т "говорильню" да не выдам на ней сильный доклад, то не будет мне счастья в жизни, не будет вовек! ...Если спросить Александра Ивановича, для чего он совершает свое дело, не жалеет себя (да и других), то он, наверно, объяснил бы все пользой общественной и научной, необходимостью разрешать проблемы, а возможно, и проще: нынешней гонкой-соперничеством среди людей, желанием не уступить в ней, продвинуться - а то и заработком. Все мы так - стремимся покороче объяснить причины поступков, движения своей души: в молодости от боязни, что глубокое и сложное в нас не поймут, а в зрелом возрасте - по привычке, пошловатой усталой привычке. И сами так начинаем думать о себе... На самом же деле Корнев - как и любой сильный душой. умом и телом человек - совершал все, чтобы наилучшим образом выразить себя. И подобно тому, как истинна только та добродетель, которая не знает, что она добродетель, так и его натура была настолько цельна в своей поглощенности делами, что не оставалось в ней ничего для взгляда на себя со стороны. Двойственность, которая порядком терзала Валерьяна Вениаминовича, шарахая его от конкретного в отрешенно-общее восприятие всего и обратно (тем ослабляя его деловой тонус), Корневу была чужда. В этой безгрешной цельности натуры Александра Ивановича было что-то несвойственное нашей так называемой "зрелости", что-то более близкое к той великолепной поре, когда человек и ложечку варенья вкушает не только ртом, но и всем существом вплоть до притоптывающей пятки, весь без остатка горюет, весь радуется. Вероятно, именно это качество и не давало ему переутомляться, свихнуться, загнуться от бешеной нагрузки последних месяцев. Да и месяцев ли? Корнев давно махнул рукой на скрупулезный учет прожитого в Шаре времени (хоть и сам предложил идею ЧЛВ): организм и обстоятельства сами подсказывали, когда поспать, когда питаться, когда съездить домой выкупаться и сменить белье, когда отключаться для размышлений. Жить было интересно, жить было здорово - вот главное. Какая там двойственность - Александр Иванович чувствовал (глубинно, не словами), что тугая мощная струя несет его, надо только успевать поворачиваться, выгребать на середину, чтобы не затянуло в воронку, не ударило о камни, не выплеснуло на мелкий берег. Здесь был его мир - настолько здесь, что, когда Корнев оказывался в городе, его тяготила бездарная прямолинейность улиц, прямоугольность зданий, примитивная устойчивость форм тел, их цветов и оттенков, простота звуков, уныло сходящаяся перспектива, даже прямизна пучков света из окон в тумане ночи. В том мире не было верхних уровней, где можно, не нарушая хода дел внизу, заняться чем-то еще, выспаться или обдумать все всласть и не спеша. Тот мир был устроен скучно и неудобно! Стена башни, по которой Корнев, шагая по ступенькам, задумчиво вел пальцем, вдруг оборвалась: обнажились прутья арматуры. Что такое? Главный инженер ухватился за решетку, высунул голову наружу - и так обозрел незабетонированную брешь в стене шириной метров в восемь и на три этажа по высоте. "Ну Зискинд, ну архитектор-куратор... Это что же такое? Хорошо, что выше кольца-лифта - а если бы ниже?! Понятно: здесь не управились к началу работы над кольцом, а люди нужны, он их всех туда. И молчком. Побоялся, что я не дам добро, и скрыл. Ну народ, ну люди!.. Третий человек в институте, а?" Сейчас Александр Иванович искренне не помнил о тех случаях, в которых он (второй человек в институте, а во многом, пожалуй, и первый) умалчивал и маневрировал с целью добиться своего, и был от души огорчен поведением архитектора. Ниже бреши в осевой башне начиналась цивилизация. У лестницы появились пластмассовые перила, на площадках и в коридорах горели газосветные лампы; на оштукатуренных стенах шахты появились числа: синие - высота в метрах, черные - номера этажей и красные - уровни ускорения времени. На уровне "54" (120-й этаж) Корнев вышел на кольцо - как раз в тот момент, когда и вертолет, который он наблюдал с крыши, доставил сюда свою ферму. Некоторые монтажники поглядывали на главного инженера с удивлением. Бригадир отделочников присмотрелся, подошел: "О, Александр Иванович, вас и не признаешь сразу!.." Этим его реакция на мятый перепачканный костюм Корнева, его небритые щеки и всклокоченные волосы исчерпалась, дальше пошли заботы: пачки паркета на перевалке на 30-м уровне загребли другие отделочники - как быть? Масляные краски некачественные... штакетник... плитки... "Зискинду адресуйте ваши претензии,- ответил Корнев,- он вас курирует. Где бытовка ваша?" - "А Зискинду хоть говори, хоть пиши - как об стенку горох!" - "Бытовка, я спрашиваю, где?" Бригадир указал, пробормотал вслед: "Работу так все требуют!" Александр Иванович знал: только поддайся - закрутит, до вечера не выпутаешься из мелочей. Строители исповедовали принцип: о себе не позаботишься - никто не позаботится. Бытовое помещение у них было, как гостиница, даже постели с простынями, одеялами, подушками; был и душ, и стол для обедов, аварийный запас провизии, который опустили в металлическом баке на тросе вниз, в замедленное время - вместо холодильника. Сейчас здесь отдыхали девчата-штукатуры. Они дали Корневу зеркало, он поглядел: да, попадись в таком виде на глаза грозному зампреду - и пропал. Прощелыга, а не главный инженер НИИ - такой только и способен нарушать законы. - Выручайте вы меня, девушки,- сказал он.- Найдите у ребят бритву да приведите в божеский вид мой костюм и рубашку. Нашлись и электробритва, и гладильная доска, утюг, мыло. Корнев помылся, выбрил лицо и шею, подстриг ногти. Девчата, пересмеиваясь, чистили и гладили его одежду, заодно стрекотали, что в башне сегодня какая-то важная комиссия все проверяет, что утром в зоне едва не вышел затор, вроде того, что был три недели назад, когда все работы остановились, а верно, что эта комиссия приехала снимать Пеца? И вас, Александр Иванович, говорят, тоже? Вот будет жалко-то! А другие говорят, что вас - на его место?.. Корнев сидел на топчане, прикрыв ноги в трусах простыней. Услышав последнее, он потемнел лицом, встал: - Кто это, интересно, такие сплетни распускает? Найти бы... это ж дезорганизатор, паникер. Что за чепуха, девушки! Что - мы с Валерьяном Вениаминовичем попали из милости начальства на свои посты? По блату? Тех, кто так выбился в большие, снять не штука. Но мы... мы оказались руководителями здесь в силу естественных причин. Снять нас - значит нарушить естественный ход событий в Шаре. Это никаким комиссиям не по силам. Так что выкиньте это из головы. Вид у него, несмотря на простыню, был внушительный. Девчата притихли. Когда через полчаса Александр Иванович вернулся на кольцевой нарост, он выглядел вполне прилично для главного инженера; если в одежде и оставались кое-какие изъяны, то их вполне компенсировала спокойная собранность и уверенность руководителя. По мере того, как он опускался с этажа на этаж, к нему подходили бригадиры, мастера, инженеры, сообщали о ходе работ, напирая, как водится, на недостатки, неполадки, помехи смежников - начальство существует не для того, чтобы его радовать. Корнев вникал, советовал, разрешал одно, запрещал другое, подписывал на ходу кое-какие бумаги - и не подавал виду, что доволен, как растут, образуются будто сами по себе в громаднейшем многоэтажном кольце ячейки будущих лабораторий, мастерских, стендовых залов. Еще вчера ничего здесь не было, шутка ли! И незачем показывать удовлетворение, потом будем радоваться и умиляться: какие молодцы! - а сейчас пусть царит атмосфера деловой озабоченности. Шагая вниз, Александр Иванович не отказывал себе и в удовольствии полюбоваться милой его сердцу балетной, гармоничной какой-то ладностью движений работающих в НПВ; даже останавливался понаблюдать время от времени. Отступал ли человек, чтобы принять в гнезда опускаемую краном часть стены, завинчивал ли гайки, налегал ли на дрель, подтягивал ли сварочный кабель - во всех действиях была упругая сбалансированность, спокойная, степенная гибкость. "Ну как рыбы в воде, а! Знают НПВ уже не умом, а телом". Да, пожалуй, так: работники чувствовали неоднородное пространство вокруг себя, как воду, были уверенными пловцами в переменчивом море материи. Эта сбалансированность, чувство пространства как упругой среды сохранялись у них, и когда они возвращались в однородный мир, сохранялись радовавшей глаз грацией и собранностью: по ним и в городе можно было отличить работавших в Шаре. "Великолепное все-таки существо человек! - думал на ходу Корнев.- Вот связь и координацию с трудом подгоняем к НПВ, электротехнику всю приходится на постоянный ток переиначивать. А человека переделывать не надо: присмотрелся, повертелся - и работает!" На последнем этаже кольца, на "днище", где собирали и отлаживали подъемный механизм, Корнев столкнулся с референтом Синицей. - А где?..- спросил главный инженер. - На той стороне. Они вникают сами. - И как? - Они склоняются войти в положение. - Что же ты их одних покинул? Они ведь непривычны. Не дай бог свернут свою превосходительную шейку... другого ж пришлют. В просторном помещении с оконными проемами без рам вокруг Авдотьина сгрудились монтажники и наладчики. Судя по лицу зампреда, не он им доказывал, а они ему. - А то шо ж я: утром ушел и утром пришел! - говорил один, трогая темным пальцем костюм Федора Федоровича.- Буду дома крутиться весь день как неприкаянный, жинке мешать. И думаю я там все время про эти кванты, как так получается?.. Оно мне надо! Перед сынишкой и то неудобно, ему в школе вон сколько задают. Работать надо с утра до вечера. - Конечно,- поддержал другой работник,- так все привыкли: утром на работу, вечером с работы. Пусть нам задают, чтобы выходило на полный день. Оно и заработок, и дело хорошо движется. - А иначе нужно десять смен в сутки,- вмешался третий. инженер, судя по виду.- Масса людей, обезличка, не с кого качество спросить. - Все это так,- подал голос Авдотьин.- Но ведь вам придется находиться здесь фактически по многу дней - в отрыве от внешнего мира, без семьи, без удобств... - О!..- загомонили работники.- Это мы сами все обеспечим Наш девиз: о себе не позаботишься, никто не позаботится! - А шо касается семьи, дорогой товарищ,- снова вступил тот. с темными пальцами и зычным голосом,- то наш режим работы сказывается благотворно на семейных отношениях. Оч-чень благотворно! Во-первых, заработок - как у прохвессора. Во-вторых. жены, как известно, ценят нас не только за заработок...- Он конфиденциально склонился к зампреду.- Я не буду называть фамилий, но есть тут у нас один товарищ в летах... так ведь у него до драмы доходило. Раз, слышь, в неделю - и все, и привет. А жена молодая, и, естественно, он в ней не уверен. Мы с ним рядом живем... - Э, да будет тебе, балаболка, будет! - Пожилой дядя. на которого стали посматривать, побагровел, отошел. Корнев, наблюдавший сцену от дверей, узнал: бригадир Никонов - тот, что выкладывал кривую трубу и хотел уволиться. Не уволился, вошел во вкус, стремится повыше. А насчет жены сам. чудак. раззвонил, теперь обижается. - Нет, я, боже избавь, не хочу сказать, что там что-то такое имело место,- продолжал зычный.- Но - не уверен человек в такой ситуации: подозрения, ревность, сцены... что было, то было. Оно ж через забор слышно. А теперь - каждый вечер человек возвращается, будто из долгой командировки... и как, слышь, молодожен! И все в порядке, окрепла семья. Он выразительно согнул руку в локте. Работяги ржали. Зампред молодо блестел глазами. - Валя, там действительно все в порядке,- негромко сказал референту Александр Иванович,- моего участия не требуется. Они сами все докажут - рабочий же класс!.. Мы разминулись. И он вернулся в осевую башню, зашагал снова вниз с этажа на этаж (хотя здесь уже ходили лифты) - принимал парад дел. работ. результатов в Шаре. III В пустом выгнутом дугой зале на 90-м этаже, в котором к конференции откроется научная библиотека, Корнев увидел Ястребова. Тот шел вдоль внешней стены, приседал, распрямлялся, иногда что-то поднимал над головой. В местах, где это "что-то" издавало вой или писк, бригадир делал на стене пометки мелом. - Герман Иваныч! - изумился Корнев.- Ты уже здесь, выспался? - Это в честь чего я буду днем высыпаться, нежиться? - Тот подходил, обнажая в улыбке стальные зубы, щурил калмыковатые глаза.- Догадались тоже: не разбудив, в автобусы и по домам... Это себе дороже в будний день отсыпаться, на то ночь есть. Отдохнул, помылся - и сюда. - А команда твоя? - Одни спят, а те, что поумнее, вон.- Он указал в дальний конец зала, где трое рабочих - все "ястребы" - собирали трубчатые конструкции.- Стеллажи строим для библиотеки. Юрий Акимович дал наряд. - Чем это ты пищишь? - Да вот,- Ястребов показал прибор в корпусе от транзисторного приемника,- сделать я его сделал, а еще не назвал. Ну... вроде миноискателя. Обнаруживаю сильные неоднородности около стен. Здесь стеллажи придется отдалять от стены, чтобы книжки не выскакивали сами. А то и барышня какая может с лесенки загреметь. - Покажи-ка...- Корнев взял, осмотрел, снаружи ничего примечательного не увидел, крутнул ногтем винт на задней панели. - Открывать не надо, Александр Ива, я вам так скажу. Там две стандартные платы с генераторами промежуточной частоты, общий выход на динамик. Как сильно неоднородное место, так у ближнего к нему триода частота сдвигается. Получаются биения, они поют и воют - предупреждают. "Конечно, сдвиг частот, биения... как просто! Это же универсальный индикатор неоднородностей. На микросхемах сделать, на руку надеть - работу облегчит, безопасность увеличит. И я не сообразил. Тогда, в Овечьем ущелье, смекнул, а потом и не вспомнил... надо же! Все текучка заедает". Корнев с уважением взглянул на мастера: - Золотой ты мужик, Герман Иваныч, что голова, что руки... Премию получишь. А приборчик я у тебя одолжу на часок, надо кое-кого носом потыкать... Потыкать носом в самодельный индикатор Ястребова следовало начальника лаборатории специальных приборов Бурова; эпитет "специальные" как раз и подразумевал приборы, использующие в измерениях и индикации свойства НПВ. Александр Иванович был не бюрократ какой-нибудь, чтобы вызывать начлаба Бурова к себе в кабинет, отрывать от дел,- он сам, не расплескивая созревшее чувство, направился к нему в лабораторию на 20-й уровень. Начлаб Буров, цветущей внешности молодой инженер с широкими щеками и пышной шевелюрой, был на месте. Он сидел, отклонив стул на задние ножки, чтобы удобней было держать ноги на столе, и чертил схему в блокноте, положенном на левое, красиво обтянутое джинсами бедро. При виде главного он убрал ноги со стола, встал. В глубине комнаты инженер и две лаборантки что-то паяли. Тыкал его Александр Иванович носом основательно и с многих позиций. Сейчас он не помнил, испытанное при виде приборчика чувство досады, что сам не сообразил: мало ли что он не сообразил, на нем институт, а этот щекастый лоботряс только на приборах сидит. - А где приборы?! Где система привода и ориентации в Шаре? Вертолеты мотаются по произвольным маршрутам, перерасходуют горючее, высаживаются на площадки, как на полярную льдину! Где ограничители скорости? Где контрольные таймеры? Где реле неоднородностей?.. - Понимаете, Александр Иванович,- красивым грудным голосом сказал Буров,- нет общей идеи. А без нее... - Да что идея, у вас здесь масса идей и эффектов: и тебе аккумуляция зарядов, сдвиги частот и фаз, и биения, и барометрический закон, и гравитационные искажения!" А спектральные сдвиги, а интерференция от разного хода времени... Море разливанное, самая вкуснятина для разработчика приборов. Давайте прямо, Витя: если вам не по душе или не по силам сделать так, чтобы мы могли в НПВ видеть, слышать, измерять и отсчитывать все не хуже, чем в обычном мире,- скажите. Мы найдем вам занятие по силам и по душе. Вот штатная должность помощника коменданта у нас пустует, в охран-отряде есть вакансии... пожалуйста, не стесняйтесь! В это время очень кстати (или очень некстати, с чьей позиции смотреть) в комнату на голоса заглянул Зискинд; его АКБ находилось в на том же этаже. При виде Корнева живое лицо Юрия Акимовича выразило замешательство, он, похоже было, даже поколебался: не захлопнуть ли дверь? Но - вошел, вслушался, включился, начал долбать Бурова со своих позиций: до сих пор нет способа точного измерения размеров и дистанций в НПВ - визуальные методы - врут, метром не всюду приложишься. Приходится завышать запас прочности, а это лишний расход материалов, лишняя работа, грузопоток... Словом, взбутетененный, воспитанный, осунувшийся за эти четверть часа. Буров на полусогнутых проводил главного инженера и главного архитектора по коридору, обещая немедленно переориентироваться на быстрейшее, всестороннейшее, прецезионнейшее конструирование нужных приборов. - Вот и чудно,- мирно сказал ему на прощанье Корнев,- а после смены загляните в канцелярию, распишитесь там в приказе - напротив пункта, в котором вам будет объявлен выговор. - Алекса-а-андр Иванович! - огорченно взревел начлаб, развел руками.- Ну, вы, ей-богу... - Ничего, Витя, увольняют после третьего выговора, а у вас это только первый. Так что все еще впереди. Буров удалился. Настала очередь Зискинда. - Юрий Акимович,- произнес Корнев голосом почти таким же грудным и глубоким, как у Бурова,- если я ошибаюсь, поправьте меня, но мне кажется, что вы не рады меня видеть. Более того, мне кажется, что вас устроило бы, если бы я не заметил тот изъянец в стене осевой башни размером восемь на десять метров и не напомнил вам о нем! - Александр Иванович, не надо так шутить,- Зискинд приложил руку к сердцу.- Вы не представляете, как я переживал!.. Но кто ж знал, что вы заберетесь на крышу? Мы ведь с вами договаривались... - Мы не нарушили договоренность...- Главный инженер бегло объяснил, что они устроили на крыше.- Но и это не все, Юра! Сколько у вас человек в АКБ? - Вы же видите, Александр Иванович! Они уже находились в архитектурно-конструкторском бюро, в зале двухэтажной высоты, стены которого были сплошь увешаны чертежами, рисунками, таблицами. Два ряда кульманов уходили в перспективу. Людей в зале было маловато: трое за чертежными досками и один в люльке у большого настенного рисунка. - Вы мне не показывайте, я не о смене спрашиваю. Сколько у вас всего сотрудников? - Сто двенадцать. - Вот, пожалуйста! А на монтажных площадках я не встретил ни одного. А вы знаете, что отделочники на 54-м уровне в недоумении: где что настилать, как облицовывать? А что на 36-м вместо рифленых прутьев пустили в арматуру гладкие, тоже не знаете? Может, вы не знаете, что это ухудшит качество сцепления бетона с решеткой?.. Это знаете? Так почему в такие вещи должен вникать главный инженер? От кульмана оторваться боитесь!.. И пошло, и пошло. Зискинд отбивался подходящими к случаю репликами, соглашался, обещал - но в темных глазах его блестел какой-то упрек. Наконец он не выдержал: - Ну и аспид же вы, Александр Иванович! Это было сказано с такой горечью, что Корнев опешил: - Здрасьте, это почему я аспид?! - Ну а кто? Этой ночью мы с вами исполнили такое дело. Вместе замышляли, рассчитывали, организовывали. И было родство душ у нас, чувство локтя, как в бою. А теперь все забыто, и вы меня драите, как Витю. Александр Иванович на секунду сконфузился: да, верно, забыл. Забыл, потому что после того дела вложил всего себя в еще одно - не проще и нелегче. - Ах, Юра,- он взял архитектора за локоть,- мы с вами провернем еще не одно сильное дело, не раз испытаем родство душ, боевое товарищество. А по площадкам наверху - прошвырнитесь! Когда Корнев опустился в приемную, было семьдесят шесть с минутами. Место Нины Николаевны, окончившей свой день, заняла другая секретарша - Нюсенька, девятнадцатилетняя девушка с кудряшками, нежным цветом лица и пышноватыми формами. При виде главного инженера серые глаза ее заблестели. Корнев взял сводку за последние часы, папку с накопившимися бумагами, велел сразу предупредить о появлении Пеца и направился к себе. - Хорошо, Александр Иванович,- сказала вслед ему Нюся: голос ее содержал гораздо больше интонаций, чем того требовала фраза. Кабинет у главного инженера был точно такой, как и у директора,- вплоть до стопки постельного белья на диване у глухой стены. Здесь было чисто, прохладно, неуютно. Александр Иванович некоторое время стоял посредине, осматривался - отвык. Как-то само собой у них с Валерьяном Вениаминовичем распределилось, что тот больше ведал нижними уровнями башни, зоной и внешними делами, а он - верхом; верхними же уровнями из кабинета не поуправляешь. Он сел в кресло, откинулся, потянулся. Вникать в бумаги не хотелось. Вид Нюсеньки почему-то напомнил тот разговор наверху о молодой жене бригадира Никонова с моралью о благотворном влиянии Шара на укрепление семьи. И Толюня так стремился домой, едва с крыши не сиганул... У кого укрепляет, а у кого и не очень. Он тоже не прочь провести сегодня вечер и ночь дома - но не выйдет. Не потому что дела, не раб он делам; просто у Зинки норма: если начала сердиться, то раньше, чем через три дня, не кончит. Он был дома вчера (неужто вчера?.. как месяц назад). Она уже тогда дулась на него, дулась артистически выразительно и утонченно... Из-за чего бишь? Нет, вспомнить теперь невозможно. Объяснять ей в таком настроении, .что у них разный счет времени и событий, было безнадежно. Дочка чувствовала отчужденность между родителями, капризничала, не хотела идти спать к себе, хотела с мамой. Он тоже рассчитывал спать с мамой. Но когда наконец остались одни, взаимопонимания не получилось. С Зинкой это всегда было сложно, слишком она была какой-то... нравственно-взыскательной, что ли: надо без фальши показывать, что любишь, что жить без нее не можешь. А он, в общем-то, мог. Да и очень уж вымотался за предыдущий бесконечный день, чтобы еще дома, в постели, играть роль. Так и проспали врозь. "Еще пару дней показываться не стоит, только настроение испорчу. Пару нулевых дней, ого!.. Да ну, проблема: вот возьму и с Нюсенькой закручу - не отрываясь, так сказать, от служения обществу. Нет, с ней не стоит, она целочка, для нее все будет слишком серьезно. Вообще сожительствовать с секретаршей пошло - занятие для неуверенных в себе бюрократов. Созвонюсь-ка я лучше с... Э, да что это я! - спохватился Корнев.- Нашел о чем думать в рабочее время. Вот оно, тлетворное влияние отдельных кабинетов!" Александр Иванович придвинул бумаги. Сводка... ну, он знает больше, чем в ней написано; отложил. Аннотированная программа завтрашней конференции - просмотрел бегло, подсчитал число докладов и сообщений, прочел фамилии авторов; приезжие тоже будут излагать свои взгляды на НПВ... Давайте, ребята, давайте! Дальше пошли письма. Минхимпром предлагает исследовать на высоких уровнях НПВ старение полимерных материалов... сотни названий и марок, сулят большие деньги - заманчиво, дело нехлопотное и прибыльное. Минсельхоз пробивает организацию лаборатории ускоренной селекции растений не ниже чем на 50-м уровне... Деньги, правда, обещают скромные, всего шесть миллионов, но, пожалуй, надо согласиться: хлеб все кушаем. Запросы о возможности получения отчетов, о направлении на стажировку, о перспективах применения НПВ для нужд той или иной техники, такой и разэтакой промышленности; заявки, рацпредложения, проспекты. Прочитав и разнообразно пометив все резолюциями, Корнев снова с удовольствием откинулся в кресле. Черт, здорово! Башня росла не только вверх, она, как диковинное дерево, распускала корни и внизу, по всей стране. Древо познания... познания - чего? Всего. Там разберемся, главное не сбавлять темп. Он вспомнил услышанный наверху слушок, что его и Пеца за нарушения могут сместить, брезгливо передернул губами: что за вздор! Как это Ломоносов говорил? "Меня от Академии уволить невозможно - разве что Академию от меня". А здесь и так нельзя: ни его, Корнева, от Шара, ни Шар от него. Потому что это он сам выплескивается в глубины НПВ, к ядру Шара, волной идей и дел, материалов и приборов, даже этой горой бетона - башней. "Как раскочегарили за три месяца, а!" Это была минута самолюбования. Александру Ивановичу она заменяла час отдыха. ГЛАВА 12 ВЕЛИКИЙ ПОРОСЯЧИЙ БУМ Социальное изобретение: дуэль на фоторужьях. Секунданты отмеряют дистанцию, противники сходятся, поднимая фоторужья и наводя резкость, по команде щелкают затворами. Потом проявляют пленки, печатают снимки. У кого вышло лучше, тот и победил. - Как, и это все?! - Нет. Потом победитель бьет побежденному морду - до мослов. Из Бюллетеня НТР. Когда Валерьян Вениаминович возвращался в Шар, навстречу его машине промчался съехавший со спирали самосвал; из ковша расплескивалось что-то темное. Шлейф запаха, что распространялся за самосвалом, не оставлял сомнений. "Да что у нас там - в самом деле где-то свинарник?!" Вверх директор поднимался полный решимости все выяснить и прекратить. На 3-м уровне он завернул в плановый отдел, вызвал по инвертору Зискинда: - Юра, я просил вас узнать, откуда источаются свиные запахи. Выяснили? - У нас здесь ничего такого нет. Валерьян Вениаминович. И не пахнет. Это снизу тянет, ведь около башни конвективный поток воздуха. Там что-то такое... Пец вызвал координаторный зал, Люсю Малюту: - Людмила Сергеевна, посмотрите внимательно' не видны ли где на нижних экранах свиньи? - В каком смысле. Валерьян Вениаминович? - ошеломленно спросила та. - В самом прямом. Люся исчезла с экрана, вернулась через четверть минуты: - Нет, Валерьян Вениаминович, нигде ничего. А?.. - Благодарю! - Пец раздраженно отключил зал. Подумал, подошел к телефону, набрал номер выпускных ворот зоны.- Несколько минут назад вы выпустили трехтонный самосвал со свиным навозом. Чья машина, как оформлен выезд? Плановики посматривали на директора с большим интересом. Из своего кабинета вышел начальник отдела Василий Васильевич Документгура. - Сичас...- ответили из пропускной замедленным басом.- Ага, ось: пропуск на вывоз оформлен согласно хоздоговору No 455 между отделом освоения института и колхозом "Заря". Машина колхоза. - А?..- с интонацией Люси-кибернетика произнес Пец. но спохватился, положил трубку: неплохо бы, конечно, если бы охранник объяснил директору, что творится в его институте. - Договор 455,- сказал он приблизившемуся начплана.- С колхозом "Заря". Дайте мне этот договор. Договор был найден, представлен, весь дальнейший путь в лифте Валерьян Вениаминович листал его, читал - и клокотал от негодования. Оказывается, уже две недели неподалеку от его кабинета, на 13-м уровне второго слоя выкармливают три десятка свиней. "Ну, погодите мне!" Он взглянул на визы, чтобы определить, к кому отнести, это "Ну, погоди",- подписи были неразборчивы; это еще подогрело чувства. "Шарага!.. Ничего не было и нет: ни института, ни исследований, ни башни... началось с шараги и развивается, как шарага!" На свой этаж Валерьян Вениаминович влетел, мечтая, на кого бы обрушить гнев. Первой жертвой оказалась Нюся. Она с бумагами ходила в отделы и сейчас легкой походкой возвращалась в приемную. Заметила, как из лифта появился директор, вспомнила, что Корнев просил предупредить, заспешила, открыла дверь в кабинет главного инженера - тот читал, наклонив голову, замешкалась на секунду: как ловчее сказать? - выпалила: - Александр Иванович, Вэ-Вэ на горизонте! Она явно не учла скорости, с какой может перемещаться разъяренный директор. - Во-первых, не на горизонте, милая барышня, а за вашей спиной! - рявкнул Пец, входя в приемную.- А во-вторых, что это за "Вэ-Вэ"?! Главный инженер - так Александр Иванович, а директор - так "Вэ-Вэ"?! Пылесос так можно называть, а не человека. Ну нигде порядка нет!.. - Простите, Валерьян Вениаминович,- пискнула Нюся, глядя в пол; она сразу сделалась пунцовой.- Я никогда больше не буду так вас называть, Валерьян Вениаминович. Корнев уже спешил в приемную, неся на лице широкую американскую улыбку. - Ну,- сказал он, беря Валерьяна Вениаминовича за локоть,- ну, ну... чего вы так на нее? При чем здесь пылесосы, нет таких марок у пылесосов, ни у чего нет. Вот "АИ" есть сорт вина, его Пушкин воспевал - значит, меня так нельзя. А вас можно... Он мягко ввел директора в его кабинет. - Вообще, на такое не сердиться надо, а радоваться. Ведь сколько у нас людей с такими инициалами: и тебе Василиск Васильевич Документгура, и Виктор Владимирович Стремпе из отдела освоения, и ваш антитезка Вениамин Валерьянович Бугаев, глава грузопотока, и еще, и еще... а никого так не называют. По фамилии, по имени-отчеству, по должности. А вам народом дарованы всего две буквы - и ясно. о ком речь. Да если хотите, "Вэ-Вэ" - это больше, чем "ваше величество"! - Уж пря-амо! - по-саратовски произнес Пец, швырнул плащ в угол дивана, вкладывая и в этот жест неизрасходованный гнев.- Король, куда там! - Не нравится "Вэ-Вэ", так имейте в виду, что вас еще называют "папа Пец". Чем плохо? - Не король, так папа - час от часу не легче. Вот, не угодно ли ознакомиться, какие дела творятся в нашем с вами "королевстве"? - Валерьян Вениаминович протянул Корневу договор No 455. Тот устроился на углу длинного стола, просмотрел бумаги, фыркнул, ухватил себя за нос: "Ну, черти, ну, откололи!.." - поднял глаза на Пеца: - Ни слова больше об этом. Валерьян Вениаминович, беру дело на себя, все выясню и ликвидирую. Надо же! - Он снова щедро улыбнулся.- И это вас так расстроило? Тот стоял, сунув руки в карманы Пиджака, глядел исподлобья. - Не только. Били горшки вместе, а расплачиваться предоставили мне. И еще улыбаетесь! Как хотите, Александр Иванович, но от вас я такого не ждал: в трудную минуту оставить, отдать, собственно, на расправу сановному ревизору... Уж не буду говорить: руководителя, руководителей все предают,- но своего товарища, пожилого человека... - ...и к тому же круглого сироту, как добавлял в таких случаях Марк Твен,- дополнил Корнев, несколько уменьшив улыбку и тем выражая, что его сантиментами не проймешь.- Не надо таких слов, Валерьян Вениаминович. Много бы вам помогло, если бы я сидел рядом и отбрехивался. А наверху мы тем временем такую систему сгрохали!.. И тоже хватало трудных минут.- Он смягчил тон.- А улыбаюсь я не тому: просто давно вас видел, соскучился. Сколько мы с вами не встречались? - В наших условиях так говорить нельзя. Лично я не видел вас, так сказать, а ля натюрель, суток пять. - Э, педант, педант! А я вас больше недели. Поэтому и соскучился сильнее, больше рад вам, чем вы мне. - Да уж!.. Небось пока здесь сидели зампред и Страшнов, так не спешил сократить разлуку! - Пец все не успокаивался.- Хоть бы в неловкое положение не ставили меня. - А чем я вас поставил в неловкое положение? - Да хоть тем, что зачислили в группу Васюка-Басистова - Васюка. И в одном приказе, соседними пунктами... Это ведь прямо для газетного фельетона. Неужели не понимаете: более серьезные нарушения могут воспринять хладнокровно - но такой анекдотец каждому западет в душу. Теперь ревизор повезет его в Москву... Нет, я догадываюсь, что вами двигало, когда вы составляли приказ: "чувство юмора пронизало меня от головы до пят",- как писал чтимый вами Марк Твен... - Так ведь в этих делах, Валерьян Вениаминович, если без юмора - запьешь... - ...но сможет ли ваш Анатолий Андреевич отнестись с должным юмором к тому, как у него будут теперь вычитать переплату? - У Толюни?! - Корнев, посерьезнел, встал.- Как хотите, Валерьян Вениаминович, этому не бывать. Нельзя. Он, конечно, и слова не скажет, но... именно потому, что не скажет, нельзя! Другим горлохватам и не такое сходит с рук, а Толюне... нет, этого я не дам. Пусть лучше у меня вычитают, мой грех. - О наших с вами зарплатах можно не беспокоиться. За злоупотребления нам, вероятно, такие начеты оформят - надолго запомним. А с Васюком...- Пец вспомнил худое мальчишеское лицо, глаза, глядящие на мир с затаенным удивлением, вздохнул: нельзя у него вычитать, стыдно.- Ладно, придумаем что-нибудь. Хорошо,- он сел на диван.- Что вы там наблюдали? - "Мерцания" и тьму, тьму и "мерцания" - и ничего на просвет.- Главный инженер тоже сел, сунул руки между коленей. - То есть проблема размеров Шара остается открытой? Саша, но ведь это скандал,- озаботился Пец,- не знать физических размеров объекта, в котором работаем, строим, исполняем заказы! Какова же цена остальным нашим наблюдениям? Что мы сообщим на конференции? От вашего и моего имени идут два доклада, оба на пленарных заседаниях. Ну, второй, который сделаете вы, о прикладных исследованиях, сомнений не вызывает, там все наглядно и ясно... А вот в первом - "Физика Шара", которым мне открывать конференцию,- там многое остается сомнительным, шатким: размеры, объем, непрозрачность, искривленная гравитация, "мерцания" эти... - Можете смело говорить, что внутренний радиус Шара не менее тысяч километров. - Так уж и тысяч! С чего вы взяли? - Хотя бы с того, что к "мерцаниям" мы приблизились во времени, на предельной высоте они иной раз затягиваются на десятки секунд, но не в пространстве. Их угловые размеры почти такие, как и при наблюдении с крыши. Это значит, что закон убывания кванта h сохраняется далеко в глубь Шара. - Ага... это весомо. И в телескоп ничего не углядели сквозь Шар - ни сети, ни облака? - Ничего. - Так, может, Борис Борисович Мендельзон прав: внутри что-то есть? - Если есть, то оно удовлетворяет противоречивым условиям: с одной стороны, не пропускает сквозь себя лучи света и радиоволны, а с другой - не отражает и не рассеивает их. Ни тела, ни туман, ни газы так себя не ведут. - Справедливо. Ну, а "мерцания" эти - что они, по-вашему? - Они бывают ближе, бывают дальше. Те, что ближе, существуют дольше, дальние мелькают быстрее. В бинокль видны некоторые подробности. Но и эти подробности - тоже мерцания, искорки... - А как это вы различили, какие ближе, какие дальше? - придирчиво склонил голову Пец. - По яркости и угловым размерам. - Так ведь они неодинаковые все!.. Впрочем, можно статистически усреднить, верно, для оценок годится. Но что же они?.. Слушайте, может, это какая-то ионизация? В высотах разреженный воздух, а он, как известно, легко ионизируется, если есть электрическое поле, а? - Я думал над этим. Валерьян Вениаминович. По части ионизации атмосферы я еще более умный, чем вы, это моя специальность. Не так выглядят свечения от ионизации в атмосфере. Там полыхало бы что-то вроде полярных сияний, а не светлячки-вибрионы. - Так то в обычной атмосфере, а у нас НПВ - все не так! - Ну, можно подпустить насчет ионизации,- согласился Корнев. - Подпустить...- с отвращением повторил Пец.- Вот видите, как вы... Может, все-таки снимем доклад? Не созрел он, чувствую. Что подостовернее, включим в ваш - как наблюдательные феномены, без академического округления. А? - Ну, Валерьян Вениаминович, вы меня удивляете.- Корнев даже раскинул руки.- Меня шпыняете за легкомыслие, а сами... Неужели непонятно, что дать эти загадки и факты просто как феномены, без истолкования в свете вашей теории НПВ - значит, упустить теоретическую инициативу! Или вы полагаете, что если мы воздержимся от комментариев, то и другие последуют нашему благородному примеру, будут помалкивать до выяснения истины? Как не так, не та нынче наука пошла. И те, которые истолкуют, какую бы чушь они не несли, будут ходить в умных, в знающих - а мы в унылых практиках, которых надо просвещать и опекать... Вот,- он подошел к столу директора, взял там текст аннотированной программы конференции, вернулся к дивану,- смотрите: на первом пленарном сразу после вас выступает академик Абрамеев из Института философии с докладом "Общефилософские и гносеологические аспекты исследования неоднородного пространства-времени". Сей старец послезавтра впервые окажется в Шаре, с НПВ он знаком по вашим же работам да по газетам; у нас любой монтажник имеет более ясный философский взгляд на это дело. Но доклад-то - его! А звание - академик. А философия, как известно, руководительница наук. И что выходит? - Ага,- сказал Пец,- действительно. В таком аспекте я не рассматривал. - Вот видите.- воодушевился Корнев.- И вообще вы для своего возраста и положения удивительно неделовой человек. Не пускаете в Шар корреспондентов. Шуганули тех деятелей катаганской литературы и искусств - зачем, спрашивается? Разве мы не нашли бы им несколько комнат повыше? Пусть бы себе творили, а заодно присматривались к нашим делам. Уверен, что у многих они вытеснили бы их прежние замыслы... Ведь это паблисити! А без паблисити, как известно, нет просперити. - А надо? - Что - надо? - Да просперити это самое. - Ну вот, пожалуйста! - Александр Иванович снова развел руками: толкуй, мол, с ним,- и отошел. - В детстве и юности,- задумчиво молвил Пец,- мне немало крови попортила моя фамилия, которая, как вы могли заметить, ассоциируется с популярным в южных городах еврейским ругательством... - А, в самом деле! - оживился Корнев.- То-то она мне сразу показалась какой-то знакомой. - ...А я мальчишкой и жил в таком городе. Да и позже - вот даже жена моя Юлия Алексеевна застеснялась перейти на нее, осталась на своей. Хотя, между нами говоря, Шморгун - тоже не бог весть что... И вот я мечтал: ну, погодите, вы все, которые не Пецы! Я вырасту большим и вас превзойду. - Ну? - Все. - Назидаете? - Корнев забрал нос в ладонь.- Вместо того, чтобы прийти ко взаимопониманию со своим главным инженером, так вы ему басенку из своего детства с моралью в подтексте? Я о том, что нам это ничего не составляет, а для дела польза. И ученым так можно потрафлять: кому диссертацию надо скорее написать, кому опыт или расчет в темпе для заявки, для закрепления приоритета - пажал-те к нам на высокие уровни. Мы же станем отцами-благодетелями ученого мира, вся их взмыленная гонка будет работать на нас! Пец с удовольствием смотрел на него, улыбался. - Ну вот, он улыбается с оттенком превосходства! Нет, я вас, Валерьян Вениаминович, до сих пор не пойму: то ли вы действительно гений и обретаетесь на высотах мысли, мне, серому, недоступных,- то ли у вас просто унылый коровий рассудок? Такой, знаете, жвачный: чав-чав... Это было сказано не без расчета завести Пеца. Но тот только рассмеялся, откинув голову: - А может, и вправду такой!.. Хорошо, Саша, насчет доклада вы меня убедили. Подпустим. ...И они говорили обо всем - то всерьез, то подтрунивая друг над другом; оба ценили остроумие - вино на пиру разумной жизни. В кабинет заглядывала Нюся, делала озабоченное лицо: в приемной накопились ходоки и бумаги. Но директор или главный инженер взмахом руки отсылали ее обратно. Время от времени призывно вспыхивал экран инвертора - и снова то Пец, то Корнев, кому было ближе, отключали его. Деловые темы мало-помалу исчерпались, разговор как-то нечаянно снова свернул к фамилиям. "Но между прочим, Валерьян Вениаминович,- сказал Корнев,- так и вышло: вы выросли и превзошли не-Пецев. Так что мораль не совсем та... И, кстати, это типично".- "Что типично?" - не понял Пец. "А это самое. Вы замечали,