ое, давно не мытое и не открывавшееся Окно пролез в Клайпеду, придерживая окончательно сползшего под плащом на мой живот Мармелада, отчего стал похож на триумф генетической науки - беременного мужика. Это было хорошо, что собака спала, так как я не знал какой философии придерживается Мармелад и что я буду делать, если он станет категорически возражать против нуль-транспортировки - не тащиться же в Клайпеду по Трубе или на шальной попутке по воздуху. Смерти я не заметил, а воскрешение было таким же противным как и сама жизнь. Не успел я собраться из J-матрицы в полноценное белковое существование, как меня стащили с помоста, приставили носом к стенке и профессионально обыскали, хрипло приговаривая: "Не волнуйтесь, мамаша". Потом меня развернули и я увидел перед собой этого услужливого паренька - весьма колоритную, надо сказать, личность. Был он гораздо выше меня, но представления о его мускулатуре и габаритах точно составить было трудно, так как он был закутан в широкий светло-зеленый плащ до пола, наглухо застегнутый на все пуговицы и без ремня. На руках, которыми он меня все еще прижимал к стене, были надеты желтые замшевые перчатки с обрезанными указательными пальцами, из чего я заключил, что он специалист стрельбы по-македонски и качанию маятника. Его длинные волосы были убраны назад. Они когда-то были черного цвета, но обильная седина сделала их грязно-серыми, наводящими на мысль об их полуторагодовой немытости. Большие карие глаза пристально смотрели на меня поверх черных круглых очков с микроскопическими стеклами, спущенных на самый кончик короткого носа, что до странности делало его похожим то ли на прозревшего слепого, то ли на учителя пения. - П-п-позвольте, - прохрипел очень похоже и я, но не делая попыток к освобождению. - Кто у вас там?, - поинтересовался человек. - Собака, - честно сказал я. - Ростиславцев!, - прокричали где-то за спиной человека и так как он откликнулся, то есть немного повернул голову, продемонстрировав, что его грязные волосы собраны позади в тугую косичку, заплетенную черным шнурком, и слегка скосил глаза, я понял, что это его фамилия. Затем он с сожалением меня отпустил и направился к кучке людей, стоящих у входа в соседнее Окно, огороженное веревками с синими треугольными флажками. А я тем временем огляделся. Кругом была полиция. Мимо меня ходили люди в форме, бродили служебные собаки без намордников, ездили автоматические криминальные экспресс-лаборатории, сверкали вспышки фотоаппаратов, жужжали камеры и мигал верхний свет от перебоев электричества. Весь этот тайфун сыска и правосудия закручивался вокруг трех человек, к которым теперь присоединился и Ростиславцев. Один из них так же был в форме и по знакам я опознал в нем Главного комиссара Балтийского региона Яна Йовила. Комиссар очень уважительно разговаривал с пожилым, почти лысым человеком, обладавшим потрясающей харизмой - даже отсюда, издали, мне захотелось вытянуться по стойке смирно или за какую-то провинность, которую я стал смутно ощущать, упасть на пол и пятьдесят раз отжаться. Женщина стояла ко мне спиной и о ней я ничего определенного не мог сказать. Толпились здесь они не зря. После того, как я отсюда пролез в Фюрстенберг, Окна разительно переменились. Здесь в мое отсутствие кто-то затеял небольшую войну - стены и потолки были обезображены длинными языками копоти, кое-где в полу виднелись воронки, панели были искорежены автоматными очередями, а на огороженном флажками пространстве лежали аккуратно запакованные в полиэтилен человекоподобные бруски. Трупы, надо полагать. Гипотез по поводу этого вандализма у меня не было. Мне конечно пришли в голову "оконники", но учитывая их святое отношение к Окнам, их можно было вычеркнуть из числа подозреваемых. Мое оглядывание харизматичному лысому не понравилось и он крикнул мне: - Вы свободны! Уходите, пожалуйста, отсюда поскорее! Возражать я не стал и направился к выходу, услышав как Ростиславцев обидчиво говорит: - Зачем вы его отпускаете, Павел Антонович? Хоть какая-то ниточка... - Максим, - перебил его женский голос, - это же Кирилл Малхонски. Разве ты его не узнал? Хотя двигатель давно заглох и эта железная банка мгновенно охладилась, после пронизывающего ветра с моря мне показалось, что я оказался в раю, или в аду - смотря где теплее. Наш четвероногий охранник продолжал безмятежно дрыхнуть, завалившись на бок и прикрывшись ушами от горящего в салоне света. Когда я кратко пересказал Одри свою очередную байку, она только пожала плечами. Это мало что прибавляло к нашим догадкам, но давало надежду, что на хвосте у бандитов сидит не менее жуткое Общество Бумажных человечков, с тремя представителями которого я и встретился. Одри в очередной раз отключила глупую автоматику и мы погрузились в знакомый сумрак. - Что будем делать, командир?, - спросил я задумавшуюся девушку, безоговорочно принимая ее командование не из-за каких-то ернических соображений, а из-за стремления увидеть следующее утро. - Кирилл, я понимаю, что самое лучшее из того, что мы можем предпринять, это повернуть машину и бежать отсюда сломя голову. Если бы это были обычные бандиты или дезертиры, я так бы не раздумывая и сделала. Но здесь затевается что-то гораздо более страшное. Поэтому, я считаю, нам надо пойти туда и посмотреть, - она махнула в глубь темного леса, где водились волки, медведи, кабаны, обреталась Баба-Яга и лешие, домовые, русалки, Кащеи, драконы, людоеды и налоговая инспекция. Патриот во мне слегка приоткрыл глаза, затем повернулся на другой бок и захрапел с новой силой. Я попытался отвесить ему освежающего пинка, но понял, что это бесполезно - в такую осень даже бурые медведи давно спят. - Может стоит связаться с компетентными службами, - осторожно предложил я, не желая вылезать из уютного мирка этого комфортабельного автомобиля-ретро с шикарными кожаными сиденьями, мощной печкой и двигателем, изящными обводами и наивным внутренним дизайном, из этого осколка той древней эпохи, когда машина воспринималась произведением искусства, а не чисто функциональным устройством для перемещения тела из точки А в точку Б. - Ты не поверишь, милый, но я уже пыталась это сделать, - съязвила от беспокойства моя милая, - но над нами раскинули такой замечательный, большой, водорадионепроницаемый "зонтик". Я со вздохом сунул в карман пальто увесистую болванку трофейного комбинационного оружия и, желчно завидуя беззаботному Мармеладу, в третий раз вылез из бронтомеха. - Разделимся, - предложила Одри, - расстояние сто метров, курс север-север-восток. Стреляем без предупреждения, Миранды и извинений. - В путь, - согласился я и мы пошли. Ориентация и бесшумное пересечение лесных массивов - первое, чему обучают кадетов в Ауэррибо, собранных со всех уголков Солнечной системы. И не потому, что так любят лес или дают вторую гражданскую специальность лесничего. Лес - это то место, где человек ближе всего оказывается к своим корням, к своим истокам, когда он был нем, лохмат и безоружен, но уже обладал совершенным разумом и целым букетом давно утраченных способностей - телепатией, обонянием, ночным зрением, предвидением, интуицией, тонким слухом и везением. Поэтому многомесячная одиночная лесная робинзонада была направлена на восстановление утерянного человеком сорок тысяч лет назад, когда одному лентяю пришла в голову идея технологического прогресса. Былые навыки возвращались ко мне. Лоск цивилизации быстро обдирался ветвями и боковым ветром, несущим ледяную крошку, и я почувствовал радость освобождения от жестких условностей нашего общества, от чуждых человеческому существу проблем, от боли ложной совести и бремени фальшивого долга, от масок и ролей грандиозного людского театра, в котором каждый играет собственную пьесу, но ни в коем случае не живет. Так чувствует себя варлок в полнолуние, ощущая как в нем просыпаются древние инстинкты и ломают хрупкую поверхность разума и когда мученический крест нашей цивилизации - категория "надо" проваливается в небытие, и лишь категория "хочу" начинает править первобытным миром. Правда, что вне человеческого общества, наедине с природой человек быстро дичает. Но это не правда, что с грязью цивилизованности он утрачивает способность любить, сопереживать, заботиться о ближнем и страдать. Не правда, что он утрачивает гуманизм. Наша цивилизация беспардонно присвоила, как самое величайшее свое достижение, истину, что человек человеку друг и брат, забыв об имманентности этого постулата человеческому естеству, которое во все времена пренебрежительно называлось звериным и скотским. Первобытные племена кроманьонцев очень редко воевали друг с другом и в этом, и в других смыслах были намного цивилизованнее нас. Забавно бежать по лесу с оружием в руках и уверенностью в сердце, что применишь его в первой же острой ситуации и размышлять при этом о природе человеческого гуманизма. Это настолько меня рассмешило, что я засмеялся про себя. Нервы мои были на взводе. В километре от заброшенного шоссе располагался очищенный от всяческой растительности свежий пятачок диаметром метров пятьсот. Кто-то настолько постарался уничтожить несколько десятков корабельных сосен, что никаких следов их былого здесь произрастания, типа пеньков, хвои, сучьев, а также спиленных стволов (не в космос же их запустили) не осталось. Неведомые трудяги-лесорубы забрали не только древесную породу, но заодно захватили с собой полуметровый слой почвы. На мое счастье атмосферный воздух на этом месте они оставили в покое. Прижимаясь к дереву и стремясь слиться с окружающей чернотой, я набрал на панели код, комбинационный модуль заурчал и нагрелся, набирая из вакуума необходимую энергию для трансформации и вскоре я держал в руках компактный гранатомет. Вообще-то я собирался получить банальный автомат, но видимо перепутал кнопки. Взвалив трубу на плечо, я прильнул к поисковому окошечку автоматической наводки. В створе ста двадцати градусов маячило одиннадцать целей. Пять из них довольно быстро передвигались, остальные не проповедовали активного образа жизни. Только сейчас мне пришло в голову, что я не спросил Одри откуда она узнала, что здесь находится еще пять чужаков. Наверное унюхала. С ними мне все было ясно - умное оружие их старательно отслеживало и, если я не улечу от отдачи, поразит всех одним махом. Неподвижные цели вызывали опасение. Я не мог их идентифицировать и это могло быть что угодно - начиная от нейтронной бомбы и кончая тульскими самоварами осколочного действия. Где-то на периферии створа находилась Одри. Она тоже разглядывала раскинувшуюся перед ней загадку и не предпринимала никаких действий. Наш эскадрон гусар летучих до сих пор оставался незамеченным неприятелем. Наши кони тихонько ржали, переступая с копыта на копыто, яростные и разгоряченные в предвкушении предстоящей атаки, спокойный усатый бригадир, склонясь к седлу, дымил носогрейкой, распространяя в округе вонь плохого самосада, гусары же тихо матерились сквозь зубы, поглаживая лошадей по шеям и с нетерпением хватаясь за пистолеты и сабли. Ночной лес оставался безмолвным и даже шум ветра смолк. От нервного напряжения мне показалось, что я оглох, но тут же в мои уши вонзился крик Одри: - Стреляй, Кирилл! Стреляй вверх! Это было совсем не то, что я ожидал. Военная привычка мгновенно выполнять приказы давно уступила место интеллигентской склонности поразмышлять о том, нужно ли это делать, как, каким образом и кому это выгодно. Для гражданской жизни это было неплохо, но в эпицентре военных действий промедление смерти подобно. И поэтому я безнадежно опоздал. Когда я наконец соизволил поднять свою тупую башку, в небе уже вовсю разыгрывалось апокалипсическое действо. Стало светло. Кто-то колоссальным консервным ножом вырезал в осеннем пироге дождевых туч неровную, с зазубринами дыру, обнажив черноту звездного неба с сияющей Луной и яркими звездами. Затем нож так же неаккуратно прошелся и по этой декорации, оставив половинку Луны в небе, а все остальное отправив вслед за прибалтийскими облаками. И в эту последнюю дыру на нынешний вечер ударил внеземной свет. Я упал на колени, ослепленный, оглушенный и раздавленный этим невозможным зрелищем, прижимая к груди свою несчастную пукалку, и не мог оторваться от того, что было так хорошо мне знакомо. В небесную дыру заглядывал величественный, грязно-розовый, весь в лохмотьях облаков и ураганов, с красной проплешиной Пятна Юпитер. По его телу ползли горошины спутников - Европы, Титана, Ио, Амальтеи, отбрасывающие на тело гиганта глубокие черные тени. Очаг мятежа в Солнечной системе пожаловал в гости на старушку Землю. Но постепенно на гигант наползала тень, дыра на доли секунд стала черной, потом в ней зажглись бортовые огни и вот уже в этот небесный колодец начал протискиваться истинный гость этого званного обеда с фейерверками. Черный треугольник стремительно рос, пока не вписался в первый круг небес и тогда он заискрился, по нему побежали огни святого Эльма, зазмеились грозовые разряды, он стал терять свою черноту, окрашиваясь в серо-стальной цвет, и я сразу узнал хищные обводы военного крейсера. Весь этот фильм ужасов прокручивался всего лишь несколько секунд, но момент, когда я своим гранатометом мог нарушить тонкую фокусировку тахионного колодца, давно миновал. В моей душе нарастало удивительное для моего теперешнего Я отчаяние от недоделанной работы, от невыполненного долга, от неисполненного приказа. Ну что мне от всего этого? Как далеки от меня все эти бои местного значения, все эти частности войны, все эти мелкие судьбы случайных прохожих и собак. Я писатель, я философ, я стратег. Мне важны глобальные тенденции, мировые проблемы и течения, а не конкретные грязь, пот и кровь. Плача от своего бессилия, я поднялся с земли, цепляясь за грубую кору дерева, раздирая в кровь руки и ломая ногти. Потом с трудом взвалил на плечо гранатомет и, опираясь на спасительный ствол спиной, стал механически давить на курок. Каждый залп еще плотнее вбивал меня в промерзшую сосну, не давая согнуться и упасть на землю, плечо онемело от ударов ствольного фиксатора, глаза и кожу обжигали раскаленные выхлопы изрыгаемых этой страшной игрушкой ракет, а вся лежащая передо мной местность превратилась в филиал Ада. Взрывы слились в непрерывный ураганный рев, стена огня сначала охватила деревья, а затем перекинулась на почву. Его факел вздымался до неба и, казалось, начал лизать брюхо крейсера, оставляя на нем полосы копоти. Сначала было жарко, потом - горячо, и в конце концов огонь проник в меня самого, сжигая внутренности. Где-то, на другой планете, раздавались выстрелы Одри - вряд ли она прикрывала меня, в таком аду не выживет ни человек, ни киборг, и скорее всего она палила в меня, стремясь прекратить мое безумствование. Но я только довольно смеялся сожженными губами и чувствовал себя Зевсом-громовержцем. Наконец мое тело не выдержало такой непереносимой боли (сам же я ничего не ощущал) и гранатомет замолчал, перестав извлекать из Великого Ничто вполне конкретные ракеты, и уткнулся раскаленным докрасна хоботом в землю. По сухой хвое побежали огоньки. Упал я и в этот раз очень удачно - на спину и в огне разгоравшегося не на шутку пожара мог досмотреть действо до самого конца в мельчайших подробностях. Крейсер был готов открыть ответный огонь - его брюхо вспучилось огневыми люками, готовыми обильно полить гостеприимный уголок обоймами ракет и водопадами напалма. Он уже выходил из тахионного колодца, когда небесная дыра начала стремительно сжиматься. Звездное небо и потерявшийся кусок Луны как ножом срезали оружейную палубу, радиолокационные сети, решетки призрак-эффекта и сомкнулись на самом сердце корабля - аннигиляционной камере. Взрыв потряс все основы Вселенной и я увидел в первый и, надеюсь, в последний раз в своей жизни, как по окружающему меня миру побежали взрывные волны, словно это была лужа, в которую угодил здоровенный камень. На секунду канал в последний раз раскрылся и покореженный крейсер стал падать на громадное блюдо Юпитера, словно сухой осенний лист на мокрый асфальт улиц. Оставшийся в нашем мире обломок закрутился, накренился и стал соскальзывать по наклонной кривой в сторону моря. Когда я снова открыл глаза, все уже закончилось. Я лежал на спине и таращился в расстилающийся наверху звездный пейзаж с чернотой космоса, Млечным путем, яркими и тусклыми звездами и шикарным метеоритным дождем. Я смотрел вверх и размышлял почему человек до сих пор не достиг звезд. А ведь для этого у нас все есть. Есть туннельные двигатели, способные за квант времени перебрасывать материю из одной точки Вселенной в другую независимо от расстояния между ними. Есть надежные корабли, способные нести большой груз и массу людей с достаточным комфортом. Есть умные машины и сильные помощники, есть знания об окружающем мире и есть насущная необходимость в прорыве в Сверхдальнее Внеземелье. Нет лишь одного - желания. Видимо в природе припасен какой-то хитрый закон, не дающий агрессивным цивилизациям распространяться дальше своего дома. Они либо убивают себя, либо погрязают в междоусобных сварах, словно пауки в банке, снова и снова скатываясь на низшие ступени варварства. Мне всегда нравилась идея Кантианского Мира. Наш мир, наша Вселенная не являются аристотелевыми по логике и римановыми по метрике. В ее основе лежит не математика, а - философия, и именно философия Канта. Мы сами, как вещи в себе, предопределяем свое полное непонимание как друг друга, что блестяще подтверждает наша агрессивность и ксенофобия, так и окружающего мира, о чем свидетельствуют наши безумные эксперименты со временем, искусственным интеллектом и тахионами. Пространство и время не существуют сами по себе, а являются лишь нашими чистыми воззрениями, иначе как объяснить туннельный эффект на микро- и макроуровне, мгновенно разносящий смерть по всему Внеземелью? К этим двум постулатам Кантианского Мира, к трансцедентальной эстетике и трансцедентальной аналитике мы как-то притерпелись, с грехом пополам, с большими ошибками и оговорками, и если не приняли, то признали их объективное существование. Но вот трансцендентальная этика внушает нам ужас и отвращение. Нам кажется безумным, неправильным, противоречащим всем мировым законам утверждение, что такие чисто человеческие категории нравственности, которые мы испокон веков всегда стремились загнать в прокрустово ложе полезности, также внутренне присущи Вселенной, как и мировые константы. Но человеческая история и красота этой идеи убеждают меня. Глава десятая. ДЕСАНТНИК. Европа (Внешние Спутники), октябрь 57-го В десантном отсеке их было двенадцать - третья часть десантно-штурмовой группы. Как апостолов, подумал Кирилл. А их "тайную вечерю" возглавлял сам Иисус в лице сержанта - квадратного мужика двухметрового роста со смиренно-зверским выражением на лице. Он сидел напротив Кирилла, задрав ногу на ногу и в этом тесном помещении его полуметровый говнодав с ребристой каучуковой подошвой и подковой на каблуке, содранной с копыта лошади каких-то невероятных размеров, маячил у самого носа журналиста, закрывая ему весь обзор и радуя его обаяние непередаваемой вонью. Кирилл, зажатый с двух сторон хрупкими плечами радиста-амбала и пулеметчика-тяжеловеса, не рыпался, не возмущался, по-христиански снося все то, что у десантников называлось "пропиской". Для 23-ей ДШГ 1-го Космического Флота он был новичком. Хотя он был знаменит, бывал во многих горячих точках, воевал и проливал кровь, здесь и сейчас он был никто. "Муравьям" было наплевать на все его заслуги - действительные и мнимые. Он был гражданским - это раз, он не был с ними в операциях - это два. А воевать он мог у себя в постели с женой, а ранения получать, поскользнувшись на мыле в ванной, хренов гражданский шпак. А поэтому пока он с ними не пройдет боевого крещения, не прольет своей кровушки за общее дело, не пойдет на самое крутое задание и не наложит при этом в святые десантные штаны, он - никто и не достоин ни капли сочувствия или удобства. В сочувствии Кирилл не нуждался, а удобств здесь не было ни для кого. Они сидели в отсеке, представляющим положенный на бок трехметровый цилиндр с подобием скамеечек вдоль стен и скудным освещением от ртутных ламп под потолком. Напряжение в бортовой сети корабля, идущего в режиме "призрак", постоянно прыгало и этот металлический аппендикс то погружался в темноту, то освещался синим светом. Все это очень напомнило Кириллу покойницкую, заполненную трупами висельников. Один торец цилиндра открывался в коридор рейдера, а второй скрывался под грудой амуниции - оружия, кислородных баллонов и тюков с гидрокостюмами - в системе Юпитера им предстояло немного понырять. Десантники сидели друг напротив друга и, стараясь не шуметь, занимались своими делами - кто-то спал, кто-то чистил оружие, кто-то молился, беззвучно шевеля губами и воздев очи к потолку. Сержант Борис Муравьев из-за ботинка разглядывал журналиста и про себя матерился. Журналиста ему навязали в самый последний момент погрузки в Плисецке и, будь его воля, он послал бы его куда подальше. Но командованию было угодно, чтобы десант на Европу прогремел во всех теленовостях и сержанту намекнули, что самый важный человек в его команде - вот этот самый штатский и совсем неплохо бы ему остаться в живых. Борис так не думал. Плохое дело - вводить в великолепно отлаженный механизм новую непроверенную деталь. Где слабо, там и рвется. Сколько раз он убеждался в этом, но разве начальству это объяснишь? Взять хотя бы последний случай на Меркурии. "Благодаря" подобному же идиоту-новичку-наблюдателю из Штаба Космических Сил его взвод чуть весь не полег в Кипящей Луже, спасая его никчемную жизнь. Приказ есть приказ. Тогда он спас эту штабную крысу и кто виноват в том, что этот бедолага уже на борту рейдера умудрился споткнуться на ровном месте и сломать себе одно-два-три-четыре ребра? На этот раз Борис зарекся - каждый сам за себя: штатский за себя, десантники за себя, и если тот замерзнет-утонет-отравится-подстрелится он за это не отвечает. А гауптвахта только закаляет воинский характер. Шел уже четвертый час полета. Три десантных рейдера "Пингвин", "Морж" и "Дельфин" стартовали с корабля-носителя "Суровый", висящем в поясе астероидов под прикрытием безымянной полуторакилометровой глыбы на самой границе, разделяющей Планетарный Союз и Внешние Спутники, к Юпитеру. Они имели задачу скрытно проскользнуть к планете-гиганту и взять под контроль Европейский Космодромный комплекс "Водолей". Для этого рейдеры несли на своих бортах десантно-штурмовую группу специально обученных на военно-морских базах Земли "тюленей", так как штурмовать космодром предполагалось из-под воды. Полетное время подходило к концу. Рейдеры шли по вражескому пространству, нашпигованному шпионами, ловцами и патрульными, просвечиваемому тысячами РЛС и гравитационными искателями, но до сих пор их не обнаружили. За это следовало благодарить конструкторский гений безымянных трудяг ВПК, создавших маскировочную систему "призрак", да пилотов, умело пользующихся своим преимуществом. Кирилл перебирал в уме пункты боевого задания, сочинял репортаж и пытался отделаться от нехороших предчувствий, изучая рельеф камиллова ботинка. Все продолжали молчать - это была традиция: по поверьям разговоры могли привлечь старуху с косой. Электронные часы над люком отсчитывали последние секунды и когда на них загорелись нули, сержант негромко сказал: - Пора, ребята. Десантники зашевелились, разминая затекшие тела и пытаясь восстановить полусферичность зада, ставшего за долгие часы сидения абсолютно плоским. С лязгом открылась крышка "кастрюли" и внутрь заглянул один из пилотов: - Добро пожаловать на Европу, ребята. Мы сели без шума в расчетной точке, так что можете работать спокойно. - Спасибо, братишка, - кивнул Борис и выбрался в коридор, оттеснив пилота и изо всех сил вжимая голову в плечи, дабы не врезаться в трубы и провода, бегущие под потолком. Десантники построились в коридоре и сержант начал инструктаж: - Слушайте меня внимательно, повторять не буду, - прорычал он, пристально глядя на Кирилла - ему это и предназначалось, - порядок таков: одеваемся по полной выкладке и на лед. Дыру прожигают "пингвины", наша задача - выгрузка оборудования и наружное наблюдение. Под ногами не мешаться и слушать только мои указания и приказы капитана Вейсмюллера. Утопите хоть один автомат - голову оторву. Все, время пошло. Снаружи стояла местная ночь - самая яркая звезда небосвода Европы уже зашла, да и толку от нее здесь было мало, так как здесь всегда, даже когда его не было видно правил бал Юпитер - бело-розовый красавец, затмевающий звезды, заполняющий все небо, завораживающий узорами бушующей атмосферы. Но он должен был взойти через пару часов и пока ничто не отвлекало десантников от работы - звезды такие же как на Земле, только поярче и побольше. Конусы рейдеров обозначили вершины равностороннего треугольника, в центре которого был раскинут маскировочный купол. Под ним монтировался боевой лазер "Огонек"- им и предполагалось прожечь лед. Толщина ледяного панциря Европы оценивалась порядка 4-5 метров и проткнуть его огненной иглой не представляло никакой трудности, вся сложность состояла лишь в том, что мощный выброс пара мог привлечь внимание патрулей ВС. Антонио Вейсмюллер надеялся, что инженерный расчет окажется верным и купол поглотит всю испаряемую воду. Десантники работали точно как муравьи, подтверждая свое неофициальное прозвище, - неутомимо, слажено и без суеты. Одна из групп монтировала установку, "муравьи" подтаскивали оборудование, оружие, газовые и кислородные баллоны к будущей полынье, собирали "скаты" - подводные транспортные средства, заимствованные у ВМФ и модернизированные для необычных условий Европы - вакуума и жидкой воде. Десять человек из отряда "пингвинов" залегли вокруг места посадки на случай если сюда занесет какого-нибудь шального геолога или просто туриста. По прямой отсюда до космодрома было совсем немного по земным меркам - всего лишь двести сорок три километра. В мирных условиях пройти их по льду не представляло никаких проблем - садись в конвертоплан и через час ты на месте - перед тобой вырастают купола "Водолея" и блеск посадочного поля слепит твои глаза. Сейчас же такое путешествие по льду хорошо вооруженной группы было делом фантастическим и безнадежным. Разведчики показывали, что космодром был отлично защищен со льда и космоса многочисленными патрулями, наледными батареями и криогенами. Инфильтрация даже пары человек, по расчетам аналитиков из Стратегических Служб, требовало таких колоссальных затрат, что не окупалось никакими победами. Кирилл носился по всему полю, снимая выгрузку и приготовление к спуску под воду и лишь на десятой минуте сообразил, что снимает невидимок - мимикрия скафандров была бесподобной и без цифровых фильтров их засечь и тем более заснять - невозможно. В сердцах чуть не плюнув на лицевой щиток, он исправил свою ошибку, но начальные кадры были утеряны безвозвратно - он не мог крикнуть "Стоп! Дубль второй" и начать все заново - таковы издержки журналистики, точнее - честной журналистики. Он стремился запечатлеть все в подробностях и никому при этом не мешая, что удавалось с трудом, но к своей гордости Кирилл мог похвалиться, что при этом его никто не послал куда подальше. Журналистский опыт говорил ему, что девяносто процентов материала обкромсает он сам, а еще девяносто процентов от оставшихся - редактор, так что в новостийный блок пойдет лишь ничтожная часть заснятого - несколько минут из многочасовой одиссеи. Но из оставшегося можно будет смонтировать великолепный фильм, что впрочем и было его основной целью - героический фильм о героических людях, без лакировки, с натуральной кровью, грязью и матом. Обычные люди, гражданские и военные, таких зрелищ не любят, но критики к этой категории не относятся и просто обожают правду жизни на экране, хотя если такую правду преподнести им не на экране, а в жизни, отправив их в тот же рейд на Европу, то они будут очень недовольны. Кириллу вспомнилось, как один из его фильмов о действиях в Иордании конфедеральных войск против фундаменталистов показали в той дивизии, о которой он и снимал. Эта идиотская идея пришла в голову какого-то советника из политотдела, который эту войну наблюдал на экране своего телевизора, получал боевые награды за доблесть (в чьей-то постели, надо полагать) и хвастал в женском обществе своими зубодробительными приключениями. Даже Кирилл, привычный к подобным зрелищам в натуре, считал что фильм жуткий и не пригоден к показу в этой аудитории - фанатики творили на поле боя такое, что волосы вставали дыбом и содержимое желудка выворачивалось наружу: живые мины сдавались в плен и затем проглоченные криогены срабатывали и превращали окружающих в ледяные мумии, камикадзе направляли свои самолеты, начиненные динамитом, на позиции конфедератов и солдаты становились пылающими, орущими сумасшедшими, давно запрещенные "мозголомы" запускались в действие, разрушая психику как чужих, так и своих. На премьеру пришли командование дивизии, средний и младший офицерский состав и все с женами. Рядовым и детям повезло - их не пригласили, решив сделать просмотр элитарным. Автор фильма сказал перед началом несколько ничего не значащих фраз, поблагодарил за помощь, оказанную при съемках, сорвал аплодисменты и тихо исчез из этих мест. Как потом рассказывали, военные и их половинки сначала были в восторге, узнавая себя на экране а потом стали с руганью и плачем покидать зал. Нескольких слабонервных женщин, имеющих весьма смутное представление о профессии мужа, пришлось определить в психиатрическую клинику. "Это что же такое, - ругался один из пострадавших, - я там в песках жарился, давил на себе вшей и боялся что мне отстрелят задницу и вот прихожу в это... кино, надеясь утешиться тем, что из меня сделали героем. А мне там опять показывают как я жарюсь, давлю и как мне отстреливают задницу и я чувствую себя вовсе не героем, а полнейшим идиотом! " Впрочем это был самый благосклонный отзыв. Наконец "Огонек" запалили и первая часть операции вступила в завершающую фазу. На "скаты" все было погружено, принайтовано и наступило некоторое затишье - Антонио Вейсмюллер и Борис Муравьев о чем-то совещались на командной частоте, оператор управлял лазерной установкой, а десантники расселись на льду, передыхая и накапливая силы перед погружением. Кирилл прошел в купол и стал наблюдать как лед Европы, превращаясь в пар, отступал перед напором когерентного излучения и оседая на всем, что находилось внутри, превращался в иней. На потолке стремительно росли сталактиты, грозя заполнить все пространство, и Кирилл по собственной инициативе стал сбивать их и выволакивать сосульки наружу. К нему тут же подключились бездельничающие десантники. На дне туннеля заплескалась вода. - Семь метров, - подвел итог оператор со странной фамилией Бобс. Капитан покачал головой: - Черт бы побрал этих яйцеголовых. А еще обещали выбрать самое тонкое место! Потеряли лишних восемь минут. Ладно, спасибо что на скалу не наткнулись. Сержант, командуйте погрузку. В мгновение ока купол был убран, лазер разобран и все погружено на корабли. Рейдеры окутались радужным сиянием и исчезли. Люди остались на льду. Приливное действие Юпитера разогревало океан Европы до +6 по Цельсию, позволяя ему под ледяным панцирем оставаться жидким. Никакой свет не проникал через лед и сейчас десантникам предстояло нырнуть в мир абсолютной темноты. Никто из расы людей еще не бывал там, никто не знал, что там есть и есть ли там что-то кроме воды - у человечества были более важное задачи, а может ему просто не хватало мужество погрузиться в эту бездну. Глядя вниз на воду, уже покрытую тонким слоем льда, Кирилл чувствовал как в нем растет ужас. Это была великолепная операция - по остроумности замысла, тщательности технической подготовки и наглости, но она могла сорваться из-за человеческого фактора - страх овладел не только журналистом, но и десантниками. Они стояли вокруг полыньи, одинаково безличные в своих скафандрах и в своем страхе и ни один не решался первым прыгнуть вниз. Сколько продолжалось это противостояние Кирилл не засек, но он ощутил наступление критического момента - сейчас кто-то начнет спускаться вниз по спущенным в воду канатам, подавая пример остальным и выводя их из психологического ступора, либо они отвернуться от завораживающей дыры, похожей на глаз кобры, и разбредутся по льду, не смея и не умея рассказать друг другу, что произошло с каждым из них в эти минуты, в какие глубины страха они заглянули и не смогли преодолеть его. Кирилл автоматически снимал эту сцену и лишь по случайности оказался напротив того человека, который первым стал спускаться вниз по ледяной шахте, ловко перебирая канат и упираясь шипованными ботинками в отвесную стену, оставляя на зеркале льда аккуратные треугольные дырочки. Жизнь побежала по неподвижным фигурам, они зашевелились, задвигались, но никто не спешил последовать примеру смельчака - все ждали пока он погрузится в воду. Десантник не стал спускаться по канату до самого низа - на последней трети пути он отпустил его и солдатиком вошел в воду. Она сомкнулась над его головой, по ее черной глади побежали круги и быстро успокоились. Потянулись долгие мгновения ожидания. Наконец показался над водой блестящий шлем, с небольшим нимбом испаряющейся воды и в наушниках зазвучал голос Бориса: - Ныряйте, братишки. Здесь темно как у... хм.. в жопе, но вода теплая. Купальный сезон можете считать открытым. - Борис, что там под водой?, - поинтересовался Вейсмюллер. Сержант помолчал, видимо подбирая приличные выражения для описаний. Сравнения с разными частями негритянского тела употреблять было бы не совсем уместно, так как капитан Антонио Вейсмюллер относился к чернокожей части населения Земли. - Очень темно, сэр, глубина - порядка километра, головой не стукнешься, если нырнуть. Никаких живых организмов не видно, так что рыбалка здесь отвратительная. Кирилл дослушивал этот диалог уже на пути к воде и мучительно размышлял - правильно ли он делает, ведь наверху тоже можно снять неплохие кадры. Хуже некуда - снимать в одиночку, от твоих глаз может ускользнуть многое, да и быть в двух местах одновременно затруднительно. Увы, такова плата за эксклюзив, риск и секретность. Он долго упрашивал Тодора Веймара пустить с ним Андрея, сопровождавшего его в почти всех одиссеях и отлично знающего что и где снимать, но Веймар категорически не согласился, мотивируя это общеизвестной истиной: что знают двое, то знает и последняя свинья в свинарнике. Уже погрузившись в воду, Кирилл понял почему его страх если не исчез, то сильно убавился - эта колоссальная космическая ванна теперь не была пуста, в ней бултыхался такой родной в своей солдатской грубости и ограниченности сержант Муравьев, распугивая (или привлекая) местных чудовищ. Тьма окружила его со всех сторон. Она не была похожа на тьму космоса - в ней не висели многочисленные звезды и планеты, хоть как-то скрашивающие одиночество космонавта, не походила она и на темноту глубин земных океанов - человек, погружающийся там, всегда знал что его встретит. Этот же мрак был а б с о л ю т н о ч у ж о й и приходилось прилагать изрядные усилия дабы не спустить с короткой привязи свою фантазию, не населить его своими страхами и в конце концов не умереть от ужаса или не сойти с ума. Глаза адаптировались и в толще воды засияла пара огоньков - плечевой маячок сержанта и конец спускового каната. Затем света стало больше - это были спущены дополнительные веревки и по ним в океан спускались солдаты. Наверху заработали лебедки, опуская "скаты" с грузом. Когда все погрузились, группа прикрытия разобрала оставшиеся механизмы, бросая детали прямо в воду, положив зачин загрязнению уже внеземных океанов, закрыла полынью пленкой под цвет льда и нырнула вслед за остальными. Теперь по внешнему виду площадки никто не смог бы догадаться, что здесь исчезла в воде десантная группа противника. Бортовые огни машин хорошо освещали пространство в радиусе метров десяти и Кирилл отметил, что никто не уходит за его границы. Да и он сам курсировал вдоль световой сферы, запечатлевая происходящее со всех сторон. Он был опытным акванавтом - три года назад он увлекся морем и снимал сюжеты о китовых пастбищах, тайнах моря, рифах и русалках, не вылезая из под воды месяцами. Он вспомнил как первый раз, еще в бытность курсантом, плавал с аквалангом. Это было летом на Канарах, денег у него было в обрез - стипендиями курсантов не баловали и ему пришлось идти под воду не с современными "акулами", а со старинными баллонами. Первое ощущение Кирилла было - что ему не хватает воздуха и пришлось сделать несколько глубоких вздохов, чтобы избавиться от фантомной асфиксии, и усилием воли подавить зачатки паники. Через несколько минут он забыл о страхе, поглощенный ощущением свободного полета и красотой подводного мира. Он настолько увлекся работой и воспоминаниями, что не сразу услышал обращенные к нему слова Бориса: - Малхонски, черт вас дери, вы что - оглохли? Хватит плавать там, как акула около мяса. Немедленно занимайте место во втором "скате" или оставайтесь здесь навсегда. - Есть, сэр, - отозвался Кирилл, отдал честь и поплыл к машине. Капитан и радист расположились в головном "скате", а сержант - в замыкающем. Пилоты проверяли работу бортовых систем и настраивались на секретный навигационный спутник "Антей", который должен был направлять их на цель. На внутренней поверхности шлемов наконец загорелись изображение маршрута с горящими точками их нынешнего положения и положения космодрома "Водолей", пошел отсчет и капитан дал команду двигаться. Заработали водометные двигатели и "скаты" двинулись в путь. Они шли лесенкой, пропуская турбулентный поток ведомого по правому борту, и ориентируясь на его огни. Скорость быстро росла и в этом мире безмолвия наконец-то появились внешние звуки - рев выбрасываемой воды и удары мелкой взвеси о корпуса людей. Величину и изменение скорости движения можно было ощутить только по току воды, так как других ориентиров здесь не было - все тонуло во мгле и даже лучи прожекторов, методично прощупывающих окружающий слой воды, вязли в ее толще. Постепенно скорость выросла настолько, что всем, кроме пилотов, сидящих за спектралитовыми обтекателями, пришлось уткнуться в собственные колени, чтобы голову не оторвало встречным потоком. Рельеф дна океана Европы был снят геодезическими спутниками Союза еще в начале века и карты эти много лет благополучно размагничивались в файлах Министерства геодезии и планетографии. Однажды их извлекли, когда планировали строительство европейского космодрома, но тогда они не пригодились - было решено строить прямо на льду, не выискивая подходящую гору, которая бы выходила на поверхность ледяного панциря, что было гораздо разумнее и экономичнее - резать камень совсем не тоже самое что плавить лед, да и расположение не на тверди планетной было безопаснее - замерзшая вода почти не сотрясалась многочисленными плането