аких поступков, Феликс уточнил: - Эта Авеста, как я понимаю, тоже дело рук Зороастра? - Ну конечно же! - подтвердил Сигизмунд и неожиданно спросил: - А был ли Зороастр магом? Не успел Феликс даже толком растеряться, как Сигизмунд сам ответил на свой вопрос: - Почти наверняка! Как были магами Моисей, Иисус, Магомет, Гаутама и прочие коллеги Зороастра... Все-таки эрудиция у Сигизмунда была потрясающая: без запинки перечисляя пророков, апостолов, святых и прочих подвижников всех мировых религий и анализируя природу их чудотворной силы, он ни разу не сбился и не приписал чудеса одного святого - другому. А даже если бы он и ошибся, Феликс вряд ли смог бы его на этом поймать, и потому он решил смело пропустить мимо ушей доказательства существования единого бога, предъявленные его самозванными пророками за все время существования монотеизма. Впрочем, Сигизмунду тоже вскоре наскучило пересказывать древние легенды, и он, обрисовав в деталях мрачную до паранойи картину становления мировых религий как заговора хитроумных магов ("ибо что есть молитва, если не акт добровольной отдачи самых сокровенных желаний богу и служителям его?"), снова вернулся к Хтону. - Роль дьявола в космогонии этически-назидательных религий умалялась по мере того, как возрастала роль бога-наставника - а она не могла не возрастать! Сама идея всевышнего и всемогущего авторитета, перед которым равны и король, и последний нищий, оказалась столь удобным политическим инструментом, что даже вольнодумцы вроде Вольтера утверждали, что, дескать, если бы бога не было, его следовало бы выдумать. Дьявол же в своем истинном обличье в эту схему вписывался плохо, и его постепенно низвели до уровня падшего ангела и невольного приспешника бога, действующего с ним заодно. Маги, обязанные своей силой Хтону, начали было полагать, что при помощи религии им удалось обхитрить своего благодетеля и задвинуть его на второй план... Лекция Сигизмунда, как и предсказывал Феликс, затянулась надолго: солнце уже успело покатиться к закату и брызнуть лучами в окна библиотеки, обращенные на запад. Феликс прищурился и приставил ладонь к виску, а Сигизмунд, напротив, обратил лицо к заходящему солнцу и закинул руки за голову, почесывая ножиком спину и нежась в теплых лучах. - Но обхитрить дьявола пока не удавалось никому, - сказал он, довольно жмурясь и смахивая из-за этого на старого и тощего кота, который греет на солнышке старые шрамы. - Не стали исключением и маги. Ведь они, стоявшие у истоков этических религий, самим своим существованием противоречили их основному постулату: перед богом все равны. Маги не были равны с людьми перед богом, и не желали быть равны между собой. Раскол магов и церкви стал первым шагом к падению последней. И дело было вовсе не в том, что без магов существование божества утратило всю свою чудотворную доказательность - к тому времени в бога верило такое множество людей, что ни в каких доказательствах уже не было нужды! Нет, причина угасания религий лежала в ином: с распадом королевств бог утратил монополию на всемогущество. Каждый маг в своем феоде мог с полным основанием объявить себя богом - некоторые, кстати говоря, так и поступали, - и показать людям на деле, а не на словах, что такое истинное всемогущество! И если для феодов последствия порабощения были катастрофичны, то Метрополия из поступков магов смогла сделать вывод: бог, если он и есть, совсем не такой, каким мы его себе представляли. Настолько не такой, что лучше бы его и не было... Воздух в библиотеке прогрелся, и Феликсу, вспотевшему в своем замшевом пиджаке, стало трудно сосредоточиться на словах Сигизмунда. Вместо того, чтобы слушать, он принялся рассеянно скользить глазами по сторонам, пока, наконец, не обратил внимание на крошечную дырочку на рукаве кофты Сигизмунда, точно на локте. И тут он вдруг очень четко осознал и представил себе, как нелепо, смехотворно, бессмысленно это должно выглядеть со стороны: два старых и бедно одетых человека сидят среди книжных завалов в огромном и совершенно пустом здании - и рассуждают о боге и дьяволе... "Мы сошли с ума, - подумал он со страхом. - Мы просто выжившие из ума старики. Мы забыли вовремя умереть..." - ...и как изыскания мистера Дарвина отменили роль бога-творца, - продолжал увлеченно вещать Сигизмунд, - так и построения мсье Канта упразднили роль бога-наставника. Вера в бога уступила место вере в человека; искать наставника и учителя отныне следовало внутри себя; люди, осознав, что слеплены они не из глины, перестали нуждаться во всевышнем гончаре... - Сигизмунд, - не выдержал Феликс, - вам никогда не говорили, что вы - закоренелый идеалист? - А что в этом плохого? - невозмутимо спросил Сигизмунд. - Ну... ничего, наверное... - пожал плечами Феликс. - Просто не все такие же... э... - Идиоты? - подсказал Сигизмунд, и Феликс смутился. - Я хотел сказать - альтруисты... - начал он, но Сигизмунд его перебил: - Нет-нет, все верно. Идеалистов всегда называли идиотами. И со стороны прагматиков это вполне логично: люди, чьи ценности недоступны не только твоему кошельку, но даже твоему пониманию, похожи именно на идиотов. Только так прагматик может смириться с существованием романтиков, альтруистов и прочих идеалистов - ощущая свое ложное превосходство над ними. Но будет о прагматиках: они неинтересны для анализа, как и всякие другие примитивные существа. Гораздо важнее вопрос, каким образом идеалист, верящий в человека и нравственный закон, может сохранить свою веру, когда прагматики ежесекундно ее опровергают своими порой чудовищными, не говоря уже - безнравственными, поступками? Это в бога было легко верить, потому что его никто не видел - а как увидели, так сразу и верить перестали! А как верить в человека? Не абстрактного Человека, а вполне конкретного подонка, ради которого герой должен быть готов умереть также решительно, как и ради невинного ребенка? Вопрос явно был риторическим, однако Сигизмунд замолчал и выжидающе посмотрел на Феликса. Тот сказал: - Хтон. - Именно! - возликовал Сигизмунд. - Ты всегда был смышленым мальчиком, Феликс... Именно Хтон, властелин абсолютного Зла, является главным стержнем любой формы идеализма. Идеализм вообще всегда вырастает из отрицания, а кто годится для него лучше, чем дьявол?.. - Сигизмунд набрал воздуха в грудь, что означало близящийся конец лекции, и объявил, торжественно взмахнув ножиком для бумаг: - Вольтер ошибся! Не бога следовало бы выдумать, но дьявола, ибо веру в бога можно заменить верой в человека, но без веры в дьявола не может быть веры в человека! Переведя дыхание после столь длинной тирады, Сигизмунд надсадно кашлянул, прочистил горло и спросил застенчиво: - Ну как? - Ничего, - оценил Феликс. - В целом неплохо. Особенно про магов, как отражения всемогущества бога... Хотя вообще-то экскурс в историю не мешало бы сократить, а вот о вере в дьявола надо поподробнее. Если в лекторской ипостаси Сигизмунд блистал парадоксальными выводами и отточенными формулировками, то под ударами критики он продемонстрировал свою полнейшую незащищенность. - Ну, - начал оправдываться он, - это же еще не лекция, а, как я уже заметил, набросок, черновик... Первые, так сказать, чертежи... Рубашка Феликса прилипла к спине и подмышкам; в библиотеке было жарко и душно, и в Феликсе взыграло желание поквитаться за потраченный вечер. - К тому же, - добавил он безжалостно, - ваша теория плохо соотносится с реальностью. Я имею в виду Храм Дракона и его многочисленных прихожан, - пояснил он в ответ на изумленный взгляд Сигизмунда. - Ах, вот ты о чем! - неожиданно рассмеялся Сигизмунд. - Ну, Феликс, голубчик, это недостаток скорее реальности, чем теории... - Я не понимаю, Сигизмунд, - сказал Феликс недовольно: рыночные драконьеры все еще стояли перед его глазами, - что вас так веселит в этой новой религии? - Хотя бы то, что новых религий не бывает! - весело рассмеялся Сигизмунд. Смех его превратился в припадок судорожного кашля, после которого старик вытер выступившие на глазах слезы, стукнул себя напоследок кулаком в грудь и продолжил гораздо менее благодушным тоном: - Атрибутику эти змееложцы позаимствовали у офитов, философию - частично у гностиков, а в основном - у манихеев, ритуальные песнопения содрали у христиан, молитвенные обряды перекочевали в Храм Дракона прямиком из ислама, а точнее, из суннизма... И ради чего?! - Да вот мне тоже хотелось бы знать... - вставил Феликс, но Сигизмунд его не слушал. - Ладно бы они попытались изменить, подправить набор уже существующих этических догм - перевернуть его с ног на голову, объявить черное - белым, и наоборот... Это было бы гнусно, но, по крайней мере, понятно, ведь с этого начинали все крупные пророки... А этот твой Нестор и его чешуйчатые монахи? У них же за душой - ни единой идеи! Вообще! Один эпатаж! Да прагматизм, возведенный в принцип: Добра и Зла не существует, и всякий поступок, свершенный во имя Дракона - свят!.. Что за бред! И Дракон опять же этот дурацкий... Ну при чем тут дракон?! Убедительно доказывая несостоятельность Храма Дракона, Сигизмунд ни на секунду не переставал жестикулировать костяным ножиком. Потом он вдруг замер и замолчал, уставившись куда-то вправо от Феликса. Феликс машинально обернулся. За плечом ничего не было. - Нет, - убежденно сказал Сигизмунд. - Вся эта драконятина - это несерьезно. Таково мое мнение... - Он резко привстал и с нутряным выдохом метнул ножик для бумаг в дальний угол. Пискнула убитая крыса. Сигизмунд, как ни в чем не бывало, закончил: - ...как эксперта. Ты ведь доверяешь моему непревзойденному авторитету? - с хитрецой подмигнул он. - Глазам своим я тоже пока доверяю, - угрюмо сообщил Феликс. - А они мне подсказывают, что верующих в Дракона с каждым днем становится все больше и больше... - А что ж ты хотел? Конец эпохи, - развел руками Сигизмунд. - Для тебя это в первый раз, а я подобное уже однажды пережил... Под конец эпохи - будь то эпоха странствующих героев или нынешняя, уж не знаю, как и назвать... допустим, эпоха чудовищ - люди готовы поверить во что угодно. Эх, какие славные легенды можно было услышать в любом придорожном трактире лет пятьдесят назад! - мечтательно закатил глаза Сигизмунд. - Теперешним мифотворцам такой размах не по плечу... - Например? - Ну-у... На лице Неумолимого Пилигрима появилось странное выражение - с точно такой же задумчивой физиономией он обычно увиливал от вопросов о нюрнбергском оружейнике и прочих скользких темах, и Феликс догадался, что Сигизмунд размышляет не над ответом, а над готовностью Феликса услышать этот ответ. - Тебе знакомо слово "Камарилья"? - решился наконец старик. - Знакомо, - чуть удивленно кивнул Феликс. - Откуда, если не секрет? - живо заинтересовался Сигизмунд. - От Бальтазара. Будучи в подпитии, он любил травить анекдоты из жизни испанского двора. А камарильей называл всю эту придворную клику лизоблюдов и прихлебателей... - Гм, - потеребил нижнюю губу Сигизмунд. - Близко, близко, но не то... Полвека тому назад ходила одна легенда... О Великой Камарилье Магов. О тайном ордене, в котором состояли все маги мира. Не торопись перебивать, я сейчас объясню. Легенда утверждала, что Хтон дал силу магам не навсегда, а на время. На испытательный срок. И повелел состязаться друг с другом, дабы определить сильнейшего. А когда такой маг докажет свое превосходство над прочими, все они должны будут отдать ему свою силу: в этом смысл Камарильи... И тогда сам Хтон поднимется на землю, и воплотится в телесной оболочке мага-победителя! - М-м-м... - промычал Феликс, не разжимая губ. - А? - с гордостью спросил Сигизмунд. - Каково придумано?! Этому Нестору такое и не снилось! Только и может, что звероящеров обожествлять... Паяц! - Погодите, - сказал Феликс, задумавшись. - А с чего вы взяли, что легенда о Камарилье - выдумка? Ведь то, что магия перестала... - Феликс! - обиженно перебил Сигизмунд. - Как тебе не стыдно! Вот уж не ожидал от тебя! Ты что, готов всерьез поверить в мага, ставшего богом? Неужели мне надо тебе объяснять, где пролегает граница всемогущества мага? - В смерти? - предположил Феликс. - Правильно! - поучительно сказал Сигизмунд. - И сколько бы раз маги, движимые тщеславием и жаждой силы, не следовали примеру Одина, Прометея, Иисуса и прочих, распинаясь на ясенях, скалах и крестах, или, как Атис, попросту отрезая себе мошонку, воротить сделанное не удавалось никому. Поэтому даже если где-то и выжили один-два мага, сохранивших свою силу, то жить им осталось ровно столько, сколько они смогут эту силу скрывать. А скрыть такую силу - дело нелегкое... Сигизмунд взял со стола футляр с мечом и торжественно вручил его Феликсу, сказав при этом: - Так что меч советую хранить не только ради воспоминаний. Кто знает, может, и будет ему еще работа... Феликс расценил это заявление как не слишком тонкий намек убираться восвояси и, взяв футляр, откланялся. Сигизмунд, рассеянно пробормотав слова прощания, вновь прищемил переносицу дужкой пенсне и вернулся к изучению гроссбуха. Чувствуя себя, как стакан, переполненный водой (столько информации он последний раз впитывал в себя еще студентом, когда и память его была покрепче, и сам он был помоложе), Феликс медленно, чтобы не расплескать, двинулся к двери. И уже у самого выхода он вдруг обернулся и позвал: - Сигизмунд! - Да?.. Что? - вскинулся старик. - А вы сами... Вы верите в дьявола? - Нет, - к немалому изумлению Феликса, покачал головой Сигизмунд. - Зачем? Я ведь вырос в феоде. В Верхней Силезии. Была там такая деревушка... Освенцим. То, что там происходило... В общем, люди на такое не способны. И с тех пор мне верить в дьявола ни к чему... Я просто знаю, что он есть. 7 Покинув Школу, Феликс ощутил острую потребность промочить горло. Лекция Сигизмунда "О пользе вреда всего сущего" нечувствительным образом превратилась из монолога в диалог, причем последний больше смахивал на упражнения в словесности и риторике, где Сигизмунд выступал в качестве педагога, а Феликс очутился на месте экзаменуемого - а как известно, ничто так не возбуждает жажду, как только что пережитый экзамен... Стоял ранний вечер. Заходящее солнце, решив напоследок выплеснуть на Город все запасы накопленного жара, палило немилосердно, багровея от натуги и медленно опускаясь к горизонту. В воздухе стояла духота, предвещая еще одну ночную грозу и наводя на мысли о том, что в питейных заведениях сейчас - если даже на улице не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка - должно быть совсем не продохнуть. Рассудив, что пытаться найти отдохновение от уличного пекла в замкнутых помещениях не имеет смысла, Феликс решил свернуть в парк, под сень столетних вязов, в тишину и покой, где можно было бы спокойно помедитировать над услышанным от Сигизмунда. Лекция нуждалась в тщательном и неторопливом переваривании, а Феликс нуждался в кружке холодного пива, и причем так сильно, что готов был наплевать и на жару, и на собственные почки, и даже на то, что торговцы пивом на разлив с недавних пор взяли моду разбавлять свой товар водой... Однако пива не было. Устремившись к пестро раскрашенной будочке у самого входа в парк, Феликс смог купить там лишь стакан теплого лимонада, от которого у него тут же сделалась икота. Выпив с досады еще один стакан, и тем самым лишь усугубив свое положение, Феликс плюнул от отчаяния и направился, периодически икая, в глубь парка по его центральной аллее, обсаженной с обеих сторон высоченными елями из тех, что именуются корабельными. Впрочем, как бы ни были они хороши для мачт, убежище от палящего солнца из них получалось никудышное, и поэтому Феликс вскоре присмотрел себе скамейку в тени огромного вяза чуть вдалеке от главной аллеи. Со вздохом опустившись на скамейку, он отложил футляр с мечом и провел рукой по волосам, пытаясь этим нехитрым жестом перечеркнуть все суетные мысли об икоте и жаре, и сконцентрироваться на лекции о дьяволе. Его почему-то не оставляло чувство, что он услышал от Сигизмунда что-то крайне важное и значимое, и теперь надо было срочно, по горячим следам, уловить, что именно такого судьбоносного скрывало в себе многословие старого педанта... С икотой Феликс справился методом задержки дыхания; с мыслями же вышла накладка. Для начала ему вдруг приспичило узнать, который сейчас час; машинально сунув руку в карман за брегетом, он вытащил оттуда медный закладной жетон, полученный им вместе с квитанцией и деньгами в обмен на часы в ломбарде на улице Скорняков; вид этого предмета натолкнул его на завистливые мысли о Дугале, который, возможно, именно сейчас выправляет себе подорожную в Монголию; мысли эти утратили оттенок зависти и приобрели легкое злорадство, как только Феликс вспомнил, каким именно образом нынче выдаются путевые документы и какое количество справок необходимо представить для получения одной-единственной грамоты; сам он узнал о бюрократии, постигшей муниципальное управление дорог и трактов, от Патрика, и именно перспектива столкнуться с бумажной волокитой невиданных масштабов остановила его два месяца назад, когда он почти решился вывезти Бальтазара от греха подальше из Столицы, оформив это дело через Сигизмунда, как командировку от Школы героев; хотя было и еще одно обстоятельство, из-за которого Феликс так и не обратился к Сигизмунду за официальным направлением на подвиг - старик мог спросить об огнестрелах... Вспомнив, зачем именно он сегодня отправился к Сигизмунду, Феликс громко икнул и шумно выдохнул застоявшийся в легких воздух. "Вернуться, что ли? - подумал он. - Заявиться обратно и прямо с порога, без обиняков, объявить: знаете, а я огнестрелы потерял... Брр, - поежился он, припомнив убитую мимоходом крысу. - Этак я ножиком для бумаг не отделаюсь... Ладно, отложим на потом. Не впервой. Или вообще не говорить?" От самой мысли о лжи и умалчивании Феликсу стало мерзко. "Ну его к Хтону! - решил он. - Спросит - отвечу, врать не стану. А самому нарываться... На кой черт?!" Дважды помянув про себя дьявола, Феликс осознал, что этот персонаж слишком прочно засел у него в голове, чтобы от него можно было спрятаться за мелочными мыслями о делах насущных - а ведь именно этим, если посмотреть правде в глаза, Феликс и занимался последние пять минут. По какой-то странной причине он будто нарочно избегал в своих размышлениях того, о чем хотел подумать: пустые мысли и воспоминания лезли в голову только затем, чтобы не дать Феликсу выцедить из монолога Сигизмунда ту самую суть, наличие которой он ощущал интуитивно - и эта суть притягивала и пугала его одновременно... "Я просто знаю, что он есть... - повторил про себя Феликс последние слова Сигизмунда и вспомнил, каким растерянным и жалким выглядел старик тогда, на ступеньках Дворца Правосудия - обессиленный, выжатый, измотанный бесплодной борьбой с врагом, которого нет... - Когда же мы успели поменяться ролями? Почему теперь он объясняет мне то, что я всегда знал? Что случилось со стариком за эти пару месяцев? Или... - Он вспомнил вопрос, который задал себе перед встречей с Дугалом. - Или - что стало со мной?" Бойкий воробушек скакнул к ботинку Феликса и принялся деловито клевать подметку. Феликс закинул ногу за ногу, и воробушек испуганно вспорхнул ввысь. Впервые за весь день подул легкий ветерок, и крона вяза над головой Феликса негромко зашумела. Феликс прикрыл глаза и подставил лицо ветру. "Вера в дьявола... - подумал он с непонятной тоской. - Вот что со мной стало. Я потерял веру. А вместе с верой я потерял цель..." Мысль эта не принесла с собой ни горечи, ни разочарования. Тоскливое уныние овладело Феликсом: уныние, в котором он пребывал беспрестанно вот уже не первый месяц. Раньше жизнь казалась ему горсткой гальки: серой, однообразной, гладкой, но очень твердой гальки, ставшей такой после сотен тысяч ударов волн жгуче-холодного моря. А теперь... Жизнь его угодила под жернов; галька измельчилась в песок. Серый, очень мелкий и мягкий, как пудра, песок. Он ускользал между пальцев, когда Феликс пытался сжать его в кулаке... Крошечные коготки царапнули его за плечо. Феликс открыл глаза. На спинке скамейки, у самого его уха, сидела тощая грязно-рыжая белка и, умильно сложив лапки, выпрашивала чего-нибудь вкусненького. - Извини, - сказал Феликс. - У меня ничего нет. Он развел руками, и белка недоверчиво обнюхала его ладонь. Феликс погладил ее по спинке. Белка негодующее фыркнула, но убегать не спешила. В прошлом году, когда Феликс гулял здесь с Агнешкой, белки позволяли гладить себя только в обмен на лакомство; но теперь, после лютой зимы и голодной весны, непуганые зверьки ластились к людям авансом. "Это был тяжелый год, - подумал Феликс. - Для всех нас..." Он снова погладил шелковистую шерстку, и белка, сообразив, что поглаживаниями дело и ограничится, взмахнула хвостом и стремительно спрыгнула со скамейки, обманутая в лучших своих ожиданиях. "В такой год, - подумал Феликс, - можно сойти с ума. Хотя почему можно? В такой год сходить с ума нужно. Иначе станет ясно, что это весь мир сошел с ума - а нормальному среди сумасшедших куда тяжелее, чем сумасшедшему среди нормальных. Взять хотя бы Сигизмунда... - Откуда-то в мыслях Феликса появилась странная веселость. Не истеричность, нет, а именно веселость. Самоирония человека, который понял, что дошел до точки. - После краткосрочного визита в санаторий для умалишенных, известный как Дворец Правосудия, старик едва не врезал дуба от потрясения. Ну еще бы, столько клерков - и все на свободе! Интересно, а как бы прореагировали эти самые клерки, доведись им услышать легенду о Камарилье? Бросились бы вязать помешанного старика? Хотя нет. Вряд ли бы они смогли испугаться до такой степени. Для этого им не хватило бы воображения. А Сигизмунду хватает! Его воображения теперь хватает даже на то, что бы совмещать в одном мире клерков и магов..." После этого вывода веселость Феликса испарилась. Посмеиваясь над услышанным от Сигизмунда, он незаметно для себя наткнулся на то самое зерно, ту суть, что не давала ему покоя в лекции о Хтоне: на то, что манило и пугало его. "А ведь он действительно верит! - понял вдруг Феликс отчетливо и даже перестал икать: по спине пробежал холодок. - Сколько бы он не отшучивался, сколько бы скепсиса не сквозило в его словах о фольклоре странствующих героев - я все равно вижу: он верит! В Хтона, в Камарилью, в возвращение магов, в пришествие дьявола, и в тысячу других вещей, о которых он молчит - молчит, потому что шутить о них нельзя, а врать он умеет не лучше меня... Сколько же лет он уже молчит? - ужаснулся Феликс. - Сколько десятилетий он хранит в своей черепной коробке то, что пробило бы голову изнутри любому нормальному человеку?.." - Как вам это нравится? - каркнул над ухом неприятный женский голос. Феликс, все еще погруженный в свои мысли, медленно повернул голову и тупо взглянул на сидящую рядом женщину. Он не помнил, когда она подсела к нему. - Что? - переспросил он, рассматривая собеседницу. - Все, - ответила та. Это была еще совсем не старая, лет сорока, но очень неопрятная и совсем седая женщина, одетая не по сезону - в теплое пальто и чопорный чепец, когда-то белый, а теперь скорее бежевый; из-под чепца выбивались пряди тонких серебристых волос. Лицо женщины из-за нахмуренных бровей и поджатых губ казалось собранным в горсточку. - Что - все? - Вот! - Женщина оторвала одну из скрюченных лапок от сумочки (за которую она держалась с видом утопающей, ухватившейся за соломинку) и ткнула костлявым пальцем в сторону главной аллеи. - Полюбуйтесь! К вечеру городской парк превращался в подобие детского сада: молодые мамаши и няни катили перед собой коляски с агукающими свертками; гувернеры и гувернантки, чинно рассевшись на скамейках, зорко следили за своими питомцами годами постарше, что резвились на травке неподалеку; а те из детишек, кто уже вступил в пору отрочества, выпасали в тенистых аллеях своих капризных сверстниц... Повсюду, куда бы не падал взгляд Феликса, мелькали детские лица. Был слышен смех. Столица выздоравливала после страшной весны, когда необъяснимое моровое поветрие унесло жизни тысяч детей. По странному стечению обстоятельств, проклятая весна сгубила детей приблизительно одного возраста, около десяти-одиннадцати лет; и теперь между малышней, что играла сейчас на зеленых лужайках или лепила куличики из грязи на улице Горшечников, и подростками, среди которых были и робкие донжуаны, охотящиеся за первыми поцелуями, и нагловатые "реалисты", сбивающие с ног беззащитных прохожих, образовалась этакая прореха, возрастной пробел, пустое место там, где полагалось быть ровесникам Агнешки. В последнюю их с Феликсом встречу у грифоньего вольера, девочка поведала равнодушно, что теперь у них в гимназии будет только один третий класс... - Ну? - требовательно спросила пожилая дама. - А что "ну"? - удивился Феликс. - Дети играют. Что ж в этом плохого? Одна из молодых нянечек (потому что для мамаши она была слишком уж молода - хотя...) остановила коляску как раз напротив скамейки и подняла с земли выброшенную младенцем погремушку. - Ничтожество! - прошипела дама. - Как она посмела! - Посмела что? - совсем растерялся Феликс. - Что она о себе возомнила! Тля! Животное, недостойное звания человека! Крольчиха, озабоченная лишь тем, чтобы заполонить мир своим отродьем! Но ничего, ничего! Всякому воздастся по делам его! И гордыня ее не останется безнаказанной! Ибо только господу нашему, Дракону могучему, дадена власть над жизнью человеческой: только с позволения его дозволено людям даровать и отнимать ее!.. "Помешанная", - брезгливо подумал Феликс. Столкнуться лицом к лицу с тем, о чем он только что так спокойно рассуждал и даже шутил, было мерзко. "Что за день такой сегодня? - подумал он с возмущением. - Сначала проповедник, потом драконьеры. Теперь эта... фанатичка. Нет от них спасения!" - И я сама была обуяна гордыней! И десять лет лелеяла плод чрева своего! Но пришел Дракон, и покарал меня. Отнял он отраду у сердца моего, и освободил его для высшей любви! "Вот оно что... - с жалостью подумал Феликс. - Одна из этих... А ведь если бы Агнешка не выздоровела, я бы, наверное, тоже... Все! - решительно встряхнул головой он. - Хватит с меня психов!" Он резко встал, взял меч и зашагал по мягкой траве к аллее. За спиной его продолжалось злобное бормотание. "Все-таки Сигизмунд не прав, - подумал Феликс на ходу, огибая кучу-малу пищащей ребятни. - Нельзя так легкомысленно относиться к Храму Дракона. Будь Нестор хоть трижды паяц, но когда за ним идут такие озлобленные и свихнутые особы, как эта бедная стервоза или те чертовы драконьеры, паяц становится опасен..." Вдалеке уже виднелись парковые ворота, ведущие на площадь Героев, и шпиль ратуши за ними, когда Феликс сообразил, что в этот час там можно будет ненароком налететь на Йозефа, возвращающегося домой со службы. "Хтон! - молча ругнулся Феликс. - Если уж моя жизнь собирается окончательно превратиться в череду случайных встреч, то я по крайней мере должен регулировать их количество!" Рассудив таким образом, он решительно свернул на узкую тропинку, поросшую свежей, невытоптанной еще травкой. Тропинка, пропетляв между деревьев, вывела его к глухой стене, и Феликс, опять чертыхнувшись, собрался поворотить обратно, но взгляд его зацепился за ржавое пятно среди красного кирпича и густых зарослей плюща. Пятно оказалось дверью, вернее даже - дверцей, настолько маленькой и низкой, что пройти в нее можно было только согнувшись. Петли и щеколда заржавели, да и сама дверца была едва видна сквозь завязанные узлами ветви плюща; Феликс подумал было, что здесь придется прорубать дорогу мечом, а дверь в стене окажется замурованной с обратной стороны, но, дернув ради пробы за одну из веток и вырвав целый пучок, он легко освободил себе проход к двери и так же легко, без скрипа, откинул щеколду. Сама дверь поддалась менее охотно, но все же поддалась, со стоном осыпав ржавую шелуху, и Феликс, прижимая меч к груди, протиснулся в узенький проем. По ту стороны двери была улица. Феликс готов был поклясться, что никогда ранее здесь не бывал, хотя центр Города знал хорошо. На улице не было ни души, и Феликс, отряхнув пиджак от ржавчины, чуть удивленно посмотрел по сторонам и зашагал по тротуару в случайном направлении. Ему стало интересно, куда приведет его эта странная улочка, на которую не доносился ни городской шум площади Героев, ни детский смех из-за парковой стены. Казалось даже, что здесь никто не живет: все окна в домах были плотно зашторены, а на мостовой не было ни единого конского каштана. Какое-то время он шел вдоль парковой стены, озадаченно глядя по сторонам и подмечая странности, среди которых были и необычайная для центра Столицы тишина, и весьма грязные тротуары, которых как минимум неделю не касалась метла дворника, и ухоженные, богатые, но какие-то совершенно нежилые дома... Чего-то еще, помимо людей и экипажей, не хватало на этой улице, и вскоре Феликс понял: возле домов не было почтовых ящиков. "Похоже на то, - подумал он, - что все жильцы съехали отсюда в одночасье, не озаботившись даже вывести мебель или продать дом". От этого открытия ему сделалось не по себе, и он, все так же наобум, свернул в какой-то переулок, оказавшийся тупиковым. О возвращении не могло быть и речи; Феликс воровато огляделся, составил рядышком пару мусорных баков и перелез через стену, очутившись на другой, не менее странной улочке. Для ее описания больше всего подошло бы слово "убогая", и это было не то годами вызревавшее убожество, что выделяло ремесленные кварталы среди прочих районов Столицы; о нет, здесь трудно было бы найти остатки былой роскоши и мерзость запустения, присущее всем обедневшим домам; у Феликса сложилось впечатление, что здесь дома - коричневые, серые и бурые кирпичные коробки в четыре, а то и пять этажей, с плоскими, будто стол, крышами - изначально строились убогими, причем строились совсем недавно. Да и люди, изредка попадавшиеся навстречу Феликсу, были под стать домам: такие же серые, выцветшие и равнодушные. Не чувствовалось в них никакого, будь то удивленного или хотя бы уголовного интереса к странному прохожему; Феликса, при всей его чужеродности, здесь просто игнорировали, и он мимовольно ускорил шаги, прилагая определенные усилия, чтобы не втягивать голову в плечи. Смеркалось; над крышами домов опалесцировало желто-латунное небо в охряных пятнах облаков. Одна серая улица сменилась другой, другая - третьей, а выйдя на четвертую, точно такую же, неотличимую от первой, раздолбанную мостовую, стиснутую стенами уродливых многоквартирных домов, Феликс решил, что заблудился. Он уже готов был спросить дорогу у кого-нибудь из серолицых людей в серых одеждах, но тут где-то совсем рядом, пугающе близко взревела сирена, и Феликс понял, куда его занесло. "Надо же, - подумал он. - В двух шагах от ратуши. Совсем близко". Убожество и серость пролетарских кварталов надвигались на Столицу такими темпами, что впору было опасаться, как бы саму ратушу заодно с оперным театром и Метрополитен-музеем не снесли и не построили бы на их месте еще пару таких вот кирпичных коробок тюремной планировки. Ненависть заводских рабочих к старинной архитектуре носила какой-то исступленно-истерический характер; когда после принятия Хартии Вольностей рабочим мануфактур позволили покинуть заводские бараки и отвели место для застройки в Нижнем Городе (благо, после зимних пожаров места там хватало!), рабочие тотчас возвели там точные копии своих бараков. Соседи их пороптали маленько по поводу уродливые строений, портящих местный колорит, а потом примолкли, и не без причины: весной заводские трубы образовали настоящий частокол в предместьях Столицы, а чем больше было заводов, тем больше рабочих требовали жилья в Нижнем Городе, наглядно демонстрируя всю скороспелость и противоречивость Хартии Вольностей и Фабричного Акта... "Пролетариат... - попробовал на вкус незнакомое слово Феликс. - Вот что получается, когда чиновники пытаются угодить всем и сразу!" Та странная пустая улочка, граничащая с городским парком, была предназначена к выселению: через пару недель от уютных, похожих на кукольные домиков не останется и фундаментов; а спустя месяц-другой кирпичные гробы приблизятся вплотную к площади Героев... Однако сейчас было не время печалиться об облике Столице - сирена, услышанная Феликсом, отмечала конец рабочего дня, а значит, очень скоро у Феликса появится возможность свести личное знакомство со странной породой людей, называемой пролетариатом; однако, исходя из соображений личной безопасности, Феликс решил этой возможностью пренебречь. Кэб, стоявший у дверей пивной, будто специально дожидался его. - На улицу Лудильщиков, - попросил он, устало опускаясь на жесткое сиденье. Кучер щелкнул кнутом, и понурая кляча пегой масти потащила кэб вперед. Феликс захлопнул дверцы, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Монотонный перестук колес усыпил его; когда он проснулся, было уже темно. Кэб стоял на месте, и судя по вялому похрапыванию лошади, стоял уже давно. Феликс протер глаза и выбрался наружу. На фиолетовом небе мерцала россыпь бледных звезд. Воздух дышал ночной свежестью. Вокруг простирался пустырь, а на горизонте темнела громада неясных очертаний. - Эй, мерзавец! - вкрадчиво позвал Феликс. - Ты куда меня привез, мерзавец? Кучер сидел на козлах нахохлившись, как сова. - Одолеет дорогу идущий, - сказал он важно. - Цель обрящет он в Храме. - Он указал кнутом в сторону мрачной громады и замер. - Ясненько... - пробормотал Феликс. Он даже не удивился: это было вполне логичное завершение этого безумного дня. "Видать, количество психов на сегодня еще не исчерпано, - подумал он, отцепляя с кэба фонарь. - И почему они все говорят стихами?.." Фонарь быстро разгорелся, и луч света вырвал из темноты клочок пустыря, взбитый дождями в месиво из грязи и жижи. "Ну, вот и все... - подумал Феликс обреченно. - Пропали ботинки!" 8 Вблизи Храм выглядел отвратительно. Даже для Столицы, куда испокон веков съезжались творческие личности со всей Ойкумены и где наиболее модным стилем всегда оставался стиль наиболее эклектичный, Храм Дракона был чересчур экстравагантен. И вовсе не потому, что культовых сооружений в Городе никогда не возводили - в свое время молельные дома Столицы соперничали со знаменитыми соборами Шартра, Милана и Праги; собственно, многие архитектурные решения в конструкции Храма Дракона были позаимствованы именно из этих шедевров поздней готики - но вот для описания декора Храма пришлось бы прибегнуть в терминам из психиатрии. Достаточно заметить, что оформитель, страдавший, по всей видимости, шизофренией и навязчивыми идеями, придал аркбутанам сходство с перепонками драконьих крыльев, а контрфорсы превратил в некое подобие ребер. Высокие башни и фиалы Храма венчали острые когти, витражный орден (с драконом, убивающим героя) над порталом был окружен рядами хищно загнутых клыков, а сам портал, обильно изукрашенный резьбой, повествовал о триумфальном миротворчестве Дракона в ночь зимнего бунта... Портал был сделан из железного дерева, и на удары отзывался глухим рокотом. Минуты полторы Феликс пинал ногой массивные створки, злорадно обтирая о замысловатую резьбу жирную грязь с подошв. Потом он отступил назад и закинул голову, прикидывая, как бы половчее взобраться на остатки строительных лесов и высадить витраж в одном из стрельчатых окон Храма. Инстинкты героя подсказывали ему, что в эту крепость придется прорываться с боем, когда логика шептала, что раз его сюда привезли - то непременно впустят. Помаринуют маленько, и впустят... Логика не подвела. Калитка в левой створке портала беззвучно распахнулась, и низкорослый человек с фонарем в руке, то ли горбун, то ли карлик, поманил Феликса за собой. Внутренняя отделка Храма, в отличие от прочих строительных работ, была еще далека от завершения: переступив порог, Феликс очутился в просторном и сумрачном помещении, где паркет местами сменялся ямами, через которые надо было перебираться по досточке, а от стен веяло сыростью отгрунтованной для будущих фресок штукатурки. В дальнем конце Храма, у алтаря, где дремал высеченный из цельного куска обсидиана звероящер в одну десятую натуральной величины, с фасеточными глазами из горного хрусталя, стояли три ряда скамеек и дрожали огоньки свечей. Свечей в спускающихся уступами канделябрах было много, даже очень много, но света едва хватало на то, чтобы озарить алтарь. Под сводчатым потолком Храма клубилась серая мгла. Феликс, осторожно ступая по мосткам, добрался до алтаря, окинул ироничным взглядом статую дракона и пригнулся, чтобы прочитать надпись, высеченную на алтаре. Разобрать угловатые, под северные руны стилизованные буквицы в полумраке было невозможно, и Феликс, накренив один из канделябров, со скрежетом подтащил его поближе к алтарю. - Мириться лучше со знакомым злом... - прочитал он вслух, и под сводами Храма загремел зычный голос: - ...чем бегством к незнакомому стремиться! Феликс выпрямился, поставил канделябр и обернулся. Нестор стоял на галерее, опоясывающей Храм по периметру, и лучезарно улыбался. - Сегодня моя очередь читать вам стихи, Феликс! - все так же громко выкрикнул он. - И мне ли вас учить, каким опасным оружием становится цитата, вырванная из контекста? - добавил он на полтона ниже. - Спускайтесь, - предложил Феликс, задирая голову. - С удовольствием! - радостно воскликнул Нестор и скрылся за одной из арок трифория. - Прошу меня простить за опоздание, - говорил он, громко топая по винтовой лестнице, - дела, дела, проклятые дела! Я, можно сказать, прямо с корабля на бал, - ухмыльнулся он, появляясь из бокового нефа. - Или, точнее, с бала - в Храм! "Оно и видно", - подумал Феликс. Главный священник Храма был одет в шикарный фрак, ослепительно-белый пикейный жилет, зауженные панталоны и начищенные до блеска лакированные штиблеты. Волосы его впервые на памяти Феликса не торчали соломой во все стороны, а были зачесаны назад и плотно прилизаны к черепу, отчего в профиле Нестора появилось что-то от хищной птицы. - Так теперь одеваются священники Храма Дракона? - уточнил Феликс. - Ах, если бы! - огорченно вздохнул Нестор, сбрасывая фрак и выволакивая из-за алтаря ворох парчовых одеяний, обильно расшитых золотыми чешуйками. - Знали бы вы, каково таскать на себе все эти тряпки! - пожаловался он, натягивая через голову кроваво-алый стихарь и выбирая из церковного гардероба парадную ризу антрацитового оттенка. Вид у Нестора, облачившегося в рабочую униформу, был, вопреки ожиданиям Феликса, очень даже угрожающий. Просторные одежды спрятали угловатость Несторовой фигуры, а мрачное сочетание красного и черного цветов с золотым шитьем придавало священнику вид грозный и величественный. Все дело портили лакированные штиблеты, выглянувшие из-под полы стихаря, когда Нестор уселся на алтарь и принялся болтать ногами в воздухе. - Первое, что я сделаю завтрашним утром, - провозгласил он, - так это объявлю реформу литургических облачений. Пышность пышностью, но и о простоте нельзя забывать! - А что вас останавливало до сих пор? - хмыкнул Феликс. Нестор задумался. - Фелик