Второе включение. Птица Молодой человек чрезвычайно-современного вида в чрезвычайно-современном стиле при большом скоплении народа прижимался к девице. Трудно было понять, чем и к чему именно он хочет таким образом прижаться в конечном итоге, потому что девица с умеренной интенсивностью от него отодвигалась. Не сильно, как это следует по отношению к незнакомым приставалам, но и не слишком слабо, как это делается из чистого кокетства, а именно умеренно, - в отношении вполне даже принятого и узаконенного поведения, принимать которое в настоящий момент просто-напросто нет настроения. Он, будучи сантиметров на двадцать выше, с ленивой настойчивостью прижимался, изгибаясь и не вынимая рук из карманов, а она так же упорно, хоть и вяловато отодвигалась. Волчицы в подобных случаях просто кусают супруга со строго дозированной силой: посильнее, нежели в любовной игре, но и так, однако же, чтобы на всякий случай не загрызть. - Молодой человек, вы не позволите на секундочку вашу даму? Мне буквально на два слова... - А!? Парень ошарашено оборотился на заговорившего с ними мужчину. - Да нет, ничего такого, честное слово только на пару слов. - Аньк, ты его знаешь? - Не-а... Она лениво помотала головой, разглядывая и впрямь незнакомого дядьку. - А чего он тогда? Молчаливое, со скучающим видом пожатие плечами. Мужчина на протяжении всего этого содержательного диалога спокойно ждал развития событий. Парень в упор глянул на него: - Так ты че? Я не поэл... -А чего тут понимать? - Удивился мужчина. - Я ведь сразу же сказал, что прошу вашу девушку на несколько совершенно конфиденциальных слов. Это было сказано совершенно прежним, спокойным и терпеливым тоном, как будто он действительно не понимал столь ясно выраженного к нему отношения и совершенно не боится представителя современной крутой молодежи. В таком случае он заслуживал более тщательного подхода. Молодой человек оглядел нахала внимательнее, и там было-таки на что глянуть. На него с почти ангельской невинностью глядели ярко-незабудковые и ясно-небесные глаза русого мужика лет сорока, с чуть широковатым лицом. Был он сантиметров на пять пониже своего длинного, молодого собеседника, но в фигуре, плечах, лапах, во всей СТАТИ его чувствовалось что-то такое... Чего не создашь никаким спортом, во всяком случае - только спортом. Борода делала его облик несколько старомодным, вроде как у купца, ямщика или богатого крестьянина конца прошлого века. Но, так или иначе, реакция у него оказалась безошибочной, потому как некоторую паузу в разговоре он использовал в желательном для себя направлении мгновенно: - Ну вот и отлично, я так и ду-умал, что вы правильно отнесетесь к моей безобидной просьбе... И тут он втерся между молодыми людьми столь мастерски, что девица вроде бы как сама повернулась и отошла с ним на десяток шагов. - Э!!! - Сейчас-сейчас! Мы на секундочку... И, сам не зная почему, парень остался на прежнем месте, вместо того, чтобы догнать и надлежащим образом разобраться. Впервые в жизни столкнулся он с образцом наглости ЗРЕЛОЙ, вовсе отличной от того, с чем он встречался среди себе подобных, и был растерян. - Мужик, ты меня, может, принял за другую? - Нет. За другую я вас принять не могу, потому что вижу впервые. - Свободен. И она сделала движение, словно намеревалась вернуться к оставленному кавалеру. - Я вас не задержу. Ответьте только, - какие у вас планы на сегодня? - А я не Госплан... - Ага, это надо понимать так, что никаких... Очень удачно, потому как у меня как раз есть к вам деловое предложение. Предлагаю обсудить во-он в том кафе. - Ты че, не видишь, что я не одна? - Ах, простите! Это ваш супруг? Она глянула на него с таким изумлением, что другого ответа и не понадобилось. - Так, может, жених? - Ой, дядя, с тобой уссышься со смеху! Слова-то какие! Жених-х... - Тогда кто он тебе? Разговор ей наскучил, и она очень конкретно, одним-единственным словом на чисто-русском языке, внятно объяснила собеседнику, кем именно ей доводится парень, переминающийся с ноги на ногу в двадцати шагах от них. И пояснила: -Один из. Если она рассчитывала его смутить, то, соответственно, просчиталась: мужик деловито кивнул и деликатно осведомился: - И только? Тогда, по-моему, нет разницы. Собеседница его с легким всхрапыванием заржала: -Это точно. - Ну вот, видите... Значит, тем более нет никакой нужды возвращаться, потому что сказано: без разницы, - значит никто. - А ты кто? - А у меня к вам дело. - Да какое дело-то!? - О, это уже похоже на начало делового разговора. Ты в каком общежитии живешь? - А с чего ты взял, что в общежитии? - С того хотя бы, что у тех, кто с папой-с мамой, эти самые, - он ткнул через плечо большим пальцем по направлению к молодому человеку, - как ты их называешь, выглядят по-другому. Домашняя девчонка с твоими данными, из какой семьи она ни будь, была бы с детьми особо одаренных родителей. Так что, уважаемая, живете вы в общежитии, и есть у вас тяга к неизвестно какому счастливому случаю... Поэтому из дома в райцентре и уехала. И нашла бы, - да вот беда: сама не знаешь, как бы он мог выглядеть. - Ты, что ль, скажешь? - Не-е... Ни в коем случае. Не знаю. Предложить кое-что - да, предложу, может быть, - понравится. - Зна-аю я, что вы все предлагаете! - Что? А-а-а... Да нет, честное слово - не это. По крайней мере, - не о том речь. - А о чем, о чем? - Вот поедем, и сама увидишь... - Да не поеду я никуда... Лицо ее как-то сразу стало уставшим, она вяло махнула рукой и отвернулась, но собеседник ее только с любопытством поглядел на нее, нимало не теряя надежды. - Не поедешь? А что будешь делать? Во, - задумалась! Одно это уже неплохо. - Найду, что делать! - А я и не сомневаюсь! Ухажера своего под руку - и на танцы! А там - драка или без драки, а потом - в по-одъезд, или, что более современно, - прямо в общагу! - Слышь, старичок, - а не твое это дело. Не твое, милый. Развелось любителей тоску нагонять... Но он продолжал, загибая пальцы: - А потом, со временем, - на аборт! На один, - да н-на втор-рой! Тоже дело. А еще он тебя поставит на хор, и не потому, что это ему нравится, а чтобы всем раздоказать, как ему на тебя на... - Заткнись!!! Брешешь ты все, брешешь! Довести хочешь! - Я-а?! Наоборот, хочу показать, что может быть и поинтереснее, и повеселее. А истерика твоя обозначает, что во-первых - я НЕ брешу, а во-вторых - что ты сама это отлично понимаешь и, следовательно, дурой не являешься, как бы тебе этого ни хотелось. Можешь даже не притворяться. Тут он все с той же ловкостью подхватил ее под руку, враз перевел разговор на что-то там такое, ввернул анекдотец, и она опомнилась только тогда, когда, хохоча во все горло, подошла к какой-то иностранной машине. Тут она, затормозив, стала на мертвый якорь: - Не поеду я... Не могу! - Жаль. Нет, честное слово, - мне очень жаль, но ты будешь жалеть и сильнее, и дольше. - Угрожаешь? - Что ты! Хотя... Понимаешь, нет для тебя угрозы страшнее, чем угроза оставить тебя, как есть. Ты просто-напросто рискуешь пройти мимо шанса, который дается раз в жизни. И если в жизни есть что-то гаже смерти, так это вспоминать потом, как просрал этот единственный шанс. Это совершенно адское занятие. - Ой, достал! Ну давай встретимся вечером, ну не могу я сейчас, никак не могу! - Как же, как же, очень даже понимаем... Хоть и нет у тебя сейчас никаких дел вовсе, просто решать боишься вот так - сразу... Твое дело. Когда и где? - Ну не знаю! Давай здесь, что ль... В семь. Он кивнул, ловко забираясь в машину. Она задумчиво поглядела ему в необъятную спину. "Да, как же, приду я, старый козел, - думала девушка в непонятном, ожесточенном возбуждении лавируя среди толпы, - жди... Шансы какие-то, знаем мы эти шансы, и Кольку разозлил, проклятый, непременно же на мне теперь отыграется, по-другому не может, он так-то ничего, но если обозлится, обязательно ему нужно на ком-то злость сорвать... Ладно, может обойдется, не отлупит, как в прошлый раз, неделю из общаги не выходила, так ведь наточняк тогда в рот брать заставит, не больно-то ему это надо, так только, чтобы покуражиться, ну да ладно, не убудет от меня, лишний раз мимо залета пролечу, только бы тошнить не начало как в тот раз, хоть бы мылся почаще, так ведь не скажешь, он тут же расстервенится, а боюсь я его, боюсь. Он ведь сдуру убить может, чтобы только самость свою показать, потом знать не будет, что делать, никогда не знает, сначала делает, потом думает, лишь бы перед дружками своими себя показать, все они такие, а этот Костик его проклятый, все намекает ему, чтобы не жмотился с друзьями... Все так, знаю, а не могу я, не могу - и все!" Первое, с чем она столкнулась, придя в свою комнату, была жесточайшая оплеуха, от которой как будто что-то треснуло и зазвенело в ухе, а щека вспыхнула, ровно ошпаренная кипятком. - Ну ты, вафлерша, на старичков перешла? И почем сторговались? - Да ты что, с ума сошел? Нужен мне этот старый козел!!! Парень, приподняв с одной стороны губу, показал в волчьей улыбке кривые зубы и со злым восхищением покрутил головой: - Н-ну дает! И ведь прямо в глаза режет, не моргает... И он высказал ряд предположений по поводу секса, по его мнению имевшего места у нее с незнакомцем, причем с незаурядным воображением перечислил куда, как и сколько раз что происходило. Правда, надо сказать, словарный запас при этом был использован самый что ни на есть минимальный. Она пустилась в бурные и довольно бессвязные со страху объяснения, а ее суровый повелитель поначалу вгладь ничему не верил, и покамест еще пару раз смазал ее по физиономии. И ввел ее в такой мороз, что она сама начала к нему подлизываться и ласкаться, а он все отталкивал ее, мотивируя это тем, что она неизвестно какой заразы нахваталась, и тогда она сама нежным голосом предложила ему тот самый вариант примирения, и почувствовала вдруг, что НЕНАВИДИТ себя за эти слова. А потом давясь, прошла сам процесс примирения, и он еще хотел пригласить друзей, дабы они могли быть свидетелями этого процесса, и еле она его отговорила...В ходе всех этих бурных событий она совсем было позабыла об обещанном свидании, потом он, парадоксальным образом но вполне при этом естественно превратившись из грозного владыки гарема в нуднейшего резонера, занудил ее до зуда в коже и наконец, в сознании выполненного долга, убрался из ее комнаты, и тогда она вспомнила, и ни единой секунды не собиралась никуда идти, но чем ближе время подходило к семи, тем большая ей овладевала тревога. День перевалил за свою вершину, в комнате старого здания с маленькими окнами, приспособленного под общежитие, начали исподволь скапливаться сумерки, хотя до вечера было еще далеко. Нет, не пойду туда, ни за что, повторяла она про себя, незаметно-незаметно одеваясь. Не пойду, - продолжала она благие свои намерения, - но и усидеть тоже никак не получается, такая тоска вдруг почему-то, и не упомню такой, даже жить противно, пойду просто так - погуляю, жалко только денег мало... Щеки меж тем отчего-то горели, а в голове стоял гул от бешеного напора крови, и она даже понять не могла - почему? Из попытки гулять просто так ничего не вышло, глупые ноги сами несли ее туда, куда она твердо решила не ходить... Как рука алконавта сама собой тянется к рюмке, хотя он твердо решил не пить. Нет-нет, незнакомец совершенно ей не показался, как мужчина, но отчего-то с силой присутствия вновь и вновь вставало перед ней простецкое вроде бы лицо со спокойнейшими глазами-незабудками... Собственно говоря, раз уж она пришла, никто не заставляет ее встречаться! Зайду во-он в тот подъезд и с площадки погляжу, как он будет топтаться, дожидаючись, хоть посмеюсь... Тут она и впрямь прыснула, представив себе незнакомца в парадном костюме, понурого и с букетом гвоздик. Гвоздик было пять: три красных и две белых. Сказано - сделано, и через пару минут она уже сидела в облюбованном ею подъезде перед окном на площадке между вторым и третьим этажом. Перекресток был виден, как на ладони, а ее видеть не могли, но и при этом она старалась дышать потише. И тут за ее спиной раздался исполненный прохладного интереса голос: - Ну, и что там происходит? Обернувшись, как ужаленная, она увидела как раз того мужчину, с которым так упорно не собиралась встречаться, и он моментально разъяснил ей ситуацию: - Ох, как кстати! А я тут как раз у знакомого сидел... Ну, пойдем? Я даже побаивался, что вы совсем не придете. И как только угадали, что я здесь? Глаза его при этом смотрели с такой сокрушающей наивностью, что Анюта, бывшая вне своих отношений с Коленькой порядочной оторвой, вдруг покраснела, как школьница, застигнутая за неблаговидным делом. Вот только стоял он не на лестнице над, а на лестнице под, из ее положения видимый примерно до колен. довольно скоро они уже сидели в близьлежащем безалкагольном кафе и беседовали. Он с неожиданной для себя самого мягкой заботливостью ухаживал за ней, не забывая подливать какое-то симпатичное вино. - Так зачем я вам все-таки понадобилась? - Скажу. Все скажу тэбе, дарагая, ничего нэ утаю... Ты кушай, вон какой тощий... - Хватит пока. А то растолстею еще. - Деловой подход. Скажи тогда, сегодня утром я прав был насчет общежития и мамы в районе? - Ну та-ак... Похоже... - Ясно. А теперь ответь мне, как ты представляешь себе свою дальнейшую жизнь. - Не знаю я... Не думала, и думать не хочу... Выйдет как-нибудь... - Это - да. Насчет как-нибудь я сильно и не сомневаюсь. А вот каково это как-нибудь в натуре и на вкус, не знаешь? - И знать не хочу! - А напра-асно... Вообще говоря, более интересного для человека предмета просто нет. И когда долго-долго об этом не думаешь, и в голове одна смутная идея - побыстрее взять от жизни все хорошее, и чтобы весело было и вообще, тогда в один прекрасный момент вдруг обнаруживаешь, что золотые деньки кончились, как не было, и это уже навсегда, и есть только работа, нудная и нелюбимая, которой делается все больше, и каждый день тысячи мелких невзгод, которые множатся, как черви в гнилом мясе, а впереди ничего, потому что не вырваться, а хочется по-прежнему хорошего. И это обязательно, потому что если не править, то тебя непременно затащит в глухой закоулок без выхода... Одно утешение, что к этому моменту человек тупеет настолько, что не ощущает уже, в каком скучном, сером, пыльном живет аду, и не понимает, что можно по-другому, и только поэтому не сходит с ума, не душится, не кидается вниз головой с балкона, - с чувством гигантского облегчения. Он замолчал, уколов ее коротким, - зрачок в зрачок, - взглядом отяжелевших вдруг глаз, и зрачки мужчины казались среди голубизны злыми черными точками. Она оцепенело его слушала, и слова эти задевали что-то у нее внутри, заставляя зримо представлять все, что он говорил: - Вот представь себе декабрь, двадцать градусов мороза, полседьмого... Да, это она. Ей двадцать шесть, одета в драповое пальто с пятилетним стажем, с каким-то бурым зверем на воротнике. В лицо дует ветер, что обжигает, как огнем, сапоги скользят на буграх обледенелого тротуара, под глазом болит от напряжения, потому что ветер заставляет натужно щуриться. За руку она тащит ребенка четырех лет, который непрерывно вопит: - А-а-а-а-а... Ве-е-етер! Кус-сяется-а! А-а-а-а... - Нет, ты замолчишь или нет?! Замолчиш-шь или нет?! Она раздраженно рвет ребенка за руку, потому что не то, чтобы опаздывает, но спешить все равно надо, всегда и всюду надо спешить, потому что проходная, а ребенок не идет, отстает, виснет на руке, поминутно падает. А когда он падает в очередной раз, она не выдерживает: - Тебя ш-што, - злобно шипит она, - ноги не держат? Все дети, как дети, а этот... А ну, - прекрати орать!!! Как ж-же ты м-мне надоел! Замолчи, УБЬЮ!!! Она лупит ребенка ладонью по чем попадя, и истошный рев переходит в кашель. О господи, только этого не хватало! Ведь только неделю, как с больничного, а кому нужна работница, которая все время бюллетенит? Сама собой вспомнилась толстая ряшка мастера, и как говорил он, брюзгливо оттопырив нижнюю губу: - Понастрогали детишек, а работать некому... Мне-то что до ваших детей? Болеет - так увольняйся и сиди дома, а деньги государственные - не хрен переводить... А подруги говорят, чтобы поласковее с ним была, и не убудет, ежели и что, он почти что и не годится никуда... Вот другие могут же, а она вон несчастная какая, НЕ МОЖЕТ она так, да еще и муж тут же работает, ежели узнает чего... Она вытирает сынишке сопли, берет его в охапку и спешит дальше уже бегом. Какой-то троллейбус, - может, и ее, - подходит к остановке, и уже видно, а бежать еще далеко. А потом стоять на холоде, придерживая за воротник сынишку, и дергаться: троллейбус - не троллейбус? Соблагоизволил ли, наконец, показать рога из-за серого здания банка, или это только показалось? Тот или не тот? Остановится где положено, или, переполненный, протащится дальше, туда, где его видно, но добежать уже не успеешь. А потом толкаться и трястись, да следить, чтобы не раздушили сына. А потом - бегом на работу. И не видеть дня, потому что темно, когда выходишь, и когда возвращаешься - тоже темно. И с работы бегом в садик, а оттуда - бегом домой, и становиться за плиту, и готовить, и посуду мыть, так каждый день, на всю жизнь, пока не превратишься в изношенную, тупую, никому не нужную человеческую ветошь и самой тоже ничего уже не будет нужно. Она даже прикрыла лицо, чтобы мужчина напротив не заметил бы ничего неположенного, он же тем временем продолжал: - А как обстоят дела с жильем у простого советского человека, ты знаешь не хуже меня... Знает она. Кому, как не ей знать-то. И как общежития для семейных получают, а потом перед сукой-комендантом дрожат. И как комнатушки снимают из тридцати рубликов в месяц, с умелой травлей со стороны развлекающейся хозяйки. Потом коммуналка, когда по крайней мере можно дать сдачи, и все время надо тянуться, копить на кооператив, потому что все время как-то так получается, что кто-то там получает жилье вне очереди по всяким разным причинам, а у них с мужем очередь не движется. И - отдельная квартира, с боем, правдами-неправдами, исхитрившись, в сорок пять... Еще как она все это знает, кажется даже, что родилась с этим знанием. -А кроме всего прочего на тебе женится почти обязательно кто-нибудь из ваших, кто-то рванувший в поисках лучшей доли из райцентра. Народ, надо признать, дьявольски жизнестойкий, но хорошо жить не умеющий, потому что негде было учиться, представления о хорошей жизни нет. Кроме того о мужской доблести представления у них довольно дикие, они считают, что настоящий мужик должен жену материть, третировать, заставлять делать всю работу по дому, и, - верх шика, - время от времени все-таки лупить ее по физиономии. Не буду говорить, сколько среди них пьющих, и это не их вина, потому как - А ЧТО ИМ ЕЩЕ ДЕЛАТЬ? Она по-прежнему не смотрела не собеседника, спрятав горящее лицо в руки, опертые на стол. Лютая, безнадежная тоска пробивалась даже сквозь привычное бездумье. - Ну и что? Хоть час - да мой! Чего расскулился-то?! Че тоску нагоняешь?! Гос-споди, - да чего ж тебе от меня нужно-то? - Да немногого. Чтобы ты бросила все к чертовой матери, и шла к нам. - К кому это - к нам? Для чего это? Это мы знаем, проходили, не раз. - А ты что - принципиальная противница? Но дело даже и не в этом, ты нужна для жизни и для всего, что жизнь включает. Я имею ввиду - хорошая жизнь. - Уж не замуж ли, - она злобно хихикнула, - ты мне за себя предлагаешь? Вот счастье-то! - Пока, наверное, нет. Это ты уж сама. Ежели кто понравится. Я тебе предлагаю другое: жизнь без очередей, без тесноты, без мелочной злобы и без скуки. Ты не будешь всю жизнь ходить к восьми, зимой и летом, на клятую службу, каждый день без конца. Всего этого в твоей жизни не будет, зато всего остального будет весьма и весьма прилично. В том числе, если захочешь, мужчину. Или мужчин. - Да кто вы? - Люди, решившие, что остальные живут плохо от глупости, и решившие играть по своим правилам. А ты будешь, - он начал загибать пальцы, - работать - интересно, когда выберешь, научишься и захочешь. Рисковать - со всеми вместе, когда будет опасно. Любить, потому что БУДЕТ кого, и рожать детей, потому что будет от кого... Обживать землю, совсем новую и пустую, когда мы ее найдем. И ты никогда не пожалеешь, если сейчас попросту кивнешь головой. - И? - И мы сразу же отправимся в путь. - Страшно мне как-то... - Мы говорили с тобой. Скажи-ка мне, правильно ли я показал тебе твое будущее? Не худший вариант, потому что может быть в тысячу раз хуже и очень скоро... - Правильно. - Тогда ты согласишься, что как бы я тебя не обманывал, потеряешь ты уж очень немного. Боишься попасть к развратникам? Можешь не отвечать... А потом вспомни, чего ты в этом плане не пробовала со своим сукиным котом? - А почему ты подошел именно ко мне? - Потому что я умею выбирать, и мне это доверяют. Пойдем! В головокружительную жизнь или в ослепительную смерть, когда от напряженной борьбы не замечаешь, как умер. - Мне в общежитие нужно будет заехать, - она говорила, как в полусне, будто кто-то за нее двигал губами, - вещи взять. - К чертям собачьим, - раздельно проговорил он, - все необходимое мы тебе дадим. Хотя, - он оборвал сам себя, - документы, наверное, лучше все-таки взять. Закон есть закон... И с этими словами он вдруг ухмыльнулся и негромко заржал над собственной шуткой. А на улице их ждали. Давешний Анютин ухажер пришел с тремя друзьями и необыкновенно обрадовался при их появлении: - А вот и мы! До чего радостная встреча, а вы, по-моему, не рады... - Почему это, - удивился незнакомец, - мы тоже рады. Только вот спешим мы сильно. До следующего раза никак нельзя отложить? - Спешишь? Это ты правильно делаешь. Анютка стоит того, чтобы спешить. Сосет - так вообще исключительно. И подмахивает классно. - Ну, вот видите... Раз сами все понимаете, - он развел руками и вдруг рявкнул, - так на хрена на дороге-то стоять?!! Дед определенно нарывался, но вел себя настолько не по правилам, что это даже вызывало тупое недоумение. Преодолев его, молодой человек на хмурился: - Ты че, козел старый, - блеснул он оригинальным подходом в подборе эпитетов, - не поэл што ли? Объяснить?! А?!! Последнее междометие походило на помесь вопля с рычанием и сопровождалось злобным выкачиванием глаз. Расстраивало только то, что физиономия собеседника ничуть не изменилась, сохранив неизбывно наивное выражение. - Простите, но я лично от вас никаких объяснений не требовал. Все, что нужно, я понимаю удовлетворительно и в ваших услугах пока не нуждаюсь. - Н-ну ф-фсе! Н-ну п-падла!!! Пошли поговорим... Незнакомец с некоторым сомнением пожал плечами и протянул: - Ну-у, ежели только ненадолго... И, окруженный стайкой жаждущих его крови парней, вразвалочку отправился в указанном ему направлении, причем Анюта отправилась на некотором отдалении следом. Они даже не повели его вглубь двора, решив объясниться тут же, у арки. Очевидно, - где-то на большой глубине души парень не был уж окончательным отморозком, потому что даже и здесь начал все-таки со словесного общения: - Так. Слышь, мужик, ты прямо щас идешь... домой, и н-не д-дай тебе бог еще раз попасться. - Предводитель проговорил все это, накручивая себя и скалясь, а потом, решив, что достаточно накалился злобой, вдруг заорал. - Ты понял?!!! - Вполне. - Не слышу!!! Собеседник его сделал шаг вперед, слегка подтянул парня за рубаху к себе, и во весь голос гаркнул ему в самое ухо: - Впол-не!!! - И осведомился. - Теперь - расслышали? Тот оправился от акустического удара довольно быстро: - Ах, ты... И он изо всех сил размахнулся на собеседника, который так и не дал себе труда отодвинуться. Тут он удивительно уместным движением ушел от удара, отступив к стеночке: - Ну, так мы не договаривались... Речь шла о беседе, а вы тут руками размахиваете. - Да мы тя щас... - Да неужто ж драться хотите? Один из парней, тот что был сбоку, с мерзким лязгом выпустил из отвислого рукава железную цепь, а их враг печально развел руками... - Да. Удивительно конечно, но факт... Стая с неуверенностью, непонятной ей самой, двинулась на него, потихоньку расходясь в стороны. Еще мгновение непонятливый незнакомец стоял неподвижно, а потом, с поразительной быстротой ускорившись, набросился на них с таким ревом, какого им от людей слышать еще не доводилось. Они, понятно, ожидали, что он не из легковесных слабаков, но все-таки не ожидали, что он окажется тяжел и силен настолько. Он налетел на них, как носорог средних лет, с тяжкой молниеносностью крупнокалиберного снаряда. Кулаки, цепи, ставшие такими вдруг тонкими лапки соскользнули с него, как с катящегося под гору валуна, смазанного маргарином, а сами они разлетелись в разные стороны, как кегли, кроме одного, который был сбит таранным ударом плеча и с размаху затоптан. Пролетев насквозь их сплоченные ряды, живой таран проворно развернулся и бросился в новую атаку столь живо, что они снова не успели встретить его надлежащим образом: еще один был сбит боковым ударом локтя, ходившего, как шатун корабельной паровой машины. Ему показалось, что его ударили в грудь рельсом, бампером грузовика, кувалдой или чем-то в этом роде, дыхание вылетело из его груди, и довольно долго ему казалось, что оно туда не вернется, в глазах вспыхнул сноп синевато-белых, как от сварки, искр, вся воинственность испарилась без малейшего следа, когда бренное тело его легко скользило по асфальту. Тот, что был с цепью, пустил-таки в ход свое оружие, но не успел или же не сумел толком размахнуться, и железо вытянуло мужика поперек необъятной спины без видимого результата. Он только вздрогнул и, развернувшись на полной скорости, рявкнул: - Убью!!! Соискатель был абсолютно противоестественным образом ухвачен за цепь, перехвачен за руку и с размаху шмякнут о стену, бывшую метрах в трех. Таким образом на ногах остался только сам Николаша, но к этому времени чудище, на которое они так неосмотрительно нарвались, успело остыть: - Послушай, чудак, - добродушно пророкотало оно, неуклюже почесывая спину, - дело-то не во мне! Это же она сама за себя решила, когда ей дали возможность выбрать... Ты только, ради бога, не прыгай - не стоит. Драться я не умею, но у нас слишком уж разные... характеристики. Так что я удавлю, даже если кто из вас с ножом будет. Он снова поморщился и крупно зашагал к замершей в арке Анюте. Молодой человек, словно окаменев, неподвижно смотрел, как мужчина взял девушку под руку и они согласно ушли прочь. Совсем прочь, непонятным образом это очень чувствовалось. "Вольво" плавно сорвалось с места и почти бесшумно заскользило по залитым оранжевым светом улицам. - Ух, какой, - проговорила она поглаживая обивку салона, - это твой? - Да как тебе сказать... В общем - наш... Когда они достигли места назначения, и он более-менее представил собравшимся свою находку, а Нэн Мерридью повела ее надлежащим образом устраивать, мужчины зашевелились, и изыскателю стало совершенно ясно, что находка его не осталась без внимания: - Все так, дорогой мой, все так... Я вполне тебя понимаю, все в ней, взятое поотдельности, красиво... Но вместе, прости меня, оставляет впечатление облика... не вполне человеческого. - Ага! А еще чего выдумаешь? - Да неужели же ты сам не видишь, как много в ее облике птичьего? Такие огромные, ясные, редко мигающие глаза, - это же не просто так, это ведь дается для чего-то. И движется на слегка птичий манер, на редкость точно, но несколько отрывисто, без плавности. - Не болтай. Обыкновенная блядешка из райцентра, недурненькая, но и не более того. Романтик ты, братец, либо же это твое баловство с красками сказывается. - А у тебя, как бы это сказать, - Заклинатель Огня прищелкнул пальцами, - слишком уж аборигенный взгляд на вещи и людей. Глаза замылены. Она была девушкой из райцентра, пока находилась в своем окружении, а сейчас... Впрочем, - в виде исключения не буду прорицать. Обрыдло. Сам все увидишь. - Я не говорил, - хмыкнул Некто в Сером, - ничего подобного слову "девушка"... - Такое впечатление, что это я ее приволок, ты злобно критикуешь, а я отстаиваю. Зачем же она тогда тебе понадобилась? - Господи, да зачем же это может понадобиться баба? Тут все просто. А вот выбирать - выбирал. Выбрал за красоту, молодость, здоровье, злость и примитивность. Сложных и зрелых натур у нас и так чтой-то тошнотворный переизбыток. - У вас на редкость потребительское отношение к женщинам. - У меня правильное отношение к женщинам. Прислуга, любовница, устройство для деторождения, при необходимости - робот энного поколения. Мало, скажете? Да, но, с другой стороны, надо быть идиотом, отвратительным хозяином и просто вандалом, чтобы плохо обращаться с таким ценным имуществом... А хорошо обращаться, это, в том числе, и нежные слова говорить когда это нужно. Баба живет лучше всего, когда у ней хозяин есть. А рыцари, относящиеся к ним как к святыне, им только во вред, хотя они этого сроду не понимают. Забрав больше воли, чем надо бы, женщины действуют саморазрушительно... - Вы - неандерталец! - И до сих пор жив. И бабы всю жизнь любили. Только не эта. Да и не для себя брал. XXII Некогда мы были амебами. Несколько позже - чем-то вроде нынешних медуз и актиний, только попроще. Среди наших предков следует числить рыб, каких-то вполне уже пятипалых лягушек, зверозубых гадов и зверей. Стервец, знакомства с которым я так долго искал, - и нашел-таки навроде того психа, что так долго пытался добраться до спичек! - напомнил мне это самым эффективным образом. Но никогда, и это следует подчеркнуть, - никогда среди наших предков не числились черви, раки и мягкотелые. Я так и ее и спросил по этому поводу: - Правда, - печально все это? Есть, оказывается, такие двери, которые останутся закрытыми и для нас. Это ужасно. - Мр-р, - с характерной серьезностью высказалась она, по-кошачьи валяясь и вытягиваясь на своей любимой белой шкуре, на этот раз, ради разнообразия, вполне одетая в аккуратную летную форму лейтенанта ВВС Конфедерации, - включая сюда ра-аскочные остроносые сапоги, - а кто-то говорил мне, что все, хоть в какой-то мере мыслимое, тем самым уже существует? Его остается только поближе рассмотреть. Так к чему тогда нытье? - Ну говорил, говорил, каюсь... Только это, видишь ли, не тот случай, пото... - И тут я осекся. - Потому что, хм-ладно-не-обращай-внимания-хотя... - Я же тебе говорила, что ты жу-уткий нытик. Прежде чем решить очередную проблему тебе просто для здоровья нужно объяснить, по какой причине она является принципиально неразрешимой, поставить себя в совершеннейший тупик, вдоволь позавывать по этому поводу, всех вокруг ввести в уныние и панику, вызвать упаднические настроения, а потом взять и все сделать наилучшим способом. Со мной можешь не стараться, уже давно привыкла и не обращаю внимания... Излагай. - Понимаешь, как бы это тебе сказать... - Слепи. У тебя хорошо получается, а меня учишь-учишь, а графы все равно какие-то... - Не хочу так. Хочу словами. Хоть немного побыть вполне человеком. Она кивнула, совершенно неуловимым движением оказалась стоящей на ногах и оказалась у стеклянной стены. Мы - как-то подзастряли на Мысе Хай, здесь наш бродячий дом бросил якорь, и, растекаясь время от времени в разные стороны, оптом и в розницу, мы почему-то неизменно возвращались именно сюда, на Гору над Киалесстадиром. По несокрушимому окну, по пасмурному небу над холодной водой стекали капли несильного дождя и чертили извечную, меланхолическую решетку из мокрых следов, - и она, такая жесткая, реальная, определенная в своей военной форме на фоне такого вот пейзажа, напоминающего мокрую акварель, на фоне такого океана, что впору бы поежиться. - Для каждого, не бывшего в наших предках, найдется рано или поздно свой предок, уже общий и для него, и для нас, и в таком качестве любой тигр и любой спрут существовали для него, как потенция. В этом плане они, действительно, достижимы для нас, потому что и действительно возможно не только возвратиться назад, но и посетить что-то, лежащее в стороне. И в нас, естественно, сохранилось то, что имеет эту потенцию... Послушай, почему я всегда оказываюсь таким унылым идиотом, а ты опять оказываешься права? - У нас с тобой разные функции. Я - смотрю и думаю. Ты - слушаешь и делаешь... Слушай, я боюсь даже подумать, что ты задумал! Минуя прыжки по деревьям, - спрутом немножко поплавать? - Да это - тьфу! - Я уже опомнился и включился в игру таким образом, что невозможно понять, в шуточку я это или же на полном серьезе. Этот номер можно исполнять на разный манер, но ее заводит неизменно. - Ты только послушай: вот возник фотосинтез, избыток кислорода, и сразу же, как обрубленные, отгорели т-такие биохимические возможности. Мне Петер Фаром говорил, они специальное Расширение делали, для модели. "Если б - да чуть попозже, когда б они утвердились, кислород их не сжег бы, и от того жизнь приобрела бы куда более разнообразные формы" - в смысле того, что потом, когда кислород все-таки присовокупился бы. Ты представляешь, - говорил я с видом все большего увлечения, - вернуться до стадии анаэробных бактерий, - и уже оттуда вильнуть в сторону? Технология-то вся та же, но это были бы уже такие миры, которых представить уже нельзя... Совсем нельзя, представляешь? Исподволь я уже начал потихонечку, не вдруг, брызгать слюной, старательно изображая из себя этакого идиота - исследователя, готового сдохнуть, - но поймать бабочку-дуринку, спалить или отравить весь свет - но проверить свою гипотезу, ничего вокруг себя не видящего, когда ему что-то такое приходит в дурацкую голову. - А вот еще на уровне "свободных генов" шестинуклеозидный вариант хорошо бы прове... К этому моменту она уже в упор смотрела на меня, зрачки ее постепенно расширялись, аки жерла Ада, к коим, влекомая ледяным вихрем, неуклонно приближается грешная душа. А потом она медленно, как-то сразу двумя веками, мигнула. Не знаю, где она усвоила эту манеру, но выглядит это совершенно устрашающе, как нечто нечеловеческое в человеке, вроде Танюшиных движений после Включения. А она уже начала шарить глазами в поисках подручных средств, и главным теперь было не отпустить ее с пустого места у окна. И тут я получил по голове раз, а потом еще раз, а когти у нее на этот раз были из соображений удобства обрезаны чуть ли не до мяса: вот сколько раз она на меня нападала, сколько раз побить пыталась, а я до сих пор терплю. И ни разу у нее ничего толком не получалось, и каждый раз, по освещенной традиции это заканчивалось сниманием с нее каких-либо штанов. На этот раз она прекратила физическое сопротивление несколько раньше обычного, и уставилась мне в глаза сантиметров с двадцати, - так уж получилось. - Нет, ты уж погоди-ка малость. Да отс-стань ты... Погоди, у меня идея есть... Пошли за мной. Кто ее знает, когда она успела придумать такой замысловатый путь, но успела все-таки, и когда я шел за ней по расширяющейся ложбине в обход каменного горба, с каждым нашим шагом становилось все темнее. Когда мы вышли в степь, хоронясь в зарослях почти лежачего, длинностеблистого кустарника, кругом стояла ночь, или, по крайней мере, поздний вечер. Над дремлющими пологими холмами по правую руку небо было все-таки посветлее, там еще горела стылая полоса последних остатков заката, но небо над головой было уже - как изумруд, подложенный черным бархатом, неимоверного черно-зеленого тона, без дураков ночное по здешним канонам небо. Но при том, что это была ночь, и при том, что я отлично это осознавал, я каким-то образом очень прилично все видел. Да, цвета сейчас я различал только поверху, а там, где было темнее - я видел все в разных оттенках серого цвета, как объемную черно-белую фотографию, и обернулся к Мушке, чтобы спросить ее, что это значит, и открыл уже свой рот для вопроса, но увидел ее и закрыл его. Сам все понял. Бесшумно струясь между теней, и сама - как тень, как сгусток черноты в ночи по левую руку от меня скользила высокая фигура. И во всем этом кромешном силуэте разглядеть можно было только одно: огромные, в пол-лица, отсвечивающие желтым глаза со зрачками-щелями, обращенные на меня, но я сообразил уже, что у меня - если и не такие же, то уж, во всяком случае, похожие. Донеслось до меня с ее стороны едва заметное движение воздуха, и я привычно, как переводят взгляд, потянул по направлению к ней носом. Запах... Уже был, его можно было узнать, но это было покамест еще не то: скорее - обещание того, во что он может превратиться, когда наступит ее пора. А вот наступит она... Послезавтра. Хотя, - это же Она! Она сильнее всех женщин, и оттого пора ее, начавшись, достигает зрелости особенно быстро... Да ведь недаром же она увела его от прочих прямо сегодня, когда еще рано, и поди попробуй только, располосует так, что до зимы не зарубцуется... Зато есть время поохотиться, и покормиться, и вздремнуть в тени с полным животом. И время от времени вежливо тянуть носом, и чуять, как запах становится все более густым, и обретает новые струи, ветвится, как дерево, обретая при этом неописуемое в своем великолепии единство... А затем наступает миг, когда запах перестает спрашивать, и уносит способность рассуждать. Сердце забилось сильнее, когда я поневоле вспомнил, ЧТО бывает тогда, но я смирил его: рано. Запах этот станет густым, как у лопнувшей от спелости дыни, сладким, и рассыпчатым, как перезимовавший, темный мед горных пчел, и неудержимо кружащим голову, как... А вот не с чем сравнить, потому что как-то можно совладать с собой, напившись хмельного, нализавшись Осеннего Корня, можно одолеть любой дурман, потому что только от тебя зависит в конце концов, насколько себя одурманить, а вот попробуй здесь, когда наступает момент, и ведешь себя вроде бы осторожно и дышишь едва-едва, самыми краешками ноздрей, чтобы, учуяв, не хватануть бы лишнего, и каждый раз оказывается, что этого дурмана не бывает в меру, и того, что чуешь этими самыми краешками ноздрей, оказывается вполне достаточно, чтобы напрочь отключить рассудок, и перестаешь видеть и слышать что-то постороннее. Опять замечтался, а когтями по роже, между прочим, за удалую охоту тоже вполне можно схлопотать, так же, как и за несвоевременную активность. Пока что - пора другим запахам. Это был темный, скрытый от лучей только что взошедшего Белого Кролика - Лабби склон холма, и поэтому я видел тропинку по-другому, не как обычно, а вроде как едва заметно светящейся слабым серебристым светом, потому что за день тропа нагревается чуть по-другому по сравнению с окружающей ее травой, и глаза мои, давно уже ни видевшие огня различали эту разницу. В Тени, а особенно - в далекие анноуны, собственно говоря, и ходят ради этого, но проблема остается, точнее - две проблемы: в самом начале, а порой и надолго сохраняется двойной стандарт восприятия, и то, что для Тени - повседневная жизнь, для ноуна - ах! И нужно воспринимать, не мешая, а для этого присутствовать на самой периферии сознания, действуя только на уровне скрытых подсказок. Мне кажется, что природа Озарения или Вдохновения именно такова, а если вмешиваться в действия анноуна непосредственно или просто неумело, то напортачишь. Тут пример был отменный: что с того, что тело мое обладает чем-то вроде инфракрасного зрения, если сознание мое, того, кто сейчас рассказывает все это, НЕ УМЕЕТ им пользоваться, как новорожденные младенцы не умеют пользоваться зрением обычным и учатся до двадцати лет, а кое-кто - и всю жизнь? Само собой, что допустимо только самое что ни на есть неназойливое присутствие, не нарушающее безукоризненной механики сознания... И вторая проблема, то, что я заповедал для себя свято - пытаться, пока на это хватит сил, описывать все это обычным языком. Чтобы подольше сохранить связь со своим прошлым "я". Я, быть может, и смог бы надолго сохранить такую консервативную схему, но это неизбежно и скоро разведет нас с Мушкой, а это я уже не могу... По слабо серебрящейся тропе, что змеей вьется по темному мохнатому боку холма - вверх. Бесшумно, но со всей возможной быстротой, чтобы разогреть и проверить все мышцы, и, заодно, испытать наслаждение от того, что они слушаются тебя идеально, что тебе попросту мудрено будет задать им такую нагрузку, чтобы они попросили отдыха, и я несся вверх, словно скользя над склоном, как будто это не я бежал, а меня волокло какое-то могучее течение, или служащий моей воле ураган. Я остановился