зеленели деревья, белели колонны старого институтского корпуса. В парке все было обыкновенно. Я направлялся в бухгалтерию за авансом. Человек шагал чуть враскачку, махал руками и не то чтобы прихрамывал, а просто ставил правую ногу осторожней, чем левую; последнее мне особенно бросилось в глаза. Ветер хлопал полами его плаща, трепал рыжую шевелюру. Мысль первая: где я видел этого типа? По мере того как мы сближались, я различал покатый лоб с залысинами и крутыми надбровными дугами, плоские щеки в рыжей недельной щетине, толстый нос, высокомерно поджатые губы, скучливо сощуренные веки... Нет, мы определенно виделись, эту заносчивую физиономию невозможно забыть. А челюсть - бог мой! - такую только по праздникам надевать. Мысль вторая: поздороваться или безразлично пройти мимо? И в этот миг вся окрестность перестала для меня существовать. Я споткнулся на ровном асфальте и стал. Навстречу мне шел я сам. Мысль третья (обреченная): "Ну, вот..." Человек остановился напротив. - Привет! - Пппривет... - Из мгновенно возникшего в голове хаоса выскочила спасительная догадка. - Вы что, из киностудии? - Из киностудии?! Узнаю свою самонадеянность! - губы двойника растянулись в улыбке. - Нет, Валек, фильм о нас студии еще не планируют. Хотя теперь... кто знает! - Послушайте, я вам не Валек, а Валентин Васильевич Кривошеин! Всякий нахал-Встречный улыбнулся, явно наслаждаясь моей злостью. Чувствовалось, что он более готов к встрече и упивается выигрышностью своего положения. - И... извольте объяснить: кто вы, откуда взялись на территории института, на какой предмет загримировались и вырядились под меня?! - Изволю, - сказал он. - Валентин Васильевич Кривошеин, завлабораторией новых систем. Вот мой пропуск, если угодно, - и он действительно показал мой затасканный пропуск. - А взялся я, понятное дело, из лаборатории. - Ах, даже таак? - В подобной ситуации главное - не утратить чувство юмора. - Очень приятно познакомиться. Валентин, значит, Васильевич? Из лаборатории? Так, так... ага... м-да. И тут я поймал себя на том, что верю ему. Не из-за пропуска, конечно, у нас на пропуске и вахтера не проведешь. То ли я некстати сообразил, что рубец над бровью и коричневая родинка на щеке, которые я в зеркале вижу слева, на самом деле должны быть именно на правой стороне лица. То ли в самой повадке собеседника было нечто исключавшее мысль о розыгрыше... Мне стало страшно: неужели я свихнулся на опытах и столкнулся со своей раздвоившейся личностью? "Хоть бы никто не увидел... Интересно, если смотреть со стороны - я один или нас двое?" - Значит, из лаборатории? - Я попытался подловить его. - А почему -же вы идете от старого корпуса? - Заходил в бухгалтерию, ведь сегодня двадцать второе. - Он вытащил из кармана пачку пятирублевок, отсчитал часть. - Получи свою долю. Я машинально взял деньги, пересчитал. Спохватился: - А почему только половина? - О господи! - Двойник выразительно вздохнул. - Нас же теперь двое! (Этот подчеркнутый выразительный вздох... никогда не стану так вздыхать. Оказывается, вздохом можно унизить. А его дикция - если можно так сказать о всяком отсутствии дикции! - неужели я тоже так сплевываю слова с губ?) "Я взял у него деньги - значит, он существует, - соображал я. - Или и это обман чувств? Черт побери, я исследователь, и чихать я хотел, на чувства, пока не пойму, в чем дело!" - Значит, вы настаиваете, что... взялись из запертой и опечатанной лаборатории? - Угу, - кивнул он. - Именно из лаборатории. Из бака. - Даже из бака, скажите пожал... Как из бака?! - Так, из бака. Ты бы хоть скобы предусмотрел, еле вылез... - Слушай, ты это брось! Не думаешь же ты всерьез убедить меня, что тебя... то есть меня... нет, все-таки тебя сделала машина? Двойник опять вздохнул самым унижающим образом. - Я чувствую, тебе еще долго предстоит привыкать к тому, что это случилось. А мог бы догадаться. Ты же видел, как в колбах возникла живая материя? - Мало ли что! Плесень я тоже видел, как она возникает в сырых местах. Но это еще не значило, что я присутствовал при зарождении жизни... Хорошо, допустим, в колбах и сотворилось что-то живое - не знаю, я не биолог. Но при чем здесь ты? - То есть как это при чем?! - Теперь пришла его очередь взъяриться. - А что же, по-твоему, она должна создать: червя? лошадь? осьминога?! Машина накапливала и перерабатывала информацию о тебе: видела тебя, слышала, обоняла и осязала тебя, считывала биотоки твоего мозга! Ты ей глаза намозолил! Вот и пожалуйста. Из деталей мотоцикла можно собрать лишь мотоцикл, а отнюдь не пылесос. - Хм... ну, допустим. А откуда ботинки, костюм, пропуск, плащ? - О черт! Если она произвела человека, то что ей стоит вырастить плащ?! (Победный блеск глаз, непреложные жесты, высокомерные интонации... Неужели и я так постыдно нетерпим, когда чувствую превосходство хоть в чем-то?) - Вырастить? - я пощупал ткань его плаща. Меня пробрал озноб: плащ был не такой. Огромное вмещается в голове не сразу, во всяком случае в моей. Помню, студентом меня прикрепили к делегату молодежного фестиваля, юноше-охотнику из таймырской тундры; я водил его по Москве. Юноша невозмутимо и равнодушно смотрел на бронзовые скульптуры ВДНХ, на эскалаторы метро, на потоки машин, а по поводу высотного здания. МГУ высказался так: "Из жердей и шкур можно построить маленький чум, из камня - большой..." Но вот в вестибюле ресторана "Норд", куда мы зашли перекусить, он носом к носу столкнулся с чучелом белого медведя с подносом в лапах - и замер, пораженный! Подобное произошло со мной. Плащ двойника очень походил на мой, даже чернильное пятно красовалось именно там, куда я посадил его, стряхивая однажды авторучку. Но ткань была более эластичная и будто жирная, пуговицы держались не на нитках, а на гибких отростках. Швов в ткани не было. - Скажи, а он к тебе не прирос? Ты можешь его снять? Двойник окончательно взбеленился: - Ну, хватит! Не обязательно раздевать меня на таком ветру, чтобы удостовериться, что я - это ты! Могу и так все объяснить. Рубец над бровью - это с коня слетел, когда батя учил верховой езде! На правой ноге порвана коленная связка - футбол на первенство школы! Что тебе еще напомнить? Как в детстве втихую верил в бога? Или как на первом курсе хвастал ребятам по комнате, что познал не одну женщину, хотя на самом деле потерял невинность на преддипломной практике в Таганроге? ("Вот сукин сын! И выбрал же...") - М-да... Ну, знаешь, если ты - это я, то я от себя не в восторге. , ,< - Я тоже, - буркнул он. - Я считал себя сообразительным человеком... - лицо его вдруг напряглось. - Тес, не оборачивайся! Позади меня послышались шаги. - Приветствую вас, Валентин Васильевич! - произнес голос Гарри Хилобока, доцента, кандидата, секретаря и сердцееда институтских масштабов. Я не успел ответить. Двойник роскошно осклабился, склонил голову: - Добрый день, Гарри Харитонович! В свете его улыбки мимо нас проследовала пара. Пухленькая черноволосая девушка бойко отстукивала каблуками-гвоздиками по асфальту, и Хилобок, приноравливаясь к ее походке, семенил так, будто и на нем была узкая юбка. - ...Возможно, я не совсем точно понял вас, Людочка, - журчал его баритон, - но я, с точки зрения недопонимания, высказываю свои соображения... - У Гарри опять новая, - констатировал двойник. - Вот видишь: Хилобок и тот меня признает, а ты сомневаешься. Пошли-ка домой! Только полной своей растерянностью могу объяснить, что покорно поплелся за ним в Академгородок. В квартире он сразу направился в ванную. Послышался шум воды из душа, потом он высунулся из двери: - Эй, первый экземпляр или как там тебя! Если хочешь убедиться, что у меня все в порядке, прошу. Заодно намылишь мне спину. Я так и сделал. Это был живой человек. И тело у него было мое. Кстати, не ожидал увидеть у себя такие могучие жировые складки на животе и на боках. Надо почаще упражняться с гантелями! Пока он мылся, я ходил по комнате, курил и пытался привыкнуть к факту: машина создала человека. Машина воспроизвела меня... О природа, неужели это возможно?! Средневековые завиральные идеи насчет "гомункулюса"... Мысль Винера о том, что информацию в человеке можно "развернуть" в последовательность импульсов, передать их на любое расстояние и снова записать в человека, как изображение на телеэкране... Доказательства Эшби, что между работой мозга и работой машины нет принципиальной разницы - впрочем, еще ранее это доказывал Сеченов... Но ведь все это умные разговоры для разминки мозгов; попробуй на их основе что-то сделать! И выходит, сделано? Там, за дверцей, плещется и со вкусом отфыркивается не Иванов, Петров, Сидоров - тех бы я послал подальше, - но "я"... А эти рулоны с числами? Выходит, я сжег "бумажного себя"?! Из комбинаций чисел я силился выбрать коротенькие приемлемые истины, а машина копнула глубже. Она накапливала информацию, комбинировала ее так и этак, сравнивала по каналам обратной связи, отбирала и усиливала нужное и на каком-то этапе сложности "открыла" Жизнь! А потом машина развила ее до уровня человека. Но почему? Зачем? Я же этого не добивался! Сейчас, по здравом размышлении, я могу свести концы с концами: да, получилось именно то, чего я "добивался"! Я хотел, чтобы машина понимала человека - и только. "Вы меня понимаете?" - "О да!" - отвечает собеседник, и оба, довольные друг другом, расходятся по своим делам. В разговоре это сходит с рук. Но в опытах с логическими автоматами так легко путать понимание и согласие мне не следовало. Поэтому (лучше позже, чем никогда!) стоит разобраться: что есть понимание? Есть практическое (или целевое) понимание. В машину закладывают программу, она ее понимает - делает то, что от нее ждут. "Тобик, куси!" - и Тобик радостно хватает прохожего за штаны. "Цоб!" - и волы поворачивают направо. "Цобэ!" - налево. Такое примитивное понимание типа "цоб-цобэ" доступно многим живым и неживым системам. Оно контролируется по достижению цели, и, чем примитивней система, тем проще должна быть цель и тем подробней программирование задачи. Но есть и другое понимание - взаимопонимание: полная передача своей информации другой системе. А для этого система, которая усваивает информацию, должна быть никак не проще той, что передает... Я не задал машине цель - все ждал, когда она закончит конструировать и усложнять себя. А она не кончала и не кончала - и естественно: ее "Целью" стало полное понимание моей информации, да не только словесной, а любой. ("Цель" машины - это опять произвольное понятие, им тоже баловаться не стоит. Просто - информационные системы ведут себя по законам, чем-то похожим на начала термодинамики; и моя система "датчики - кристаллоблок - ЦВМ-12" должна была прийти в информационное равновесие со средой - как болванка в печи должна прийти в температурное равновесие с жаром углей. Такое равновесие и есть взаимопонимание. Ни на уровне схем, ни на уровне простых организмов к нему не прийти.) Вот. так все и получилось. На взаимопонимание человека способен только человек. На хорошее взаимопонимание - очень близкий человек. На идеальное - только ты сам. И мой двойник - продукт информационного равновесия машины со мной. Но, кстати сказать, клювики "информационных весов" так и не сровнялись - я не присутствовал в лаборатории в это время и не столкнулся со свежевозникшим дублем, как с отражением в зеркале, - носом к носу. А дальше и вовсе все у нас пошло по-разному. Словом, ужас как бестолково я поставил опыт. Только и моего, что сообразил наладить обратную связь... Интересно переиграть: если бы я вел эксперимент строго, логично, обдуманно, отсекал сомнительные варианты-получил бы я такой результат? Да никогда в жизни! Получился бы благополучный кандидатско-докторский верняк - и все. Ведь в науке в основном происходят вещи посредственные - и я приучил себя к посредственному. Значит, все в порядке? Почему же грызет досада, неудовлетворенность? Почему я все возвращаюсь к этим промахам и ошибкам? Ведь получилось... Что, вышло не по правилам? А есть аа правила для открытий? Много случайного" не можешь приписать все своему "научному видению"? А открыто Гальвани, а Х-лучи, а радиоактивность, а электронная эмиссия, а... да любое открытие, с которого начинается та иди иная наука, связано со случаем. Многое еще не понимаю? Тоже как у всех, нечего пыжиться! Откуда же это саморастерзание? Э, дело, видимо, в другом: сейчас так работать нельзя. Уж очень нынче наука серьезная пошла, не то что во времена Гадьвани и Рентгена. Вот так, не подумав, можно однажды открыть и способ мгновенного уничтожения Земли - с блестящим экспериментальным подтверждением... Дубль вышел из ванной порозовевший и в моей пижаме, пристроился к зеркалу причесываться. Я подошел, стал рядом: из зеркала смотрели два одинаковых лица. Только волосы у него были темнее от влаги. Он достал из шкафа электробритву, включил ее. Я наблюдал, как он бреется, и чувствовал себя едва ли не в гостях: настолько по-хозяйски непринужденными были его движения. Я не выдержал: .- Слушай, ты хоть осознаешь необычность ситуации? - Чего? - Он скосил глаза. - Не мешай! - Он явно был по ту сторону факта..." Аспирант отложил дневник, покачал головой: нет, Валька-оригинал не умел читать в душах! ...Он тоже был потрясен. По ощущениям получалось, будто он проснулся в баке, понимая все: где находится и как возник. Собственно, его открытие начиналось уже тогда... А хамил он от растерянности. И еще, пожалуй, потому, что искал линию поведения - такую линию, которая не низвела бы его в экспериментальные образцы. Он снова взялся за дневник. "...- Но ведь ты появился из машины, а не ив чрева матери! Из машины, понимаешь! - Ну так что? А появиться из чрева, по-твоему, просто? Рождение человека куда более таинственное событие, чем мое появление. Здесь можно проследить логическую последовательность, а там? Мальчик получится или девочка? В папу пойдет или в маму? Умный вырастет или дурак? Сплошной туман! Нам это дело кажется обыкновенным лишь из-за своей массовости. А здесь: машина записала информацию - и воспроизвела ее. Как магнитофон. Конечно, лучше бы она воспроизвела меня, скажем, с Эйнштейна... но что поделаешь! Ведь и на магнитофоне если записаны "Гоп, мои гречаники...", то не надейся услышать симфонию Чайковского. Нет, чтобы я был таким хамом! Видно, он остро чувствовал щекотливость своего появления на свет, своего положения и не хотел, чтобы я это понял. А чего там не понять: возник из колб и бутылок, как средневековый гомункулюс, и бесится... Я часто замечал: люди, которые чуют за собой какую-то неполноценность, всегда нахальнее и хамовитее других. И он стремился вести себя с естественностью ново- рожденного. Тот ведь тоже не упивается значением события (Человек родился!), а сразу начинает скандалить, сосать грудь и пачкать пеленки..." Аспирант Кривошеин только вздохнул и перевернул страницу. - Ну, а чувствуешь-то ты себя нормально? - Вполне! - Он освежал лицо одеколоном. - С чего бы мне чувствовать себя ненормально? Машина - устройство без фантазии. Представляю, что бы она наворотила, будь у нее воображение! А так все в порядке: я не урод о двух головах, молод, здоров, наполнение пульса отличное. Сейчас поужинаю и поеду к Ленке. Я по ней соскучился. - Что-о-о-о?! - я подскочил к нему. Он смотрел на меня с интересом, в глазах появились шкодливые искорки. - Да, ведь мы теперь соперники! Послушай, ты как-то примитивно к этому относишься. Ревность-чувство пошлое, пережиток. Да и к кому ревновать, рассуди здраво: если Лена будет со мной, разве это значит, что она изменила тебе? Изменить можно с другим мужчиной, непохожим, более привлекательным, например. А я для нее - это ты... Даже если у нас с ней пойдут дети, то нельзя считать, что она наставила тебе рога. Мы с тобой одинаковые - и всякие там гены, хромосомы у нас тоже... Э-э, осторожней! Ему пришлось прикрыться дверцей шкафа. Я схватил гантель с пола, двинулся к нему: - Убью гада! На логику берешь... я тебе покажу логику, гомункулюс! Я тебя породил, я тебя и убью, понял? Думать о ней не смей! Дубль бесстрашно выступил из-за шкафа. Уголки рта у него были опущены. - Слушай, ты, Тарас Бульба! Положи гантель! Если уж ты начал так говорить, то давай договоримся до полной ясности. "Гомункулюса" и "убью" я оставляю без внимания как продукты твоей истеричности. А вот что касается цитат типа "я тебя породил..." - так ты меня не породил. Я существую не благодаря тебе, и насчет моей подчиненности тебе лучше не заблуждаться... - То есть как?.. - А так. Положи гантель, я серьезно говорю. Я, если быть точным, возник против твоих замыслов, просто потому, что ты Вовремя не остановил опыт, а дальше и хотел бы, да поздно. То есть, - он скверно усмехнулся, - все аналогично той ситуации, в которой и ты когда-то появился на свет до небрежности родителей... (Все знает, смотри-ка! Было. Матушка моя однажды, после какой-то моей детской шкоды, сказала, чтобы слушался и ценил: - Хотела я сделать аборт, да передумала. А ты... Лучше бы она этого не говорила. Меня не хотели. Меня могло не -быть!.) - ..Но в отличие от мамы ты меня не вынашивал, не рожал в муках, не кормил и не одевал, - продолжал дубль. - Ты меня даже не спас от смерти, ведь я существовал и до этого опыта: я был ты. Я .тебе не обязан ни жизнью, ни здоровьем, ни инженерным образованием - ничем! Так что давай на равных. - И с Леной на равных?! - С Леной... я не знаю, как быть с Леной. Но ты... ты... - он, судя по выражению лица, хотел что-то прибавить, но воздержался" только резко выдохнул воздух, - ты должен так же уважать мои чувства, как я твой, понял? Ведь я тоже люблю Ленку. И знаю, что она моя - моя женщина, понимаешь? Я знаю ее тело, замах кожи ж волос, ее дыхание... и как она говорит: "Ну, Валек, ты как медведь, право!" - и как она морщит нос... Он вдруг осекся. Мы посмотрели друг на друга, пораженные одной и той же мыслью. - В лабораторию! - я первый кинулся к вешалке". Глава четвертая Если тебе хочется такси, а судьба предлагает автобус - выбирай автобус, ибо он следует по расписанию. К. Прутков-инженер мысль No 90 "Мы бежали по парку напрямик; в ветвях и в наших ушах свистел ветер. Небо застилали тучи цвета асфальта. В лаборатории пахло теплым болотом. Лампочки под потолком маячили в тумане. Возле своего стола я наступил на шланг, который раньше здесь не лежал, и отдернул ногу: шланг стал извиваться! Колбы и бутыли покрылись рыхлым серым налетом; что делалось в них - не разобрать. Журчали струйки воды из дистилляторов, щелкали реле в термостатах. В дальнем углу, куда уже не добраться из-за переплетения проводов, трубок, шлангов, мигали лампочки на пульте ЦВМ-12. Шлангов стало куда больше, чем раньше. Мы пробирались среди них, будто сквозь заросли лиан. Некоторые шланги сокращались, проталкивали сквозь себя какие-то комки. Стены бака тоже обросли серой плесенью. Я очистил ее рукавом. , ...В золотисто-мутной среде вырисовывался силуэт человека. "Еще дубль?! Нет..." Я всмотрелся. В ванне наметились контуры женского тела, и очертания этого тела я не спутал бы ни с каким другим. Напротив моего лица колыхалась голова без волос. Была какая-то сумасшедшая логика в том, что именно сейчас, когда мы с дублем схлестнулись из-за Лены, машина тоже пыталась решить эту задачу. Я испытывал страх и внутренний протест. - Но... ведь машина ее не знает! - Зато ты знаешь. Машина воспроизводит ее по твоей памяти... Мы говорили почему-то шепотом. - Смотри! .За призрачными контурами тела Лены стал вырисовываться скелет. Ступни уплотнились в белые фаланги пальцев, в суставы; обозначились берцовые и голенные кости. Изогнулся похожий на огромного кольчатого червя позвоночник, от него разветвились ребра, выросли топорики лопаток. В черепе наметились швы, обрисовались ямы глазниц... Не могу сказать, что это приятное зрелище - скелет любимой женщины, - но я не мог оторвать глаз. Мы видели то, чего еще никто не видел на свете: как машина создает человека! "По моей памяти, по моей памяти... - лихорадочно соображал я. - Но ведь ее недостаточно. Или машина усвоила общие законы построения человеческого тела? Откуда - ведь я их не знаю!" Кости в баке начали обрастать прозрачно-багровыми полосами и свивами мышц, а они подернулись желтоватым, как у курицы, жирком. Красным пунктиром пронизала тело кровеносная система. Все это колебалось в растворе, меняло очертания. Даже лицо Лены с опущенными веками, за которыми виднелись водянистые глаза, искажали гримасы. Машина будто примеривалась, как лучше скомпоновать человека. Я слишком слабо знаком с анатомией вообще и женского тела в частности, чтобы оценить, правильно или нет строила машина Лену. Но вскоре почуял неладное. Первоначальные контуры ее тела стали изменяться. Плечи, еще несколько минут назад округлые, приобрели угловатость и раздались вширь... Что такое? - Ноги! - дубль больно сжал мое предплечье. - Смотри, ноги! Я увидел внизу жилистые ступни под сорок второй размер ботинок - и от догадки меня прошиб холодный пот: машина исчерпала информацию о Лене и достраивает ее моим телом! Я повернулся к дублю: у него лоб тоже блестел от пота. - Надо остановить! - Как? Вырубить ток? - Нельзя, это сотрет память в машине. Дать охлаждение? - Чтобы затормозить процесс? Не выйдет, у машины большой запас тепла... А искаженный образ в баке приобретал все более ясные очертания. Вокруг тела заколыхалась прозрачная мантия - я узнал фасон простенького платья, в котором Лена мне больше всего нравилась. Машина с добросовестностью идиота напяливала его на свое создание... Надо приказать машине, внушить... но как? - Верно! - дубль подскочил к стеклянному шкафчику, взял "шапку Мономаха", нажал на ней кнопку "Трансляция" и протянул мне. - Надевай и ненавидь Ленку! Думай, что хочешь ее уничтожить... ну! Я сгоряча схватил блестящий колпак, повертел в руках, вернул. - Не смогу... - Тютя! Что же делать? Ведь это скоро откроет глаза и... Он плотно натянул колпак и стал кричать напропалую, размахивая кулаками: - Остановись, машина! Остановись сейчас же, слышишь! Ты создаешь не макет, не опытный образец - человека! Остановись, идиотище! Остановись по-хорошему! - Остановись, машина, слышишь! - Я повернулся к микрофонам. - Остановись, а то мы уничтожим тебя! Тошно вспоминать эту сцену. Мы, привыкшие нажатием кнопки или поворотом ручки прекращать и направлять любые процессы, кричали, объясняли... и кому? - скопищу колб, электронных схем и шлангов. Тьфу! Это была паника. Мы еще что-то орали противными голосами, как вдруг шланги около бака затряслись от энергичных сокращений, овеществленный образ-гибрид затянула белая муть. Мы замолкли. Через три минуты муть прояснилась, В золотистом растворе не было ничего. Только переливы и блики растекались от середины к краям. - Ф-фу... - сказал дубль. - До меня раньше как-то не доходило, что человек на семьдесят процентов состоит из воды. Теперь дошло... Мы выбрались к окну. От влажной духоты мое тело покрылось липким потом. Я расстегнул рубашку, дубль сделал то же. Наступал вечер. Небо очистилось от туч. Стекла институтского корпуса напротив как ни в чем не бывало отражали багровый закат. Так они отражали его в каждый ясный вечер: вчера, месяц, год назад - когда этого еще не было. Природа прикидывалась, будто ничего не произошло. У меня перед глазами стоял обволакиваемый прозрачными тканями скелет. - Эти анатомические подробности, эти гримасы... бррр! - сказал дубль, опускаясь на стул. - Мне и Лену что-то расхотелось видеть. Я промолчал, потому что он выразил мою мысль. Сейчас-то все прошло, но тогда... одно дело знать, пусть даже близко, что твоя женщина - человек из мяса, костей и внутренностей, другое дело - увидеть это. Я достал из стола лабораторный журнал, просмотрел последние записи - куцые и бессодержательные. Это ведь когда опыт получается, как задумал, или хорошая идея пришла в голову, то расписываешь подробно; а здесь было: "8 апреля. Раскодировал числа, 860 строк. Неудачно. 9 апреля. Раскодировал выборочно числа с пяти рулонов. Ничего не понял. Шизофрения какая-то! 10 апреля. Раскодировал с тем же результатом. Долил в колбы и бутыли: No1, 3 и 5 глицерина по 2 л; No 2 и 7 - раствора тиомочевины по 200 мл; во все - дистиллята по 2-3 л. 11 апреля. "Стрептоцидовый стриптиз с трепетом стрептококков". Ну - все..." А сейчас возьму авторучку и запишу: "22 апреля. Комплекс воспроизвел меня, В. В. Кривошеина. Кривошеин No 2 сидит рядом и чешет подбородок". Анекдот! И вдруг меня подхватила волна сатанинской гордости. Ведь открытие-то есть - да какое! Оно вмещает в себя и системологию, и электронику, и бионику, и химию, и биологию - все, что хотите, да еще сверх того что-то. И сделал его я!.Как сделал, как достиг - вопрос второй. Но главное: я! Я!!! Теперь пригласят Государственную комиссию да продемонстрировать возникновение в баке нового дубля... Представляю, какие у всех будут лица! И знакомые теперь уж точно скажут: "Ну ты да-ал!", скажут: "Вот тебе и Кривошеин!" И Вольтампернов прибежит смотреть... Я испытывал неудержимое желание захихикать; только присутствие собеседника остановило меня. - Да что знакомые, Вольтампернов, - услышал я свой голос н не сразу понял, что это произнес дубль. - Это, Валек, Нобелевская премия! "А и верно: Нобелевская! Портреты во всех газетах... И Ленка, которая сейчас относится ко мне несколько свысока - конечно, она красивая, а я нет! - тогда поймет... И посредственная фамилия Кривошеин (я как-то искал в энциклопедии знаменитых однофамильцев - и не нашел: Кривошлыков есть, Кривоногов есть, а Кривошеиных еще нет) будет звучать громоподобно: Кривошеин! Тот самый!.." Мне стало не по себе от этих мыслей. Честолюбивые мечтания сгинули. Действительно: что же будет? Что делать с этим открытием дальше? Я захлопнул журнал. - Так что: будем производить себе подобных? Устроим демпинг Крвиюшеивых? Впрочем, и других можно, если их записать в машину... Черт те что! Как-то это... ни в какие ворота не лезет. - М-да. А все было тихо-мирно"... - дубль покрутил головой. Вот именно: все было тихо-мирно... "Хорошая погода, девушка. Вам в какую сторону?" - "В противоположную!" - "И мне туда, а как вас зовут?" - "А вам зачем?" - ну и так далее, вплоть до Дворца бракосочетаний, родильного дома, порции ремня за убитую из рогатки кошку и сжигаемой после окончания семи классов ненавистной "Зоологии". Как хорошо сказано в статье председателя Днепровской конторы загса: "Семья есть способ продолжения рода и увеличения населения государства". И вдруг - да здравствует наука! - появляется конкурентный способ: засыпаем и заливаем реактивы из прейскуранта Главхимторга, вводим через систему датчиков информацию - получаем человека. Причем сложившегося, готового: с мышцами и инженерной квалификацией, с привычками и жизненным опытом... "Выходит, мы замахиваемся па самое человечное, что есть в людях: на любовь, на отцовство и материнство, на детство! - Меня стал пробирать озноб. - И выгодно. Выгодно - вот что самое страшное в наш рационалистический век!" Дубль поднял голову, в глазах у него были тревога и замешательство. - Слушай, но почему страшно? Ну, работали - точнее, ты работал. Ну, сделал опытную установку, а на ней открытие. Способ синтеза информации в человека - заветная мечта алхимиков. Расширяет наши представления о человеке кик информационной системе... Ну, и очень приятно! Когда-то короли щедро ассигновали такие работы... правда, потом рубили головы неудачливым исследователям, но если подумать, то и правильно делали: не можешь - не берись. Но нам-то ничего не будет. Даже наоборот. Почему же так страшно? "Потому что сейчас не средние века, - отвечал я себе. - И не прошлое столетие. И даже не начало XX века, когда все было впереди. Тогда первооткрыватели имели моральное право потом развести руками: мы, мол, не знали, что так скверно выйдет... Мы, их счастливые потомки, такого права не имеем. Потому что мы знаем. Потому что все уже было. ...Все было: газовые атаки - по науке; Майданеки и Освенцимы - по науке; Хиросима и Нагасаки - по науке. Планы глобальной войны - по науке, с применением математики. Ограниченные войны - тоже по науке... Десятилетия минули с последней мировой войны: разобрали и застроили развалины, сгнили и смешались с землей 50 миллионов трупов, народились и выросли новые сотни миллионов людей - а память об этом не слабеет. И помнить страшно, а забыть еще страшнее. Потому что это не стало прошлым. Осталось знание: люди это могут. Первооткрыватели и исследователи - всего лишь специалисты своего дела. Чтобы добыть у природы новые знания, им приходится ухлопать столько труда и изобретательности, что на размышление не по специальности: а что из этого в жизни получится? - ни сил, ни мыслей не остается. И тогда набегают те, кому это "по специальности": людишки, для которых любое изобретение и открытие - лишь новый способ для достижения старых целей: власти, богатства, влияния, почестей и покупных удовольствий. Если дать им наш способ, они увидят в нем только одно "новое": выгодно! Дублировать знаменитых певцов, актеров и музыкантов? Нет, не выгодно: грампластинки и открытки выпускать прибыльнее. А выгодно будет производить массовым тиражом людей для определенного назначения: избирателей для победы над политическим противником (рентабельнее, чем тратить сотни миллионов на обычную избирательную кампанию), женщин для публичных домов, работников дефицитных специальностей, солдат-сверхсрочников... можно и специалистов посмирней с узко направленной одаренностью, чтобы делали новые изобретения и не совались не в свои дела. Человек для определенного назначения, человек-вещь - что может быть хуже! Как мы распоряжаемся с вещами и машинами, исполнившими назначение, отслужившими свое? В переплавку, в костер, под пресс, на свалку. Ну, и с людьми-вещами можно так же". - Но ведь это там... - неопределенно указал рукой дубль. - У нас общественность не допустит. "А разве нет у нас людей, которые готовы употребить все: от идей коммунизма до фальшивых радиопередач, от служебного положения до цитат из классиков, - чтобы достичь благополучия, известного положения, а потом еще большего благополучия для себя, и еще, и еще, любой ценой? Людей, которые малейшее покушение на свои привилегии норовят истолковать как всеобщую катастрофу?". - Есть, - кивнул дубль. - И все же люди - в основном народ хороший, иначе мир давно бы превратился в клубок кусающих друг друга подонков и сгинул бы без всякой термоядерной войны. Но... Ведь если не считать мелких природных неприятностей: наводнений, землетрясений, вирусного гриппа - во всех своих бедах, в том числе и в самых ужасных, виноваты сами люди. Виноваты, что подчинялись тому, чему не надо подчиняться, соглашались с тем, чему надо противостоять, считали свою хату с краю. Виноваты тем, что выполняли работу, за которую больше платят, а не ту, что нужна всем людям и им самим... Если бы большинство людей на Земле соразмеряло свои дела и занятия с интересами человечества, нам нечего было бы опасаться за это открытие. Но этого нет. И поэтому, окажись сейчас в опасной близости от него хоть один влиятельный и расторопный подлец - наше открытие обернется страшилищем. Потому что применение научных открытий - это всего лишь техника. Когда-то техника была выдумана для борьбы человека с природой. Теперь ее легко обратить на борьбу людей с людьми. А на этом пути техника никаких проблем не решает, только плодит их. Сколько сейчас в мире научных, технических, социальных проблем вместо одной, решенной два десятилетия назад: как синтезировать гелий из водорода? Выдадим мы на-гора свое открытие - и жить станет еще страшнее. И будет нам "слава": каждый человек будет точно знать, кого и за что проклясть. - Слушай, а может... и вправду? - сказал дубль. - Ничего мы не видели, ничего не знаем. Хватит с людей страшных открытий, пусть управятся хоть с теми, что есть. Вырубим напряжение, перекроем краны... А? "И сразу - никакой задачи. Израсходованные реактивы спишу, по работе отчитаюсь как-нибудь. И займусь чем-то попроще, поневиннее..." - А я уеду во Владивосток монтировать оборудование в^ портах, - сказал дубль. Мы замолчали. За окном над черными деревьями пылала Венера. Плакала где-то кошка голосом ребенка. В тишине парка висела высокая воющая нота - это в Ленкином КБ шли стендовые испытания нового реактивного двигателя. "Работа идет. Что ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... - Я раздумывал над этим, чтобы оттянуть решение. - В глубоких шахтах рвутся плутониевые и водородные бомбы - высокооплачиваемым ученым и инженерам необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных площадках и в бетонных колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты. Каждая нацелена на свой объект, электроника в них включена, вычислительные машины непрерывно прощупывают их "тестами": нет ли где неисправности? Как только истекает определенный исследованиями по надежности срок службы электронного блока, тотчас техники в мундирах отключают его, вынимают из гнезда и быстро, слаженно, будто вот-вот начнется война, в которой надо успеть победить, вталкивают в пустое гнездо новый блок. Работа идет". ^- Вздор! - скдзал я. - Человечество для многого не созрело: для ядерной энергии, для космических полетов - гак что? Открытие - это объективная реальность, его не закроешь. Не мы, так другие дойдут - исходная идея опыта проста. Ты уверен, что они лучше распорядятся открытием? Я - нет... Поэтому надо думать, как сделать, чтобы это открытие не стало угрозой для человека. - Сложно... - вздохнул дубль, поднялся. - Я посмотрю, что там в баке делается. Через секунду он вернулся. На нем лица не было. - Валька, там... там батя! У радистов есть верная примета: если сложная электронная схема заработала сразу после сборки, добра не жди. Если она на испытаниях не забарахлит, то перед приемочной комиссией осрамит разработчиков; если комиссию пройдет, то в серийном производстве начнет объявляться недоделка за недоделкой. Слабина всегда обнаружится. Машина вознамерилась прийти в информационное равновесие уже не со мной, непосредственным источником информации, а со всей информационной средой, о которой узнала от меня, со всем миром. Поэтому возникала Лена, поэтому появился отец. Поэтому же было и все остальное, над чем мы с дублем хлопотали без отдыха целую неделю. Эта деятельность машины была продолжением прежней логической линии развития; но технически это была попытка с негодными средствами. Вместо "модели мира" в баке получился бред... Не могу писать о том, как в баке возникал отец, - страшно. Таким он был в день смерти: рыхлый, грузный старик с широким бритым лицом, размытая седина волос вокруг черепа. Машина выбрала самое последнее и самое тяжелое воспоминание о нем. Умирал он при мне, ужо перестал дышать, а я все старался отогреть холодеющее тело... Потом мне несколько раз снился один и тот же сон: я что есть силы тру холодное на ощупь тело отца - и оно теплеет, батя начинает дышать, сначала прерывисто, предсмертно, потом обыкновенно - открывает глаза, встает с постели. "Прихворнул немного, сынок, - говорит извиняющимся голосом. - Но все в порядке". Этот сон был как смерть наоборот. А сейчас машина создавала его, чтобы он еще раз умер при нас. Разумом мы понимали, что никакой это не батя, а очередной информационный гибрид, которому нельзя дать завершиться; ведь неизвестно, что это будет - труп, сумасшедшее существо или еще что-то. Но ни он, ни я не решались надеть "шапку Мономаха", скомандовать машине: ."Нет!" Мы избегали смотреть на бак и друг на друга. Потом я подошел к щиту, дернул рубильник. На миг в лаборатории стало темно и тихо. - Что ты делаешь?! - дубль подскочил к щиту, врубил энергию. Конденсаторы фильтров не успели разрядиться за эту секунду, машина работала. Но в баке все исчезло. Потом я увидел в баке весь хаос своей памяти: учительницу ботаники в 5-м классе Елизавету Моисеевну; девочку Клаву из тех же времен - предмет мальчишеских чувств; какого-то давнего знакомого с поэтическим профилем; возчика-молдаванина, которого я видел мельком на базаре в Кишиневе... скучно перечислять. Это была не "модель мира": все образовывалось смутно, фрагментарно, как оно и хранится в умеющей забывать человеческой памяти. У Елизаветы Моисеевны, например, удались лишь маленькие строгие глазки под вечно нахмуренными бровями, а от возчика-молдаванина вообще осталась только баранья шапка, надвинутая на самые усы... Спать мы уходили по очереди. Одному приходилось дежурить у бака, чтобы вовремя надеть "шапку" и приказать машине: "Нет!" Дубль первый догадался сунуть в жидкость термометр (приятно было наблюдать, в какое довольное настроение привел его первый самостоятельный творческий акт!). Температура оказалась 40 градусов. - Горячечный бред... - Надо дать ей жаропонижающее, - сболтнул я полушутя. Но, поразмыслив, мы принялись досыпать во все питающие машину колбы и бутыли хинин. Температура упала до 39 градусов, но бред продолжался. Машина теперь комбинировала образы, как в скверном сне, - лицо начальника первого отдела института Иоганна Иоганновича Кляппа плавно приобретало черты Азарова, у того вдруг отрастали хилобоковские усы... Когда температура понизилась до 38 градусов, в баке стали появляться плоские, как на экране, образы политических деятелей, киноартистов, передовиков производства вместе с уменьшенной Доской почета, Ломоносова, Фарадея, известной в нашем городе эстрадной певицы Марии Трапезунд. Эти двухмерные тени - то цветные, то черно-белые - возникали мгновенно, держались несколько секунд и растворялись. Похоже, что моя память истощалась. На шестой или седьмой день (мы потеряли счет времени) температура золотистой жидкости упала до 36,5. - Норма! - И я поплелся отсыпаться. Дубль остался дежурить. Ночью он растолкал меня: --Вставай! Пойдем, там машина строит глазки. Спросонок я послал его к черту. Он вылил на меня кружку воды. Пришлось пойти. ...Поначалу мне показалось, что в жидкости бака плавают какие-то пузыри. Но это были глаза - белые шарики со зрачком и радужной оболочкой. Они возникали в глубине бака, всплывали, теснились у прозрачных стеной, следили за нашими движениями, за миганием лампочек на пульте ЦВМ-12: голубые, серые, карие, зеленые, черные, рыжие, огромные в фиолетовым зрачком лошадиные, отсвечивающие и в темной вертикальной щелью - кошачьи, черные птичьи бисеринки... Здесь собрались, наверно, глаза всех людей и животных, которые мне приходилось видеть. Оттого, что без век и ресниц, они казались удивленными. К утру глаза начали появляться и возле бака: от живых шлангов выпячивались мускулистые отростки, заканчивающиеся веками и ресницами. Веки раскрывались. Новые глаза смотрели на нас пристально и с каким-то ожиданием. Было не по себе под бесчисленными молчаливыми взглядами. А потом...