а, - беспечно улыбаясь, говорит он, - тут с Генкиной книгой неувязка вышла. Я ругался, но... В общем, передвинули, нужна была позиция, представляете? - Ну, чего вылупился? - злится он. - Я же предупреждал... Да, да, под то самое, но что я могу поделать, что-я-мо-гу-по-де-лать? Ты ж хотел... Я встаю из-за стола, закуриваю, и Верочка провожает меня взглядом юродивого, осеняющего крестом боярыню Морозову. Потом она выскочит за мной на крыльцо, прижмется к спине и начнет утешать. Потом мне станет неудобно, что Степаныча бросили одного с полкуском в горле. Потом - через три, пять, десять секунд... А сейчас я стою на крыльце, слившись с осенью, и небо, по-моему, ухмыляется мне, как может ухмыляться дымное гномообразное существо, бесцельно провисевшее столько дней над моим домом. Я дружески подмигиваю ему, и на момент кажется, что никто сюда не приезжал, и сейчас можно снова устроиться в кресле, рядом с Володиным голосом, и ждать вечера, когда комок ясного неба придет поболтать о всякой всячине. Минск, 1982