе. - Да Хтон с ним, с сопляком этим! Вам еще чего-нибудь принести? Вы не стесняйтесь, заведение угощает! - Да нет, спасибо, - покачал головой Феликс. - Мы вообще-то Марту ждем... - Марту? - удивился Готлиб. - От Бальтазара которую? Так она давно пришла! На кухне околачивается... - Тьфу ты! - в сердцах сплюнул Патрик. - А мы тут сидим!.. Марта - все такая же стройная и рыжая - поджидала их в самом темном уголке пустой пока еще кухни. В руках у Марты были два свертка: один, маленький и квадратный, был завернут в вощеную бумагу, а другой - длинный и тяжелый на вид - замотан в грубую мешковину и стянут бечевкой. Марта успела только кивнуть им, а Патрик уже бросился к ней и буквально вырвал из рук длинный сверток. Схватив с кухонного стола огромный хлебный нож, он разрезал бечевку и размотал мешковину. В кухне было темно, и когда Феликс смог рассмотреть предмет, оказавшийся в руках Патрика, у него перехватило дыхание. Это был прямой и длинный палаш толедской стали. Клинок его от гарды и до самого острия покрывала короста черной, заскорузлой крови. - Расскажи ему все, - хрипло потребовал Патрик. 5 В то утро никто из них не вышел из дома. Никто, даже доктор. Собственно, доктору пришлось хуже других: имея на руках трех пациентов разной степени тяжести, он буквально разрывался между комнатой Агнешки, которой после кровопускания стало настолько худо, что Феликс пинками погнал доктора наверх делать переливание, столовой, где Патрик, умудрившись в бреду свалиться с кушетки, рассадил едва закрывшийся шрам, да так неудачно, что срочно потребовалось наложить швы, и кухней, куда умчался, едва очухавшись, Огюстен и тут же начал плаксиво выпрашивать у Тельмы лед, а завладев живительным пузырем, принялся театрально стонать, вертеться перед зеркалом, рассматривая наливающийся желтизной синяк, и громогласно страдать, не столько, впрочем, от боли телесной, сколько от боли душевной, а точнее, той ее разновидности, что в специальной литературе именуется классическим комплексом Кассандры. При деле оказались все: Йозеф, как ближайший родственник Агнешки мужского пола, чья кровь к тому же не была разбавлена алкоголем в последние восемь часов, вызвался на роль донора; Ильза истерично колола лед на кухне; Тельма обихаживала капризничающего Огюстена; Освальд привычно, как когда-то Феликсу, менял повязку Патрику; а сам Феликс... Феликс пребывал в прострации. Его душевных сил едва хватало на то, чтобы завидовать окружающим его людям. Все они что-то делали; все они были заняты; все они к чему-то стремились. Феликс скользил по течению. Зависть вскоре осталась позади, равно как и все прочие эмоции и переживания, уступив место пустоте и усталости. Обычной блеклой усталости. Его клонило ко сну. Странная летаргия накатила на него, и даже когда Йозеф, белый как стена, решил все-таки отправиться после обеда в ратушу, Феликс смог только вяло подумать о том, что надо пойти с ним, надо попробовать разыскать, остановить, сделать что-нибудь... Но он знал, что опоздал. Он так ни