иносил брошенную палку. Юрий Сергеевич тем временем тщетно пытался растолковать трехлетнему сыну как бяки-казаки разгоняли демонстрации революционно настроенных рабочих. Аэлита расспрашивала Спартака о планах на будущее. С Юрием Сергеевичем она поздоровалась лишь издали, кивком. Потом повела гостей в подъезд. - Мы сейчас с Алешкой придем, - крикнул Юрий Сергеевич. - Так хочется побыть вместе. "Надо же дать Спартаку минутку на подготовку почвы!" - подумал он. - Мама! - протестующе закричал мальчик, но отец уже тащил Алешу за руку. И он подчинился только потому, что Бемс остался с ним. - И ты еще не нашел свою Тамару? - спросила Аэлита, усевшись рядом с братом на тахту. Остап рассматривал портреты поэтов и читал стихотворные строки под ними. - Да нет! - ответил Спартак. - Прямо к тебе. Словно знал, не все у тебя в ажуре. - Нет, почему же? Очень даже в ажуре. Право-право! Аэлита старалась не смотреть на брата. Она думала о Николае Алексеевиче и о том, что далеко не все у нее как надо. Время, проведенное в Западной Германии, в особой палате, где Николай Алексеевич был таким близким, понятным, казалось далеким сном. В Москве он опять отдалился, отгороженный стеной научных интересов. И даже на концерты они больше не ходили. И Аэлита, как никогда раньше, чувствовала себя одинокой. - Брось, сестренка, - сказал Спартак. - Хоть ты и старшая, а насквозь просвечиваешь. Неладно у тебя. Скажешь, не так? - Ну так. Только ты не знаешь почему. - Отчего же не знаю. Мне Юрий Сергеевич все рассказал. Я понимаю. Нелегкое это дело... И даже близким родственникам нечего тут нос свой совать, а все-таки... - Что все-таки? Спартак покосился на Остапа. Тот сразу засобирался: - Пойду-ка я "выдам пенки". Заигрались наши детишки-то на улице в казаков-разбойников. Когда он вышел, Аэлита закрыла лицо руками. - Люблю я его! Честное слово! - прошептала она. - Сама не знаю как, но люблю. - Ну что ж тут особенного? Столько лет прожили. Любовь, она остается. - Да не Юрия я люблю, а другого! Пусть пожилого, но замечательного человека. - Это которому сто два года? - Юрий тебе так солгал? Не мог без этого! Как ты ему в состоянии хоть в чем-нибудь верить? - Ты же верила. Как раз в мои годы. - Верила! И теперь страдаю. Только тебе да папе могу сказать, как страдаю. - А он, тот Мафусаил, что ли... Он, что? Не любит? - Он никогда не говорил со мной о любви. И не нужно. Он слишком намного выше меня... во всем, во всем! Если бы ты знал, какой это человек! - Да я тебе верю. Больше, чем себе. - А ты и себе поверишь. Вы еще встретитесь! Зазвучал звонок. - Ну вот и ребятки с детплощадки, - сказал Спартак и пошел открывать. Ворвались Алеша и Бемс, потом вошел Остап, широко ухмыляясь, а следом за ним бочком, совсем так, как его папаша Сергей Федорович, робко появился Юрий Сергеевич и встал у дверей. Куда делась его импозантность? Он даже сутулился, как отец. - Ну и что? Наигрались? - спросил Спартак. - Так не в ту игру вы играли. Надо в пограничников. Остап, надевай шинель. Мы с тобой будем диверсантами, а Алеша - пограничник с собакой, служебной. Мальчик захлопал в ладоши, глазенки его разгорелись. - У нас все мигом, дело клевое, - говорил Остап, застегивая шинель. Алеша гордо взял Бемса на поводок и потянул к двери. Юрий Сергеевич печально провожал взглядом уходивших. - Чуткие люди, - обратился он к Аэлите. - Поняли, что нам нужно поговорить. - О чем? - нахмурилась та. - Я хотел бы показать тебе написанное мной письмо, которое избавит меня от дальнейших объяснений. - Садись, - пригласила Аэлита, указывая на тахту. - Нет, ничего. Я тут с краешка на стульчике. - Как хочешь. Она взяла незапечатанный конверт и вынула оттуда письмо, адресованное президенту Академии наук СССР. Аэлита поморщилась. Ей припомнилось другое письмо, написанное тем же почерком и переданное ей Николаем Алексеевичем. "Глубокоуважаемый товарищ президент! Считаю своим долгом порядочного человека снять с академика Анисимова Николая Алексеевича всякие подозрения, ложно высказанные мною. Я во всем ошибался и не боюсь в этом признаться. Моя жена чиста, и ее отношение к академику Анисимову адекватно уважению к старшему и почтенному человеку, Человеку с большой буквы, работы которого обеспечат благосостояние человечества на тысячелетия. У меня нет слов для собственного осуждения! Приношу искренние извинения и готов любым способом загладить свою вину, вызванную незаурядным чувством, которое я питаю к своей замечательной жене Аэлите Алексеевне Мелховой. Инженер Ю. С. Мелхов". - У меня другая фамилия, - сказала Аэлита, возвращая письмо Юрию Сергеевичу. - Здесь есть еще одно. Самому Николаю Алексеевичу. - Я не читаю частной переписки. - Аэлита! Пойми! - вскочил Юрий Сергеевич, картинно прижимая руки к груди. - Я был ослеплен, ослеплен любовью к тебе. Это была лавина, снежная лавина несообразностей, промахов, ошибок. Мне стыдно вспоминать сцену в суде. Да никем твое место не занято в нашей семье, как я тогда сказал. Я горделиво, именно горделиво солгал, пошел на "святую ложь"! Ложь во имя сохранения твоего уважения ко мне, дабы я не выглядел в твоих глазах жалким и униженным. А главное, пойми, как понял Шекспир Отелло! Это ревность! И наша семья ждет тебя! Вернись! Умоляю тебя! - Пойдем, - спокойно сказала Аэлита, словно они скучно говорили о прогнозе погоды. - Надо позвать всех с улицы, а то дождь может пойти. - Конечно, конечно, - суетливо обрадовался Юрий Сергеевич. "Никак пример с Отелло подействовал? До чего же полезны порой классики!" - подумал он, и вслух сказал: - У меня есть зонтик, портативный, складной, из Италии. Ты, наверно, в ФРГ тоже себе такой купила? Я выйду, как бы Алешенька не простудился. - Я сама сбегаю за ними. Без зонтика. - Ну вот и хорошо, - удовлетворенно потер руки Юрий Сергеевич. Он даже не думал, что все так просто обойдется. Вернулась Аэлита, а за нею с шумом ворвались в переднюю и Алеша с Бемсом, потом чинно, чеканя шаг, вошли и Спартак с Остапом. - Проходите, ребятки, - пригласила их Аэлита. - Да, да, проходите, друзья мои, нам тут нужно кое-что важное вам сообщить, - суетился Юрий Сергеевич. Спартак удивленно посмотрел на него, потом перевел взгляд на сестру. - Есть ситуации, - сказала Аэлита, - когда человек полностью раскрывает себя. Я только что увидела во всей красе Юрия Сергеевича Мелхова, который по чудовищному стечению обстоятельств был когда-то моим мужем. Нет меры, которая измерила бы человеческую мель Мелхова. Я вам, своим друзьям, хочу сказать, что никогда, слышите, никогда не прощу себе своего замужества... Честное слово! - Из песни слова не выкинешь, - промямлил опешивший Юрий Сергеевич. - Так нужно выкинуть всю эту песню, мещанскую песнь, с которой шагает по жизни этот обыватель из обывателей. - Ах так? До тебя не дошли мои слова? - Напротив. Дошли в полной мере. - Но сын!.. Он останется моим сыном! - Надо еще суметь остаться его отцом. - Ну, сцена уже переходит все допустимые границы! - возмутился побагровевший Мелхов и демонстративно вышел в переднюю. Там он долго надевал пальто перед зеркалом, ожидая, что его вернут. Но никто не вышел к нему, даже Бемс. И взбешенный Юрий Сергеевич выскочил из квартиры, хлопнув входной дверью. Только тогда в передней появилась Аэлита с тряпкой на палке и вытерла пол. Глава пятая. ЗЕМЛЯ-КОРМИЛИЦА В лесу пахло трухлявыми пнями и мокрой прелью. Под густой листвой стоял сумрак. Но когда взору открылась свежая пашня, с нее как бы пахнуло русским простором. Поле уходило горбом за холм, и казалось, там, у неожиданно близкого окоема, кончается земля. А справа черноту пашни оттенял нежно-розовый вал цветущих яблонь. Аэлита стояла как зачарованная и вдруг заметила на пашне мольберт, а за ним девушку в берете. Аэлита, сделав по пашне круг, по-озорному зашла художнице за спину, чтобы заглянуть через ее плечо. Николай Алексеевич, не ускоряя шага, пошел по ее следам. Когда черноволосая девушка поворачивала голову, Аэлита, стоя позади, видела профиль, словно сошедший с камеи, и приспущенные в нацеленном взгляде ресницы. Но то, что появлялось на холсте, ошеломило Аэлиту. Перед мольбертом простирался в пышном цвету яблоневый сад, гранича со сказочно-дремучим лесом. А на холсте лес этот горел. Огненный смерч словно перелетал с дерева на дерево. Высокие стволы пылали факелами, дым стелился по траве, и сквозь него просвечивали языки пламени, перебирающиеся по иссохшей траве к очередной зеленой жертве. - Что же это такое? - в изумлении воскликнула Аэлита. Художница посмотрела, но не на нее, а на Анисимова. - Ничего, что мы любуемся? - спросил тот. - Или непосвященным половину работы не показывают? - Я почти закончила, и работ своих не скрываю, - вежливо ответила художница. - Но что же это такое? - недоуменно спросил Анисимов. - Ведь никакого лесного пожара нет. Аэлита давно узнала художницу и догадалась, какой пожар она рисует. - Томка! Пожар твой дымом глаза застелил. Не узнаешь? Только теперь художница, словно освободившись от чар мира, в каком только что жила, увидела Аэлиту. Вскочила и бросилась к ней в объятия. - Это все Спартак, - шептала она ей на ухо. - Их часть тушила лесной пожар. Нашли разбросанные самовоспламеняющиеся пластинки: олень наступит - и сразу трава вспыхнет. Но как он рассказывал! Разве мне воспроизвести? - Не знаю как вам, а мне лицо жаром опаляет, - заметил Николай Алексеевич. - Если вам нравится этюд - возьмите. - Княжеский дар. Не посмею. - Закон моих предков. Понравилось - твое, - гордо объявила художница. - Я знаю. Ваша дача за лесом. Закончу этюд, и мы принесем. - Мы? - удивился Анисимов. - Это же Томка Неидзе, о которой я вам еще в Терсколе рассказывала. Дочь Вахтанга Неидзе. Помните? - Как же! - Пойдемте в совхозный сад. Я вам все расскажу. И Аэлита повлекла Николая Алексеевича за собой. Дед Тарас ждал гостей. Маленький, седенький, с серыми висячими усами, пожелтевшими от табака, он сидел ссутулившись на крылечке избушки, курил трубку и, прикрываясь ладонью от солнца, смотрел на приехавших. - Добрый день, Тарас Григорьевич. Приехали, как обещали, - приветствовал его академик. - Здравья желаем! Ждем давненько, - отозвался старик. - Баллон по дороге спустил. Менять пришлось. - Машина - завсегда машина. Ухода требует. Эгей! Молодцы-тракторцы! Коль с чертями не схожи, покажите рожи! На окрик деда из кустов появились двое в комбинезонах с множеством карманов и "молний". - Ты, Остап, давай костром займись, - командовал дед. - Приезжих надо деревенской едой попотчевать. Они там, поди, отвыкли от настоящей-то пищи. Все искусственную потребляют. - Да пока еще нет, к сожалению, - улыбнулся Анисимов. На крылечке избушки появился коренастый усатый мужчина в гимнастерке старого покроя, со звездочкой Героя на груди. Черты лица были мелкие, как у Остапа. - Милости просим. Узнал о вашем приезде и к отцу в сад заглянул. Заодно на цветение посмотреть. Сели к разгоревшемуся костру. Дед принес котелок с картофелинами и баночку с солью. - А мы видели твою Тамару с мольбертом, - сказала Аэлита брату. - Какой лесной пожар нарисовала! Будто сама там была, а не с твоих слов. Право-право! - С Остаповых. Когда разойдется - жарко становится. А Томань моя в эти дни всегда приезжает в совхоз. Взялась кое-что нарисовать для клуба. - Попрошу, гости дорогие, - приглашал дед. - Нет ягоды вкуснее малины, нет картошечки вкусней печененькой. Не обожгитесь, однако. - А вы как думаете, Тарас Григорьевич, - сказал Анисимов, вытаскивая из костра запеченную картошку и перекидывая ее из ладони в ладонь. - Наша искусственная картошка будет хуже этой, если ее вот так же запечь? - Да нет, не сумлеваюсь. Намедни привозили, так не отличишь. И сытно, аж аппетит отбило, - усмехнулся старик. - До ума не сразу дошло, что на неделю вперед наелся. Все рассмеялись, кроме директора совхоза. - Нет, вы уж простите меня, товарищ академик, я тоже пробовал вашей искусственной пищи. Для меня дед оставил. Но не лежит к ней душа. - Почему же? На вас наша первая надежда. - А вот у меня на вас надежды нет. Плохую услугу оказываете сельскому хозяйству, товарищи ученые. - Почему же, Степан Тарасович? - Сейчас перво-наперво надо сельское хозяйство вытягивать. Индустрия растет от пятилетки к пятилетке, людей из села впитывает. Народонаселение увеличивается. А сельское хозяйство не в тех темпах... Потому и я, металлург, по зову партии на дедову землю вернулся. А тут еще погода подводит... - Вот-вот, Степан Тарасович! С этого и начнем разговор. Засуха - беда! До сих пор бич человечества! А людям есть независимо от погоды надо. Не так ли? - Это верно. И мы в любую непогодь трудимся. - А разве помешает вам, если государство в помощь вашему сельскому хозяйству будет иметь белковый резерв, который сделает ненужным в неурожайные годы обращаться к международному зерновому рынку. - Нет, это, пожалуй, не помешало бы. - Так вот, Степан Тарасович! Для Советского Союза это и есть наша задача! Кроме того, в мире есть немало всегда голодающих стран, не обеспеченных продуктами питания, без развитого сельского хозяйства. - Это все верно, товарищ академик, только земля, она всегда останется землей-кормилицей. - Никто на нее не покушается. Упаси боже. Никто не собирается землю, как кормилицу, отменять, - убежденно продолжал Анисимов. - Вопрос лишь в том, что должно на ней расти? Очевидно, то, чего нельзя получить более простым и дешевым способом. Например, яблоки, как у вас, фрукты мичуринские в садах и апельсины там всякие - пусть на земле растут, а не в колбах. - Верно они говорят, Степан, ты слушай, - вступил в разговор дед Тарас. - Пошто я на старости за химию взялся? А ведь невдомек, почему меня, садового сторожа... - Хранителя совхозного сада, - поправил директор совхоза. - Ну хранителя совхозного сада, почему меня химия за ум зацепила? Да потому, что твою пашню, которая к моему саду примыкает, деревьями засадить надобно. И домов на ей понастроить удобных. И чтобы люди из городов по своей воле на землю нашу кормилицу переселялись жить. Вот! А тебя - обратно на Урал. Вот какая стратегия. - Стратегия - вещь хорошая, - не сдавался директор. - Но вот взять тоже академика Вильямса. Он что говорил, чему учил? По сто центнеров с гектара зерна! Вот через сто лет, которые вы нам, хлебопашцам, оставите, по сто центнеров с гектара! Это задача! Ее решить нам помогите, товарищи ученые, с помощью агротехники, удобрений, машин прытких... Вот в чем актуальность. На все сто лет. - Но засухи за эти сто лет могут быть? Так почему же не иметь запас белковых веществ? Ведь покупное зерно не закрывает вашего сельского хозяйства. - Ну, это вам виднее, что выгоднее: покупать у буржуев или зерно из микробов делать. - Не только зерно. Все виды пищи. - А по мне, - вдруг вмешался Остап, - так в страдную пору трактора с трактористами в виде воздушного десанта с неба сбросить. И пошла писать! Земля - дыбом! А потом в другое место, где требуется. Вот и сто центнеров с гектара, как выпить дать! - Ай да внучек! Трактора на пашню с воздуха! Ну сказанул! - А что? - вмешался Спартак. - Во время таежного пожара так оно и было. Всех нас с машинами - прямо с воздуха. Просеку прорубили - гореть нечему стало. - И машины с воздуха можно - перекидные механизаторские бригады, и белковый запас из микробов можно, пожалуйста, только землю-кормилицу, вы мне поверьте, покуда что рано в отставку выводить, - заключил директор совхоза. - На пенсию! - подхватил Остап. - Читай "Мурзилку" и подмигивай. - А ты помолчи, хиппи-язычник модный, - рассердился вдруг на Остапа отец. - Молчу, как в рот квасу... Спартак вскочил и отошел от костра. Уже стемнело, но среди деревьев виднелась стройная фигурка девушки в берете. Аэлита проводила взглядом брата, потом перевела глаза на Анисимова. Она любила смотреть на него, любовалась, когда Николай Алексеевич оживлялся, как во время этой беседы, что-то доказывал. С костра сыпались искры, словно спорщики, подкрепляя свои слова, били по костру палками. Подул ветерок. По примеру Анисимова и деда Тараса все стали вытаскивать запеченные картофелины. Посыпали солью. И были они отменно вкусны. - Мы придем к вам, Николай Алексеевич! - донесся из темноты голос Спартака. - Этюд принесем. Глава шестая. КРУТОЙ ПОВОРОТ Искры остались позади. Далекие мужские голоса подчеркивали тишину леса. Николай Алексеевич и Аэлита пробирались в непроглядной тьме. Он взял ее руку, чтобы провести по корням. Тепло ее пальцев взволновало. - Какой переворот нужен в народном хозяйстве, чтобы перейти от земледелия к совсем иному способу получения продуктов питания, - сказала Аэлита. - Право! Пальцы Аэлиты почему-то дрожали. - Нужен крутой поворот, - отозвался Анисимов. - Крутой поворот, который невозможно провести сразу, но когда-то сделать его необходимо. Он, казалось, говорил о крутом повороте в сторону создания пищевой индустрии, но, сам того не замечая, ответил своим внутренним мыслям об Аэлите, ее дрожащих пальцах, о теплоте, которую ощущал. Он был к себе преувеличенно жесток: какая запоздалая любовь и, как ее следствие, мальчишеское, совсем не соответствующее его возрасту тщеславие. Ну зачем понадобилось в Терсколе кружить эту хорошенькую головку лихостью снежных спусков, масштабностью научных замыслов (ну это куда ни шло!) и, наконец, глупой демонстрацией дилетантских способностей скульптора! Зачем? Для себя? Не ждал ли, что она отыщет его на склоне? Знал, что найдет. И нечего хитрить перед собой! Ведь даже загадал по-детски: если увидит свой портрет, их знакомство продолжится. И хотел продолжения, хотел! ...... И Аэлита отыскала вчерашнего знакомого, восхитилась портретом и расцеловала ваятеля. Следовало бы правильно понять непосредственный порыв молодой женщины, вовремя остановить себя, помня о непреодолимом барьере времени. А он?.. Он продолжил знакомство в Москве. Заинтересовал ее своими идеями. И в результате... В результате она не только перешла на работу в его институт, но и ушла из семьи. Разве он не несет за это ответственности? Более того, не отвечает ли он теперь за ее будущее? Он, который ничего не может предложить ей, кроме своей старости. Не время ли, пока совсем не поздно, положить всему этому конец? И Николай Алексеевич Анисимов, посвятив свою научную деятельность выводу человечества из тупика, в своей личной жизни оказался в безвыходном тупике. Ночной лес, где под ногами что-то шуршит и где на каждом шагу натыкаешься то на узловатый корень, то на трухлявый пень, казался таким же безысходным тупиком. Николай Алексеевич выпустил пальцы Аэлиты, смутившись тем, что они с Аэлитой идут в темноте, взявшись за руки. Но Аэлита требовательно сжала его руку, не желая отпустить. Николай Алексеевич считал себя честным человеком, потому дал себе клятву объясниться с Аэлитой, убедить ее, что в их отношениях необходим, именно необходим крутой поворот. И всякий раз не хватало Анисимову силы воли, решительности или, если сказать начистоту, даже жестокости. Все эти мысли, владевшие Анисимовым, были так же беспросветны, как и окружающий его лес. Аэлита думала о другом, но, строго говоря, о том же самом. Пыталась разобраться, почему не отпускает руки Николая Алексеевича: из-за боязни темноты или радуясь неизвестно чему и ожидая чего-то важного, желанного, что скажет сейчас Николай Алексеевич? Она призналась в любви к пожилому, но замечательному человеку не только своему брату Спартаку, призналась самой себе. И это было так же ужасно, как и радостно. О барьере же времени, разделявшем их, и думать не хотелось. А если подумать, то станет ясно, что не остановится она ни перед какой жертвой. Правда, ей и в голову не могла прийти та жертва, о которой размышлял рядом идущий, любимый человек. Аэлита давно собиралась приехать к брату. Дача Анисимова находилась совсем рядом с совхозом, где стали работать трактористами Спартак и Остап. Добираться туда - поездом, нерегулярно курсирующим автобусом, поэтому Аэлита не без некоторой женской хитрости пожаловалась на такие трудности Анисимову, когда докладывала об опытах, проведенных с Бемсом. Джентльменская натура Николая Алексеевича заставила его сразу же предложить совместную поездку на дачу. Но прямого приглашения Аэлита так и не могла дождаться. Не считал Анисимов возможным ехать с ней в пустую дачу. Ждал, когда переедет туда на лето дочь-актриса Софья Николаевна с детьми, мальчиком и девочкой, младшими школьниками. Они переехали как раз к цветению яблонь, и Анисимов сразу предложил Аэлите отвезти ее в совхоз. Глава седьмая. БАРЬЕР ВРЕМЕНИ Столь неравная по возрасту пара, взявшись за руки, шла в полной лесной темноте. Ах, если бы Николай Алексеевич не медлил, а сказал все, что ждала Аэлита! Если бы он снова стал таким близким (пусть слабым!), как в особой палате немецкого госпиталя! Но Анисимов молчал, и Аэлита с ужасом догадывалась почему. Не подозревал он о ее готовности даже стать (будь то возможно) его ровесницей! И Аэлита засмеялась своим мыслям. - Вам весело? - спросил Николай Алексеевич. - Я счастлива! Право! На минуту, но счастлива, - ответила Аэлита, легко сжимая пальцы Анисимова. И тогда открылось чистое поле и небосвод, усеянный звездами. То самое поле, с которого днем дохнуло русским простором. "Самое место для крутого поворота", - подумал Анисимов и решил, что именно сейчас откроет Аэлите все: и что любит ее, и что отказывается от нее и своего счастья. Но привычная сдержанность предотвратила непоправимое. Анисимов не сказал рубящих все слов, а произнес совсем иное: - У меня к вам просьба, Аэлита. Дела складываются так, что мне предстоит весьма длительная поездка за границу. Сначала в Нью-Йорк на Ассамблею Организации Объединенных Наций, а потом... Аэлита отпустила руку Анисимова и вся похолодела. - Уезжаете? Зачем? - Чтобы... В том весь смысл моей жизни. И вашей тоже. Аэлита зажмурилась. Вот оно главное, что сейчас услышит! - И вашей тоже, как участницы нашей научной разработки. Аэлите хотелось помочь ему, подсказать. - И вам понадобятся помощники. И даже такие, как я. Впрочем, какая же я помощница? - К сожалению, речь идет о другой помощи. В моем выступлении в Организации Объединенных Наций от имени советских ученых вы не поможете. - О той идее, которая зарождалась в Западной Германии, в госпитале? - Да. В особой палате, при вас. Мы мечтали предложить ООН создать Город-лабораторию, как бы перенесенный из будущего. - Какой замечательный город! Как бы мне хотелось попасть в него! - Если наш проект пройдет, если ООН выделит необходимые средства и укажет место создания города, мне придется пробыть там, по крайней мере, несколько лет. - Несколько лет? - ужаснулась Аэлита, останавливаясь, словно наткнулась на дерево. - Потому-то я и обращаюсь к вам с просьбой. - Поехать с вами? - Увы, совсем наоборот. Я знаю, что хозяйка квартиры, в которой вы живете, возвращается с Севера. - Да. Возвращается. - А как думаете жить в дальнейшем? Вернее, где? - В институте предложили вступить в стройкооператив. - И деньги есть для внесения пая? - Я не решалась рассказать, Николай Алексеевич. Юрий Сергеевич во время своего последнего посещения, оказывается, оставил на кухне конверт со слезным письмом и моими деньгами, которые я швырнула ему в лицо за Бемса. - Чем же вызван такой поступок? - Видимо, даже в таком человеке есть доброе начало. Честное слово! Я всегда считала Мелхова безукоризненно честным. Правда, честность могла диктоваться расчетом. Ему хотелось восстановить наши отношения. Но это невозможно. - Невозможно? - Я люблю другого человека. Еще одно слово - и Аэлита назвала бы, кого любит, но вековое представление женщины, что о любви первым говорит мужчина, удержало ее. Николай Алексеевич все прекрасно понял и тем решительнее продолжил свою мысль: - Я не знаю, когда вы можете въехать в свою кооперативную квартиру... но совсем не поэтому я хотел просить вас об одолжении. - Николай Алексеевич, я на все готова. Кооперативную квартиру временно можно и не заселять. Право! - Почти угадали мою просьбу. - Почти? - В том смысле, что на время моего отсутствия вы с Алешей и Бемсом, конечно, могли бы пожить в моей пустой многокомнатной квартире. Словом, постережете ее. - На время многолетнего отсутствия? - Да, речь идет о длительном времени. Аэлита сразу сникла. - Могу я рассчитывать? - спросил Николай Алексеевич, голос его перехватило от волнения, он боялся, что схватит сейчас Аэлиту в объятия и забудет о своем решении уехать от нее навсегда в надежде, что она устроит свою жизнь. Ведь, любя ее, он желал счастья любимой. - Я бы сделала все, чего бы вы ни пожелали, - прошептала Аэлита. - Честное слово!.. Они пошли вдоль поля. И оба молчали, хотя мысли каждого были обращены к другому. На даче ждала дочь Николая Алексеевича Софья Николаевна. Спартак и Тамара уже сидели за чайным столом и светились таким внутренним светом, что электричество казалось излишним. Софья Николаевна, дородная русская красавица с таким же иконописным лицом, как у отца, очень страдала оттого, что один глаз у нее был больше другого. Умелой косметикой она скрашивала свой недостаток, но у нее выработалась привычка садиться к собеседнику в профиль. У незнакомых создавалось несколько неприятное впечатление, будто она избегает смотреть в глаза, но непринужденная сердечность сглаживала все. - Ну вот и папа! - обрадовалась Софья Николаевна. - А ваш брат, Аэлита, прекрасно разбирается в театре - так разделал нашу последнюю постановку, что я предложила ему перейти к нам режиссером. - Только на тракторе, - рассмеялся Спартак. - Этюд Тамары чудесен. Хочется вызвать пожарных, - продолжала Софья Николаевна. - Откройте секрет, как удалось его выпросить? - Все дело в законе ее предков, - отшучивался Анисимов. - Понравилось - забирай. Я бы очень хотел, чтобы Тамаре у нас что-нибудь понравилось. - А мне у вас все нравится, - смеясь, ответила Тамара. - Так что придется подарить мне вас со всем окружением. - Считайте, княжна, себя обладательницей нашего замка вместе с обитателями, - и Николай Алексеевич сделал широкий жест рукой. - Если мне дается право выбора, я возьму себе только одного. - Неужели меня? - рассмеялся Анисимов. - Нет, другого, - тоже смеясь, ответила Тамара, сияющими глазами смотря на Спартака, а тот не знал, куда деваться от смущения. - Друзья мои, - сказал Анисимов, - я только что объявил Аэлите о своем отъезде на долгий срок за рубеж. Сонечка, Аэлита согласилась избавить тебя от хлопот по присмотру за моей квартирой. Они с сынишкой поживут там, пока не достроят кооперативный дом. Оптимальное решение! Спартак смотрел на Аэлиту и понимал, что в ней творится, какой несчастной чувствует себя сестра. И стыдился собственного счастья. Встретился взглядом с Тамарой, и оба опустили глаза. Но в чем они были виноваты? И перед кем? Софья Николаевна тоже все прекрасно поняла, но не показала виду, переведя разговор на веселую болтовню и усадив отца с Аэлитой за чайный стол. - А какое у меня варенье! - воскликнула она. - Нет ягоды вкусней малины, нет картошечки вкусней печененькой, - голосом деда Тараса сказал Анисимов и рассмеялся. Глава восьмая. ТРИБУНА МИРА Николай Алексеевич не раз бывал в Америке, но так получилось, что на корабле подплывал к Нью-Йорку впервые. Анисимов уступил настоятельной просьбе Аэлиты, согласившейся остаться в его квартире при условии, что он отправится на Ассамблею ООН не на воздушном лайнере, а морским путем. И Николай Алексеевич, уже нанеся Аэлите тяжелую рану своим молчанием о главном, решил уступить хоть в малом. К тому же морская прогулка сулила ему хороший отдых. На самом же деле не просто уступил, а как бы показал, что Аэлита имеет какие-то права на него. Вот этого в сложившихся условиях делать не следовало. Николай Алексеевич поднялся ранним утром на палубу, чтобы полюбоваться рассветом в Атлантическом океане. Облака уже полыхали в высоте, а из-за горизонта веером потянулись лучи, похожие на прожекторы. Это чем-то напоминало детский рисунок. Ведь дети иначе не представляют себе солнца. Анисимов удивился, что за всю свою долгую жизнь ни разу не видел такого зрелища. Лайнер приближался к Американскому континенту, и Анисимов перешел на носовую палубу. Западная часть горизонта в отличие от восточной, где всходило солнце, оставалась чистой. И вот как бы прямо из воды стали вырастать башни... Казалось, сказочный город погибшей Атлантиды в силу тектонического каприза вновь поднимается со дна морского. Правда, башни выглядели много внушительнее тех дворцов и храмов, которые описывал древнегреческий философ Платон. Башен становилось все больше, и они все теснее примыкали одна к другой, образуя каменный остров среди океана. Нью-Йорк, не похожий ни на один город мира, включая и американские города, был близок. Однако корабль еще не скоро подошел к порту. Навстречу лайнеру примчался на подводных крыльях полицейский катер. Таможенные и иммиграционные чиновники по-хозяйски взошли на борт корабля. Их встречали щеголеватые советские моряки. Чиновники обменивались с ними возгласами и даже дружественными тумаками. Таковы американские нравы. Потом появилась статуя Свободы. Николай Алексеевич привык к ее фотографиям. Сейчас на фоне каменных громад она показалась ему невзрачной. Чей-то холодный расчет превратил пьедестал дара свободолюбивых французов американцам в карантинную темницу. Деловитые янки сочли, что нет удобнее островка, на котором можно возвести статую Свободы, а также тюрьму для предварительного заключения иммигрантов, жаждущих познать все свободы прославленной страны Бизнеса. Маленький буксир, дымя высокой прямой трубой, "впрягся" в океанского исполина и потащил его в порт к причалу. Океанские корабли в Нью-Йорке подходят прямо к центру города, расположенного на пяти скалистых островах и не имеющего пригородов в обычном понимании. Тесно сжатый со всех сторон водой, он мог расти только к небу. Малоэтажные дома и трущобы здесь тоже есть, но ютятся они вблизи самых фешенебельных небоскребов. Анисимов сошел с корабля и сразу оказался на, трехэтажной улице. Где-то над головой по эстакадам между домов с грохотом проносились поезда надземки, ниже двигались автомобили по пересекающей стрит, а внизу забитая машинами улица гудела, шумела, гремела... Анисимова усадили в столь знакомую ему по Москве "Волгу". - Нам повезло, что удалось остановиться, не так уж далеко, - говорил встречавший его молодой человек. - Иногда идешь километра два от припарковавшегося автомобиля. Машина двигалась еле-еле, почти упираясь в бампер едущей впереди. - Пожалуй, я скорее дойду пешком. Дайте-ка мне адрес отеля, - сказал Анисимов и решительно открыл дверцу машины. Никогда не узнаешь так хорошо город, как во время пешей прогулки. В былые приезды этого не удавалось. Первое, что ощутил Анисимов, выйдя из машины, были духота и смрад от выхлопных газов автомобилей. В ущелье с неимоверно высокими каменными стенами чувствуешь себя как в нацистской душегубке. И совсем неудивительным показалось Анисимову, что среди прохожих с нездоровым, землистым цветом лица встречалось немало людей в противогазных масках, главным образом женщин. Вскоре после приезда он был приглашен в Вашингтон и встретился с группой прогрессивных политиков. Потом были дни заседаний Ассамблеи ООН. Первое время Анисимов находился на галерее для публики. Но наконец наступил день, когда он прошел в зал и поднялся на трибуну. По решению одного из комитетов ООН Анисимову предстояло по поручению Советского Союза изложить разработанный там план, поддержанный во многих странах видными учеными, а также прогрессивными кругами Америки. После выступления журналисты атаковали академика. Он дал бесчисленные интервью на многих знакомых ему языках. Он очень устал, думал лишь о том, чтобы пройтись, развеяться, отдохнуть. Мечтал даже подышать свежим воздухом. Но где? И тогда вспомнил о Централь-парке, этом своеобразном заповеднике прежней природы. Анисимов знал, что из Даунтауна (Нижнего города) до Аптауна и Централь-парка далеко, но, спросив, как ему дойти туда, все-таки отправился, вспоминая поле, яблоневый сад и рассуждения у костра о земле-кормилице. Анисимов любил ходить. Он шел не спеша, разглядывая загоравшиеся огни реклам и лица встречных прохожих, иногда оборачивался. Двое незнакомцев неотступно следовали за ним, очевидно услышав, куда он идет, делали вид, когда русский оборачивался, что рассматривают витрины магазинов. Анисимов вспомнил, что Нью-Йорк называют Джунглями Страха из-за разнузданной преступности, с которой не могут справиться полицейские силы. Вспомнил и о тщетной попытке после ряда политических убийств в США запретить там продажу огнестрельного оружия. Неожиданно гангстеры оказались под защитой конституции. Билль о правах, статья вторая гласит: "Поскольку для безопасности свободного государства необходимо хорошо организованное народное ополчение, право народа хранить и носить оружие не подлежит ограничениям". И вот это "право народа" в полную меру используется прежде всего гангстерами и, конечно, продавцами и производителями оружия. Принятая два столетия назад статья о правах, имевшая в свое время, вероятно, смысл, ныне, когда об ополчении и речи нет, выглядит опасным анахронизмом, способствуя развитию преступности. Анисимов, правнук волжского бурлака-забияки, сам был не из трусливого десятка и при взгляде на тщедушных своих преследователей, один из которых был толст, но рыхл, а другой болезненно худ, утешил себя тем, что скорее всего это репортеры, запоздавшие взять у него интервью, а может быть, и частные детективы, нанятые оберегать его особу. И мысли Анисимова вернулись к прошедшему дню, сделавшему его особу заметной. С трибуны, на которую он поднялся, были видны внимательные, настороженные лица людей, ждавших от него чего-то очень важного. Но вряд ли кто-либо из них представлял, какой ценой можно осуществить предложения, разработанные в СССР. - Человечеству, - говорил Анисимов, - не будет грозить ни голод из-за нехватки продовольствия, ни перенаселение из-за нехватки суши, если люди, используют все, что уже сегодня открыто наукой и даже освоено техникой. Пока переводчики заполняли паузу, Анисимов подготовил следующую фразу: - Искусственная пища уже не пугало, каким еще недавно была для незнакомых с нею людей. Ныне магазины во многих странах торгуют изделиями из синтетической пищи, основой которой является казеин, как у нас в СССР, соя (Соединенные Штаты Америки) или дрожжи кандиды, широко используемые в животноводстве для кормления скота и пригодные, как установлено, и для самых изысканных блюд человека. Анисимов рассказывал о пути, пройденном искусственной пищей, которая ныне может смело конкурировать с обычной, выращенной земледельцами или приготовленной из мяса убитых животных. - Но дело не только в питании. Человеку нужна чистая среда обитания, незагрязненный воздух для дыхания, неотравленная вода для питья. Простая истина, понятная на всех языках. Но как этого добиться? - Людям следует обходиться без автомобилей на улицах, без сточных вод промышленных предприятий, спускаемых в животворные реки. Казалось бы, все так просто, но как трудно осуществимо! Нет ничего тяжелее преодоления инерции, привычки, безответственности, нежелания думать о будущем, о грядущих поколениях. На деле очень многие исповедуют принцип известного французского короля "После нас хоть потоп!". Нет! Потоп из грязных вод и струй ядовитого воздуха не должен прийти на Землю! И потому надо заменить автомобили с собственными двигателями внутреннего сгорания на электромобили центрального питания. Надо уметь идеально очищать сточные воды, возможно, превращать их с помощью электрического тока в составные газы - в водород и кислород, которые, соединясь потом и вернув часть энергии, станут идеально чистой водой. И для всего этого потребуется энергия, энергия, энергия! Пауза требовала внимания и переводчиков и слушателей. - Энергию грядущему человечеству придется получать не за счет сжигания горючих ископаемых, запасы которых все-таки конечны, а путем использования такого неиссякающего источника энергии, как Солнце. Только щедрый энергетический поток, принимаемый нашей планетой в течение миллиардов лет и в большей своей части излучаемый ею в космическое пространство, может обеспечить все нужды будущего человечества, избавляя от постепенного, но неуклонного перегревания земного шара из-за сжигания топлива, грозящего серьезными климатическими катаклизмами. Глава девятая. "ДЖУНГЛИ СТРАХА" Люди слушали Анисимова с удивлением. Они привыкли решать политические вопросы, но не задумываться, как жить в будущем тысячелетии их правнукам и какую энергию надлежит тем использовать. - Чтобы продолжить свою цивилизацию разума и не страшиться будущего, чтобы человечеству выйти из "джунглей страха", в которые превращается ныне мир, выйти на простор сбывшихся надежд, люди должны жить иначе, чем живут сейчас. И это надо понять здесь! Эти слова русского ученого заставили делегатов Ассамблеи ООН переглянуться, как и тогда, когда он ознакомил их с бесперспективностью борьбы с голодом старыми средствами. И словно упали вечные перегородки, незримо отделявшие людей из разных делегаций, как будто на какое-то время вся ассамблея стала форумом единого человечества. - Но слова, даже сказанные с этой высочайшей в мире трибуны, - продолжал Анисимов, - никого не убедят. Чтобы выйти из "джунглей страха" нужен факел в руках впереди идущего. Таким факелом может стать пример того, как люди могут жить, получая продукты питания не в виде привычных даров природы, которые брали от нее тысячелетиями наши предки, а используя природу на первом ее микробиологическом уровне, разводя одноклеточные организмы на дешевой питательной среде и получая от них все необходимое человеку количество белков. Словом, дополнив земледелие и животноводство "микробоводством". Нужно на деле показать, что люди могут жить в городе прекрасной архитектуры и пользоваться средствами транспорта, не отравляющими воздух, производить на заводах и фабриках все современные изделия, не загрязняя вод. Все это мы умеем делать, и пришло время показать, как это можно делать в реальных условиях. - Как? Как? - послышались голоса с мест, едва переводчики перевели последние слова Анисимова. - Я уполномочен правительством Советского Союза, а т