петлю на горло накинул. Оплошал что-то Виктор. Ему бы оглянуться тогда. Нет бы ему посмотреть, что сзади творится. - Смею заверить, это бы ему не очень помогло. Местные ребятишки довели этот способ до совершенства. Наш город, - объявил он с гордостью, - иногда называют родиной душителей. Хорошенькая слава у вашего города. Что ж это вы, служба городского спокойствия? Эрих Фей искательно подхихикивает. - Вы не знаете, у него в Эсперанце были враги? - Не знаю. - Знакомые? - Понятия не имею, - мне не хочется сообщать ему никакой информации. Мне он и сам подозрителен, этот гранд-капитан Фей в его нарядном плаще, опора и символ городского спокойствия. - Что-нибудь подозрительное случилось за этот день? - Нет. - А не упоминал он... - Чего не упоминал? - Да я не знаю. Что-нибудь, какие-нибудь аллюзии из прошлых своих космополовских инквизиций? При слове "космопол" его голос наполняется вдруг самой искренней ненавистью. - Простите, не понял? - Да нет, это я так. Гаденько хихикнув, Эрих Фей умолкает. Он переваривает информацию, он задумчиво трет лицо, все еще покрытое тьмой. - Еще вопросы? А то у меня времени нет. - Да, еще пару минут, с вашего позволения. Такой вопрос: как по-вашему, за что его могли убить? Он никому не мог стать поперек дороги? - Это космополовец? Да у него врагов, что у вас домов! - Ну да, ну да. Конечно. Только видите ли, в чем дело, - говорит Эрих Фей, блюститель городского спокойствия, и наконец выступает из тени (лицо у него грубое, толстое, состоящее в основном из щек и усов), - убили-то его здесь. Тут много профессионалов. Они уже давно просто так, из любви к искусству, людей не убивают. Вот вы все инспектируете, а мы, с вашего позволения, уже два года как порядок здесь навели... Ну, почти навели. Трудно, сами понимаете. (Голос полицейского приобретает застольно-доверительную окраску.) Туристы, цветастые, метаморфозники, кто только сюда не ездит. Чуть что случись, с кого спрашивать? Только причина убрать вашего друга все-таки должна быть. И веская. - Не знаю я таких причин, - говорю я сварливо. - У вас все? - Последний вопрос. Он никого знакомых не встретил в Эсперанце? - Нет. - Так-таки уж совсем нет? - Я сказал - нет. - Нигде? Ни в магистрате, ни в гостинице, ни на улицах? Я молчу. Фей вдруг спохватывается, хлопает себя по лбу и, бормоча что-то про свою забывчивость, лезет в один из своих карманов. Он демонстративно достает коробку "Музыкального дыма", заговорщицки подмигивает и протягивает сигареты мне: - Закуривайте. - Не курю, спасибо. - Да не стесняйтесь, закуривайте. Пожалуйста. - Я не курю. У вас все? - Последний вопрос, и до свидания. Вспомните, может быть, в космопорту его что-то насторожило? Мне не хочется ему отвечать, но почему-то я говорю: - В космопорту его что-то насторожило. И сам настораживаюсь. - Можно сказать, обеспокоило, ведь так? - Тут вы в точку попали. А почему, собственно, вы про космопорт спрашиваете? - Имею, знаете ли, основания спрашивать. - Страж городского спокойствия снова переходит на доверительный тон. - Никому бы не сказал, но вам, его другу, можно, я полагаю. Нечисто у нас в космопорту. Я делаю круглые глаза и сочувственно ахаю. - Привидения? Фей трясет головой то ли утвердительно, то ли отрицательно - не поймешь. - Нечисто, - повторяет он со значительным видом. - Странные, знаете ли, людишки там попадаются. Опасные для городского спокойствия - так бы я их определил. Так что же все-таки насторожило, если не сказать - обеспокоило - в космопорту вашего друга Коперника? Я коротко рассказываю ему про встречу с группой цветастых. - Хм! - говорит полицейский. - Гид, говорите? А ну-ка? Он достает откуда-то чуть ли не из-за спины розовую карточку вокса, что-то шепчет в нее: - Взгляните-ка! Нет ли вашего знакомца среди этих портретов? - Он не мой знакомец. Он знакомец Коперника. - Разве? Но вы говорили, что ваш... - Я говорил, что Коперника. На экране вокса поочередно сменяются пять или шесть фотографий. Я с жадностью вглядываюсь в них. Физиономии типично бандитские. - Нет его здесь. - Вы уверены? Посмотрите еще. А то закуривайте. Опять "Музыкальный дым" появляется прямо перед моим носом. - Нет его здесь. И не курю я, сказал же! - Вы не беспокойтесь так. Я, конечно же, знаю, что вы не курите. Кому, как не мне... И все же очень, я бы сказал, странно, что вы никого не можете опознать, хотя бы одного. Ведь других гидов-мужчин у нас нет. Туристы больше женщин предпочитают. - Гроза городских беспорядков позволяет себе игривость тона, и это так же неестественно, как его плащ или доверительность. - Еще вопросы? - говорю я. - А то у меня срочное дело. - Разве что самый последний. - Фей настороженно озирается, подходит ко мне вплотную, испытующе смотрит в глаза. - Только на этот раз чистую правду. Как вам понравился наш город? - Мне никак не понравился ваш город, - шепчу я ему чистую правду прямо в лицо. - Я тороплюсь. Он делает шаг назад и переключает настроение на мажор. - Не хочу быть навязчивым, - радостно сообщает он, - но если вы в космопорт, то нам по пути. Мне не очень улыбается добираться в космопорт в компании явно сумасшедшего, но помолчав, я говорю: - Я в космопорт. Буду благодарен за транспорт. - Вот и мило. - Эрих Фей, столп городской законности, чуть ли не потирает руки от удовольствия. - А то у меня, знаете ли, есть небольшое к вам такое, как бы это сказать, предложеньице, при обсуждении коего наспех я опасаюсь наткнуться на необдуманно отрицательный респонс. - На что, простите? - Респонс, - повторяет Фей, - ответная реакция то бишь. По-староанглийски. Я готов поклясться, что и по-новоанглийски "респонс" означает то же самое, но от замечаний благоразумно воздерживаюсь. - Итак, - Фей распахивает дверцу машины, - милости просим в мой вегикл. - Мне бы только переодеться. Я быстро. - Ах! - говорит он мне с восхищенным упреком в голосе. - Все вы, инопланетяне, такие блюстители предрассудков и приличий. Идите, я подожду здесь. По пути в космопорт Эрих Фей, гроза местных душителей и утонченный любитель староанглийского, посвящает меня в свои планы, которые я просто отказываюсь классифицировать. Вы человек смелый, профессиональный следопыт и все такое прочее, - говорит он, - вы можете прямо-таки очень помочь следствию, если не ограничитесь ролью свидетеля, а разделите со мной тяжкое бремя инвестигатора. Последнее слово, надо полагать, тоже было староанглийским, поэтому, пытаясь попасть в тон, я отвечаю, что пропозиция очень для меня лестная и как нельзя более соответствует моим внутренним побуждениям, однако релевантно ли будет аматеру инвестигировать столь серьезную и ответственную асассинацию? - А? - спрашивает бальзам городских неврозов. - Асассинацию. Убийство то бишь. По-среднеанглийски. И чувствую, что в тон не попал. Фей делает вид, что оценил юмор, и перекошенно улыбается. Вдоволь наулыбавшись, он говорит: - Нет. Это будет вполне удобно. Я имею право привлекать к расследованию любого и на любом уровне. Я могу даже дать вам право расследовать этот случай самому, параллельно со мной - вам будут помогать все силы городского спокойствия. Но я хотел бы работать с вами в одной сцепке. Именно к этому сводится моя пропозиция. Тут мы тормозим у главного здания космопорта, и я отвечаю: - Давайте попробуем. - Вот и прекрасно, - радуется Фей. - Вперед! Он хватает меня за руку, выволакивает из вегикла, и мы несемся по коридорам и залам - я, естественно, ни в малейшей степени не понимаю куда. Ужас местных правонарушителей довольно-таки грузен на вид, но удивительно проворен и совершенно не задыхается. Он почему-то (полагаю, из любви к спорту - в этом есть что-то староанглийское) не пользуется ни лифтами, ни горизонтальным внутренним транспортом - я уже успел узнать, что так называют здесь весьма странные экипажи для передвижения по коридорам, напоминающие моторизованные коляски для инвалидов, которых, в свою очередь, именуют здесь "бесконечными", и не потому, что им нет конца, а вследствие отсутствия у них одной или нескольких конечностей, каковую информацию еще утром сообщила мне словоохотливая старушка, в юности увлекавшаяся составлением толковых словарей узкого назначения, что имеет на Галлине, по словам той же старушки, беспрецедентно широкое распространение, причем, добавила она, хватая меня за рукав свитера, наибольшей популярностью пользуются толковые словари неиспользуемых языков, чем, по-видимому, и объясняется пристрастие к староанглийскому, вдруг обнаружившееся у Эриха Фея, предводителя борцов за городское спокойствие, в остальном человека тоже небезынтересного. Мы тормозим в кривом приплюснутом коридоре, испещренном пятнами весьма мрачного света, и толкаемся в дверь, неряшливо окрашенную зеленым. Там, окруженный множеством разнокалиберных и разноцветных экранов, сидит очень молодой человек с очень маленькой авторучкой в руке и что-то очень старательно пишет на чем-то, очень напоминающем видом настоящую бумагу. При нашем появлении он резко вздрагивает. - Посторонним сюда нельзя! - кричит он, напуская на себя неестественную строгость. - Как вы сюда попали? Немедленно! - Городской спок, - увесисто говорит Фей, не вынимая рук из карманов, и молодой человек вздрагивает повторно. - Вы один здесь? Кто-нибудь еще есть? Тот кивает - сначала утвердительно, потом отрицательно. - Ничего не пойму! Здесь кто-нибудь есть, кроме вас? Вы один тут? Молодой человек кивает опять - на этот раз сначала отрицательно, потом утвердительно. - Вопрос первый, - говорит Фей тоном, не предвещающим ничего хорошего. - Когда прибыл инспекторский корабль? Юноша что-то мычит, слова не выталкиваются, хотя он и помогает себе частыми раскрываниями рта и громкими сглатываниями в промежутках. Я не понимаю причины его страха и потому сам настораживаюсь. Гранд-капитан Фей, надежный охранитель спокойствия, в том числе и нервных молодых людей, пишущих в одиночестве на бумаге маленькими авторучками под старину, находит нужным предупредить: - Считаю до трех, и вы арестованы! - "Дидрих-Даймлер"! - поспешно сообщает молодой человек, и лицо его отражает всю радость победы над голосовыми связками. По-моему, он идиот, думаю я. - Это марка. А я спрашиваю - когда? Раз... Нужная информация поступает незамедлительно, видно, что предупреждение возымело... - Семнадцать пятьдесят восемь бэ цэ, рейс экстренный, задержка посадки двадцать три минуты, в пределах! - Правильно, - говорит гранд-капитан, - молодец. А теперь напомни-ка, дорогой, что за турист сел перед "Дидрих-Даймлером"? - Это был не турист, - тут же выпаливает юный олигофрен. - Я ведь могу сказать: "Два". - Но это действительно был не турист! - защищается наша смена. - Мы тоже сначала подумали, что турист, но регистрационная формула... - Дай-ка ее сюда, твою формулу. Мною овладевает глупое желание действовать, я уже еле сдерживаюсь, чтобы что-нибудь не спросить, только вот не представляю, о чем спрашивать. - Вот. - Парнишка поворачивается к экрану и начинает перед ним колдовать с помощью пассов, а также магических взглядов. Экраны панически вспыхивают, покрываются сыпью неудобочитаемых знаков, время от времени предъявляя увеселительные картинки. - Вот. Сейчас, - успокаивает сам себя юный знаток регистрационных формул. - Нет, не то. А-а, вот она! Он тычет пальцами в четыре ряда символов, из которых я не знаю ни одного. - Ага, - задумчиво вглядываясь в экран, говорит Фей. - Все понятно. - Ну! - радостно подтверждает юноша. - Еще что-нибудь? И уже не так интенсивно веет от него радушием или страхом. Он понял, ему ничего не сделают. - М-м-м... Скажи-ка мне, пожалуйста... Это что, действительно не туристы? - Но вы же видите! - Видеть-то я, конечно... А тогда кто? Юноша понимающе ухмыляется, крутит головой, поглядывает иронически на полицейскую форму Фея. - Частный корабль, вот кто! - Частный. - Фей погружается в мысли. Я из солидарности тоже глубокомысленно морщу лоб, но погрузиться не удается - так, какая-то дребедень. Иронический взгляд юноши адресован уже нам обоим. Наконец Фей пробуждается. - Кто встречал судно? - В смысле родные и близкие? - уточняет юноша. - В смысле официалы. - Ну, обычно частных официалы не встречают. Разве что формально. - Он снова предается магическим пассам. - Вот... пожалуйста. Зигмунд Мурурова. Официал-общественник. - Ах, вот оно что! Общественник. Я у вас его досье попрошу. И тут происходит непонятное. Юноша багровеет и злобно узит глаза. Холодно чеканит: - Вот вы тут требуете от меня всякое, а вы, между прочим, в официальном учреждении, куда, между прочим, не всякого... - И вдруг гневно взвизгивает. - Хам! Старикашка! - И сразу осекается, как только Фей удивленно приподнимает правую бровь. А потом, когда Фей начинает его с интересом разглядывать, в страхе загораживается руками. - Досье, - ласково говорит гранд-капитан, и досье появляется моментально. С небольшим фото в правом нижнем углу, куда я буквально впиваюсь глазами. - Он! - говорю я. - Он самый. - Вы уверены? - спрашивает Фей, надежда всех городских обиженных. - Еще бы! Он, точно! Радость сыска охватывает меня. - Адрес! - жарко приказывает гранд-капитан и бьет копытом о землю. - Адрес. Быстро! Юный строптивец выпаливает адрес. Фей разворачивается и с криком "Хлодомир, за мной!" - устремляется к двери. - Эй, - робко говорит юноша. - Он здесь. Фей замирает. - Где "здесь"? - грозно спрашивает он, и я тем же тоном повторяю за ним: - Где "здесь"? Ну? Говори? - Да здесь же, в здании. Сегодня его смена. Он с утра никуда не уходил. Очень много работы. - Где он? - Да рядом совсем. Соседняя дверь налево. Там официалы сидят. - Кстати, - спрашиваю я у совсем уже отошедшего от недавних стрессов молодого интеллектуала, снова взявшегося за авторучку, - а почему инспекцию никакой официал не встречал? И что это еще за официалы такие? Но ответа мне не узнать - Фей хватает меня за руку и выдергивает из комнаты. И что мы видим? Прямо на нас идет очень бойкий, очень веселый и очень знакомый не очень молодой человек. В руках у него чашка и голубое яйцо с вензельками. Мы оторопело провожаем его глазами, затем Фей выходит из оцепенения и выжидательно поворачивается ко мне. - Он, - говорю я. Человек тут же роняет чашку и с громким топотом исчезает за поворотом. - Стойте! - орет гранд-капитан, бросаясь за ним. - Стойте! Вы свою чашку уронили! - Ничего, это к счастью! - доносится издалека. Хлопает дверь лифта. И тогда начинается погоня. За свою жизнь я десятки раз участвовал в погонях, правда, не за людьми. Должен признать, что гоняться за животными и животнорастениями куда интереснее. За людьми очень уж бессмысленно получается. Сначала мы с Феем бежим вперед, потом назад, потом снова вперед, пробегаем коридорное ответвление к лифтовому залу, потом возвращаемся, наталкиваемся на коляску с милой старушкой, сплошь усыпанной декоративными мухами, отнимаем у нее коляску (старушка кричит, мы тяжело дышим), на полной скорости проскакиваем все двадцать четыре лифтовые шахты, останавливаемся, кидаемся к лестнице, бросаем коляску и бежим вниз в ужасающем темпе, Фей теряет ботинок, я подбираю, спотыкаюсь о Фея, и мы оба падаем - но уже на первый этаж. Я вскакиваю. Фей неподвижен. Мне надо бежать, но совесть не позволяет оставить лежащего. Я наклоняюсь над ним. Он жив, он старательно смотрит в пол, роется в карманах и не обращает на меня никакого внимания. - Вам помочь? - Продолжайте преследование, - упрямым героическим голосом говорит Фей, вытаскивая из кармана вокс. - Оставьте только ботинок, там... Мне надо отдать несколько важных распоряжений. Я кладу рядом с ним тяжелый полицейский ботинок, похожий на какой-то из древних танков, и начинаю проталкиваться сквозь толпу любопытных. Чего-чего, а любопытных везде хватает. - Кого ловят? - спрашивают вокруг. - Кого поймали? Душителя? Врага? Ведмедя? Неужели снова чистят ряды? - Пустите! - рычу я. Толпа пытается расступиться. Я внушаю ей опасения. Через полминуты все здание содрогается от внезапных истошных звуков боевой сирены. Все коридоры и залы в мгновение ока заполняются вооруженными полицейскими. Вспыхивает и тут же подавляется паника. Полицейские совсем не похожи на Эриха Фея, борца за городское спокойствие. Они вежливы, но непреклонны. И деловитостью очень напоминают земных муравьев. Не поймешь, что они делают, если следить за кем-нибудь одним. Вот он целеустремленно шагает вперед, легонько отодвигая зазевавшихся пассажиров, потом, когда цель, ясная ему одному, наконец достигнута, сворачивает на девяносто градусов и продолжает преследовать неизвестно кого, изредка сталкиваясь с коллегами. Шаг у них быстрый, размеренный, на стиснутых, как зубы, лицах - озабоченность и напряжение. Работа в разгаре. Но я не имею возможности понаблюдать за одним каким-нибудь полицейским - в дальнем конце зала, у входных дверей, мелькнула в толпе голова официала-общественника. - Вот он! - кричу я. Сразу несколько полицейских вырастают передо мной. - Это почему вы шумите в общественном месте? - угрожающе спрашивает один. - Ваше досье, пожалуйста! - Я его увидел! Вон там, у входа! - Кого? - нестройным хором спрашивают полицейские. - Да официала же! Того, кого вы ищете! - Где? - Да вон там, у дверей! Только что был, - нервничаю я. - Скорее, упустим! - Не беспокойтесь, все выходы перекрыты, - это уже на бегу. - Р-р-разойдись! И в тот же момент динамики космопорта врываются жутким ревом: - Гражданам пассажирам! Спокойствие! Всем оставаться на местах! Сквозь проклятия, крики и визги мы плотной группой тараним толпу, и толпа в кровавой панике распадается на две, образуя широкую улицу почти до самых дверей. Граждане на Галлине, как видно, порасторопнее полицейских: два-три блюстителя, не уразумевших, что предложение разойтись относится и к ним тоже, сбиты с ног и с пугающей неподвижностью (вижу боковым зрением) распластаны на мозаичном полу - такое впечатление, что ими получен строжайший приказ лежать и не шевелиться. В мгновение ока мы оказываемся у выхода, телами вскрываем тяжелые, живописного стекла, двери, вылетаем наружу. Снаружи мы наталкиваемся на плотную цепь охранения. Охранники и не думают нас пропускать. Они стоят перед нами, как строй вратарей, чуть согнув колени и подавшись вперед. Сцепившись локтями, они вглядываются из-под надвинутых козырьков в наши лица; мы врезаемся в их строй тяжелым снарядом, выбиваем три звена, оказываемся снаружи и только потом тормозим. Тяжело дыша, полицейские оглядываются. Цепь охранения уже восстановлена, как будто никто никогда ее и не прорывал. - Здесь его нет, - уверенным тоном говорит один полицейский. - Как будто и впрямь нет, - нерешительно подтверждает второй, вглядываясь в темноту и жуя. - Да не как будто, а точно! - И впрямь, как будто и точно. Первый возмущенно разводит руками и поворачивается ко мне: - Что будем делать? Похоже, я признан за старшего. Да не похоже, а точно. Похоже, что и точно. - Как что делать? - говорю я. - Возвращаться и искать. Конечно, здесь его нет. Не мог же он через оцепление. - Куда возвращаться-то? - без особого энтузиазма осведомляется любитель точности. - Назад-то не пустят. Я резко его осаживаю: - То есть как это не пустят? Это что еще такое? Тогда все участники тарана обступают меня и с громадным воодушевлением начинают меня убеждать, что назад пути нет, что цепь нас не пустит, что разбить ее можно, только взяв разгон, а где ж его взять, этот разгон, когда вокруг газоны одни, и дороги для машин, и тьма проклятущая, и что того, кого ищут, и без нас найдут (почти наверняка найдут, да не почти, а наверняка, ага, почти наверняка наверняка), никуда он, голубчик, не денется, и не таких вылавливали, рассказать - не поверю, а смена у них давно кончилась, и виданное ли дело, столько народу на одного какого-то штатского бросать, добро бы еще отверженца или безнадежника, а то самого простого душителя, и что если я прикажу им сейчас назад, то они за себя не ручаются, и вообще не по-человечески это, люди-то устали, ночь на дворе, и было бы лучше, если бы я шел своей дорогой и к занятым людям не приставал, не мешал им выполнять свой служебный долг и охранять городское спокойствие, весьма хрупкое очень, лучше бы я им спасибо сказал, что из космопорта вырвался, еще неизвестно, когда оттуда выпускать станут, сказал бы спасибо-то, пока цел. - Верно говорите, ребята! Ишь, развоевался от нечего делать! - раздался из неподвижной цепи голос, и тут же ему вторит другой, с командной ноткой: - Охраняющий Скваль! Два ночных дежурства вне очереди! - Да за что? - ноет Скваль. - Пад-твердить! - Подтверждаю: Сквалю два ночных дежурства вне очереди. Светит луна, светят синие фонари, только сгущая тьму, я обнаруживаю, что полицейские делись куда-то и вокруг меня уже никого, только сзади, за оцеплением, оживленный гомон и сияние тысяч окон, и я уже не знаю, куда бежать, за кем гнаться. Я болен. Я впитываю бессмыслие мира. Входная дверь снова распахивается, появляется мой напарник по асассинальной инвестигации - Эрих Фей. Плащ его исчез, и без плаща он куда больше похож на полицейского, прищуриться - ну просто вылитый полицейский. Он машет мне рукой и кричит, как будто издалека: - Нашли? - Нет! - тоже надсаживаюсь я почему-то. - А вы? - Нет еще. Но найдем, обязательно найдем! Нахождение или позор - вот наш девиз! Подождите меня, скоро я к вам присоединюсь! - Вы лучше скажите, чтобы мен... Но он уже не слышит, он уже внутри здания, и дверь бесшумно за ним закрылась, и тень его на живописном стекле расплывается и стремительно бледнеет. Я - один. Ночь. Прекрасная ночь. Удивительное спокойствие. Свежий воздух. Прохлада. Не хватает только шезлонга и чашечки крепкого галлинского кофе, каким потчевали меня в магистрате. Изваяниями застывшие, стоят ко мне спинами полицейские цепи охранения. Молчат и словно не дышат. Я неторопливо хожу взад-вперед вдоль цепи, что-то раздраженно бурчу себе под нос. У меня очень разозленный и нахохленный вид. Начинаю чувствовать, как давно я не спал и не ел - слишком длинные сутки на этой планете. Чтобы привыкнуть, нужна адаптация. Погруженный в себя, я не сразу улавливаю шорох, исходящий от дерева метрах в двадцати впереди меня. То есть улавливаю, но думаю при этом, что какое странное дерево, я не помню, чтобы такие были оставлены в обитаемой зоне Галлины. Я вообще такого не помню - со стволом, похожим на трахею, с удивительно мясистыми, ушеобразными листьями, наверняка экспортный декор, запрещенный к провозу, надо бы и это дерево вписать в счет магистрату. Бедняга Коперник... И вдруг вижу, как с дерева кошкой соскальзывает человек, и узнаю тотчас же в нем того официала, и первая мысль - он не мог прорваться сквозь цепь охранения, каким образом... Официал стоит спиной ко мне и внимательно разглядывает порванную штанину. - Эй! - спохватываюсь я. - Стой! Стой, мерррзавец! Тот подпрыгивает и со знакомым уже страшным топотом убегает. Я за ним. - Стой! Держи! - ору я ему вослед. - Вот он! Хватайте его! Оцепление неподвижно. Никому не хочется два ночных дежурства вне очереди. Я продолжаю погоню в полном одиночестве. Я бегаю очень хорошо. Это у меня с детства. Но и соперник мне достался из длинноногих. - Стой, Мурурова, ты арестован! - Как бы не так, - тяжело сопя, отвечает официал. - Ты меня сначала схвати. Произведи предварительное задержание. Я прибавляю скорость. Он тоже. - Врешь, не уйдешь! - Еще как уйду! Мы бежим в темноте, я ориентируюсь только по топоту. Удивительно тут устроено освещение. Но у нас, у куаферов, есть особое, ночное зрение - развивается тренировками и медицинским вмешательством, тайну которого до поры до времени я раскрыть не могу, потому что и сам толком ничего не знаю, не разбираюсь я в глазной медицине. Внезапно я обнаруживаю, что бегу уже по узкому коридору между домами, неизвестно откуда взявшимися, впереди все так же топочет официал. Тесно, я не зря назвал эту улицу коридором, таких узких улиц не бывает на свете. Навстречу мне мчатся огромные тусклые фонари (на секунду я слепну, перестраивая зрение на дневное), в два ряда налепленные на стены чуть повыше моей головы, и, ребята, наступает вдруг такой момент, когда бег захватывает меня (удивительное чувство, клянусь), когда тело, как в детском сне, становится почти невесомым, достаточно только чуть-чуть оттолкнуться ногами от покрытия, очень твердого, между прочим, и я парю, мужики, и это уже не погоня, это уже полет, бег в свое удовольствие, я быстр как скоростная машина, я легок, и движение мое мощно, и усилия неощутимы. Официал Мурурова с непередаваемой, присущей только ему грацией, бежит впереди меня и вместе со мной радуется, ребята, жизни. О-го-го! Он прижал руки к бокам, откинул назад голову, волосы, как флаги, трещат На ветру, а топот, о друзья мои дорогие, топот доносится как бы не от него, топот подобен... чему же он подобен-то в прах его засвети? Он подобен грому - точно, ребята, подобен грому, доброму и внимательному, который радуется вместе с ним, который согласился подыграть нам в нашей игре-погоне и задать оптимальный ритм, и мы благодарны ему. Оба дома, между которыми мы бежим, во исполнение нашей сегодняшней затаенной мечты, растянулись до длины, практически бесконечной. Официал вдруг чертыхается. - Да что такое?! - говорит он, громко дыша. - Это просто бесконечная какая-то улица! И голос его несносен. Неуместен, отвратительно фальцетен сам тембр его голоса. Парение сразу же прекращается, я уже просто бегу. Усталости, впрочем, нет, и дыхание мое ровно. Я хороший бегун, потому сразу соображаю, что в таком темпе не то что километр - трехсотку не выдержишь, - и мне странно, ведь я пробежал намного больше километра. Я решаю поддержать разговор и окликаю официала: - Эй, слышишь? Мурурова! - Ну? - недовольно откликается тот. - Чего тебе? - Действительно странная улица. Он сосредоточенно дышит и, похоже, топает еще громче. Затем разражается нецензурной бранью. - Эй! - говорю я, иронически приподнимая левую бровь. - Эй, там! Не боитесь сорвать дыхание? - А не боюсь, идиот я этакий! Дыхание! Знаешь, что это за улица? - Я в вашей географии пока еще слаб, - честно признаюсь я. - Я очень давно здесь не был, и тогда все было по-другому. - Это имитатор бега, вот что это такое. Не слышал? - Имитатор бега? (Эйфорическое состояние перешло в другое - в то, что сопутствует спокойной комфортной беседе. Я вроде как бы и не бегу.) - Ну да. Эти идиоты из магистрата... будто у нас полно бегунов. У нас здесь больше пострелять любят да силушку показать. Это такая штука, на которой не устаешь, пробеги хоть сто километров. - Но как же... А дом, а окна? - Я же говорю - имитатор. Разве непонятно? - Отчего же, - говорю я, - очень понятно. Имитатор бега, ну как же. Только я не совсем понял... - А что тут непонятного? Устройство такое. Для бесконечного бега на месте. С коррекцией усталости. Из каких-то прошлых веков откопали, из научного ренессанса. Модная штучка. - На месте? - Вы, дорогой мой (Перейдя на "вы", он стал мне еще более неприятен, но не обрывать же беседу!), наверное, в детстве были несносным мальчишкой, взрослых вопросами изводили. Я же вам на интерлингве толкую - имитатор бега. Какой вы все-таки! - А когда ж этот бег кончится? Как мы сюда забрались? Что за безобразие такое?! У меня тут серьезное дело, понимаешь... Официал неопределенно хмыкает и пытается поддать жару, оторваться от меня под шумок хочет. Бег на месте! Ну уж нет! Я сразу восстанавливаю дистанцию. - Знаете что? - спустя некоторое время раздумчиво говорит Мурурова. - Нам, пожалуй, и правда надо остановиться. У меня ведь тоже кой-какие дела. - Хе-хе! - это я недоверчиво ухмыляюсь. - Как же! Я остановлюсь, а вы... Вам надо, вот вы и останавливайтесь. Тогда и официал говорит мне "хе-хе". - А если я остановлюсь, а вы нет, то вы меня еще поймаете. Кстати, все хотел поинтересоваться. Что вам, собственно, от меня надо? - Да ничего особенного. Хочу задать пару вопросов. - А что вы там насчет ареста кричали? - Это совсем не я хочу вас арестовать. Я ведь не полицейский! ("Что да, то да", - вставляет официал.) Меня интересует пара вопросов. - И все? - недоверчиво спрашивает официал. - Из-за какой-то, как вы говорите, пары вопросов вы причиняете столько неудобств незнакомым и, поверьте, очень занятым людям? Да распыли меня скварк! - Но вы же убегаете! - Конечно, убегаю, еще бы не убегать, когда тебя арестовывать собираются. Кто ж это за просто так арестовать себя даст? - Ну, - рассудительно говорю я, - если вы ни в чем не виноваты, то вас сразу же и отпустят. - Как же, - горько вздыхает Мурурова, - они отпустят. К душителю в кабинет. Теперь придется кого-нибудь убивать, - жалуется он. - Ох, не люблю я этого дела. - Зачем убивать? - не понимаю я. - Затем, чтобы не арестовывали, зачем еще? Послушайте, а вы на бегу свои вопросы задать не можете? - Могу. Почему не могу? - Так задавайте! Может, еще и ничего. - Тогда так. - Я собираюсь с мыслями, синхронно с официалом сбавляю темп. - Во-первых. Кто убил моего друга? - Хороший вопрос, - комментирует Мурурова неизменившимся голосом. - Мне нравится. А еще что вы хотите узнать? - Как найти убийцу? - Ха. Ха, - отвечает Мурурова совсем уже мрачно. - Это он называет парой вопросов. И надо полагать, если я не отвечу, он меня догонит и будет душить руками за горло. Он будет выпучивать на меня глаза, брызгать в лицо слюной, кричать как ненормальный, трясти перед самым моим носом громадным бластером тяжелого боя и вообще действовать мне на нервы. Как будто я знаю, кто его друг. Я вношу поправку: - Заметьте, я вовсе не хочу от вас услышать, кто мой друг. Мне нужно узнать, повторяю, кто его убил и как найти убийцу. - Все?! - Все. - Тогда я лучше еще побегаю. Так наша беседа зашла, вернее, забежала в тупик. Оба дома, справа и слева, все также проносятся мимо нас, ноги наши все так же без устали перебирают покрытие. Мурурова все "так же топочет - усталости нет. И тогда я начинаю орать. Я кричу - он здесь, нашел, держите его. Я надсаживаю глотку так, что в ушах звенит и связкам больно, а затем" Мурурова интересуется: - Что это с вами? Вы кому кричите, если не секрет? - Все равно кому, - злобно говорю я. - Услышат, прибегут - и схватят вас наконец. И тогда поговорим. - Ага. Ну да, ну да, - хмыкает официал. - Услышат, прибегут, схватят. Ну-ну. - Что это еще за "ну-ну"? Почему "ну-ну"? - Это в имитаторе, да? Услышат вас, да? А меня схватят? Техническое бескультурье, вот что это такое. Да вы хоть знаете, что такое имитатор? Может, хоть случайно где-нибудь читали, что здесь совсем другое пространство? Или вы думаете, от хорошего здоровья мы вон сколько бежим и не устаем совершенно? - Ничего, я на всякий случай покричу. Может, вы обманываете. - Ну-ну. Давайте. А я послушаю. Я снова начинаю кричать, а официал слушает и издевательски размахивает в такт руками - словно бы дирижирует. В наиболее удачных местах он поднимает вверх длинный указательный палец. Потом, октавой выше, начинает кричать со мной в унисон, и я говорю себе, что слаженный у нас дуэт получается, полифоничный такой. Вот только помощь задерживается. И вдруг Мурурова исчезает - вместе со своим топотом. Я пробегаю по инерции несколько метров и растерянно верчу головой, окликаю его, но ответа, конечно, не слышу. И тогда останавливаюсь. Для неподготовленного человека или, скажем, ведмедя, остановка в имитаторе - это момент, который запоминается на всю жизнь. Фонари, чистые, но дающие свет совершенно тусклый, вдруг вспыхивают всеми цветами радуги, и глазам становится больно. Уши ломит от дикого шума - мне потом говорили, что получается своего рода акустический удар как при переходе атмосферным вегиклом звукового барьера, - все, что было сказано мной и официалом Муруровой, обрушилось на меня, в десятки раз усиленное, перемешанное и повторяющееся в самых разных вариациях. Дома - с домами происходит нечто ужасное. Их стены сжимаются гармошкой, стремительно падают на меня, но никак до меня добраться не могут, потому что я, ребята, с той же стремительностью меняю свои размеры и формы. Вокруг меня мечутся какие-то неясные фигуры, и размахивают руками, и улепетывают, и скачут, и падают наземь, сознание подсовывает глазам страшные рожи, и не защититься ни от чего, я бессилен, только и успеваю осознать страшный, противоестественный конец, неумолимо и быстро меня настигающий. Я превращаюсь в галактического гиганта и микроба одновременно, и обе метаморфозы, я отчетливо это сознаю, обе метаморфозы несут смерть. И все. И я... Растерянно стою, поматывая головой, у невысокой бетонной ограды. Позади - парадное здание космопорта, все так же оцепленное бдительными стражами городского спокойствия, а где-то вдали затихает знакомый топот. Ага, догадываюсь я наконец, это мой Мурурова от меня удирает, и уже некогда приходить в себя, некогда раздумывать над невероятными чудесами, преподносимыми неугомонной наукой, я срываюсь с места и снова бегу, и снова кричу, но теперь уже болят ноги, покалывает в левом плече, и чувствуется, что дыхание сбито, что скоро запал кончится и этак мне, пожалуй, никого не догнать. Пот, одышка, тяжелые ноги, не ко времени разыгравшийся голод. Только сейчас я вспоминаю, что я куафер и что располагаю куда более современными методами погони, чем бег в реальном времени. Абсолютно не к месту проносится мысль, очень важная, очень существенная для меня, что-то такое сугубо философическое о том, что забывчивость моя не случайна и страшно опасна, но потом, потом, и уже нет времени для скоростного скачка, и, главное, сил не успею набрать, потому что официал уже выбирается на вегиклостоянку. И я думаю - э нет, друг, на вегиклах ты меня не обставишь, кое-какую подготовку и на вегиклах мы получили, не стоит так уж сразу списывать куафера со счетов, если даже он устал, плохо себя чувствует и не ел целый день. Обычным бегом, на последнем издыхании, то есть почти падая, выволакиваю свое тело из бесконечных газонов, табличек и загородок - передо мной вегиклы, много вегиклов. И большинство не запертых, с транспортом на Галлине обстоит хорошо, транспорт здесь пока что не угоняют, мне придется подать пример. Вегикл стремительно уносит Мурурову подальше от космопорта, я кошу на него глазом и не торопясь выбираю экипаж побыстрее да понадежнее - в них я, слава прогрессу, наловчился разбираться неплохо. Пускай даже бескультурье техническое. Пускай, пускай... Выбор мой останавливается на "Бисекторе-204", изящной скоростной штучке, которая в бреющем полете может творить чудеса - так мне говорили специалисты из "Доставки всего везде". И сразу же убеждаюсь, что их рекомендация действительно кое-чего стоит: машина взвизгивает, едва я утапливаю квадрат газа, и тело мое начинает испытывать примерно такие же ощущения, какие возникают при старте грузовиков с малой компенсацией. Где-то впереди, почти уже не заметный в каше разноцветных огней, излучаемых городом, летит мой Мурурова. Я уже нащупал его локатором, он уже не уйдет от меня, расстояние уже начало сокращаться. Но поскольку я не вижу его, поскольку сам до огней еще не добрался, от состояния растерянности и неуверенности избавиться не могу - очень неловкое чувство. Мне говорили знающие люди из космопола, что преследование вслепую не для меня, что я слишком нервен тогда, что постоянная надежда на собственные силы и особое, куаферское недоверие к автоматике, личным интеллектором не снабженной, делают меня крайне ненадежным звеном погони. Что я должен стремиться к бездействию, когда действие излишне. Поэтому я пересиливаю себя и снимаю руки с пульта, скрепя сердце доверяю себя безошибочной и беспроигрышной автоматике, кою не люблю. Почти одновременно кто-то неуверенно прокашливается рядом со мной и зеленым, свежим баском спрашивает: - Это что такое еще? В чем дело? Это моя машина? От неожиданности я вздрагиваю и начинаю озираться, хотя знаю прекрасно, что салон внутри пуст, что это просто хозяин получил весточку от "Бисектора" о смене седока и пытается осознать новость. - Эй вы! - уже с ноткой паники и двумя нотками угрозы в голосе продолжает басок. - Что это вы в моей машине... а?.. делаете? Но я уже перестал оглядываться, я уже контролирую ситуацию. - Городской спок, - внушительно представляюсь я. - Ваша машина временно реквизирована. Все справки и претензии - к гранд-капитану Эриху Фею, его вы можете найти в здании космопорта. Немедленно покиньте эфир! - Но послушайте! - Покиньте эфир, - повышаю я голос. - Вы мешаете проведению операции. Эфир тут же покинут. Никто больше не дышит рядом со мной - абсолютное одиночество. Подо мной уже город. Точнее, город был подо мной все время, а теперь я лечу над его жилой частью. Мурурова, надо полагать, совсем близко, потому что на информаторе высвечивается запрос о переходе к режиму "Кривая погони". Я бы, честно говоря, с самого начала в таком режиме шел, пусть это глупо, неэкономно и невыгодно в скоростном отношении. Вот он, я вижу его - бесшумная маленькая тень, мелькающая над крышами. Совсем близко. Официалы не обязаны разбираться в средствах и приемах ухода от преследования, поскольку уходить от преследования в их профессиональные функции не входит. Но уж раз у тебя есть побочные занятия, учитывай, дорогой, будь ты хоть трижды официал, хоть самый официальный из официальных, что догонять тебя выпадет когда-нибудь человеку, который знает тактику погони и, по крайней мере теоретически, разбирается в средствах убега и догоняния. Надо учитывать, что таким человеком может оказаться и куафер. Мне его жаль, этого Мурурову. Мне всегда жаль тех, у которых я выигрываю, потому что прекрасно представлю себе, какие при поражении возникают неприятные ощущения - потому что очень проигрывать не люблю. А жалеть никого нельзя - так учили меня мастера победы. Жалеть - значит недооценивать и, следовательно, рисковать. А я пожалел. Выскакивают неизвестно откуда, я их и не заметил сначала, штук пять вегиклов, причем таких очень серьезных, приспособленных и к погоням, и к маневрам воздушным, и, надо полагать, к битвам. Выскакивают, окружают и, уж конечно, без предупреждения принимаются жечь воздух своими скварками в непосредственной близости от "Бисектора". - Извини, хозяин, придется тебе другой вегикл покупать, - бормочу я себе под нос, выделывая головокружительные фигуры, которые так любил во времена тренинга, которые ни в одном учебнике не указаны и за которые, как предупреждали меня в свое время знающие пилоты, следует сразу же человека дисквалифицировать и не подпускать в дальнейшем на километр к транспортным средствам сложнее велосипеда. Но во времена тренинга никто не старался меня снять из тяжелого скварка за нарушение уставных маневров, к тому же те маневры проводились днем и над специальными полигонами. На полной скорости я лавирую между домами, едва уклоняясь от антенн, энергоприемников и невозмутимых пластиковых сирена-герольдов, которых здесь понатыкано со щедростью, излишней даже для осадного положения. Зуммер тревоги, вмонтированный в "Бисектор" прямо над моей головой, верещит непрестанно, извещая меня о большой вероятности столкновения - это я люблю. Чьи-то крики раздаются снизу и, по-моему, сверх