ию далеких планет. Просмотрел - и проникся гордыней: не было ничего в обзоре и близкого к Биоколонизации, не было, черт побери!.. А затем спохватывался, стыдил и смирял себя. Малыши не были проблемой, возня с ними была отдыхом и возвращением к истокам. Ило щедро отдавал им то, что знал и умел и что они могли сейчас принять. Исчезновение его будет для " орлов", конечно, еще большим огорчением, нежели расставание с "гуигнгн-мами"... Ну ничего. ::::::::::::::::::::::::::: - Ило, а какое у тебя прежде было имя, нормальное? Тот взглянул удивленно. Профессор поправился: - Я не так сказал, не нормальное... Конечно же, нынешнее индексовое, которое дает информацию о человеке, нормально и разумно. Ну... стихийное, которое родители дали. Тоже на "И"? Старый биолог молча глядел перед собой: то ли вспоминал, то ли всматривался в дали своего прошлого. - Совершенно верно, на "И", - улыбнулся он Берну своей простецкой улыбкой. - Иваном звали. А в детстве и вовсе Ванюшкой. ::::::::::::::::::::::::::: - Неужели ничего нельзя поделать? Вы так много знаете о человеческом организме! Освободиться от устарелой информации в мозгу, очистить память тела, повысить его выразительность, - можно это? - Можно. Только бессмысленно. Лишней информации в человеке нет. Все накопленное им в жизни плюс унаследованное - это и есть его личность. Устранять, очищать - значит, уничтожать личность. Чем это отличается от смерти? - Значит, идея бессмертия - вздор? - И да, и нет. Есть два типа бессмертия: бессмертие камня, его можно достичь анабиозом, мгновенным замораживанием, и бессмертие волны. Цену первому ты знаешь сам. Второе подобно бегу волны по воде: волна движется, вода остается - забывание-вытеснение старой информации по мере накопления новой. Это тоже самообман. Не бывает бесконечного в конечном, невозможно это! Ило помолчал, добавил: - Поддерживать функционирование живой плоти неопределенно долго в принципе можно. Только это не будет бессмертие личности. Личность есть выразительная цельность. А всякая цельность - конечна. ::::::::::::::::::::::::::: - В чем смысл жизни? - Все в том же, в служении идее освобождения человечества. Ило по неведению польстил Берну, предположив, что и он служил этой идее. Профессор, впрочем, слышал о ней. - М-м... И каким же образом? - В твое время преобладало освобождение людей от произвола стихий и от порабощения другими людьми. Потом - по закону отрицания - пришлось не однажды освобождаться и от первоначальных "освободителей": от порабощающего влияния собственности и техники, от чрезмерной власти людей над людьми, от денег и получаемых с помощью их преимуществ... от многого. Кроме того, во все времена шло освобождение через познание, через понимание места разумных существ в планетных и космических процессах - через постижение истинного смысла вещей. Такое познание превращает людей из слепых орудий природы в соратника-напарника естественных процессов, а затем в руководителя их. - А сейчас? - Это последнее: освобождение через познание и накопление возможностей - энергетических и информационных. - Но... уверенность, что владеешь возможностями, дает реализация их? - Не всякая. Экспериментальная реализация - да. Использование - трата, но с непременным приобретением новых возможностей, более обширных, чем израсходованные, - тоже. Понимаешь, это тонкая штука - реализация, в ней должны отсутствовать порабощающие стимулы "преуспеть", "не упустить выгоду или наслаждение", "урвать свое"... Тебе это может показаться странным, но уверенное владение возможностями приносит людям больше счастья - светлого, спокойного, - чем древнее стремление к максимальному удовлетворению потребностей, стремление наполнить бездонную бочку. - Да, когда знаешь, к чему это привело, ясно, насколько недалек был тот животный принцип. - Целым является человечество. Бионосфера планеты. Материальные же потребности индивидуумов должны удовлетворяться в той мере, в какой удовлетворяются "потребности" клеток организма: в самый раз для нормального жизнедействия. Больше оптимума так же вредно, как и меньше его. Не знаю, воображают ли клетки, что обеспечение делается ради их выдающихся качеств, - но разумному существу лучше бы понимать все, как есть. - Собственно, в здоровых человеческих коллективах так и было, - заметил Берн. - Да, но много ли их было в истории - здоровых?.. Есть и еще смысл жизни, самый простой: распространяться. Вид "гомо сапиенс" распространился по планете и в окрестном космосе, теперь надо - дальше. Они вели эти неторопливые беседы в разных местах и в разное время: поздними вечерами на крылечке коттеджа под звездами, уложив спать малышей, или над речным обрывом, любуясь стеклянной, зелено освещенной луной гладью воды, или днем, наблюдая игры "орлов". Новый разговор начал Берн: - Не возвышенные идеалы определяют развитие человечества, не стремление освобождаться, владеть возможностями. История человечества - это история кризисов и их преодоления. Схема одна: благодаря недальновидности и эгоизму людей накапливается исподволь какой-то скверный фактор, потом - переход количества в качество - и он проявляется бедами, потрясениями. Значительная часть людей разоряется, гибнет, дичает; уцелевшие напрягают силы для борьбы со стихиями и между собой - больше, как правило, между собой, чем со стихиями. Лучшие из них напрягают умы, ищут выход... и находят его в новшествах. Начинается подъем, общество развивается, люди множатся, распространяются, заселяют новые территории. Но в силу тех же извечных причин: недалекости и эгоизма - опять накапливаются "тихие" факторы. И цикл повторяется. Первыми были кризисы чрезмерного истребления дичи и безумного поедания всех съедобных плодов, корней... всего, что родила земля, - полудикими первобытными племенами. Множество племен вымерло, уцелевшие додумались до скотоводства и земледелия. Развились на этом, увлеклись - и начали новый цикл: истребление лесов переложным землепользованием, а пастбищ, лугов, степей - - чрезмерным выпасом размножившихся стад, кои подчищали все до травинки. Этот кризис породил пустыни Средней Азии и Северной Африки, погубил древние цивилизации... И так далее, через средневековые моры, кризисы скученности и антисанитарии в городах, через войны и восстания (каждое - кризис от накопившегося фактора), через кризисы товарного перепроизводства, через разрушения среды обитания - до последнего Потепления. Схема одна, и главное в ней, что все из благих намерений... Можно ли считать такой путь развития разумным? - В среднем - да, - сказал Ило. - Ведь каждая новая ступень в конечном счете оказывается выше предыдущих. - А если бы не было спадов, разрушительных провалов - на сколько бы они были выше? Какой был бы взлет! Неужели нельзя плавней, устойчивей, смотреть далеко вперед?.. Вот и сейчас хорошо, стабильность, тишь да гладь - а можно ли поручиться, что в мире, в людях не накапливается новый "тихий" фактор, который, когда придет время, сразу и громко заявит о себе?.. На стадиях спада неконтролируемо выделяется накопленная энергия - а ее все больше. Ило выслушал профессора с большим интересом. Тот и сам, окончив, подивился: высказанное оформилось в уме его как-то вдруг. Собственно, начальные суждения были близки к тому, что он говорил еще Нимайеру, подо что подгонял гипотезу Морозова. Но в конце он - он, Берн, отрицавший человечество! - верил в возможность бескризисного развития, хотел этого, досадовал, что такого еще нет, даже мысленно представил, какой получился бы при этом звездный рывок человечества, подумал будто и не он. - Кризисы недостаточной разумности, - задумчиво молвил Ило. - Все верно: деятельность, не продуманная до конца, в итоге оказывается замаскированной стихией. Возможно, в этих срывах природа, естественное течение явлений, осаживает нас - торопливых? Может, надо, пока не спланировали все до крайних пределов бытия, сдерживать наращивание мощи, смирять творческие порывы? Или как-то иначе дозировать: меньше изменять природу, больше приноравливаться к ней, а? - Понимаешь, не так все просто, - покрутил головой Берн. - Если сдерживать энергетику, реализацию возможностей преобразования природы... да еще начать приноравливаться к ней до идеального согласия, то разумная жизнь может замереть. Даже повернуть вспять, как... как у этих... - У кого - у этих? - с любопытством взглянул на него Ило. - У кого? Ну, как же... - Профессор растерянно потер лоб: действительно, у кого? Что это он понес? Что-то мелькнуло в уме - и исчезло. - Да, что-то я не так. Не обращай внимания. Ило отвел удивленный взгляд. Разговор прекратился, но весь вечер Берн был под впечатлением обмолвки. Отходя ко сну, он допросил себя: "Так у кого все-таки у "этих"? О ком я?" - "А о тех, - ответил он себя, - о тех самых, из памяти Дана". И его пробрал холод. Инстинкт самосохранения сторожит в человеке не только тело, организм - психику тоже. Подобно тому, как рука отдергивает от обжигающего, колющего, бьющего, так и память человека, его ум и воображение сами могут уклоняться, "отдернуться" и от внутренней информации, и даже фактов действительности, если они посягают на его личность. Так и с Берном. Он знал минимум о том, чей мозг ему приживили: Эриданой, астронавт, погиб у Альтаира... и больше знать ему не хотелось. Любопытство иногда возникало - но сразу упиралось в стену внутреннего страха, страха попятить свою личность, которой и так туго пришлось в этом мире. Астронавт Дан - уже в силу одного того, что он астронавт - явно был незаурядным, сильным человеком; к тому же он принадлежал этому миру. Берн ему благодарен за то, что перешло от него: за зрение, слух, новую речь... но и хватит. Шевеления остального, попытки Дановой памяти пробудиться вызывали панический вопрос: а как же я?! Что станет со мной?.. Мирное сожительство, симбиоз двух психик, двух взглядов на мир был - он это чувствовал - невозможен. В то же время этот внутренний страх неизвестно перед чем был неприятен, лишал самоуважения. Собственно, чего он пугается?.. Однажды Берн преодолел себя, запросил у ИРЦ краткую - самую краткую! - информацию о Дане, о Девятнадцатой звездной. Сферодатчик говорил и показывал три минуты. Берн почувствовал облегчение, даже разочарование. Экспедиция к Альтаиру была в сравнении с другими малорезультативной. Астронавты, разбившись на группы, изучили двенадцать планет, на которых не нашли - кроме второстепенных малостей - ничего, что людям не было бы известно и до этого. Дан погиб тривиально по своей неосторожности, вызвавшей неполадку в биокрыльях и падение. Тело разбилось, голову спасла напарница по работе на этой планете Алимоксена. Профессор увидел и изображение своего донора: шатен с волевым лицом, синими глазами, резкими чертами и веселой, чуть хищной улыбкой - улыбкой бойца. Облик действительно сильного человека. Эти сведения не имели ничего общего с бредовыми переживаниями после первой операции. Не ассоциировались они и с воспоминаниями во сне или полусне, которые иногда тревожили профессора. Значит, то и есть бред и сны. И точка. За выводом было чувство облегчения, избавления от опасности, но этого Берн предпочел не заметить. А сегодняшняя обмолвка возвратила его к проблеме, которую он считал для себя решенной. Она была из той области - бреда и полуснов. За ней маячило что-то огромное и не его. Берн был раздосадован. Разговор с Ило продолжился на следующий день. Они лежали на округлых, оглаженных миллионолетней лаской волн камнях под навесом из пальмовых листьев. Левее на галечном пляже копошилась малышня. Плескали сине-зеленые волны Среднеземного моря. Дело происходило между Алжиром и Эрроном. - В выборе человеком жизненного пути, - задумчиво проговорил Ило, - да и в частных решениях: как поступить в том или ином случае - велика роль прецедента, знания о других жизнях или поступках. Вечная цель человека: повторить и превзойти достижения других, не повторяя их ошибок. - Ты хочешь сказать, что и для человечества было бы неплохо знать о жизненных путях иных разумных жителей Вселенной, иных цивилизаций? - Это слабо сказано: неплохо знать. Не только бы неплохо, с каждым веком это все более насущно необходимо. Знай мы заранее о путях других, то, может, многого избежали бы. Необязательно даже, чтобы нашлись гуманоидные цивилизации, пусть иных видов - пути разума должны быть схожи независимо от биологического начала. В конце концов, необязательно и чтобы сплошь просматривались параллели - пусть наше повышенное понимание себя, своего пути возникает из несогласия с чужим опытом, из отрицания его. Но пусть будет хоть что-то! - Неужели - ничего? - Почти. Две эпизодические встречи - и обе нельзя считать Контактами. Первая - тот визит Прекрасной Дамы, который застал человечество в скандальном положении, в каком гостей не принимают. Иномиряне отшатнулись от нашей дикости, от неумения совладать со стихиями и собой; для них наша разумность осталась под вопросом. Вторая - обнаружение у Проксимы Центавра жизни несомненно высокоорганизованной и разумной, но такой, что почти начисто исключает Контакт, сотрудничество, взаимопонимание: кристаллической. Там, около безатмосферных планет и в окрестном космосе, роятся, летают электрические "торпедки". У них громадные скорости, иной - электромагнитный - принцип движения, исключительное быстродействие мышления и обмена информацией... Словом, эти существа куда роднее нашим электронным машинам, ракетам, чем нам, белковым созданиям. Астронавты Седьмой экспедиции изучали и наблюдали их. Они, вероятно, наблюдали и изучали астронавтов... если не приняли за живые организмы технику нашу, а не их - но и только. Вот и все, что мы знаем о других в нашей Галактике. - Как все? - вырвалось у Берна. - А Амебы? Ну... Высшие Простейшие? - Помилуй, - Ило смотрел на него во все глаза, - какие же амебы - высшие? Простейшие - да, но почему высшие? - М-м... да, в самом деле... - Берн тоже почувствовал замешательство. - Что-то я опять зарапортовался. Жарко очень. Пойду искупаюсь. Он встал, направился к воде. Ило глядел вслед - и вдруг понял: в Але пробуждается Дан! Та обмолвка об "этих самых", у которых жизнь замерла; вот сейчас - о "высших простейших амебах"... да, пожалуй, и экспромт о "срывах от недостаточной разумности" - все это принадлежит не профессору Берну из XX века! Ило почувствовал, что не только обрадован, но и опустошен этим открытием: тащил на горбу груз, донес, скинул, распрямился - все!.. Правильно он, выходит, отклонял попытки опасного экспериментирования над Алем: терпение и время, время и терпение - среда и жизнь свое возьмут. Не могли не взять, ибо некуда в нынешней жизни развиться личности Берна, тем ее качествам, которые он принес из XX века; и по этой же причине не могла не прорасти, не развернуться в нем, не заявить о себе личность Дана. И вот - получилось. Стало быть, и с этим все. Ныне отпущаеши... "Постой, - вдруг опомнился биолог, - я не тем взволнован, не тому радуюсь. То, что в Але проявилась память астронавта, - мой маленький результат. Но главное другое: о чем эта память? Ведь похоже, что в ней сведения о Контакте. Там, у Альтаира, эти "высшие простейшие", амебы какие-то мыслящие... и два астронавта Девятнадцатой экспедиции с ними общались! Выходит, версия гибели Дана неверна... Постой, постой, даже и это неважно: что версия неверна и что гибель была. То, о чем мечтали, как только осознали множественность миров во Вселенной, то, чего искали последние века, - свершилось? И пусть свершилось как-то не так, с осложнениями, все равно - знакомство с иным разумом, с иным путем развития!.. А меня это не волнует и не трогает. Не волнует даже, что носитель информации о Контакте - вон он плавает у скал. Разделался с последней жизненной задачей и все? Дальше не мое, не для меня?.. Значит, вот ты какая, моя смерть!" 15. ХОЛОДНАЯ НОЧЬ В ралли "Таймыр - Крым" Арно отправился, чтобы хоть ненадолго отдалиться от Ксены. Дать подумать ей, подумать самому. Ничего не было сказано между ними на прощание; может, она догонит или он вернется. А скорее, и не догонит, и он не вернется. ...Было кое-что сказано три дня назад, ночью, в коттедже. Ксену вдруг прорвало: - Ну, Арно, миленький, ну, командир, рыжий с гордой душой! - Она положила голову ему на грудь. - Отпусти меня к нему, а Он понял, о ком речь. Не шевельнулся. - Отправляйся, разве я что говорю! - Ты не говоришь - ты молчишь! - Ксена откинулась. - Ты в душе отпусти. И вот теперь он отпускал в душе. Дело было не в любви и не в ревности - хотя немного и в том, и в другом; понял Арно, что Ксена исцелилась от шока Одиннадцатой планеты. Теперь для нее как и для любого сильного, душевно здорового человека, нет счастья в благополучии, в застойном однообразии жизни - пусть даже приперченном гонками на автодроме. Хочется испытать дух свой, пройти, балансируя, над психической пропастью, в которую ее ввергла история с Даном. "Зачем мне душа, если нет для нее погибели!" - вспомнил Арно фразу из старой книги. Не могло ее, его Ксену, тянуть к Пришельцу как к личности, человеку - пусть даже в нем есть частица Дана. Не могло! Ей нужна от встречи с ним именно хорошая доза "погибели": волнений, терзаний, чтобы убедиться в крепости и здоровье духа. И в добрый час. Удерживать - хоть молча, хоть словами - значит изводить ее и себя. Пусть действует и решает сама. Только холодно стало на душе. Потеряв Ксену, он терял все, что имел на Земле. Никакая другая женщина не заменит ее ему - как не мог он сойтись в дружбе с милыми, славными... но очень уж земными людьми. Они с Ксеной одной породы: люди космоса. Безмаршрутное ралли от Таймыра до ЮБК было новым словом в обучении транспортных кристаллоблоков, настолько новым, что многие сомневались: стоит ли ставить такой эксперимент? Заданы только точки старта и финиша, выигрывал необязательно прибывший первым; можно двигаться по дорогам, можно через луга, пашни, болота - но учитывался каждый поломанный кустик, каждый помятый на посевах стебель, каждый клок сбитой при резком вираже коры с дерева. Само собой, запрещалось и разузнавать дорогу. Конечной целью этого экспериментального ралли, как понял Арно, было научить персептронный транспорт движению по неизведанной местности к указанной цели оптимальными маршрутами. На Земле не было нужды в таком, это была еще одна примерка к иным планетам. Они ехали пятые сутки. Арно лидировал в своей группе. Только раз он оплошал, выехал к Волге не там, где рассчитывал, в поисках моста отклонился на северо-запад. Мчались полный световой день, от восхода до заката. За день он выматывался, спал беспробудно. Завтра был последний этап. В этот день он со своим напарником, который вел параллельный состав, выехал к берегу Азовского моря у Бердянской косы. Далее сложность была только в том, чтобы не свернуть на ведущие в живописные тупики к косам отмелям, берегам лиманов дорожки туристов; пересечь по сухому пути Сиваш - и маршрут, считай, весь. Этапные судьи намекали, что у них есть шансы на первое место. Арно постелил себе на прибрежном песке, надеясь быстро уснуть под убаюкивающий мерный накат волн на пологий берег. Но не получилось. Ночь была удивительно ясной. Он увидел звездное небо таким, каким оно не бывает на севере. Сначала над головой в темнеющем июньском небе загорелся белый огонь Арктура. "Арктур, Восемнадцатая звездная. Командир Витольд, коренастый такой парнище с простым прибалтийским лицом. Вместе работали на сборке узлов управления его и моего звездолетов в Главном ангаре. Как давно это было!.. Сейчас они подлетают к цели". С чернильно-темного востока поднималась Вега. "От нее года через четыре должна вернуться Двадцатая, - сразу отозвалось в уме. - Командует Династра 80/118, замечательная женщина, хоть и долговязая, непривлекательна собой. Хороший парень Дин, как ее называли в Академии астронавтики. С самой академии мы и не виделись, она улетела к Веге до финиша Девятнадцатой... Под началом у нее 38 человек, как и у меня было". В хвосте Лебедя бриллиантовой искрой сверкал Денеб. К нему еще не летали, далек. За ним, паря во тьме, поднимался к середине неба Орел. И в нем, сопровождаемый эскортом из двух звездочек, накалялся белым светом Альтаир. Альтаир! Небо сразу сделалось объемным. Не на одной линии эти звездочки, нет - они такие же далекие и тусклые и при взгляде оттуда. За ними, еще неизмеримо дальше, та сторона Галактики, разделенная Великой Щелью звездная полоса. Сейчас она едва просматривается сквозь воздух. Альтаир!.. Арно на память знал, как меняют свой рисунок Лебедь, Лира, Кассиопея, сам Орел, все иные созвездия, как выглядят они с каждого парсека пути к Альтаиру. Он будто видел это сейчас, повторял маршрут. Нет, это было невыносимо. Он встал, повернул постель, улегся ногами к западу: тот участок неба и Млечный Путь оказались вне поля зрения. Но перед глазами появилась иная россыпь небесных огней, "галактика местного значения" - Космосстрой. Арно понял, что попался. Он уже забыл, почему выбрал именно север, где летом звезды не видны вовсе, а зимой немногие в редкую ясную погоду. И Космоссрой оттуда едва заметен. А теперь все навалилось. Он легко узнавал - по вращению (от него менялась яркость отраженного солнечного света), по орбитам, перемещениям друг возле друга, по вспышкам прожекторов - все объекты. Вон расходятся составы цилиндрических барж с ракетными толкачами РТ-100 в хвостах. Поворачивается тусклым дном к Земле медленно вращающаяся станция-цистерна; ей сигналит световой морзянкой приближающийся грузовик-планетолет. Левее "плеяды" тесная группа ярких пятнышек: шары-цехи сверхлегких вакуумных материалов. Арно будто был там сейчас, даже вспомнил - держит же память! - кто где работал и работает, с кем он встречался. Как много у него там коллег и знакомых, куда больше, чем на Земле! И вот - видит око... Ему нельзя туда, нельзя даже на толкач, космическим возчиком. Это было нестерпимо. Арно повернулся вниз лицом, раскинул руки, бил и царапал холодный песок. - Боже мой... боже мой... - шептал он, - я бы отдал все. И за что мне так?! Не только работать, но хотя бы умереть там - я бы отдал все. Ведь есть и сейчас дела для тех, кто презирает смерть: в радиационном поясе Юпитера, на Меркурии, на Венере, около Солнца... есть, я знаю... Они не смели судить меня по земным законам, не смели, не смели! Арно так и не уснул в эту ночь. Утром он был совершенно не в форме, снял себя с пробега. На Таймыр он решил не возвращаться. Эоли проснулся в своем коттедже в Биоцентре среди ночи, сам не зная почему. Рассвет только занимался, бледнели звезды над куполом, синело черное небо. Молодой биолог чувствовал тревогу и одиночество - такое одиночество, что трудно было глубоко вздохнуть. "Ило... - вдруг понял он. - Я ни разу не связался с ним. Как будто мне нечего ему сказать, не о чем спросить! Ждал, пока он вызовет меня. Ах, как же так..." - Эолинг 38 вызывает на связь Иловиенаандра 182! - сказал он шару. ИРЦ безмолвствовал. Эоли все повторял свой вызов: - Иловиенаандр 182! Иловиенаандр, отзовись! Эолинг 38 вызывает Иловиенаандра, разыщите его, люди! Ило, где ты, отзовись же!.. Наконец сфетодатчик дал ответ: - Он умер. "Я почувствовал это, - понял Эоли в тоске. - Умер, как и жил, - без лишних слов". Перед ужином Ило объявил: - Сегодня будет холодная ночь. Накидайте-ка побольше "дров" в свои "печки"! - Намек понят, - откликнулся Эри. Предупреждение поняли и другие "орлы": за ужином все наелись до отвала. И это была единственная мера против холода. Дети легли спать, как обычно, на открытом воздухе, на матрасиках под тонкими одеялами, которым, разумеется, не дано было долго удержаться на их вольно спящих телах. Так было не первый раз. К ночи температура воздуха действительно упала, в ясном небе холодно блистали звезды. Берн перед сном, любопытствуя, подходил к малышам. Те не ежились, не мерзли, тела их были разгоряченными - избыток пищи выделялся согревающим лучше одеял теплом. Он знал, что утром дети проснутся без признаков насморка. Ило сидел на камне у воды. Профессор подошел, стал расспрашивать: каков механизм явления, в чем тонкость? - Какая должна быть тонкость, помилуй! Мы теплокровные, наши организмы - костры, горящие при температуре тридцать семь градусов, источник тепла - перевариваемая пища. Чего же еще? - Но прежде-то так не могли. - Так это прежде и была тонкость, - скупо улыбнулся биолог. - По поговорке: где тонко, там и рвется. Слабина. Берн отошел. Поразмыслив, он вынужден был согласиться, что нет здесь ни механизма, ни тонкости - простая эскимосская уверенность, что сытый замерзнуть не может. Ее Ило и внушал детям. Сам он ночевать все-таки отправился в вертолет. ...Потом Берн не раз вспоминал и этот эпизод, и разговор - короткий и незначительный. Ничто, совершенно ничто ни в словах Ило, ни в интонациях речи не показывало, что этот их разговор последний, что старый биолог уже все решил. Ило не уснул в эту ночь - сидел, слушал плеск моря, перебирал в памяти прожитую жизнь. Он начал от круглолицего сорванца вроде Эри. Что ж, жизнь получилась не только долгая, но соразмерно с этим выразительная. Сделал все, что задумал, и сверх того кое-что. Достиг немалого. Даже учитель. ...Не то это все: достижения, учитель, биджевый фонд - не главное. Метки на выразительном, но не сама выразительность. С молодости, с самого начала творчества он понял: своим, более глубоким, чем у других, проникающим в сути умом, своим чувствованием жизни получил от природы такую плату вперед за все дела, что ничто пред нею все иные награды. Наказанием было бы, если бы не смог вернуть делами то, что дано. Не в этом, не в бухгалтерской сводке свершений сейчас вопрос, а всегда ли был последователен, честен перед собой? Вел жизнь или тащился в ее потоке, принимая барахтанье за свои действия? И сомнение, смятение владело сейчас старым человеком. Казалось бы, завершив все, должен обрести покой - ан нет. "Человек должен жить столько, сколько надо для исполнения всех замыслов". Но ведь не так было, далеко не так! Если по тезису, то следовало остановится на исполнении Биоколонизации - и отстраниться от судеб проекта. А взялся решать и это, решил по-страшному, и сейчас саднит душу. Зачем? "Не по собственному тезису жил ты, Ило!" По тезису участвовать в жизни надлежало только созиданием, творчеством. Вносить вклад. А участвовал и сомнением, отрицанием, спорами. Проверял на прочность. Ведь правильно он все-таки поступил с Биоколонизацией. Да, для него и, в меньшей мере, для Эоли такое решение драма, но для мира в целом - все правильно. Она будет, Биоколонизация, - повторит работу Эоли или додумаются другие, - но войдет в жизнь не с налета, а после многих примерок и выборов. Так и подобает выбирать людям общества с обилием возможностей. Такое решение и будет прочным... И понял Ило самое большое заблуждение своей жизни: он, убеждавший других (последнего - Аля) более чувствовать себя частью человечества, чем индивидуумами, сам-то всегда считал себя выразительным целым, хотя был - частью. Частью человечества прежде всего. Поэтому равны оказались его дела и его сомнения, его идеи и отрицание их - все было частью Дела, общечеловеческого потока Действия, малой частью. И призрачно, иллюзорно было стремление завершить все самому: не с него началось - не на нем кончится. Вот только теперь, поняв это, биолог обрел спокойную ясность духа. Осознать, что жизнь его лишь часть Жизни человечества, струйка в громадном потоке, было равно открытию, что никакой смерти нет. Перед рассветом задул ветер с севера, заштормило. ИРЦ перегонял закрутившийся над Европой циклон на просторы Северной Африки. Ило обошел спящих малышей, прикрыл разметавшихся, подоткнул всем одеяльца, поставил со стороны ветра наклонный полотняный щит. Ничего с "орлами" не приключилось бы и без него - просто хотелось напоследок что-то сделать для них. Ишь раскинулись на матрасиках. Ну, живите долго! Альдобиан спал в вертолете наверху. Ило решил не будить и его, произнес несколько фраз в сферодатчик, дал программирующую команду. Потом заправил АТМой биокрылья, надел и взлетел со скалы. Он летел вдоль берега на восток, туда, где багровело перед восходом солнца затянувшееся тучами небо. "Ныне отпущаеши, владыка, раба твоего по глаголу твоему..." - продекламировал он в уме под мерные взмахи крыльев. "Нет, не то. Не был я рабом. Был настолько свободен, что всегда выбирал и место, и образ жизни, и замыслы. А уж выбрав, поддавался, позволял им поработить себя. Тогда был раб - усердный, многотерпеливый... И ныне отпускает меня не владыка - отпускаю себя я". Он поднимался все выше, хотел напоследок увидеть побольше. "Не наполнится око видением, не насытится ухо слышанием", - пришли на ум другие библейские строки. Усмехнулся: а что верно, то верно! Сколько видел всего - и поинтереснее, чем открывшееся глазу сейчас: пустое море под левым крылом, гряды волн в белых барашках, внизу полоса берега и прибоя, по правую сторону кремнистое плато, переходящее дальше в зелень полей, рощ с домиками возле... все, как всюду. И все - дорого. Прощай, Земля! Впереди из-за горизонта выдвинулся алый краешек солнца. Прощай, Солнце! "Не прощай. Земля, и не прощай, Солнце! Никуда я не денусь от вас, никуда не уйду из круговорота веществ и энергии. Я прощаюсь с вами такими, какие вижу сейчас. Иная жизнь - жизнь этого берега, камней, воды, прибоя, похожего на храп великана, - влечет меня, жизнь с иным смыслом. И будет нам жизнь вечна... да! Ибо ничто не уходит из круговорота ее. Не уйду и я". Ило чувствовал тягу слиться с этим берегом - только искал место для себя. Звуки прибоя под ним оттенялись мерными стонами бакена-ревуна, раскачиваемого волнами. На километровой высоте, где летел Ило, начали возникать облака; пришлось снизиться, чтобы не утратить видимое внизу. Солнце поднялось, но свет его будто протискивался в щели между полосами туч. Напористо дул северный ветер. "Здесь!" Ило примерился, прикинул поправку на снос, взял мористей. Берег под ним выгибался мысом. И над оконечностью его, на высоте восьмисот метров летевший человек отстегнул тяжи и скинул крылья: левое, потом правое. Он падал, раскинув руки и ноги, - так летят в затяжном прыжке. Очерченный горизонтом круг быстро уменьшался. Раскинутыми руками Ило будто охватывал его, охватывал землю и море - место, которому теперь принадлежал. Его несло на выделявшийся среди скал светло-коричневый камень, громадный и округлый, как лоб мыслителя. Подле него каждый накат волн вздымал многометровый гейзер брызг; многократно и ликующе ахал прибой. Коричневое, серое, желтое, зеленое - пятна камней, воды, прибоя, береговой зелени - все приближалось слишком быстро. На миг заробела душа, сами зажмурились глаза: захотелось, чтобы все скорее кончилось. "Прочь!.. - взбодрил он себя. - Не зажмуривать глаз!" "Возвращаю тебе тело свое, земля!" Удар. Кровь стекала с покатых боков камня, смешивалась со вспененной водой - соленое с соленым. Мерно стонал на одной ноте бакен-ревун. Высокие волны накатывались на скалы, ударяли о них, славили бетховенскими финальными аккордами... не смерть, нет - конец жизни человека. 16. УРОК ДРЕВНЕЙ ПЕДАГОГИКИ Третий день профессор скрывался в камышовых зарослях дельты Нила - новой дельты Нила, протянувшего русло через Ливийскую равнину до залива Сидра. Он не хотел попадаться кому-либо на глаза, пока с кожи не сойдут эти пятна - коричневые овалы, какие образует на коже сок кожуры грецких орехов. Берн прятался от солнца в тени камышовых стен, в жару купался в протоках, бродил по песчаным островкам - мыкался, размышлял. Дело было не только в пятнах, для прикрытия их можно заказать ИРЦ подходящую одежду. А вот зачем ему снова появляться на людях? ...Когда он проснулся в то утро, Ило для него был еще жив; он жил объемным изображением в шаре. Изображение окликнуло Берна: - Аль, я не вернусь, прощай! Пока не прибудет новый учитель, ты остаешься старшим. В интернат я сообщил. Позови детей. Проснувшиеся "орлы" сгрудились у сферодатчика. Ило, назвав каждого по имени, тоже сказал, что не вернется, надо слушаться Аля, вести себя хорошо. - Ой, а куда он смотрит? - обеспокоилась Ри. Верно, обращаясь к малышам, Ило смотрел не на них, а поверх голов и в сторону. Потому что это был уже не Ило - запомненные ИРЦ его изображение и речь. Во время завтрака детей Берн попытался связаться со старым биологом, где бы тот ни находился, и узнал, что связаться уже невозможно. В растерянности он не придумал, как сказать это малышам, решил не говорить. Это была ошибка. "Орлы" все узнали по ИРЦ в тот же день. Мало того что был плач, печаль, общее чувство - сиротливости, слезливо-требовательные вопросы: "Аль, ну почему Дед так сделал?!" - на которые ничего не мог ответить, но возникло и недоверие к нему. Сначала, впрочем, все пошло более-менее гладко. Они двинулись по намеченному еще Ило маршруту на восток и юг, к Среднему Нилу, к Красному морю, посетили там Нубийский ДШК - домоштамповочный комбинат. Комбинат выпускал коттеджи для приэкваториальных районов. Машины его работали на берегах Нила среди массивов быстрорастущей бальзамической сосны на месте прежней Нубийской пустыни. ДШК был скорее похож на явление природы, чем на создание человеческих рук: могучее, как извержение вулкана, только не разрушающее, а производящее. Полчища автоматов-пильщиков валили на делянках тридцатиметровые сосны, разделывали, скатывали стволы в гигантские вязанки. Их подхватывали электролеты - "пауки" (лопасти их сливались в незримый круг, видны были только членистые захваты да маленькие тела-моторы), несли и сбрасывали в канал. Потоки воды несли к бункерному реактору песок, алюмосиликаты, соли - весь набор ингредиентов. Потоки вихревой воронкой сходились к широкому, как жерло вулкана, раструбу бункера; перемалывающие шестерни в нем глухо сотрясали почву и воздух. Готовая масса снизу подавалась в матрицы гороподобных прессов; у подножия их неслышно в созидательном гуле шелестели вековые дубы. В них по направляющим колоннам опускались блистающие металлическими гранями дома-пуансоны; они издавали оглушительное "Чвак!", замирали, поднимались. Пресс выставлял на ролики конвейера дымящиеся сизо-желтые коробки с проемами для дверей и окон, с нишами, столом и ложем. Другой пресс выдавал крыши-купола, третий - фундаменты. По сторонам конвейерного тракта суетились монтажные автоматы. В сравнении с прессами они казались крошечными, хотя ворочали домами. В конце конвейеров собранные коттеджи подхватывали "пауки", уносили по всем направлениям. "Орлы" с Берном долго кружили над комбинатом, опускались, заглядывали во все места - искали людей. Наконец нашли на удаленной сопке, откуда открывался вид на Красное море. Под прозрачным куполом у экранной стены и пульта стояли мужчина и женщина - настройщики. Обязанности настройщиков были необременительны: перепрограммировать автоматы по поступающим заказам. Как раз сейчас они настроили ДШК на партию коттеджей со стенами-жалюзи и навесом над входом - для жарких мест. На очереди партия домов со скошенными фундаментами для установки на склонах гор. Предприимчивые парни Эри и Ло сразу нашли применение домострою: отозвали женщину, что-то нашептали ей. Та покивала, улыбнулась, поманила напарника - все направились к пульту. К ним успела присоединиться Ни, но на остальных любопытствующих Эри и Ло закричали: - Не подходите, нельзя! И тебе, Аль, нельзя! "Конечно, нельзя: надо же, чтобы было кому потом удивляться". И Берн решил не жалеть сил, когда придет время для этого. Но ему не пришлось особенно и прикидываться. Когда под вечер они прилетели к Овальному озеру, то там, на красивом мысу у пляжа под соснами, стояли четыре домика. Какая у них была немыслимая раскраска стен! Видно, настройщики стремились угодить всем вкусам. Какие были великолепные микропористые ложа - по четыре в каждом коттедже! И какая задорная музыка звучала из сферодатчиков в стенах! А когда в сумерки эти стены начали накаляться радужными люминесцентными переливами, то и закоперщики Ло, Эри и Ни застонали от восхищения. ...У этих уединенных домиков у озера все и началось. Кончина Ило всколыхнула Берна: вот человек - жил сколько хотел и как хотел, в полную силу, выразительно... А он? Слоняется по планете как неприкаянный. Неужели так и останется на задворках в этой жизни - ни на что не влияющим, никому не нужным?.. Словом, смерть биолога разбудила в Берне жажду успеха. Для начала он решил покорить "орлов" - настолько, чтобы они не пожелали нового Деда, захотели путешествовать с ним. А если так и не выйдет (он знал, какой вес имеет "учитель" и личность учителя), то хоть пусть вспоминают о нем: "А вот Аль нам объяснял... Аль рассказывал... Аль говорил..." Неужели теперь, когда фигура Ило его не заслоняет, он не сумеет пленить душу этих щенков? Он - интересный бывалый человек, знающий много такого, чего в этом мире не знает никто! "С чего все пошло наперекос?" - соображал Берн, сидя на песке и обняв колени руками в пятнах. ...Конечно, больше всех допекали его эти двое - Эри и Ло. Они еще со времени победоносного спора о Свифте ни во что не ставили его; когда профессор урезонивал их, то за словом в карман не лезли, отвечали сразу, остро и умно. "Человек как организм настолько сложен, что разница в запасах информации ребенка и взрослого ничтожно мала, и размеры и вес ничего не доказывают, иначе выходит, что самое умное существо на земле кит". (Афоризм Эри.) "Хорошим взрослым быть легко, а ты попробуй быть приличным ребенком-в считанные годы и без образования!" (Афоризм Ло.) Это говорилось при "орлах", те веселились, хлопали в ладоши, ждали меткого ответа Аля. А он пасовал от неожиданности, когда же придумывал удачное, время было упущено. Но окончательно подвели профессора "рассказы из первых рук". Он решил продолжить эту традицию Ило. Да ему и в самом деле было что рассказать, чем поразить воображение малышей. Он решил перво-наперво заинтересовать их рассказами о войне, о всем? военном. Разве он сам не был мальчишкой! Ах, лучше бы он не пытался!.. До рассказов о битвах и воинских подвигах дело, собственно, и не дошло; все рухнуло на вводных, так сказать, лекциях: о вооружении, организации армии. Дети хорошо поняли техническую сторону - тем более что простое оружие существовало и поныне. Им было интересно узнать и о могучих танках, могших своротить дом или проложить себе дорогу сквозь лесную чащу, о пушках, стрелявших на многие километры, о самолетах, которые могли гоняться друг за дружкой в воздухе, пикировать, сбрасывать бомбы, разрушать здания или мосты... - А для чего все это было? - спросила посреди рассказа однажды Ия. - Ну, не понимаешь разве: тогда было много диких опасны животных, - горячо принялся объяснять ей Фе. - Это теперь против них достаточно дробовика или электроружья, а во времена Аля -ого-го... только с танками, пушками. Или даже сбрасывали бомбы на стада хищников. Правда ж, Аль? Берн подивился неужели ничего не знают? - Нет, - ответил он, - против зверей и тогда было достаточно дробовика. А эта техника предназначалась против людей. - Не хочешь же ты сказать, - с недоверчиво-ехидной улыбкой которая всегда злила профессора, спросил Ло, - что люди могли убивать... людей? - Не только могли - делали это! Если подсчитать, то за всю свою историю люди куда меньше перебили зверей, чем друг друга. На лужайке у красивых домиков стало очень тихо. Ия, Ни двойняшки Ри и Ра смотрели на Берна, побледнев. Мальчишки переглядывались; кто-то не то кашлянул, не то произнес сакраментальное "бхе-бхе...". Чтобы проверить возникшее подозрение, Берн навел по ИРЦ справки: так и есть, детям ни о войнах, ни об иных видах массовых убийств людей людьми не рассказывали; это-де воспринимается ими болезненно, создает нежелательный крен в психике. "Ну, знаете!.. - распалился профессор. - Что за тепличное воспитание, что за ханжество! Скрывать от детей такое! Это же история". И он решил раскрыть малышам глаза. Уж теперь-то они точно будут вспоминать: "А вот Аль нам рассказывал..." ...Это произошло перед закатом. Малыши, гуляя по окрестностям, нашли рощу ореховых деревьев, натрясли крупных орехов. Сейчас они сидели кружком, очищали толстую кожуру; пальцы и ладошки у всех были темные. А Берн заливался соловьем, рассказывал о ядерном оружии, о баллистических самонаводящихся, чувствующих тепло городов ракетах с тритиево-стронциевой начинкой, о последнем - перед его захоронением в Гоби - крике военной мысли: электронно-кибернетической системе автоматического воздействия - на случай, если живых не останется... "Орлы" щелкали орехи, слушали отчужденно. Первым не выдержал Эри. - Послушай, Аль, - молвил он рассудительно, - ведь все эти штуки должны были обходиться в огромный труд, в большие биджи, так? - Еще бы, - подхватил профессор, - настолько большие, что были по сред