ой груди. На мускулистых руках, обнаженных по плечи, горели серебряные браслеты. И меч у него был вельхский, остроконечный, плавно суженный посередине. Этот меч описал великолепнейшую дугу, целя Волкодаву в горло... и долго еще кувыркался в воздухе, унося с собой правую кисть, крепко стиснувшую черен. Пальцы разжались только от удара о камень далеко внизу, за краем лужайки. Вельх рухнул на колени, крича от боли и бешенства, здоровой рукой попытался перехватить хлынувший багровым током обрубок... оставил его, дернул из ножен боевой нож... снова потянулся пережать кровь... но не возмог ни того, ни другого: левая рука, подрубленная в локте, повисла на лоскуте кожи. Парень, подбиравшийся справа, запоздало бросился на выручку погибавшему, но искалеченный вельх пребывал уже за гранью спасения. Он отползал прочь, жутко дергаясь и заливая кровью траву... Волкодав миновал его широким скользящим шагом, не поворачиваясь спиной, и все тем же страшным движением воина, довершившего отнятие жизни, отряхнул меч, сбрасывая немногие капли, задержавшиеся на стремительном лезвии. Алые брызги еще дробились в полете, а тело, взгляд и руки с мечом уже обратились к третьему нападавшему. Тому потребовалось мгновение, чтобы осознать: защищать приятеля было поздно, осталось в лучшем случае за него отомстить. Еще через мгновение он понял, что и с местью ничего не получится. Доведется только умереть на той же поляне, где испускал дух его друг. Потому что он успел посмотреть Волкодаву в глаза. И не увидел в них ни ярости, ни жажды убийства. Ни одного чувства из тех, что багровой пеленой затуманивают зрение и делают воина уязвимым. Сумасшедший венн, явившийся неведомо откуда, попросту приговорил шестерых насильников к смерти. И не отступится ни перед чем, кроме Божьего грома, да и тогда отступится ли, неизвестно. Друг вельха завопил, словно его вздергивали на дыбу, и устремился вперед. Он размахивал мечом, как дубиной, безо всякого толку и смысла. Он уже понимал, что обречен. Венн с легкостью танцовщицы убрался в сторону, пропустил его мимо себя, разворачиваясь на носках, и концом меча вроде бы несильно достал пробежавшего наемника по загривку, где начинается шея. Тот начал падать и, еще не достигнув земли, перестал чувствовать собственное тело. Он хотел заорать от ужаса, но обнаружил, что не способен даже дышать. Перед лицом возникла трава, совсем близко ползали и копошились букашки. Какие-то мгновения он еще разевал рот, хватая воздух и тщетно силясь протолкнуть его в грудь, из глаз текли слезы. Он лежал, уткнувшись в землю, и не мог повернуть головы. Он успел проклясть родителей, давших ему жизнь, и злую судьбу, эту жизнь отнимавшую. Потом смерть, охватившая его тело ниже шеи, распространилась и выше. Четвертый наемник держался в сторонке, не торопясь нападать. Вид у него был такой, как будто все случившееся только предваряло его победное торжество. - Иди сюда, венн! - позвал он насмешливо, когда они с Волкодавом остались один на один. - Теперь я знаю, на что ты способен. Ты неплохо разделал этих простофиль, но со мной тебе не совладать. Ну, иди сюда, если не трусишь! Волкодав молча пошел навстречу, не очень задумываясь, каким таким заветным оружием наемник собирался с ним поквитаться. Исход боя вручен был Хозяйке Судеб. Она и рассудит обо всем по Правде Богов... Враг ждал его, держа наготове поднятый меч. Потом Волкодав увидел, как он двинул ногами, и все понял. Его собирались встретить одним из приемов кан-киро, приспособленных для вооруженной руки. "Кан-киро веддаарди лургва - Именем Богини, да правит миром Любовь, - вразумляла Волкодава его Наставница, седовласая жрица Кан-Кендарат. - Нет зла, если кто-то сумеет остановить и отбросить задиру. Учи людей, если хочешь, но всегда помни, малыш: Искусство, способное убивать и калечить, не должно стать достоянием оскверняющих землю..." Узорчатый меч запел свою грозную песнь, рассекая прозрачные струи горного воздуха. Чужой клинок взметнулся навстречу... Как все в кан-киро, этот прием был смертоносен и неодолим, но только если не наделать ошибок. Наемник же действовал так, словно насмотрелся у кого-то, кто сам толком не понимал, что к чему. Он шагнул недостаточно широко и не с той ноги, слишком рано начал вскидывать руки, да еще и принялся ловить вражеский меч... Волкодав мог бы поклясться, что самоуверенный малый ни разу не пробовал "лосося на перекате" в безжалостной схватке, - только в потешной, когда за неловкость платят самое большее синяком. В настоящем бою цену спрашивают иную... Волкодав проломил его оборону, точно соломенную плетенку. Его меч прошел мимо лохматой головы парня, скользнул ниже и высвободился, косо раскроив грудную кость. Наемник запрокинулся и стал падать - молча и неуклюже, выпучив стекленеющие глаза. Было видно, как в распоротой груди натянулась какая-то сизая пленка, натянулась и лопнула, обнажив шевелящийся темный комок. Комок трепыхнулся в последний раз, выбросил кровавую волну и затих. В памяти Волкодава оплыло свечным огарком и погасло отражение еще одного лица, искаженного торжествующей похотью. Венн сбросил с меча кровь четвертого наемника и огляделся. На поляне было тихо. Два тела, вельх и главарь, еще трепетали последними остатками жизни, но скоро замрут и они. И никакой лекарь их уже не спасет. Даже если милосердно склонится над ними прямо сейчас. Как бы ты поступила с ними, Мать Кендарат?.. Неужели пыталась бы достучаться, надеясь, что осознают непотребство прожитой жизни и захотят изменить ее?.. Неужели сочла бы, что им еще следует жить?.. После того, что они сотворили над чужой беспомощной жизнью?.. Волкодав отошел в незатоптанный угол поляны, тщательно вытер меч пучком чистой травы, потом насухо тряпочкой. От рукояти до кончика лезвия струились, переплетаясь, косматые солнца неповторимого внутреннего узора. Меч, стоивший гораздо больше своего веса в золоте, сам перешел к Волкодаву в бою, бросив прежнего своего владельца, разбойника, не по праву носившего благородный клинок. И пообещал, явившись во сне, что не покинет Волкодава, пока тот будет достоин им обладать... Ну что, Солнечный Пламень? - мысленно обратился к мечу венн. - Не надумал еще оставить меня?.. Имя меча пришло совсем недавно, когда они жили в Беловодье и уже собирались сюда. Волкодав его не придумывал. Просто открыл однажды утром глаза, и первым, что явилось на ум, были именно эти слова. Никаких сновидений венн припомнить не смог и про себя решил, что меч сам шепнул ему свое назвище. Значит, полностью уверился в нем и надумал быть с ним еще долго. Обидно было бы после этого его оскорбить в самом начале дальнего странствия. Да. Случись заново прожить нынешний день, Волкодав не изменил бы ни одного своего поступка. Ни одного... Он спрятал Солнечный Пламень в ножны, висевшие за правым плечом, и двинулся в сторону скал, покидая поляну. В живых оставалось еще двое наемников. Один из беглецов, мальчишка, ровесник Асгвайра, даже не успел отрастить какие следует усы. Жуткая расправа, которую пришлый венн учинил над многоопытным главарем, непобедимым кумиром юнца, потрясла его до мокрого пятна на штанах. Убежал он далеко. Зрением Отца Мужей Волкодав видел его, скорчившегося среди валунов над краем непомерного, в сотни саженей, голого каменного обрыва. Стена Великанов - вот как назывался этот откос. Ужас загнал мальчишку в тупик, выбраться из которого можно было, только вернувшись. На это беглец не отваживался. Он просидит там до завтра, трепеща и надеясь, что его не разыщут. Волкодав решил сперва заняться вторым, благо тот устроился ближе. Этот второй одолел свой испуг в полутора стрелищах от места сражения. Он, видно, сообразил, что бой, начавшийся так странно и страшно, закончится отнюдь не победой наемников. А может, он даже рассчитывал, отсидевшись, вернуться и поискать, не останется ли на поживу какого имущества. Отец Мужей и Волкодав почти одновременно разглядели его в густой чаще шиповника. Коренастый сольвенн облюбовал удобный каменный карниз, растянулся на животе и приготовил заряженный самострел: поди подойди!.. По мнению венна, достать его можно было тридцатью тремя способами. Незаметно обойти засаду и сверху прыгнуть на плечи стрелку. Подкрасться сбоку и закидать камнями, выгоняя вон из укрытия... Волкодав пошел прямо к кустам, не прячась и не петляя. Посмотрим, каков стрелок. И особенно как он будет взводить после выстрела тетиву, лежа в чаще цепких кустов. Волкодаву случалось видеть, как иные стрельцы в таких случаях бросали оружие и, струсив, пускались бежать. Тут забоишься, если тот, в кого целишься, спокойно идет на тебя. И смотрит в глаза. Волкодав был готов уворачиваться от стрелы, но не пришлось. Все дело испортил Мыш. Возникнув как тень, черный летун бесшумно скользнул мимо плеча, пронесся вперед и юркнул в кусты. Кудрявая зелень шиповника издали казалась сплошной малахитовой глыбой, но проворный Мыш легко нашел среди колючих стеблей простор для полета. Что там дальше случилось, оставалось только предполагать. Раздался крик, щелкнула тетива, но стрела прошла далеко стороной. Наемник вскочил как ошпаренный и бросился из кустов. Длинные цепкие ветви с громким треском царапали его одежду и тело. Выпутавшись из зарослей, он быстро побежал прочь, оглядываясь и размахивая руками. Мыш с криком мчался за ним, норовя вцепиться в затылок. Это был уже немолодой, лысеющий мужик с козлиной растрепанной бородой. Его шея казалась несоразмерно короткой: то ли по природе, то ли оттого, что он с испугу пытался втянуть голову в плечи. Такому, если до сих пор не выбился в вожаки, давно бы уже следовало столковаться с какой- нибудь добросердечной вдовой и мирно осесть, завести, скажем, харчевню. Может, лысый малый именно так и намерен был поступить, да попутала нелегкая снарядиться в самый последний поход, еще разок попытать счастья и прикопить немножко добычи. Тогда-то зажил бы со своей вдовушкой тихо-спокойно, стал уважаемым человеком в деревне или на городской улице, чего доброго, еще и деток родил... Вот только ничего этого ему больше не будет. Волкодав шел за ним беззвучными стелющимися скачками: большой серый пес, настигающий облезлого волка со стершимися зубами. Наемник то и дело оступался даже не от страха - от осязания близкого конца, мертвившего тело. Он упал на колено, вскрикнул, начал поворачиваться к Волкодаву лицом. - Это я упросил Зубяря, чтобы ее не приканчивали!.. Я... Он еще говорил, а в глазах отражалось отчетливое понимание: пощады не будет. Волкодав не стал пачкать оружия. Просто взял его одной рукой за подбородок, другой за макушку и коротко повернул вверх. И ухнула в стылую бездну уютная маленькая корчма, и теплая пухлолицая вдовушка, и зимние вечера у огня, с пивом в кружке и разговорами о былом удальстве. Еще одна никчемная душонка вылетела из тела, упавшего в густую траву бесформенной кучей. Волкодав подобрал самострел, взял из колчана убитого две стрелы и двинулся дальше. Он легко выследил бы шестого даже один, без помощи Отца Мужей, смотревшего из поднебесья. Примятая трава, лишайник, сорванный с камня, - ясные знаки, указывавшие путь... А пожалуй что управился бы и без них: след - не запах, не звук, что-то иное - витал над землей, словно полоса сгоревшего воздуха. Юный наемник сдуру убежал в ущелье, проточенное водой в утесистом гребне. Карабкаться оттуда наверх Волкодав не пожелал бы и врагу. А другой конец теснины выходил прямо в щель Стены Великанов, и внизу можно было разглядеть птиц и медленно плывшие облака. В середине лета, когда солнце пригревало как следует и начинали подтаивать ледники, здесь мчался косматый поток. Он бешено вылетал в щель и дробился в воздухе, падая с чудовищной высоты. Однако до летней жары было еще далеко, и теснина оставалась сухой. Молодой наемник, веснушчатый, русоволосый, старался забиться как можно глубже в нору между камнями, но его было видно, и он сам это понимал. Избавление от страха, когда он готов был поверить, что спрятался и спасся, оказалось лишь временным. Волкодав приблизился, прыгая с валуна на валун, и остановился в десятке шагов. Поймал взгляд парня и указал самострелом на пространство перед собой. Выходи, умрешь как мужчина. Юноша вылез, двигаясь, точно в дурном сне, лицо было зеленое. То, что совершалось прямо здесь и сейчас, не могло, не имело права происходить. Не с ним. Не наяву. Что-нибудь непременно вмешается. Предотвратит. Защитит... Вот и она так думала, молча сказал ему Волкодав. Боги не вмешивались. Венн не таял в воздухе и не проваливался сквозь землю. Стоял, и в опущенной руке не дрожал самострел со взведенной тетивой, готовой бросить стрелу. Парень почти решился упасть перед ним на колени, даже вроде как дернулся вперед, но остановился. Пошарил у пояса, вытащил длинный кинжал и обхватил потными ладонями рукоять, готовясь обороняться. Не вздумает же венн просто так всадить болт в человека, у которого нет ни лука, ни самострела! Пусть-ка подойдет поближе и... Ростом и сложением парень ничуть не уступал Волкодаву, но был еще по-мальчишески рыхловат, тяготы и труды не успели его обтесать, наделить опасной и хищной воинской статью. Венн смотрел поверх его головы и молча ждал, чтобы он сделал движение. Если у лысого это наверняка был последний поход, то сопляк нанялся явно впервые. Он и кинжал-то держать еще толком не научился. Кто же цепляется за рукоять, словно тонущий за протянутое весло?.. У опытного бойца нож невесомо порхает из ладони в ладонь, пляшет между пальцами, поди угадай, когда и откуда ужалит... У недоноска все его намерения читались и на лице, и во взгляде, и в напряжении тела. Когда стало совсем ясно, что вот сейчас он завопит от ужаса и бросится в драку, правая рука Волкодава мягко качнулась вверх. Щелкнула спущенная тетива, и толстая короткая стрела-болт воткнулась парню в колено. Венн не жаловал самострелов, предпочитая лук, куда более мощный и быстрый. Самострел - оружие горожанина, человека несильного и необученного. Однако воин и нелюбимым оружием обязан владеть, как родным. ...Юнец, не без успеха притворявшийся взрослым мужчиной, вмиг превратился в насмерть перепуганного, зареванного мальчонку. Рана была не смертельной, но страшно болезненной. Если ему суждено будет остаться в живых, вряд ли он даже к старости избавится от хромоты. Это, конечно, не Зубарь, способный забавы ради выстрелить в симурана. И не трое его дружков, у которых давным-давно сгнило внутри все, что от рождения было доброго и хорошего. Просто деревенский балбес, возмечтавший, как Асгвайр, разбогатеть и прославиться. Но ведь Асгвайр бросился на защиту девчонки, а ты?.. Почему двое отбивались от шестерых, а не трое от пятерых? Почему?.. Волкодав не торопясь отводил рычаг, вновь натягивая тетиву самострела. - Я не трогал ее!.. - закричал молодой наемник, пытаясь задом наперед отползти как можно дальше от Волкодава и тихо подвывая: уж верно, боль в колене была сумасшедшая. То-то нога у него отнялась до самого паха. - Я не трогал ее!.. Я только держал!.. Я только держал, повторил про себя Волкодав. Я только держал. "Пощади, - умолял взгляд широко распахнутых, бесцветных от ужаса глаз. - Ты же видишь, я ранен. Мне больно. Я ослаб, я не могу сопротивляться. Я только держал ее. Ты достаточно меня наказал. Я, может, даже отсюда выползти не смогу, когда ты уйдешь. Неужели ты убьешь беззащитного? Беспомощного, покалеченного, страдающего?.." Еще как убью, так же молча ответил ему Волкодав. Его руки тем временем вкладывали стрелу в желобок и поднимали оружие. Еще как убью. Это теперь ты покалеченный, слабенький и несчастный. И просишь, чтобы тебя пожалели. А ты ее пожалел? Когда был крепким и сильным перед несчастной девчонкой? Или она о жалости не просила?.. Парень увидел смерть, направленную в глаза, отчаянно вскинул ладони, и стрела пригвоздила его руки ко лбу. За десять шагов не спас бы и клепаный шлем на добром подшлемнике. Волкодав бросил самострел, глядя, как стихает биение жизни, как некогда красивое молодое тело превращается в обыкновенную падаль. Потом повернулся и пошел прочь. Шагал я пешком И крался ползком, Нащупывал носом путь. А встретился лес, На дерево влез - Вокруг с высоты взглянуть. Свой собственный след За несколько лет Я вмиг оттоль рассмотрел! И понял, каких, Беспутен и лих, Успел накрутить петель! А что впереди? Неисповедим Всевышний разум богов! Под солнцем искрясь, Гора вознеслась В короне белых снегов! И понял я' вот С каких бы высот Земной увидеть предел! Я ногти срывал. Валился со скал. Я сам, как снег, поседел. Но все же достиг!, Взобрался на пик. Открылся такой простор!.. Вблизи и вдали Все страны земли Нашел любопытный взор. Куда же теперь?.. И снова я вверх Гляжу, мечтой уязвлен. Там синь высока. И в ней облака. И солнца сизый огонь. Там правды престол... Но божий орел Пронесся рядом со мной: "мой друг, не тянись В запретную высь, Коль нету крыл за спиной! Немногим из вас Та тропка далась; Тебе они не чета. Мой друг, ты и так Душой не бедняк. О большем - и не мечтай!.." Я спорить не стал. Я попросту встал, Не жалуясь и не кляня, И прыгнул вперед... Паденье? Полет?.. Пусть небо судит меня. 3. На третью ночь Когда Волкодав покинул ущелье и шел назад, он почувствовал приближение Отца Мужей и оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть его. Кого другого, менее знакомого с повадками вилл, подобное зрелище могло напугать не на шутку. Желтоглазый зверь с мордой пса и крыльями летучей мыши беззвучно плыл в прозрачном воздухе прямо на него, в полураскрытой пасти влажно блестели клыки. Седовласый всадник сидел выпрямившись, поток встречного воздуха разглаживал длинный мех шубы. Он не стал окликать Волкодава, не помахал ему рукой. Оба были мужчинами, а значит, умели обходиться без жестов и слов. Соплеменницы Волкодава могли бы еще посмеяться и добавить, что мужское немногословие происходило в основном от неумения обращаться со словами и заставлять их складно выражать мысли... Да, подумал венн. Дома любили посмеяться и пошутить... Мыш сорвался с его плеча и бросился догонять дальнего родственника. Он, наверное, не преодолел бы расстояний, которые легко покрывал симуран, но в коротком рывке не собирался уступать никому. Небесный всадник легко скользнул над самой землей, отворачивая мимо лужайки, где происходило сражение. Волкодав последовал за вождем. Ему всяко не хотелось возвращаться к мертвым телам. Его народ полагал, что о павшем враге следовало позаботиться: расстегнуть одежду и пояс, позволяя душе вылететь без помех, завалить останки камнями, чтобы не добралось зверье... Пренебреги этим, и мертвые не скоро обретут покой, начнут вставать из могил, шастать ночами в поисках погубителя... А и пусть себе встают и приходят. Шестеро убитых не заслуживали того, чтобы называться врагами. Волкодав не чтил и не боялся их ни живыми, ни мертвыми. Следуя за Отцом Мужей, он долго лез на откосы, спускался с обрывов и прыгал с камня на камень. Возбуждение битвы неотвратимо рассеивалось, накатывала усталость, хотелось лечь и заснуть. Спустя время виллинский вождь привел его на берег ручья, бежавшего с ледников и прыгавшего водопадом в подставленные ладони скалы. В озерке плескался большой симуран, а его хозяин сидел на берегу, присматривая за троими людьми. Один из троих был совершенно гол и, судя по всему, зверски избит. В чем, в чем, а в побоях Волкодав понимал толк. Наверное, решил он, это и есть тот парень из наемников, что пытался заступиться за виллу. Похоже, молодой воин дрался отчаянно и умело, но против шестерых все же не выстоял. Люди, которых он считал своими соратниками, в конце концов свалили его наземь и жестоко били ногами. Чтоб сдох или впредь жил как все и поменьше кричал о какой-то дурацкой воинской чести... Второй парень, в котором Волкодав сразу узнал Асгвайра, особого сопротивления явно оказать не сумел. А посему и отделался легко: ему всего лишь сломали правую руку. На руке белела повязка. Виллы вправили кости и полечили молодого сегвана взглядом и прикосновением, как это умели только они... да еще звездный бродяга Тилорн. Через две седмицы рука будет как новая. При виде Волкодава Асгвайр поднялся на ноги, хотел пойти навстречу, но почти сразу как-то присмирел и остановился. А потом вдруг поклонился ему. Волкодав невольно задумался, с чего бы такое почтение. Сделал еще шаг и сообразил: Асгвайр уже прослышал о его расправе над шестерыми. И про себя сопоставил ее со вчерашней дружеской возней во дворе. Тогда он чувствовал себя оскорбленным. Теперь ему оставалось только почтительно кланяться... Подле избитого сидел Эврих и держал его за руку, прижимая пальцами живчик: выслушивал сердце. Солнце проливало живительное тепло на распластанное тело, бледное как лягушачий живот. Парень почти не шевелился, только время от времени облизывал губы. В углах рта при дыхании пузырилась кровь. Крепкий малый, решил про себя Волкодав. Может, и не помрет. Первым долгом он подошел к виллину и негромко посвистел, спрашивая на его языке: "Как там маленькая сестра?" Вместо ответа виллин показал ему каменные домики, казавшиеся игрушечными на цветущем склоне горы. Волкодав хорошо помнил почти точно такие же, только стоявшие за сотни верст к югу. Он увидел дверь, возле которой, хмуро насупившись, сидел и с самострелом в руках от кого- то стерег жилище рыжий жених. Венн смог бы пройти в эту дверь, только согнувшись в три погибели. Внутри дома, на широкой лавке, спала, свернувшись калачиком, светловолосая девушка. Волкодав отметил про себя, что ее лицо было безмятежно, дыхание - спокойно. Рядом с девушкой на лавке сидела женщина, при виде которой на ум просилось одно слово: величественная. У нее были вороные с густой проседью волосы, а глаза - фиолетово-синие, как горное небо. Мать Женщин, сообразил Волкодав. Предводительница почувствовала взгляд и обернулась к нему. Ей не было нужды спрашивать, кто он такой и довершил ли он дело, за которое взялся. И, как когда-то, Волкодав не мог отделаться от мысли, что этой Женщине было о нем известно гораздо больше, чем он сам про себя знал. И Она сказала ему единственное, что сейчас имело значение: "Твой Друг - очень хороший лекарь, щедро вознагражденный Богами. Он говорил с внутренним разумом маленькой сестры, с тем разумом, что глубже рассудка. Теперь она спит и будет спать еще долго. А когда проснется - поймет, что от того, что с ней приключилось остались лишь телесные раны, которые со временем затягиваются... - Мать Женщин чуть улыбнулась и добавила: - Ее жених только рад будет ее в этом уверить..." Волкодав хотел преклонить перед Нею колени и попросить благословения, но вовремя одумался. О каком благословении может просить мужчина, только что проливавший кровь?!. Однако ему не зря показалось, будто Мать Женщин видела его насквозь. "Мир тебе, Волкодав", - тихо и ласково проговорила Она. И он ощутил прикосновение ко лбу. За несколько лет венн успел отвыкнуть от общения с виллами. Он даже слегка удивился, обнаружив, что попрежнему стоит на поляне у водопада, и вылезший из озера симуран вежливо обнюхивает его руку. - Спасибо, брат, - гладя рыжего зверя, сказал виллину Волкодав. Тот с достоинством поклонился в ответ, а венн отошел к Эвриху с Асгвайром, сидевшим подле избитого. Молодой аррант поднял голову и посмотрел на Волкодава с таким видом, что тот приготовился выслушать очередное поучение вроде: "Иногда я просто боюсь тебя, друг варвар!" Эврих, наверное, именно так про себя и подумал, но вслух сказал совершенно другое: - Сердце что надо... выкарабкается, я полагаю... - Помолчал и добавил: - Виллы обещали помочь им обоим добраться к Асгвайру домой. - Хорошо, - сказал Волкодав. Он всматривался в распухшее, обезображенное лицо, и ему все сильнее казалось, будто он уже где-то видел этого человека. Он собрался было покопаться в памяти, но мысль вязла в трясине усталого безразличия. Шесть жизней, вопя, проваливались сквозь границу миров, чтобы вечно мерзнуть в нетающих снегах Исподней Страны. Или возродиться, если за них кто-нибудь отомстит. И с ними, хочешь не хочешь, уходила в небытие толика жизни самого Волкодава. Покамест венн только видел, что светловолосый молодой наемник был сегваном из береговых. Об этом говорила татуировка - черно-синий свернувшийся кольцами зверь, выколотый посередине груди. И сломанный боевой нож в три пяди длиной, лежавший на обрывках одежды. Вот так. Еще утром ходил здоровый, ладный и крепкий... теперь лежит, точно под срубленную сосну угодил... Парень вдруг приоткрыл заплывшие щелочки глаз и посмотрел на Волкодава сквозь слипшиеся ресницы и зыбкую пелену страдания. - Ты стерег кнесинку, - пополам с кровавыми пузырями выдохнули бесформенные губы, и воин поспешно опустился на колено, чтобы не заставлять его тратить "скудевшие силы. А тот продолжал: - Ты венн... Я знаю тебя. Тогда тебя называли Волкодавом. При этих словах глаза у Асгвайра полезли на лоб, и от Волкодава это не укрылось. Ну еще бы. Навряд ли его скоро забудут в здешних краях... Он все-таки совершил насилие над отупевшей памятью и добился ответа. Память, правда, не смогла дать ему имени, да оно никогда и не было доверено ей. Зато он снова увидел перед собой юношу, с отчаянной ловкостью игравшего длинным боевым ножом: "Я буду охранять кнесинку вместо тебя, потому что лучше сражаюсь!" А потом - Мыша, ринувшегося в лицо оскорбителю и вдруг, после пяти лет беспомощного увечья, впервые осознавшего, что ЛЕТИТ... - "Сперва побей"! - сказал Волкодав. Наемник слабо улыбнулся, и венн понял, что память не подвела. Потом слипшиеся ресницы медленно моргнули, и распухшие губы дернулись снова. - Мое имя Имнахар, второй сын Мерохара, третьего сына Меробиха, - услышал венн. Вот так. "Мое имя". То есть Волкодав нимало не сомневался, что сегван назвал ему свое истинное имя, сокровенное и тайное, известное только отцу с матерью да братьям, вошедшим в мужеский возраст. Ни один человек в здравом уме не назовет это имя полузнакомому. Только сумасшедший или пришелец из далекого мира, вроде Тилорна. С какой стати понадобилось сегвану... - Владей моим именем, Волкодав, - сказал Имнахар. - Я умру. Он не просил ответного дара, однако венн сказал: - Я бы дал тебе свое имя, сын славных родителей, но у меня есть только прозвище. А его ты и так знаешь. - Я умру, - повторил молодой сегван. - Я не очень хорошо жил. И этот последний бой я проиграл. Радужный Мост обломится у меня под ногами, и двери Звездного Чертога не раскроются передо мной. Жадный Хегг будет вечно гнаться за мной по отмелям холодной реки... Асгвайр благоговейно помалкивал, слушая их разговор, только переводил подозрительно блестевшие глаза с одного на другого. Волкодав без труда уловил, о чем думал мальчишка. Рядом с ним навеки прощались двое великих мужей, два воина, о каждом из которых впору было складывать песни... Ничего не поделаешь, с героическим сказанием ему придется повременить. Волкодав самым кощунственным образом усмехнулся и проворчал: - А у тебя для умирающего язык неплохо работает... Подождет тебя твой Храм... успеешь еще в последнем бою победить. Его не обступали призраки великих деяний. И потому, в отличие от Асгвайра, он обратил внимание: Имнахару больше не требовалось подолгу отдыхать и собираться с духом, чтобы сказать еще одно слово. Изувеченные ребра по-прежнему превращали каждый осторожный вздох в пытку, но дыхание выровнялось и обрело силу. И кровь изо рта больше не шла. Имнахар и подавно не мог видеть себя со стороны. А потому не замечал, как начали постепенно рассасываться страшные следы побоев. Слова венна заставили его попробовать пошевелиться. Как следует повернуть голову он еще не сумел, только обнаружил, что глаза стали открываться вроде бы лучше. Черная опухоль синяков, заливших веки, медленно, но верно спадала. Молодой наемник прислушался к себе и вдруг заметил, что жуткая бездна неведомого, в которую заглянула было душа, словно отодвинулась. Вернее, это его самого отводили от последнего края чьи-то дружеские руки. Все тело по-прежнему терзала боль, и очень жестокая, и он откуда-то знал, что так будет продолжаться еще долго. Однако грех сетовать на горести выздоровления. Эврих облегченно вздохнул и выпустил его руку. - Как сейчас, парень? - спросил он тоном деловитого лекаря. Имнахар растянул непослушные, разорванные губы в подобии улыбки и впервые пожаловался: - Больно... Виллин подошел к ним и вытащил из котомки сверток тонкого полотна. Волкодав с Эврихом осторожно приподняли Имнахара. Асгвайр помогал им здоровой рукой. Виллин ловко запеленал наемника, потом стал кутать его поверх полотна пушистым меховым одеялом. К тому времени, когда они опустили его обратно на землю, сегван уже спал. Скоро на поляну у водопада опустилось еще шесть симуранов: два рыжих, серый, пегий, белый и вороной, все под седлами, но без всадников. К спине одного из них был приторочен плотный тючок, оказавшийся свернутой сетью. Вся шестерка благородных летунов первым долгом окружила Волкодава. Их звериные рассудки осязали в нем далекого родственника, глаза же и носы сообщали совершенно иное. Значит, требовалось подойти, подробно обнюхать, лизнуть, как следует рассмотреть... Пегий вожак недовольно заворчал на арранта, когда тот принялся отвязывать тючок. Вдвоем с виллином Эврих расправил сеть, потом виллин строго посвистал симуранам, а Волкодав перенес Имнахара и устроил его посередине. - Садись рядом, - сказал он Асгвайру. Тот опасливо и как-то по-детски жалобно смотрел на него, и венн снова отчетливо понял, о чем думал юнец. Он, конечно, боялся путешествия по воздуху, но это было не главное. Ему не хотелось возвращаться домой. Юный сын бортника предпочел бы идти в страну нарлаков вместе с венном, которого он до сегодняшнего дня знал как Зимогора. У Асгвайра болела сломанная рука, но очень скоро она заживет. Он сможет служить... носить котомки, чистить оружие, огонь разводить... и учиться, кроха за крохой подбирая драгоценную воинскую науку... - Садись, - повторил Волкодав. - Как же я теперь домой-то?.. - беспомощно спросил Асгвайр, и губы у него предательски задрожали. - Как покажусь... ведь засмеют... скажут, по носу получил... - Ты спас жизнь мужчине и не пожалел себя, заступаясь за женщину, - покачал головой Волкодав. - Я горжусь, что узнал тебя. И твой отец будет гордиться тобой. Некоторое время Асгвайр смотрел на него в безмолвной растерянности. Как так может быть, чтобы жестоко проигранный бой принес не только насмешки?.. Он еще осознает услышанное, но позже. А пока он только уныло кивнул (в самом деле, не спорить же!) и, не выдержав, умоляюще, чуть не со слезами проговорил: - Я хотел учиться у тебя. Волкодав... Венн хмыкнул в ответ: - А ты устрой, чтобы Имнахар у вас задержался. Пускай он тебя и поучит. Скажешь, я попросил. Утешение было слабое, но Асгвайр пообещал все выполнить в точности и с обреченным покорством уселся на разостланную сеть. Виллин забрался на своего симурана, отдал мысленную команду... шестеро могучих зверей одновременно подались назад, приседая на задние лапы, а потом взяли с места короткий стремительный разбег - сколько позволили прочные веревки, привязанные к седельным ремням, - и разом оторвались от земли, взвившись в едином прыжке. Согласный удар двенадцати широких крыльев завертел обрывки травы, вихрем понес песок, комья земли и даже мелкие камешки, вывернутые когтистыми задними лапами. - Мама!.. - совсем по-мальчишески вырвалось у Асгвайра, судорожно вцепившегося в сеть. Волкодав улыбнулся, щуря глаза. Эврих заслонился локтем от пыли. А Имнахар даже не проснулся. Всадник-виллин поднялся следом за осторожно улетавшей шестеркой, сделал круг над поляной. Рыжий красавец-симуран внимательно смотрел на людей желто-карими песьими глазами, пофыркивая на лету. Виллин поднял руку, прощаясь. Волкодав с Эврихом ответили ему тем же. Больше всадник не оглядывался. Небесные летуны постепенно удалялись, и, как ни прозрачен был горный воздух, расстояние мало-помалу скрадывало только им присущие силуэты. Когда всадник и семеро зверей, разворачиваясь, потянулись за обрамленный снежниками голый каменный пик и растворились в лучах вечернего солнца, немногие сумели бы отличить их от обычных орлов... Волкодав напряг внутренний слух. Он помнил, как жил у Поднебесного Народа после освобождения из каменоломни, как трудно учился мысленной речи. Его спасители подоброму потешались над его неуклюжестью. Да он и сам понимал, что его тогдашние потуги напоминали естественный язык самих вилл примерно так же, как попискивание "говорящего" скворца - разумную человеческую беседу. Вот Эврих, наверное, выучился бы быстрее и лучше. Он уже и теперь начал неплохо понимать - всего-то за один день! Сейчас Волкодав просто чувствовал вдалеке молчаливое присутствие вилл. Если он позовет их или попросит о помощи - они отзовутся. Но сами попусту навязываться не будут... - Волкодав!.. - почему-то шепотом окликнул его Эврих. - Эти.. как их... виллы, они что... все мысли читают? Все, о чем думаешь?.. Как же они между собой-то?.. - Не все, - покачал головой венн. - Только то, что ты хочешь сказать. На самом деле мысленный разговор требовал еще большей строгости к себе, чем обычная речь. Недобрую мысль куда легче метнуть в собеседника, чем недоброе слово. Та же разница, что между деревянным и боевым мечом в руках неумехи. Лучшего сравнения подобрать он не мог. Вот так, сказал себе венн, глядя вдаль, где скрылись за озаренными скалами крылатые псы. Легко же привыкают к простому: силен, значит, все можно. Начинают задумываться, только если споткнутся, только если с кем- то не вышло. А на самом-то деле и мысли быть не должно... И тоже не потому, что вдруг придут и накажут... Об этом много раз говорила ему мать. Еще когда он был маленьким мальчиком и никто не называл его Волкодавом. Одна беда - смысл таких наставлений постигается лишь с годами, когда успеешь уже нажить и заплаты на шкуре, и седину в волосах, и сердечную боль... Эврих выглядел пришибленным и потрясенным событиями дня. Вздумай Волкодав поделиться с ним своими рассуждениями, вряд ли он стал бы по своему обыкновению насмешничать и поддевать его. Однако у венна не было никакой охоты затевать разговоры. Больше всего ему хотелось просто лечь и заснуть, свернувшись калачиком на траве, еще хранившей родной запах валявшихся симуранов. Ему потребовалось усилие, чтобы расстегнуть ремни, сложить наземь пояс и меч, раздеться догола и полезть в озеро мыться. Он мылся тщательно, действуя не только мылом, но и песком. Вода была ледяная. По телу сперва пошли пупырышки, потом оно стало терять чувствительность. - Простудишься! - встревоженно сказал с берега Эврих. - Опять кашлять начнешь!.. Волкодав ничего ему не ответил. Он держался ближе к тому месту, где поток переливался через край каменной чаши, свергаясь вниз водопадом. Вот пускай и уносит скорее прочь всю смытую скверну, помогая очиститься если не душе, так хоть телу... Ему почему-то вспомнились рассказы Матери Кендарат об изваяниях Богини Кан, стоявших в Ее немногочисленных храмах. По словам жрицы, Богиню Любовь изображали в виде прекрасной и умудренной женщины с лицом, полным милосердия и понимания. Ее статуи всегда держали в ладонях и как бы протягивали молящимся большие драгоценные камни, ограненные наподобие капель сверкающей влаги. Не то звали выплакаться, словно у матери на коленях, излить свои слезы в общий сосуд... не то обещали утолить целительной Любовью духовную жажду... или, может, сулили очистительное омовение... как мать купает младенцев... да... это горное озерко, тоже чем-то напоминавшее каплю в исполинских ладонях... Кан, Богиня Луны, любит тех, кто жаждет душой. Волкодав никогда ей не молился. Эврих отчаялся воззвать к разуму венна и взялся раскладывать костерок из сушняка, который они запасливо прихватили с предгорий. Волкодав наконец выбрался обратно на берег, отмывшись и выскоблив всю одежду, Он еще походил нагишом, обсыхая на вечернем ветру. Ощущение было такое, как будто он напрочь содрал с себя кожу. Что ж, это и к лучшему. Вытащив из ножен боевой нож, он очертил на земле ровный круг, обведя им обе котомки и тихо потрескивавший костерок. Он ждал пришествия мстительных душ только на третью ночь, но в таком деле, как всем отлично известно, лишняя осторожность повредить не могла. Взяв мокрую одежду, он принялся поворачивать ее над костром. Слабенькое пламя не столько сушило плотное полотно и тем более кожаные штаны, сколько пропитывало их запахом дыма. Круг еще оставался незамкнутым. Эврих принес воды. повесил котелок над огнем, бросил в него размокать пригоршню душистых кореньев, разрезал прошлогодний кочан, купленный у Браноха, потом сходил в дальний конец поляны и вернулся с перышком дикого чеснока. - Есть будешь? - на всякий случай спросил он Волкодава. Он не зря знал венна уже почти три года и заранее догадывался, каков будет ответ. И в самом деле, тот только покачал головой. Убивший нечист. Он не смеет молиться в святилище и прикасаться к жене. А также причащаться человеческой пищи. И уж подавно ∙- делить ее с другими людьми... - Когда ты убил Лучезара, ты ел, - почти жалобно сказал Эврих. - И когда на государыню покушались... Волкодав даже не повернул головы. "Может, и ел", - было написано у него на лице. Жизнь боярина Лучезара он взял на Божьем суде, и это, по сути, не могло считаться убийством. Его руку вели Солнце, Молния и Огонь. Сами Боги судили Свой суд, - не смешно ли после этого опасаться мести какой-то там ничтожной души?.. А когда он сворачивал шею убийце, напавшему на кнесинку Елень, он исполнял долг воина: защищал госпожу. И защитил. И Морана Смерть тут же утащила Своего поклонника в чертоги Исподнего Мира. Но так, как сегодня... или три года назад, когда он шел убивать кунса Винитария по прозвищу Людоед... вот это было убийство самое настоящее. Заранее обдуманное. Хладнокровное. И безжалостное. Вот после таких-то деяний и следует опасаться всего, чего угодно. Но пускаться в объяснения Волкодаву не хотелось, и он не стал ничего говорить. Эврих отрезал себе хлеба и все косился на венна, помешивая деревянной ложкой вкусно пахнувшую похлебку. Когда капуста сварилась, он чуть не с отвращением принялся за еду. Молодой аррант не на шутку беспокоился о своем спутнике. Бывали мгновения досады и злости, когда ему хотелось живьем проглотить неотесанного варвара, не понимавшего толку в прекрасном. Бывало и так, что Волкодав смертельно раздражал ученого грамотея самой своей силой, помноженной на воинское мастерство. Мастерству этому, что греха таить, Эврих временами люто завидовал и порой даже говорил себе, что Боги Небесной Горы могли бы получше думать, кого награждать подобным искусством... Однако потом опять что-то случалось, и оказывалось, что Волкодав не так уж несокрушим. Вот как теперь. И тогда-то на Эвриха нападал самый настоящий страх. Страх потерять его. В такие дни он был рад простить "варвару" все его прегрешения. За годы знакомства аррант видел Волкодава, что назы