лопнул дверью и грузно побежал по коридору. Атомщик посмотрел: до шести оставалось полтора часа. - Нет, точно у Сляба крыша поехала, - прокомментировал он, ни к кому особенно не обращаясь. Вечереющая дорога была залита ледяным крошевом и забита автомобилями. Водитель изо всех сил гнал "мерс" по резервной полосе, взметывая за собой фонтаны жидкого снега. Извольский в раздражении посмотрел на часы: ему надо было вернуться на Большую Ордынку через полтора часа, по такой паршивой дороге времени на туда и обратно как раз в обрез. На Калужском шоссе директор сам сел за руль. За городом похолодало, в подернутых ледком лужах отражались низкие беременные облака, деревья стояли голые и мокрые. Извольский еле нашел дачный участок. Бабушка Ирины копалась в полузасыпанном снегом огороде, никаких признаков Иры вокруг не было. Извольского старушка вспомнила и удивилась, чего он приехал. - Ирочки-то нет, - сказала она. Директор вдруг сообразил, что телефона на даче нет и старушку Ирина точно предупредить не могла. - Как же так? - растерянно сказал Сляб, - она мне сказала, что на даче... Я и решил, что здесь. Может, на какой другой? - Да она, если сказала про дачу, наверное, Никишино имела в виду, - разъяснила бабка, - у нее там у подружки дача. Она туда ездит, там дом теплый и газовый котел в подвале... - Это где? - спросил Извольский. Это оказалось по Киевскому шоссе километрах в сорока наискосок. Улица Подбельского, дом пять. Сляб взглянул на часы - двадцать пять минут шестого. Он уже опаздывал. В России четыре РАО, главы двух РАО в шесть будут ждать Извольского на Большой Ордынке. Это было безумие. Надо было возвращаться, но какой-то инстинкт, похожий на инстинкт лемминга, гнал и гнал Извольского вперед. "Перебьются, - с внезапным ожесточением подумал директор, - что они, договор не подпишут, если я завтра приеду? " Они уже были в десяти километрах от поселка, когда в кармашке Извольского зазвонил телефон: - Слава? Ирина на даче у подружки Верецкой, Киевское шоссе, деревня Никишино, улица Подбельского, дом пять. Ты где? - В десяти километрах от Никитина, - сказал Извольский. В трубке помолчали, потом Черяга сказал: - Слава, немедленно вернись. Я сейчас приеду. - И не вздумай. Это мое дело. - Слава, пойми! У Верецкой были долголаптевские! Они в двух местах сшивались, спрашивали, где Ира! У них же крыша с этим кредитом поехала! Я уже не говорю об украинском опере! - Я с охраной, Денис. Голос Извольского неожиданно сорвался на крик: - И не вздумай за мной соваться, понял? Ты еще в постель со мной ляг! Ночь Ирина провела у Светы, своей школьной подружки, а утром, когда рассвело и пошли первые электрички, поехала на дачу в Никишино. Она сказала Свете, что проживет там несколько дней и просила никому не говорить, где она. - Вообще никому, понимаешь? Если позвонят из Австралии и скажут, что хотят пригласить меня на симпозиум, не говори. - А почему ты думаешь, что позвонят из Австралии? - Потому что человек хитрый, и людей у немного. Кошку Машу она на всякий случай оставила у Светы. В Никишино было хорошо и покойно, дом быстро отогрелся и стал походить на человеческое жилье, Ирина шлялась из комнаты в комнату и читала старые книжки. В том, что Извольский ее забудет, Ира не сомневалась. Собственно, было очень даже вероятно, что он уже про нее забыл. Манера директора - прийти во второй вечер знакомства, напиться, и изнасиловать, не снимая носков - не оставляла сомнений в том, что таких Ирин у него по рупь тридцать дюжина. Было, правда, почему-то жалко, что она больше никогда не увидит Дениса Черягу, но, с другой стороны, о чем жалеть? Каков хозяин, таков и пес с васильковыми глазами... На кухне стоял старенький черно-белый телевизор, и Ирина услышала, что в Москве нашли труп оперуполномоченного, который занимался лжеэкспортом на Ахтарском металлургическом комбинате. Ирине стало страшно, потому что оперуполномоченный пропал три дня назад и, стало быть, когда Извольский кормил ее в ресторане, украинец сидел где-нибудь в подвале, и Извольский это знал. Или не знал? Или такими делами занимается Черяга? Ирина представила себе, как Черяга садится за руль темно-серого хищного автомобиля и на всем скаку бодает украинского милиционера. На даче была только крупа и сгущенка, а по дороге еды Ирина забыла купить от тоски. Пообедала она кашей, а вечером все-таки решила сходить в магазин. Правда, был ноябрь, за окном в пять часов было совсем темно, но кое-где по деревне горели фонари и магазин был совсем недалеко - у асфальтированного пятачка, которым кончалась нормальная дорога и у которого останавливались идущие к электричке автобусы. В магазине перед закрытием было почти безлюдно, продукты были какие-то засиженные и скудные, совсем как при советской власти. В нем был даже кефир в стеклянных поллитровых бутылках, который Ирина нигде не видела уже лет пять, и Ирина взяла две бутылки этого кефира, масло, сыр и яйца. На приступочке у магазина, прямо под раскуроченной телефонной будкой, сидела веселая пьяная компания. Когда Ирина выходила из дверей, один из парней схватил ее за руку и сказал: - Эй, девушка! Не выпьете с нами? Ира выдернула руку и сказала: - Я не пью. Вся компания захохотала, Ира хотела было побежать прочь, но самый крупный из компании вскочил и загородил ей дорогу. Это был молодой еще парень в драной зеленой куртке, с необыкновенно грязными волосами и маленьким, как кнопка, носом. От него несло спиртным, как от Извольского. Только не коньяком, а какой-то сивухой. - Чего, городская, да? Брезгуешь нами? - Ребята, дайте мне пройти... Парень вцепился ей в воротник куртки. Ирина задохнулась от злости. Она сунула руку в сумку, выхватила оттуда бутылку кефира и с размаху рассадила ее о голову парня. Парень вскрикнул и пошатнулся, а в руке Ирины осталась острая, пахнущая кефирным грибком "розочка". Теперь уже с мест повскакали все остальные. - Сука, она мне бошку разбила! - плачущим голосом закричал курносый, обладавший, видимо, на редкость крепкой головой. Ирина бросилась было бежать, но бежать было некуда, парней было пятеро, они окружили ее и прижали к двери магазина. - Ну курва, я эту бутылку тебе в п... засуну! - Да мы тебя! Одинокая продавщица, если и видела, что происходит у двери, решила не вмешиваться. - Помогите! - закричала Ирина. Но кто ее слышал? У забора с той стороны пятачка мелькнула какая-то тень и поскорее бросилась прочь, да и тень, похоже, была женская. Потные хари окружили Ирину, она отчаянно махнула "розочкой" и оцарапала чью-то руку, потом ее схватили за локоть и грубо стали драть куртку. Рядом завизжали тормоза. - Эй, ребята, как проехать на улицу Подбельского?.. Голос замер, и его перебил другой, знакомый: - А ну прочь все! Кто-то из парней обернулся: - Вали назад, дядя, пока не задавили... В следующую секунду раздались выстрелы. Пули зачиркали об асфальт под ногами пьяниц, звякнуло и опало стекло в витрине, мужики бросились прочь. Перед Ирой открылось пустое пространство, и на этом пустом пространстве стояла темная тяжелая иномарка, а у водительской дверцы стоял Извольский и методически всаживал пулю за пулей в асфальт под ногами ублюдков. - Ах ты гад, - не совсем убедительно воззвал пьяный голос из темноты, - брось оружие! Я участковый! Извольский повернул ствол в сторону представителя власти, тот стушевался и пропал куда-то за магазин. Из машины выскочили еще двое, очень внушительного вида и тоже со стволами. - Садись в машину, - сказал Извольский. Ирина, стоя у двери магазина, только помотала головой. - Прекрати истерику, - закричал Сляб, - ты думаешь, я тебя тут оставлю? На даче? Когда такие вокруг бродят? - А чем ты лучше их? В темноте за магазином опять началось какое-то шевеленье, Извольский кивнул - двое телохранителей отправились разбираться. Разобрались, судя по всему, быстро и эффективно: Ирина услышала чей-то короткий вскрик и характерный шлепок вялого тела о землю, глухой удар кулака. - Там участковый, - хихикнула Ирина, - смотри, никого не убей... - Мне ничего за это не будет, - сказал Извольский. - Вот именно. Ты можешь приказать убить этого милиционера с Украины, ты можешь застрелить спецназовца, и тебе ничего никогда не будет! Они остались одни у освещенного козырька. Телохранители то ли где-то притихли из уважения к шефу, то ли были заняты зачисткой места сражения. - Поехали, - сказал Сляб, - я тебе все объясню. - Что ты мне объяснишь?! - Слушай, Ира, вокруг комбината дикая склока. Меня топят третий день. Украинский опер - это еще цветочки. Ты знаешь, что тебя уже разыскивали? Не мои люди? - А кто? - Те, кто все это затеял. Ты думаешь, если они убили украинского мента, они с тебя пылинки сдувать будут? - Почему я? У тебя таких сто штук. - Это ты думаешь, что сто штук. Они-то меня лучше знают. Они быстро доперли, что тобой из меня можно веревки вить. Ирина, поколебавшись, села в машину. Откуда-то вынырнули телохранители, скользнули на заднее сиденье. - Мне надо заехать на дачу, - сказала Ира, - выключить все и запереть. Когда темно-серая иномарка вновь выползла с Подбельского на асфальтированную дорогу, она не заметила невзрачных "жигулей", припаркованных чуть позади магазина. В "жигулях" сидели трое, и один из них внимательно смотрел, как на фоне освещенного зала магазина на мгновение обрисовались силуэты водителя и пассажиров. - Он на водительском месте, - сказал человек. - А остальные? - Не устраивай мясорубки. Он на водительском месте. Обратно ехали молча. На улице давно стемнело, свет фар выхватывал из декабрьской мутной тьмы то репейный куст на обочине, придавленный к земле выписывавшим кренделя грузовиком, то обсыпанную талым снегом канаву, то мерзлое мокрое белье, хлопающее на веревке среди облетевшего сада. Дорога хотя и звалась в девичестве асфальтированной, однако в целом напоминала лунную поверхность, испещренную кратерами от метеоритов. "Мере" переваливался по ней, как утка, безжалостно царапал брюхо, Ира забилась в угол на заднем сиденье, старательно отодвинувшись от одного из охранников. Охранник был массивный, высокий, и слишком походил на хозяина. Метров через двести Извольский начал приходить в себя и сообразил, что ему как минимум следует позвонить кое-куда. Машина остановилась. - Мишка, сядь за руль, - сказал Сляб. Они поменялись местами, и через мгновенье машина вновь запрыгала, как заяц по кочкам. На электронных часах, вделанных в панель, ярко светились цифры: восемь часов пять минут. Извольский вынул из кармана телефон и позвонил в РАО "ЕЭС России". Его соединили немедленно, что было неплохим знаком. - Это Извольский, - сказал он. - Я... словом это, я опоздал... Невидимый собеседник в трубке слегка хмыкнул. - Да в общем это ваше дело, Вячеслав Аркадьевич. Я со своей стороны договор подписал, можете приехать и поставить закорючку когда хотите. - Извините, что так получилось, - сказал Извольский. - Я... я вам потом объясню... Интересно, что он объяснит? Что он бросил все и поехал за сбежавшей от него девушкой? И что если бы он это не сделал, ее бы просто зарезали у продуктового магазина? Что это? Интуиция? Случайность? А если бы ему сказали - или Белопольская АЭС, или Ирина? Наверное, он все-таки выбрал бы АЭС, а потом выл ночами с тоски. - Мне бы хотелось с вами встретиться, - докончил Извольский. - Конечно. Завтра в девять устроит? Извольский скосил глаза на сжавшуюся в уголке Ирину. - А нельзя ли попозже? - набрался он храбрости. - В одиннадцать. - Добро. Извольский спрятал телефон в карман и снова посмотрел на Ирину. Заднее сиденье машины перерезал толстый подлокотник, и поверх этого подлокотника еще стояла большая потрепанная сумка. Из незастегнутого ее верха торчал уголок толстой книги и рукав зимней куртки. Ирина сидела в углу и сосала лапу, как медвежонок. Извольский спихнул сумку вниз и взял девушку за локоть. - Что с рукой? - О бутылку порезалась, - сказала Ира. Порез оказался довольно глубоким, было даже непонятно, как Ира не почувствовала его, пока не уселась в машину. Извольский наклонился и стал слизывать темную соленую кровь с узкой ладошки, жадно, как кошка лакает сливки. Ирина вырвала руку, и Сляб неожиданно легко выпустил ее, - больше всего он боялся походить на себя вчерашнего. Директор про себя подивился, как спокойно девочка реагирует на все, что случилось. Другая на ее месте билась бы в истерике. Сляб предпочел бы, чтобы Ира билась в истерике - тогда ее можно было бы обнять и пожалеть. - А где кот? - неожиданно спросил Извольский. - У подруги. - Это хорошо, - почему-то пробормотал Извольский. - Что - хорошо? - Кошек не люблю. И собак тоже. - Почему? - Не знаю. У нас дома кошка жила, когда я маленький был. Совхоз "Ленинский путь". Подсобное хозяйство АМК. Сразу по ту сторону реки от комбината. Денег не было, еды тоже, мать как раз под суд отдали, мне соседка колбасы принесла, а кошка ее взяла и съела. Я этой колбасы еще два года не видел. - А за что мать под суд отдали? - Кур отравила. По пьянке им вместо кормодобавки аммофос засыпала. Триста кур сдохли. Грязное было место, - пробормотал Извольский, - не то город, не то село, с комбината черт знает чем несет, мы городских через речку ходили бить. - А сейчас там что? - Все развалилось. Я его продал. - В каком смысле продал? - Ну, это же все на балансе комбината было. Коровники, свинарники, себестоимость курицы тридцать рублей, на рынке куры тогда по четырнадцать шли. Что мне - металл продавать, а на выручку субсидировать птичниц, которые комбикорм по домам растаскивают? - А что с птичницами стало? - Я не сторож птичницам, - ответил Извольский. - Так что же с птичницами? Передохли, как куры? - Ну что у нас за дикая логика? - сказал Извольский. - Был пароход. Назывался плановая экономика. Пароход потонул, потому что к нему днище забыли приделать. Все барахтаются в воде, кто-то сам плывет кто-то за бревно схватился, кто-то целый плот построил. Ну сколько человек выдержит плот? Ну, сто. А на плот лезут целой оравой. Сначала бандиты на шлюпке подплывают, пальцы гнут, "в натуре, бобер, слезай с плота, наш будет! " Потом хмырь какой-нибудь плывет, бумажкой трясет: "Я губернатор, законно на ваш плот избранный". Потом приходит Москва и законы пишет: ты, такой-сякой, нехороший, у тебя на плоту сто человек, а рядом тысяча тонет. А ну давай принимай всех на борт, каждому заплати пенсию, детское пособие, и льготы ветеранам. А как я их приму? Плот-то не выдержит. А потом на меня начинают орать: ты, сволочь, тех, кто в шлюпке, покрошил! Женщина за плот цеплялась, а ты ее веслом по голове. Ребеночка не пустили на плот, и его акула скушала. Все правильно. И веслом по голове били, и пальцы от бревен отрывали. Только те, которые орут, они не из тех, кто плот строил. А из тех, кто пароход затопил. "Мерс" наконец выбрался с разбитого проселка и довольно резво полетел по узкой двухрядной дороге, соединявшей Киевское и Калужское шоссе. Панель управления светилась зеленоватым светом, на переднем сиденье, рядом с водителем, лыбился охранник, - персональный плот Извольского был очень и очень неплох. Извольский замолчал, с ужасом чувствуя, что говорит что-то не то. Следовало говорить не о пароходах и плотах, а о том, что он был вчера ужасной сволочью, и что это не он был виноват, а просто выдался дикий день, и дикая неделя, и как-то все навалилось. Следовало просить прощения и говорить "Я тебя люблю". Но Извольский совершенно отвык просить прощения у кого бы то ни было, а что касается "Я тебя люблю", - то этих слов он не говорил года три. В самом деле, не секретарше же Верочке их говорить, зазвав ее в комнату отдыха перед обедом? Правда, Вячеславу Аркадьичу не реже раза в неделю приходилось выступать перед большим количеством людей и говорить: "А теперь я хочу искренне поздравить нашего дорогого и любимого имярека и в знак любви и признательности... " Дальше следовали аплодисменты, фотовспышки, и, в зависимости от статуса имярека - какой-нибудь подарочный кувшинчик, фарфоровая статуэтка или даже чек. Но та "любовь", в знак которой дарился набор суповых кастрюль, явно не имела ничего общего с чувством, которое Извольский испытывал сейчас. Если бы человек, которому Извольский дарил вышеупомянутые кастрюли, вдруг испарился прямо на сцене, директор бы пожал плечами и вернулся в президиум. А если бы пропала Ира, это было бы... ну, как если бы Извольскому сказали, что объемный взрыв газа уничтожил коксохимическую батарею. - Ира, ты понимаешь, - внезапно севшим голосом сказал Извольский, - я должен был полтора часа назад договор подписать. О Белопольской АЭС. Я ее покупаю... То есть как раз не покупаю, но это неважно... Меня ждали два РАО. А я сюда поехал. Люди - они злые. Могут из-за сорванной встречи договор в корзинку выкинуть... А ты говоришь - у меня таких сто штук... - Отвезите меня домой, - сказала Ира, - и не трогайте, ладно? Извольский с беспокойством взглянул на охранника. Тот невозмутимо пережевывал жвачку и смотрел вперед, на дорогу, выхватываемую из темноты светом фар. - Вокруг завода что-то не то происходит, - сказал Извольский, - кто-то за ниточки дергает, а ниточки к чеке гранатной привязаны. Я об этом должен думать. А я о тебе думаю. Ты понимаешь? Она наверняка не понимала. Она не могла знать, что Извольский, не думающий о комбинате, - это все равно что голодная кошка, не думающая о печенке. Это нонсенс. - Я как ищейка, которой под нос табак сунули, - сказал директор. - Я... тебе очень плохо было вчера? Ирина взглянула искоса. Извольский сидел в полуметре от нее, тихий, грузный, в тяжелом новом пальто - откуда-то шестерки уже успели принести шефу обновку, и смотрел не на нее, а на собственные сжатые руки, с короткими пальцами и хищными нестриженными ногтями, которые вчера несколько раз оцарапали Ирину. Ирина не успела ответить. Две круглые фары, уже некоторое время следовавшие за "мерсом" по пустынной дороге, вдруг наддали и выросли. Дорога слева осветилась, в окне мелькнула белая нахальная "шестерка", идущая почему-то на обгон "мерса". В следующую секунду стекла "шестерки" синхронно поползли вниз, и в них выставились дико сверкнувшие в свете фар стволы. Извольский что-то закричал и толкнул Ирину вниз, под сиденье. Падая, она успела заметить, как покрывается паутиной трещин стекло и как из головы водителя разлетаются фонтанчики крови и мозга. Машина вильнула и полетела с обочины вниз, хрустя редкими кустами, присыпанными снегом, сильный удар швырнул Ирину головой о дверцу, и она на несколько мгновений потеряла сознание. Когда она очнулась, все было уже кончено. Машина сидела посереди затянутого ледком болотца - или лужи, тут кому как удобней. В двигателе что-то предательски потрескивало. Машина, видимо, перекувырнулась пару раз: она стояла почти на ребре, привалившись к дереву, и сквозь осыпавшееся стекло дверцы Ирина видела где-то высоко-высоко редкие зимние звезды и трехметровый откос шоссе, белый, покрытый изморозью, на которой четко выделялась пропаханная "мерсом" черная борозда. У человека, сидевшего за рулем, очередь снесла полголовы. Его сосед лежал виском на выбитом лобовом стекле, и Ирина как-то механически отметила, что все сиденье вокруг него залито кровью, как дешевая сосиска бывает залита кетчупом. Где-то в руке билась сильная боль, куртка была в осколках стекла и в крови, и поперек Ирины, скорчившись и закрыв ее от пуль, лежало большое и неподвижное тело Извольского. - Слава! - позвала Ирина. - Слава! Извольский не шевелился. Двигатель потрескивал все сильнее и сильнее. Ирина отпихнула от себя тяжелое тело, кое-как перевалила его на сиденье и поползла к дверце. Дверца не подавалась. Ирина выбралась из скособоченной машины через разбитое стекло, потом вцепилась в дверцу с другой стороны. Дверца смялась от удара в гармошку, замок заклинило наглухо. Ирина перегнулась через дверцу, схватила Извольского за руки и потащила вон. Тащить было ужасно неудобно. Машина стояла косо, дверца смотрела не столько вбок, сколько вверх, Извольский весил положенный ему центнер, и еще был одет в тяжелое темно-серое пальто, и вдобавок в руке, где-то у плеча, наливалась тупая боль. Правый рукав совсем промок от крови, и теперь уже было ясно, что это не чужая кровь, что Ирину ранили, и сколько у нее есть времени, прежде чем она ослабеет и не сможет вытащить Славу - неизвестно. Извольский не пролезал решительно, и тогда Ирина сначала взяла и стащила с него пальто, тяжелое и уже намокшее от крови. Она дернула пальто и свалилась с ним в жидкую грязь, а в машине опять что-то треснуло и хрупнуло, и на секунду Ирине представилось, что вот сейчас машина взрывается и от человека, который сделал с ней вчера то, что сделал, останется только пальто. Она опять встала и взялась за безвольные, еще недавно такие жадные руки, принадлежащие неподвижному и, может быть, уже мертвому человеку, закинула их себе за плечи, повернулась спиной и пошла от мертвой машины. Она тянула, ругалась, плакала и кричала, и в какой-то момент, - она сама не поняла какой - тяжелое тело выскользнуло из искореженной металлической утробы, как ребенок, выходящий на свет после кесарева сечения, плюхнулось в ледяную грязь, и Ирина потащила его прочь, вдоль по болоту, потому что вверх по склону идти не было решительно никакой возможности. А потом машина загорелась. Не взорвалась, как это всегда бывает в кино, а именно загорелась, как это чаще всего бывает в жизни. Из-под капота лениво выползли языки пламени, побежали вверх и вбок, огненный жар обдал Ирину, опалив синтетическую курточку и волосы, в болоте зашипели какие-то разлетевшиеся брызги, и Извольский впервые шевельнулся и застонал. Ирина сунула руку за пазуху директора и вытащила оттуда плоскую коробочку мобильного телефона. Коробочка тут же распалась в ее руке - она была вдребезги рассажена пулей. Ирина знала, что у Извольского был и второй телефон, но она очень хорошо помнила, как после разговора директор опустил его в карман пальто, и стало быть, второй либо выпал еще в машине, либо сгорел вместе с пальто. Ирина сидела, глядя бессмысленными глазами на фейерверк, потом стала щупать пульс на руке Извольского. Но ее собственные руки слишком дрожали, пульса она не могла найти, она бросила это занятие и потащила Извольского к откосу, туда, где начиналась твердая земля. Видимо, это было все-таки болото, а не лужа, потому что в один прекрасный миг кочки под Ириной расступились, и она мгновенно провалилась по пояс. Над головой вверху пронеслась машина, но почему-то не остановилась, а поехала дальше, опасаясь выяснять, кто там горит в канаве. Ирина легла на живот и дальше перебиралась только ползком, волоча за собой тяжелое, безобразно набухшее тело. У края откоса она оставила Извольского и поползла, хватаясь за редкие вывороченные кустики, наверх. Один раз она скатилась вниз, собрала последние силы и поползла опять, оставляя за собой темный вывороченный след. Минут через десять ей удалось забраться на откос. Машина уже догорала, жар от нее иссяк, и мокрую Ирину начал пробирать зверский холод. Она встала на четвереньки и поползла к обочине, понимая, что если Извольский еще жив, то он просто замерзнет через десять-пятнадцать минут, или сколько там надо для раненого человека, промокшего в ледяной болотной жиже. Две машины проскочили мимо нее, то ли не заметив, то ли не желая ввязываться в стремную ситуацию, и лишь тогда, когда "мерс" давно уже догорел и на трассе стало темно, ее обдало слепящим светом фар в третий раз. Машина, шедшая со стороны области, остановилась. Это была темная "девятка", доверху набитая пассажирами. Дверцы "девятки" распахнулись, из нее выскочило несколько парней, и Ирине невольно бросился в глаза один - огромный, что твой сервант, с короткой стрижкой и неожиданно умно блеснувшими в свете фар глазами. - Что за хрен? - удивился кто-то. - Ребята, - сказала Ирина, - я вас умоляю, там... внизу... человек. Директор. В нас стреляли. Он умирает... Сухощавый парень в кожаной куртке метнулся к обрыву. - Камаз! Атас! Это соска Извольского! В руках одного из парней появился пистолет, он ткнул его Ирине в бок и заорал: - В тачку! Живо! - Отставить! - рявкнул шкафообразный, тот, которого называли Камазом. - Шифер поехал, Камаз! Это ж на нас повесят! Гасим соску и валим отсюда! Ирина отшатнулась, но ее крепко держали за воротник. - Ишь ты! С-сучка! Да мы ща тебя... Из-за взгорочка, со стороны Москвы, выскочила еще одна машина, кажется, иномарка, она была еще далеко и шла на большой скорости, далекая, равнодушная, маленький замкнутый мирок с включенной печкой, анатомическими сиденьями и весело орущим радио. - Помогите! - жалобно закричала Ирина, как будто ее мог услышать кто-то на этой пустынной дороге, рядом с сожженным "мерсом", жуткими бандитами, выскочившими неизвестно откуда, и умирающим Извольским. Водитель "девятки" ударил ее по коленям, схватил за руку и потащил в машину. В следующую секунду раздался бешеный скрип тормозов. Иномарку развернуло так, что она едва не хряснулась о "девятку". Дверцы ее распахнулись, и раньше, чем жуткая компания успела чего-то сообразить, водитель хрюкнул и пропахал носом асфальт от непонятно с какой стороны прилетевшего хука. - Стоять! - раздался дикий крик, кто-то в компании грязно выругался, и тогда вместо крика по асфальту защелкали выстрелы. Ирина подняла голову и увидела в свете фар "девятки" бешеное лицо Черяги, всаживающего в асфальт у ног перепуганной шпаны одну пулю за другой. - А ну, суки, мордой в землю! - орал Черяга, а бандиты уже лежали на проезжей части, необыкновенно покорно и организованно, растопырив ноги и отклячив в ночное небо перепуганные задницы. Ирина с размаху бросилась к Черяге, ткнулась головой в грудь. - Там... Слава... у болота... А выскочившие из иномарки ребятки уже скатывались вниз по склону, на дороге показались фары еще одной машины, и Ирина обвисла на руках Черяги, чтобы через десять минут очнуться и увидеть сквозь подступающую черноту, как над головой рокочет вертолет с красным крестом на боку... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. РАЗБОР ПОЛЕТОВ "МЕРСЕДЕСА" Вячеслав Извольский открыл глаза. Он лежал на белых накрахмаленных простынях в одиночной палате с розовыми, как зефир, стенами. Где-то справа стояла рогатая, похожая на лося капельница, и рядом с этой капельницей сидел и глядел на босса Черяга. В комнате стояло какое-то странное марево, и от этого марева лицо Черяги расплывалось и дрожало, как в неисправном телевизоре, невыносимо остро, как после дикой пьянки, ныл висок, но не это было самое странное. Самое странное было то, что кроме головы ничего не ныло. Извольский чувствовал свое тело так: голова, руки... и больше ничего. Он попытался вспомнить, что это с ним случилось и где он так надрался, а вспомнив, вздрогнул и спросил: - Что с Ирой? - Все нормально с Ирой, - ответил Черяга, - ранило ее сквозным в плечо и еще немножко зацепило, она тут три дня над тобой сидела, пока я ее в гостиницу не отвез... Она тебе, Славка, жизнь спасла. Из тачки через разбитое окно вытащила, как она тебя тащила, бугая такого, с простреленной рукой, я вообще не понимаю. А тачка сгорела. Черяга скромно опустил рассказ о собственном участии в спасении директора. О том, как наплевал на запрет Извольского не ехать в Никишино, подхватил людей и помчался на Киевское шоссе. О том, как в восемь пятьдесят позвонил Извольскому на сотовый и как сотовый, понятное дело, не ответил, так как был вдребезги разбит пулей. О том, как перезвонил на другой номер, который Сляб никогда не отключал, и сразу заподозрил неладное, когда обольстительный механический голос сообщил ему, что абонент находится вне зоны досягаемости... О том, как после этого автомобили полетели по гололеду со скоростью сто шестьдесят, хотя мало ли по какому делу может человек отключить телефоны... Извольский не отвечал. Ничего, что случилось после того, как с ними поравнялась белая "шестерка", он не помнил, помнил только, как столкнул Иру на пол... - Три дня? - шевельнулся Извольский, - какое сейчас число? - Зима уже сегодня, второе декабря, - сказал Денис, - ты уж извини, ты у нас четвертый день в отключке, вот такая штука. - Что со мной? - Главное - живой, - успокоительно сказал Черяга, - а все прочее зарастет. Но глаза шефа службы безопасности предательски сморгнули. - Что со мной? - повторил Извольский, - только не ври, ясно? - Позвоночник у тебя, Слава, малость того... - пряча глаза, ответил Черяга, - ничего постоянного, это можно исправить, только вот лежать тебе придется долго. На памяти Извольского Денис никогда не прятал от шефа глаза. За те три дня, которые Вячеслав Извольский лежал без сознания, связанный с жизнью лишь тонкой ниткой капельницы и аппаратом искусственного дыхания, много чего случилось, и большая часть случившегося была не так приятна для комбината. Камаза с его бойцами, разумеется, пришлось отпустить. Как ни странно, в их прямой непричастности к покушению сомневаться было трудно: да, разыскивать Ирину они разыскивали. Проблему с адресом они решили очень просто: расспросили соседей и, убедившись, что утром квартиру Верецкой покинула девушка, отвечающая описанию Ирины, они просто стукнули купленному менту, и тот в два счета пробил адрес дачи. Продавщица сельпо видела их у остановки минут десять спустя после того, как Извольский уехал из деревни. Но представить себе, что киллер спустя сорок минут, когда на месте происшествия может быть уже полно ментовки, приедет полюбопытствовать, а все ли он сделал, как надо - было трудно. К тому же стреляли из белой "шестерки" с форсированным двигателем, а братки катили на "девятке" цвета "мокрый асфальт". Нет, на курок нажимали не ребятки Камаза, а кое-кто посерьезней, и Извольского спасло только то, что вскоре после выезда из деревни он посадил за руль охранника, а сам сел сзади. Стреляли же по тому, кто был за рулем, стреляли прицельно и из ТТ (кучность была потрясающая - из пяти пуль, выпущенных из мчащейся машины по другой мчащейся машине, три попали водителю в голову). В это же время другой киллер, для страховки, выпустил общую очередь по "мерсу", и вот эта-то отвлекающая очередь, пройдя наискосок, и ранила Извольского трижды: одна пуля ушла в грудь, задев легкое, другая попала не очень страшно, в плечо, а третья разбила радиотелефон, прошила тело и застряла в позвоночнике. Черяга и следователь, назначенный прокуратурой вести дело, расспрашивали Ирину несколько часов, но та мало что могла сказать. Все, что она видела - это беленькую "шестерку", которая начала обгонять "мерс". "Шестерка", очевидно, была с форсированным двигателем, потому что "мерс" шел на большой скорости и обогнать его было нелегко. Номеров Ирина не заметила, лиц - тем более. Черяга поехал в Никишино. Участковый инспектор, испитый парень с красным носом и огромным синяком под скулой, почему-то был крайне нелюбезен. О причинах этой нелюбезности Черяга узнал спустя полчаса от некоей бабы Любы, чей участок выходил задами к пятачку перед магазином и которая имела привычку вместо телевизора наблюдать за интересной примагазинной жизнью. Восьмидесятилетняя баба Люба рассказала ему, как компания местных алкашей, в числе коих находился и сам участковый, замела перед магазином какую-то городскую фифу, как фифа стукнула Кольку бутылкой по голове и как потом на площадь вылетела иномарка, из которой выскочил человек с пистолетом и два мордоворота. "Я уж думала, они ее убьют, - вздохнула баба Люба, - а он как пойдет стрелять, аж стекла в домах звенят". Кроме истории со стрельбой, баба Люба заметила и еще одно: почти сразу за пистолетом и мордоворотами подъехала еще одна машина, беленькая "шестерка" с погашенными фарами. "Шестерка" забилась в переулок и стояла там без малейших признаков жизни минут пятнадцать, а когда иномарка с Извольским вновь выбралась с разбитого проселка на асфальтовую дорогу, тихо снялась с места и покатила себе прочь. Умница бабка заметила даже блестевшие на "шестерке" номера. Номера, как выяснилось, были выданы три месяца назад старому "форду", купленному фирмой "Снежка", каковые номера и были свинчены с "форда" за день до покушения. Саму же "шестерку" не нашли нигде; скорее всего, машина была не краденая, учитывая форсированный движок, и выкидывать ее исполнители не сочли нужным. Но самое интересное было другое. Если в Извольского стрелял не Камаз, то возникал вопрос - а откуда киллеры знали маршрут директора? Можно было, конечно, предположить, что они просто ехали за объектом. Но ведь Извольский перемещался не по городской забитой трассе. "Мере" сначала поехал на Калужское шоссе, потом - на пятидесятый километр Киевского. Половина пути - по узким загородным дорогам. Всюду - на дикой для таких дорог скорости в сто - сто двадцать километров. Трудно представить себе, чтобы в таких условиях охранники Извольского не засекли скачущую за ними, как черт, "шестерку". Или даже череду сменяющих друг друга машин. Но если "шестерка" знала, что Извольский отправится в пустынное Никишино, то откуда? Со слов Камаза? Не исключено. Со слов Верецкой? Но к ней в тот день обращался только Камаз. Наитщательнейшие поиски ничего не обнаружили, и оставалась одна версия, сколь очевидная, столь и пугающая: информацию сняли с сотового телефона Извольского. Сняли, когда ему позвонил Черяга... Понятно, что кто угодно мог купить бы запись подобного разговора у ФАПСИ. Но вот прослушивать телефон в режиме реального времени, - как три дня назад убедился Черяга - могли только сами спецслужбы или очень приближенные к ним структуры. Денис изучил и пятачок перед магазином, и грязный проселок, и про себя подивился, почему киллеры не направились за своей жертвой на дачу и там не расстреляли все, чего хотели. На даче спасения не было: не пьяному же участковому броситься на помощь гибнущим пассажирам иномарки? А телефона в поселке отродясь не имелось, за исключением того, что у магазина, да и тот был с корнем выдран еще летом. Из этого дополнительно вытекало, что киллеры явились в Никишино буквально за четверть часа до огневого контакта. Они проехали по пустынной дороге и нашли ее весьма подходящей для своих планов, а вот дачи они в глаза не видели, сколько рядом соседей, не знали, и поопасились сунуться на раздолбанный проселок. Еще возьмешь, к примеру, и застрянешь в сугробе после расстрела, со всеми вытекающими отсюда неприятностями... Между звонком Черяги и выстрелами как раз прошел час, и это дополнительно работало на паскудную версию. Сотовый телефон прослушивали безо всякого жучка. Недаром, нет, недаром завел Извольский в Ахтарске свою сотовую компанию. Так то - Ахтарск... В целом картина мастерской стрельбы была неутешительна, и командир СОБРа Алешкин, осмотрев раздробленную голову собственного бойца, отвел Черягу в сторону и сказал: - Хорошо стрелял Шура Лось. - Ты уверен? - Либо он, либо профи. - В смысле не бандиты? - Нет. Слыхал я о таких местечках, где учатся стрелять из тачки по тачке. Задумчиво еще раз оглядел труп, вздохнул и добавил: - У нас, конечно, спецслужбы приватизированные, так что могли кто-нибудь и нанять, - но вы никому крупному на хвост не наступали? Еще как наступали - с Конгарским вертолетным заводом! Беда не приходит одна. На следующий день после покушения на Вячеслава Извольского Государственная Дума Российской Федерации обратилась к премьер-министру Евгений Примакову с письмом по поводу кадровых перемен в руководстве РАО "Атомэнерго". Государственная Дума выражала недоумение, почему на место "заслуженного академика, профессионального атомщика" пришел сорокалетний бизнесмен, никогда не работавший на АЭС. Государственная Дума полагала, ни больше ни меньше, что увольнение всей верхушки РАО "гибельно скажется на интересах национальной безопасности России", и призывала премьера остановить "развал ядерной отрасли" и вернуть на прежнее место прежних людей. В письме упоминался также пример "преступного разбазаривания государственного имущества" со стороны нового руководства. А именно, готовящаяся "безвозмездная передача Белопольской АЭС в частное владение бизнесмена Вячеслава Извольского, имя которого постоянно упоминается в последнее время в связи с разными полукриминальными историями". В приложении к письму была опубликована биография нового директора "Атомэнерго", Звонарева, частично фантастическая (например, утверждалось, что он разыскивается МВД Казахстана за пропажу непонятно куда двух вагонов феррохрома, закупленных его фирмой по бартеру), частично же реальная: пропажа вагонов с феррохромом действительно имела место, только МВД Казахстана по этому поводу и не шевельнулось. Через несколько часов после скандала в Думе Черяге позвонил сам Звонарев и попросил о срочной встрече. Черяга приехал, и Звонарев рассказал, что ему звонил глава могущественного думского комитета и предлагал подать в отставку по собственному желанию. - Он сказал, что народ не позволит раздавать АЭС, как леденцы в магазине, и что всякий, кто покусится на народную собственность, как Вячеслав Извольский, получит по заслугам. Черяга помолчал. - Договор, я полагаю, вы не будете сейчас подписывать? - спросил наконец Денис. Глава "Атомэнерго" даже покраснел от гнева. - На договоре должна была стоять подпись Извольского. Вы подпишете его, как зам? - Да. Директор молча раскрыл лежавшую сверху папку и протянул Черяге два экземпляра довольно толстого соглашения. - Подписывайте. Черяга принялся читать текст. Договор занимал страниц тридцать убористого текста, напечатанного через один интервал. На последней странице стояли реквизиты двух РАО и меткомбината. От меткомбината стояло: Денис Черяга, зам. гендиректора АМК. - Да подписывайте же. Это тот же самый текст, который мы согласовали с Вячеславом Аркадьевичем. Я распорядился распечатать файл и поменять фамилии. Денис подумал - и размашисто расписался. - Вы храбрый человек, - сказал он, - вы думаете, что в Извольского стреляли из-за вот этого? - А у вас были другие проблемы? Денис помолчал. - Все-таки странно. Извольский - не главное действующее лицо в вашем назначении. Деньги можно отмывать через другие строящиеся АЭС. Пытаться убить генерального директора крупнейшего меткомбината, чтобы напугать до полусмерти генерального директора РАО? Проще было, извините, хлопнуть вас, или кого-нибудь из тех, кто вас назначил. Звонарев покачал головой. - Убить меня - это поставить на партии большой и жирный меловой крест. Идите мол, и смотрите: это мы сделали! Убить тех, кто меня назначил... физически невозможно. Или по крайней мере неимоверно трудно. Не легче, чем убить президента. А сибирский директор? Очень хорошее нравоучение, чтобы все усвоили - на источники финансирования выборов лучше не покушаться. Но ни Денис Черяга, ни Юра Брелер не разделяли уверенности Звонарева в том, что в Извольского стреляли из-за Белопольской АЭС. Левые всегда обожали рассуждать о том