однако увести ее из-под удара уже не мог: здесь нужен был крутой вираж, при котором Дайра неминуемо сорвался бы. Старуха неслась на машину, а та медленно и ровно уходила от нее в сторону. Ниордан, еще не придя в себя, схватил автомат Дайры, и Дайра услышал характерный щелчок -- перевод с фикс-пуль на смертельные. -- Гарпун! Гарпун! Черт вас! -- заорал он, сам не понимая зачем. Резко застрекотал автомат. Судя по звуку, каждая пуля попадала в цель. Дайра внезапно увидел старуху лицом к лицу, уже мертвую, и вдруг понял, что никакая она не старуха, а молодая совсем, только страшная очень. Изувеченная, в крови, она пролетела мимо него, хлестнув по ногам волосами. И упала. КИНСТЕР Красота не вернулась к ней после смерти, и это показалось Томешу странным. Или несправедливым. Он вылетел из окна в тот момент, когда Аннетта прорывалась сквозь люк, -- здесь многое решала одновременность. Лестничный десант находился уже в подъезде. В расчет его можно было не принимать. Две машины с полными экипажами отвлекала на себя Аннетта. Оставалось еще четыре человека на оставшихся двух "пауках". И людей и машины Томеш изучил досконально, еще когда они приближались к дому. Он знал только одну возможность спастись. И знание мешало. Путь к спасению образовался благодаря целой цепи случайностей (сейчас бы Томеш сказал "детерминированных случайностей", потому что за последние дни его страсть к наукообразию возросла еще больше), против которых пасовал даже профессионализм скафов. Одной из таких случайностей было то, что окно соседнего дома, находящееся напротив спальни импатов, было распахнуто настежь. Когда Томеш прыгнул туда, скафы -- Баррон и Масетта, руки на автоматах, вытянутые шеи, прищуренные глаза -- увидели его; он раздвоился: сам пролетел в открытое окно, двойника на огромной скорости послал между стен (машина рванулась за убегающим импатом, а Баррон помчался к фасаду дома, куда влетел второй (если бы окно было закрыто, скафы по звону разбитого стекла поняли бы, где оригинал, а где копия); было так трудно -- удерживать двойника, не дать ему расплыться, это находилось на грани возможностей Томеша. И все же он смог. Оставалось самое трудное. Он знал, что делать, и все-таки было страшно: фьючер-эффект, феномен анонимного знания того, что случится с тобой в ближайшее время, ситуация, когда ты механически повторяешь все, что прочел в будущем, и этим самым сообщаешь себе прошлому, что нужно делать (комната без мебели, с огромным ковром, жран, две скульптуры, брошенный ботинок), -- этот фьючер-эффект был тогда еще плохо изучен, предзнания не могло быть, и все-таки оно было, здесь крылись какая-то болезненность и ложь, какая-то жуткая двусмысленность (стукнула и медленно развалилась дверь -- стид-бамбук -- скорость, скорость! -- сопротивление воздуха -- никакой боли -- Баррон на бегу зовет остальных -- Масетта разворачивает машину -- уверен), это стоило размышлений, но как только начинало казаться, что вот оно, прозрение, тут же раздавался изрядно надоевший великий боммм (лестница -- дверь -- вот он, Баррон -- смотрит не туда -- скорость!) и все уходило в болото обрывочных слов и никчемных мыслишек с намеком на первозданную истину, и начиналась болтовня мозга, тошнотворная болтовня. В ту короткую секунду, когда Томеш летел от дома через улицу, через кусты к другому трехэтажнику, а Баррон вскидывал автомат, а машина с Масеттой уже выглядывала из-за деревьев, а другая машина, с Дехааном и тем, другим, бородатым, поднималась на помощь своим скафам, которых только что ударила. Аннетта, изувечив себя, обезобразив, почти убив, и один скаф, черт с ним, с его именем... Дайра... мрачный, сухой и почти не испуганный, повис, как и ожидалось, на дверце, в эту секунду импат отключился от мыслей и с необычайной четкостью воспринял красоту всего, что его окружало: цвета, звуки, формы ошеломили его, он ударился в стену, и та рассыпалась, и в темный пролом, и снова стена, и снова рассыпалась, и никакой боли, ни даже царапины, он знал об этом заранее. Баррон, посылая веером сонные пули, ворвался в пролом, Пыль еще не осела. Внутренняя стена комнаты тоже была пробита и дальше виднелась еще одна дыра -- наружу. Выходило, что импат пробил дом насквозь, туда, где должно было стоять оцепление, к пустырю. Мелькнул намек на удивление, но Баррон подавил его -- не время, "Теперь внимание", -- сказал он себе и кинулся в следующий пролом. Концентрация внимания -- с этим у Баррона всегда было в порядке. Он вовремя успел заметить две фигуры, прижимающиеся к стене по обе стороны от пролома, двух человек, один из которых... (никто другой, кроме Томеша и Баррона, да еще умершей в этот миг Аннетты, да еще Мальбейера, который был далеко, даже не догадывался о существовании этого человека, а на нем строилась вся стратегия побега) один из этих людей был брат Баррона, Орпаст; и брат, почти мальчуган, стоял, вжавшись в падающий ковер, в ужасе подняв руки, а с другой стороны, ощерясь, готовился к прыжку импат с камнем в руке, и Баррон, конечно, понял уловку -- не новичок, но тело само повернулось к импату, а не к Орпасту, медленно, как во сне, и в то же время быстро руки сами навели автомат на ложную цель, на копию, на мираж, и только глаза не предали, скашивались на брата, а тот уже летел к Баррону, и с трудом медленно-медленно, с силой поворачивая автомат, Баррон уже видел смерть, Орпаст превращался в импата, а пули дырявили стену, где исчез мираж, а лотом импат сорвал ему вуалетку (взгляд-ожог, вскипело под черепом) и Баррон еще не упал, еще чувствовать не перестал, как импат начал его раздевать, и он падал, падал, разглядывая каждую черточку на таком дорогом лице быстро чернеющего импата. ...Масетта выскакивал из машины, а Баррон смотрел из пролома и махал ему автоматом. -- Что-то там не то, -- сказал он Масетте задушенным голосом. -- Поди-ка! Сверху падал "паук" Дехаана. Масетта подскочил к пролому. -- Что там? И увидел, что перед ним не Баррон, -- ив тот же миг удар, и беспамятство, и смерть в беспамятстве, в полном одиночестве смерть. Дехаан не очень понял, что произошло. Он видел, как упал Масетта, как Баррон прыгнул в машину, он спикировал ему на помощь, но "паук" пошел вертикально ему навстречу, и пришлось отклониться, а машина Баррона набрала горизонтальную скорость и скрылась за домами. Только через две секунды Ментура, напарник Дехаана, закричал трагическим голосом: -- Ушел! И Дехаан, мучительно уходя от столкновения с землей, понял, что импат вышел из окружения. МАЛЬБЕЙЕР Он не имел права посылать на захват экипаж Дайры, тем более он не имел права назначать его лидером группы захвата, а Дайра, в свою очередь, не имел права упускать импата, у которого была такая стадия, смертельная, третья, сверхтретья. Но Дайра сделал то, что должен был сделать, и ни один скаф не сделал бы больше, ведь никто (кроме Мальбейера) не знал, что у Баррона был брат, что это слабое его место, И вот теперь все вскрылось, Баррон перед смертью бредил и в бреду асе рассказал. Однако почти у каждого скафа есть кто-то, и если, как того требуют Закон и Ответственность, отстранять таких скафов, то не останется опытных, будут все время меняющиеся новички, которые, конечно же, не смогли бы справиться с эпидемией. Мальбейер, как и Дайра, сделал все, что мог, пусть не совсем законно, однако именно то, что надлежало сделать в такой ситуации. Он не имел права делать то, что сделал, но права и не делать этого он в равной степени не имел. Собственная роль ему нравилась, и в то же время создавалось ощущение неуловимой, миазменной подлости, горьковатой и возбуждающей. Узнав о провале операции, он потер руки, пробежался по кабинету, охая и критически прислушиваясь к своему оханью. Затем изобразил на лице сильную озабоченность, даже отчаяние, и запричитал в телефонную трубку: -- Ах, какое горе, какое несчастье! Ужас, у-у-у-ужас! Вы не сильно ушиблись, Дайра, дражайший друг Дайра? -- Да нет, со мной все в порядке! -- нервно кричал тот. -- Вот Баррон и Масетта... -- Да, да, да! Это ужасно! -- На секунду Мальбейер замер, глаза его лихорадочно бегали по сторонам. -- Вы вот что, Дайра. Я думаю объявить тотальный поиск. Придется вам, уж не обижайтесь, принять лидерство в операции. -- Будет сделано, друг грандкапитан! -- машинально ответил Дайра, ибо уловил в голосе Мальбейера уставные нотки. Лотом, наконец, задумался. -- Мне? Да зачем тотальный? -- Я уже объявляю тревогу. Все скафы в вашем распоряжении. Необходимо как можно быстрее его поймать. -- Но... но... мы ведь... ночное дежурство! -- С Дайрой редко бывало, чтобы он так терялся. -- Послушайте, Дайра, дорогой друг, его непременно надо найти, и лучше всего, если это сделает ваша четверка. Чтобы... ну вы понимаете. -- Не понимаю. Мы... Хорошо, не ведь мы и сами справимся, зачем тотальный? -- Сегодня, говорят, у вас холостяцкая вечеринка в музыкальной комнате? -- очень тонко сменил тему Мальбейер. Дайра нахмурился и на секунду закрыл глаза. -- Ну как вам сказать... Да. -- Как это прекрасно, когда люди -- друзья не только на работе! -- зачастил Мальбейер (Дайра разъяренно обернулся к задним креслам машины, где расположились Сентаури и Хаяни. Те ответили вопросительными взглядами.) -- Ах, я давно мечтаю о чем-нибудь таком! Непринужденная обстановка, милые лица, музыка, какая-нибудь из тех... чтобы уж р-р-р-р! Вы меня не пригласите, дорогой Дайра? -- Вам будет неинтересно. -- Ну что вы, как это может быть!? Пригласи-и-ите, друг капитан! А? -- Что ж... -- вздохнул Дайра. -- Значит, договорились. Все. Объявляю тревогу. -- Что случилось? -- спросил Сентаури. -- Меня назначили лидером тотального поиска. -- Так нас же нельзя! Дайра пожал плечами. -- Опять что-то готовит, -- вздохнул Хаяни. -- Мне это не нравится. Не против ли вас, командир? -- Из-за одного. Какого-то дурака тотальный поиск! Он сам случайно не хватанул стадию? А может, я спать хочу! -- Сентаури был разъярен, может быть, даже больше, чем того требовали обстоятельства. -- Давно пора тотальный, -- пробормотал себе под нос Ниордан. -- Вон сколько их развелось. Я их лучше всякого вол-мера чую. ...Носясь по кабинету, Мальбейер громким, взволнованным и наиболее естественным своим голосом отдавал приказы по бленд-телефону. В тех случаях, когда он боялся, что голос выдаст его, он прибегал к этому способу связи. И странно было слышать неподготовленному человеку разлинованную автоматическую речь, что неслась теперь из динамиков всех скаф-диспетчерских. ...и, не забудьте, включить, все, уличные, датчики, волмера, именно, все, и, ненадежные, тоже... ...уважаемый, пардье, как, я, рад, вас, черт, немедленно, закройте, город, дело, видите, ли, в, том... ...друг, шеф-капитан, просьба, к, вам, просьба, не, могли, бы, вы, объявить, экстренный, сбор... да, да, весь, наличный, состав, это, приказ, но как, личная, просьба... ...объявить, операцию, тотального поиска, чем, вы, так, удивлены, друг, роу, капитан, дайра, триста, восемь, его, индекс... да, третьего, вы, чрезвычайно, догадливы, если, номер, на, тройку, то... именно, дайру, все, верно, дайру, третья, третья, и, степень, третья, конечно... НИОРДАН Ниордан оторвался наконец от изучения своей короны. -- Что они говорят? Словно боясь, что их подслушают, Френеми наклонился к нему и горячо зашептал: -- Заговорщики говорят, ваше величество, что народ соскучился по насилию, что он устал от собственной мудрости. Для того чтобы привести его в чувство, утверждают они, нужно уничтожить до девяноста процентов подданных. Тогда, может быть, наступит мир. -- Это плохая идея, но я ничего не могу ей противопоставить, -- задумчиво проговорил Ниордан. -- Убей их. Впрочем, нет. Пошли каждому из них предупредительные письма. -- Боюсь, что и это не заставит их разойтись, ваше величество. Они ненавидят друг друга, но никогда не расстанутся. Им просто некуда будет деваться. -- Иди, Френеми. Я устал. И когда Френеми растворился в солнечном свете, Ниордан нацепил корону и повернул голову к Дайре. Глаза сощурены, брови удивленно приподнялись. -- Не понимаю, -- сказал он всем (а смотрел на Дайру, на застывшее лицо со сжатыми губами). -- Неужели вы и в самом деле ничего не замечаете? МАЛЬБЕЙЕР Когда Мальбейеру сообщили, что Томеш работал в Старом Метро, он взбеленился: -- Что-о-о-о-о?! У них врач месяц не приходит к своим больным, а они и не заметили? В голосе у Мальбейера появился металл, он почувствовал себя совсем другим человеком, и гнев ему был очень приятен. Он даже еще громче закричал. Теперь предстоял опасный разговор со Свантхречи. Мальбейер положил руку на клавишу и, по инерции пробуя сердитость своего голоса, задумался. То, что импат ушел, грозило многими крайне неприятными последствиями и в лучшем случае означало гибель многих беспечных прохожих, которые пропустят мимо ушей сообщение о тотальном поиске. Это означало долгое напряжение всех сил эскадрона скафов, а лично для Мальбейера это означало привнесение в его игры самых неожиданных осложнений. Свантхречи откликнулся немедленно. На экране видеофона появилось его четко вылепленное, ухоженное лицо, которое несколько портил юношеский румянец. Это было одной из странностей Свантхречи -- пользоваться визером, когда им двадцать лет как никто не пользовался. Странность, впрочем, имела простое объяснение: подчиненный из чувства вежливости принужден был включать свой визер, а его прежде надо раздобыть, что само по себе не просто, и таким образом делал первую самообезоруживающую уступку. Мальбейер визера не включил -- бленд-телефон таким устройством не оборудован. Видно было, как Свантхречи скосил глаза на экран (чуть правее) и недовольно поморщился. -- Кто? -- Друг гофмайор, вас осмелился побеспокоить подчиненный ваш, грандкапитан Мальбейер. -- Включите визер, -- приказал Свантхречи, и текст приказа заключал в себе неуловимое превышение власти. Мальбейер усмехнулся, и на другом конце бленд-телефон сказал "эх". -- Прошу извинить, друг гофмайор, но у меня работает только бленд-телефон. Починка займет не меньше двадцати минут, а дело спешное. -- Что еще случилось? Служба, которой заведовал Мальбейер, была единственным очагом внезапностей в отделе Свантхречи, и в глубине души гофмайор мечтал о том времени, когда ее можно будет упразднить и оставить только сервисные группы. Правда, в таком случае деятельность отдела лишится смысла, но это не слишком волновало Свантхречи. Гофмайору недавно исполнилось сорок лет, и он уже усвоил, что чем меньше смысла в работе, тем легче ею руководить. -- Только что, друг гофмайор, ушел из-под захвата импат третьей степени, подозреваемый в предсудороге. -- Так поймайте его! -- Гофмайор еще не осознал всю серьезность происшедшего. Серьезнейшая проблема -- предстоящая инвентаризация стекол, рам и моноаппаратов -- казалась ему в этот момент более важной. -- Его подозревают в предсудороге, -- повторил Мальбейер и многозначительно посмотрел в объектив, забыв, что визер выключен. -- Визер-то выключен! -- хихикнул интеллектор. Он так редко подавал голос по собственной инициативе, что каждый раз Мальбейер вздрагивал от неожиданности. Он и сейчас нервно сморгнул и злобно погрозил интеллектору пальцем. Свантхречи переваривал ситуацию. Лицо его окаменело, и только еле заметный прищур показывал, что гофмайор напряженно раздумывает. -- Ну и что же вы предлагаете? -- Видите ли, друг гофмайор, времени советоваться у меня не было, и я взял на себя смелость объявить тотальный поиск. Адреналиновый шок. Юношеский румянец на щеках гофмайора уступил место творожной бледности, которая тут же сменилась апоплексическим багрецом. Свантхречи выключил и снова включил визер. -- Вы поступили неразумно. -- Это был единственный выход, друг гофмайор. Свантхречи опустил глаза и несколько секунд молчал. Но как только Мальбейер попытался что-то добавить, он пристально и угрожающе посмотрел в визер и быстро сказал: -- Зайдите ко мне. Немедленно. -- Сейчас! Есть! Буду! -- крикнул Мальбейер. Свантхречи поморщился и выключил телефон. ДАЙРА Сложное, почти хаотически модулированное излучение, идущее от импата, очень трудно зарегистрировать: уже в пятнадцати метрах оно растворяется в радиошумах. Единственным средством, позволяющим зафиксировать импата, был тогда детектор Волмера, но и он отличался малой надежностью. Он мог почуять болезнь и на двухстах метрах, заверещать панически, а мог пропустить и в непосредственной близости. Скафы при поиске обычно держали его включенным, но не доверяли ему. Кое-кто полагался только на интуицию. Дайра терпеть не мог волмер и включал его только в исключительно серьезных ситуациях. Поэтому он долго и недоверчиво ел глазами коричневый динамик на щитке управления, прежде чем сказал Ниордану: -- Нажми-ка там кнопочку. МАЛЬБЕЙЕР По пути к кабинету Свантхречи Мальбейер мысленно перебирал возможности, открывающиеся вследствие происшествия, в общем-то, легко устранимого, -- побега импата третьей степени. На каждом шагу он останавливался, чтобы кого-нибудь поприветствовать, умильно (и чуть со скукой) кривился, восклицал с необыкновенным воодушевлением; "А-а-а! Здравствуйте, дорогой друг! Ну? Что? Как ваши дела?", -- сочувственно кивал, вскрикивал от ужаса или радости, смотря по полученной информации, многословно извинялся, что должен спешить, и, сгорбившись, убегал к следующему рукопожатию. Те, кто не знал Мальбейера, провожали со снисходительным удивлением его тощую фигуру с прижатыми к груди кулаками, в грязной неформенной рубашке и совсем уже неуместных полупижамных брюках. На фоне всеобщей парадности, царившей в СКАФе, это резало глаза. Впрочем, у некоторых вид Мальбейера вызывал неосознанную симпатию. Мальбейер был аитиграциозен. Дверь Свантхречи. Чуть изогнувшись, оторвав левую пятку от пола, Мальбейер постучал по двери перстнем на указательном пальце, архизлодейски скосил глаза вбок, прислушался, обольстительно улыбнулся и, не дожидаясь ответа, вошел. Кабинет Свантхречи был, как всегда, погружен в сумерки, и только рабочий стол был освещен низко висящим квадратным плафоном. Все в этом кабинете -- и вещи, и их расположение, и непараллельность боковых стен, и вогнутость пола -- раздражало Мальбейера, хотя причину раздражения он не осознавал. Каждый волен обставлять свой кабинет, как ему заблагорассудится, В Здании попадались куда более вычурные интерьеры. Здесь, по крайней мере, чувствовался вкус, и была ясна цель -- принизить входящего и возвеличить сидящего, Мальбейер не имел ничего против и, рассуждая отвлеченно, готов был даже одобрить это, однако при воспоминаниях об искаженной перспективе кабинета Свантхречи, о многочисленных экранах с вечно бегущими по ним красными и зелеными буквами, о бесстрастном узкогубом лице с глубокими тенями, девственно чистом столе он кривил рот и прятал руки в карманы. Все было как всегда. Монументальный и недосягаемый стол, Свантхречи; сидящий спиной к зашторенному окну, множество горящих экранов, карт, приборы какие-то непонятные и наверняка здесь ненужные... Во всем, даже в упавшей на пол корзине для мусора, которая словно тянула к Мальбейеру круглую зубастую пасть, было то же превышение власти, что и в приказании включить визер. -- Почему не а форме? -- спросил Свантхречи. Несмотря на средний рост, он казался глыбой, темной и мрачной. -- Видите ли, друг гофмайор, я полагаю, что разговор очень срочный, и поэтому позволил... -- Полагал, позволил... Немедленно переоденьтесь. Своим видом вы дискредитируете... дискредитируете... -- ...весь институт СКАФ! -- подобострастно закончил Мальбейер. -- Между прочим, именно так. Но когда Мальбейер направился к выходу, Свантхречи хмуро остановил его: -- Нет, стойте! Потом переоденетесь. Сначала выслушайте меня. -- Да, друг гофмайор! -- Вы прекрасно понимаете, друг гранд-ка-пи-тан, что значит для нас тотальная облава, вы... Особенно сейчас, когда общественная полиция с нас глаз не спускает, когда так возросло негативное к нам отношение со стороны горожан, когда половина состава не обучена и практически беспомощна даже при локальном использовании, когда катастрофически не хватает активных кадров. Вы... -- Свантхречи встал. -- Я расцениваю это как провокацию! -- Друг гофмайор! -- испуганно взмолился Мальбейер. -- Как провокацию. И не надейтесь, друг Мальбейер, что вы отделаетесь только увольнением! -- Ах, ну как же вы все неверно понимаете... -- Вы думаете, что я не знаю обо всех ваших подпольных грязных играх, обо всех этих... подшептываниях, подмигиваниях, слушках, шантажиках? Все знаю! Я просто недооценивал вас, думал, что все, в сущности, на пользу делу (Мальбейер между тем на глазах серьезнел, и гаерство слетало с него), а теперь вижу, вы обыкновенный провокатор и мелкий вредный подлец, уж не знаю с какими, но наверняка с самыми гнусными целями! Мальбейер, не сводя с начальника прищуренных глаз, пожевал губами. -- Неужели вас это удивляет? -- спросил он вдруг резким неприятным голосом. -- Вы ведь сами ждали от меня чего-то именно в этом роде. -- Ничего подобного я не ждал. Вы уволены. -- Неправда. (Приторная, страшноватая улыбочка.) Если бы вы действительно хотели меня уволить, то не стали бы вызывать сюда, обошлись бы телефоном. -- Да вы еще хамите! Вы арестованы! -- рассвирепел Свантхречи. -- Вы не вызываете охрану, вы заметили? И не вызовете. Увы, -- Мальбейер развел руками, -- все игра. -- Игра? Вы сейчас увидите, какая игра! И Свантхречи протянул руку к телефонному пульту. Но тут Мальбейер разразился бессмысленной или почти бессмысленной, во всяком случае, не подобающей моменту тирадой из числа тех, которыми он так любил ошарашивать собеседников в истерическую минуту спора. Главное тут было -- серьезность, неправдоподобная серьезность и неправдоподобная фальшь. -- Нет правды, Свантхречи, есть только мы с вами. Шантаж -- не удар, а касание, туше, и вы прекрасно понимаете это. Прав... -- Ничего не понимаю. Вы о чем? -- Правда начнется, если вы все-таки вызовете охрану, впрочем, и тогда она не начнется, будет просто другая игра. -- Что вы мелете? Вы хоть сами-то сообра... -- Но игра неизменна! Меняется жизнь, а мы не меняемся, даже превращаясь непрерывно... -- Он сошел с ума, -- сказал Свантхречи плафону. -- Весь мир сошел с ума еще в момент своего рождения. Са-мосохраненнннниииииееее, друг гофмайор! -- Да вам не охрану, вам санитаров вызывать надо! -- И санитаров не вызовете. К тому же ничего страшного не произошло. Ведь игра! Сейчас найдут импата... -- Вы уверены? Да все ваши действия, вся ваша бестолковая... бестолковая... Весь город поднят на ноги. Вы даже отдаленно не представляете себе последствий даже в случае поимки... Вы ни черта не понимаете, безответственный мальчишка, что все это значит для СКАФа. -- Вы имеете в виду борьбу с полицией? -- невинным тоном спросил Мальбейер. -- И не только ее... -- Свантхречи осекся. Война, которую СКАФ вел с общественной полицией за власть в городе, являлась маленькой семейной тайной административных верхушек и была строго засекречена. Считалось, что единственное ее проявление -- общеизвестная взаимная неприязнь скафов и полицейских. -- Откуда вы... ах да! Подслушивающие устройства. Однако вы... Но раз вы знаете, то -- да! Война. Конфликт. Они раздуют эту историю, да тут и раздувать-то... они используют ее... -- Если только мы не опередим их, дорогой друг гофмайор, -- улыбнулся Мальбейер. САНТАРЕС Раскаленный город медленно пробуждался от затянувшейся сиесты. Дома со вздохами и сухим кряхтеньем распрямляли посеревшие за ночь стены, чистились, подкрашивались, жадно втягивали сегодняшний воздух, сегодняшние свет, звуки, запахи, сортировали их, отделяли энергию от информации, изумленно распахивались или, наоборот, суровели и обтягивались кирпично-красной металлической бахромой в. зависимости от реакции обитателей на неожиданное сообщение, которым позволил себе обеспокоить жителей Сантареса доблестный гарнизон СКАФ, неугомонная памятка о прошлых кошмарах. -- Облава! Облава! Бездействующие вот уже шесть лет столбы-волмеры, или гвозди на старом слэнге, бесшумно выросли на тротуарах, на площадях, в подвесных скверах, обезобразили стадионы и закраснели разом, и слабо зашипели. В небо один за другим взмывали "пауки" с запасными скафами, на улицах стало тесно от синих фургонов для перевозки импатов, эфир наполнился хрипловатыми голосами -- взволнованный галдеж, а котором трудно было разобрать что-нибудь, кроме общей растерянности и волнения. Давно, очень давно не знал Сантарес тотального поиска, и хотя болезнь до сих пор уносила ежедневно десятки жизней, к ней успели приноровиться, она уже не так пугала. И собственно, никто уже не верил в нее по-настоящему, все видели перед собой только скафов, привыкли их не любить, не любить иррационально, не отдавая себе отчета в причинах, однако и к скафам, в общем-то, приноровились -- то же неизбежное зло, как и импато, их породившее. А теперь кошмар, казалось бы, прочно забытый, вернулся снова. Люди вслушивались в голос диктора, погибшего от импато-судороги в последний год Карантина, и говорили друг другу: -- Облава? Высветляли окна и смотрели вниз, на опустевшие улицы и видели "гвозди" (само слово не сразу приходило на ум, а дети спрашивали возбужденно: "Где гвозди, где, покажи!"); кто-то бежал по траве сломя голову, а кто-то, возвращаясь с утренней прогулки, задирал к небу голову по вдруг проявившей себя привычке и невольно ускорял шаг; казалось, даже листва потемнела, потеряла свой праздничный колер; а лотом над домами зависал "паук" и все смотрели на него, и ждали: вот взвоет "гвоздь" и "паук" опустится, и скафы, одетые как средневековые рыцари, выйдут на мостовую и целеустремленно направятся к твоему дому, а "гвоздь" и в самом деле взвывал, и скафы действительно бежали, и хорошо, когда не к тебе, а к другому, и в большинстве случаев обнаруживалось, что тревога ложная, потому что "гвозди" эти, эти чертовы волмеры, вопят почем зря, но, знаете ли, уж лучше пусть они повопят впустую, чем промолчат, когда надо вопить, а ведь и такое случалось. Если не считать Томеша, в Сантаресе к тому времени находилось шестьсот пятьдесят пять необнаруженных импатов большей частью с нулевой и первой стадией; вторая была у сорока человек, третья -- у двоих. Только эти сорок два по-настоящему требовали изоляции или даже уничтожения и только двое были стопроцентно обречены. ДАВИН ...Кон Давин (двадцать два года, третья стадия) несколько дней назад чудом избежал захвата и теперь скрывался на втором подземном горизонте Сантареса, где располагались заводы текстиля и продуктов питания, -- здесь практически никогда не появляются люди. Болезни его исполнилось двадцать дней. Он уже пережил первый пароксизм ярости и теперь ожидал второго. Тотальный поиск застал его вдали от вентиляционной камеры, где он отсиживался последние двое суток. Голод и жажда выгнали его из убежища. Четвертый пищевой завод, куда он сейчас направлялся, был недалеко, импат уже попал в тоннель, по которому двигался конвейер с пустыми упаковками -- когда-то робот-планировщик счел целесообразным разместить производство продуктов и упаковок на разных горизонтах, и теперь эти две точки соединяла длинная извилистая нора, практически никогда не освещаемая. Но Кону это не мешало. Он прекрасно видел в темноте. Конвейер двигался слишком медленно, и большую часть пути Кон летел. Тоннель неожиданно кончился большим залом с множеством ниш и входов в другие коридоры, а конвейер с упаковками (и в этом заключалось самое спазматическое, как сказал себе Кон) ушел вдруг в пол, в узкую холодную щель, через которую не мог бы протиснуться и ребенок. Даром предвидения импат владел всего несколько часов, да и то в небольшой степени. К тому же в прежней жизни он был весьма логический человек, поэтому интуиции не доверял интуитивно. Захлебываясь в мыслях, он теперь метался по залу, пытаясь определить, какой именно из тоннелей приведет его к Четвертому заводу. Кон постанывал от голода. В одной из труб журчала вода. Внезапно труба закашлялась, и в тот же миг шуршание конвейера смолкло. Стихли и другие шумы, отдаленные и смутные. Все остановилось и начало остывать. -- Что-о?! -- закричал Кон. -- Что такое?! Входы стали бесшумно закрываться чуть подрагивающими металлическими плитами. Кона бросило в дрожь. Он ничего не понимал, все эти приготовления пугали его, хоть и не верил он в дар предвидения. Потом в центре зала с легким хлопком что-то разорвалось (застыл, вытаращил глаза, похолодало, и темнота сгустилась вокруг), и на полу, словно фантастический болотный росток, вырос пыльно-красного цвета "гвоздь", теплый кошмар из детства. "Гвоздь" вспыхнул ярко-красным цветом, заболели глаза, поворчав, взвыла сирена. Кон отскочил от "гвоздя", и вой стал тише. Потом с лязгом и скрежетом (запланированным!) раскрылся вход в один из тоннелей, и Кон, чувствуя, как забурлили в нем ярость и страх, ринулся туда. Но там тоже полыхал "гвоздь", и снова пришлось зажмуриться. Грохоча, плита опустилась за ним. Снова сирена, теперь уже впереди. -- Ведут меня! Ведут! -- кричал Кон. МАЛЬБЕЙЕР ...снова подобрел. -- Ах, дорогой друг гофмайор, -- вещал он. -- Не обижайтесь вы на меня. Вы должны быть счастливы, я создал для вас такую ситуацию. А Свантхречи ревел, как стартующая ракета, и уже не находил слов для негодования. Оказывается, это был очень неуравновешенный человек. Чем больше он неистовствовал, тем больше успокаивался Мальбейер, тем больше обретал самоуверенность и наглость -- не внутреннюю, не ту, что была с ним всегда и только прикрывалась рогожкой лебезения, а и внешнюю тоже, замешанную на доброй улыбке, но нахрапистую, прорисованную в каждой черточке лица, в каждом изгибе тела, в каждом движении. -- Да вы успокойтесь, друг Свантхречи (ах как коробило гофмайора такое обращение!). Вот я вам сейчас все объясню. Предположим, как вы говорите, импата мы не поймаем. -- Но ведь вы же не знаете ничего, ведь того, что с этим со всем связано, и подслушать-то невозможно! А вы со своими картонными играми. Все гораздо серьезнее! -- Так вот, предположим, он от нас ушел. Что, как вы сами утверждаете, не так уж невероятно. -- Не так уж невероятно! Да почти наверняка так! Скафов на тотальный поиск не хватает, половина не обучена... Да полиция нас просто съест! -- Значит, нам надо съесть ее раньше. Не забудьте, я там служил и прекра-а-асно знаю их повадки и слабости. -- Как вы это себе представляете? -- с презрением, но уже несколько тише бросил Свантхречи. -- Мы будем задавать вопросы. Кто ополовинил состав СКАФа, кто лишает нас власти, кто требует от нас подчинения, кто, наконец, восстанавливает против нас город? Кто, как не полиция, виноват в сегодняшнем инциденте? -- Но ведь не они же! -- Это мы с вами знаем, а они -- нет. Причем атаковать сейчас, во время облавы. Принудить их к содействию. Чтобы не они нами командовали, а мы ими. И тогда... -- Бред. Наивный и непрофессиональный... -- И тогда с их помощью мы ловим импата. С большим, заметьте, трудом. Причем не столько благодаря, сколько несмотря на... -- А если не поймаем? -- Полиции не известно, какого импата мы ловим. Их в городе не меньше сотни. -- Но ведь эти импаты не в предсудороге! -- А уж это мы будем определять. Полиции придется поверить на слово. Свантхречи задумчиво прошелся по кабинету, остановился за спиной Мальбейера, тот запрокинул голову, чтобы видеть лицо начальства, и от этого поза грандкапитана, удобно сидящего в кресле, с задранным кадыком, с привычно умильной миной, стала до того наглой, что Свантхречи с трудом подавил желание плюнуть в его опрокинутые глаза. Он был молод еще для большого начальника, этот Свантхречи. Он сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая: -- Значит, подлог? -- Увы! -- Мальбейер юмористически развел руками и, не удержавшись, упал вместе с креслом к ногам гофмайора. ДЕЛАВАР ...Джеллаган Делавар, тайный импат-нулевик со стажем два года, носил старомодную сплошную вуалетку, которую можно было не снимать в местах, где ношение шлемвуала считается неприличным. Если бы он хоть раз попался в руки к скафам, то был бы тут же отпущен -- слишком незначительной была степень его болезни. Но Джеллаган был старик в высшей степени недоверчивый, тем более что ходили слухи, будто сейчас импато нулевой стадии излечивается, а как раз этого он и не хотел, так как болезнь приносила ему много радостей. Джеллаган жил хорошо (люди и не подозревали, насколько хорошо жил Джеллаган). У него был небольшой домик в три комнаты и даже собственный двор. Всю жизнь Джеллаган мечтал о такой роскоши, и только под старость, когда не мечтать положено, а вспоминать, он благодаря самой страшной в мире болезни добился исполнения своей мечты. Ничего не дало ему нулевое импато -- ни дара предвидения, ни телепатии, и прочих сверхспособностей, которыми щеголяют порой смертники, ничего, кроме тихой постоянной радости и по-детски обостренного восприятия. Добрый сказочник дедушка Делавар -- разве есть ребенок, который его не читал? Радость моросящими струйками омывала его дряхлое тело, ни на секунду не оставляла его. Она не исчезла и тогда, когда прозвучал сигнал тревоги. Правда, вспыхнул страх на секунду, но не скафов боялся старик, его испугало вот что: вдруг вместе с сигналом появилось перед его глазами неясное видение, что-то плохое, с ним бывшее в будущем. Он подумал, что подступает-таки к нему следующая стадия, а значит, надо со счастьем прощаться. Но потом радость снова взяла свое, и он снова опустился на колени перед травой, перед любимой своей травой, которую сконструировал кто-то и рассадил в восточной части города, травой упругой, чистейшая зелень которой так радовала глаз. Залах земли опьянил его, холодно-влажное прикосновение лаковых стебельков бросило в дрожь, колени удобно утонули в грядке, и он не заметил, как над улицей закружил "паук", как, шипя, перед его домом вырос внезапно "гвоздь", словно призрак ужасный бородача с алебардой, и как вспыхнул малиново и взревел (старик слушал рев и представлял себе песню чудовища этта, он поднял голову к небу и вместо скафов увидел лишь горизонт, то единственное, чего уже больше не было в истерзанном домами пространстве Сантареса -- тонкую синеющую полоску). Когда скафы подошли к нему, он улыбался под вуалеткой, Они были так болезненно прекрасны в своих средневековых нарядах, что просились в новую сказку. Один из них наклонился и протянул руку к его плечу. -- Простите. Но рядом с вами датчик волмера зафиксировал излучение. -- "Гвоздь"? -- спросил Джеллаган, улыбаясь обоим скафам. -- Да. Мы бы хотели... -- Но это ведь ложная тревога. Он всегда ревел в эпидемию. Его даже отключать собирались. Или менять, не знаю. Я все очень хорошо помню. Меня зовут Джеллаган Делавар. -- О! -- сказал другой скаф. -- Мой... я хочу сказать, сын моего знакомого очень хвалил ваши сказки. И поглядел на напарника. Тот дотронулся наконец до плеча Джеллагана. -- Вы, наверное, правы. Но нам нужно проверить. Работа! Старик распрямился, отряхивая колени. Это очень странное смешение чувств -- радость и панический страх, и панический страх от того, что ты способен по этому поводу испытывать радость. -- Конечно, конечно. Э-э-э, пройдемте. Я покажу вам дом. -- Но... мы бы хотели сначала... -- Да-да? -- Удостовериться, что... Второй скаф крикнул вдруг с раздражением: -- Да снимите же вы, наконец, свою вуалетку! ТОМЕШ ...Вырвавшись в город, Томеш сначала захватил одну машину, убив при этом водителя, затем другую. Он носился по ярко раскрашенным пустым улицам, стараясь не попадаться на пути "паукам". Однако потом это стало невозможным, скафы были уже везде, и он не выдержал, бежал от машины, от всего, укрылся в ближайшем найденном тайнике, поблизости от памятника Первым. Каждый раз, когда вблизи пролетали скафы, позвоночник пронизывала боль. ХАЯНИ ...Самым" неторопливым "пауком" в тот час был "паук" Дайры. Он плыл на высоте пятисот метров. Внизу игрушечным макетом застыл город с пустыми улицами, с разноцветными дисками парков, с домами, один из которых являлся частью замысловатого орнамента, очень неоднородного, иногда просто безвкусного (даже сумасшествие способно на глупости и штампы, на штампы особенно) и даже для привычного взгляда очень странного: был в этом орнаменте словно бы стержень, графическая основа, только она никак не улавливалась, а лишь намекала на свое существование. Никто сейчас уже и не помнил, что первоначально план Сантареса представлял собой квадрат с координатной сеткой улиц -- рой безумия в клетке здравого смысла Узоры Сантареса отличались друг от друга и цветами и формой: то вдруг попадется ярко-синий квадрат с небрежно вписанным треугольником, а то видишь замысловатый росчерк грязно-непонятной окраски, которую и цветом-то назвать противно. Тут же квартал зеркальной архитектуры, нестерпимое сверкание стен, чуть поодаль -- темно-зеленая с разводами клякса жилого сада. Откинувшись в кресле, Ниордан глядел перед собой полузакрытыми глазами и нервно барабанил пальцами по рулю. Дайра полностью отключился от того, что было в машине, и непрерывно бормотал что-то в микрофон. Свободной рукой он машинально потирал плечо, ушибленное при падении во время захвата. Сентаури не отрываясь смотрел на город, хотя что-нибудь интересное он вряд ли мог бы увидеть; все, что могло бы заинтересовать его сейчас, было скрыто, и он прекрасно это знал, Но вот глядел, напрягал глаза, шевелил губами, время от времени смаргивал и встряхивал головой, так что походило на нервный тик. Хаяни рисовал в блокноте кинжалы и автоматы, временами задумчиво глядел вниз, и вид у него был бы непринужденный, если бы не подрагивала нижняя губа. Постоянной заботой Хаяни было выглядеть как можно фотогеничней. Он попытался удержать губу указательным пальцем. -- Ты ведь знал Баррона, Хаяни? -- спросил Сентаури. -- Как сказать? Здоровался. -- У него наверняка ведь был кто-то? (Они не успели узнать, что рассказал Баррон перед смертью.) -- По-моему, нет. -- Был. Никак по-другому не объяснишь. Такой непробиваемый. Голыми руками импатов брал. -- Да, я читал. -- Не все в книжках пишут, -- глубокомысленно заметил Ниордан. -- Никто замечать не хочет. Как нарочно. Обидно, да? -- Голыми руками. Он их... во как знал. А этот его -- как последнего пиджака. Наверняка какой-нибудь родственничек имелся. Не иначе. -- Помолчите, -- прошипел Дайра. -- Мешаете. На заднем сиденье переглянулись. -- Ты бы отдохнул, командир, -- после паузы буркнул Сентаури. Дайра, словно того и дожидался, что кто-нибудь предложит ему отдохнуть, согласно кивнул и, уже откидываясь в кресле, приказал ДиМарко временно принять операцию. -- Пару минут, -- оказал он. -- Ф-фу, устал. Сумасшедший дом. -- Как вы думаете, командир, -- обратился к нему Хаяни. Он как-то особенно вежливо, особенно бережно наклонился к не