Олег Корабельников. Башня Птиц --------------------------------------------------------------- OCR: Дмитрий Урюпин ║ http://raznotravie.rdc.ru --------------------------------------------------------------- Да, человек есть башня птиц, Зверей вместилище лохматых, В его лице -- мильоны лиц Четвероногих и крылатых. И много в нем живет зверей, И много рыб со дна морей... Н. Заболоцкий Глава I Этим летом на большом протяжении горела тайга, и все десантные бригады были стянуты к очагу, но все равно, несмотря на усилия и жертвы, огонь медленно расползался вслед за ветром, и только реки не пропускали его, сдерживали неумолимое продвижение, опрокидывая в себя раскаленную лавину. Все, что могло двигаться в тайге, все, кто имел ноги и крылья, уходили от огня, и только деревья и травы, сроднившиеся с землей, умирали молча, да и то старались посылать свои семена по ветру на лапках птиц, в шерсти зверей подальше от огня и гибели. Гремели взрывы в тайге, надрывно ревели бульдозеры, в дыму и чаду без отдыха работали люди. И Егор чувствовал себя посторонним здесь, чужим и этим людям, и этой тайге с ее неподвижными деревьями, с бегающими, ползающими и летающими жителями ее. В район пожара он попал случайно, и цели его не совпадали с такой тяжелой работой, что делали эти люди. Он бродил по заброшенным таежным деревням, искал там прялки, самовары и темные, рассохшиеся иконы. Все это умирало с течением времени, рассыпалось в пыль, и Егор стремился удержать хоть то немногое, что попадало в его руки. Близкий пожар остановил его, и теперь он ждал, когда очаг отграничат и можно будет без излишнего риска двинуться дальше, вверх по течению реки. Отпуск его заканчивался, и он досадовал на непредвиденную задержку и скучал в небольшом селе, где жили и десантники. За эти две недели добровольного изгнания он научился многому и понял многое, и все беды его городского бытия -- развод, уход из института, растерянность и неприкаянность -- казались здесь мелкими и нестоящими. Перед огромными пространствами гибнущего леса, перед пеклом верхового пожара, кипящими реками, обугленными трупами сгоревших зверей и черными километрами мертвой тайги все прошлое со своими горестями и страданиями казалось ненастоящим, придуманным кем-то и болью в душе его не отдавалось. Когда иссякло терпение, в один из безветренных дней он все же собрался дойти до затерянного скита, где, по рассказам местных жителей, давно никто не жил, но в заколоченных избах лежало то, ради чего он сюда и приехал. Он шел налегке, только топор в чехле, нож в ножнах, коробок спичек и пачка сигарет были при нем. Да еще компас на ремешке. Утро было тихое, это обещало медленное продвижение пожара, в основном низового, а значит -- не слишком страшного и более удобного для укрощения. Продвигаясь по сырому склону, проклиная густые заросли. Егор вдруг ощутил, что приближается пожар. Это не совпадало с первоначальными планами, по запах гари, низкий, еще редкий дым и еле слышный треск горящих деревьев говорили ясно -- огонь близко. Егор остановился, долго и чутко прислушивался и понял, что пожар движется к нему и надо бежать, пока не поздно. Впереди с шумом, не разбирая дороги, выскочили в ложбину запаренные лоси; увидев Егора, они круто развернулись и, ломая кустарник, исчезли в чаще. И уже, не видимые ему, бежали от пожара звери помельче, громко кричали птицы, колыхались кусты, трещал валежник под множеством ног. Не дойдя до конца лога, Егор стал поспешно подниматься на крутой склон сопки, рассчитав, что огонь, преодолев последний барьер, будет медленней скатываться вниз, сдержанный восходящим потоком воздуха. Сырые травы скользили под ногами, густой подлесок мешал подъему; задыхаясь, Егор забрался на вершину сопки и отсюда увидел, что огонь гоняем рядом на вершине соседнего холма, и это означало, что времени для спасения осталось совсем немного, от силы минут пятнадцать. Треск сучьев, стволов, ломаемых и калечимых огнем, становился все громче и громче. Он подгонял Егора. Чуть ли не скатываясь вниз по противоположному склону, где-то посередине он вдруг услышал песню. Кто-то шел внизу и спокойно пел на непонятном языке, а песне этой вторил неразборчивый хор, словно бы это плакальщицы шли за гробом и причитали, подвывали жалобно, каждая на свой лад. И Егор подумал, что это, быть может, местные жители идут по логу, и если они так спокойны перед лицом огня, значит, опасность не столь уж и велика. Егор уже мог разобрать отдельные слова, но все равно не понимал их, и между ритмическими повторами песни он услышал короткое щелканье кнута. После каждого щелчка причитанье хора усиливалось, и Егор никак не мог отвязаться от ощущения, что где-то уже слышал нечто похожее. Этот длинный, не разделенный на слова вой был знаком ему. По высокой траве он скатился вниз и увидел то, что поразило его и заставило остановиться. По узкой тропке неторопливо шагал невысокий старик с коротким кнутом в руке, а позади него, растянувшись гуськом, шли волки. Штук десять или двенадцать, разных возрастов, но одинаково понурые, они семенили, поджав хвосты и подвывая на разные голоса в такт щелканью кнута. Старик и пел эту непонятную песню, и Егор, замерев на склоне, не нашел ничего другого, как закричать: -- Эй, пастух! Ты что, волков за собой не видишь?! Сматывайся, пока цел! Старик повернул голову к Егору, скользнул по нему равнодушным взглядом и, не прекращая своего шествия, отвернулся. Волки даже не посмотрели в сторону Егора. На короткое время Егор увидел лицо старика и по желтому морщинистому лицу его догадался, что это, наверное, эвенк. Ветер дохнул близким жаром, и Егор, махнув рукой на странную процессию, бегом пересек лог в метре от последнего волка и, не сбавляя скорости, мчался по низине в противоположную сторону. Он понял, что пожар перешел в верховой, и скорость его продвижения превышала любую мыслимую скорость, на которую способен человек. Стало ощутимо жарко, рев огня нарастал, и Егор увидим, как гребень желтого палящего пламени медленно переваливает через сопку и душной тяжелой полной начинает скатываться вниз. В отчаянии и безнадежности Егор заметался по логу, задыхаясь от дыма, почти ничего не видя из-за копоти и гари, наполнившей низину, и вдруг услышал женский голос, звавший его по имени. Кто-то там, в дыму, звал его, спокойно и ласково: -- Егор, ступай за мной, ступай. Да не сюда, дурачок, не сюда. Вот заполошный-то! И женщина засмеялась. Голос ее был негромок, но отчего-то не заглушался ничем, словно бы она стояла за спиной и говорила прямо в уши. Егор оглянулся на голос и увидел неширокую полосу, идущую от него в глубь горящей тайги. И эта полоса была не затронута огнем, словно бы кто отгородил ее невидимой стеной. По обе стороны от нее бушевал огонь, а в ней росли деревья, и роса на травах, и паутинка не колышется на ветру. И он ступил в нее, и ощутил прохладу летнего утра, и побежал вдоль нее, и, даже не оглядываясь, чувствовал, что стена огня смыкался за его спиной и горящие ветви опаляют его след. Впереди что-то мелькнуло, вот из-за сосны выглянула чья-то голова, вот обнаженная рука махнула ему из-за куста смородины, вот тихий звенящий смех послышался за плечом. Егор боялся остановиться, огонь подгонял его, и некогда было задуматься или окликнуть того, кто шел впереди. Страх исказил чувство времени, и пока вокруг стоял треск, падали деревья и ломались сучья, казалось, что длится это несколько часов, и Егор, давясь воздухом, бежал и бежал, пока не отдалился шум пожара и по краям полосы не появились обугленные, но уже не горящие деревья. Он замедлил бег, перешел на шаг, а потом и вовсе остановился. И спасительная полоса уперлась в огромный ствол кедра, а там, за ним, начиналась выжженная зона. Егор обернулся. Позади, насколько хватало взгляда, стояла дымная, черная тайга и языки огня проскальзывали меж деревьев. Егор сел на узкий пятачок зеленой травы под кедром, привалился к нему спиной и вытер пот со лба. Что-то зашуршало, посыпалась хвоя, зеленая шишка, подпрыгивая, покатилась о траве и зарылась в пепел. Кто-то засмеялся над головой. -- Кто ты? -- спросил Егор, задрав голову и пытаясь что-нибудь разглядеть. Тихий смех перешел в цоканье белки и через минуту -- в крик сойки. И тут Егор увидел, как кедр изменяется на глазах. Зеленая хвоя превращается в серый пепел и осыпается, ветви скрючиваются, чернеют, и сам ствол обугливается без огня, становясь похожим на окружающие деревья. Хохот филина, послышался сверху, мягко прошелестели невидимые крылья, и тихий ласковый голос донесся уже издалека. -- Ступай, Егор, ступай. Путь долог, и жизнь коротка. Иди к реке. К исходу суток он наконец-то добрел до боковой границы огненного клина. Она была отграничена неширокой рекой, а на том берегу было зелено и тихо, и странно было смотреть на живую тайгу после всего увиденного. Он упал в воду, настоянную на муравьях и мяте, долго и жадно пил, потом тщательно вымылся и даже выполоскал рубаху. Лежал на зеленом берегу и смотрел на тот, обугленный, как на. пейзаж иной планеты. Искореженная, изуродованная тайга, черный и серый цвет до горизонта. Стекло компаса разбилось, и стрелка выпала. Егор выбросил никчемную коробочку, определил направление по лишайнику и пошел на север. Заблудиться он не боялся: где-то рядом были деревни и непременно -- люди. Он тщетно искал хоть какую-нибудь тропку, проторенную человеком, но кругом были только высокие травы, названий которых он не знал, кустарники, деревья, мхи и лишайники. Ноги проваливались в невидимые ямы, наполненные водой, докучал гнус, и, самое главное, пришел голод. Егор шел и шел на север, припоминая, что на карте в этом направлении должны быть река и село на берегу. Отдирая полосы сосновой коры, он жевал сладковатую мякоть, ел мясистые стебли пучек, выкапывал клубни саранок. Уже редкие в тайге, они были мучнистыми и безвкусными. Но голода это не утоляло, нарастала слабость, и усталость не проходила после коротких привалов. И пришла первая ночь одиночества. Он развел костер, потратив шесть драгоценных спичек. Оставалось еще десять. Разорванная и прожженная одежда не грела, он лег поближе к костру, огонь обжигал лицо, а спина все равно мерзла. Тогда он нарубил пихтача, накрылся им сверху и подстелил снизу и следил только, чтобы лапник не загорелся. Мысли были невеселыми, но все же он надеялся на лучшее и даже представить себе не мог, что никогда не выйдет из тайги. Он задремал и в снах своих дел город, от которого отвык, но по которому скучно особенно сильно именно сейчас. Во сне он шел асфальтовой дороге, и стерильный ветер дул ему в лицо. По краям дороги росли никелированнные деревья с алюминиевыми листьями, как вешалки с номерками. И кто-то шел ему навстречу, не то зверь, не то человек, и кто-то кричал или пел вдали. Во сне своем он радовался тому, что слышит живой человеческий голос, и одновременно боялся его, будто он мог причинить ему какую-нибудь беду. И проснулся он от ощущения близкой беды, сдавившей горло. Костер погасал, он встал, подбросил валежник и тут-то в самом деле услышал человеческий голос. Глава II Егор медленно отодвинулся от костра, чтобы треск его не мешал слушать, задержал дыхание. Кто-то кричал вдалеке. Звонкий голос, по-видимому девичий, и, кажется, даже веселый. Слов не разобрать, только долгие гласные: а-а, у-у, о-о! Как будто поет. Егор определил направление ветра, встал и закричал сам. Сопки поглощали эхо, звуки голоса быстро погасли. Но ему показалось, что та невидимая девушка отвечает ему на более высокой ноте и чуть-чуть погромче. Тогда он загасил костер и зашагал в темноте в ту сторону. То и дело подавал голос и с радостью убеждался, что его слышат и отвечают ему по-прежнему непонятно, но все же человеческим голосом. Пришлось идти напрямик, переваливать через высокую сопку, в полной темноте это оказалось тяжким испытанием. Несколько раз он срывался с крутого склона, падал, катился по росистой траве, ругался в полный голос, чтобы разозлить себя, подстегнуть, а когда добрался до вершины, то понял, что голос, звавший его, пропал. Он кричал громко, на все четыре стороны, долго прислушивался, но никто не отвечал ему. Тогда он сел, изможденный, хотел сплюнуть с досады, но рот пересох. Сидел так, слушал тайгу, она говорила на языках ползучих и летающих тварей, и ни одно слово не походило на человеческий язык. Он снова решил развести костер и поспать хоть немного, но опять услышал давешний голос и настолько близко, что даже испугался. На этот раз можно было разобрать слова, вернее, одно слово. Неведомая девушка кричала: "Его-о-р!" Она звала его по имени, и голос был ласковый, юный, взволнованный. "Его-ор! -- кричала она. -- Иди сюда!" И он не выдержал. Как ни абсурдно все происходящее, но он был слишком голоден, измучен, чтобы не поддаться на звавший его ласковый голос. В низком сыром логу остановился, прислушался, закричал что есть силы, сложив руки рупором: "Э-э-эй! Отзовись!" Но услышал только плеск реки. На ощупь добрался до низкого берега, вымыл лицо, напился, покричал еще. -- Егорушка,-- тихо позвал его голос за спиной. Он резко обернулся, не устоял на ногах, упал. В темноте послышался смех, холодный, приглушенный, словно рот прикрывали ладошкой. -- Ну, чего смеешься? -- спросил Егор, обращаясь к темноте. -- Кто ты? Это ты меня из огня вывела? Почему прячешься? -- Его-о-орушка! -- протянул томный голос и рассмеялся. -- Я здесь. Иди ко мне. Иди. Голос перешел на шепот, призывный, чуть ли не страстный. -- Смеешься? -- зло спросил Егор. -- Ну смейся. Я подожду. Он сел на сырую валежину, не боясь промочить брюки. И без того вся одежда была насквозь мокрой. Нечистой силы Егор не боялся, а людей и тем более. -- Ну что же ты сидишь? -- зашептала девушка над самым ухом. Он ощутил ее дыхание на шее, почему-то холодное, словно порыв речного ветра. Не поворачиваясь, резко вытянул руку за спину, подавшись назад. Что-то мягкое и холодное скользнуло по кончикам пальцев. -- Ну же, ну, я жду, иди сюда, -- шепнула девушка, коротко хихикнув. Безлунная ночь, сырость, плеск реки и невидимая девушка напоминали что-то виденное или читанное, но страха не было. Девушка, и все тут. Разве можно бояться девушек? И все же оставалось чувство близкой опасности, поэтому он предпочел встать и повернуться лицом к возможной опасности. Увидел нечто белесое, словно размытый ветром туман, мелькнувший и пропавший тотчас во тьме. -- Что же ты убегаешь? -- спросил с вызовом Егор, положа руку на топорище. -- Я к тебе, а ты от меня? Иди поближе, познакомимся. И тут же что-то толкнуло его в грудь. Егор не удержался и упал на спину, больно ударившись о камни. Топор выпал из рук, но, удержанный ремнем, остался на поясе. -- Егорушка, -- шептала девушка в ухо. -- Егорушка, ласковый ты мой, касатик ты мой ненаглядный... Холодная чужая рука скользнула по лицу. -- А ну брысь отсюда! -- закричал Егор, вскакивая. -- Кто бы ты ни была, убирайся-ка отсюда подобру-поздорову! Чиркнул спичкой. Слабый огонек осветил прибрежные камни, воду, клочья травы. Больше ничего. Тогда он решил отойти от берега и развести костер. Пока он брел в темноте, невидимая девушка кружилась вокруг него, то и дело касаясь руками его тела, каждый раз в новом месте, и Егор отмахивался от нее, как от неуловимой мухи. На ощупь собрал веток, надрал бересты. Огонь ярко вспыхнул, обнажил светлый круг камней. Егор сел поближе к костру, не расслабляясь и ожидая подвоха. И не зря. Костер громко зашипел, взметнулось вверх пламя, и тотчас же горящие ветки разлетелись во все стороны, разбрасывая искры и погасая в сырой траве. Егор едва успел откатиться в сторону. И услышал смех. Громкий, звонкий, самозабвенный. Сперва ему показалось, что девушка справа, и повернулся туда, но смех быстро переместился влево, а потом назад, а потом даже послышался сверху. Ни шума шагов, ни шелеста крыльев. Егор совсем разозлился. -- Эй, ты, нечисть ночная! -- закричал он в запале.-- Вот только попадись мне, вот только подойди ко мне! -- Проказник, -- громким шепотом сказала девушка, и тут же ледяная, обжигающая тяжесть навалилась на спину Егора, крепкие руки обхватили его грудь, плотно прижав руки к телу. -- Баловник ты мой, люб ты мне, ох как люб, идем ко мне, ну идем... Егор всегда считал себя сильным, но как ни вырывался, объятия становились еще сильнее и крепче. Тогда он резко наклонился вперед и что есть силы лягнул сапогом. Нога попала в мягкое, податливое, как пластилин. Задыхаясь и коченея от холода, Егор упал на бок, но освободился от захвата. Быстро перевернулся на спину, согнул колени, напружинив ноги, а руки с зажатым ножом изготовил так, чтобы отразить возможное нападение. В почти абсолютной темноте драться было тяжело, тем более с противником, превосходящим его по силе, хитрости, и, самое главное, с невидимым и незнакомым. Недруг его, казалось, не устал, голос был таким же ровным и томным: -- Ну как же ты, Егорушка? Почему ласки мои отвергаешь? Разве я не люба тебе? Ну, обними меня, приголубь, холодно мне, ох, как холодно. Холодная рука скользнула по лицу Егора, и он едва успел ударить по ней, но тотчас же рука рванула ворот рубахи, и он на мгновение ощутил прикосновение льда под мышкой. -- Ах ты подлая! -- сказал сквозь зубы Егор и стал яростно размахивать ножом, описывая круги на уровне груди. Но это не помогло. Ледяные руки касались его то тут, то там, и один раз он ощутил прикосновение твердых губ на своей щеке -- словно жидким азотом капнули. Девушка смеялась беззлобно, звонко, но в этом смехе звучала такая уверенность, что Егору наконец-то стало страшно. "Ведь она только играет со мной, -- подумал он, -- пока лишь играет, а я, взрослый мужик, не могу справиться с ней. А что же будет, когда она и в самом деле проявит себя во всей своей силе?" -- Что тебе надо от меня? -- прохрипел он, задыхаясь от усталости. -- Что я тебе сделал дурного? Зачем ты мучаешь меня? -- Не отвергай меня, -- сказала девушка. -- Обними меня. -- Утром, -- ответил Егор, -- вот рассветет и обниму. -- Нет, только ночью. -- Я устал. К чертям собачьим такие объятия, от которых мороз по коже. Дай развести костер, и я соглашусь. -- Нет, милый, нет. И что-то холодное, тяжелое, словно глыба льда, навалилось на Егора, придавило его к земле, и напрасно он пытался освободиться от этой живой, хваткой глыбы. Стало совсем тяжело, собственное бессилие бесило пуще всего, он обхватил руками то, что навалилось на него, и ощутил человеческое тело, холодное и влажное. Струи воды полились ему на лицо, от них исходил густой запах рыбы и водорослей. Преодолевая отвращение, захлебываясь, он размахнулся и с силой ударил ножом в это тело. Нож неожиданно легко, как в воду, вошел в тело и звякнул по пряжке ремня. Тогда он отбросил его, схватил это тело руками и стал мять, ледяное, аморфное, тягучее, липкое, пытаясь оторвать от себя хотя бы по частям. -- Крепче, милый, крепче, -- шептала девушка, -- ах, как тепло, родимый. Струи переохлажденной воды хлестали его по лицу, словно бы это были волосы девушки. Егор уже не обращал внимания на ее поцелуи, морозившие кожу, он мял ее спину, бока, сминавшиеся под руками, превращающиеся в холодные, скользкие бугры, но так и не мог избавиться от тяжести или оторвать хоть малую часть от тела. И тут он заметил, что тело ее стало теплее, а сам он замерз, и усталые руки закоченели, несмотря на движения. -- Ведь ты убьешь меня, -- сказал он, -- зачем тебе это? -- Согрей меня, и я уйду, -- прошептала она и поцеловала в губы. Поцелуй показался теплее, чем раньше. Егор захлебывался, задыхался, руки онемели, а тело потеряло чувствительность. И казалось ему, что лежит он на дне реки, и стометровая толща давит на него, вымывает тепло, растворяет тело, уносит с собой по течению, уничтожая его целостность и неделимость. И он приготовился к смерти и выругался отчаянно, но гортань его издала только короткое бульканье. И тут заиграл рожок за рекой. И Егор увидел, что ночь светлеет и мало-помалу перетекает в утро. И еще он увидел лицо девушки, прильнувшее к его лицу. Оно было красивым, но словно бы слепленным из Густого тумана, белое, оно высвечивалось в темноте фосфоресцирующим пятном, и прозрачные глаза смотрели на него бездумно и спокойно. Он боднул лбом это лицо и вцепился зубами -- последним оружием обреченных -- в левую щеку. Теплая плоть свободно пропустила зубы, и они сомкнулись, коротко клацнув. И снова заиграл рожок, громче и напевнее. Уже можно было различить силуэты деревьев на фоне неба, и реку, и камни на берегу. Егор расслабился, силы иссякали, он почувствовал только зимний холод, проникший внутрь и морозящий дыхание. И девушка стала легче, лицо ее прояснилось, руки ее в последний раз прошлись по его груди, и он ощутил облегчение. Она выпрямилась, он увидел ее всю. Еще нечеткие контуры тела были красивыми и стройными, длинные текучие волосы стекали струями под ноги, взгляд был равнодушен и глубок. Егор попытался встать, но тело не подчинялось ему. Холод проник внутрь и не уходил. Егор почти физически ощущал снег и лед в животе, промозглую сырость в груди и такую невероятную слабость, что казалось -- он невесом и тела его не существует. -- Ты согрел меня, -- сказала девушка, -- ты растворился во мне. Теперь ты мой, ты наш. И она отдалялась от него; ступала неслышно в сторону реки, и он увидел, как смутные волны покрыли ее ноги, и только всплеск реки сообщил об ее уходе. Потом он потерял сознание или просто заснул, но когда очнулся, то уже был день, и мутное солнце стояло в зените. Он полежал на спине, отогреваясь, вспоминая о событиях ночи, как об ушедшем, но все еще близком кошмаре. Он поднял руки и провел по лицу. Рука оказалась чужой, сухой и морщинистой. Егор испугался, хотел вскочить, но тело не послушалось. Рука скользнула ниже и, отделившись от тела, ушла в сторону. Егор проследил ее растерянным взглядом. Это и в самом деле была не его рука, а того самого эвенка, что пас волков. Желтолицый, словно высохший, с двумя жидкими косичками, он смотрел на Егора равнодушным взглядом, поджав сухие губы. -- А, волчий пастух, -- сказал Егор тихо. -- Дай воды, пить хочется. Эвенк отошел, сел поодаль и стал чинить кнут. -- Ты по-русски понимаешь? -- спросил Егор. -- Воды дай, слышишь, во-оды! Показал губами, как пьют воду, пощелкал языком, скосил глаза в сторону реки. -- Лежи, -- ответил эвенк тонким гнусавым голосом, -- помрешь скоро, однако. Мавка из тебя все тепло взяла, так помрешь. -- Ну так и дай напиться перед смертью. -- Не дам, однако. -- Трудно тебе, что ли? Река ведь близко. -- Глаза есть, вижу. Все равно помрешь. -- Что я тебе сделал, старик? -- Ничего не сделал. Мертвец что сделает? -- А ты не хорони меня заживо! -- зло сказал Егор. Эвенк бесстрастно доплел косицу кнута, легко поднялся и ушел. Издали донеслась его песня, и сразу же за ней -- разноголосица волчьего воя. Злость придала Егору силы, он перевернулся на бок и докатился до близкого берега. Окунул лицо в воду, напился, медленно разминая затекшее тело, подставляя его под солнечные лучи, иззябшее, выстуженное внутри. Сильно хотелось есть, и когда он смог встать, то первым делом добрел до близких зарослей пучек и, нарвав их сочные, водянистые стебли, стал жадно жевать. Полежал на животе, сняв рубашку, впитывая тепло кожей, проследил взглядом солнце, катившееся к закату, и решил, что так или иначе, но надо жить, надо идти дальше, надо искать людей. Плеснула река, он настороженно обернулся и увидел, что большая рыба выбросилась на берег и бьется о гальку сильным телом. Егор вскочил, зная, что все равно упадет от слабости, но рассчитал свое падение так, чтобы прижать рыбу животом. Это был таймень, и Егору пришлось долго удерживать его своим телом, пока тот не затих. -- Отдариваешься? -- спросил Егор реку. -- Ну ладно, черт с тобой, мы еще поквитаемся, красотка. Я вернусь сюда, все равно вернусь. Если выживу, конечно. Пересчитал спички -- осталось восемь. И мнилось ему, что с каждой убывающей спичкой уходят от него жизнь, тепло и надежда на спасение. От сырости ночи головки спичек отсырели и слиплись друг с другом. Он нежно разделил их, разложил на теплых камнях, грел в ладонях, дышал на них, терпеливо ждал. Тайменя съел сырым. Взошел на пригорок, осмотрелся, искал дым пожара. Но тайга от горизонта до горизонта вздымалась сопками, зелеными, густо поросшими, не тронутыми человеком. Тщательно обулся, сложил подсохшие спички в коробок, а нож подвесил так, чтобы было удобно быстро вытащить его. Следя за краснеющим солнцем, навалил окатыши в пирамидку, чтобы запомнить это место. -- Эй, Мавка! -- прокричал он на прощание реке. -- Выгляни, красотка, попрощаемся! Река несла свои воды, звенела на перекатах и не отзывалась. Только вдали, за сопками, рожок проиграл печальную мелодию и оборвался на высокой ноте. На следующий день Егор понял, что окончательно заблудился. Он не слишком-то надеялся на то, что будут искать его, но все-таки насторожился, когда утром услышал далекий стрекот вертолета. Шум моторов отдалился, исчез и больше не появлялся. По-видимому, Егор ушел слишком далеко от места пожара и в этих местах его уже не искали, не думали, что он сможет преодолеть такое расстояние. И сам он никак не мог понять, почему за эту ночь, когда он бежал по тайге на зов невидимой девушки, он ушел так далеко, что казалось невозможным пройти за несколько часов добрую сотню километров. Пробираясь по непролазному бурелому, он вспомнил свое спасение от огня и смертельные объятия Мавки, но разумных объяснений не находил, а поверить в невероятное не мог. Он знал, что в горах бродит неведомый снежный человек, что в далеком озере Лох-Несс живет чудовище, а над землей кружатся летающие тарелки, и в общем-то верил всему этому, происходящему далеко от него, но в древние языческие сказки о русалках поверить не умел. Он твердо был убежден, что среди слепой, поглощенной в себя природы именно он, Егор, человек разумный, и есть хозяин всего сущего на земле, пусть побежденный и раздавленный, но все равно хозяин, и делиться ни с кем, даже в мыслях своих, не хотел. Река, не обремененная названием, текла среди безымянного леса, аукались лешаки в чаще, русалки в омутах хмелели от рыбьего жира, водяной ковырял в зубах ржавой острогой, неведомые звери рвали когтями кору на красных деревьях, баба-яга ворочалась в тесном гробу, расшатывая осиновый кол, вбитый ей в брюхо, оборотни прыгали через пень с воткнутым в него ножом и превращались в волков, бука хлопал совиными глазами из дупла, кикиморы сидели на корточках у тропы и ждали прохожих, древний славянский Белбог, с лицом, красным от раздавленных комаров, давился медвежатиной, одинокий обыкновенный человек рубил сосны, и щепки ложились поодаль умирающих деревьев. Волки прислушивались к далекому железному звону и прижимали уши. Они не любили человека. Глава III Все же, несмотря на страх перед рекой, он опасался уйти от нее далеко. Следовать поворотам реки и шагать вслед за ее течением все же легче, чем на свой страх и риск пробираться через чащи. И Егор решил связать небольшой плот и заставить реку нести его. Он выбрал место над обрывом, чтобы срубленные деревья не пришлось катить далеко, наточил топор и, выбрав подходящие сосны, принялся за работу. Голод и усталость сказывались быстро, часто приходилось садиться или прямо ложиться на землю, чтобы дать отдохнуть онемевшим рукам и отдышаться. Обостренный за эти дни слух уловил чьи-то шаги. Мягкие, осторожные. Егор половчее ухватил топор и прижался спиной к сосне. Шаги затихли, и вдруг позади он услышал пощелкиванье и цоканье, словно бы беличье. Егор резко обернулся и увидел, что знакомый эвенк сидит на пригорке, поджав короткие ноги, и неодобрительно смотрит на надрубленное дерево. -- Ну, здорово, -- сказал Егор, поигрывая топором. -- Что, ошибся? Видишь, живой я. А где же твои волки, пастух? -- Зачем деревья убиваешь? -- спросил эвенк. -- А тебе какое дело? Надо -- и рублю. Кто ты такой? -- Дейба-нгуо я, -- ответил эвенк. -- Почему не узнал? Меня все знают. Почему не боишься? Меня все боятся. -- Плевал я на тебя, -- сказал Егор и, отвернувшись, рубанул по сосне. -- Ой-ой! -- закричал эвенк. -- Больно! Почему больно делаешь? -- Когда по тебе рубану, тогда и кричи. Видишь, дерево рублю. И Егор еще раз ударил топором по неподатливой древесине. Щепка отлетела за спину. -- Ой-ой, -- снова закричал эвенк и сморщился, как от сильной боли, -- мой лес убиваешь, однако. Что он тебе сделал? -- А то, что я жить хочу. Ясно? -- Живи, однако, -- посоветовал эвенк. -- Раз не помер, так живи. Жить хорошо. -- Спасибо, я и сам знаю, что жить хорошо, -- сказал Егор и рубанул в третий раз. -- В дурацких советах не нуждаюсь. -- Ай, какой плохой мужик! -- укорил, вскрикнув, эвенк. -- Все хотят жить. Ты лес рубишь -- меня убиваешь. -- А ты меня пожалел? Ты мне воды пожалел. Плевал я на тебя теперь с высокого дерева. Ясно? -- А что тебя жалеть? Ты человек, вас вон как много, а я один. Сирота я, Дейба. И эвенк показал руками, как много людей и как одинок он сам. -- Одним человеком больше, одним меньше, -- сказал он, -- ничего не изменится. Друг друга вы убиваете. А я один, сирота я. Лес жгете -- больно мне, дерево рубите -- больно мне, зверя убиваете -- ой, как больно мне! -- Что с тобой говорить? -- сказал Егор. -- Это в твоем лесу друг друга все убивают, тем и живут. Что на людей все валишь? Сам-то кто? -- Дейба-нгуо я, сказал ведь. -- А хоть бы и Дейба, что с того? Вот и паси своих волков, коль нравится, а мне не мешай. И Егор углубил заруб. -- Моу-нямы, Земля-мать, всех родила, душа у всех одна, -- сказал Дейба, -- вас, людей, Сырада-нямы, Подземного льда мать, родила, душа у вас холодная. Не жалко вам ничего. Лес большой, душа у него одна. Тело режешь -- душе больно. Тело убиваешь -- душа умирает. Глупый ты. -- На дураков не обижаются, -- сказал Егор, замахиваясь топором. -- и сказки мне свои не рассказывай. -- Мало тебя Мавка мучила? -- спросил Дейба. -- Жалко, совсем не замучила, Лицедей не дал. Кабы он на дудке не заиграл, так и помер бы ты. -- Ступай своей дорогой, пастух Дейба, -- сказал Егор, опуская топор. -- Не мешай дело делать. -- Лес мой, -- настаивал тот, -- тело губишь -- душе больно. -- Какая ты душа, -- огрызнулся Егор. -- В тебе самом душа еле держится. -- Люди довели, -- пожаловался Дейба,-- лес жгут, зверей убивают, реку травят. Больно мне. -- А мне что за печаль? -- сказал Егор и рубанул по сосне. -- Плохой ты, -- сказал Дейба, морщась от боли, -- я тебя сосну лечить заставлю, волкам потом отдам. Волки мужиков не любят, шибко злы на мужиков. -- Ну-ну, -- сказал Егор, делая свое дело. -- Лечи, однако, дерево, рубаху разорви и лечи. -- Аптечки не захватил, -- сказал Егор и услышал гудение пчелы над ухом. Он отмахнулся от нее, но она возвращалась, и вскоре вокруг Егора загудел целый рой. -- Будешь лечить? -- услышал он сквозь гуденье. -- Еще чего! И пчелы набросились на Егора. Чем больше он отбивался от неуловимого роя, тем сильнее и ожесточеннее нападали пчелы. Глаза сразу оплыли. Зверея от боли, Егор заметался по берегу, скатился по обрыву в облаке пыли и с размаху нырнул в реку. Вода холодная, долго не высидишь, а выйти нельзя -- пчелиный рой кружит над головой. И тут кто-то под водой сильно укусил его за ногу. И еще раз, будто ножовкой. Напрасно Егор отбивался от нового врага, каждый раз этот кто-то подплывал с другой стороны и острыми зубами коротко покусывал его тело. Не помня себя от боли и злости, Егор выскочил на берег и стал зарываться в песчаный осыпающийся склон. И только он прикрыл себя песком и пучками травы, как кто-то из-под земли пробрался к нему и, попискивая, куснул в живот, и еще раз -- в спину, и еще -- в бедро. -- Лечи, однако, -- услышал он голос Дейбы. -- Отгони своих палачей, -- сказал Егор, еле сдерживаясь, чтобы не закричать в голос. Полежал, сил набрался от сырой земли, встал, покачиваясь, распухший, грязный, со следами укусов на теле, поднялся, скрипя зубами, по обрыву, сел, опершись спиной на надрубленную сосну, сплюнул под ноги густую злую слюну. -- Гадина, -- сказал он, разлепляя толстые губы. -- Рубаху разорви, -- сказал Дейба, -- сосну лечи. Потом реку мыть будешь. -- Совсем рехнулся. Какую еще реку? -- Люди порошок в реку сыпали, рыбу сгубили, ты воду мыть будешь. -- Дурак, -- сказал Егор и, скрипя зубами от унижения, разорвал последнюю рубаху. Ткань была ветхой, легко рвалась на короткие неровные полосы. Силясь открыть заплывшие глаза, Егор наматывал на заруб сосны, липкий от смолы и сока, тряпки и, мучаясь от сознания идиотизма своей работы, рвал и снова наматывал. -- Доберусь я до тебя, -- угрожал он Дейбе. -- Ты у меня еще попляшешь. -- Лечи, однако, -- мирно советовал тот. -- Мне больно было -- не жалел. Себя жалей теперь. Ты вылечишь -- тебя вылечат, ты больно сделаешь -- тебе сделают. Вы, люди, слова не понимаете, боль понимаете, смерть понимаете. Дейба сожалеюще зацокал языком. Егор кончил свою дурацкую работу и завязал концы тряпок бантиком. -- Ну что? -- спросил он. -- Хорошо я сосны лечу? -- Пойдем, однако. Воду мыть будешь. Вода ой какая грязная! -- Мыла нет, -- буркнул Егор. -- Зачем мыло? Без мыла мыть будешь. -- Так ты покажи! Ты полреки и я половину. Подошли к реке. -- Рыб наускивать не будешь? -- спросил Егор, прилаживая топор так, чтобы он не бил по ногам. -- Не буду, -- сказал Дейба, -- лезь в воду. -- Ладно, -- сказал Егор, разбежался и прыгнул, стараясь проплыть под водой как можно больше. Он плыл, не оглядываясь, и страх придавал ему силы. Быстрое течение несло его, и когда он выбрался на другой берег, то место, где он рубил сосну, осталось за поворотом. Этот берег был низким, заросшим густой травой. Егор отдышался, отлежался и осмотрел раны. Они были неглубокие, но все равно внушали опасение. Ни лекарств, ни бинтов, а любой пустяк в тайге, на безлюдье, мог обернуться смертью. Егор промыл раны водой, поискал подорожник, но он не рос в тайге, некому было занести сюда его семена, не было здесь человека. Достал разбухший, от воды коробок, вынул из него голые палочки, равнодушно повертел в руках и выбросил. -- Вот такие дела, Егор, -- сказал он сам себе. -- Огнем тебя жгли, водой топили, льдом морозили, зверями и пчелами травили, а ты еще жив. Живи и дальше. И пошел через болото. Остановился на сухом месте и увидел, что здесь начинается узкая тропинка. Он встал на колени, прополз по ней и увидел то, что очень хотел увидеть, -- человеческий след. Узкий, неглубоко вдавленный в сырую почву, один-единственный след. -- Эй! -- закричал он, распрямившись. -- Эй, кто живой, отзовись. Отозвались сойки. Раскричались, разгалделись над его головой, и из-за этого крика Егор не услышал, как кто-то подошел с той стороны зарослей жимолости. Он ощутил на себе взгляд, повернулся в ту сторону, но никого не увидел. -- Выходи, -- сказал он.-- Чего боишься? Если человек -- не обижу. -- Топор-то брось, -- певуче произнес девичий голос. -- Это ты, Мавка? -- вздрогнул Егор. -- Проваливай лучше отсюда. В кустах засмеялись тихо так, совсем не зло. -- Нет, -- сказала девушка, -- не Мавка я. Топор, говорю, брось. -- Ладно, -- сказал Егор и бросил топор неподалеку от себя. -- Нашла кого бояться. На мне места живого не осталось. Деревня твоя близко? Может, и поесть что найдется? Сильно я голоден. И из кустов жимолости вышла девушка. Даже не девушка, а почти девчонка, худенькая, смазливая, щеки в малине испачканы, а сарафан красный, платочек белый. -- Ишь ты, -- расслабился Егор, -- откуда такая взялась? Я уж думал, что никогда людей не встречу. Он опустился на землю, сидел и смотрел на девчонку, любовался и даже пытался улыбнуться распухшими губами. -- Ну, что смотришь? Страшный я, да? Не бойся, я не леший. Егор я, в тайге заблудился, а тут еще нечисть привязалась. Сам удивляюсь, как жив еще. Ты посиди маленько, дай отдохнуть, а потом пойдем, хорошо? Девчонка не отвечала, стояла у кустов, улыбалась тихонько, и по лицу ее было видно, что она совсем не боится его. Наверное, взрослые рядом, подумал он, и от души совсем отлегло. Напряжение этих дней, когда ежечасно приходилось бороться за жизнь, и сознание того, что шансов выжить не так уж и много, спало, и остались пустота и усталость неимоверная. Он смотрел на девчонку и, отделенный в эти дни от людей, с радостью ощутил свою причастность к человеческому роду, сильному, красивому и великодушному. -- Принеси поесть, -- попросил он, -- и позови взрослых. Вся сила от меня ушла, до того размяк. Девочка не отвечала. Она стояла и улыбалась, вытягивая губы трубочкой, словно хотела свистнуть. Потом наклонилась и подняла лукошко с малиной. Протянула Егору. Егор брал малину горстью, задерживал у рта, вдыхал запах и, стараясь не спешить, глотал не жуя. И тут он подумал, что для малины еще не пришел сезон. Он шел по тайге и встречал кусты ее с еще зелеными, вяжущими ягодами. А эта была спелая, сочная, пахучая, только что сорванная. Он не сказал об этом девочке и легко примирился с этой нелепостью. -- А хлеб у тебя есть? -- сказал он, протягивая пустое лукошко. Девочка опять наклонилась и достала из травы ломоть хлеба. Егор удивился, но хлеб съел, не оставив ни крошки. -- Что еще достанешь из травы? -- спросил он. Девочка пожала плечами, улыбнулась. "Недетская у нее улыбка, -- подумал Егор, -- тайга быстро взрослыми делает". -- А что ты хочешь? -- спросила. -- Поспать, -- честно сказал Егор. -- Я страшно устал. А ты приведи сюда взрослых, и, может, найдется что-нибудь из одежды? Видишь, я почти голый. Девочка кивнула головой и скрылась в кустах. Ни шума шагов, ни шелеста платья, ни потрескивания сучьев под ногами. -- Эй! -- крикнул Егор. -- Ты не пропадай, ты приходи! Я ждать буду! У него хватило силы только на то, чтобы поднять топор и положить его под голову. Не обращая внимания на комариное гудение, он заснул, как в омут провалился. Глава IV Егор жил внутри дерева. Не в дупле, не обособленно от ствола, а именно внутри древесины, и тело свое отграничивал корой и листьями. Через него шли земные соки, внутри медленно нарастало годовое колечко, и это он, Егор, поскрипывал всем телом под порывами ветра. Егора совсем не удивляло это новое состояние, он считал его естественным и даже удобным. Он рос на большой поляне, и корни его уходили глубоко в землю, сплетаясь с чужими корнями. Было темно, тепло и уютно, Егор чувствовал, что он существует, и больше ничего не надо было ему, только расти, ни о чем не думая, ожидая того времени, когда прилетят птицы и поселятся на нем, как на карнизах башни, и запоют свои песни на понятных ему языках. Он знал, что так будет, и поэтому был спокоен и терпелив. Что-то дотронулось до его бока. Он шевельнулся и лениво подумал, что это, наверное, дятел стукнул по нему клювом, но не испугался. Дятел казался продолжением его самого, как и личинки жуков, что жили под его корой. Егор! -- услышал он зовущий его голос и зашевелился не размыкая глаз. -- Вс