к сдержанности пересилила, и он промолчал. А теперь спрашивал себя: и зачем ничего не сказал, пока возможность была?.. Хорошо им там, в мире говорящих коробочек, отзывающихся голосами друзей, и крылатых повозок, легко мчащихся с континента на континент. Можно уходить из дому и не бояться, что на несколько лет застрянешь где-нибудь в безвестности, на отшибе от всех... - Я вернусь в Беловодье, - проговорил он вслух, и Мыш вытянулся на плече, вопросительно заглядывая в глаза. Но Волкодав обращался не к нему. Он смотрел на рассветное солнце, еще не ставшее ослепительным, и думал о том, что, быть может, негасимым светочем мира любовался сейчас и Тилорн, и иные, кто был дорог ему. Ведь где бы ни странствовал человек, небо и солнце над всеми одно. - Я вернусь. А дальше как быть - там разберемся. Тронулся с места и зашагал к дороге, более не оборачиваясь. Перед ним лежало Захолмье, и вечером он собирался достигнуть устья речки Потешки. И полагал, что до тех пор останавливаться на отдых совершенно необязательно. ... А над священным Харан Кииром, чуть сбоку, плыла большая туча. Увидишь такую, и сразу сделается очевидно, насколько происходящее в небесах величественнее и грознее всего, что может содеяться на земле. Может, для каких-то мелких тучек этот кряж и вправду являлся Заоблачным, но не для этой! Туча не торопясь шествовала над хребтом, и с высоты небесных сфер, дававших опору ее раскинутым крыльям, страшные пропасти и отвесные горные стены казались всего лишь морщеватостью на земном лике, кочками, присыпанными снежком. Срединная часть тучи была увенчана грозовой наковальней, и оттуда вниз, к горным склонам, неровным косым Климом тянулись густые серые нити. В горах снова шел снег. Озеро, к которому Волкодав вышел под вечер, было гораздо обширнее первого. Оно тянулось, насколько венну было известно, далеко на восток и там соединялось несколькими длинными проранами с морем. Здешние жители строили прочные мореходные лодыг и путешествовали на них в Тин-Вилену, и поэтому название у озера было очень простое: Ковш. И островов в нем было - как пельменей в глиняном кухонном ковше, когда хозяйка снимает его с печки и ставит на стол. То, что, глядя с матерой суши, несведущий человек посчитал бы противоположным берегом за нешироким проливом, на самом деле оказывалось островом, да не одним, а целым их скопищем. Острова разделялись протоками, то полноводными, то совсем узкими, заросшими камышом. В одних ощущалось довольно отчетливое течение и среди россыпей подводных камней хорошо ловился судак, другие оборачивались затонами, чья темная гладь давала приют водяным лилиям и кувшинкам. И дно то представало веселым и ровным, песчаным, ясно видимым сквозь чистую воду, то обрывалось непроглядными ямами, то целило в лодочное днище камнями, коварно затаившимися под самой поверхностью, - заметишь, только когда уже поздно будет сворачивать.. И вот так - версты и версты. Все разное, все непохожее... и некоторым образом повторяющееся. Сунешься не знаючи, вполне можно заплутать. А ведь Ковш был всего лишь южным пограничьем обширного краж, где суши, и воды было, хорошо если поровну и о котором никто не взялся бы с определенностью сказать, что это на самом деле такое: одно сплошное озеро, разделенное пятнышками и полосками суши, или все-таки материк, необычайно изобилующий водой?.. Не приходится сомневаться только в одном, размышлял Волкодав, вслушиваясь в шум и рокот близкой реки. Здешним жителям можно ни в коем случае не опасаться нашествия. Какой Гурцат сумеет заставить свое войско одолеть десять тысяч проток, какие сегваны смогут разобраться в десяти тысячах островов, а главное - чего ради?.. Воистину счастливый народ... Подумав так, он в очередной раз поймал себя на том, что невольно облекает свои мысли в форму, сходную с присутствовавшими в книжных трудах. Примерно так, помнится, выражался Эврих, когда бросал на руку плащ и принимался размышлять вслух, точно слушал его не дремучий варвар-венн, а вся школа немеркнущего Силиона - сонмище мудрецов, облаченных в бело-зеленые одежды познания. А что? Еще чуть, и, глядишь, я сам начну книгу писать! Ведь даже у Салегрина с Зелхатот про Озерный край достоверного почти ничего нет... Волкодав попытался представить, как это он берет в руки перо, добывает чернил и принимается марать добрые пергаментные листы... бесконечно ошибаясь, исправляя и черкая, забегая назад и творя вставки о том и о сем, неизбежно забытом по ходу рассказа... Представил - и ощутил робость. Вот Эврих, тот не робел. Умел как-то все внутри себя по полочкам разложить... а потом сразу записать - и готово! Следовало честно признать: существовали умения, о которых ему, Волкодаву, не стоило я помышлять. Но, наверное, Эврих тоже с этим не родился?.. А стало быть, смогу научиться и я?.. Ответа не было. И не будет - пока я не попробую... Мысль не ведает удержу. Волкодав немедля вообразил, как возвращается в Беловодье и этак небрежно выкладывает Эвриху толстую пачку исписанных листов: "Глянь вот. Это как я через Озерный край путешествовал..." Венн зримо представил, что за дивное выражение лица при этом сделается у арранта, - и его поневоле разобрал смех. Петлявшая дорога тем временем уже несколько раз выводила его к руслу речки, в которой он уверенно узнал Потешку. Самое правильное название для потока, вынесшего на своем пути весь песок и пляшущего теперь на крутых лбах голых, до блеска отполированных валунов. Речка изобиловала борзинами-перекатами, где чуть не половина воды превращалась в белую пену и с веселым ревом падала вниз. То-то хлопотно здесь станет по осени, когда вернется из морских странствий и пойдет на нерест лосось и начнет прыгать и плыть, бешено превозмогая отвесные струи воды... Люди редко строят себе дома при дороге, чтобы жить на отшибе. Мало ли кого принесет ветром с пыльного тракта! Всегда легче, когда за спиной - многочисленная родня или, по крайней мере, соседи. Вот и Панкел Синий Лед жил хотя опричь всех, но - на расстоянии нескольких поприщ от большого селения по ту сторону устья Потешки. Пока тишь да гладь, можно ни с кем не иметь дела. А случись что - небось на крик о помощи сразу все прибегут. Тхалет, Мааюн и Йарра (со слов отца) хвалили гостеприимство хозяина. Однако... Жилище Панкела Волкодаву не понравилось сразу и прочно. То, что Панкел не был прирожденным озерником, а предпочитал охотиться на матерой суше, венн понял с первого взгляда. На кольях тына красовались черепа волков, медведей и оленей с лосями, не говоря уже о головках маленьких пушных зверьков. И уже это было непонятно и вселяло подспудную тревогу. Дома у Волкодава тоже вывешивали на забор черепа... Но - принадлежавшие лошадям, быкам и коровам, чтобы стороной обходила всякая скотья хворь. А чего ради поднимать на колья мертвые головы диких зверей? Чтобы души убитых животных не пришли требовать справедливости?.. Но это могло означать только одно: хозяин двора охотился на них без чести и совести. Ставил жестокие ловушки, да еще и не каждый день обходил их, так что, к примеру, волк, провалившийся в ловчую яму и повисший на кольях, по трое суток выл, умирая... а потом уходил на Небо жаловаться Старому Волку на беззаконие неправедного человека. И к такому Панкелу молодые горцы обращали вязанное узлами письмо, испрашивая дружеской помощи побратиму, которого надлежало передавать "из рук в руки" через весь Озерный край, от одного селения к другому, до самого Ракушечного берега?.. Нет, что-то тут все же не то. Или за несколько лет, пока здесь последний раз бывали итигулы, многое переменилось, или я ничего не смыслю в здешних обычаях... что, конечно же, вероятней... Из-за забора раздавался злой песий рык. Волкодав прислушался и только покачал головой. Пес ярился вовсе не на него. То есть о его присутствии перед воротами четвероногий страж вовсе не догадывался, но не из-за отсутствия бдительности и подавно не по причине плохого чутья: просто был занят иным делом, гораздо более важным. А именно отваживал кого-то, слишком близко и слишком дерзко подобравшегося с палкой. Волкодав постучал в ворота. Последовало мгновение тишины, а потом рычание и лай сразу переменились. Венн услышал шаги по двору - и узнал их, к некоторому своему удивлению... Вот стукнула отодвигаемая щеколда... Открылась калитка, и Волкодав оказался носом к носу с Шамарганом. - Ты!.. - мгновенно исполнившись неприязни, выдохнул лицедей. Ты!.. подумал венн, но вслух, понятное дело, сказал совершенно иное: - Здравствуй, добрый человек... не знаю уж, как ты теперь себя называешь. У меня дело к господину этого двора, именуемому Панкелом. - Заходи, - буркнул Шамарган так, словно имел полное право пускать кого-то или не пускать. Волкодав вошел внутрь и бережно притворил за собою калитку. Солнце катилось к закату, но давало еще вполне достаточно света, чтобы рассмотреть Панкелов двор. Дом стоял на высоком подклете. Не из страха перед весенними половодьями, их здесь, на берегах соединенного с морем Ковша, отроду не бывало. Просто ради защиты от сырости, неизбежно наползающей с озера. Амбары, также поднятые на сваях, чтобы верней сберегалось добро и съестные припасы... И - это-то в первую очередь притянуло к себе внимание Волкодава - под одним из амбаров обветшалая песья конура. Ржавая цепь, протянувшаяся на две сажени... И пес, когда-то давно, щенком еще, посаженный на эту цепь. Да так с тех пор ее ни разу и не покидавший. Он был уже стар, этот кобель, в жизни своей не помнивший ни прогулок с хозяином, ни вольного бега и забав с красавицей сукой, вздумавшей поиграть. К нему не ластились щенки, он не знал, что такое ежи, выкатывающиеся перед носом на лесную тропинку, и лягушки, прыгающие от испуга выше черничных кустов... Не знал, бедняга, вообще ничего, кроме ошейника, цепи и бревна, к которому цепь была притянута прочным железным пояском. Да конуры, где зимой отчаянно сквозило изо всех щелей, а летом и вовсе житья не было из-за жары и расплодившихся насекомых. Да еще запахов, прилетавших из далекого и недостижимого мира за пределом забора... И умел пес только одно: бесновато лаять на всех, появлявшихся около двора или входивших во двор. В том числе - на хозяина, которого, правду сказать, сторожевой пес ненавидел больше всякого чужака... И мысли его, внятные Волкодаву, вполне соответствовали неизбывному сидению на цепи. Ничего общего с ясным разумом Мордаша или степного воина Тхваргхела, сопровождавшего кочевого вождя. Старый пес не умствовал, не тянулся к чему-либо помимо насущного. Он даже не подозревал, есть ли что-то, к чему можно тянуться. Пустая миска - где же Тот-кто-кормит - сожрать бы этого, дразнящего, - цепь коротка, не пускает - а это еще кто во дворе появился?.. Кобель не знал, что ему делать с сильным и неизведанным чувством, которое внушал странный чужак. И, вместо того, чтобы заходиться бешеным лаем, на всякий случай просто стоял и смотрел, напрягая, как мог, оплошавшие к старости, гноящиеся глаза. - Панкела дома нету, - по-прежнему неприветливо проговорил Шамарган. - Нужен если, жди. Скоро придет. Волкодав кивнул и уселся на длинное бревно, лежавшее под стеной. Он не стал спрашивать, кем доводился беглый лицедей хозяину дома и почему считал возможным распоряжаться. Ему не было дела. Захотят, сами расскажут. А не захотят - ну и не надо. Вот и положил я начало своему путешествию... Дай-то Боги, чтобы продолжение получилось не хуже! На самом деле итигулы уверенно обещали, что после посещения гостеприимного Панкелова дома ему станет вовсе не о чем беспокоиться и все пойдет как по маслу, однако Волкодав предпочитал не обольщаться. Приучен был, что слишком часто все в жизни сворачивало не туда и не так, как он себе представлял. Да и на щедрого гостеприимца этот Панкел покамест что-то был не очень похож... Насколько венн мог понять, Синий Лед жил бобылем. Присутствия хозяйки не ощущалось нигде и ни в чем. Не думалось, что она ушла на озеро полоскать или засиделась у подруги, к которой заглянула по делу. Нет, женщины здесь попросту не было. Не было и детей. Грязноватый двор стоял неухоженным и угрюмым; там, где обитает хорошая семья, никогда не увидишь такого. Случилось ли что у Панкела с тех пор, когда его последний раз видели горцы? Или это я начал слишком поспешно о людях судить?.. Хозяин появился во дворе на закате - невысокий, кряжистый мужик с пронзительными, вечно прищуренными голубыми глазами и густой сединой в бороде и волосах. Волкодав так и не сумел определить, какого цвета была у него кожа - золотистая, присущая жителям Озерного края, темно-медная, как у горцев и кочевников южных степей, или какая-то еще. Выговор Панкела также не вносил особой определенности, а впрочем, какая разница, к какому народу он принадлежал? Вместе с ним в калитку прошмыгнула еще одна собачка. Пегий песик отнюдь не составлял гордости ни одного из собачьих племен. Низкорослый и криволапый, с телом норного охотника и несообразно большой, длинномордой головой, доставшейся от предка - овечьего пастуха, он был сущим уродцем. И далеко не храбрецом. Он боялся и хозяину под ноги угодить, и попасть под удар захлопывавшейся калитки. То и другое не вполне удалось ему. Створку калитки притягивал и ставил на место увесистый камень, оплетенный веревочной сеткой. Предусмотрительно поджатый хвост кобелишка благополучно сберег, но, судя по взвизгу, одной задней лапке все же досталось. Коротко вскрикнув, пегий сразу умолк и метнулся в самый дальний угол двора. Знать, боялся дождаться себе на загривок еще худших неприятностей вроде пинка или метко пущенной палки. Ну и Панкел, в который раз подумалось Волкодаву. Может, я все-таки ошибся двором? Или вообще не в ту деревню забрел?.. Но нет. Панкел назвался и безо всякого удивления принял письмо, сплетенное итигулами. Пока Волкодав пытался вообразить, что за беда могла до такой степени изломать человека, что его начало бояться и ненавидеть собственное зверье, Панкел не спеша, придирчиво осмотрел говорящие узлы и сказал: - Хорошо. Все сделаю, как они просят. И ушел в дом, скупо пообещав приготовить гостю ночлег. Некоторое время спустя Шамарган вынес кувшинчик кислого молока, ложку и хлеб: - На вот. Подкрепись пока. Волкодав не стал просить у него дополнительное блюдечко для Мыша. Он и так был не рад, что воспользовался письмом итигулов и явился сюда. Мог бы сам нанять лодку и проводника из местных, знакомого с лабиринтами Ковша... Простокваша имела странноватый, но довольно приятный привкус: такой, словно в нее подмешали лесных орехов, растертых в мелкую пыль. Волкодав оставил немного на дне горшочка для Мыша, улетевшего на озеро гонять вечернюю мошкару, и лениво задумался, понравится ли такая простокваша зверьку. Последние лучи неистово горели на вершинах деревьев, но вверх по стволам постепенно и неотвратимо распространялась лиловая темнота. Среди баснословных книг, в разное время попадавшихся Волкодаву, было несколько удивительно сходных, хотя написали их очень разные сочинители. Во всех этих книгах земной мир захватывали некие злые силы, причем захватывали удивительно внезапно и быстро, как будто все Светлые Боги и хорошие люди не то впали в спячку, не то полностью отупели. И вот последние носители Добра пробирались тайными тропами, попадая из одной передряги в другую: реки старались их утопить, звери - сожрать, а горы - сбросить в бездонные пропасти. Не говоря уж о том, что каждый незнакомец, встреченный на пути, непременно оказывался предателем... Сам Волкодав на своем веку видел от людей всякое. И не очень-то жаловал двуногое племя. Но чтобы все вот так поголовно готовы были предаться Злу?.. Словно всю жизнь только подходящего случая ждали?.. Сторожевой кобель лязгнул цепью и неприязненно заворчал: из дому появился Панкел. Хозяин двора сел на пороге и стал молча смотреть на Волкодава, словно ожидая чего-то. - Я хотел бы отблагодарить тебя, господин мой, - сказал ему венн. - Если позволишь, я бы подновил конуру твоего пса. Он боялся, что Панкел усмотрит в его предложении намек на скверное хозяйствование и затаит обиду, но этого не случилось. Синий Лед, казалось, сперва просто не понял, о чем говорил его гост Но потом понял и фыркнул: - Конуру?.. У тебя что, железные штаны с собой приготовлены?.. Прошлой осенью купцы ехали, один возчик на спор с кнутом к нему сунулся, так еле отбили! - Значит, тем более незачем такому славному псу в рассохшейся конуре жить, - сказал Волкодав. - Может, дашь мне несколько досочек, если я смогу с ним поладить? Шамарган, помнивший, как ластился к венну свирепый Мордаш, криво усмехнулся, но ничего не сказал, а Панкел досадливо отмахнулся: - Если вправду поладишь, так хоть совсем его забирай. Я такого сторожа, который чужим готов руки лизать, все равно не стану кормить. Волкодав подумал о том, как отправится путешествовать дальше вдвоем со старой, ничему не обученной, но зато чудовищно злобной и все еще очень сильной собакой. Эта мысль позабавила и порадовала его. Он повернулся к Панкелу, желая поймать того на слове и пообещать, что завтра с утра непременно "попробует" мирно договориться с несчастным, озверевшим от цепной жизни собратом... ... И вот тут-то яркие краски догоравшего над лесом заката померкли сразу и полностью, словно смытые мутной серой водой. А потом серое начало столь же стремительно расслаиваться на тускло-белые проблески и непроглядные, куда плотнее ночных, черные тени. Волкодав успел понять, что это произошло неспроста. Ореховый привкус еще чувствовался во рту, только теперь он казался отвратительным и тошнотворным. И еще было ясно, что нынешнее несчастье не рассеется ни само по себе, ни от прижимания руки к закрытым глазам, ни даже от вспышки яростного непокорства. А тело довершило начатое движение, и Волкодав, повернувшись к Панкелу, увидел направленный на него взгляд - пристальный, расчетливый и холодный. Значит, и в крепости... тоже?.. Слишком поздно всколыхнувшееся чувство опасности все-таки подсказало верный ответ. Хономер?.. Всякий раз... понемножку... когда я там что-нибудь ел или пил... Панкел, кажется, ждал, чтобы его слишком доверчивый гость тихо осел наземь и безвольно обмяк, но ему суждено было весьма удивиться. Волкодав начал вставать. Тело никак не желало слушаться, ему хотелось свернуться калачиком на уютной теплой земле и заснуть... крепко заснуть... но воля еще жила, и тело было вынуждено подчиняться. Шаг. И еще шаг. Как тяжело... Нет. Никто не победит меня, пока я сам этого не признаю... Земля качалась под ним, грозя совсем опрокинуться. "Держись, Волкодав, - шепнули издалека. - Держись, не умирай..." И еще шаг. Туда, где захлебывался бешеным лаем, рвался с цепи сторожевой пес. Двое предателей видели, как венн неверными руками шарил у пояса. Неужели он еще и оружие пытался достать?!. Панкел справился наконец с изумлением, подскочил к Волкодаву и намерился схватить. Шамарган, дернувшийся было с ним вместе, в последний миг передумал, остался стоять у двери - да и правильно сделал. Потому что человек, которому полагалось бы лежать бессмысленным мешком, если не вовсе испустить дух от лошадиной дозы отравы, сделал движение, и хозяин двора, странно хрюкнув, растянулся на земле. Волкодав продолжал идти. Ему казалось, он продирался сквозь сгустившийся воздух, словно сквозь липкую болотную жижу, не дающую ни плыть, ни идти. Синий Лед!.. Я должен был сразу понять... Ни в какую полынью ты не проваливался, зато сам готов при случае продать... нету веры весеннему, набухшему влагой синему льду... просто тот, кто дал тебе это прозвище, обо всем догадался очень, очень давно... Жаркое дыхание, вылетавшее из собачьей пасти, коснулось руки. Помоги, брат! Кобель буквально выл, до предела натягивая цепь, и так рвался навстречу, что сотрясался амбар, к свае которого была прикована цепь. Болотная жижа становилась все гуще, тело совсем отказывалось повиноваться, и гаснущее сознание уже не могло его направлять. Нет. Я не побежден. Волкодав сделал еще шаг. И еще. Помоги, брат... Спустя некоторое время Шамарган снова приоткрыл калитку и тихо посвистел в темноту. Почти сразу раздался такой же тихий ответ, потом прошуршали шаги, и во двор вошел Избранный Ученик Хономер и с ним трое храмовых стражников, все как на подбор - кряжистые, дюжие и неболтливые мужики, очень похожие между собой. Их глазам предстало довольно странное зрелище. Волкодав неподвижно лежал на земле возле амбара, и над ним, глухо рокоча низким угрожающим рыком, стоял громадный всклокоченный пес. От его шеи к тяжелой свае амбара змеилась ржавая цепь. Второй пес - безобразная и бесформенная маленькая дворняжка - робко обнюхивал откинутую руку венна. А поближе к дому скрючился вниз лицом хозяин двора - Панкел Синий Лед, и было нечто в его позе, внятно говорившее - не просто человек прилег отдохнуть. Хономер брезгливо осведомился: - Они что, мое снадобье пополам съели? Перед своими стражниками он мог не таиться. Это были верные люди, три родных брата-сегвана, далеко не первый раз помогавшие жрецу во всяких особых делах, не нуждавшихся в громкой огласке. Он приблизил их к себе несколько лет назад, и с тех пор они сопровождали его во всех путешествиях, да и в крепости жили наособицу, кроме всех остальных. За это их мало-помалу стали называть Хоиомеровыми кромешниками. Самый младший из них нагнулся над Панкелом, перевернул неестественно податливое тело и выпрямился: - У него шея сломана, господин Избранный Ученик. - И поделом, - скривился Хономер. - Нечего гостя отравой потчевать. Заберите второго. А ты, - это относилось уже к Шамаргану, - поди пригони лодку. Кромешники и лицедей молча повиновались. Однако "забрать второго" оказалось гораздо проще приказать, чем исполнить. Для начала навстречу вооруженным мужчинам взвился крылатый черный зверек, сидевший, оказывается, на груди Волкодава, и в неверном факельном свете на миг померещилось - вылетела душа!.. Мыш бросился в битву с жутким криком, полным такого яростного отчаяния, что стражники невольно подались в стороны, отмахиваясь от зубастого летуна. Мыш был в самом деле полон решимости умереть прямо здесь и сейчас, но никому не дать прикоснуться к неподвижному Волкодаву. Бой был слишком неравным, не по силенкам маленькому зверьку. Но в это время кобелек-дворняжка вытянул что-то из окостеневшей руки венна и, схватив в зубы, опрометью кинулся с этим чем-то к калитке. Хладнокровно наблюдавший Хономер запустил в песика камнем. И попал; раздался болезненный визг, кобелишка перекувырнулся через голову и выронил свою добычу. Хономер подошел и наклонился поднять. Сверток не сверток, тряпка не тряпка - впотьмах поди разбери... Его пальцы уже смыкались на растрепанном лоскутке, когда через двор с леденящим кровь визгом метнулась летучая тень, и в мякоть ладони с силой впилось сразу двадцать острых зубов. Случилось это так неожиданно, что Хономер закричал от боли и невольного испуга, самым неподобающим образом заплясал на месте и замахал рукой, пытаясь стряхнуть вцепившуюся мертвой хваткой мерзкую тварь. Черная шерсть Мыша стояла дыбом, отчего он казался вдвое больше, чем был, когтистые крылья полосовали воздух, глаза горели, как раскаленные угли, он захлебывался свирепым криком, и было очевидно: если он разожмет челюсти, то лишь для того, чтобы выдрать Хономеру глаза. Жрец был далеко не труслив, но ему стало попросту страшно. Кто угодно дрогнет перед лицом существа, напрочь отказавшегося дорожить своей жизнью, и дело тут вовсе не в его размерах и силе, - будь то загнанная в угол крыса или кошка, защищающая котят. Ну а Мыша даже в самом благодушном его настроении отнюдь не всякий отважился бы погладить. И Хономер бестолково топтался, вскрикивая и не решаясь пустить в ход вторую руку, только прикрывая ею лицо... ... Пока на помощь не подоспел один из кромешников и не хлестнул впившегося Мыша пустым мешком, очень кстати валявшимся на земле. Но зверек, как оказалось, даже в боевом исступлении очень хорошо видел, что происходило вокруг. Он не стал дожидаться, пока его собьют, - сам разжал пасть и легко вильнул прочь, так что навозная труха, разлетевшаяся из мешка и густо обсыпавшая Хономера, даже не запорошила ему крыльев... А пока длилась его схватка с Избранным Учеником, кобелек-дворняжка подхватил то, что его заставили выронить, и на трех ногах шастнул к калитке. Так совпало, что уже выходивший в нее Шамарган оглянулся на внезапные крики Хономера и невольно приостановился, держа створку рукой. Песик собрал все силы и пегой стрелой вылетел вон, прошмыгнув у лицедея между босыми ногами. И понесся прочь со всей быстротой, на которую были способны его кривые короткие лапки. Позади него нарастал утробный рык старого пса, насмерть вставшего над Вожаком. Он, этот пес, прожил жалкую и одинокую жизнь, которую жизнью-то в полном смысле называть было зазорно, потому что тянулась она без внятного смысла, без любви, без радостного служения. И вот наступали последние мгновения этой нежизни; пес отчетливо понимал, что уже не увидит нового дня. Но это было неважно. Он не собирался поджимать хвост и прятаться в конуру, продлевая паскудное существование. Он смотрел на троих кромешников, медленно подходивших к нему, и впервые знал, ради чего и ради кого станет сражаться. Это было счастье. Сердце размеренно и мощно билось в груди, отроду нечесаная грива грозно щетинилась, глаза зорко ловили каждое движение врагов. Он увернулся от нацеленного в ребра копья и, ликуя, с хрустом смял пастью чью-то руку в толстом кожаном рукаве... Кобелек-дворняжка, хромавший на трех ногах по обочине лесной дороги, еще долго-долго слышал вдали торжествующий голос старого пса и злые крики людей. Потом все начало затихать. А еще немного погодя над кронами сосен взошло мрачно-рыжее зарево. Это горел двор Панкела Синего Льда. Пламя, ободряемое разбрызганным маслом, поглощало и дом, и амбары, и мертвую плоть. Слишком поздно подоспевшие люди из деревни разгребут головни и увидят, что ночью на бобыля напали разбойники. И цепной кобель, бросившийся на недобрых гостей, был ими убит, а маленький уродец подевался неизвестно куда. Что взять с трусишки никчемного!.. Песик жалко заскулил и побежал дальше, более не оборачиваясь. Что-то грязное и непонятное свешивалось у него из зубов. x x x "Косатка" кунса Винитара вошла в озеро Ковш сквозь один из узких и длинных проранов и почти сутки осторожно двигалась вперед по приметам, очень тщательно вырисованным на хорошем и плотном пергаментном листе. Второй корабль, некогда принадлежавший самозванному вождю Зоралику, остался ждать у берега моря. - Не заблудиться бы... - откровенно поеживались комесы. Никто из них не побоялся бы заплутать в море, вдалеке от каких-либо мореходных примет. Свечение воды, форма волн - все внятно, все без речи говорит, без слова рассказывает! Раз посмотреть, и тотчас понятно, где какое течение и в которой стороне суша. Ни один не усомнился бы и среди каменных островков своей родины, затопляемых в прилив, голых и на чуждый взгляд вполне одинаковых. Но здесь... Здесь острова были лесисты, а берега проток густо поросли зеленью. Слишком похоже на реки, заманчиво и опасно тянущиеся в глубь страны. И кто поручится, что вот сейчас из-за острова не ринется на перехват хищная стая лодок, а за кормой не явится из зарослей камыша еще одна такая же?.. Впрочем, воины были весьма далеки от того, чтобы поднять ропот и вынудить вождя повернуть. Кунс Винитар был предводителем, каких поискать. Сколько раз они под его началом вершили дела, о которых не стыдно будет когда-нибудь рассказывать внукам! Сколько раз сокрушали врага, захватывая добычу! А вот теперь всего лишь настала пора отплатить вождю за все, что он делал для них. Где-то поблизости, берегами здешних озер, протянулась дорога, а по дороге шел человек, с которым у Винитара кровная месть. Жрец Богов-Близнецов обещал Винитару подгадать встречу с тем человеком. И никто не скажет про них, дружину, будто они не уважили право вождя оттого лишь, что оказались старыми бабами и забоялись чуточку отдалиться от моря! В узких протоках было не развернуться под парусом. Сегваны даже опустили мачту и уложили ее вдоль корабля, как всегда поступали, когда избегали недружественного внимания. И весла лежали на своих местах, увязанные вдоль бортов. Весла - для открытых пространств. Движением корабля управляли несколько человек с длинными шестами, вставшие на носу и корме. Остальные бдительно глядели по сторонам. И держали оружие наготове. Под вечер "косатка" достигла последней приметы, обозначенной на листе. Боевые сегванские корабли замечательны еще и тем, что осадка у них не больше аршина, и Хономеру, назначавшему встречу, это было отлично известно. Длинная лодья неспешно проплыла над песчаными отмелями, опрятно раздвинула грудью листья кувшинок - и мягко ткнулась в топкий берег небольшого затона. Винитар, хмурясь, еще раз посмотрел на карту. Да, все так и есть. В самой вершине заливчика виднелся редкий по здешним местам большой камень почти правильной кубической формы, а на нем, в точном соответствии с рисунком на листе, в обнимку росли два корявых деревца, сосенка и березка. У камня, в силу его необычности, даже было собственное название: Одинец. "Но если поблизости проходит дорога, должны быть и спуски к воде... Почему, пока мы шли вдоль берега, я не видел ни одного? Ни одной прогалины в камышах, только лежки кабаньи... И этот затон выглядит так, словно его сухим путем отроду не посещали..." На карте, между прочим, никакой дороги тоже не было нарисовано. Винитар подумал и сказал себе, что карта относилась лишь к озеру и была предназначена для путешествующих по воде. С другой стороны, люди - во всяком случае, если им не повезло родиться морскими сегванами - все-таки держат путь по воде с суши на сушу. А значит, следовало обозначить хотя бы те отрезки сухопутных дорог, что вплотную подходили к протокам. Непонятно... Лист, который держал в руках Винитар, покрывал лишь очень небольшую часть Ковша. От прорана, выводившего в море, и до того места, где сейчас стояла "косатка". Протоки, открывавшиеся по сторонам, обрывались словно бы в никуда, куски очень скудно обозначенных островов тоже ни дать ни взять истаивали в первозданном нигде. Винитар, которому и без того было весьма неуютно, почувствовал себя на краю света: еще шаг - и лбом стукнешься в Стену, возведенную Богами в самом начале времен!.. Или, если неудача выведет к дырке в этой Стене, - так и вывалишься прямо за край, за пределы ночи и дня... Две седмицы назад, в Тин-Вилене, когда выяснилось, что интересовавший его человек покинул городские пределы, Хономер сказал, что все еще можно исправить, и дал кунсу этот самый лист. "Откуда, - спросил Винитар, - ты знаешь, что он пойдет именно сюда?" "Он не слишком таил свои намерения, когда уходил. Ну а я просто держал уши раскрытыми..." Винитар хорошо разбирался в картах и даже сам их составлял, когда служил Стражем Северных Врат страны Велимор. Может, именно это и подвело его: он удовольствовался скупым Хономеровым наброском, а теперь весьма сожалел, что не разыскал в дополнение к карте хоть какого-нибудь местного проводника. С живым человеком можно поговорить, расспросить его и узнать, что лежит за пределами разрисованного пергаментного клочка. Можно расположить его к себе, убедив, что попросту любопытствуешь и вовсе не имеешь намерения грабить нищие рыбацкие деревушки на островах. Можно и припугнуть, если другого выхода не окажется... Ну а что прикажете делать с убогим листом, который все равно ничего нового не поведает?.. Винитар никоим образом не выдал своего состояния. Еще раз прошелся по палубе и отрядил двоих воинов на берег: - Если увидите поблизости дорогу, сразу возвращайтесь назад. Но в любом случае дальше трех перестрелов не уходить! Сегванский перестрел - расстояние, с которого, как считалось, стрела еще способна поражать цель, - составлял триста шагов. Воины пошли и вернулись. Ничего похожего на дорогу им не попалось, только две тропы, больше похожие на звериные. - Никогда я не верил жрецам!.. - сказал однорукий Аптахар. - А Хономеру этому и подавно! Все они одинаковы!.. Наплюют на честь и на совесть, если надеются добыть себе новых верных<Верные - здесь: верующие, последователи того или иного Божества.> и новые подношения!.. Винитар знал, что его кровный враг запросто мог воспользоваться звериными тропами. А мог и обойтись совсем без троп. И вполне способен был покинуть дорогу только затем, чтобы взглянуть на достопримечательную скалу: не рассказывал ли сам Избранный Ученик, будто венн перерыл всю храмовую библиотеку, выискивая описания стран?.. Все так - но отчего-то уютный заливчик все более начинал смахивать на мышеловку. Куда Винитар сдуру сам голову сунул и еще дружину за собой привел. - Снимаемся, - приказал кунс. Он помнил: у выхода из затона был довольно широкий плес<Плес - здесь: ширь озера (в отличие от заливов).>. Там "косатка" по крайней мере могла развернуться... и, если придет нужда, дать достойный отпор внезапному нападению. Топкий бережок с мягким чмоканьем выпустил увязший форштевень. Корабль, подталкиваемый шестами, осторожно двинулся вперед кормой, благо именно ради таких вот случаев корма боевой "косатки" мало чем отличалась от носа.... И в это время со стороны плеса, куда хотел выйти Винитар, показалась лодка, быстро шедшая на двух парах весел. Первая мысль молодого кунса была о том, что на них все-таки напали. Но из-за ближнего острова ярко светила луна, и он различил двуцветное одеяние Хономера. Лодка быстро приближалась, и спустя некоторое время Винитару стало казаться, что нападение все-таки произошло, только жертвой стала не его, Винитара, дружина, очень даже способная огрызнуться на любого обидчика, а свита самого Хономера. Действительно: лодка, выстроенная по местному обычаю - недлинная и широкая, с тупо срезанными, но зато высоко поднятыми носом и кормой, - несла шестерых человек. Жрец Близнецов стоял на носу, причем правая ладонь у него была замотана тряпкой. Еще двое гребли, и один работал размеренно, неутомимо и ровно, как умеют только сегваны, а другой орудовал веслами кое-как, без большого умения. Четвертый сидел на корме и держал рулевое весло. Сидел, странновато скособочившись и явно стараясь не делать лишних движений. Так бывает, когда у человека что-то не в порядке с ногами. А пятый и шестой вообще лежали на днище, и Винитар не заметил, чтобы они шевелились. Тут молодой кунс с невольной горечью вспомнил, как представлялся ему еще недавно этот поход в озеро Ковш. Как ясно он видел перед собой дорогу, почему-то очень похожую на ту, над которой господствовал замок Северных Врат: широкую и удобную, ведущую через хорошее открытое место. Он, Винитар, стоит на горке, слушая, как шуршит в траве теплый ветер, а с неба льется песенка жаворонка. Он стоит лицом к солнцу и смотрит туда, где дорога выходит из лесной чащи. Вот оттуда, из кружевной тени берез, появляется человек... очень знакомый, хотя они виделись всего раз и притом годы назад... Человек поднимает голову и замечает его. И начинает неторопливо идти ему навстречу, одолевая последние петли дороги, вьющейся косогором. А Винитар стоит неподвижно и ждет его, и звучит, звучит над их головами хрустальная трель жаворонка... Вспыхнув на миг в его памяти, эта картина обрела запредельную четкость буквиц письма, отданного пламени, - и, как то письмо, рассыпалась пеплом. Хономер не сдержал обещания. Да еще и явился на встречу во главе кучки израненных спутников. Станет небось просить отвезти назад, в Тин-Вилену... Тут у кунса мелькнула странная и почти смешная мысль: "А может, просто они ЕГО встретили чуть раньше, чем я?.." Если так, то удивляться, право, было нечему. Разве только выражению торжества на лице Хономера, нянчившего руку в набухшей кровью тряпице... - Святы Близнецы, чтимые в трех мирах! - первым поздоровался жрец. - Видно, не зря мы спешили, потому что, похоже, ты не намерен был нас здесь дожидаться! "А я, собственно, тебя и не ждал..." - подумалось Винитару. Вслух он не стал ничего говорить, ограничившись коротким кивком. Его достоинство кунса позволяло хоть совсем не отвечать на приветствие, если он того не желал. Тут лодка подошла к самому борту, воины запалили несколько факелов, и он наконец-то присмотрелся к двоим, лежавшим на дне. У одного, явно мертвого, вместо головы и груди был жуткий ком сплошной загустелой крови, черной в свете огня. Там, где угадывались шея и лицо, зияли глубокие рваные раны. Такие наносит не нож, не меч, даже не шипастая булава. Здесь явно потрудился крупный зверь. Волк или собака. Мельком Винитар заметил разрезанную одежду и толстые повязки на бедре и предплечье сидевшего у руля... Но лишь мельком, потому что второй человек на дне лодки был Волкодав. Неподвижный, белый, как простокваша, и... крепко связанный по рукам и ногам. И, что совсем уже странно, на нем совершенно не было крови... За плечом послышалось негодующее хмыканье Аптахара. Винитар медленно выпрямился, и только ладони, стиснувшие бортовую доску, выдавали его ярость. Он негромко спросил: - Какое зло я причинил тебе, Хономер? За что ты так со мной поступаешь? - Он хочет, чтобы над нами смеялись все Острова, - поддержал Аптахар. - Кунсу Винитару его кровного врага притаскивают связанным, точно барана, потому что кунс не способен сам с ним посчитаться! С корабля уже зацепили лодку баграми, и несколько воинов выпрыгнули в воду, доходившую здесь стоящему человеку до пояса. Пленника ухватили за одежду и с рук на руки передали через борт. Хономеровы кромешники зло смотрели на мореплавателей, но не пытались им помешать и даже в спор не вступали. Сила была отнюдь не на их стороне. Да и, если уж на то пошло, именно за этим они сюда и приплыли. И не ждали они от Винитара ни благодарности, ни награды. Их наградит Хономер... Вот только окупятся ли полученные раны, да и брата, погибшего безо всякой воинской славы, ни за какое золото не вернешь... - Сказать по правде, ты мне безразличен, - пропустив мимо ушей слова Аптахара, ответил кунсу Избранный Ученик. - А вот врага твоего я действительно не люблю, потому что он уже несколько раз наносил самый прискорбный урон делу, которому я посвятил свою жизнь. Оттого я не пожалел ни времени, ни людей ради удовольствия увидеть его связанным у своих ног... - Вот как, - ровным голосом проговорил Винитар. - Что ты не любишь его, это я понял еще в Галираде, когда мы беседовали на берегу. Но не представлял, до какой степени. Почему же ты заодно горло ему не перерезал, жрец? - Потому, что пообещал отдать его тебе. Винитар некоторое время молчал. - Налегке, я смотрю, путешествовал этот венн... - снова ехидно встрял Аптахар. - Безо всякой котомки, даже без оружия, а о кошеле с деньгами я уже и вовсе молчу... Воины, окружившие лодку, захохотали при этих словах и немедленно занялись поисками. От настоящего