вязанных боях в составе британских сил. Для выполнения деталей задуманного плана и требовалась территория еще не демонтированного завода в Юденбурге. Пришлось ехать туда с представителями штаба армии на новой "олимпии". По пути поднимали по тревоге войсковые части. И за нашей спиной начиналась артиллерийская канонада, которую должен был услышать генерал Шкуро. Как и следовало ожидать, продажный генерал с радостью согласился воевать вместе с англичанами против русских. Генералу Шкуро объяснили: у англичан свои правила, свои незыблемые традиции. В составе британских войск не может находиться подразделение или соединение, солдаты которого одеты во вражескую форму и вооружены вражеским (немецким) оружием. Генерал Шкуро посчитался с английскими причудами (не все ли равно, как быть одетым и из чего стрелять!) и согласился: пусть его кавалеристы временно пересядут с коней в грузовики, переоденутся в английскую форму и перевооружатся в двух пакгаузах, как ему сказали, расположенных на противоположных берегах реки. Неизвестно, как вели себя шкуровские волки, когда у них "на английской стороне" забирали оружие, что-то непонятное объясняя на английском языке. Я при этом не присутствовал. Но идущую впереди автоколонны легковую машину, пересекшую мост с английской стороны, видел сам. Она остановилась, окруженная советскими солдатами в зеленых фуражках пограничников. Маленький человек в форме немецкого генерала вышел из машины, сердито хлопнув дверцей. С заднего сиденья выбрался седой плотный атаман Краснов в казачьей фуражке с красным околышем. Увидев зеленые фуражки с красными звездочками, пакостно выругался и сказал так, что и нам было слышно: - Опять эта сволочь-англичанка обманула! Видно, не впервой это было белогвардейскому атаману. Шкуро помалкивал. Затем по мосту двинулись грузовики, набитые разоруженными шкуровцамн в немецких шкурах. Они ждали нового оружия, но увидели его в руках советских солдат, встречи с которыми так страшились. Потом с группой офицеров мы ходили по цехам, куда пограничники отконвоировали люден с крысиными взглядами, одетых в мышиную форму. Слышался отборный мат и блатной жаргон, на котором объяснялись между собой эти отбросы, предавшие Родину. Кто они? Уголовники? Обманутые? Измученные в плену или искатели легкого пути? С каждым будут разбираться особо на суде. Но всем им вместе произнесен приговор истории. Потом еще долго через Брук-на-Майне гнали табуны трофейных коней. 7. ХИРОСИМА И ТУНГУССКАЯ ТАЙГА Выполнив задание правительства, наша автоколонна возвращалась из Австрии через Венгрию и Румынию домой, в Россию. Надо было явиться в штаб 23-й армии, доложить по форме командующему. И вот в поисках генерала Гагина на пыльных румынских дорогах попал я еще раз в катастрофу, теперь уже автомобильную. Получил восемнадцать ран, в том числе в голову, и подумал было, что литература отныне для меня кончилась. Помню, как сидел на обочине дороги, залитый кровью, и слышал голос медсестры. - Бедный полковничек, не жилец уже! - причитала она. На санитарном грузовике нас доставили в госпиталь. Особенно пострадал майор Асланов, который сидел за рулем (главный инженер Московского почтамта, впоследствии директор международного почтамта). Хирург, сбрив мне бороду, оперировал без наркоза и все требовал, чтобы пациент стонал: "Неизвестно, жив или нет!" Но у меня были свои представления о достойном поведении полковника на операционном столе. Терпел молча. К счастью, все обошлось, и через каких-нибудь две недели я, опираясь на палочку, явился к генералу Гагину (он прислал за пострадавшим свою машину). Расспросив обо всем, он все шутил: ладно хоть, что не "наградная олимпия" была виной аварии. - А борода отрастет, - говорил он. - Катастроф же набран полный комплект: железнодорожная в детстве, авиационная в юности, морская в Керчи и вот теперь автомобильная в Румынии. Живи спокойно, полковник. Больше не причитается, - напутствовал он, прощаясь. Можно было беспечно сесть за руль и проходить "высшую школу верховой езды на автомобиле" по бездорожьям Бессарабии. Колонны грузовиков буксовали. Мы чудом проскакивали между ЗИСами и "студебеккерами", скользя, карабкаясь, едва не опрокидываясь... На этих-то непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясения земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой поры, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит. По приезде в Москву я обратился в Сейсмологический институт Академии наук СССР и попросил сравнить сейсмограммы тунгусской катастрофы 1908 года с атомными взрывами в Японии. Они оказались похожими как близнецы. Во мне проснулся и зашептал фантаст: "А падал ли вообще Тунгусский метеорит? Ведь не осталось ни кратера, ни осколков! Почему там, в эпицентре, стоит голыми столбами лес, а вокруг на площади, сравнимой с небольшим европейским государством, все деревья лежат веером? Не произошел ли взрыв в воздухе, срезав ветви лиственниц в эпицентре, где фронт волны был перпендикулярен стволам, и повалив все остальные, в особенности на возвышенностях, даже отдаленных? Не был ли взрыв атомным, когда температура в месте взрыва повысилась до десятков миллионов градусов, превратив в пар все, что не взорвалось? Потому и не выпали осколки взорвавшегося тела, они умчались в верхние слои атмосферы и там своей радиацией вызвали свечение окружающих слоев воздуха. Не потому ли стояли светлые ночи на большой части земного шара? И я понял тогда, что мое место все-таки в фантастике. Издательство "Молодая гвардия", готовя к выходу книгу "Арктический мост", ходатайствовало перед высокими инстанциями о моем возвращении в литературу. И я вернулся к столу, к пишущей машинке... О жизни писателя-профессионала писать труднее, чем о годах, предшествующих переходу в литературу. О том, что сделано, надо судить по вышедшим книгам, потому мой "пунктир воспоминаний" коснется лишь того, что послужило поводом или связано с созданием произведений, рожденных не только воображением, а прежде всего жизнью. И снова посетил я, теперь уже как литератор, Институт физических проблем академика П.Л.Капицы. Академик Л.Д.Ландау объяснял мне механизм атомного взрыва. Потом консультировался в университете с академиком Игорем Евгеньевичем Таммом, считавшим, что ядерный взрыв космического тела возможен лишь при условии, если оно искусственного происхождения. И я представил себе, что в тунгусской тайге в 1908 году произошел АТОМНЫЙ ВЗРЫВ В ВОЗДУХЕ, БЕЗ УДАРА О ЗЕМЛЮ, ЭТО МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ ЛИШЬ В ВЕЩЕСТВЕ, ПОЛУЧЕННОМ ИСКУССТВЕННО, НО НЕ НА ЗЕМЛЕ, А НА ДРУГОЙ ПЛАНЕТЕ. Так появился рассказ-гипотеза "ВЗРЫВ". Впервые в литературе в нем говорилось о ядерной цепной реакции взрыва, погубившего в 1908 году над тайгой перед спуском на Землю инопланетный корабль... Главному герою этого рассказа приданы некоторые черты замечательного ученого, профессора Ивана Антоновича Ефремова. Я познакомился с ним, начинающим, но уже многообещающим писателем, в кабинете главного редактора "Молодой гвардии" М.И.Тюрина. С непреодолимой грустью, став ныне председателем комиссии по литературному наследию Ивана Ефремова, вспоминаю о нем - флагмане нашей советской фантастики. А тогда, начиная свой профессиональный литературный путь, я решился прочитать рассказ-гипотезу "Взрыв" в клубе писателей на улице Воровского. В зале я увидел академика Ивана Михайловича Майского и его жену Агнию Александровну. Мы познакомились еще во время войны. Человек удивительной биографии, Иван Михайлович - колчаковский министр по заданию большевистской партии, советский посол в Англии, советник Сталина во время встреч с Черчиллем и Рузвельтом в Тегеране и Ялте - интересовался фантастикой! Его жена и ввела меня впервые в клуб писателей при весьма курьезных обстоятельствах. Как-то мы с Ефремовым встретились у Майских. Агния Александровна собиралась в клуб писателей на очередное чтение у камина в большом дубовом зале и попросила меня проводить ее. Я охотно согласился, хотя к Союзу писателей отношения тогда еще не имел, однако не расставался с надеждой стать писателем. После чтения Агния Александровна повела меня в ресторан - в небольшой закуток с дверью в зал. Я жил тогда на казарменном положении, на полном военном довольствии в части. Похолодев, я подумал, что денег у меня ни копейки, ведь тратить их мне было не на что. Но признаться в таком конфузе искушенной в дипломатических приемах даме не решился. Дальше пошло все хуже и хуже. Мы сели за столик недалеко от буфетной стойки, и моя дама, взяв прейскурант, стала заказывать какие-то пустяки. К счастью, она не обратила внимания, что у меня от ужаса начинают шевелиться волосы. И тут появился незнакомый рослый капитан первого ранга, военный моряк с добродушным, располагающим к себе лицом. Подойдя к ручке Агнии Александровны и дружески кивнув мне, он уселся на свободный стул и, взяв прейскурант, заказал уже не пустяки. Я понял, что иду ко дну, как в Керченском проливе. Развязка наступит, едва принесут счет! И его принесли. Но капитан первого ранга, небрежно отодвинув бумажку, сказал официантке: - Запишите на мой счет. Я был спасен, выплыл. Леонид Соболев в форме военного моряка не подозревал тогда, что спасает утопающего на суше... Впоследствии, когда я рассказал Леониду Сергеевичу, с которым многие годы поддерживал самые хорошие отношения, об этом эпизоде, он от души хохотал. Так же смеялась и Агния Александровна, выслушав мои запоздалые признания, хохотала над инженером-майором с персональной машиной, но без гроша в кармане. И вот первого декабря 1945 года, уже сняв военную форму, я, писавший до сих пор лишь романы, прочитал все в том же клубе писателей свой первый рассказ "ВЗРЫВ" о ядерной катастрофе инопланетного космического корабля над тунгусской тайгой. Рассказ этот публиковался в первом послевоенном номере ожившего журнала "Вокруг света" в 1946 году. Вскоре меня приняли в Союз советских писателей СССР как автора двух "толстых" романов ("Арктический мост" уже выходил отдельной книгой в "Молодой гвардии"). Вслед за тем появилась постановка "ЗАГАДКА ТУНГУССКОГО МЕТЕОРИТА" в Московском планетарии. В качестве лектора в ней выступал доцент Ф.Ю.Зигель. Он стал убежденным сторонником ядерной гипотезы тунгусского взрыва. Столь беспрецедентное вторжение фантаста в тихую научную заводь метеоритики вызвало там бурю. Автора обвинили в антинаучности, ибо проблема Тунгусского метеорита, который утонул в болоте, якобы давно решена. Однако более ста энтузиастов-ученых и любителей науки, полных романтики исканий, отправлялись в составе многих экспедиций в тайгу. В их числе была и экспедиция, организованная по инициативе академика С.П.Королева. Они собирались, как шутили ее участники, "искать в тайге куски марсианского корабля". Так появилась разновидность туризма - "научный туризм", где путешествие связано с бескорыстными научными исканиями. Особое место в начавшихся стихийно исследованиях заняли экспедиции под руководством Алексея Васильевича Золотова, которому присвоили в связи с его исследованиями тунгусского феномена степень кандидата физико-математических наук. И это не единственный случай защиты диссертации на проблеме "тунгусского дива", как назвал его Л.А.Кулик, первый его исследователь. В своей монографии о тунгусском феномене А. В. Золотов смыкался со сторонниками ядерной гипотезы. Но противников такого взгляда на тунгусское явление среди ученых было куда больше. После широких дискуссий, в том числе по телевидению, некоторые ученые потребовали запретить неспециалистам выступать по научному вопросу. Однако время показало - всеобщий интерес к тунгусской загадке не ослабевает. Немало ученых стало разделять "экзотическую точку зрения" автора ядерной гипотезы, поддерживаемой Золотовым, Зигелем и другими исследователями. Спор перешел в научные аудитории. Дискуссии продолжались, привлекая международное внимание. Обсуждалось уже восемьдесят гипотез, и ни одна из них не объясняла всех аномалий тунгусской катастрофы (кроме ядерной гипотезы!). Хотя аргументы все больше говорят в нашу пользу, проблема не решена и в наши дни, неожиданно возникают все новые загадки. Так, точными приборами установлено, что в эпицентре тунгусского взрыва более семидесяти лет существует биофизическое поле, в котором точнейшие морские хронометры и кварцевые излучатели дают ошибку в двести раз большую, чем в любом другом месте. А как же писатель? Ему уже не дают слова? Напротив! Он использовал свое преимущество и внес в популярный уже роман "Пылающий остров" ставшую в нем органической линию тунгусской гипотезы. Спор продолжается!.. Было бы ошибкой думать, что маленький (но скандальный) рассказ стал главным направлением в работе литератора. Я пришел в литературу инженером и хотел им остаться на новом поприще. После восстановления разрушенного войной страна вынашивала дерзкие проекты создания искусственных морей, насаждения лесов, преобразования пустынь. Как отражение действительности и возник у меня, фантаста, замысел преобразования Арктики - строительства вдоль сибирских берегов мола изо льда: если отгородить прибрежную полосу морей от Ледовитого океана, она не будет замерзать круглый год. Доступными станут отдаленные, но богатые районы Сибири! Роман получил название "Мол Северный". Показать "фантастическое строительство" правдоподобно можно было, лишь увидев Арктику своими глазами. 8. ПО АРКТИКЕ И ВОКРУГ АФРИКИ Побывать в Арктике помогли мне сердечная забота и дружеское участие Александра Александровича Фадеева. Он договорился с прославленным полярником и челюскинцем Героем Советского Союза Кренкелем. Эрнест Теодорович в ту пору руководил всеми полярными станциями Главсевморпути и отправлялся в арктическую инспекционную поездку. Несколько месяцев мы дружески прожили на соседних диванах в салоне легендарного корабля "Георгий Седов" как гости капитана Бориса Ефимовича Ушакова. Каждый вечер там собирались моряки и полярники. Был здесь и Евгений Иванович Толстиков, ставший потом видным исследователем Арктики и Антарктики, Героем Советского Союза. За многомесячное плавание "Георгий Седов" сделал два рейса, посетил множество зимовок на островах полярных морей, вплоть до самой северной оконечности Земли Франца-Иосифа, где похоронен Седов. И сколько же за это время я услышал историй об "обыденном героизме" полярников на самом краю света! Правдивые и удивительные, они переполняли меня. Некоторые легли в основу рассказов, которые выходили потом в свет в моих сборниках "Против ветра", "Остановленная волна", "Обычный рейс". Но фантастика не могла не проглянуть в книге "Гость из космоса". Вслед за тем появился и роман-мечта "Мол Северный". Роман этот вновь привлек внимание кое-кого из ученых, на этот раз океанологов. Они рассмотрели "роман-мечту" как реальный технический проект и стали убедительно доказывать несостоятельность замысла соорудить ледяной мол вдоль сибирских берегов - автором не учтены придонные холодные течения, которые компенсируют тепло ветви Гольфстрима у Карских ворот, и отгороженная молом полынья все равно замерзнет! Иван Антонович Ефремов, не только замечательный писатель-фантаст, но и видный ученый, восстал против такого отношения к литературному произведению и написал океанологам обоснованное письмо. Они вежливо ответили Ефремову, но последнее слово осталось за критиками романа, кроме них, письма никто не прочитал - их статья была напечатана, а письмо Ефремова не публиковалось. Я допускаю, что можно нападать и на Жюля Верна за то, что он "выстрелил" людьми из пушки на Луну, которые на самом деле непременно расплющились бы. Или на Уэллса за его безусловно ненаучную "Машину времени" с ее противоречием "закону причинности". При таком подходе литературные произведения перестали бы существовать. Я же мог сохранить свою мечту, если бы даже согласился с учеными, признал бы их аргументы. Более того, ввел бы в ткань романа "опровергателей", живописуя их по своему усмотрению. Новый вариант романа, теперь уже под названием "Полярная мечта", развивал конфликт с океанологами, которые действительно оказались правы (!). Пришлось моим полярным строителям в дополнение к ледяному молу еще и подогревать остывшую ветвь Гольфстрима установкой "Подводного солнца". Новый герой романа академик Овесян (в котором ожил мой старый друг академик Иосифьян) осуществил в книге мечту современности - термоядерный управляемый синтез водорода в гелий, подогрев "Подводным солнцем" незамерзающую прибрежную полосу вдоль сибирских морей. Андроник Гевондович Иосифьян любит рассказывать о том, как он узнал себя в Сурене Авакяне, герое романа "Арктический мост", и как автор романа, будучи главным инженером института, получив за какую-то оплошность взбучку от него, Иосифьяна, директора института, взял и утопил друга и директора, то есть своего героя, инженера Авакяна. Конечно, это не совсем так. Прототип Авакяна - действительно молодой Иосифьян. Но Авакян погиб в романе задолго до организации нашего с Иосифьяном НИИ-627. Виной гибели литературного героя была вовсе не месть за выговор на службе, а скорее досада на Иосифьяна, который, как показалось автору, совсем забыл о нем перед войной. К счастью, это оказалось неверным. И теперь, десятилетия спустя, когда бы мы ни встретились с академиком Иосифьяном, мы оба держимся так, словно расстались вчера вечером. В дальнейшем "Полярная мечта" уже выходила под названием "Подводное солнце". Это роман в числе других подарил мне трех корреспонденток, перепиской с которыми я дорожу. И прежде всего с Надеждой Ивановной Борзух из Славянска делюсь я своими литературными замыслами, хотя мы никогда не виделись. Переписываемся уже более четверти века. Участница партизанского движения, она потеряла в войну всех близких и, по ее словам, нашла в героях моих романов тех, кого недоставало ей в жизни. Вечно буду ей обязан за эти слова. Другая корреспондентка, Люда из Запорожья, написала мне еще в пионерском возрасте, слала письма-дневники - целый внутренний мир. Я попытался наделить им одну из героинь романа "Льды возвращаются". Бывая в Москве, она, уже инженер и мать семейства, встречается со мной, как бы со своим былым дневником. Имени третьей корреспондентки не назову. Она моя однофамилица, отец же ее, тоже, как и я, Александр Петрович, но погиб во время войны. И вот девочка, прочитав "Полярную мечту", вообразила и стала уверять других, что роман написан ее отцом. Ей по-детски страстно хотелось иметь отца!.. Десятилетия спустя, прочитав роман "Фаэты", решилась признаться в том, что она моя "самозваная дочь". Мне не на что было быть в претензии. Завязалась оживленная переписка. Так я нежданно приобрел "третью" дочь. Младшая, Елена, - завершает кандидатскую диссертацию в одном из академических институтов. Милая "самозванка" - рабочий человек с высоким интеллектом, словно заглянувшая к нам из будущего, о котором фантасту так хочется писать. К началу пятидесятых годов я решил, что обрел собственное лицо*, и мог уже не считать себя в какой-то мере связанным ни с дедом-шляхтичем, революционером, ни с другим дедом, в картузе и поддевке, и осуществил свою давнюю мечту - вступил наконец в ряды КПСС. Избирался в Союзе писателей СССР заместителем секретаря партийного бюро прозаиков и восемь раз был членом бюро секции прозы, причем два раза заместителем председателя при Леониде Соболеве и Константине Паустовском, которые многому меня научили. ______________ * К этому времени А.П.Казанцев был уже награжден орденом Красной Звезды, правительственными медалями и кинематографической премией. (Примеч. ред.) Есть еще в пунктире воспоминаний эпизод, связанный с особо дорогой мне книгой академика Майского. Верный боец революции, старый большевик, он не миновал ложного обвинения. В тягостные для жены Ивана Михайловича дни мало кто решался позвонить Агнии Александровне домой. Убежденный в невиновности Ивана Михайловича, я в числе немногих звонил ей. Надо ли говорить, как я обрадовался звонку Майского вскоре после его возвращения домой! Он попросил зайти. Я поспешил на улицу Горького, в дом, что напротив Моссовета. Майский, бодрый и веселый, встретил меня загадочной улыбкой. - Я вот тут диктовал... Стенографистка кое-что расшифровала для вас... Я не совсем понимал, что имеет в виду Майский. Тогда он напомнил о своем увлечении фантастикой и приключениями. - Я обязан вам тем, что выдержал, - неожиданно сказал он. Оказывается, находясь под следствием, в одиночном заключении, в промежутках между допросами он вспомнил о моих прочитанных романах и... решил мысленно перенестись в мир, рожденный собственным воображением. Принялся "писать в уме" роман. Запоминал главу за главой (как стихи!), раздраженно отрываясь для "дачи показаний" от своего невидимого и никому не известного занятия. И так без пера и бумаги он сочинил роман "Близкое-далекое" и сразу же по возвращении домой продиктовал его стенографистке. А теперь вручает рукопись мне, "виновнику" (по его словам) рождения этого романа. С жадным интересом читал я о приключениях и путешествии советского дипломата во время войны Майскому самому пришлось тогда добираться из СССР в Англию в обход фронтов, через Иран и вокруг Африки Роман, в основу которого автор положил увиденное, был написан живо и правдиво. Хотелось представить себе, как возникало это удивительное произведение, запечатленное лишь в памяти! Я мысленно видел автора среди созданных его воображением героев, с которыми он "общался" в промежутках между беседами со следователем, полностью отключаясь от действительности, не мучаясь сомнениями, одиночеством, бессонницей. Ведь ничто так не поглощает человека, как созданный его воображением мир! Справедливости ради надо сказать, что следствие по спровоцированному против академика Майского делу закончилось полным снятием с него всех обвинений еще до XX съезда нашей партии. Я передал рукопись со своей рецензией в Издательство детской литературы, и книга вскоре вышла большим тиражом, имела заслуженный успех. Дружба с И.М.Майским сохранилась у меня до конца его дней. Бережно храню стопку книг Ивана Михайловича с теплыми авторскими надписями, одна из которых особенно дорога мне. Кроме того, с благодарностью вспоминаю его точные советы по поводу острых политических ситуаций, возникавших в моих романах. 9. ПУТИ ВОПЛОЩЕНИЯ "Пунктир воспоминаний" не будет полным, если не упомянуть о том, что было для меня, писателя-фантаста, более чем хобби, как бы второй стороной моей жизни, - изобретательство, музыку, шахматы. В начале пятидесятых годов вместе с Героем Советского Союза летчиком Мазуруком и еще некоторыми деятелями мы обратились в директивные органы с предложением создать Всесоюзное общество изобретателей. Спустя несколько лет оно было создано. Его органом стал журнал "Изобретатель и рационализатор". Меня ввели в его редакционную коллегию, где я и состою уже почти четверть века. Избирался делегатом всесоюзных съездов изобретателей и не раз членом Центрального совета ВОИР. В последние же годы вернулся и к самому изобретательству, задумав вместе с прославленным кардиохирургом профессором Сергеем Семеновичем Григоровым и другими соратниками "подкожную электростанцию" - устройство для самоподзарядки кардиостимуляторов сердца, аппаратов, спасающих людей от неизлечимой поперечной блокады. Источником энергии мини-электростанций служит сам пациент, его непроизвольные движения. Наш крохотный приборчик помещался вместо батареек в имплантируемый в организм больного кардиостимулятор. Источник питания не потребуется периодически менять, обходясь без повторных хирургических операций. Комитет по изобретениям и открытиям выдал нам уже шесть авторских свидетельств на различные технические решения этой задачи. В числе соавторов назову З.Л.Персица, старого соратника со времен Нью-йоркской выставки и НИИ-627, а также двух моих сыновей, опытного инженера капитана первого ранга Олега и только что закончившего МЭИ с отличием Никиту. Любовью с детства к музыке я обязан дружбе с известным композитором, народным артистом РСФСР Антонио Спадавеккиа. Мы создали с ним (его музыка, мои либретто) три одноактные оперы, посвященные завоеванию космоса. Он же оркестровал для ансамбля и мою балладу "Рыбачка" - единственное мое произведение, которое исполнялось на эстраде популярной артисткой В.Е.Новиковой. Моим учителем композиции был профессор Московской консерватории, автор учебника по композиции И. И. Дубовский, тщетно пытавшийся помочь мне завершить фортепьянный концерт. Лишь одна его часть в исполнении лауреатов международных конкурсов В. Полторацкого и А. Суханова записана на пленку в Московской консерватории. Пожалуй, более успешно выступил я на поприще композиции... шахматной, которая близка и искусству и изобретательству. В пятидесятых годах стал мастером спорта СССР и международным арбитром по шахматной композиции. А в середине семидесятых годов - международным мастером. Пятнадцать лет возглавлял Центральную комиссию по шахматной композиции СССР, десять лет был вице-президентом постоянной комиссии по шахматной композиции ФИДЕ. В 1956 году в Будапеште вместе с видным советским ученым, профессором А.П.Гуляевым принимал участие в ее создании. В 1964 году завоевал на шахматной олимпиаде золотую олимпийскую медаль за этюд, вызвавший международную полемику. Шахматный этюд всегда привлекал меня трудностью создания, тем более что здесь я видел возможность воплощения самых невероятных идей. Потому над некоторыми произведениями я работал, с перерывами, по нескольку десятков лет. Словом, старался поймать на шахматной доске "синюю птицу", найти "шахматное чудо", воплотить в жизнь "немыслимый парадокс". И когда это удавалось, был счастлив. Целью своей считал утверждение торжества мысли над грубой силой. В шахматах можно все! Надо лишь найти, добиться, изобрести. На это и уходят годы усилий, которые вознаграждают сами, независимо от возможных оценок труда. И конечно же, каждое подобное произведение поднимается на уровень изобретения. И я рискнул выступить в несуществовавшем до того литературном жанре, где шахматный этюд становится органической частью художественного, фантастического произведения или реалистического рассказа. В результате появилась книга "Дар Каиссы" ("Физкультура и спорт", 1975). В основу повести с тем же названием положена мысль использовать рассеянную солнечную энергию, чтобы помочь человечеству выйти из энергетического кризиса. Герой повести, изобретатель и шахматный композитор, черпает технические идеи из создаваемых им этюдов и, наоборот, составляет этюды под влиянием собственных изобретательских идей. В рассказах же этюд определял и сюжет и образы героев. Грандиозное для всего мира событие, запуск Страной Советов первого в мире искусственного спутника Земли, определило мои писательские замыслы на многие годы. Девятый вал интереса к космическим проблемам вынес на гребень волны и научную фантастику. Задолго до вступления человека в космос я попытался в повестях и публицистических выступлениях представить, как это произойдет. И опять катализатором оказалось кино. Оно побудило к созданию повестей "Лунная дорога" и "Планета бурь" ("Внуки Марса"), переиздававшихся потом и у нас и за рубежом. На экраны вышел лишь фильм "Планета бурь", имевший прокатный успех, но не прозвучавший так, как того хотелось бы (Леннаучфильм, режиссер П.В.Клушанцев). Писатель, хоть и фантаст, не может прикрыться крылом фантазии от жизни своей страны. Потому я немало выступал в центральной печати: писал не только о космосе, но и о механизации сельского хозяйства. Эти выступления собраны в книгах очерков "Машины полей коммунизма", "Богатыри полей", "Земля зовет", "Ступени грядущего", выпущенных "Молодой гвардией" и Госполитиздатом. Но главным в жизни оставалась фантастика, которая требовала четкого представления о ней, ее задачах и возможностях. Очевидно, что она не существует сама по себе, отдельно, фантастика - неотъемлемая часть ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Она многообразна и представляет собой ВИД литературы, подчиненный ее основным законам. К ней в полной мере, относятся слова Буало: "Невероятное растрогать не способно. Пусть правда выглядит правдоподобно!" Стоит вдуматься в это высказывание. Читатель должен поверить писателю независимо от того, преподносит ли тот вымысел или правду. Все должно быть одинаково достоверно. Но как же отнести это высказывание к фантастике? Ведь "невероятное", казалось бы, заложено в ней самой! Неискушенные фантасты подчас старательно преподносят читателю невероятное, предполагая, что именно в этом и состоит фантастичность. Заблуждение! Фантастику надо делать не только фантастичной, но прежде всего художественной, "реалистической по форме", достоверной, научной! Надо суметь убедить читателя в правдоподобности самого невероятного! Вспомните, как умело подводил Уэллс читателя к возможности сделать предмет невидимым, как окружал он своих попавших в необычные ситуации героев правдоподобными деталями, заставляя читателя верить и всему остальному. Уэллс понимал, что "невероятное" само по себе не дойдет до читательского сердца. Твердо знали это и Жюль Верн, и Иван Ефремов. Потому-то всех этих столь разных писателей объединяет общее стремление раскрывать читателю светлые дали, а не тянуть его в сумрак тупиков. Мало поместить героев в звездолет, отправить на другую планету, ввергнуть в фантасмагорические ситуации. Необходимо, чтобы герои ощущались живыми людьми, стали нам близкими, узнавались по манере речи, чертами характера, а главное, чтобы своими действиями утверждали веру в будущее, звали читателя за собой, а не сеяли ужас опустошения на пороге или во время конца цивилизации. Плохими образцами для подражания служат нам примеры западной фантастики, которой одно время чрезмерно увлекались наши издатели. Ведь многие западные произведения фантастики - это "литература отвлечения от действительности", кое для кого на Западе горькой или наскучившей. Не следует тянуться в хвосте западной фантастики. В нашей литературе нет места безответственным фантасмагориям или "фантастике ради фантастики", где один критерий: чем страннее, тем лучше. Не пугать надо читателей ужасами, а открывать новые горизонты. Герои, носители идей, а также и сами идеи должны увлекать, звать за собой. Конечно, героев можно ставить в необычную, но обязательно ВОЗМОЖНУЮ обстановку прежде всего ради того, чтобы отразить современные искания ученых и изобретателей. Потому нелепыми выглядят призывы отказаться в научной фантастике от научности, техницизма, правдоподобия! В наш век научно-технической революции нельзя считать главным направлением научной фантастики показ "маленького человека", пользующегося достижениями НТР, а то и напуганного ими. Нет, не чарли-чаплинские герои грядущего расцвета науки и техники должны вести за собой нашего молодого читателя, а творцы техники, прививающие любовь к ней, увлекающие технической романтикой. Позорно называть возможные достижения техники в фантастической литературе "техническими побрякушками", воспитывать в читателе высокомерное отношение к достижениям цивилизации, которые якобы должны быть уделом "технарей", этих смердов техники. Логичными для таких взглядов, но столь же вредными, как и безнадежными, выглядят призывы списать в архив будто бы устаревшего Жюля Верна, на котором воспитаны многие поколения творцов нового. Показ воплощения технических идей останется для научной фантастики одной из ее благородных задач. Ставить подобные задачи перед научной фантастикой - это отнюдь не означает отрицать право на существование сказки, даже современной научной или технической сказки. Но при этом следует помнить, что "СКАЗКА - ЛОЖЬ, ДА В НЕЙ НАМЕК, ДОБРЫМ МОЛОДЦАМ УРОК". Вот в этом "уроке добрым молодцам" и заложен смысл всякого фантастического произведения, в том числе и сказочного. Теперь такой взгляд кажется простым и неоспоримым. Но как трудно было к нему прийти во время многолетней работы, исканий, споров, ошибок и находок, понять, что фантаст не имеет права ссылаться на "специфику жанра", рассчитывать на литературные скидки. Уместно провести параллель между высказываниями о детской литературе и фантастике. Если первая такая же литература, как и для взрослых, только "еще лучше", то вторая тоже такая же, но вдобавок еще научная и фантастическая, не только отражающая жизнь, но и видящая тенденции развития науки, техники, общества! И не может быть художественной научной фантастики без художественности. И не могут в литературе существовать некие "сеттльменты", где действуют другие законы и где произведения надлежит судить по особым статьям. Литература многообразна, но законы ее едины! 10. ОГОНЬ ИДЕЙ, ГИПОТЕЗ ЖЖЕНЬЕ Недавно мне позвонили из Генерального штаба Вооруженных Сил СССР, сообщая, что при подготовке книги о первом в мире космонавте Юрии Гагарине в его архиве обнаружили статью из "Правды" (она опубликована за несколько лет до полета первого космонавта Земли). Статья начиналась так: "В таинственный мир космоса, беспредельный простор миллионов световых лет, к сверкающим центрам атомного кипения материи, к звездам, живущим и рождающимся, гигантским и карликовым, двойным, белым, желтым, голубым, ослепительным или черным, в мир феерических комет и задумчивых лун, планет, цветущих или обледенелых, в бездонный космос, мир миров, стремится теперь уже не только взглядом человек... Силы тяготения собрали миллионы миллионов звезд в правильные объемные, сплющенные в одной плоскости геометрические фигуры, напоминающие колоссальные диски галактических дискоболов. Смотря ясной ночью на Млечный Путь, мы видим изнутри обод такого звездного диска нашей Галактики через всю его толщу. Наблюдая в сильнейший телескоп далекую спиральную туманность в созвездии Волосы Вероники, мы рассматриваем извне обод, но только другого стоящего к нам ребром диска чужого, бесконечно далекого звездного мира. Множество таких галактических дисков различимы в небе под самыми разными углами, в том числе и сбоку. Тогда отчетливо вырисовывается огненное колесо со спиральными спицами, поражая строгой единообразностью звездных миров... Силы тяготения заставляют частицы материн сближаться. Неотвратимо сгущаются туманности космической пыли, и внезапно загораются новые звезды. Извечные катаклизмы вселенной накаляют до миллионов градусов колоссальные массы вещества, пронизывают бездонные пространства потоками космических лучей, порождают неисчислимые формы материи, создают условия для ее совершенствования, венчаясь тайной тайн космоса - жизнью, в которой Природа познала сама себя!.. Даже если исходить из условий, близких к земным, жизнь может существовать на великом множестве миров бесконечных галактик. Ведь образование солнечной системы отнюдь не исключение. Планеты, несомненно, существуют у многих звезд. Жизнь, возникнув в самых простейших формах, неуклонно развивается, стремясь к высшему совершенству - мыслящему существу. Оно всесильно, мыслящее существо, и где-нибудь на планетной песчинке близ светлой точки спирального острова в созвездии Волосы Вероники "оно" так же оглядывает мир иных вселенных, как оглядывает их с Земли человек..." Эта моя статья была аккуратно вырезана Гагариным и хранилась под рукой во время его службы в Военно-Воздушном Флоте на Севере. Я не знал этого, когда встретился с ним, милым, светлым человеком, в телецентре, идя на диспут о "пришельцах из космоса". В руках у меня была книга французского ученого Анри Лота с фотографией на всю страницу наскального изображения многотысячелетней давности в скалах Сефара в Тассили (Сахара). Многие помнят загадочную фигуру в балахоне (вроде водолазного скафандра) с герметическим шлемом. Кто мог послужить прототипом наивному художнику каменного века? Я показал наскальное изображение Гагарину и спросил: - Похоже на вас в космосе? Юрий Алексеевич улыбнулся своей светящейся улыбкой и ответил: - И похоже и непохоже! Так и должно быть, порешили мы с ним, если предположить, что одеяние служило одной и той же цели и у первого космонавта Земли, и у неведомого прототипа древнего наскального портрета, но исполнение разное, поскольку мы быть может, имеем дело с иной цивилизацией! В память об этом разговоре на столь фантастическую тему Юрий Алексеевич оставил мне в книге Анри Лота свой автограф, который я храню как память и о первом космонавте Земли, и о его возможном предшественнике с другой планеты. Предшественник, пришелец с чужой планеты! Опять гипотеза, опубликованная в 8, 9, 10-м номерах журнала "Смена" за 1961 год! И опять она привлекла к себе повышенное внимание, вызвала новый камнепад упреков в антинаучности и приверженности к сенсациям. Уместно ли говорить об антинаучности, если наука даже не обратила пока внимания на изучение возможных следов инопланетных космонавтов древности? Можно ли говорить о сенсационности как первопричине выступления фантаста? Кто же еще имеет право на гипотезу, как не фантаст? Не подрезать же крылья фантазии, исходя из взглядов сегодняшнего дня! Некоторые фантасты и критики от фантастики считают, что "сенсационная гипотеза" вредна своей правдоподобностью, ибо заставляет верить в недоказанное. Фантасту якобы положено публиковать любые измышления, которые никого не взволнуют своей нелепостью. Другое дело, если гипотеза задевает людей за живое, пробуждает всеобщий интерес. Это уже "крамола", "сенсационность"! Очевидно, суть сенсационности в затрагивании интересов наших современников, которые крайне чутки ко всему, что может произойти с ними сейчас. Потому, может быть, и не взволновала сногсшибательная гипотеза члена-корреспондента Академии наук профессора И. С. Шкловского и профессора Калифорнийского политехнического института мистера Минского, высказанная на симпозиуме в Бюракане, о том, что достижения ЭВМ-техники не только обеспечат создание искусственного разума, но и предрекают замену человечества на Земле более совершенными, чем люди, мыслящими кибернетическими устройствами. Несмотря на всю мрачность такого, с позволения сказать, "прогноза", он не затрагивает интересов современного человека. Когда-то это еще будет, да и будет ли!.. А вот общение с инопланетным разумом в прошлые века или даже в наши дни - это уже нечто осязаемое, интересное, важное... Однажды я обнаружил в своем почтовом ящике тетрадь с тщательно выполненными чертежами. В ней говорилось о знаменитом древнем сооружении в Англии - Стоунхендже. Рукопись была анонимной, но... убедительной. Безвестный автор, геометрически анализируя план сооружения, воздвигнутого почти четыре тысячи лет назад обитателями Британии (в каменном веке!), обнаружил, что в