игло его и вне Шара. "...да нет, все равно, опять надежда на техническое решение!" "...да нет же, не техническое оно: воспитание людей, соответствующих Большому Знанию!" "...да все равно, что гадать, сам в заблуждении: решаю проблемы Института, которого через полчаса не станет!" "...а какой стихийный процесс исполняю я сам своими действиями, решениями, сомнениями? А? Уф-ф..." - Так что, Юра, - насильно заставляя себя отвлечься, обратился директор к Зискинду благодушным тоном, положил руку ему на колено,- как живете-можете? Где обретаетесь? - Как могу, так и живу,- ответил тот.- Обретаюсь в крайисполкоме заместителем главного архитектора. Учитывая, что ему остались месяцы до ухода на пенсию, фактически уже главный. - Да-да,- сказал Пец,- вы будете великолепным главным архитектором. Шофер замедлил машину перед развилком, обернулся: - Вас домой, Валерьян Вениаминович? - Нет... нет-нет. Отвезите нас к парку, на набережную. Мы так погуляем, поговорим. Они вышли из машины на высоком берегу Катагани, одетом в противооползневые террасы и нарядные лестницы. Неподалеку шла аллея, по которой шагали они победителями: Пец, Корнев, Буров, Дормидонтыч, Васюк, Ястребов - смеялись, горланили песни. С тех пор минуло три месяца Земли, годы усредненного времени башни - жизнь. Выходя, Валерьян Вениаминович взглянул на часы: 16.40 - и подосадовал медленному течению времени. - Мне в гараж. Валерьян Вениаминович? - спросил шофер. - М-м... (Отпустить машину значило оборвать последнюю ниточку. Любоваться Шаром отсюда, чтобы там ни случилось. "Но... может, кого-то придется спасать? Потружусь последний денек. А там само НПВ меня уволит. И буду чувствовать себя легко и свободно... даже в тюрьме. Ныне отпущаеши...") Нет, вы подождите нас, пожалуйста, здесь. Мы погуляем, побеседуем, потом вы развезете нас по домам. Сказав это, Пец почувствовал на себе удивленные взгляды всех троих - и сам понял, насколько измельчал, сничтожился за этот час вранья. "Нет, ждите",- говорил обычно он, уверенный в своей правоте и власти руководитель. Они не спеша двинулись по аллее. Отсюда открывался вид на три стороны: на жилмассив Заречный - нагромождение одинаково освещаемых солнцем, но по-разному поставленных параллепипедов с матричной сыпью окон, на поселок Ширму с белыми домиками среди садов и на волнистую степь за ними; и на Шар с башней на ровном поле, вольно ограниченном излучиной реки. Солнце склонялось к закату - и странен, противоестественен был среди всех освещенных им предметов и пейзажей этот висящий в ясном небе сгусток голубоватой тьмы, не отражающий света. Лишь ограду зоны и низ башни золотили солнечные лучи. В парке было людно. С набережной любовались видами гуляющие. Служилый люд и командировочные шагали к административным зданиям от остановок троллейбусов и обратно. Домохозяйки перли сумки с продуктами от рынка и магазинов; некоторые катили их на роликах. Мамаши прогуливали деток на свежем речном воздухе. "Живите, плодитесь и размножайтесь,- смирял себя мыслями Пец.- Вон голуби клюют рассыпанные старухой перед скамейкой зерна и крошки - напористо, жадно, стремясь каждый склевать больше других, даже если и сыт. И мы одно с ними, ничего из себя строить... ...Вот у куста воробей и воробьиха распустили крылья, распушили перья, наскакивают друг на друга, отчаянно чирикая,- выясняют сложные воробьиные отношения. И мы - одно с тем, и для нас отношения к жене, к близким, к начальству куда важнее отношения ко Вселенной. Надо любить, заботиться, враждовать, зарабатывать на жизнь, покупать вещи, соперничать... Пусть гонит нас по жизни постоянная неудовлетворенность нынешним положением - и незачем знать ее первичный смысл. ...Конкурентов по разумности у нас нет: что решим считать истиной, то так и будет. Плодитесь, и размножайтесь, и населяйте Землю. Вначале существа не проявляются, они проявляются в середине... Какая в этом печаль!" Зискинд что-то говорил. Валерьян Вениаминович вслушался. - ...плакался мне, что не нашел себя в НПВ, думает уходить. ("А, Гутенмахер!" - догадался Пец). Если есть нужда и ваше желание, я готов вернуться к делам в Шаре. Могу по совместительству, могу в полном объеме. - Намек понят! - воскликнул Буров.- Лично я за! - Это благородно с вашей стороны, Юра. Или...- Пец испытующе взглянул на архитектора.- Это не только благородство? - Не только. Валерьян Вениаминович.- Тот выдержал взгляд. "Вот ведь. Оказывается, и он отравлен неоднородным миром - как Ястребов, как Васюк, как многие. Ему пресно, скучно в обычном, несмотря на комфорт и преуспевание. Но - удрал ведь тогда, почуяв неладное, не только от обиды; хотя не видел и сотой доли того, что Корнев. Снова дрогнет?.. Человек и сам не знает, чего он хочет, страсти и любопытство швыряют его от обыденного к диковинному, от рутины к новизне; а когда пресытится или обожжется жаром первичного - обратно к рутине, к уютным заблуждениям. Людям не нужна вся истина, лишь малость - поиграться, потешиться. Психически вздрогнуть. Ну и играйтесь. А я пас. ...Но ведь шатания - все-таки к истине, а не от одного заблуждения к другому? ...И чего я напряжен так? Дрейфлю? Что будет-то?.. Может, ничего, вся паника зря? Я буду разочарован. Вот! Выходит, и ты такой, не лучше: важно потешить любопытство, психически вздрогнуть. Ядерная война - это, конечно, ужасно... но ведь и интересно. А экологическая катастрофа тем более, сколько всего произойдет, сколько будет сенсаций, леденящих кровь телерепортажей... вкуснятина. А полный разнос планеты - объядение! Так какого черта ты строишь из себя радетеля за человечество, сволочь старая, благостно причитаешь в душе? Чего ты хочешь-то - -по-настоящему?.. ...Эти двое ждут, когда же я начну обсуждать с ними новые задачи и перспективы. Главный инженер и главный архитектор. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Для них Шар еще долго есть. ...16.55. Там, в ядре, то и дело вспухают Метапульсации, беременные галактиками. Те рождаются, разрешаются в свою очередь звездами и планетами... Все сникает, возникает снова и на новом месте... И место это неотвратимо приближается к краю Шара. К тому, что хорошо виден отсюда. Еще шажок, еще, еще... И - ныне отпускаеши". Не отпускало. Голова горела от клокотавших в ней противоречивых мыслей. В душе вызрело что-то, подобное тем переживаниям в последнем разговоре с Корневым и потом еще на его похоронах; подобное по силе, не по смыслу. "Не про Шар надо... а про что? Что-то упускаю; Принял - от усталости и страха - простое решение за истинное. А если пойму это истинное потом? ...А хорошо бы сейчас умереть. Тем йоговским способом: волевое кровоизлияние в область мозжечка. В плену один таджик-лейтенант объяснил мне этот способ; он так и покончил с собой, когда отобрали в группу подлежащих ликвидации: стоял и вдруг упал, глаза закатились - готов. Я тоже мысленно репетировал, очень вдумчиво ощупывал сосредоточением, что у меня где в мозгу,- и на случай, если будут измываться, пытать. После побега поймали, били, издевались в свое удовольствие - не воспользовался; была злость, хотелось жить и додраться... А сейчас не хочу, нету сил. Ну вас всех. И состояние подходящее, кровь прилила к голове. Как там в шастрах? "В межбровье направить всю силу жизни..." И сразу никаких проблем. ...А эти двое все ждут разговора о делах. Не исключено, что через четверть часа они будут хлестать меня по физиономии". Последняя мысль - точнее, сам переход от вселенских категорий к трусовато-мелкому - поразил Валерьяна Вениаминовича до головокружения. Начать с великолепно задуманного злодейства - и так сникнуть: морду набьют. И похоже есть за что! И это мышиное нетерпение, чтобы все поскорее осталось позади... Значит, неправ? - А скажите мне, Юра, - как-то горячо обратился он к Зискинду, не замечая, что тот и Буров с удивлением смотрят на его красное лицо, лихорадочно блестящие глаза, резкие жесты,- не было ли вам досадно, что ни вы и никто не видел по-настоящему вашего произведения? - Пец всей рукой указал на башню.- Ведь действительно видим бог знает что: не то муравьиною кучу, не то ту самую клизму с наконечником... Неужели не хотелось вам, чтобы исчез приплюснувший ее Шар, она выпрямилась в полный рост, до облаков, заблистала бы огнями этажей, а? "Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!" - Досадовал и хотелось,- вдумчиво ответил архитектор.- Только мне странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть общий и естественный случай существования материи. А раз так, то башня сейчас и выглядит нормально, разве нет? - Да-да...- Пец снова не слушал, ушел в себя.- Да-да... "Был мальчик... желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому же поэт - хоть с небольшой, но ухватистой силою... Вот и я прохожу через это, Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь по ту сторону, что и ты, или останусь по эту - неважно. ...Был такой ученый - я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он превзошел ступеней познания - но на каждую взбирался кряхтя, с натугой, каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной - с нее можно обозреть все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира с переменным квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все законы физики обобщаются! - пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ казалась вершиной познания и человеческой деятельности; но оказалось, что и это лишь ступенька, поднимающаяся к галактикам и звездам MB. Вскарабкался - вслед за другими! - и к ним, преодолев робость души и косность мысли. Картины бурлящих потоков материи-действия, в которых на мгновения просматриваются призрачные миры, цивилизации, существа... а их снова смазывают поток, порождающий новые миры и цивилизации,- казались безусловной вершиной, ибо никогда ум человеческий не постигал ничего более обширного и вечного. Но и они оказались ступенькой, ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути нашего мира, сути жизни и разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий ледяной скалой; с нее сверзился Корнев, не следовало бы. карабкаться другим... Но похоже, что и оно - ступень к еще более главному знанию. Я не знаю, какое оно, только чувствую, что есть. Но хватит ли сил?.." III - Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? - наперебой спрашивали встревоженные спутники.- Может, в машину, отвезти вас домой? - А, да будь я проклят! - Пец повернул обратно, пошел быстро.- Конечно, в машину. Быстрей! Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый человек. - К Шару! - приказал он водителю.- И гоните вовсю, сигнальте! - Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! - кажется, это спросил Буров. "...Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша, меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано понять, что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано понять свое место в мировых процессах - значит, он не слепой ингредиент этих процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный фермент... Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться, овладеть ею. Ведь как просто! И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи, но знания - точно не горят". И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего не изменилось - и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило - не в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта - свое личное положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое, понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры, которой важно не поработиться и вести - пусть даже к гибели дела и себя)... пока им интуитивно руководило это свое, все было скверно; он был угнетен, подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода. Огромный враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых ошибок, страха жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания будущего. Мир этот нависал над ним, малым существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым роком. Но как только он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел привычного круга мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое единство бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был,- все изменилось: он сам стал - весь мир! Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного "трещинами"-улицами свища; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло и кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя сопричастным к этому мелкому движению - и к возникновению галактик, пробуждению жизни на планетах. Это он - не Пец, не ученый, не директор, а он, который одно с Тем,- силой своего понимания-проникновения собирал в великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия в огромных просторах. Он был этими сгустками - и сам нес их в потоках времени, завивал вихрями галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами, выделял планеты... жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми! И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей от Большого Знания Меняющегося Мира - ради того, чтобы они остались такими, как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это решение! Очевидным стало: познание мира плохим не бывает. И пусть людям кажется, что для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в суть мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые цели,- а Понимание останется. "...мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их, усилием, трудами, любовью и усталостью - всем познает человек мир, всеми переживаниями. Только боязнью он не познает ничего - и поэтому не вправе уклоняться от знания!" - Скажите мне вот что, Юра,- игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к Зискинду,- вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться относительно башни, ерзать? - Таращанск будет,- без раздумий ответил тот.- Чем выше, тем страшнее. Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает. - Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? - отчаянно вскричал Буров.- Эвакуация и все?.. Значит, вы Волкова не на пушку брали? Метапульсации выпятятся, да? - Да. И будет... шаротрясение,- Пец коротко усмехнулся: нашлось слово.- Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать. - Сейчас?! А что же вы раньше-то!..- так и взвился Буров. - Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше,- остановил его Зискинд, который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.- В конце концов, вы и сами этого хотели. - Что я хотел? Разве я так хотел! - не унимался тот. Повернул искаженное лицо к директору: - Валерьян Вениаминович, так это мое назначение - скоропалительное, с бухты-барахты... тоже туфта? Чтобы энергичней выгонял, да? И что-то умоляющее скользнуло в лице его и в интонациях. Чувствовалось, что он очень хочет, чтобы ответили "нет", примет любое объяснение. Но не чувствовал новый Пец ни вины, ни неловкости - потому что не он решил тогда, а тот не мог иначе. Так очевидна была для него микронная незначительность всех повышений и понижений в социальной иерархии - от арестанта до президента - в сравнении с основной должностью всех людей, что он и не ответил Бурову, только взглянул на него с жалостливым укором. - Да, Витя,- сердито ответил за него архитектор.- Вы же поняли, что да. И хватит, не ведите себя, как в пьесе или в фильме. Думайте лучше, что делать дальше. - Хорошо! - тот откинул голову к спине сиденья; кровь отливала от его щек.- Я не буду, как в пьесе. И как в фильме, не буду. Хор-рошо... Что делать, что? - Вот! - Пец тронул за плечо шофера.- Сейчас Остановите! Машина находилась в километре от Шара. Он, башня, зона - были видны громадиной на половину неба. Они выскочили из кабины в момент, когда в ядре Шара возникла ослепительная голубая точка. Она озарила все на доли секунды, но настолько ярко, что, когда погасла, то и солнце, и освещенные им здания выглядели блеклыми тенями. Люди во всем городе остановились, тревожно глядели на Шар. Метапульсация вынесла в переходный слой одну из звезд, понял Пец. Как и вчера, когда Корнев метнулся к ядру - и обжегся. - Как и вчера, слышите, Юра, как вчера! - Он схватил за руку архитектора, говорил не заботясь, поймет ли тот.- Таращанск - и котлован под башню, вспышка-звезда вчера, от Корнева, и сейчас... Ведь то же самое делается-то! Да и как иначе. А в Шаре уже все изменилось - с быстротой, обеспечиваемой ускоренным временем. Ядро и верх башни окутались мутью; там будто что-то взорвалось. Серая муть ринулась вниз, замедляясь в падении. Затем от земли плавно поднялось облако пыли. - Что же вы наделали, папа Пец! - горевал рядом Буров.- Ведь если Шар оторвется, то конец всему, не только башне - изменению судеб человечества! - О Витя! Чего стоит человечество, если судьба его зависит от прочности четырех канатов! Конец слов Пеца заглушил налетевший со стороны Шара грохот, гром, рев. - В машину! Шар уцелел, удержался над башней. Только что-то вибрировало в нем, распространяя пыль, шум и сотрясения воздуха. Все это нарастало навстречу несшейся по бетонным плитам "Волге". - Что делается, сколько добра пропадет! - приговаривал шофер, наклоняясь к рулю, будто под обстрелом. - Надо канаты ослабить, вот что! Тогда сеть выдержит. - А башня? - Считайте, что ее нет. Есть стройплощадка для Шаргорода. - Как канаты-то? - Автоматический регулятор натяжения отключить. Он в координаторе, я знаю где! - Ох, что там делается! Сколько еще будет ударов Метапульсаций, Вэ-Вэ? Вот опять... - С десяток, сейчас должны кончиться. Но там, похоже, не только это... Они говорили все разом, кричали, пересиливая нарастающий шум, и смотрели, думали, примеривались к катастрофе. И тень Корнева незримо неслась над машиной, именно ему адресовал Пец свои мысли-чувства сейчас: "...потому что все двояко, Саша. Один по внешним наблюдениям процесс разноса, разрушения, даже вспышки - различен по сути. Он - бедствие, катастрофа, горе, если разумные существа там не поняли жизнь, не поднялись над ее явлениями, не овладели ими. И он же - победа, освобождение, переход к освоению более обширного мира, если поняли и овладели. Делаться все равно что-то будет - так лучше пусть по-нашему. Не выделяться энергия - и психическая, интеллектуальная, от растекания времени - не может, как не могут не светить звезды. ...У цивилизаций все, как и у людей, Саша. Человеку - настоящему - если и докажут, что поглотившая его ум большая цель недостижима, многие пробовали, не добились, только сложили головы, то он, вникнув, все равно решит: "Да, их попытки неудачны. А попробую-ка я вот так..." И пойдет, и станет делать. Возможно, добьется своего; скорее - нет, может и погибнуть. Но - найдутся другие, новые, которые скажут: а попробуем-ка мы,- и тоже пойдут. Миллионы трусов останутся при здоровье, миллионы благоразумных скажут: "Мы же говорили ему (им), что он (они) напрасно прет(-ут) на рожон!" Но не ими жив народ, не ими живо человечество. Народы и человечество живы, пока являются в них люди, стремящиеся за предел достижимого! ...Любарский давеча показал мне, что шлейф космических аппаратов, выводимых с планеты MB, неотличим от протопланетного шлейфа, выбрасываемого звездой,- как и сама планета при определенном ускорении времени неотличима от звезды. Так ведь естественно, что все это одной природы: какой же еще может быть природы труд и творчество в любом месте Вселенной, как не той же самой - звездной! ...И может быть, самой большой твоей ошибкой, сынок, было, что принял ты за конец начало неизведанного, за смертную муку - муку нового рождения, рождения в понимании". Виктор Федорович прислушивался к этому полубезумному бормотанию, выхватывал отдельные фразы - сопоставлял, додумывал, постигал. И снова шептали, шелестели, шипели в ушах его пенные потоки Вселенского моря, рокотали и пели, переплетаясь голосами, созвездия, светила, планеты, симфоническими аккордами завершали их бытие вспышки сверхновых. И отходило прочь так перекореживавшее его мечтание: закрепиться на посту главного - это да, а прочее все чепуха. Он снова был на высоте - на той самой, звездной. IV Когда Шар выдал вспышку, Герман Иванович Ястребов находился в гараже и ничего не заметил. Сын, вернувшись, сказал, что затвор багажника опять не держит, на ухабах открывается: "ехал обратно, как Анна Каренина в карете - с поднятым задом",- и после обеда механик решил починить. Был он сейчас сердит: на горьковчан (такие деньги дерете за "Волгу", так сделайте все путем!..), на сына, у которого он теперь, получается, за обслугу (мог бы сам поглядеть, раз катаешься, за бензин не платишь! Но зачем, если отец все умеет?..), и вообще на жизнь. Он не обратил внимания и на последовавший гром; но в гараж влетел сын: - Батя! Гляди, что это там у вас? Герман Иванович вышел из гаража, взглянул на Шар - пыльно трепещущий, грохочущий - сказал растерянно: - и-ма... что ж там такое случилось? - Таращанск сейчас будет, вот что случилось! - вскрикнул сын.- Сматываться надо отсюда, батя! Брать, что поценнее - и драпать! Они жили вдвоем, жену Ястребов схоронил два года назад. Хороших вещей у механика было немало. Сын завел и выкатил из гаража поближе к крыльцу "Волгу", потом они вдвоем - сын бегом, отец прихрамывая - выносили и укладывали в багажник и на заднее сиденье дубленки, и шапки, кожаные куртки, японскую магнитолу, цветной телевизор, столовое серебро. Герман Иванович не забыл и припрятанные сберкнижки, деньги, ювелирные вещицы. Набили все полностью; свою дубленку и норковую шапку сын, невзирая на жару, надел на себя. Оглядываться было некогда, но краем глаз Ястребов заметил суматоху и в соседних дворах: справа тоже вывели из гаража и набивали добром "Жигули", слева - мотоцикл с коляской; там и в доме напротив уже голосили женщины. - Давай скорей, батя! - подгонял сын, выруливая машину за ворота.- Медлить себе дороже, драпать надо! Запыхавшийся Герман Иванович все-таки запер дом, ворота и калитку, плюхнулся на сиденье. Сын дал газ. Директорская "Волга" подлетела к проходной, когда в ядре Шара как раз выпятилась последняя Метапульсация. Ее сине-лиловое зарево на миг просветило висевшую в зоне пыль. Верх башни вблизи выглядел уступчатыми крепостными развалинами: не было более лаборатории MB, профилактория, экспериментальных мастерских вверху; рваными проемами, разлинованными арматурой, зияли бока кольца-лифта. На этот раз не выскочила к барьеру НПВ голубая точечная молния-звезда; только воздушный удар перекачки, грохот рвущегося бетона, треск падающих обломков. Пец, Буров и Зискинд выскочили, стояли, задрав головы, ждали, что после удара все успокоится. Но нет, колыхания неоднородного пространства продолжались; волнисто изгибались контуры башни, расстояния между рядами окон (и размеры их) то уменьшались, то росли. Частично это были оптические искажения пространства - но новые трещины в стенах башни, выпадающие оттуда квадраты облицовки, стекла и целые рамы свидетельствовали, что НПВ по-прежнему корежит ее. Ревел тот же, что они слышали, подъезжая, орган перекачки, к нему добавлялся оглушительный басовый звук вибрирующих от предельного натяжения канатов сети: они то удлинялись, то сокращались. Ураганы и смерчи метались по зоне и около, раздували пыль и мусор, шатали и валили автокраны. А с высот покрывал все это вьюжный множественный вой сетей. Шар бился в сетях огромной рыбиной, сотрясениями и ревом напоминал о своем умении крушить города и горы. Шар снова давал концерт! А получилось так. Автоматический регулятор, датчики которого управляли лебедками, как и всякая система с обратными связями, был хорош в определенных границах - не сильнее шквальных порывов смещающего сеть ветра. С ними он легко справлялся, вовремя перетягивая канаты, удерживал Шар строго над башней. Но когда возмущение - да еще страшной силы - пришло не извне, а изнутри, регулятор загенерировал; иначе сказать, с ним сделалось нечто близкое к паническим метаниям животного от боли и испуга. Он рывком дал обороты нужным лебедкам, чтобы выпустить одни канаты, подтянуть другие, тем компенсировать смещение сети,- по инерции барабаны прокрутились дальше, чем следует - для выравнивания регулятор послал сильные противоположные импульсы - лебедки сработали с перетягом в другую сторону - снова исправляющий сигнал - снова перебор - и пошло! Две стихии, обычно противостоящие друг другу,- естественная и техническая,- сейчас работали вместе, работали на разрушение. ...Они перешагнули защелкнутые турникеты на проходной - на этот раз некому было их открыть. Комендант Петренко что-то сбивчиво объяснял в телефон; увидев Пеца, протянул трубку ему: - Это из крайкома, Страшнов. Ух... ну, дела! У него ходуном ходили усы на посеревшем лице. - Ну... ну-ну! - Директор положил трубку на столик, тряхнул коменданта за плечи.- Вы же были на фронте. - Так... так то ж на фронте! - Но подтянулся, доложил.- Заплаты готовы, на площадке все в сборе. Три вертолета можем задействовать, а с четвертого... вертолетчик сбежал. Умчал на мотоцикле. - Ясно. Поднимайте тремя, навешивайте по известной вам схеме. Работайте осторожно, но без паники: вверху, над сетью, спокойнее, чем здесь. Действуйте. Петренко скорым шагом удалился в муть и грохот, к вертодрому. Пец взял трубку: - Виктор Пантелеймонович? Пец... Здесь шаротрясение. Ша-ро-тря-се-ние!.. Городу не угрожает, но все очень серьезно. Прошу употребить всю вашу власть и поднять с аэродромов два самолета легкой авиации и один средний, типа Ан-28, например. С полной заправкой. Что?.. Сюда, к нам! Задача: слежение за Шаром, если сорвется и уйдет. Что?. Извините, остальное не сейчас. "Возможности... да вокруг нас океан возможностей!" Все трое вышли в зону, смотрели из-под бетонного козырька над выходом. Башню трясло, как дерево; спелыми плодами осыпались с нее, появляясь вверху из сумрака и пыли, обломки, целые плиты, балки. На внешней стене, примерно на третьем уровне, искрил, трещал, сыпал сварочными огнями перебитый кабель. Слева из зоны несло маслянистым дымом, там что-то горело. Даже под густым крымским загаром было заметно, как у Зискинда побледнело лицо. - Что, Юра, каково вам после отпуска у нас здесь? - приблизясь к его уху и напрягая голос, спросил Пец. - И не говорите! - прокричал тот,- Но внутренние слои будут держаться. И каркас, он же металлический. - Энергетик, поди, удрал! - проорал им Буров.- Надо вырубить ток! - Не выйдет, главный щит на кодовом замке! Код только Оглоблин знает! - Значит, надо добраться в координатор, к регулятору! А может, просто разобьем датчики на лебедках, а, Вэ-Вэ?! И застопорится! - Нельзя, это надо на всех четырех одновременно, иначе хуже выйдет! Несколько человек - смутные фигурки в пылевом облаке - выбежали из арочного проема внешнего слоя башни, метнулись, петляя среди машин и обломков, к ограде, перескочили ее и исчезли. Последний из них, прикрываясь перевернутым стулом, выбежал к проходной, прямо на них. - Ба, полковник! - узнал Пец.- Вы очень кстати! Волков был без кителя, в разорванной рубашке, весь усыпан серой дрянью. Он остановился, тяжело дыша. - Вы?! - яростно выдохнул. Один момент казалось, что он трахнет директора поднятым стулом.- Вы знали - и... да вас за это! - Сейчас не об этом, Петр Максимович,- Пец вспомнил, наконец, имя этого человека.- Прежде всего: как в башне, можно ли проникнуть наверх? Есть там еще кто-то? - Из моих никого,- полковник опустился на свой стул.- Установки только... такие машины! Да за одно это вас расстрелять!..- перевел дух, добавил понуро: - В башню сейчас только за смертью идти. В осевой еще ничего, хоть и штормит, а во внешних слоях все трещит и сыплется, не пройти. - Но вот вы и ваши герои - проскользнули,- не без яда заметил Буров. - Так! - Валерьян Вениаминович хлопнул в ладони.- Две минуты на выработку плана - и действовать! Это был прежний Пец, даже помолодевший - с блеском расширившихся глаз, подтянутым одухотворенным лицом, уверенной речью и жестами. Зискинд подумал, что таким не видел его. Никто не видел его таким (разве что Корнев один раз, когда он ворвался к нему с идеей ГиМ) - потому что это был человек, достигший высшей ступени понимания. Валерьяна Вениаминовича не пугали сейчас ни грохот катастрофы, ни опасность, ни ответственность. План выработали быстро: Бурову, который знал, где находится регулятор и как 'с ним управиться, подняться туда, отключить или усмирить; Волкову - собрать своих разбежавшихся помощников, сформировать четыре группы, которые одновременно, по сигналу - выстрелом из пистолета, разобьют датчики на лебедках. Две возможности удержать Шар. - А мы с Юрием Акимовичем здесь, в резерве. Все было решено под грохот и водянистые колыхания пространства. Волков убежал собирать своих. - Теперь вы, Витя. Возьмите вот стул, прикройтесь. Секунду Буров и Пец смотрели в глаза друг другу. Виктору Федоровичу было что крепко сказать директору напоследок ("Тоже мне король Лир - папа Пец, Хрыч, куда к черту!" - мелькнуло в уме). Но вместо этого он вдруг шагнул к Валерьяну Вениаминовичу, обнял его - и они расцеловались, как друзья, которым больше не увидеться. Потом Буров через бомбардируемое обломками пространство пошел к арке. Возможно, ему лучше было бежать - только он не мог бежать. Душа была охвачена восторгом и ужасом; но ужас этот не имел ничего общего с животным страхом боли и смерти, от него не смешивались мысли и не дрожали колени. Осколки бетона барабанили по днищу стула над головой, задевали бока, падали около ног. Вокруг творилось такое, что юлить не имело смысла: разбушевавшееся НПВ каждым своим шевелением могло скомкать его, порвать, стереть в пыль. И сознание того, что не имеет смысла предугадывать опасности, а надо просто идти и делать, что намерился,- придавало Виктору Федоровичу спокойствие и силу. И он дошел - сначала до арки, а там и до входа в средний слой. Скрылся в нем. - Может, и я пойду, подстрахую? - неуверенно предложил Зискинд.- Мало ли что... - Не следует проявлять отвагу через силу,- спокойно и без желания обидеть сказал Пец.- Ничто не следует делать через силу. Вам ведь не хочется идти. И не нужно, он дойдет. "А вы?" - вопросительно взглянул на директора Зискинд - но не сказал, поняв, что Валерьян Вениаминович снова отключился, думает о своем, глядит туда, куда ушел Буров. "Когда люди многое делают через силу, стихии воздают им тем же. Мы живем в прекрасном и яростном мире, Платонов прав. Но, пожалуй, все-таки в куда более яростном, чем прекрасном. Не людям увеличивать его ярость - в этом они ничто перед вселенской мощью. Мир, природа ждут от них вклада другим - прекрасным. Тонким, возвышенным, продуманным, умным. Энергия и вещества коими, как нам кажется, мы владеем, у нас не свои, а это - свое. Этого, красоты-тонкости, без нас не будет - ни в местных процессах, ни в мировых. А объекты, даже и планеты - лишь мгновенные состояния процессов. Образы событий. Я немало ошибался, да ошибались и мы все, сомневались, искали, меняли мнения и решения, разочаровывались, переделывали. Вероятно, я нахомутал, и сейчас, Витя. Прости... Мог бы ошибиться, поступив по-иному. Что поделаешь, нельзя нам ждать, пока в Совершенное Знание проникает Совершенный Человек. Не дождемся. Надо самим, какие ни есть. Пытаться, искать, стре... ох! Что это?!" Вспышка света в глазах, но вместо грохота - боль в черепе. Это было не внешнее: удар, как и в Шаре, пришел изнутри. Все сверхчеловеческое напряжение последних часов, все прожитое и пережитое вложилось в этот удар в мозгу, в кровоизлияние. Пец слепо нашаривал, за что бы ухватиться, но руки не слушались. Тело само отшатнулось к стене проходной, оползало на подгибающихся ногах. Зискинд едва успел его подхватить: - Валерьян Вениаминович, что с вами? "Ох... а!.. вот оно что... вот что - чего сам хотел. Все как у Корнева, с точностью до плюс-минус желаний. Ооо! Ну и боль!.. Ничего, теперь можно... отпущаеши... ничего. Оох!" Малиновая "Волга" Ястребовых катила по проселку, поднимая глинистую пыль. Сын выбрал направление, которое прямо уводило от Шара, и гнал, не жалея рессор. Герман Иванович все оглядывался. В башне народу... ой-ой! "Драпать надо, драпать!" - бился в уме энергически произнесенный сыном глагол. ...Герман Иванович отведал войны только в последний ее год, девятнадцатилетним младшим сержантом, технарем на аэродроме. Тогда драпали немцы. Впрочем, и в предыдущие годы этот глагол применяли исключительно к ним; наши - отступали. - Да не гони ты так! - не выдержал он последнего толчка на ухабе.- Гляди, багажник опять распахнулся, зараза! Сын оглянулся, затормозил, выругался. Он впервые при отце ругнулся по-черному; тот удивился: гляди-ка осмелел. - Говорил же тебе сколько раз!..- выскочил закрыть багажник. Дальнейшее произошло как-то неожиданно для самого механика: он переместился на сиденье сына, для пробы давнул правой, плохо слушающейся ногой педаль тормоза: будет работать! - включая сцепление, дал газ. "Волга" рванула с места. Отъехав метров сто, Герман Иванович свернул на сжатое поле, двинул по стерне обратно. Сын бежал наперерез, махал сорванной с головы норковой шапкой, что-то кричал. Но не успел, стал. Механик, проезжая, только покосился на рыжего, родного, похожего: вид у того - в дубленке посреди пыльного жаркого поля - был довольно дурацкий; пробормотал: "Ничего!.." - прибавил еще газу, вывел машину на проселок, обратно к Шару. Удар. Боль. Вспышка в мозгу. Болевой шквал будто дробил тело Валерьяна Вениаминовича, он не слышал ничего, не видел клубов пыли и дыма, сверкания искр наверху. Но какие-то участки его мозга еще сохраняли ясность - и нельзя было поддаваться, надо что-то еще успеть додумать и понять. "...о чем я перед этим?.. Ага, пытаться и стремиться. Ну, конечно, в этом общий смысл: - из всех движений материи лишь немногие, самые мощные, порождают галактики, а из них лишь редкие в напоре своем разделяются на звезды - но без прочих действий не было бы и их... - и среди обилия живых существ лишь немногие выйдут за круг обменного существования, начнут мыслить - но не было бы всех, не появились бы и эти... - и так во всем... ооо!" Удар, боль, вспышка. Юрий Акимович суетился, не зная, что делать: положил Пеца вдоль стены на спину, решил было перетащить его в комендантскую, кинулся туда - там явно не было места; принялся звонить в "Скорую". Умом он понимал, что директор кончается, ничем ему не поможешь (даже с Буровым так простился, ему сказал, что необходимо кому-то остаться здесь...), но в таких случаях предполагается что-то предпринимать, бороться за жизнь. На лебедке слева туго натянулся канат, распространяя контрабасовый гул; там лопнул кабель-заземлитель. В высоте с новой силой 'завыл ураган перекачки. Колыхался сумрак, извивались контуры башни: НПВ воочию доказывало, что именно оно, а не суетящиеся комочки, завитки материи - первичная реальность! "Оох, боль! Бей, не жалей... Только врешь: я еще существую. Я существую! И так во всем, говорю я, во всех проявлениях бытия: ...из тысяч рассеянных ветром семян только одно достигнет плодородной почвы - но не будь тысяч, не продолжилась бы жизнь растения. Так и идеи, попытки разума продлить себя... ...и неправ был Любарский, что пена веществ суть нашей телесности. Пена эта, турбулентное кипение жизни, возникает только в самых мощных струях времени - вот они-то и есть суть наша. ...потому что все едино в Книге Бытия, волнующейся материи: вся она состоит из волн-попыток, струй-попыток, миров-попыток. Из них большая часть ниспадает втуне - но без всех не было бы и крайне выразительных, выплескивающих избыток действия-жизни к новому развитию. Пытаться и стремиться!.." Удар-боль-вспышка. И вверху мгновенным сиянием выплеснулся из Шара метагалактический свет - знак того, что там состоялась еще одна вселенная-попытка, а в ней галактики-попытки, звезды и планеты-попытки. Свет озарил лицо Валерьяна Вениаминовича. "Удар - свет... какой свет! Куда ты течешь, Вселенная? Что поют твои звезды, какую мелодию выводят: Реквием или Гимн?.. Ты сама не знаешь этого, Вселенная, только желаешь узнать. Для того и порождаешь мириады существ, которые воспринимают, изучают, постигают другое и других, а все вместе - себя. Тебя. Принимай же среди них и меня, мою жизнь-попытку. Стремиться..." И смерть была как русло: ручеек жизни человека впал в спокойно-мощный, неразличимо-ясный и стремительный поток Времени, растворился в нем и помчал далее в Едином - в вечность. Гремел гневался, грозил апокалиптическими бедами Шар. За оградой зоны Волков расставлял офицеров - ждать сигнала, выстрела. Мелово-бледный от боли в перебитой ключице, брел вверх с этажа на этаж Буров. Взлетели над пылью, сумраком и грохотом вертолеты со сваренными многометровыми лоскутами сети. Спешно поднятые по приказу Страшнова в воздух две "Пчелки" и Ан-28 разворачивались и ложились на курс к Шару. Механик Ястребов, то выжимая газ, то притормаживая немеющей правой ногой, мчал по бетонке на своей "Волге" к башне. Анатолий Андреевич Васюк-Басистов, помогая ногами дохлому моторчику мопеда, давил на педали, подскакивал на ухабах. Катил в такси, ободряя перетрусившего водителя, Любарский. По дорогам и прямиком через степи шли, бежали, ехали, летели к Шару - люди. 1970-90, Киев - Полтава - Подмосковье - Причерноморье - Прибалтика.