ть страх естественно для человека, - пожал плечами Лонли-Локли. - Важно, что страх понуждает тебя торопить события, а не оттягивать их, сколько возможно. Такое поведение, строго говоря, обычно и называют храбростью. Поэтому не возводи на себя напраслину. - Спасибо, - вздохнул я. - Вечно с тобой так: когда мне кажется, что я веду себя наилучшим образом, ты ворчишь и бубнишь. А когда я сам себе противен, ты вдруг объявляешь, что все правильно, так и надо... Никогда тебя не пойму! - Ну почему же, поймешь. И очень скоро, - флегматично возразил Шурф. - Буквально с минуты на минуту, если найдешь в себе силы хоть немного помолчать. Ты готов? Я хотел было в кои-то веки поступить честно: отрицательно помотать головой, завизжать и выскочить на улицу, пробив головой оконное стекло. Но вместо этого молча кивнул. Все как всегда. Тем временем Лонли-Локли особым образом прищелкнул пальцами - это немудреное искусство, всего-то вторая ступень Черной магии, заменяет жителям Ехо зажигалки, - и вершина конуса вспыхнула ярким лиловым пламенем. Шурф поспешно задул огонь; теперь конус тлел, источая совершенно незнакомый мне запах, сладкий и тревожный, как аромат сентябрьской ночи. Другое дело, что сентябрьская ночь, наполненная таким ароматом, могла бы наступить только в каком-нибудь ином, необитаемом мире, где нет места ни людям, ни цветам, ни деревьям, а сентябрь, тем не менее, все-таки есть. - Собственно, это и есть так называемый Аромат Тени. Древние медицинские трактаты уверяют, что ни одна Тень не может устоять перед этой приманкой, особенно если поймет, что угощение предназначено именно для нее - первое из заклинаний представляет собой своеобразное приглашение к столу на понятном всякой Тени языке... А вот людям запах Свечи Фиттеха редко бывает по душе. Надеюсь, тебе он не внушает отвращения? Я покачал головой, всем своим видом показывая, что дело обстоит ровно наоборот. - Это хорошо. Тогда, пожалуйста, подвинься поближе. Чем больше дыма ты вдохнешь, тем быстрее случится Обмен Ульвиара. И постарайся сосредоточиться. Вдыхай аромат, смотри на меня и слушай мой голос. Это все, что от тебя требуется. Я улыбнулся краешком рта и кивнул, давая понять, что усвоил инструкцию и твердо намерен ее исполнить. - Что ж, позволю себе пожелать нам обоим удачи. До встречи, сэр Макс. Это прозвучало так обыденно, словно мы собрались разойтись по своим комнатам и разложить там по пасьянсу. Оно и хорошо; оценить и даже переоценить важность момента я вполне мог без посторонней помощи. - Хаахха бен хха, ахха аллес хха, бахха... Я уже добрые четверть часа слушал эту благозвучную, с присвистом и придыханием белиберду и созерцал строгое, серьезное лицо своего друга. Язык заклинания не был похож на повседневную речь - то есть вообще ни малейшего сходства, даже звуки совсем иные. Казалось, он был создан существами, у которых голосовые связки устроены совершенно иначе, поэтому слова им приходится не произносить, а выдыхать, выдувать, высвистывать. Но сэр Шурф, надо отдать ему должное, отлично справлялся. К аромату благовонного конуса я успел привыкнуть настолько, что почти перестал его замечать. Ужас перед незнакомым обрядом как-то незаметно ослаб, а потом и вовсе куда-то подевался. Теперь я испытывал только нетерпение, смешанное с некоторым недоверием - да полно, сработает ли это грешное заклинание хоть когда-нибудь? Мало ли что за рукописи читал Лонли-Локли. А вдруг в старину обитатели этих мест вовсю сочиняли фантастические романы и прочую беллетристику, а бедняга Шурф, жертва погони за тайным знанием древних, принял все за чистую монету? Ему же только траченный временем свиток покажи, и от критического мышления даже следов не остается. Такой исход показался мне не только досадным, но и забавным. Я представил себе, как мы, два взрослых, серьезных дурака, будем сидеть на кухонном полу до рассвета или еще дольше - сутки, двое, пока в обморок не грохнемся от переутомления... Впрочем, нет, в обморок грохнусь только я, и железному Шурфу придется в очередной раз спасать мою жизнь, бессмысленную, но драгоценную, как безделушка из ювелирной лавки. Нет, а действительно интересно, думал я, что мы будем делать, если поймем, что заклинание не работает? И самое главное, в какой момент мы это поймем? Сэр Шурф, насколько я его успел изучить, будет бороться до последнего. Небось тысячу раз повторит свои "хха, бахха" и только потом умолкнет, вздохнет и отправится в библиотеку изучать рукописи, искать, что было сделано не так. Или вовсе никогда не умолкнет и не вздохнет, а будет долдонить свое до скончания века, отказываясь признать поражение? А что, это было бы на него похоже. И вдруг мне стало совершено ясно, что "долдонить до скончания века" - это как раз очень правильный подход к делу, единственно верное решение. Если уж доверился древним рукописям и своему искусству, сдаваться нельзя. Не потому даже, что никто не может предсказать, каковы будут последствия незавершенного магического ритуала, - Магистры с ними, с последствиями, нет ничего такого, с чем не мог бы справиться могущественный человек. А просто нельзя останавливаться на полпути. Неправильно это. Можно сказать, оскорбительно для самой природы вещей. - Ну, хвала Магистрам, все у нас с тобой получилось. Как же я устал нести эту мистическую околесицу, ты себе представить не можешь! Сэр Шурф зачем-то грохнулся на спину, раскинул руки и рассмеялся. Выглядело это, мягко говоря, странно, особенно если учесть, что ничего забавного пока не происходило. Но я решил, что следует дать ему время. Рано или поздно сам успокоится и, наверное, объяснит свое эксцентричное поведение. - Сэр Макс, не смотри на меня так, - потребовал Лонли-Локли. - И не делай вид, будто ничего не понимаешь. Я, конечно, серьезный и уравновешенный человек, но уж никак не бессмысленный и бесчувственный болван, в которого ты зачем-то пытаешься превратиться. Не перегибай палку! Его голос словно бы повернул во мне какой-то невидимый переключатель, и я внезапно оказался в самом центре бури, вернее, в месте столкновения великого множества внутренних бурь. Ярость ослепляла меня, гнев опьянял, желание немедленно разделаться с насмешником подкреплялось пониманием, что с этой задачей я сейчас справлюсь без труда; впрочем, одновременно я испытывал к нему самую искреннюю симпатию - ишь ты, задирает меня, а ведь прекрасно знает, с кем имеет дело. Нелепый, невыносимый, но храбрый и забавный человек, такого хорошо иметь в друзьях, так что я правильно поступил, когда с ним связался. Жаль только, что теперь не принято скреплять дружеские узы по древнему обычаю и мне пока не довелось попробовать на вкус его кровь. Вот это - действительно большое упущение. Любопытный, должно быть, напиток. И чрезвычайно полезный для всякого, кто хочет накопить силу. Это я сейчас хорошо если одну сотую обуревавших меня противоречивых мыслей, желаний и ощущений описываю. На деле все было еще круче. Как я уцелел, не взорвался в самый первый миг - ума не приложу. Все-таки я действительно живучая тварь, таких еще поискать. А потом все стало на место. Нет, бури мои не улеглись, они, кажется, собрались бушевать вечно, просто я внезапно обнаружил в себе способность игнорировать всю эту внутреннюю смуту, как увлеченный чтением человек игнорирует шум и суету трамвайного вагона. Я прекрасно знал, как мне следует себя вести в данной ситуации, и не видел тут никаких затруднений. Сейчас мне сложно было поверить, что человек (например, я сам) может вдруг пойти на поводу у собственных эмоций или, чего доброго, настроения, вместо того чтобы подчиниться разумной необходимости. Такая же глупость, как добровольно в рабство запродаться на одном из подпольных рынков Куманского Халифата. Если не худшая. Рассказываю я долго, а на самом-то деле на все ушло не больше секунды. Возможно, гораздо меньше. Но это, пожалуй, была самая насыщенная секунда в моей жизни. Душевные встряски, которые в нее уместились, вполне можно было бы растянуть на несколько лет, а потом, прижимая ладони к щекам, вздыхать: "Ах, у меня была такая бурная внутренняя жизнь!" Еще доля секунды ушла у меня на то, чтобы собраться с мыслями, оценить ситуацию, взглянуть на себя со стороны и подивиться глубине произошедших перемен. Как и обещал Шурф, я прекрасно помнил, кем являюсь, был готов откликаться на собственное имя и наверняка мог в подробностях пересказать свою занимательную биографию, если бы это потребовалось, так что в этом смысле я, конечно же, остался собой. И, кажется, ни в каком ином. Вместо того чтобы вступать в пререкания со своим другом Шурфом, я поднял руку, пресекая его дальнейшие попытки меня подразнить, и сказал: - Подожди немного. Мне нужно время, чтобы освоиться в новой ситуации. - Мне, представь себе, тоже, - объявил он, поднимаясь наконец с пола. - Очень уж все необычно. Как пьяный, даже голова кружится. Ты все время в таком кайфе живешь или только в экстремальных ситуациях? Дай-ка мне твою курительную палочку, сэр Макс. Эту, как ее... ага, си-га-ре-ту. Никаких сил нет трубку набивать! Я укоризненно покачал головой. - Можно подумать, речь идет о работе, требующей физических усилий. Если тебе лень набивать трубку, это можно понять. Но потрудись называть вещи своими именами. Я, конечно, безответственное трепло, но четкие формулировки мне обычно удаются. А значит, и у тебя теперь не должно быть с этим проблем, если я правильно оцениваю ситуацию. Впрочем, я тут же понял, что зря затеял этот разговор. Надо было просто дать человеку сигарету, если уж просит. Четкость формулировок - дело хорошее, но не совсем то, ради чего мы затеяли Обмен Ульвиара. Поэтому мне следует не обращать внимания на промашки моего друга, а сосредоточиться на главном. Лонли-Локли смотрел на меня с неподдельным изумлением. - Ну ты даешь! - наконец сказал он. - Я что действительно такой кошмарный зануда? - Нет, - честно признал я. - По крайней мере, не всегда. Как я теперь понимаю, гораздо реже и в меньшей степени, чем мог бы. Я же говорю, мне требуется время, чтобы привыкнуть. Приношу извинения за неуместные нотации. Вот сигарета, которую ты просил. Возьми. Пока мы оба курили, я успел обдумать ситуацию, расставить приоритеты и сформулировать вопросы, ответы на которые требовались безотлагательно. - Сколько у меня времени? - спросил я. - Что об этом сказано в рукописях, которые ты изучал? - Времени у тебя навалом. Как минимум, полдня, а то и больше. Но определенно меньше суток. - То есть точно ты не знаешь? - Точность ему подавай... В таких делах трудно что-то утверждать наверняка, - затараторил сэр Шурф. - Согласно одному источнику, Король Ульвиар и его знахарь пребывали под воздействием заклинания четырнадцать часов, согласно другому - что-то около семнадцати. В других документах описаны случаи, когда заклинание действовало двенадцать, тринадцать и даже девятнадцать часов. Более точного ответа на твой вопрос, увы, не существует. - Спасибо, - прервал его я. - Ладно, будем считать, что у меня есть двенадцать часов. Теперь скажи вот что: люди, совершившие обмен, должны находиться рядом? Или, напротив, следует как можно скорей расстаться? - Никаких особых указаний на этот счет в рукописях не было. Думаю, можно поступать как угодно. - Ясно. Что ж, хорошо. Мы немного помолчали. Потом я решил, что сейчас будет уместно кое-что объяснить. - Я проявил непростительное легкомыслие, не потрудившись изучить найденные тобой документы, описывающие Обмен Ульвиара, поэтому теперь мне приходится задавать слишком много вопросов. Пожалуйста, впредь, когда все вернется на свои места, не давай мне столь безалаберно относиться к магии. Принимать участие в обряде, предварительно его не изучив, - уму непостижимо! - Рад, что ты это наконец-то понимаешь, - ухмыльнулся Шурф. - Строго говоря, мне давным-давно следовало бы подбить тебя на эту авантюру. Сэкономил бы кучу времени и сил, которые ежедневно трачу на бесплодные попытки убедить тебя относиться к событиям собственной жизни с большей ответственностью. Хотя, по чести сказать, теперь-то я понимаю, почему ты так упорствуешь. Легкость, которую я сейчас ощущаю, - великий соблазн. Кому не понравится жить, приплясывая на кончиках пальцев от нетерпения, как хмельной танцор в начале карнавала? То-то и оно... Он был чересчур многословен и не к месту снисходителен, но я принял это как данность. К этому моменту я уже окончательно осознал, что Лонли-Локли просто перенял мои обычные манеры, так что все замечания было бы справедливо адресовать себе, а не ему. Что мне действительно очень нравилось в этом новом состоянии - теория совершенно перестала расходиться с практикой. Если прежде ясное понимание, как правильно, вовсе не подразумевало, что я окажусь способен на соответствующие поступки, то теперь всякое мало-мальски полезное умозаключение немедленно претворялось в дело. Более того, я искренне не понимал, зачем вообще нужны мысли, если не в качестве руководства к действию? В частности, стоило мне напомнить себе, что сэр Шурф не несет ответственности за свое нынешнее поведение, - и все, вопрос был закрыт, я больше не выказывал раздражения, не пытался делать ему замечания, а с холодным интересом исследователя изучал произошедшие в нем перемены. Понимал, что эти наблюдения могут принести мне немалую пользу - потом, когда я снова превращусь в очаровательное, но совершенно неуправляемое существо вроде того, что сидит сейчас напротив. - Еще вопрос, - я снова поднял руку, привлекая его внимание. - Должны ли мы с тобой встречаться, когда действие заклинания подойдет к концу? Или все произойдет само собой, даже если мы будем находиться в разных местах? - Во всяком случае, в рукописи, которую я изучал, совершенно недвусмысленно сказано, что Ульвиар Безликий и его знахарь Фиттех, обменявшись Тенями, рассорились и расстались. И помирились только после того, как все вернулось на свои места. - То есть они не были рядом и тем не менее обратный обмен прошел успешно? Что ж, это хорошая новость. Было бы несправедливо заставлять тебя повсюду следовать за мной. Думаю, у тебя с самого начала были свои планы, верно? - Не было у меня никаких планов, - признался Лонли-Локли. - Ну сам подумай, какие тут планы? Я же отдавал себе отчет, что даже предположить не могу, как буду себя чувствовать после этого обмена. И был абсолютно прав... Но теперь эти грешные планы рождаются один за другим. Даже не знаю, в каком порядке их реализовывать! - Начни с наименее рискованных, - посоветовал я. - А самые опасные отложи на потом. В самом худшем случае ты хотя бы успеешь больше перепробовать. - Очень дельный совет! - сэр Шурф неудержимо расхохотался и сквозь смех виновато добавил: - Нет, правда, очень дельный. Не сердись, сэр Макс. Я сейчас, можно сказать, вижу себя самого в кривом зеркале - знаешь, бывают такие детские игрушки? - Знаю, - кивнул я. - И разумеется, не сержусь. Это теперь совсем не сложно - не сердиться. Вернее, не придавать значения тому, сержусь я или нет. Очень полезное искусство. Та самая разновидность могущества, ради которой действительно имеет смысл разбиться в лепешку. - Я рад, что ты это понимаешь, - вздохнул Лонли-Локли. - И сожалею, что этого теперь совершенно не понимаю я сам. Впрочем, жалеть тут не о чем, никуда это грешное искусство от меня не денется, дюжину часов спустя или чуть позже. Или это я от него никуда не денусь? Похоже, что так... Знал бы ты, как оно мне осточертело! Я поглядел на него с неподдельным интересом. Вот, значит, оно как. - Не обращая внимания, сэр Макс, - поспешно сказал Шурф. - Это я расслабился не в меру. Говорю же, как пьяный я в твоей шкуре. Если ты всегда себя так чувствуешь, преклоняюсь перед твоим умением делать хорошую мину при плохой игре! Как бы там ни было, а со стороны ты кажешься куда более вменяемым человеком, чем я сейчас себя ощущаю. - Ерунда какая, - отмахнулся я. - Просто я привык, а тебе в новинку. Не придавай такого значения пустякам. Лучше скажи мне, как ты собираешься распорядиться своим временем? Я отдаю себе отчет, что лезу не в свое дело, но на мне, в некотором смысле, лежит ответственность за все, что с тобой произойдет. Быть таким как я - опасное удовольствие, сейчас я это очень хорошо понимаю. - Да ну, брось. Не сгущай краски. Ты же до сих пор цел, а в твоем распоряжении была целая жизнь, а не какая-то жалкая дюжина часов. Лонли-Локли улыбался до ушей и всем своим видом наглядно демонстрировал намерение отправиться в ближайшую кондитерскую и не покидать ее на протяжении суток. Я очень хорошо понимал тайную подоплеку этой простодушной улыбки. Парень что-то затеял, и отвратить его от задуманного будет, мягко говоря, непросто - если уж он действительно стал похож на меня. Еще недавно я счел бы его невинное, в сущности, лукавство колоссальной проблемой и немедленно попытался бы ее решить. Но теперь я сказал себе, что это - его личное дело и мне не следует вмешиваться. По крайней мере, пока ситуация не станет критической, а до этого вряд ли дойдет. Я влипаю в неприятности часто, но все-таки не каждый день. И сэр Шурф, скорее всего, просто не успеет. - Ладно, - сказал я, поднимаясь. - Если так, займусь своими делами. А к тебе у меня только одна просьба: не забывай, что в этом Мире существует Безмолвная речь. И о том, что я, мягко говоря, не всегда беспомощен и бесполезен, тоже помни, пожалуйста. - Мне бы и в голову не пришло считать тебя беспомощным и бесполезным, - растерянно возразил Лонли-Локли. - Ты - самое могущественное существо из всех, с кем я знаком; по крайней мере, потенциально. И единственный человек, которого я счастлив называть своим другом. Мне жаль, если ты этого не понимаешь. - Теперь понимаю. И очень рад, что ты так говоришь, - откликнулся я. Я немного покривил душой. Рад, не рад... В данный момент меня совершенно не интересовало, что он обо мне думает. Но я отдавал себе отчет, что такие слова не следует оставлять без ответа. Просто невежливо. - Имей в виду, что нет такого дела, которое я не брошу, если тебе вдруг понадобится помощь. Или хотя бы практический совет, - на всякий случай сказал я, отпирая дверь. - Ладно, спасибо, - ответил Лонли-Локли. - Конечно я тебя позову, если будет нужно. Но я не думаю, что... Зная себя и прикинув, что получится, если помножить мой нрав на самоуверенность искушенного колдуна, я мог быть совершенно уверен, что этот парень сперва трижды пройдет по краю пропасти, пару раз чудом уцелеет в какой-нибудь чудовищной катастрофе, потом все-таки героически погибнет, и вот тогда-то, на пороге загробного мира, подумает, что теперь, возможно, влип достаточно крепко, чтобы позвать на помощь. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Только сказать себе, что в загробном мире я уже однажды был, а посему, надо думать, как-нибудь справлюсь в случае необходимости. - Тогда желаю удачи, - я отвесил ему неглубокий, но, смею надеяться, чрезвычайно изящный поклон. - Хорошей ночи, сэр Шурф. - Подожди, - попросил он. - Есть один момент, который ты, возможно, пока не мог оценить в полной мере. Не хочу, чтобы это стало неожиданностью. Я обернулся, вопросительно приподнял бровь. Дескать, давай, не тяни. - Безумный Рыбник, как я тебе уже говорил, никуда не делся, - торопливо сказал Шурф. - Он всегда со мной - а теперь, соответственно, с тобой. Справиться с ним не так уж трудно. Да ты уже прекрасно справляешься, я же вижу. Просто не забывай: разные неуместные мысли и желания, агрессивные и не только, не имеют никакого отношения к тебе. Да и ко мне, если уж на то пошло. Они уже давно не мои. Так, что-то вроде фантомных болей в ампутированной конечности - помнишь, ты же сам и рассказывал, что так бывает... - Конечно, все это понятно, - согласился я. - Ты объясняешь вполне очевидные вещи и беспокоишься о сущих пустяках. Это не твоя вина, просто я сам таков. В любом случае спасибо, что стараешься беречь мои чувства. Но я с самого начала был готов ко всему и, честно говоря, ожидал худшего. Он, кажется, очень удивился, но ничего не сказал. Только смотрел мне вслед, пока я не скрылся из виду, свернув из коридора в холл. Оказавшись на улице, я выкинул из головы мысли о грядущих приключениях и смутной будущности моего друга. Дело было сделано, я предоставил его самому себе и судьбе, а значит, беспокоиться теперь бессмысленно. Я и не стал. Для начала я решил просто пройтись по улице, присматриваясь к себе, прислушиваясь к ощущениям и анализируя результаты наблюдений. Так юные девушки учатся ходить на каблуках, так близорукие люди привыкают к первым в жизни очкам. Подумав, что мое нынешнее положение имеет известное сходство с описанными ситуациями, я был чрезвычайно доволен и горд собой, что нашел удачную метафору. Сейчас красота формулировок казалась мне чрезвычайно важным делом - не столько результатом работы ума, сколько необходимым для его совершенствования инструментом. Однако несколькими минутами позже я обнаружил, что мой разум несколько переусердствовал в своем стремлении создавать безупречные формулировки. Голова моя к этому моменту до краев заполнилась четкими, лаконичными, глубокомысленными фразами. Усилием воли я легко мог бы разогнать эту крикливую стаю, но такой выход представлялся мне, страшно сказать, нецелесообразным. Прежде я никогда не думал, что мои собственные слова, пусть даже идеальным образом составленные в предложения, могут иметь хоть какую-то ценность; теперь же я искренне полагал, что они заслуживают лучшей участи, чем забвение. Однако постоянно повторять их про себя, твердить наизусть фразу за фразой, по ходу оттачивая, шлифуя формулировки, было еще менее целесообразно. Тогда я принялся внимательно глядеть по сторонам и довольно быстро обнаружил лавку книготорговца. Время было позднее, но книжные лавки в Старом Городе открываются после полудня и работают до рассвета. Известно ведь, что с утра людям не до чтения: у одних служба, другие отсыпаются после вечеринки, третьи спешат на рынок за снедью. Ночь - совсем другое дело. Люди скучают, у них внезапно отменяются свидания и дружеские ужины, студентам надо делать домашние задания, дети требуют, чтобы мама почитала на ночь страшную древнюю легенду, а кого-то мучает бессонница, которую без запрещенных ступеней магии так просто не исцелишь. Самое горячее время для книжной торговли. Поэтому лавка была открыта. Будь она заперта, я бы, честно говоря, не постеснялся разбудить торговца и его домочадцев. Мне было совершенно ясно, что дело у меня чрезвычайно важное и не терпит никаких отлагательств. Но обошлось без лишних хлопот. В лавке хозяйничала рыжеволосая дама средних лет с тонкими запястьями подростка и круглым румяным лицом всеобщей любимицы. Я отметил про себя, что женщина достаточно хороша, чтобы провести с нею ночь, но не настолько, чтобы ее съесть. Отметил - это значит, что какую-то долю секунды меня натурально раздирали противоречивые стремления, я метался между вожделением и брезгливостью, не в силах остановиться на чем-то одном. Очевидно, это и были те самые неуместные мысли и желания Безумного Рыбника, от которых предостерегал меня Шурф. Он не взял в расчет, что обретенная вдруг возможность подчинить себе внутренний хаос, отстраниться от него и хладнокровно игнорировать всякую душевную бурю, как бы она ни бушевала, впечатлит меня куда больше, чем самые дикие и темные страсти. - Мне нужна тетрадь, - сказал я. - Тетрадь? Рыжая явно решила, что ослышалась. - У меня есть прекрасные самопишущие таблички, - защебетала она. - Совсем новые, из белой лохрийской глины, легкие и вместительные. Я немного подумал, прислушался к себе и решил, что ее предложение мне не подходит. Самопишущие таблички - дело хорошее. Но для избавления от докучливых формулировок мне требовался привычный способ письма. - Нет, нужна именно тетрадь. Чистая тетрадь из обыкновенной бумаги. И... На этом месте я запнулся, поскольку понял, что так привык к волшебным самопишущим табличкам, что до сих пор толком не знаю, как в Ехо обстоят дела с прочими письменными принадлежностями. - Карандаш, перо, все что угодно, - наконец сказал я. - Что-нибудь, чем можно писать на бумаге. Рыжая озадаченно нахмурилась. Задумчивость была ей к лицу, и я великодушно решил, что съесть ее, пожалуй, тоже было бы приятно и полезно. По крайней мере, в определенных обстоятельствах. Как ни странно, после этого умозаключения моя внутренняя буря окончательно утихла; теперь я был спокоен и собран не вопреки ей, а просто так. - У меня нет бумажных тетрадей, - наконец призналась рыжая. - Но у брата антикварная лавка, тут, по соседству. Вы можете к нему зай... Я не стал спорить, а лишь адресовал ей строгий взгляд, преисполненный вежливого недоумения. Дескать, я - клиент, я уже пришел в вашу лавку и не собираюсь бегать по всему городу за нужным мне товаром. Ваше дело предоставить мне необходимое, а мое - заплатить за вашу расторопность любую цену, которая покажется мне разумной. К счастью, мне не пришлось говорить это вслух. Рыжая сама все поняла, умолкла на полуслове, испуганно моргнула и наконец сказала: - Нет-нет, конечно же, я сама сбегаю и все принесу. Тем более брат, наверное, уже запер лавку. Тут рядом, я быстро, извините, что придется подождать, сейчас-сейчас... Пока она суетливо выбиралась из-за прилавка, поправляла прическу и бочком пятилась к выходу, я хранил великодушное молчание. Помнил, что обучение этой дамы искусству сохранять спокойствие, правильно дышать и рационально двигаться не входит в круг моих непосредственных обязанностей. А значит, незачем делать ей замечания, хоть и хочется, конечно, немедленно исправить данный фрагмент картины мира, если уж во всей полноте эта грешная картина мне пока не по зубам. Но я, повторяю, воздержался. И до сих пор чрезвычайно горд этим обстоятельством. Рыжая вернулась четверть часа спустя, взмыленная, растрепанная и еще более возбужденная, чем перед уходом. Но в ее руках была тонкая тетрадь в синем матерчатом переплете, а в голосе звучало ликование. - Мы нашли! Самая настоящая бумажная тетрадь из Таруна, ей лет двести, не меньше! И тарунские карандаши, они как раз подходят для этой бумаги. Один совсем новый, второй израсходован наполовину, но его я отдам за четверть цены. - Очень хорошо, - мягко сказал я. - Спасибо. Не нужно так волноваться. Назовите вашу цену. За ветхую тетрадь и два карандашных огрызка с меня содрали полдюжины корон - немыслимая цена. Но я не стал возражать. Когда речь идет о самом необходимом, денег не жалеют. К тому же кто ее знает, эту тетрадку, может, и правда антикварная редкость, которую ни за какие деньги не достать? Я же никогда не интересовался, где мой друг Шурф покупает свои письменные принадлежности. Думал, в любой книжной лавке есть, а оно вон как обернулось. Поэтому я, не торгуясь, написал расписку, вернее, приложил руку к специальной самопишущей табличке, предназначенной для денежных расчетов. Прочитав мое имя и выяснив, с кем имеет дело, хозяйка книжной лавки окончательно ошалела - не то от страха, не то на радостях, я не стал разбираться. Вежливо попрощался и вышел на улицу, окончательно решив для себя, что есть ее я не стал бы ни при каких обстоятельствах. А вот переспать все-таки было бы неплохо - теоретически. Хотя... Бедняга Шурф, как же он волновался, что некоторые его мысли и желания могут меня шокировать! Знал бы он, какая дикая чушь то и дело лезет мне в голову по тысяче раз на дню, без вмешательства всяких там Безумных Рыбников... Теперь, впрочем, надо думать, узнает. Ну и ладно. Хоть будет с кем обо всем этом поговорить, если однажды станет совсем уж невмоготу. Разжившись тетрадью, я отправился в ближайший трактир. Ну то есть не в первый попавшийся, а в "Душистые хрестики". Во-первых, у них превосходная гугландская кухня, а во-вторых, возможность встретить там кого-нибудь из знакомых я оценивал как крайне маловероятную. Трактир открылся сравнительно недавно; леди Меламори почти случайно обнаружила его в трех кварталах от своего дома, и мы решили утаить это открытие от друзей. Все равно среди них нет любителей простой деревенской еды, а нам позарез требовался своего рода филиал собственной кухни, уютное местечко, куда можно прийти поужинать в конце трудного дня, кутаясь в домашние лоохи, сесть в самом дальнем и темном углу, тереть кулаками слипающиеся глаза, уткнуться носами в меню, и без того вызубренное наизусть, шептаться, сплетничать, целоваться украдкой и шутливо препираться из-за сущих пустяков, не рискуя при этом нарваться на собеседника, ради которого хочешь не хочешь, а будь любезен, потрудись придать лицу осмысленное выражение, а речи - связность. Не то чтобы мы часто так поступали, всего-то раза два или три, но сама по себе возможность нас окрыляла. Мне вообще кажется, что мелкие секреты, в отличие от больших тайн, - совершенно необходимые компоненты счастливой жизни. Не обязательно всякой, но моей - пожалуй. Все это я к тому, что "Душистые хрестики" были идеальным местом, чтобы на часок уединиться с тетрадкой и привести мысли в порядок. Заодно и поужинать, а что ж, давно пора. А потом можно приступать к поискам неуловимого Магистра Хаббы Хэна. Или не Магистра. Надо будет, кстати, у него уточнить, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. А то даже Джуффин не уверен, хотя, казалось бы, кому и знать, как не ему. Я не сомневался, что нынче же ночью непременно увижу Хаббу Хэна. Я прекрасно помнил, как сильно он мне нужен, и полагал своим долгом приложить все усилия, чтобы устроить нашу встречу. Но именно долгом, не более того. В моем стремлении найти Хаббу Хэна больше не было ничего личного. Я не хотел его встретить, а просто осознавал, что это совершенно необходимо. Именно такое настроение и требовалось - если, конечно, я правильно понял объяснения Джуффина. И если мой шеф все-таки не выдумал Хаббу Хэна в воспитательных целях. Я по-прежнему допускал такую возможность, но она больше не казалась мне ужасной. Забавной, впрочем, тоже. Мне вообще ничего не казалось сейчас забавным, и в таком подходе к делу были, как ни странно, свои преимущества. Вот уж никогда бы не подумал. Устроившись за дальним, словно бы специально для меня поставленным на отшибе столом в "Душистых хрестиках", я быстро, не раздумывая, заказал ужин, благо был неплохо знаком с меню, и достал из кармана лоохи свои покупки. Осмотрел карандаши, остался ими недоволен, попросил у трактирщика нож, тщательно их заточил, открыл наконец тетрадь и принялся записывать. Только перестав быть собой, получаешь шанс обнаружить себя. Хорошо, если это происходит внезапно - тем сильней эффект, ощутимей встряска. Мне не раз доводилось слышать от сведущих, как я сейчас понимаю, людей, что наша личность - маска, карнавальный костюм. Поначалу я радовался красоте метафоры, потом отмахивался от этой идеи как от докучливой банальности. А оказалось, что это просто сухая констатация факта, более-менее точное и емкое описание подлинного положения вещей, даже в каком-то смысле инструкция. Я понял это сегодня на улице, когда разнашивал чужую личность, как новые башмаки. И вот что любопытно. Того человека, каким я привык быть, нет и в помине, однако же наблюдаю за произошедшими переменами именно я. Только эта моя составляющая - назовем ее Наблюдатель - имеет вес и смысл, все остальное - набор карнавальных костюмов. И вольно же мне было довольствоваться до сих пор единственной сменой одежды. Какая потрясающая скупость, какая недальновидность! Я перечитал написанное и остался доволен. Мое природное умение обращаться со словами в сочетании с глубиной и сдержанностью новой личности дало неплохой результат. Во всяком случае, я не сомневался, что эта запись будет понятна и полезна мне самому - потом, когда наш с Шурфом эксперимент благополучно завершится и мне, как всегда, захочется отмахнуться от приобретенного опыта и жить дальше как ни в чем не бывало. Уж я-то себя знаю. Удовлетворенный результатом, я принялся за еду. Ел неторопливо, тщательно пережевывая каждый кусок - такого за мной раньше не водилось. Про себя отметил, что стряпня здешнего повара по-прежнему в моем вкусе, но этот факт оставил меня почти равнодушным. Точно так же я мог бы сейчас употребить любую пакость и хладнокровно отметить, что ужин не удался - квалифицированное экспертное заключение, не имеющее никакого отношения к чувственным удовольствиям. Ну, скажем так, почти никакого. Покончив с едой, я потребовал камры, аккуратно отодвинул тарелку, тщательно протер салфеткой стол, снова открыл тетрадь и продолжил писать. Говорят, горная лисица, угодившая в капкан, бывает порой способна отгрызть собственную лапу, чтобы выбраться. Человеку, угодившему в один из множества капканов, щедро расставленных на всяком пути, такой подвиг редко по плечу. Но если не сможешь последовать примеру лисицы, жди охотников, которые придут за твоей шкурой. Они уже в пути. Я перевел дух и с удовольствием отметил, что записанные формулировки действительно сразу же перестали мне докучать. Еще немного, и голова моя сможет заняться более важной и полезной работой, чем бесконечное повторение собственных глубокомысленных фраз. Если кому и нужна жертва, то лишь самому жертвователю - при условии, что он разумен и искусен. Не самое драгоценное и необходимое приносится в жертву, а то, что лишь кажется драгоценным и необходимым, а на самом деле - лишнее. Только мешает. Когда жертва приносится должным образом, жертвующий поступает, как искусный скульптор, отсекая все лишнее от каменной глыбы. Ваяет себя. Достойное занятие - вне зависимости от конечного результата. На сей раз перечитать написанное я не успел, поскольку не то боковым зрением, не то и вовсе затылком углядел, что в трактире творится неладное. Прежде я бы вряд ли что-то заметил, закопавшись в писанину, но вместе с личностью сэра Шурфа мне досталась его способность полностью контролировать ситуацию. И это оказалось очень кстати - за столом у противоположной стены понемногу разгорался пожар. Скорее всего, чья-то газета вспыхнула от вылетевшего из трубки уголька. Рассуждал я в неплохом темпе, но действовал гораздо быстрее. Метнулся к источнику опасности с кувшином камры наперевес. Плеснул щедро, от души, рассудив, что заказ можно будет повторить, а гасить пламя следует наверняка, не жалея жидкости, даже если имеешь дело с крошечным костерком. Огонь - серьезный противник, в схватке с ним лучше переусердствовать, чем проявить хоть малейшее неуважение. Забавно тут вот что. Унаследовав наблюдательность и замечательную реакцию сэра Шурфа, я остался при своих близоруких глазах, в этом смысле ничего не изменилось. Так что я довольно поздно понял, что выплеснул камру вовсе не в разгорающийся костер, а прямо в лицо одного из немногочисленных посетителей "Душистых хрестиков", солидного, нарядного джентльмена. Как он на меня посмотрел! До сих пор, честно говоря, неловко вспоминать. Но в тот момент мне было все равно. То есть я прекрасно осознавал свою ошибку и был готов сделать все, чтобы подобное не повторилось, но обычного в таких случаях жгучего, тягостного стыда я не испытывал. И это, надо сказать, было просто спасение. - Да, так со мной еще никто не здоровался, - наконец сказал пострадавший. - Бьюсь об заклад, мальчик, тебя ко мне Джуффин за зернами послал. Верно? Мне понадобилась примерно секунда, чтобы свести концы с концами и понять, что происходит и кто, собственно, передо мной. Неплохой результат; будь я в своем обычном состоянии, минуты две блеял бы нечто несусветное, глупые вопросы задавал бы, всем своим видом изображая недоумение, а после - изумление и восторг. Но на сей раз обошлось. Я сразу пришел к единственному верному выводу: передо мной сидит неуловимый Магистр Хабба Хэн, собственной персоной, мокрый и взъерошенный по моей милости. Протянул ему салфетку и сделал знак трактирщику, чтобы принес еще. Тот явился незамедлительно, с полотенцами и миской ароматной воды для умывания. - Примите мои извинения, - сказал я, когда трактирщик удалился. - Ваше пылающее лицо сбило меня с толку, и я бросился гасить пожар. - Догадываюсь, - улыбнулся незнакомец, с заметным интересом оглядывая свое темно-лиловое лоохи, почти безнадежно испорченное. - Обычное дело. Но как правило, человек успевает понять, в чем дело, прежде, чем встанет с места и отыщет кувшин с водой. А ты уж больно шустрый. - Разумеется, я готов возместить ущерб, - смиренно объявил я. - Ваш костюм серьезно пострадал. - Ерунда, - отмахнулся он. - Даже дозволенной вашими дурацкими законами магии достаточно, чтобы вывести любое пятно. Не о чем тут говорить. Так что, тебя послал Джуффин? Я прав? Дались ему эти зерна!.. - Если вас зовут Хабба Хэн, сэр... - начал я. - Именно так меня и зовут. - В таком случае я действительно должен передать вам привет и поклон от сэра Джуффина Халли. Именно от него я получил совет вас отыскать. Но я не понимаю, о каких зернах речь? Сэр Джуффин ничего об этом не говорил. - Может, и не говорил, - согласился Хабба Хэн. - Я и без того знаю, что ему от меня нужно. А для него не секрет, что я в курсе. Да ты садись, не смущайся. После такого впечатляющего знакомства вполне можно обходиться без церемоний. Считай, побратались. Я послушно уселся напротив и принялся его разглядывать. Даже теперь, когда на смену огненному лику пришла нормальная человеческая физиономия, внешность Хаббы Хэна оставалась совершенно незаурядной. Очень смуглый, почти темнокожий, а глаза светлые, серо-зеленые, прозрачные, как озерная вода. Из-под лилового, в тон лоохи, тюрбана выглядывала соломенно-желтая коса, не такая длинная, как у нашего великого путешественника сэра Манги Мелифаро, давным-давно давшего зарок никогда не стричься, но тоже весьма внушительная. Резкие складки у рта выдавали солидный возраст и жесткий нрав, но лоб был гладок, как у младенца, и вокруг глаз ни единой морщинки. В левую ноздрю крупного, изящно вылепленного носа вдето крошечное кольцо из драгоценного металла, шею украшал ярко-красный обруч, больше всего похожий на туго затянутый ошейник. Потом мое внимание привлекли сложенные на столе руки с длинными ухоженными ногтями. Правая была такой же смуглой, как лицо, левая - бледной до синевы, как кожа подземного жителя. Впрочем, все это не имело почти никакого значения. Важно другое - передо мной, вне всяких сомнений, сидело практически совершенное существо, напрочь лишенное обычных человеческих слабостей. Хабба Хэн был настолько собран, спокоен и безмятежен, насколько это вообще возможно. Сейчас я мог оценить это как никто. Оказавшись в шкуре сэра Шурфа, я, можно сказать, физически страдал от чужого несовершенства, как страдал бы человек с тонким музыкальным слухом на сельской свадьбе, где подвыпившие, неумелые музыканты играют вразнобой, как бог на душу положит, не позаботившись даже сговориться о том, чтобы всем играть одну и ту же мелодию. Прохожие на улице, рыжая красотка в книжной лавке, трактирщик и немногочисленные завсегдатаи "Душистых хрестиков" - все они о чем-то беспокоились, беспричинно суетились, неправильно двигались и неритмично дышали. Если бы не способн