ков, перехватывают машины. А новых качеств человек не приобретает - уж очень быстро меняется среда, биологический организм так не может. Техническому прогрессу сопутствует успокоительная, но малоаргументированная болтовня, что человек-де всегда останется на высоте положения. Между тем - если говорить не о человеке вообще, а о людях многих и разных - это уже сейчас не так, а далее будет и вовсе не так. Ведь далеко не у каждого хватает естественных возможностей быть хозяином современной жизни: много знать, многое уметь, быстро выучиваться новому, творчески работать, оптимально строить свое поведение. - Чем же вы им хотите помочь? - Помочь - не знаю, но хотя бы изучить как следует вопрос о неиспользуемых человеком возможностях своего организма. Ну, например, отживающие функции - скажем, умение наших с вами отдаленных предков прыгать с дерева на дерево или спать на ветке. Теперь это не нужно, а соответствующие нервные клетки остались. Или взять рефлекс "мороз по коже" - по коже, на которой почти уже нет волос. Его обслуживает богатейшая нервная сеть. Может, удастся перестроить, перепрограммировать старые рефлексы на новые нужды? - Так! Значит, мечтаете модернизировать и рационализировать человека? - Андросиашвили выставил вперед голову. - Будет уже не "хомо сапиенс", а "хомо мо-дернус рационалис", да? А вам не кажется, дорогой системотехник, что рационалистическим путем можно превратить человека в чемодан с одним отростком, чтобы кнопки нажимать? Впрочем, можно и без отростка, с управлением от биотоков мозга... - Если уж совсем рационалистически, то можно и без чемодана, - заметил Кривошеин. - Тоже верно! - Вано Александрович склонил голову к другому плечу, с любопытством посмотрел на Кривошеина. Они явно нравились друг другу. - Не рационализировать, а обогатить - вот над чем я размышляю. - Наконец-то! - профессор быстро зашагал по кабинету. - Наконец-то в широкие массы работников техники, покорителей мертвой природы, создателей "искусственной среды" начала проникать мысль, что и они люди! Не сверхчеловеки, которые с помощью интеллекта и справочников могут преодолеть все и вся, а просто люди. Ведь чего только не пытаемся мы изучить и понять: элементарные частицы, вакуум, космические лучи, антимиры, тайну Атлантиды... Себя лишь не хотим изучить и понять! Это, понимаете ли, трудно, неинтересно, в руки не дается... Цхэ, мир может погибнуть, если каждый станет заниматься тем, что в руки дается! - Голос его зазвучал более гортанно, чем обычно. - Человек чувствует биологический интерес к себе, только когда в больницу идти надо, бюллетень выписывать надо... И верно, если так пойдет, то можно обойтись и без чемодана. Как говорят студенты: обштопают нас машины как пить дать! - Он остановился против Кривошеина, склонил голову, фыркнул: - Но все-таки вы дилетант, дорогой системотехник! Как у вас запросто выходит: перепрограммировать старые рефлексы... Ах, если бы это было столь же просто, как перепрограммировать вычислительную машину! М-да... но, с другой стороны, вы инженер-исследователь, с идеями, со свежим взглядом на предмет, отличным от нашего, чисто биологического... Ай, что я говорю! Залем внушаю несбыточные надежды, будто из вас что-то выйдет?! - Он отошел к окну. - Ведь диссертацию вы не напишете и не защитите, да у вас и замыслы совсем не те. Да? - Не те, - сознался Кривошеин. - Вот видите. Вы вернетесь в свою системологию, а мне от ректората достанется, что я научный кадр не воспитал... Цхэ, беру! - без всякого прехода заключил Андросиашвили. Он подошел к Кривошеину. - Только придется учиться, пройти полный курс биологических наук. Иначе не изыщете вы никаких возможностей в человеке, понимаете? - Конечно! - радостно закивал тот. - За тем и приехал. Профессор оценивающе посмотрел на него, притянул за плечо: - Я вам сэкрет открою: я сам учусь. На вечернем факультете электронной техники в МЭИ, на третьем курсе. И лекции слушаю, и лабораторки выполняю, и даже два "хвоста" имею: по промэлектронике и по квантовой физике. Тоже хочу разобраться, что к чему, помогать мне будете... только тес! Они вернулись в кабинет Онисимова. Матвей Аполлонович начал ходить от стены к стене. Кривошеин взглянул на часы: начало шестого - поморщился, жалея о бестолково потерянном времени. - Итак, все, Матвей Аполлонович, мое алиби доказано. Верните мне, пожалуйста, документы, и расстанемся. - Нет, погодите! - Онисимов вышагивал по комнате вне себя от ярости и растерянности. Матвей Аполлонович, как уже упоминалось выше, был опытный следователь, и сейчас он ясно понимал, что все факты этого треклятого дела обернулись против него самого. Кривошеин жив, стало быть, установленная и запротоколированная смерть Кривошеина - ошибка. Личность того, кто погиб или умерщвлен в лаборатории, он не установил, причину смерти или способ умерщвления - тоже и даже не представляет, как к этому подступиться... Мотивов преступления он не знает, версии летят к черту, трупа нет! В фактах все это выглядит так, что дознание проведено следователем Онисимовым из рук вон плохо... Матвей Аполлонович попытался собраться с мыслями. "Академик Азаров опознал труп Кривошеина. Профессор Андросиашвили опознал живого Кривошеина и засвидетельствовал его алиби. Значит, либо тот, либо другой дали ложные показания. Кто именно - не ясно. Значит, надо привлекать обоих. Но... привлечь к дознанию таких людей, взять их на подозрение, а потом снова окажется, что я забрел не туда! Это ж костей не соберешь..." Словом, сейчас Матвей Аполлонович твердо понимал одно: выпускать Кривошеина из рук никак нельзя. - Нет, погодите! Не придется -вам, гражданин Кривошеин, вернуться к вашим темным делам! Думаете, если вы это... загримировали покойника, а потом уничтожили труп, так и концы в воду? Мы еще проверим, кто такой Андросиашвили и по каким мотивам он вас выгораживает! Улики против вас не снимаются: отпечатки пальцев, контакт с бежавшим, попытка вручить ему деньги... Кривошеин, сдерживая раздражение" поскреб подбородок. - Я, собственно, не понимаю, что вы мне инкриминируете: что я убит или что я убийца? - Разберемся, гражданин! - теряя остатки самообладания, проговорил Онисимов. - Разберемся! Только не может такого быть, чтобы вы в этом деле оказались ни при чем... не может быть! - Ах, не может быть?! - Кривошеин шагнул к следователю, лицо его налилось кровью. - Думаете, если вы работаете в милиции, то знаете, что может и что не может быть?! И вруг его лицо начало быстро меняться: нос выпятился вперед, утолстился, полиловел и отвис, глаза расширились и из зеленых стали черными, волосы над лбом отступили назад, образуя лысину, и поседели, на верхней губе пробились седые усики, челюсть стала короче... Через минуту на потрясенного Матвея Аполлоновича смотрела грузинская физиономия профессора Андросиашвили - с кровянистыми белками глаз, могучим носом с гневно выгнутыми ноздрями и сизыми от щетины щеками. - Ты думаешь, кацо, если ты работаешь в милиции, то знаешь, что может и что не может быть?! - Прекратите! - Онисимов отступил к стене. - Не может быть! - неистовствовал Кривошеин. - Я вам покажу "не может быть"! Эту фразу он закончил певучим и грудным женским голосом, а лицо его начало быстро приобретать черты Елены Ивановны Коломиец: вздернулся милый носик, порозовели и округлились щеки, выгнулись пушистыми темными дугами брови, глаза засияли серым светом... "Ну, если сейчас кто-нибудь войдет..." - мелькнуло в воспаленном мозгу Онисимова: он кинулся запирать дверь. - Э-э1 Вы это бросьте! - Кривошеин в прежнем своем облике стал посреди комнаты в боксерскую стойку. - Да нет... я... вы не так меня поняли... - в забытьи бормотал Матвей Аполлонович, отходя к столу. - Зачем вы это? - Уфф... не вздумайте звонить! - Кривошеин, отдуваясь, сел на стул; лицо его блестело от пота. - А то я могу превратиться в вас. Хотите? Нервы Онисимова сдали окончательно. Он раскрыл ящик. - Не надо... успокойтесь... перестаньте... не надо! Пожалуйста, вот ваши документы. - Вот так-то лучше... - Кривошеин взял документы и подхватил с пола котомку. - Я ведь объяснял по-хорошему, что этим делом вам не следует интересоваться, - нет, не поверили. Надеюсь, что теперь я вас убедил. Прощайте... майор Пронин! Он ушел. Матвей Аполлонович стоял в прострации, прислушивался к какому-то дробному стуку, разносившемуся по комнате. Через минуту он понял, что это стучат его зубы. Руки тоже тряслись. "Да что же это я?!" - Он. схватил трубку телефона - и бросил ее, опустился на стул, обессиленно положил голову на прохладную поверхность стола. "Ну ее к черту, такую работу..." Дверь широко распахнулась, на пороге появился суд-медэксперт Зубато с фанерным ящиком в руках. - Слушай, Матвей, это же в самом деле криминалистическая сенсация века, поздравляю! - закричал он. - Ух, черт, вот это да! - Он с грохотом поставил ящик на стол, раскрыл, начал выбрасывать на пол вату. - Мне только что доставили из скульптурной мастерской... Смотри! Матвей Аполлонович поднял глаза. Перед ним стояла сработанная из пластилина голова Кривошеина - с покатым лбом, вздернутым толстым носом и широкими щеками... Глава пятая Самый простой способ скрыть хромоту на левую ногу - хромать и на правую. У вас будет вид морского волка, шагающего вперевалку. К. Прутков-инженер. "Советы начинающим детективам" "Пижон из пижонов, мелкач! - ругал себя Кривошеин. - Нашел применение открытию: милицию пугать... Ведь он и так отпустил бы меня, никуда бы не делся". Мышцы лица и тела натруженно ныли. Внутри медленно затихал болезненный зуд желез. "Все-таки три трансформации за несколько минут - это перегрузка. Погорячился. Ну, да ничего со мной не станется. В том-то и фокус, что ничего со мной статься не может..." Быстро синело небо над домами. С легким шипением загорались газосветные названия магазинов, кафе и кинотеатров. Мысли аспиранта вернулись к московским делам. "Выдержал марку Вано Александрович, даже не поинтересовался: почему задержали, за что? Опознал - и все. Понятно: раз Кривошеин скрывает от меня свои дела - знать не хочу о них! Обиделся гордый старик... Да и есть за что. Ведь именно в беседе с ним я осмыслил цель опытов. Впрочем, какая там беседа - был спор. Но не с каждым вот так: поспоришь - и обогатишься идеями". ...Вано Александрович все ходил мимо, Посматривал с ироническим ожиданием: какими откровениями поразит мир дилетант-биолог? Однажды декабрьским вечером Кривошеин захватил его в кабинете на кафедре и высказал все, что думал о жизни вообще и о человеке в частности. Это был хороший вечер: они сидели, курили, разговаривали, а за окном свистела и швырялась в стекла снежной крупой московская предновогодняя пурга. - Любая машина как-то устроена и что-то делает, - излагал Кривошеин. - В биологической машине под названием "Человек" тоже можно выделить две эти стороны: базисную и оперативную. Оперативная: органы чувств, мозг, двигательные нервы, скелетные мышцы - в большой степени подвластна человеку. Глаза, уши, вестибулярный аппарат, обязательные участки кожи, нервные окончания языка и носа, болевые и температурные нервы воспринимают раздражения от внешней среды, превращают их в электрические импульсы (совсем как устройства ввода информации в электронной машине), головной и спинной мозги анализируют и комбинируют импульсы по принципу "возбуждение - торможение" (подобно импульсным ячейкам машин), замыкают и размыкают первые цепи, посылают команды скелетным мышцам, которые и производят всякие действия- опять же как исполнительные механизмы машин. Над оперативной частью своего организма человек властен: даже безусловные - болевые, например - рефлексы он может подавить усилием воли. Но вот в базисной части, которая ведает основным процессом жизни - обменом веществ, - все не так. Легкие втягивают воздух, сердце гонит кровь по темным закоулкам тела, пищевод, сокращаясь, проталкивает комочки пищи в желудок, поджелудочная железа выделяет гормоны и ферменты, чтобы разложить пищу на вещества, которые может усвоить кишечник, печень выделяет в кровь глюкозу... Щитовидная и паращитовидная железы вырабатывают диковинные вещества: тироксин и паратиреодин - от них зависит, будет ли человек расти и умнеть или останется карликом и кретином, разовьется ли у него прочный скелет или кости можно будет завязывать узлом. Пустяковый отросток у основания головного мозга - гипофиз - с помощью своих выделений командует всей таинственной кухней внутренней секреции, а заодно работой почек, кровяным давлением и благополучным разрешением от беременности... И над этой частью организма, которая конструирует человека - его телосложение, форму черепа, психику, здоровье и силу, - сознание не властно! - Все правильно, - улыбнулся Андросиашвили. - В вашей оперативной части я легко узнаю область действия "анимальной", или "соматической", нервной системы, в базисной - область вегетативных нервов. Эти названия возникли еще в восемнадцатом веке; по-латыни "анималь" - "животное" и "вегетус" - "растение". Лично я не считаю их удачными. Может быть, на уровне двадцатого века ваши инженерные наименования более подойдут. Но продолжайте, прошу вас. - Машину, даже электронную, конструирует и делает человек. Скоро этим займутся сами машины, принцип ясен, - продолжал Кривошеин. - Но почему человек не может конструировать сам себя? Ведь обмен веществ подчинен центральной нервной системе: от мозга к железам, сосудам, кишечнику идут такие же нервы, как и к мышцам и к органам чувств? Почему же человек не может управлять этими процессами, как движением пальцев? Почему сознательное участие человека в обмене веществ выражается лишь в удовлетворении аппетита, жажды и некоторых противоположных отправлений? Это смешно: "хомо сапиенс", царь природы, венец Эволюции, создатель сложнейшей техники, произведений искусства, а в основном жизненном процессе отличается от коровы и дождевого червя разве что применением вилки, ложки да горячительных напитков! - А почему вам хочется выделять в кровь сахар, ферменты и гормоны непременно усилием своей мысли и воли? - Андросиашвили поднял кустистые брови. - Зачем, скажите на милость, мне вдобавок ко всем делам и заботам по кафедре еще каждый час ломать голову: сколько выделить адреналина и инсулина из надпочечников и куда их направить? Вегетативные нервы сами управляют обменом веществ, не затрудняют человека проблемами - и отлично! - Отлично ,ли, Вано Александрович? А болезни? - Болезни... вон вы куда клоните: болезни как ошибки в работе базисной конструирующей системы.- Брови у профессора выгнулись синусоидой. - Ошибки, которые мы пытаемся исправить пилюлями, компрессами, вакцинами, оперативным вмешательством, и далеко не всегда успешно. Но... болезни - результат тех воздействий среды, к которым организм не приспособлен. - А почему не приспособлен? Ведь мы в большинстве случаев знаем, что вредно, - на этом держится профилактика болезней, техника безопасности, охрана труда. Но, обратите внимание, слова-то какие пассивные: профилактика, безопасность, охрана... попросту говоря, от беды подальше! А среда все подкидывает новые загадки: то рентгеновское излучение, то сварочную дугу, то изотопы... - Ладно! - Профессор поднял обе руки. - Я догадываюсь, что у вас под языком трепыхается заветная идея на этот счет и вы ждете не дождетесь, когда собеседник широко раскроет глаза и с робкой надеждой спросит: "Так почему?" Идет! Смотрите: я широко раскрываю глаза, - он весело сверкнул белками в кровяных прожилках, - и задаю этот долгожданный вопрос: так почему люди не умеют сознательно управлять обменом веществ в себе? - Потому что забыли, как это делается! - выпалил Кривошеин. - Ввах! - профессор с удовольствием хлопнул себя по коленям. - Знали, да забыли? Как номер телефона? Это интересно! - Давайте вспомним, что в мозгу человека имеется огромное число незадействованных нервных клеток: девяносто девять процентов, а у некоторых и девяносто девять с дробью. Невероятно, чтобы они существовали просто так, про запас - природа излишеств не допускает. Естественно предположить, что в этих клетках содержалась информация, которая ныне утрачена. Не обязательно словесная информация - такой в нашем организме и сейчас мало, она слишком груба и приблизительна, - а биологическая, выражаемая в образах, чувствах, ощущениях... - Стоп, дальше я знаю! - увлеченно закричал Андросиашвили. - Марсиане! Нет, даже лучше - не марсиане - ведь до Марса того и гляди доберутся, проверить могут! - а, скажем, жители бывшей когда-то между Марсом и Юпитером планеты, которая ныне развалилась на астероиды. Жили там высокоорганизованные существа, у них была искусственная разнообразная среда, и они умели управлять своим организмом, чтобы приспосабливаться к ней, а также для забавы. И эти жители, почуяв, что родная планета вот-вот развалится, переселились на Землю... - Возможно, было и так, - невозмутимо кивнул Кривошеин. - Во всяком случае, надо полагать, что у человека были высокоорганизованные предки, откуда бы они ни взялись. И они одичали, попав в дикую примитивную среду с тяжелыми условиями жизни - в кайнозойскую эру. Жара, джунгли, болота, звери - и никаких удобств. Жизнь упростилась до борьбы за существование, вся нервная утонченность оказалась ни к ч"му. Вот и утратили за многие поколения все: от письменности до умения управлять обменом веществ... Нет, правда, Вано Александрович, помести сейчас горожанина в джунгли, с ним то же будет! - Эффектно! - причмокнул от удовольствия Андросиашвили. - И лишние клетки мозга остались в организме наряду с аппендиксом и волосатостью под мышками? Теперь я понимаю, почему мой добрый знакомый профессор Валерно именует фантастику "интеллектуальным развратом". - Почему же? И при чем здесь?.. - Да потому, что трезвые рассуждения она подменяет эффектной игрой воображения. - Ну, знаете ли, - разозлился Кривошеин, - у нас в системологии рабочие гипотезы не подавляют ссылками на высказывания знакомых. Любая идея приемлема, если она плодотворна. - А у нас в биологии, товарищ аспирант, - заорал вдруг Андросиашвили, выкатив глаза, - у нас в биологии, дорогой, приемлемы лишь идеи, основанные на трезвом материалистическом подходе! А не на осколках фантастической планеты! Мы имеем дело с более важным явлением, чем техника, - с жизнью! И поскольку вы сейчас не "у вас", а "у нас", советую это помнить! Всякий дилетант... цхэ! - и тотчас успокоился, перешел на мирный тон. - Ладно, будем считать, что мы с вами разбили по тарелке. Теперь серьезно: почему ваша гипотеза, мягко говоря, сомнительна? Во-первых, "незадействованные" клетки мозга - это определение из технического обихода к биологическим объектам неприменимо. Клетки живут - стало быть, они уже задействованы. Во-вторых, почему не предположить, что эти миллиарды нервных клеток в мозгу образованы именно про запас? Вано Александрович встал и посмотрел на Кривошеина сверху вниз: - Я, дорогой товарищ аспирант, тоже слегка разбираюсь в технике - как-никак студент-вечерник МЭИ! - и знаю, что у вас... г-хм! - у вас в системотехнике есть понятие и проблема надежности. Надежность электронных систем обеспечивают резервом деталей, ячеек и даже блоков. Так почему не допустить, что природа создала в человеке такой же резерв для надежной работы мозга? Ведь нервные клетки не восстанавливаются. - Больно велик резерв! - покрутил головой аспирант. - Обычный человек обходится миллионом клеток из миллиардов возможных. - А у талантливых людей работают десятки миллионов клеток! А у гениальных... впрочем, у них еще никто не мерял - может быть, и сотни миллионов. Возможно, мозг каждого из нас, так сказать, зарезервирован на гениальную работу? Я склонен думать, что именно гениальность, а не посредственность - естественное состояние человека. - Эффектно сказано, Вано Александрович. - О, я вижу, вы злой... Но как бы там ни было, эти возражения имеют такую же ценность, как и ваша гипотеза об одичавших марсианах. Цхэ, а если учесть, что я ваш руководитель, а вы мой аспирант, то они имеют даже большую ценность! - он сел в кресло. - Но вернемся к основному вопросу: почему человек наших дней не владеет вегетативной системой и обменом веществ в себе? Знаете, почему? До этого дело еще не дошло. - Вот как! - Да. Среда учит организм человека только одним способом: условно-рефлекторной зубрежкой. Вы же знаете, что для образования условного рефлекса надо многократно повторять ситуацию и раздражители. Именно так возникает жизненный опыт. А чтобы образовался наследственный опыт из безусловных рефлексов, надо зубрить многим поколениям в течение тысячелетий... Вы правильно сказали о биологической, не выраженной в словах, информации в организме. Условные и безусловные рефлексы - это она и есть. А уж над рефлексами властвует сознание человека - правда, в ограниченной мере. Ведь вы не продумываете от начала до конца, какой мышце и насколько сократиться, когда закуриваете папиросу, как не продумываете и весь химизм мышечного сокращения... Сознание дает команду: закурить! А дальше работают рефлексы - как специфические, приобретенные вами от злоупотребления этой скверной привычкой: размять папиросу, втянуть дым, - так и переданные от далеких предков общие: хватательные, дыхательные и так далее... Вано Александрович - непонятно, для иллюстрации или по потребности - закурил папиросу и пустил вверх дым. - Я веду к тому, что сознание управляет, когда есть чем управлять. В оперативной части организма, где конечным действием, как подметил еще Сеченов, является мышечное движение... ну, помните? - Андросиашвили откинулся в кресле и с наслаждением процитировал: - "Смеется ли ребенок при виде .игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге - везде окончательным фактом является мышечное движение..." Ах, как великолепно писал Иван Михайлович! - так вот в этой оперативной части сознанию есть чем управлять, есть что выбрать из несчитанных миллионов условных и безусловных рефлексов для каждой нешаблонной ситуации. А в конструктивной части, где работает большая химия организма, командовать сознанию нечем. Ну, прикиньте сами, какие условные рефлексы у нас связаны с обменом веществ? - Пить или не пить, положите мне побольше хрена, терпеть не могу свинины, курение и... - Кривошеин замешкался, - н-ну, еще, пожалуй, мыться, чистить зубы... - Можно назвать еще десяток таких же, - кивнул профессор, - но ведь все это мелкие, наполовину химические, наполовину мышечные, поверхностные рефлексики, а поглубже в организме безусловные рефлексы-процессы, связанные так однозначно, что управлять нечем: иссякает кислород в крови - дыши, мало горючего для мышц - ешь, выделил воду - пей, отравился запретными для организма веществами - болей или умирай. И никаких вариантов... И ведь нельзя сказать, что жизнь не учила людей по части обменных реакций - нет, сурово учила. Эпидемиями - как хорошо бы с помощью сознания и рефлексов разобраться, какие бациллы тебя губят, и выморить их в теле, как клопов! Голодовками - залечь бы в спячку, как медведь, а не пухнуть и не умирать! Ранами и уродствами в драках всех видов - регенерировать бы себе оторванную руку или выбитый глаз! Но мало... Все дело в быстродействии. Мышечные реакции происходят за десятые и сотые доли секунды, а самая быстрая из обменных - выделение надпочечником адреналина в кровь - за секунды. А выделение гормонов железами и гипофизом дает о себе знать лишь через годы, а то и раз за целую жизнь. Так что, - он тонко улыбнулся, - эти знания не утрачены организмом, они просто еще не приобретены. Уж очень трудно человеку "вызубрить" такой урок... - ...И поэтому овладение обменом веществ в себе может затянуться на миллионы лет? - Боюсь, что даже на десятки миллионов, - вздохнул Вано Александрович. - Мы, млекопитающие, очень молодые жители Земли. Тридцать миллионов лет - разве это возраст? У нас все еще впереди. - Да ничего у нас не будет впереди, Вано Александрович! - вскинулся Кривошеин. - Нынешняя среда меняется от года к году - какая тут может быть миллионолетняя зубрежка, какое повторение пройденного? Человек сошел с пути естественной эволюции, дальше надо самому что-то соображать. - А мы и соображаем. - Что? Пилюли, порошки, геморройные свечи, клистиры и постельные режимы! Вы уверены, что этим мы улучшаем человеческую породу? А может быть, портим? - Я вовсе не уговариваю вас заниматься "пилюлями" и "порошками", если именно так вам угодно именовать разрабатываемые на кафедре новые антибиотики, - лицо Андросиашвили сделалось холодным и высокомерным. - Желаете заняться этой идеей - что ж, дерзайте. Но объяснить вам нереальность и непродуманность выбора такой темы для аспирантской работы и для будущей диссертации - мое право и моя обязанность. Он поднялся, ссыпал окурки из пепельницы в корзину. - Простите, Вано Александрович, я вовсе не хотел вас обидеть, - Кривошеин тоже встал, понимая, что разговор окончен, и окончен неловко. - Но... Вано Александрович, ведь есть интересные факты. - Какие факты? - Ну... вот был в прошлом веке в Индии некий Рамакришна, "человек-бог", как его именовали. Так у него, если рядом били человека, возникали рубцы на теле. Или "ожоги внушением": впечатлительного человека трогают карандашом, а говорят, будто коснулись горящей сигаретой. Ведь здесь управление обменом веществ получается без "зубрежки", а? - Послушайте, вы, настырный аспирант, - прищурился на него Андросиашвили, - сколько вы можете за один присест скушать оконных шпингалетов? - Мм-м... - ошеломленно выпятил губы Кривошеин, - боюсь, что ни одного. А вы? - Я тоже. А вот мой пациент в те далекие годы, когда я практиковал в психиатрической клинике имени академика Павлова, заглотал без особого вреда для себя... - профессор, вспоминая, откинул голову, - "шпингалетов оконных - пять, ложек чайных алюминиевых - двенадцать, ложек столовых - три, стекла битого - двести сорок граммов, ножниц хирургических малых - две пары, вилок - одну, гвоздей разных - четыреста граммов...". Это я цитирую не протокол вскрытия, заметьте, а историю болезни - сам резекцию желудка делал. Пациент вылечился от мании самоубийства, жив, вероятно, и по сей день. Так что, - профессор взглянул на Кривошеина с высоты своей эрудиции, - в научных делах лучше не ориентироваться ни на религиозных фанатиков, ни на мирских психопатов... Нет, нет! - он поднял руки, увидев в глазах Кривошеина желание возразить. - Хватит спорить. Дерзайте, препятствовать не буду. Не сомневаюсь, что вы обязательно попытаетесь регулировать обмен веществ какими-нибудь машинными, электронными способами... Вано Александрович посмотрел на аспиранта задумчиво и устало, улыбнулся. - Ловить жар-птицу голыми руками - что может быть лучше! Да и цель святая: человек без болезней, без старости - ведь старость тоже приходит от нарушения обмена веществ... Лет двадцать назад я, вероятно, позволил бы и себя зажечь этой идеей. Но теперь... теперь мне надо делать то, что можно сделать наверняка. Пусть даже это будут пилюли... Кривошеин свернул на поперечную улицу к Институту системологии и едва не столкнулся с рослым человеком в синем, не по погоде теплом плаще. От неожиданности с обоими случилась неловкость: .Кривошеин отступил влево, пропуская встречного, - тот сделал шаг вправо. Потом оба, уступая друг другу дорогу, шагнули в другую сторону. Человек с изумлением взглянул на Кривошеина и застыл. - Прошу прощения, - пробормотал тот и проследовал дальше. Улица была тихая, пустынная - Кривошеин вскоре расслышал шаги за спиной, оглянулся: человек в плаще шел на некотором отдалении за ним. "Ай да Онисимов! - развеселился аспирант. - Сыщика приклеил, цепкий мужчина!" Он для пробы ускорил шаг и услышал, как тот зачастил. "Э, шут с ним! Не хватало мне еще заметать следы". - Кривошеин пошел спокойно, вразвалочку. Однако спине стало неприятно, мысли вернулись к действительности. "Значит, Валька поставил еще эксперимент - а может, и не один? Получилось неудачно: труп, обратившийся в скелет... Но почему в его дела стала вникать милиция? И где он сам? Дунул, наверно, наш Валечка на мотоцикле куда подальше, пока страсти улягутся. А может, все-таки в лаборатории?" Кривошеин подошел к монументальным, с чугунными выкрутасами воротам института. Прямоугольные каменные тумбы ворот были настолько объемисты, что в левой свободно размещалось бюро пропусков, а в правой - проходная. Он открыл дверь. Старик Вахтерыч, древний страж науки, клевал носом за барьерчиком. - Добрый вечер! - кивнул ему Кривошеин. - Вечир добрый, Валентин Васильевич! - откликнулся Вахтерыч, явно не собираясь проверять пропуск: на проходной привыкли к визитам заведующего лабораторией новых систем в любое время дня и ночи. Кривошеин, войдя в парк, оглянулся: верзила в плаще топтался возле ворот. "То-то, голубчик, - наставительно подумал Кривошеин. - Пропускная система - она себя оправдывает". Окна флигеля были темны. Возле двери во тьме краснел огонек папиросы. Кривошеин присел под деревьями, пригляделся и различил на фоне звезд форменную фуражку на голове человека. "Нет, хватит с меня на сегодня милиции. Надо идти домой..." - он усмехнулся, поправил себя: "К нему домой". Он повернул в сторону ворот, но вспомнил о субъекте в плаще, остановился. "Э, так будет не по правилам: выслеживаемому идти навстречу сыщику. Пусть поработает". Кривошеин направился в противоположный конец парка - туда, где ветви старого дуба нависли над чугунными копьями изгороди. Спрыгнул с ветви на тротуар и пошел в Академгородок. "Все-таки что у него получилось? И кто этот парень, встретивший меня в аэропорту? Как меня телеграмма сбила с толку: принял его за Вальку! Но ведь похож - м очень. Неужели? Валька явно не сидел этот год сложа руки. Напрасно мы не переписывались. Мелкачи, ах, какие мелкачи: каждый стремился доказать, что обойдется без другого, поразить через год при встрече своими результатами! Именно своими! Как же, высшая форма собственности... Вот и поразили. Мелкостью губим великое дело. Мелкостью, недомыслием, боязнью... Надо было не разбегаться в разные стороны, а с самого начала привлекать людей, стоящих и настоящих, как Вано Александрович, например. Да, но тогда я его не знал, а попробуй его привлечь теперь, когда он проносится мимо и смотрит чертом..." ...Все произошло весной, в конце марта, когда Кривошеин только начал осваивать управление обменом веществ в себе. Занятый собой, он не замечал примет весны, пока та сама не обратила его внимание на себя: с крыши пятиэтажного здания химкорпуса на него упала пудовая сосулька. Пролети она на сантиметр левее - и с опытами по обмену веществ внутри его организма, равно как и с самим организмом, было бы покончено. Но сосулька лишь рассекла правое ухо, переломила ключицу и сбила наземь. - Ай, беда! Ай, какая беда!.. - придя в себя, услышал он голос Андросиашвили. Тот стоял над ним на коленях, ощупывал его голову, расстегивал пальто на груди. - Я этого коменданта убивать буду, снег не чистит! - яростно потряс он кулаком.- Идти сможете?- он помог Кривошеину подняться. - Ничего, голова сравнительно цела, ключица страстется за пару недель, могло быть хуже... Держитесь, я отведу вас в поликлинику, - Спасибо, Вано Александрович, я сам, - максимально бодро ответил Кривошеин, хотя в голове гудело, и даже выжал улыбку. - Я дойду, здесь близко... И быстро, едва ли не бегом двинулся вперед. Ему сразу удалось остановить кровь из уха. Но правая рука болталась плетью. - Я позвоню им, чтобы приготовили электросшиватель! - крикнул вдогонку профессор. - Может быть, заштопают ухо! У себя в комнате Кривошеин перед зеркалом скрепил две половинки разорванного по хрящу уха клейкой лентой, тампоном стер запекшуюся кровь. С этим он справился быстро: через десять минут на месте недавнего разрыва был лишь розоватый шрам в капельках сукровицы, а через полчаса исчез и он. А чтобы срастить перебитую ключицу, пришлось весь вечер лежать на койке и сосредоточенно командовать сосудами, железами, .мышцами. Кость содержала гораздо меньше биологического раствора, чем мягкие ткани. Утром он решил пойти на лекцию Андросиашвили. Пришел в аудиторию пораньше, чтобы занять далекое, незаметное место, и - столкнулся с профессором: тот указывал студентам, где развесить плакаты. Кривошеин попятился, но было поздно. - Почему вы здесь? Почему не в клини... - Вано Александрович осекся, не сводя выпученных глаз с уха аспиранта и с правой руки, которой тот сжимал тетрадь. - Что такое?! - А вы говорили: десятки миллионов лет, Вано Александрович, - не удержался Кривошеин. - Все-таки можно не только "зубрежкой". - Значит... получается?! - выдохнул Андросиашвили. - Как?! Кривошеин закусил губу. - М-м-м... позже, Вано Александрович, - неуклюже забормотал он. - Мне еще самому надо во всем разобраться... - Самому? - поднял брови профессор. - Не хотите рассказывать? - его лицо стало холодным и высокомерным. - Ну, как хотите... прошу извинить! - и вернулся к столу. С этого дня он с ледяной вежливостью кивал аспиранту при встрече, но в разговор не вступал. Кривошеин же, чтоб не так грызла совесть, ушел в экспериментирование над самим собой. Ему действительно многое еще предстояло выяснить. "Разве мне не хотелось продемонстрировать открытие - пережить жгучий интерес к нему, восторги, славу... - шагая по каштановой аллее, оправдывался перед собой и незримым Андросиашвили Кривошеин. - Ведь в отличие от психопатов я мог бы все объяснить... Правда, к другим людям это пока неприменимо, не та у них конституция. Но, главное, доказана возможность, есть знание... Да, но если бы открытие ограничивалось лишь тем, что можно самому быстро залечивать раны, переломы, уничтожать в себе болезни! В том и беда, что природа никогда не выдает ровно столько, сколько нужно для блага людей, - всегда либо больше, либо меньше. Я получил больше... Я мог бы, наверно, превратить себя и в животное, даже в монстра... Это можно. Все можно - это-то и и страшно", - Кривошеин вздохнул. ...Окно и застекленная дверь балкона на пятом этаже сумеречно светились - похоже, будто горела настольная лампа. "Значит, он дома?!" Кривошеин поднялся по лестнице, перед дверью квартиры по привычке пошарил по карманам, но вспомнил, что выбросил ключ еще год назад, ругнул себя - как было бы эффектно внезапно войти: "Ваши документы, гражданин!" Звонка у двери по-прежнему не было, пришлось постучать. В ответ послышались быстрые легкие шаги - от них у Кривошеина сильно забилось сердце, - щелкнул замок: в прихожей стояла Лена. - Ох, Валька, жив, цел! - она обхватила его шею теплыми руками, быстро оглядела, погладила волосы, прижалась и расплакалась. - Валек, мой родной... а я уж думала... тут такое говорят, такое говорят! Звоню к тебе в лабораторию - никто не отвечает... звоню в институт, спрашиваю: где ты, что с тобой? - кладут трубку... Я пришла сюда - тебя нет... А мне уже говорили, будто ты... - она всхлипнула сердито. - Дураки! - Ну, Лен, будет, не надо... ну, что ты? - Кривошеину очень захотелось прижать ее к себе, он еле удержал руки. Будто и не было ничего: ни открытия No 1, ни года сумасшедшей напряженной работы в Москве, где он отмел от себя все давнее... Кривошеин не раз - для душевного покоя - намеревался вытравить из памяти образ Лены. Он знал, как это делается: бросок крови с повышенным содержанием глюкозы в кору мозга, небольшие направленные окисления в нуклеотидах определенной области - и информация стерлась из нервных клеток навсегда. Но не захотел... или не смог? "Хотеть" и "мочь" - как разграничишь это в себе? И вот сейчас у него на плече плачет любимая женщина - плачет от тревоги за него. Ее надо успокоить. - Перестань, Лена. Все в порядке, как видишь, Она посмотрела на него снизу вверх. Глаза были мокрые, радостные и виноватые. - Валь... Ты не сердишься на меня, а? Я тогда тебе такое наговорила - сама не знаю что, дура просто! Ты обиделся, да? Я тоже решила, что... все кончено, а когда узнала, что у тебя что-то случилось... - она подняла брови, - не смогла. Вот прибежала... Ты забудь, ладно? Забыли, да? - Да, - чистосердечно сказал Кривошеин. - Пошли в комнату. - Ох, Валька, ты не представляешь, как я напугалась, - она все держала его за плечи, будто боялась отпустить. - И следователь этот... вопросы всякие! - Он и тебя вызывал? - Да. - Ага, ну конечно: "шерше ля фам"! Они вошли в комнату. Здесь все было по-прежнему: серая тахта, дешевый письменный стол, два стула, книжный шкаф, заваленный сверху журналами до самого потолка, платяной шкаф с привинченным сбоку зеркалом. В углу возле двери лежали крест-накрест гантели. - Я, тебя дожидаясь, прибрала немного. Пыли нанесло, балкон надо плотно закрывать, когда уходишь... - Лена снова приблизилась к нему. - Валь, что случилось-то? "Если бы я знал!" - вздохнул Кривошеин. - Ничего страшного. Так, много шуму... - А почему милиция? - Милиция? Ну... вызвали, она и приехала. Вызвали бы пожарную команду - приехала бы пожарная команда. - Ой, Валька... - она положила руки на плечи Кривошеину, по-девчоночьи сморщила нос. - Ну, почему ты такой? - Какой? - спросил тот, чувствуя, что глупеет на глазах. - Ну, такой - вроде и взрослый, а несолидный. И я, когда с тобой - девчонка девчонкой... Валь, а где Виктор, что с ним? Слушай, - у нее испуганно расширились глаза, - это правда, что он шпион? - Виктор? Какой еще Виктор?! - Да ты что?! Витя Кравец - твой лаборант, племянник троюродный. - Племянник... лаборант... - Кривошеин на миг растерялся. -Ага, понял! Вот оно что... Лена всплеснула ладонями. - Валька, что с тобой? Ты можешь рассказать: что у вас там случилось?! - Прости, Лен... затмение нашло, понимаешь, Ну, конечно, Петя... то есть Витя Кравец, мой верный лаборант, троюродный племянник... очень симпатичный парень, как же... - Женщина все смотрела на него большими глазами. - Ты не удивляйся, Лен, это просто временное выпадение памяти, так всегда бывает после... после электрического удара. Пройдет, ничего страшного... Так, говоришь, уже пошел шепот, что он шпион? Ох, эта Академия наук! - Значит, правда, что у тебя в лаборатории произошла... катастрофа?! Ну почему, почему ты все от меня скрываешь? Ведь ты мог там... - она прикрыла себе рот ладонью, - нет! - Перестань, ради бога! - раздраженно сказал Кривошеин. Он отошел, сел на стул. - Мог - не мог, было - не было! Как видишь, все в порядке. ("Хотел бы я, чтобы оказалось именно так!") Не могу я ничего рассказывать, пока сам не разберусь во всем как следует... И вообще, - он решил перейти в нападение, - что ты переживаешь? Ну, одним Кривошеиным на свете больше, одним меньше - велика беда! Ты молодая, красивая, бездетная - найдешь себе другого, получше, чем такой стареющий барбос, как я. Взять того же Петю... Витю Кравца: чем тебе не пара? - Опять ты об этом? - она улыбнулась, зашла сзади, положила голову Кривошеина себе