та и думал, что за золото ему будет почет и уважение, а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей, которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа... Он за что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то, что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему кажется: он платит пятнадцать процентов со сверхдальних рейсов, и если бы не расходы на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что при этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого дела нет... Досада сделала торговца храбрым... x x x Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос вокруг в диком виде и крошил колонны. Марбод Кукушонок, сидел скорчившись на алтарном камне и упершись подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул за порог, курица в мешке за плечами заквохтала. -- Надо быть очень плохим колдуном, -- сказал Марбод, поднимаясь, -- чтобы считать, будто я буду лечить свой меч у соглядатая из вонючей империи. Неревен попятился. Его подхватили и бросили в лужу, к ногам Кукушонка. Тот встал, носком сапога поддел подбородок послушника, перевернул его на спину. -- Многое можно простить Арфарре, -- сказал Марбод, -- но одну вещь я ему простить не могу. Неревен глядел вверх, туда, где вместо купола над храмом было небо, -- не настоящее, с облачной залой, а видимое, черное, с двумя яркими лунами. Неревен хотел ведь рассказать о встрече учителю, но не посмел: тот заперся с королем... Несомненно, месть Старца в Парчовой Куртке за утреннее святотатство. О боги! Вы толкаете нас на преступление, и сами же за него караете! -- Три месяца назад, -- продолжал Марбод, -- Арфарра взял замок герцога Нахии, и с тех пор он распускает слухи, которые состоят из двух половинок: он говорит, что это я предал герцога и указал подземный ход в его замок. И еще он говорит, что, вместо того, чтобы пустить сквозь подземный ход воинов, он пустил через него бесов. Дружинники зашевелились. Многие помнили страшную картину, представшую их глазам в упомянутом замке: люди валялись повсюду с синими лицами и распухшими языками, ни одного живого человека в замке не было, и ни одной колотой раны, -- только распухшие языки. -- Так оно и было, -- сказал Неревен, -- или ты не видел мертвецов? -- Мало ли чего я вижу, -- сказал Марбод, -- я и сегодня видел, как Арфарра достал мангусту с неба, а на самом деле это был морок и чушь. Не было еще такого случая, чтобы духи передушили шестьсот воинов! Я осмотрел весь замок, и на заднем дворе я увидел телегу, полную черепков. Я подумал-подумал, и узнал телегу, которую за три дня до того видел на подворье Арфарры, -- один из моих дружинников еще хотел выпить вина, а монахи накинулись на него и отогнали от телеги. "Что за притча" -- подумал я, -- отчего это все кувшины разлетелись зараз, да еще так, что иные из черепков валялись на крыше конюшни. Я стал складывать черепки, и увидел, что дно их помечено красным крестом. Я лизнул черепок, и, клянусь божьим зобом, стал блевать и чуть не отдал богу душу; и еще кое-кто в тот день умер, из тех, что сдуру поперлись в подземелья замка за сокровищами. И вот я хочу тебя спросить, что это за духи сидели в кувшинах, потому что мне очень не нравится война, в которой люди воюют с кувшинами. Но если уж оно так случилось, мне приятней, чтобы кувшины воевали на моей стороне. Неревен, казалось, прилип к полу, как мокрый осенний лист к донышку лужи. -- Я знаю, -- продолжал Кукушонок, -- что вчера господин Даттам привез в город такие же кувшины с крестом. Ты покажешь мне подземный ход в ваш дьявольский храм и покажешь, где стоят кувшины. -- Зачем? Марбод коротко хохотнул. -- А вот я выпущу из кувшина бесов и посмотрю, что после этого останется от вашего храма. Ну, так как мне добраться до кувшинов? -- Не скажу, -- ответил Неревен. Марбод осклабился и снова ткнул в подбородок носком сапога. -- Скажешь. Меня называют удачливым воином. Ты думаешь, удачливый воин -- тот, кто умеет брать замки? Это тот, кто умеет узнавать у обитателей, куда они дели добро. Неревен завел глаза вправо. На разожженном костре палили принесенную им курицу, и еще наливался вишневым цветом кинжал. На стене, в пламени костра, прыгал облупившийся виноградный Лу. Голова и тело были еще человеческое, а руки уже пошли листвой с усиками. Художник чувствовал дух времени и орды варваров с юга. Ему полагалось представить рождение виноградной лозы, а он нарисовал гибель человека. -- А твой меч и вправду горазд убивать только женщин, -- сказал послушник, -- видно, ничего уже его не излечит, раз ты мечтаешь воевать не мечом, а кувшином. Сзади Белый Эльсил сказал: -- Клянусь божьим зобом! Мальчишка прав -- это дело не принесет чести вашему роду. Марбод осклабился, ударил Неревена в пах красным каблуком, и стал бить -- умело и страшно. Чужие пальцы зажали рот, мир вздыбился и погас. Потом чей-то голос в вышине потребовал оставить мальчишку в покое. Неревен открыл глаза. С проломленного неба спрыгнул человек с мечом в руке. Неревен узнал давешнего чужеземца, Сайласа Бредшо. На нем был суконный кафтан с семью костяными пуговицами. Марбод повернулся к Эльсилу и сказал: -- Ты был прав, сказав, что я еще раскаюсь, сохранив жизнь этим торговцам! -- И, обернувшись к Бредшо: -- Две недели назад твой товарищ Ванвейлен оскорбил меня, а сегодня застрелил божью птицу. Ты заплатишь за это сейчас, а Ванвейлен -- завтра. Марбод выхватил меч из трехгранных серебряных ножен и бросился на торговца. Бредшо поспешно отскочил в сторону, поскользнувшись на курином пере, а меч Марбода просвистел так близко от его груди, что спорол пуговицу с кафтана. Торговец пискнул и отпрыгнул за столб, а меч Марбода снял с кафтана вторую пуговицу. Пуговица запрыгала по плитам, и Марбод сказал: -- Жизни у тебя осталось на пять пуговиц. Тут торговец, поднырнув наподобие утки, ударил Марбода пяткой в солнечное сплетение. Марбод даже опешил, а торговец заорал, подпрыгнув, и в прыжке обернулся вокруг себя, -- и другая его нога чуть не въехала Марбоду в личико. Однако Марбод ногу эту успел захватить и придержать, а сам поддал торговцу коленом в срамную развилку. Торговец заорал и чуть не проломил спиной пол, а Марбод тут же спорол мечом третью пуговицу с его кафтана, и жизни у торговца осталось на четыре пуговицы. Неревен понял, что торговца все-таки послал не Бужва, потому что Сайлас Бредшо был перед Кукушонком, как уж перед мангустой или недоимщик перед старостой. Видно было, что Кукушонок похваляется перед дружиной, спорет пуговицы -- и зарубит. Тут за стенами храма замелькали факелы, и снаружи закричали: -- Королевская стража! Кукушонок встряхнулся и ударил по-настоящему. Торговец успел заслониться щитом: меч снес бронзовое навершие и расколол щит, как гнилую дыню. Марбод закричал, и в ответ ему закричала песья морда с рукоятки меча, а бесы и пасти на пластинах панциря подняли оглушительный вой и свист. Неревен взмолился Бужве: Марбод ударил. Меч торговца раскатился цветными кружевами в лунном свете, и разрубил марбодов клинок, как масло. Неревену померещилось, что клинки даже не перекрестились. "Божий суд!" -- закричали варвары. Как будто боги выясняют грехи в поединках, а не меряют их на весах! Тут внутрь стали прыгать королевские люди, и впереди Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, и сам король. Король с порога бросил в Марбода копье: Кукушонок повернулся на пятке, и копье ушло в старый пол, стало раскачиваться и гудеть. Марбод выхватил из-за пояса короткую секиру, но один из королевских стражников бросился на него. Стражник был молодой и неопытный: Кукушонок переложил секиру в правую руку, ударил ей стражника и потянул к себе так, что тот упал на колени. Кукушонок сказал: -- Экой ленивый! Еще не умер, а уже лечь норовит. Тут он ударил стражника так, что разрубил шлем и подшлемник, и тот упал и умер, а после него осталось двое маленьких детей и еще две дочери. А Марбод взял секиру стражника и швырнул ею в короля; но Хаммар Кобчик успел подставить щит, и секира снесла у щита верхний правый угол и ударилась о кольчугу так, что серебряные кольца посыпались на землю, но кожаная подкладка выдержала удар. Тут у Неревена в глазах потемнело, потому что немудрено, что с этой земли исчезли виноград и оливки, если подданный может швыряться секирами в государя. А Марбод Кукушонок подхватил королевское копье за кожаную петлю, уткнул его с разбегу в пол, и, сделав прыжок опоссума, перескочил на проломленную крышу. Там стоял стражник с мечом в руке: Марбод выхватил у него меч, а стражника пихнул внутрь, и тот расшибся насмерть. Это был, однако, человек уже старый, и дети у него были взрослые. -- Мы еще встретимся, Бредшо! Люди Кречета уходили кто куда. Заморский торговец, тяжело дыша, резал за спиной джутовую веревку, -- мог бы и поберечь добротную вещь. Неревен подумал, что богов, наверное, все-таки много. Потому что один послал заморских торговцев, а другой -- людей короля. Правда, думал Неревен, заморских торговцев мог привести и не бог ойкумены, а их собственный, тот самый, которого я взял сегодня утром. Но тогда их боги слишком милосердны. А людей короля мог послать учитель, который столько знает обо всем, словно по-прежнему вхож к самому Бужве. Знал же он про мангусту и кречета... Но тогда получается, что учитель не возражал, чтобы Неревена убили. Нет, не зря сидел у него тот монах; Неревен заплакал и потерял сознание, потому что такая мысль была еще страшнее, чем мысль о смерти государя. x x x Бредшо поднял послушника на руки. Тот задрожал, потом заплакал и потерял сознание. На мальчишку просто никто не обращал внимания: шла великая драка и ругань. Бредшо распутал шнурки рясы, поскорей нашел передатчик, сунул в рукав. Минут пятнадцать назад он хотел позвать корабль, в темноте спутал код и услышал, к своему немалому изумлению, голос Кукушонка, -- а жучок был слабый, действовал в радиусе километра. Однако что это за история с кувшинами? Если, например, в этих чертовых кувшинах был иприт... В этой-то стране? Кто-то наконец остановился рядом. -- Да помогите же, -- сказал Бредшо. -- Покажи твой меч, -- ответили сверху. Бредшо обернулся, помертвев. Перед ним стоял сам король. Бредшо молча протянул меч. Король осмотрел клинок: сталь "вороний глаз", желобок посередине лезвия, никаких письмен на клинке. Четыре свежих зазубрины -- и ни одной такой, что могла бы разрубить красавца Остролиста -- меч Белого Кречета. -- Ты колдун? Бредшо в ужасе замотал головой. Король выругался, и с силой ударил мечом но алтарному камню. Брызнули крошки -- король кинул зазубренный меч Бредшо. -- Только посмей повторить на суде, что ты не колдун, и с тобой то же будет, -- помолчал и спросил: -- Ты в мертвом городе давно бродишь? Бредшо не посмел соврать и ответил: -- С заката. -- Что-нибудь видел? Бредшо ответил: -- Нет, дружинников Марбода я не видел. Проезжали какие-то люди, человек пятнадцать, но с плащами королевских цветов. -- Куда проезжали? -- резко спросил король. Глаза его были безумны, на щеках -- красные пятна. -- Куда-то к Золотой Вершине. Король повернулся и пошел. У Бредшо дрожали руки. Он не понимал, откуда взялся король; он готов был поклясться, что видел короля среди всадников, скакавших к Золотой Горе. Зато он понимал, что король не оставит без расследования чуда: вспыхнул цветной луч в руках заморского торговца и разрубил родовой клинок Белых Кречетов... x x x А теперь мы вернемся немного назад и расскажем, что делал в тот вечер король. Когда начинался вечерний прилив, король Варай Алом затворился с советником Арфаррой в своих покоях. Тревожить себя он запретил. Арфарра хлопотал со светильниками и заклинаниями. Король разглядывал стены. Раньше они были покрыты зимними и летними мехами, теперь -- зеркалами и орнаментами. О зеркалах советник сказал, что они уподобляют горницу душе, безграничной изнутри и отграниченной снаружи. О кругах и квадратах... Что же он сказал? Что-то вроде того, что круги и квадраты -- лучший образ бога. Поскольку в природе нет ни кругов, ни квадратов, а человек, творя, начинает с квадратных полей и круглых горшков, -- то, стало быть, эти формы он берет не из природы, а из своего ума. Между тем уму доступно познанье лишь двух вещей: природы и бога. И так как геометрия проистекает не из природы, она проистекает из бога. В комнате с круглыми и квадратными богами, к большому зеркалу, как к алтарю, был придвинут столик с тушечницей, бумагой и светильником. Советник кончил писать заклинания и сжег их на огне. Молодой паж подал епанчу, расшитую облаками и птицами, король проверил меч за спиной. -- В путь! Кони на заднем дворе уже были оседланы. Сели и поскакали. Свита была небольшой -- человек пятнадцать. Вскоре пересекли границу. Стало совсем темно: только впереди прыгала какая-то тварь, ростом с кролика, глаза -- как медный таз. Наконец, пропала. Король пожаловался спутнику: -- Какая мерзость! До чего ж напугала! Спутник засмеялся: -- А какова она была из себя? -- и оборотил глаза как медный таз. Король ужаснулся, потом признал. -- Почему ты проиграл битву в Блуждающих Верховьях? -- спросил он. -- Ты же помнишь, -- вздохнул отец, -- Даттам подарил мне два меча: Обретенную Радость и Черноглазого. Через некоторое время пришел ко мне Иден Виверра и попросил подарить Черноглазого. Но я в ту пору пожалел меча: хотелось самому пойти с ним в битву, и подарил Идену Виверре Обретенную Радость. А когда пришло время выступать в поход, я раскаялся в собственной жадности и отдал Черноглазого Шодому Сойке. Шодому Сойке я поручил левое крыло, а Идена Виверру дал ему в подчинение. Вот въехали перед битвой оба на пригорок, и Виверра увидел у Шодома за спиной Черноглазый меч в красных лаковых ножнах. Что было делать Виверре? Если бы он оставил без отмщения то, что я не подарил меч, он бы оскорбил предков. Если бы он изменил мне, он бы нарушил клятву верности. Он отошел в сторону под кизиловый куст, погадал и услышал: "Вызови Идена на поединок, и вы погибнете оба. Тебе будет вечная слава, а королю от гибели полководцев -- убыток..." Они сошлись в поединке и погибли, а дружины их разбежались в виду вражеского войска. Варай Алом взглянул на отца: тот был жуток видом. Рот страшно разорван: когда короля окружили, он зажал кончик меча зубами и прыгнул с лошади вниз. Семнадцатилетний Варай Алом дрался в то время на юге и узнал о битве только через три месяца; за тридцать лет правления отец увеличил королевство в четыре раза, а в последней битве утратил треть того, что справедливо приобрел. -- Я отомстил за тебя и победил далянов, -- сказал сын. -- Победил, но не отомстил, -- сердито сказал один из спутников отца. -- Битву с далянами выиграли горожане. О нашей гибели сложили песню, а разве сложишь песню о твоей победе? -- А кто, кстатин на прпвосиик? -- спросил отец. Король вздрогнул. -- Я не знаю, -- сказал он. -- Ты посоветовал мне позвать предателя из империи, я позвал его, а он посадил мою душу в хрустальный кувшин. Ему служат огненные духи и железные кони, и я не могу уже без него, а он не хочет, чтоб я воевал с империей. Отец велел оставаться всей свите у входа во дворец бога. Верные всполошились: -- Как можно, а если во дворце засада? Отец и сын вошли: коралловые залы, яшмовые стены. Разве можно сравнить с бывшей управой! Ждали долго. -- Я ведь, -- признался отец, -- при Золотом Государе лишь мелкий чиновник. Золотому Государю Варай Алом взмолился: -- Прошу не за себя, за отца... Бог с ликом мангусты усмехнулся: -- О чем же? -- О посмертной должности основателя династии. Золотой Государь рассмеялся: -- Почтительный сын... Ну, этот чин дарует лишь живой бог Великого Света. Подписывай сам! И кинул королю яшмовую печать. Подбежал чиновник с тушечницей. И в этот миг в зал ворвались спутники короля, обеспокоенные долгим его отстуствием: потные, грязные, у одного из кармана -- утка со свертутой шеей... Золотой государь в ошеломлении уставился на варваров. -- Что это? -- сказал он, -- или ты, глупец, хочешь взять Небесный Дворец силой? Воины загалдели, а бог с головой мангусты наклонился к уху короля и прошептал: -- Запомни, львенок: можно взять империю силой, но тогда придется раздать ее в лен... И в ту же секунду печать в руках короля отяжелела и лопнула, как перезревший гриб-дождевик. Короля швырнуло вон, лицом вниз. Он вскочил: на стене смеялся Золотой Государь. А советник выходил из зеркала неторопливо, оправляя складки паллия. Двери в покои были раскрыты, в них толпились дружинники, дядя Най Третий Енот и начальник недавно учрежденной тайной стражи, Хаммар Кобчик. Ведь был же строжайший приказ не входить! Воистину прав советник: миллионом маленьких людей в государстве повелевать -- легче, чем сотней вельмож в собственном дворце! -- У меня важное известие, -- сказал Кобчик. -- Мы рассуждали так. Если убитый кречет был богом Ятуном, то его и убило б чудом. А если он погиб от стрелы -- стало быть, птицу кто-то науськал. У убитого кречета кривой коготь на левой лапке. Мы нашли в городе человека, который торгует боевыми птицами. Он -- вольноотпущенник Ятунов, и признался, что Марбод Кукушонок два месяца назад отдал ему кречета на сохранение, а сам всем рассказывал, что птица умерла. Вчера он этого кречета забрал обратно. Далее мы нашли второго вольноотпущенника, дворцового служку: он признался, что стоял за окном на галерее, и выпустил птицу. -- Взять под стражу, -- коротко распорядился король. -- Кого? -- вежливо удивился дядя, граф Най. -- Эти двое уже арестованы. -- Марбода Кукушонка. -- По закону, -- твердо сказал граф Най, -- вольноотпущенник не может свидетельствовать против господина, это карается смертью. Кроме того, все знают, что за Марбодом вины нет. Очистительной церемонией владеет род Ятунов, а хозяин волен употреблять собственность и злоупотреблять ею. Король потерянно смотрел на зеркало, через которое его только что выгнал Золотой Государь. Ворот епанчи был весь в росе от ночной езды. Прав, прав советник Арфарра: это Марбод Кукушонок подговорил в Золотом Улье подписать прошение! Марбод -- а может, и сам дядя за его спиной; недаром два месяца ходит и предлагает выдать сестру замуж в род Ятунов. Теперь -- ни за что. -- Найти и арестовать -- к утру. Начальник тайной стражи, Хаммар Кобчик, поклонился: -- Марбод пропал. Наверное, уже бежал из Ламассы. -- Вздор, -- рассмеялся король. -- Он самоуверен, как баран на празднике! Он думает, ему нечего опасаться! Граф Третий Енот внезапно встрепенулся и с неприятной усмешкой поглядел на колдовской кушвин посереди столика. -- Говорят, -- вкрадчиво сказал граф, -- королевский советник умеет вызывать души мертвых и делать вещи, о которых трудно судить -- случились они или нет. Почему бы ему не вызвать душу живого Марбода и спросить ее, где она сейчас находится? Ведь удостовериться в истинности его слов было бы куда легче. Король обернулся. Советник утонул в глубоком кресле, маленький, усталый и нахохлившийся. У ног его паж, очнувшись, утирал рукавом кровь у рта. Арфарра встал, неторопливо поставил на стол серебряную миску, плеснул в нее воды. Из миски пополз белый дым. Дым превратился в дерево (кто говорил -- апельсин, кто -- персик), дерево зазеленело, покрылось плодами, бутонами и цветами, на нижней ветке вырос оранжевый плод. Арфарра сорвал плод и очистил кожуру, под ней был большой хрустальный шар. Дерево исчезло. Арфарра вглядывался в шар. -- Марбод Кукушонок, -- сказал советник, -- сейчас в заброшенном храме Виноградного Лу. И опять злоумышляет против короля и храма. Король выхватил меч и ударил по шару. Тот разлетелся на тысячу кусков. Из осколков с жалобным писком выкатился и пропал маленький человечек. -- Я его убил? -- с надеждой спросил король. -- Ну, что вы, -- ответил советник. -- Это только одна из его душ. Король бросился из комнаты, зовя стражу. Он хотел лично убедиться, что происходит в храме Виноградного Лу. Когда король ушел, один из придворных, старый Цеб Нахта, согнулся, будто для того, чтобы расправить ковер, и украдкой поднял из его складок желтую яшмовую печать. Он один заметил, как печать выпала из руки короля, когда тот выскочил из зеркала. Подобрал и покачал головой. До чего дошло дело: король просил у кого-то не меч, не коня, не женщину, на худой конец, а Печать... x x x Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, был кровником Белых Кречетов, -- говорят, поэтому король его и выбрал. Утром Хаммар Кобчик был очень доволен, что Арфарра-советник приказал Кукушонка не арестовывать, потому что кровника не арестовывают. Сейчас он был очень зол, что Кукушонок отбился и пропал. Через два часа он явился к заморским торговцам на постоялый двор и сказал: -- По закону о прерванном поединке любой вассал из рода Кречетов может вас рубить. Через два дня, однако, начинается золотое перемирие. Но эти два дня желающих будет много. Вольно ж вам было вмешиваться. Хаммар вглядывался в Бредшо: тот был чуть пьян, растерян, напуган поединком с сильнейшим мечом страны и, увы, нисколько не походил на колдуна. Да, прав был король, строжайше приказав чтобы не было завтра этой мокрой курицы на суде. -- Вольно же вам было вмешиваться, -- упрекнул торговца Хаммар. -- Я и не хотел, -- пожаловался Бредшо. -- Но что еще мне было делать, услышав, как этот мерзавец пытает мальчишку? -- В десяти часах езды отсюда, -- сказал Хаммар, -- храм Золотого Государя. Припадете к алтарю, попросите убежища, через три дня вернетесь. Бредшо доскакал до убежища на рассвете по священной дороге от Золотого Храма до Мертвого города. Дорога была великолепна -- единственное сохранившееся строение империи, памятник порядку, вознесшийся на цоколе в сто двадцать километров. По всей стране "десять часов езды" давно означали путь втрое меньший и лишь тут меры времени и расстояния соответствовали языку богов. Это-то и подвело землян: мощный передатчик с корабля Бредшо слышал, а его собственный пищал только на пятьдесят километров. Едва Кобчик и Бредшо уехали, к постоялому двору стали собираться горожане, кто с оружием, а кто с ухватом и вилами, начали жечь костры и спорить, кто храбрее из чужеземцев: тот, который застрелил птицу или который не побоялся сразиться с самим Кукушонком. И сошлись на том, что надо пойти к замку Кречетов и сжечь там чучело человека, покусившегося на государя, потому что, надо сказать, народ всегда называл короля государем, хотя это и было неправильно. x x x А Хаммар Кобчик, закутанный по брови в синий плащ с капюшоном, подъехал тем временем к замку Ятунов в Мертвом Городе. Главе рода Белых Кречетов было девяносто три зимы, он жил, как живой мертвец, в одном из восточных замков, и никто его не видел и не слышал. Сын его помер в бою, а наследником рода был Киссур Кречет, старший брат Марбода Кукушонка. Киссур был человек рассудительный и домосед, рассердить его было нелегко, а одолеть, рассердив, было еще трудней. Все знали, что ему было трудно убить человека, особенно если за убийство надо было платить большую виру. Брата своего Киссур боготворил. Когда зимой тот стал королевским дружинником, старая женщина дала Киссуру серебряный топор и велела срубить Марбодово родимое дерево во дворе замка. Киссур бросил топор в реку и проплакал три дня, а старая женщина сказала: "Ты отказался отрубить гнилую ветвь тогда, когда это принесло бы роду честь -- теперь тебе придется рубить ее тогда, когда это принесет роду бесчестье". Итак, Хаммар Кобчик, закутанный, въехал во двор замка. Вокруг царила суета: о Марбоде уже все знали. Хаммар Кобчик попросил скорее воды, словно умирает от жажды. Ему принесли воду, и он стал жадно пить. Хаммар Кобчик был человек предусмотрительный, и, хотя на гостя, кровник он или нет, нападать нельзя, кто его знает, что нельзя и что можно в такую ночь. А на того, кто выпьет или поест в доме, не нападет уже никто. Вот Хаммар Кобчик выпил поскорее чарку и сбросил плащ. Тут его многие признали, и Кобчик понял, что пил он чарку не зря. Киссур Белый Кречет принял Хаммара Кобчика в серединной зале замка, и усадил его на скамью, полую, чтоб было видно, что скамья без засады. Кобчик сказал: -- Завтра над Марбодом Белым Кречетом будет королевский суд. -- В чем же его обвиняют? -- спросил старший брат. -- В похищении и истязании человека -- раз. В злоумышлении на храм -- два. В покушении на государя -- три. Киссур Белый Кречет вздрогнул. На государя! Дело в том, что в стране было два рода законов. Судили по обычаю, а когда обычаев не было, судили по законам Золотого Государя. Марбод Кукушонок дрался с королем, по обычаю это был просто поединок и в этом поединке никто не пострадал. Вот если бы Марбод короля убил или покалечил, -- тогда другое дело, тогда он платил бы виру втрое больше, чем за убийство самого знатного человека. А по законам Золотого Государя за покушение на государя смертная казнь полагалась и злоумышленнику, и роду его, и саду, и дому, и прочему имуществу. Тут Киссур улыбнулся и сказал: -- Это дело темное и странное. Все говорят, что меч моего брата сломался из-за колдовства Арфарры-советника, и король вел себя при этом очень плохо. Хаммар улыбнулся и подумал: "Хорошо, что Сайлас Бредшо уехал и не будет завтра на суде, потому что он совсем не походит на колдуна. А о Клайде Ванвейлене, который будет вместо него, всем ясно, что он колдун, потому что иначе он не посмел бы стрелять в птицу". А вслух Хаммар сказал: -- Две недели назад в Золотом Улье была подписана бумага: -- пусть-де на Весеннем Совете король принесет вассальную клятву Кречетам. Глупая бумага! Если вы, однако, откажетесь от прав на Мертвый Город, то речи о покушении на государя завтра не будет. Тут Киссур Кречет поглядел вокруг, на серединную залу и широкий двор за цветными стеклами. Замок был еще молодой и незаконнорожденный, и во дворе стояло за серебряной решеткой родильное деревце Марбода. И Киссур подумал, что теперь из-за Кукушонка и замок снесут, и земли отберут, и сам Киссур станет изгнанником. А Киссур был человек домовитый, продавал Даттаму много шерсти. А Хаммар Кобчик поглядел на деревце по дворе вслед за Киссуром, улыбнулся и сказал: -- А наверное, старая женщина предсказала правильно. Это он говорил к тому, что если срубить родильное дерево и отказаться от Марбода, то завтра объявят вне закона одного Кукушонка, а род тут будет не при чем. Киссур Ятун поглядел на Хаммара Кобчика и подумал: "Арфарра послал ко мне моего кровника нарочно, чтобы я с ним не согласился". Улыбнулся и сказал: -- Брат мой знал, что, если бы сегодня он явился в замок, я бы никогда его не отдал и не выгнал. Он, однако, пропал, не желая стеснять моего решения. Так могу ли я отказаться от брата? -- Помолчал и добавил: -- Посмотрим, что решит суд. Все одобрили это решение, потому что уклониться от суда, -- ничуть не лучше, чем уклониться от поединка. Другое дело -- не подчиняться решению суда. x x x Король вернулся из храма в ужасе. Пришел в комнату с круглыми и квадратными богами; советник там так и сидел. Он все видел в зеркале. Советник сказал: "Это только одна из душ". И что же? Марбод был жив, а родовой его меч -- перешиблен после того, как король разбил шар. Без колдовства это было сделать нельзя; по рассказам очевидцев, торговец дрался много хуже Марбода. Марбод рубил и сплеча, и сбоку, и крест-накрест, и "зимней ромашкой", и "тремя крестами", и "дубовым листом" -- забавлялся, а последний его прием -- "блеск росы в лунную ночь" -- никогда его еще не подводил. Чужеземец поклялся, что его меч -- без колдовства. Приходилось верить. Бывают обманщики, выдающие себя за колдунов, но не бывает колдунов, отрицающих свою силу. Да! Много душ у человека, все сразу не извести, и в короле сейчас тоже спорили две души; одна сожалела, что Марбод остался в живых, а другая сожалела, что король запятнал свою честь чародейством. -- Марбод Кукушонок, -- сказал Арфарра-советник, -- это язва на теле королевства. Завтра Кречеты могут выбирать: или отказаться от Кукушонка, или отказаться от прав на Мертвый Город, или остаться вне закона. Плечо короля ныло и пахло травяным настоем, и если бы не щит Хаммара Кобчика... -- Марбод Кукушонок, -- сказал король, -- швырнул в меня настоящей секирой, а я хотел убить его колдовством. Где была моя честь! -- Короли, -- насмешливо сказал советник, -- заботятся о своей чести, а государи -- заботятся о государстве. И честь ваша, конечно, требует, чтобы о сегодняшнем поединке и завтрашнем суде не пели плохой песни, а интересы государства требуют, чтоб государей не стреляли, как перепелок на охоте. Узлы и круги! Ползли по стенам разноцветные узлы и круги; никакие это не боги, а те узлы и удавки, которыми вяжут души и лихорадки. Ибо о богах неизвестно, существуют они или нет, а колдуны существуют точно, и предвидят будущее, и советник предвидел и связал хрустальным шаром -- самым простым из узлов... Король сощурился: -- А знаете, о чем сегодня говорил с моей матерью господин Даттам? О том, что экзарх Варнарайна, Харсома, сватается к моей сестре. Советник чуть вздрогнул. Кому неизвестно, что экзарх Харсома, после пятнадцати лет дружбы, велел сжечь советника с домом и домочадцами? Советник натянуто улыбнулся и сказал: -- Воля государя -- закон. -- Что значит, -- закон? -- Когда воля государя является законом, государство становится всемогущим. -- Ах, советник, советник! Вы всегда твердите приятные вещи, и позавчера вы принесли мне этот кодекс Золотого Государя, где сказано, что во всемогущем государстве нет ни бедных, склонных к бунтам, ни богатых, склонных к своеволию. Но вчера вы говорили в городской ратуше, и сказали, что всемогущее государство, -- это то, которое охраняет имущество людей и их свободу. Согласитесь, что это не очень-то похоже на кодекс Золотого Государя! И как же это вы хотите сделать меня всемогущим, если вы отнимаете у меня даже ту власть, которую я имею досыта? -- В ратуше я говорил с народом. Народу надо лгать. -- А кто мне поручится, что вы лжете народу, а не своему королю? А, советник? Король схватил Арфарру за плечи. Плечи у советника были узкие, даже несмотря на кольчугу, -- у покойной жены были такие плечи. Интересно, правду ли говорят, будто советник ничего не может поделать в женщине? Слабак... Вошь... Пятнадцатилетний мальчишка рассечет тебя от уха и до копчика... Но -- колдун... -- Ничего у тебя не получится, -- сказал Варай Алом, -- душа у моего народа другая. И земли здесь другие. Каналов на них нет, как в империи. А нет каналов -- нет и чиновников. Здесь все развалилось еще до нашего завоевания... Не из-за одних же государей? -- Да, -- сказал Арфарра, -- из-за одних государей. У имен есть залоги, как у глаголов. Государь -- активный залог, государство -- пассивный. Каков государь, таково и государство. Оно воскресает с сильным государем и умирает со слабым. Ишевик, Золотой Государь, был последним великим государем прошлой династии. Он был сильным государем, и государство было сильным. А потом на троне сменяли друг друга малолетние и слабые, и государство стало малолетним и слабым. Сильное государство защищает жизнь и имущество среднего человека. В слабом государстве средний человек отдает жизнь и имущество сильному. Одни делают это, чтоб избегнуть насилия, другие -- чтоб безнаказанно его творить. Средний человек не ценит свободу, он защищает ее только тогда, когда это выгодно. Он низок в бедности и благороден в достатке. Государство должно защищать его, чтобы позволить ему быть благородным. Голос Арфарры был монотонен, словно советник не рассуждал, а читал заклинания, и душа короля волновалась и стыла, как от близости мертвых, хотя из слов Арфарры нельзя было сложить песню, как из путешествия во владения Золотого мертвеца... -- Смуты военные и финансовые сотрясали империю, и императоры, назначая чиновников, впали в две ошибки. Из-за нужд обороны они поручили одному чиновнику все обязанности: и ведение войны, и суд, и сбор налогов. Сильный император воюет сам, слабый император получает войну другому. Сильный император рассредоточивает власть между многими чиновниками. Слабый император отдает власть в руки одного чиновника. При сильном императоре чиновники шпионят друг за другом, -- это называется разделение властей. При слабом императоре чиновники враждуют с императором, это называется -- разрушение государства. При сильном императоре чиновников каждые четыре года перемещают с места на место, при слабом императоре чиновники передают свои должности детям. В те годы из-за расстройства финансов правительство перестало платить жалованье деньгами, а стало выдавать его натурой. Получалось, что не государство платило чиновнику, а чиновник содержал государство; из исполнителя закона чиновник стал собственником закона и хотел передать собственность по наследству. Когда в государство явились аломы, они пришли не уничтожить, а спасти. Два брата, Ятун и Амар, помогли последнему государю прошлой династии справиться с бунтовщиками и ворами. И сын Амара, Иршахчан, был сильным государем и воскресил империю, а сыну Ятуна было два года, когда он взошел на трон, и четырнадцать, когда он умер, а после него власть захватила его тетка, алчная и слабая. Никто не отменял государства в Варнарайне -- оно расточилось частным путем. Короли осыпали распоясавшихся чиновников подарками и землями, чтобы те чувствовали личную государеву милость и платили личной верностью. Они забыли, что государь ко всем подданным должен относиться одинаково. Чтобы привязать их к себе, они стали освобождать в обмен на клятву в личной верности поместья от налога и королевского суда, потому что сборщики налогов и в самом деле стали грабителями. Каждый держатель поместья до сих пор просит у короля подтверждения милостей, и он даже не подозревает, что в утверждении может быть и отказано. Слова Арфарры -- узлы и круги, и по стенам -- узлы и круги, и из курильниц... Вздор! Образ бога -- зверь, а не квадрат, и у Золотого Государя -- морда мангусты. -- Душно! Король распахнул окно и глянул вниз. Там въезжал во двор Хаммар Кобчик, и с ним -- десятилетний мальчик, сын Киссура Ятуна, племянник Кукушонка. Значит, Марбода не арестовали, и род Кречетов отдал за него в заложники, по закону, одного из родичей. Челядь Кречетов задиралась с королевскими слугами: наверняка сейчас кого-то покалечат. О, предки и первый Алом, найденный в ивовой золотой корзинке! Почему пощадил ты этот род, не расточил расточивших власть... Люди внизу кричали, размахивали головнями. Узлы им были ни к чему; какая разница, двойной или тройной узел рубить мечом? Хитрил советник, хитрил! Забыл он сказать, что земли раздавали не из милости, а за военную службу, что это честь -- погибнуть на глазах короля, и позор -- пережить господина, что лишь безумие верных спасло королей, когда великий государь Иршахчан полез в Горный Варнарайн, восстанавливая государство. Советник подошел к окну, зябко кутаясь в синий бархатный плащ, шитый золотыми листьями, поглядел вниз и улыбнулся. -- Ваши верные, -- сказал он. -- Королевская опора. Защищают короля от чужих верных. Взгляните -- со всех сторон рвы с водой, и десять сторожевых башен, и тысячи стрел целятся в подступы... Но что это? Почему у замка, словно у преисподней, тройное кольцо стен? Почему превращены в бойницы окна дворца? Чтобы защищаться от собственных верных, когда они взбунтуются! А разве, бунтуя, они требуют свободы? Нет, им довольно своеволия! За триста лет непокорства они не догадались испросить законов, гарантирующих их права! О нет, они бунтовали так: если король не вел их слишком долго на противника и если король хотел их вести на противника слишком сильного. Государь! Прекратив самоуправство, вы восстановите право, прекратив своеволие, возродите свободу. Король вглядывался в лунную ночь. Люди с хохлатыми алебардами прохаживались по стенам, разделявшим двор. На одной из стен сохранился кусок сада, -- непременной принадлежности вейских управ. Соснам в саду было уже двести лет, в каменном пруду, некогда именуемом "Серединным океаном", квакали лягушки, и под самой стеной, там, где когда-то первый человек провинции сеял жареное зерно в первую борозду провинции, начинались огороды замковых слуг. Король отвернулся от окна и увидел, что Арфарра совсем продрог. -- А каков, вы говорили, советник, парк в Небесном Городе? -- Восемь тысяч государевых шагов. -- У потомков Амара сады -- больше моих поместий, -- скривившись, проговорил Варай Алом. -- А империя опять прогнила, иначе бы не вышвыривала таких слуг, как вы. Оскорбление государя! Король захлопнул окно так, что с рамы полетела золотая чешуя, и закричал: -- Я не хочу быть государем Варнарайна! Я стану государем Великого Света! В мире может быть только один государь! И мои воины, с которыми вы хотите меня поссорить, не помешают мне, а помогут! А править -- править мне поможете вы, потому что вы правы: нет смысла завоевать империю, чтобы раздать ее в лен. -- Король внезапно остановился и засмеялся: -- Клянусь божьим зобом! В эту ночь придется выбирать не только Кречетам, но и вам, советник! Где гороскоп, который вы мне обещали? Вы уж месяц, как его составили, а все молчите о лучшем дне для следующей войны. Советник сидел неподвижно, только на лбу выступили капельки крови -- это с ним бывало от чрезмерного волнения. -- Гороскоп не окончен, -- оправдываясь, проговорил он. -- Берегитесь, советник, -- сказал король. -- Это женские басни, что чародеи предсказывают будущее. Они делают его. Если вы хотите, чтобы я завтра покончил с Марбодом, вы должны забыть, что вы -- подданный империи, вы должны помнить, что вы -- слуга короля. x x x Как известно, в мире живут два клана людей: живые и покойники. Покойникам полагается спать днем, когда солнце выходит из-под земли. Живым же -- ночью, когда солнце заплывает под землю. Этой ночью, однако, многие живые спали плохо или не спали вовсе. К замку Белых Кречетов пришла городская чернь и сожгла перед ним чучело Кукушонка. Киссур Ятун, однако, не велел их гнать, а надел свою лучшую одежду, оседлал любимого коня, завернулся сверху суконной епанчой и поехал с тремя людьми искать какого-нибудь места, где встречаются боги и люди. И действительно, нашли через час постороннего: сидит мужик на берегу реки, недалеко от Арфарровой дамбы, ловит рыбу и свистит в желудевую свистульку, а на ногах у него, что называется, башмаки без подошвы и без голенища, а куртка -- внучка накидки и правнучка плаща. Стали спрашивать о роде и племени, -- действительно, ни роду, ни племени -- посторонний. Тут Киссур и знатные господа отняли у постороннего желудевую свистульку, сели с ним рядом на берегу в шитых плащах и рассказали обо всем. Киссур хотел вести его к старой женщине, чтобы гадать, кинул ему соболий кафтан. Тут бродяга развязал веревочку на своей куртке, а куртка держалась только веревочкой и развалилась. Киссур ужаснулся про себя и спросил: -- Что у тебя с левой рукой? Посторонний говорит: -- А раздавило, когда строили Арфарре дамбу. Лекарь сказал: либо я тебе руку отниму, либо ты весь сдохнешь. Тут Киссур Ятун лег на землю и стал плакать, потому что бог ему, значит, велит отречься от Марбода, как постороннему этому -- от руки. Спутники же