ые цветные кошмары отражали суть мира, а я проникал в сущность предметов и людей и мог быть художником, творцом? А теперь я обречен на _нормальное существование_. Зачем мне такая жизнь? Неужели возврата нет? Но ведь из каждого положения должен быть выход. Даже лабораторная мышь находит его в искусственном лабиринте. На сегодняшнее существование я не согласен. Да, "бытие определяет сознание", по сегодняшнее мое сознание требует соответствующего бытия, без которого я отвергаю жизнь!" 12 "Слишком поздно... А ведь я ему обещал... Обещал, обещал... Скольким людям я обещал избавление? А выполнил? Баланс не в мою пользу. В пользу Госпожи. Опять выиграла она и ее баловни. Они бы сказали этак небрежно: "Невозможно. Природа этого не допустит. Дает одно - отнимает другое". Выбирай, человече. Это и есть твоя грошовая свобода, живой автомат, робот из плоти, и крови, биохимическая машина, пытающаяся постигнуть себя и окружающий мир. Вот именно - ОКРУЖАЮЩИЙ. А возможно, наибольшее воздействие и на тебя и на этот ОКРУЖАЮЩИЙ оказывает иной мир, находящийся намного дальше и ближе, чем ты себе представляешь, до которого еще не дотянулись ни твои корабли, ни твои приборы? Это он задает тебе загадки. А поэтому и разгадки, и рычаги происходящего следует искать там. Но как искать, если до него не дотянуться? Вот и тычемся, как слепые щенки. И не можем предугадать ни ближних, ни отдаленных последствий своих действий. И говорят нам: "Антиприродны они, а значит - античеловечны". Но кажется мне, например, что играет против меня Госпожа Природа краплеными картами, как со своим автоматом, все поступки которого ей наперед известны. В таком случае, стучусь я в закрытую дверь. Но стучаться буду. Раз я ее создание и действия мои запрограммированы ею, то другого пути она мне не оставила. А он погиб - не выдержал, не дождался меня. А если бы и дождался, то чем бы я помог ему? "Открытием" древней истины: твой талант и твоя болезнь неразделимы? Если я вылечу твою болезнь, то тем самым вылечу и талант. Ты станешь точно таким, как другие, нормальные люди. И увидишь окружающий мир таким, каким видят его они - ближе к видению фотообъектива. Полотна твои станут менее интересны, менее оригинальны. А чтобы вернуть талант, нужно вернуть и болезнь. Но кто же согласится на возвращение болезни, даже ради таланта. Мой аппарат возвращает норму - сносное состояние, нормальные биотоки, стереотипное видение. Большего я не могу - тем более, что большего не смогла и Госпожа. Не смогла же она открыть ничего иного даже для своих любимцев, своих баловней. Ее Дары имеют оборотную сторону, в их сладости скрыт яд. Но все же Дары есть. Это явление объективное, оно закреплено в структуре и веществе организма. Его можно зафиксировать прибором. Есть люди наделенные и обделенные Дарами. А если это так, то как можно говорить о равенстве людей? Хотя бы - о равенстве перед законом? Ведь тот, кто наделен хитростью, выкрутится из любого положения, употребит закон себе на пользу. А другой, нормальный человек, труженик, прав будет - и то пропадет ни за грош. Нет, не может быть равенства среди людей, пока его не дает нам сама природа. Ее принцип: одному - все, другому - ничего. Так было всегда, но отныне так не будет. Ибо не зря я открыл, чем на самом деле являются Дары. Это - болезни, и их надо лечить. Пусть среди нас не станет ненормальных. Пусть единственным критерием в оценке людей станет Норма и ее Эталон!" 13 Следователь Трофиновский опять приехал на квартиру, где жил художник Степура. В прошлый раз его соседа не оказалось дома, - сказали, что отбыл в командировку. Теперь в ответ на звонок за дверью послышались тяжелые шаги и немолодой скрипучий голос: - Иду, иду, спешу... Щелкнул замок - и Трофиновский увидел перед собой мужчину лет пятидесяти с как будто бы заспанным мятым лицом. Его спортивная рубашка задралась, брюки с лампасами сползали с большого, выпестованного живота. У мужчины было одутловатое лицо с густыми, будто приклеенными бровями, выглядевшими как щетки. Он удивленно воззрился на следователя, - видимо, ждал кого-то другого, - брови-щетки прыгнули на невысокий гладкий лоб. Трофиновский представился, и Цвиркун С.И., так значилось на дверной табличке, удивился еще больше. "Наверное, еще ничего не знает о смерти соседа", - подумал следователь и сказал: - Я хотел бы спросить вас о вашем соседе. Глаза Цвиркуна С.И. оживленно блеснули: - Так я и знал, что до этого дело дойдет! - До чего - до "этого"? - Соответствующие органы им заинтересуются. Успел уже что-то натворить? Будто бы не услышав вопроса, следователь спросил: - Вы уверены, что сосед должен был что-то натворить? - Уверен, уверен, - закивал головой Цвиркун С.И. - Почему? - Со странностями человек, чтобы не сказать больше, - Цвиркун С.И. покрутил пальцем у виска и подмигнул Трофиновскому. - Жил один, с двумя женами давно разошелся. Да и кто будет жить с таким, ежели - поверите? - цены не знает простым вещам? Однажды какому-то мальцу за картинку отдал свои часы. Ей-бо! Представляете? Смехота! - Что за картинка? - А бес ее знает. Обыкновенная, листик бумаги. Но Степура снял часы и отдал. Сам видел, а то бы ввек не поверил. И дружки у него как на подбор - не от мира сего. Начнут судачить о чем-то - чуть не подерутся. Из-за всякий чепухи. Один скажет, что такой-то художник в древности смешивал краски так-то. Говорит уверенно, навроде он тогда рядом стоял. А другой ему возразит. И пошло-поехало. Пена изо ртов летит. Вроде им не все равно. Или о каком-то ученом заговорят, о писателе, или, к примеру, книгу разбирать начнут. Так чуть глаза друг дружке не повыдерут. Так спорят, будто дом проигрывают. Бесноватые какие-то. Хиппи. Особенно двое. Высокий и худой, как жердь, и низенький с гривой волос по плечам и с бачками. Честное слово... - Вы часто бывали у соседа? - Что вы, откуда? Он и не звал. Считал себя выше нас, рядовых тружеников. Как же, из другого теста слеплены. Нет чтоб по-соседски на чай-кофе пригласить... - Откуда же о его друзьях знаете? - А кричат они так, что и на лестнице слышно. Трофиновский не стал уточнять, как Цвиркун С.И. умудрялся столько услышать и увидеть "на лестнице" и зачем ему это было нужно. Он уже понял, что собеседник может рассказывать о своем соседе очень долго и не беспристрастно. Поэтому решился прервать словесный поток: - Не заметили случайно, в последнее время "Перед вашим отъездом к соседу не заходил кто-то новый, не из постоянных посетителей? - Ваш человек? Подосланный? - Цвиркун С.И. хитро прижмурился, одна бровь почти закрыла глаз. - Почему "наш"? - А я сразу скумекал, - заговорщицки сверкая глазами и донельзя довольный собственной проницательностью, зашептал Цвиркун С.И. - Человек тот был вполне нормальный с виду, без всяких там излишеств на голове или в одежде. Одним словом - нормальный вполне, совсем не такой, как Степура и его друзья. - Опишите его поподробнее, пожалуйста. - А вы будто его и не знаете вовсе? Серьезно - не ваш? - недоверчиво повел головой и разочарованно протянул. - Ну, самый обыкновенный человек, с маленьким чемоданчиком. Сразу видать - трудяга. - А ваш сосед не трудился разве? - не удержался Трофиновский. - Да труд известный. За день намалюет, а потом целый год треплются. Каких-то каскадеров нарисовал, так шум подняли: "Шедеврально, гениально, волнительно!" И зачем только таких государство держит? Был бы жив Степура, Трофиновский оставил бы Цвиркуна в неведении относительно стоимости труда его соседа. А сейчас не сумел. - Одну из его картин Англия купила, - как бы вскользь обронил он. - Ну да! - вскинулся Цвиркун С.И. - Если на наши деньги перевести, почти триста тысяч заплатили. За них купили медицинскую аппаратуру для новой поликлиники. У Цвиркуна С.И. отвисла челюсть. - Если не затруднит, я попрошу завтра прийти к нам в управление. Вы где работаете? - Да в третьем ателье бытобъединения. Закупочник я. А зачем к вам? - Поможете дополнить фоторобот. - Значит вклепался-таки соседушка в историю, - ожил Цвиркун С.И. Трофиновский не стал его разубеждать. Он попрощался и поблагодарил за беседу. Разговор в самом деле был весьма полезным и помог следователю уточнить деталь, которая, как он предчувствовал, будет в этом деле иметь существенное значение. 14 Уже дважды Трофиновский тянулся к телефону, но на полпути опускал руку. Рано, он еще чего-то не додумал. Уже невидимые нити связали его с тем, кого он ищет, уже он чувствует, как тот уклоняется от встречи, уже маячит перед ним, как бы в тумане, слегка размытая фигура. Конечно, еще Многое не известно, еще не понятно назначение аппарата, его действие: не установлено, кем является "объект" - изобретателем или только владельцем аппарата; действует в одиночку или его одиночество только кажущееся; каковы его цели... На многие из этих вопросов можно будет ответить только после задержания, хотя Трофиновскому кажется, что некоторые из ответов ему уже известны. И вот сейчас он пробует кажущееся от установленного мысленно отделить, прежде чем примет меры. Откуда-то доносится запах кофе - это коллега Зарядько взбадривает себя перед вечерними занятиями на курсах английского. Не мешало бы тоже походить на курсы, но пока со временем туго, он и так нагрузил на себя слишком много: поэзия, плаванье, альпинизм в короткие летние отпуска... Трофиновский раздражен: он никак не может понять, почему сейчас так волнуется, почему ему так хочется отвлечься, почему это дело вызывает в нем такие сложные чувства, в которых присутствуют и гнев, и неуверенность. На след он вышел. След четкий, однозначный. Того, кто пытается скрыться, он представляет достаточно отчетливо - во всяком случае, чтобы обнаружить и задержать. "Объект" достаточно самоуверен, раз решился на такое. Получает ли он какую-то материальную выгоду от того, что совершает, или это чистый эксперимент, опробование аппарата, - все равно он не просто заблуждается, а бросает вызов обществу и, скорее всего, понимает это. Потому и не оставляет координат, по которым его сразу бы можно было засечь, а как бы "заметает след". Но "заметает" не профессионально, а по-дилетантски. И Трофиновский уже знает, как и где его искать. "Почему же я так волнуюсь? Почему вкладываю в это дело столько эмоций? Только ли из-за его необычности, странности? Пожалуй, не только... Оно вызывает у меня слишком много гнева, и образ преступника кажется знакомым, хотя могу поручиться, что никогда не был знаком с ним и никогда не вел подобного дела. Может быть, все-таки встречал похожих людей в критических ситуациях? Трофиновский старательно пытался вспомнить что-нибудь подобное в практике, но ничего не вспоминалось. В кабинете было душно. Он расстегнул еще на две пуговицы воротник сорочки, походил из угла в угол, поставил кассету с музыкой. Напряжение не спадало. Человек, находящийся на другом конце цепочки, слишком волновал его, по непонятным причинам вызывал ярость, а следователь никак не мог разобраться, почему это происходит. Он не мог себе представить, что вызывает у преследуемого такие же эмоции, и тот под их слиянием может поступить совершенно неожиданным образом. Следователь вновь потянулся к телефону - на этот раз решительней, - позвонил в уголовный розыск капитану, с которым уже неоднократно работал вместе, и попросил организовать посты наблюдения по указанным им адресам. Он знал почти точно, он предчувствовал, что человек с черным чемоданчиком должен будет вернуться к некоторым из своих "пациентов". Первой в атом списке была сестра канатоходца - Татьяна Марчук. 15 Туман был такой густой, что фонари чуть просвечивали сквозь него желтыми яблоками. Иногда раздавались сигналы автомобилей. Размытые силуэты машин, толкая впереди себя тощенькие снопики света, текли сплошной рекой, будто рыбы, идущие на нерест. Порывы ветра иногда раздирали серую марлю тумана, и тогда становились видны и деревья, и люди. "Как луки, полусогнуты дороги, машины вдоль размеренно текут, а он идет, уверенный и строгий, - простой советский воин на посту..." Нет, "уверенный" - плохо. В чем уверенный? Да еще "строгий". Трафарет... Надо не так... "Как луки, полусогнуты дороги, машины вдаль размеренно текут, а он идет, решительный..." Нет, не годится! Строфа решительно не нравилась Трофиновскому. Все в ней, - говорил он себе, - трафарет. Кроме, пожалуй, первой строки: "как луки, полусогнуты дороги". Да, это, пожалуй, неплохо. И зрительно верно - здесь небольшой уклон дороги. А главное - сравнение с луком передает напряженность движения в эти вечерние часы "пик". Но дальше все портит "уверенный" или "решительный"... Вот еще незадача! Приятель, редактор милицейской газеты, упросил Трофиновского обязательно сочинить стихи в следующий номер, чтобы они пошли к празднику вместо передовицы. В отделе и управлении Трофиновского называли "наш поэт", и он должен был частенько оправдывать это звание. Тем более, что вполне серьезно относился и своему увлечению поэзией, и его стихи иногда появлялись на страницах журналов, а на одно из них молодой композитор сочинил музыку. У Трофиновского уже появились знакомые в литературных кругах, кто-то "возлагал на него надежды", кто-то советовал "подумать о сборнике", и однажды начальник отдела полушутя-полусерьезно спросил: - А не замыслил ли ты, дружок, упорхнуть от нас, как сейчас говорят, на творческие хлеба? Там, конечно, поспокойнее. Трофиновский уловил в его голосе неприязненные нотки и испугался, что мама, которой очень хотелось, чтобы сын переменил профессию, проговорилась о своих надеждах. Он ответил в том же тоне: - Отделаться хотите, Сергей Игнатьевич? Проштрафился, что ли? Они поняли друг друга и рассмеялись. Но когда начальник через месяц вторично вернулся к той же теме Трофиновскому пришлось объяснять: "У меня, как еще у некоторых начинающих, способностей - на несколько средних стихотворений. Чтобы стать настоящим поэтом, этого недостаточно". И начальник понял, что он может не беспокоиться, - из следственного отдела не уйдет толковый работник. Дома у Трофиновского скопились сотни написанных им стихотворений. Но друзьям он решался показывать лишь немногие и только после шумного и всеобщего одобрения осмеливался предлагать свои произведения в редакции. Стихи он писал и в своем кабинете, и дома, но больше всего любил сочинять по дороге с работы домой. Их ритм всегда соответствовал меняющемуся ритму его походки, и друзья говорили, что в его стихах "энергичная основа". А вот сейчас стихи решительно "не шли", хотя замысел вполне созрел. Что-то мешало, настойчиво вторгаясь в его чувства и мысли. Невольно он стал прислушиваться. Ему показалось, будто кто-то в тумане идет за ним, то приближаясь, то отдаляясь, готовясь к какому-то действию. Он всматривался в туман, различал неясные фигуры людей. Кто из них? Сейчас проверим. Трофиновский завернул за угол ближайшего дома и затопал на месте. Подождал минуту, две. Из-за угла никто не появился. "Почудилось" Он пошел дальше. Через несколько минут где-то сзади послышались шаги, но он не оглянулся. Намеренно. Нельзя поддаваться миражам. В детстве он был трусоватым и потом потратил немало усилий, чтобы излечиться от страха перед темнотой и неизвестностью. Если кто-то действительно идет за ним с враждебными намерениями, он выдаст себя. Трофиновский вспомнил, как однажды повезло его коллеге Пинскому. Тот вел запутанное дело банды Воловика, которая умело заметала следы. Никто не знал, где находится ее "малина", с кем в городе бандиты имеют связи. Пинскому пророчили месяцы тяжелейшей "резины". А бандиты - и в их числе сам Воловик - в первый же месяц встретили его в подлеске у станции. Потом оказалось, что неверно сработала "наводка": они приняли его за богатого цветовода из пригорода и надеялись выудить из его "дипломата" дневную выручку. Пинскому пришлось маленько "попугать" незадачливых грабителей, а одному даже прострелить руку, но зато он доставил в ближайшее отделение милиции всех четверых, трое из которых держали сползающие брюки, так как их пояса нес следователь... Трофиновский вновь вспомнил о стихах, как вдруг услышал торопливые шаги. Прозвучал негромкий щелчок. Трофиновский, не оглядываясь, замедлил шаг, ожидая, когда человек подойдет ближе. Но из тумана никто не показывался, лишь вдали смутно темнел расплывчатый силуэт. Внезапно Трофиновский забыл, почему он здесь, почему не спешит домой, где мама уже разогревает пирожки к чаю. В его памяти настойчиво звучали строки: "Как луки, полусогнуты дороги, машины вдаль размеренно текут..." "Где-то я читал эти стихи, - подумал Трофиновский. - Наверное, в журнале. А как там дальше?.. "И он идет, уверенный и строгий, простой советской воин на посту..." Да что это со мной? Это же мои стихи! Я их начал сочинять для милицейской газеты. Ну что ж, вполне приличные стихи. Вот только первая строчка не очень... Почему - "как луки"? Уклон, правда... В таком случае лучше: "С уклоном полусогнуты дороги"... Он взглянул на часы. "Чего это меня сюда занесло когда надо на троллейбусную остановку? Ну и крюк я сделал. Вот так засочинялся!" И он свернул в переулок, не обращая внимания на следовавшего за ним человека с полуоткрытым чемоданчиком, из которого высовывался раструб... 16 "О люди, люди, как трудно вам понять того, кто является не только Эталоном Нормы, но и выразителем ваших же чаяний и надежд! Вы бы только мечтали, а я совершаю и рискую. Но вместо благодарности - непонимание и злоба. Разве я стараюсь не ради вас? Разве не являюсь сейчас вашим духовным вождем? Где же толпы - тысячи и тысячи, которые должны нуждаться во мне и, затаив дыхание, с надеждой взирать на меня и мой аппарат? Где крики ликования: "Слава, слава, слава Величайшему из нас!"? Слышу другое, совсем другое... Нарушаю закон? Почему? Профилактическое лечение не запрещено. Этот следователь? Но я не превысил никаких норм. Я только сделал так, чтобы он хотя бы временно забыл обо мне. Ведь нормально мыслящий сыщик не вышел бы на мой след. Значит, этот был ненормален, как и все баловни. Ишь ты, как рано стал "по особо важным", да еще и пиит полупризнанный! Яснее ясного - требуется профилактическое лечение, восстановление нормы. В конечном счете, все должны быть здоровы, нормальны. Все должны быть равны - истинно равны перед природой и обществом. Тогда общество станет наиболее устойчивым, а все члены его - наиболее довольными жизнью, в том числе и он сам. Когда поймет это, поблагодарит меня. Вождем должен быть только тот, кто олицетворяет Норму" 17 - Павел Ефимович, пост номер один докладывает - за прошедшие сутки никаких происшествий. - Откуда вы звоните? - Здесь на углу автомат. "Да ведь это же по моему поручению милиция установила посты у квартиры балерины и сестры канатоходца! Как же я мог забыть? И зачем эти посты? Ведь он туда никогда больше не сунется. Что это со мной творится? Так можно искать его до "второго пришествия". Неверна вся линия поиска. Необходимо другое - исследовать круг знакомых канатоходца, балерины, художника, выявить общих знакомых. Его надо искать среди них". Трофиновский пришел на совещание к заместителю по уголовному розыску, где уже собрались сотрудники группы, с которой он сейчас работал. В углу, поближе к двери, пристроился немногословный, со скуластым, почти безбровым лицом и прижатыми к голове маленькими ушами лейтенант Синицын; у стола сидели голубоглазый, с обманчивой внешностью "маменькиного сынка" старшина Мовчан и энергичный, цепкий, будто собранный из пружинок младший лейтенант Ревуцкий, Трофиновский почувствовал, что все ждут его слов. - Посты номер одни и номер два нужно снять, - сказал Трофиновский. - Они больше не нужны. Он заметил, как передернул плечами младший лейтенант, и спросил: - У вас возражения? - Рано снимать посты, Павел Ефимович. Мы же еще не до конца проверили вашу версию. А в ней что-то было. - Появилась новая. Будем искать среди знакомых пострадавших. Вот вы, кстати, проверите круг знакомых балерины Борисенко, а старшина Мовчан побывает в цирке... Собравшиеся удивленно переглянулись. Трофиновский продолжал: - ...Лейтенант Синицын "переберет" знакомых художника Степуры... Синицын откинулся на спинку стула: - Что это вы нас так официально сегодня - по фамилиям да еще и по званиям? Проштрафились? - Извините, товарищи. Теперь уже он не мог не заметить удивления присутствующих. "Что это со мной творится? - подумал Трофиновский. - Вот и мама вчера говорила..." - Задание всем ясно? - спросил он и, не ожидая ответа, предложил: - Приступайте к исполнению! 18 Папка с делом о таинственном аппарате и его владельце стала быстро пухнуть. В прежние времена Трофиновского насторожило бы такое "везение". Но сейчас он только тихо радовался, стараясь не выдать себя перед начальством самодовольной улыбкой. Ибо на составленной им схеме концы некоторых линий почти сразу же пересеклись. Во-первых, оказалось, что пути канатоходца Виктора Марчука, художника Степуры и балерины Борисенко сходились не раз. Именно из-за "феи цветов", как называли Наташу Борисенко, Марчук ушел из техникума электроники в школу циркового искусства. Его увела надежда, тонкая, как паутинка. Тогда Виктору казалось, что, вступив на стезю художника, он переместится ближе к своей избраннице. Сначала он пытался стать поэтом, затем - музыкантом. Перепробовал все возможности и пал духом, решив, что никакими талантами не обладает. Среди многочисленных Наташиных поклонников произвольно возникали своеобразные турниры, в которых каждый претендент демонстрировал свои отличительные качества: бросая косые взгляды на "фею", потрясали друг друга эрудицией в различных областях искусства, состязались в остроумии, сыпали цитатами, приносили кассеты с редкими записями. Однажды, когда они всей шумной компанией отправились в парк, молодой артист цирка решил поразить "фею". Он прошел по перилам подвесного моста, вызвав испуганно-восхищенный возглас Наташи. Артист победно глянул на поникших соперников: ну что, братцы, приуныли, это вам не цитаты и "хохмы". И тогда к перилам направился Виктор Марчук. Все так и ахнули, а он невозмутимо и уверенно пошел по тому же пути, что и молодой цирковой профессионал. Никто из "зрителей" не знал, что еще в пятом классе учитель физкультуры был поражен умением Виктора Марчука бегать по бревну. И тогда Виктору показалось, что в серых, с золотистыми искорками, Наташиных глазах мелькнуло восхищение... Увы, среди "благодарных зрителей" оказался и милицейский патруль. Отчаянных задержали. После того, как они вместе побывали в отделении милиции, общая удача-неудача сдружила Виктора Марчука с молодым артистом цирка, и тот посоветовал ему "поступать к нам в школу". Он же и познакомил его с преподавателем акробатики, посулившим Марчуку "блестящее будущее". Но не победы на арене, не призы на международных конкурсах, а одна лишь поощрительная улыбка Наташи Борисенко вдохновляла Виктора. Однако на сей раз паутинка надежды подвела. Разговоры о высоком служении на ниве искусства и успехи на канате не помогли достучаться в сердце "феи"... Среди поклонников Наташи был и молодой художник Степура, оказывавший юной балерине всевозможные знаки внимания. Не однажды он "умыкал" ее из компании на выставки и вернисажи, вызывая у Виктора приступы ревности. Их соперничество продолжалось около полугода, пока они не стали союзниками в драке с еще одним соискателем руки и сердца юной девы Романом Яцюком. Это происшествие зафиксировано протоколом задержания N_187. В нем было сказано, что студенту Яцюку Р.В. нанесены легкие телесные повреждения Степурой С.М. и Марчуком В.А. Пока ретивые воздыхатели вносили весомый вклад в благоустройство городских улиц, "на авансцене" появился ничем не выдающийся - не отмеченный ни на конкурсах, ни в милицейских протоколах - выпускник строительного института, который вскоре и стал мужем Наташи Борисенко. Трофиновский думал, что не зря он когда-то объединил разрозненные дела в единое. Теперь он удивлялся и радовался своей дальнобойной интуиции. Выяснилось, например, что инженер Роман Яцюк работает начальником смены на заводе "Медаппаратура". В отделе кадров и парткоме о нем отзывались как о талантливом инженере-изобретателе, а вот о человеческих качествах Романа предпочитали помалкивать. Когда лейтенант Синицын расширил круг опрашиваемых, один из членов партбюро высказал свое мнение: Яцюк - человек чрезвычайно обидчивый и мстительный, выжил с работы инженера Шпарова только за то, что тот плохо отозвался об его изобретении. "Видно, когда-то его сильно унизили, и та обида, будто осколок, колет его, успокоиться не дает", - сказал собеседник, морщась и притрагиваясь к плечу, где засел осколок - память о службе на границе. 19 Оказалось, что Роман Яцюк живет на той же улице, что и бывшая жена Трофиновского Тамара. Трофиновский не был здесь уже несколько месяцев. Его неприятно удивило, что в скверике так же, как раньше, сидят на скамейках влюбленные пары, он выискивал взглядом изменения - должны же они были произойти с той поры, когда он безвозвратно ушел из дома, где на четвертом этаже - второе окно справа - была его однокомнатная квартира. Трофиновский поднялся в лифте и позвонил. Его долго рассматривали в глазок, прежде чем густой голос спросил: - Вы к кому? - К Роману Васильевичу Яцюку. - По какому делу? - Роман Васильевич дома? - Занят. Зачем он вам нужен? - Извините, не могли бы вы открыть дверь? Так ведь разговаривать неудобно. Обитая черным дерматином дверь медленно, нехотя открылась, и следователь увидел перед собой высокого широкоплечего мужчину с большим мясистым лицом, густыми насупленными бровями, сходящимися к орлиному носу. - Я к вам ненадолго. Роман Васильевич, - сказал, он полувопросительно. - Если ненадолго... А я вас что-то не припомню... - Мужчина все еще загораживал вход. Трофиновский показал удостоверение, и тогда Яцюк посторонился: - Проходите. Шпаров со своими жалобами уже и до вас добрался? - Добрался, - вздохнул следователь, проходя за Яцюком в большую, удобно и просто обставленную комнату. На письменном столе возвышался какой-то аппарат со снятой задней стенкой. Тускло поблескивали схемы и разноцветные проводки. - Вот магнитолу взялся ремонтировать, - кивнул на аппарат Яцюк. - Кстати, тот же Шпаров мне его сломал, на моем дне рождения. И опять Трофиновский удивился совпадению: тогда, в злополучный день, когда он в последний раз видел Тамару, тоже сломался магнитофон, и его взялся чинить Вадик... Он усмирил память, "заткнул ей рот", как говорила Тамара, и подошел к аппарату поближе. На магнитолу не похоже - слишком много механизмов. - Я ее слегка достроил, - тотчас отозвался на его мысли хозяин квартиры. - Добавил механизмы поиска и ускоренной перемотки... - Интересно, - похвалил Трофиновский. - Красивая машинка, удобная. Хорошо, когда во всем этом разбираешься. У меня вот с техникой нелады... - А еще лучше, если техника не ломается, - слабо улыбнулся польщенный Яцюк. - Думаю здесь добавить диод - для страховки, - его короткий толстый палец ткнул в схему. Трофиновский на всякий случай одобрительно кивнул головой и, обойдя аппарат, глянул на шкалу. - Четыре диапазона... - Было три. УКВ пристроил, стерео с него записываю. - Любопытная картинка, - сказал Трофиновский, останавливаясь у стены и рассматривая подпись художника. - Репродукция с картины одного моего знакомого. Талантливый художник. После смерти это заметили все. - Последняя фраза звучала горько-иронически. - Степура... - вслух прочел Трофиновский. - Так вы знали его? - Даже очень близко знал, - все с той же горькой иронией произнес Яцюк, и темные глаза его засмотрелись в даль, недоступную посторонним. - Даже подрались однажды... - Из-за чего? - Спросите - из-за кого? И ответьте: из-за кого чаще всего дерутся молодые хлопцы? Известное дело, из-за девушки. Давно это было... - Вы не женаты? - Нет, остался холостым. Между прочим, из-за той же дивчины... Так вот бывает... - А Степуру давно видели? Яцюк всем корпусом резко повернулся к следователю: - Вы из-за него пришли? - Да, - подтвердил Трофиновский. - У вас нет догадок, что могло явиться причиной... - ...его самоубийства? - закончил за него фразу Яцюк. - Много думал над этим... Вот, видите, репродукцию купил. Конечно, она не ответит... хотя, может быть, и хранит какие-то следы... В вещах, говорят, отражаются биотоки их создателей. Проявить бы... Ну да это пока фантастика... - Пока? - А в будущем - посмотрим. Говорили мне, что он в последнее время намного хуже стал писать. Растратился, что ли... Да ведь не виделись мы, считай, лет шесть, хоть в одном городе жили... Что я теперь о нем знаю? Вот только жаль его, так жаль... - До свидания, - сказал Трофиновский. - Вот мой телефон. Если вспомните еще что-нибудь... - Конечно, обязательно позвоню. Извините, что ничем не мог помочь. - Спасибо за беседу, - наклонил голову Трофиновский, думая: "... а ведь он не все сказал, что знает. Говорил, в основном, о других, почти ничего - о себе. Случайно?" Трофиновский медленно шел по улице, обдумывая план дальнейшего расследования, вспоминая детали только что состоявшегося разговора, не подозревая, что выражение его лица сейчас напоминает печально-ироническую усмешку Яцюка. Слова инженера о неудавшейся любви пробудили воспоминания... Вон тот дом... Знакомый подъезд с крутой лестницей и часто ломающимся лифтом. По этой лестнице, возвращаясь из командировок, он взбегал на свой четвертый этаж с бешено колотящимся сердцем - от бега ли, от нетерпеливой ли радости? - и расширяющиеся ноздри уже ощущали слабый запах духов, а руки - тепло родного тела... Он вынужден был остановиться, такими яркими были воспоминания и так нарушили они ритм дыхания. И, конечно, остановился он как раз напротив подъезда... Сколько раз он намеревался зайти - хоть на несколько минут, просто справиться, жива ли, здорова ли, все-таки не чужие были. И на этот раз ноги сами понесли его, и вот - ступени, крутые, со знакомыми выщербинами. И сердце колотится - быстрей, быстрей же! И вот уже дверь, и с левой стороны - нашел бы и в темноте - отполированная его пальцем кнопка звонка. Указательный палец уже знает, уже вспомнил крохотное усилие, с каким нужно надавить, чтобы далеко, в комнате, раздался звонок; уши будто бы слышат мелодичное: "Иду, иду..." Сердце колотится так, что мутится сознание. Испарина покрывает лоб. И вдруг словно что-то случается с ним, неподвижно застывшим на лестничной площадке. Где-то раскрывается другая дверь, и пронзительный звонок заполняет уши так, что он на секунду глохнет. И уже знает, где находится эта дверь и этот звон: в нем самом. Он снова видит то, что час, секунду назад старался не вспоминать: Вадик с растерянным лицом, с вороватым взглядом, застегнутый не на ту пуговицу халатик, и жалкая виноватая улыбка: "Он зашел починить магнитофон, как ты просил..." Может быть, он бы и поверил - а так хотелось! - если бы не безошибочно-беспощадная интуиция. И всякий раз, как только он хотел потом зайти, "просто проведать, заглянуть по дороге", она включала в памяти одни и те же кадры, сопровождая их шепотом: "Не смей! Это не твоя судьба, это - чужая женщина. Вадик - только повод". Он повернулся, сдерживая дыхание, - не открыла бы случайно дверь, не попалась бы навстречу, - на носках сбежал вниз: пролет, еще пролет, - а потом уже и сердце забилось ровнее, и рокот в памяти стал затихать... И вот он уже на улице, и солнце словно светит ярче, и мелькают лица прохожих, и снова он проходит мимо дома, где живет Яцюк, и знает, что больше ему там нечего делать, ибо Роман Васильевич исчерпывающе ответил на все его вопросы своим откровенным удивлением: "Вы из-за него пришли?", своим бесхитростным признанием и этой репродукцией, повешенной над письменным столом. Трофиновский идет по улице, и ему вспоминаются собственные стихи: "С уклоном полусогнуты дороги, машины вдаль..." "Погоди, - говорит он себе, - почему "с уклоном"? Плохо, прозаично. "Как луки, полусогнуты дороги..." Да, так лучше. В эти "часы пик" дороги напряжены - сравнение подходит. А как дальше? "...воин на посту". Трафаретно. Но слова "на посту" вызывают в памяти какие-то ассоциации. Ах, да, я ведь снял посты у квартиры балерины Борисенко, Марчука и его сестры. Немедленно восстановить, немедленно!" 20 "Опять осечка. Таня не рассказывает, но я чувствую: она мне больше не доверяет. А ведь я полагал, надеялся, что эта нежная девушка подарена мне судьбой в вознаграждение за все обиды. Разнообразия ради Госпожа иногда учиняет такие шутки... Сколько себя помню, никогда я не пользовался успехом у девушек. А ведь был вроде не хуже других: не красавец, но и не урод, не высокий, но и не низкий, в чемпионы не выбился, но и в слабых никогда не числился. Отличником был только в первых трех классах, но зато в двоечниках никогда не ходил, одевался всегда по моде - если у всех застежки на туфлях с "молниями", то и у меня тоже... А вот девушкам никогда не нравился. Почему? Что отталкивало от меня этих непонятных, но привлекательных созданий; что они думали обо мне? Серятина? Но Ваня Петренко по всем параметрам был совсем незаметен, а как Зина за ним увивалась... И задачки давала списывать, и домашние сочинения за него готовила, чтобы только лишний раз сводил в кино. А в мою сторону и не смотрела вовсе, какие бы коленца я ни выкидывал. Чего же во мне не хватало? Флюидов таинственных? Госпожа Природа в очередной раз решила позабавиться, слепив меня в виде куклы-невезучки? О, это она умеет! Дает всем приблизительно одинаковые потребности, но далеко не одинаковые возможности их удовлетворения. И вот, можно сказать, единственный раз в жизни, когда в меня, возможно, без памяти влюбилось прекрасное создание, вмешался этот проклятущий следователь-баловень, сумевший своими расспросами растравить ее душу, посеять туда ядовитые зерна... А ведь он беседовал и с другими моими пациентами, расспрашивал, настраивал против меня. Представляю, что теперь думает обо мне красотка балерина. Она и раньше меня не жаловала. Смотрела, как на пустое место, как на один из автоматов, предназначенных лишь прислуживать, следить за ее драгоценным здоровьем. Как она, верно, расстроилась, когда подвернулась стройная ножка после сеанса нормализации! Ну почему бы ей не побыть такой же, как все? Привыкла, видите ли, ко всеобщему поклонению. А оно, если разобраться да взглянуть в истоки, - из-за того лишь, что Госпожа где-то чуточку не так устроила нервы или мышцы или - и того меньше - нарушила ход реакций деятельностью какой-то железы. Да и красотой обладательницу сей патологии не обделила. Вот бы вместо высокомерия к таким серячкам, как я, отнеслась бы с пониманием и состраданием, разглядела бы за серой личиной Эталон Нормы. Может быть, здоровее была бы... Нет, я не мстил ей, не хотел навредить, сам огорчился, когда услышал, что она повредила ногу, что не может танцевать. И произошло это сразу после сеанса нормализации. Случайность? Совпадение по времени? Или же дополнительное свидетельство эффективности моего аппарата? Необходимо еще раз проверить, пока у гончего баловня не прошел эффект облучения!" 21 Телефонный звонок застал Трофиновского в кабинете. В трубке слышался ровный хрипловатый голос старшины Мовчана: - Объект, сходный по фотороботу, только что вошел к балерине Борисенко. С собой у него черный чемоданчик приблизительно шестьдесят на сорок на двадцать. "Наконец-то! У Мовчана "приблизительно" может означать поправку не больше двух-трех сантиметров. Вероятно, чемоданчик - это аппарат", - подумал следователь и сказал в трубку: - Сейчас приеду. Если объект попытается уйти, задержите. ...В квартире балерины молча сидели хозяйка, неизвестный мужчина и старшина Мовчан. Увидев вошедшего следователя, старшина приподнялся. Павел Ефимович вцепился взглядом в неизвестного: - Следователь Трофиновский. Разрешите ваши документы. По сравнению с фотороботом во внешности задержанного были только незначительные отличия: две резких, как шрамы, складки рассекали от переносицы невысокий лоб, маленький энергичный подбородок казался круче и массивнее из-за привычки рывком вскидывать голову. Слегка запавшие светлые глаза смотрели настороженно и с вызовом. - По какому праву вы врываетесь в чужую квартиру, требуете документы? Я здесь в гостях, - горячился он. - Извините, но вы очень схожи с человеком, которого разыскивает милиция. Недоразумение будет улажено, лишь только мы установим вашу личность. Можно ваши документы? Неизвестный лихорадочно пошарил по карманам. - Я не думал, что в гостях понадобятся мои документы. А то бы я их обязательно прихватил. - Простите, а это ваш чемоданчик? - Да, мой. Трофиновский почувствовал, как неизвестный поторопился ответить. Что ж, это говорит о многом. - Если не секрет, что в нем? - Никакого секрета нет. Это аппарат для определения некоторых биологических параметров. - А точнее? Неизвестный с иронической улыбкой взглянул на следователя: - Для замера биотоков, определения биоритмов, вам же это трудно понять! Ответы были заученно-быстрыми, но за ними улавливалась недоговоренность. - Только для измерения и определения биоритмов? На худом лице с мелкими чертами промелькнула растерянность. Резче выделились морщины на лбу. - Ну, и для поправки их, если патологически нарушалась норма. - Где вы работаете? - задал вопрос Трофиновский. Неизвестный медленно поднял руку и сухой ладонью провел по лбу, будто разглаживая морщины. - В институте бионики. - А кто вам поручил лечить больных? Светлые глаза по-прежнему смотрели с вызовом, но Трофиновский заметил, что залысины вдруг взмокли. И это При том, что кожа лица была сухой, с мелкими портами. - Я их, в основном, обследую. Вот шкала характеристик. - Зачем в аппарате генератор? В ответ - вскинутый подбородок, злой взгляд из-под бровей. Молчание... - Вы проводите опыты в лечебных целях? - Только для возвращения нормы. Только для их же пользы... - О пользе поговорим отдельно. Так вот, вы спрашивали, почему у вас требуют документы... - Уже понял, - махнул рукой неизвестный. - На основании бюрократизма и непонимания. Разве вам можно объяснить хоть что-нибудь. Добро всегда каралось. Знакомым жестом он снова воздел руку ко лбу... 22 - Иван Степанович Кидько? Да, у нас. Выпускник факультета биофизики. Как говорится, с неба звезд не снимает, но не лишен способностей. Упорный. Готовит диссертацию. - Тема? - Сравнительная характеристика некоторых биоритмов мозга человека и животных. - В каком состоянии его диссертация? - Тема утверждена. Иван Степанович собирает материал. - Каким образом? - Обследует животных и людей, составляет графики... - Вам известно что-нибудь о его аппарате НК-1? - Он пользовался аппаратурой института. Но, простите, вы сказали - ЕГО аппарат? Я не ослышался? - Совершенно верно. Он его называет нормализатором. - Впервые слышу. Покровительственные нотки исчезли из голоса профессора Богданова. Гладкое, словно тщательно обточенное, лицо выразило повышенное внимание. - Я попрошу вас подробнее рассказать об Иване Степановиче. - Э-э, видите ли, его личное дело... - Я уже познакомился с ним в отделе кадров. Профессор снял очки с модной квадратной оправой и тщательно протер стекла. - Ну что я могу добавить?.. Во