м порывом сердца, она без колебаний предпочла голос сердца и попыталась облегчить долю своего верного слуги, на которого она, правда, и смотрела как на слугу, не в силах переступить предрассудков эпохи. Мог ли Иосиф поставить ей в вину заблуждения? Да и понимал, что ответная любовь, если бы он и добился ее, ничего, кроме новых мучений, не принесла бы, потому что он был визитером в судьбе Анны и рано или поздно должен был покинуть ее... Однажды на заре появились гнусного вида мавры и с явным удовольствием принялись перещупывать невольников, отбирая их для продажи. Вызывая людей по номерам, они разделяли их по группам; недужных и стариков, не пообещавших никакого выкупа, отправили в подземелье. Иосиф надеялся, что увидит Анну, но этого не случилось: женщин сортировали отдельно. После водопоя из общего корыта (пленники лакали воду, как звери) погнали на рынок. Иосиф впервые видел богатое и пестрое восточное торжище. Он воспринимал его как живую картинку, потому что богатства рынка для невольника не существовали. Не существовали ни эти финики, дыни, орехи, продававшиеся прямо с возков, над которыми были устроены плетеные шатры - укрылища от палящих лучей солнца или песчаной бури. За той частью рынка, где продавали овец, коз, лошадей и мулов, начинался невольничий рынок, разноязыкий и пестрый, признававший один-единственный довод - деньги. Чалмы и фески перемежались здесь шляпами и бурнусами, тут сновали лукавые мавры, толпились шумные турки, неторопливо ходили египтяне и сирийцы, суетились евреи, и все громкими голосами убеждали друг друга, что качество "товара" совсем упало, а выручка едва покрывает издержки на его содержание. Торгаши беспардонно лгали, сбивая цены, на виду у всех подкупали пиратских посредников, давая бакшиш. Это было ристалище насилия и обмана, место позора и унижения. Мужчин покупали на сельхозработы, редко - в качестве учителей или воспитателей, женщин брали для услужения в домах или грязных притонах, где всякий сброд спускал краденые деньги, обогащая все тех же работорговцев. Это для них старался Барбаросса, пираты были лишь орудием их обогащения. Вместе с группой незнакомых мужчин Иосифа поставили на пыльной площадке под навес из куска ветхой парусины. Купцы пальцами открывали невольникам рты, смотрели зубы, глаза, щупали мускулы, справлялись через переводчика о здоровье. Иногда, не предупреждая, били в живот или грудь, по реакции определяя, у кого больны печень, почки или желчный пузырь. Это были опытные торгаши. Напротив Иосифа остановился низенький, пузатый человек. На пухлом лице моргали круглые сальные глазки. - Это не испанец, - сказал купец вертевшемуся рядом толмачу. - Спроси, откуда? - Из Русистана, почтенный, - перевел толмач. - Это на севере, - купец наморщил лоб. - Там вечные льды и выносливые люди. Вижу-вижу. - И вдруг больно ущипнул Иосифа ниже спины. - Худорлявый - кляча! Кормить надо, чтобы вышел толк. Кормить, как индейку! Большие расходы. Он вновь протянул коричневую руку, но Иосиф ударил по руке. Коротышка налился гневом. - Эй ты, толмач, передай северному барашку, что на жаровне ему будет столь же уютно, как и южному! - И выставил пухлую щеку и волосатое ухо. - Пусть поцелует! Ну!.. Иосиф плевком ответил на угрозу. Все замерли. Купец достал шелковый платок, неторопливо вытерся и, блеснув глазами, сказал: - Покупаю раба. - Но я передумал, - посредник разом смекнул, что представился случай заработать. - Этот дерзкий раб стоит в два раза дороже! - Плачу и эту цену! Надень ему веревку на шею и тащи в мой дом! Я накину за труды! - Э, нет, - сказал Иосиф по-арабски, обращаясь к посреднику. - Меня, отпрыска благородного рода, не смеет купить за деньги ни один негодяй мира. Отведи-ка меня к своему хозяину, мы с ним потолкуем о выкупе. Посредник сразу вспотел. - Откуда ты знаешь арабский? - изумился он, переглянувшись с купцом и толмачом. - На твоей дощечке помечено, что ты говоришь только по-испански. - Сам посуди, человек, - забавляясь, ответил Иосиф. - Разве может житель Русистана говорить только по-испански? - Послушай раба, но поступи наоборот, - подмигнул торгаш, доставая из-за цветного пояса кошелек, вышитый жемчужными зернами. - Ты не слыхал этих вздорных речей, не так ли? Серебро при себе лучше золота при мулле. Я набавлю, будешь доволен. Посредник понял, рожа его растеклась в улыбке. - Да-да, совсем непонятное бормочет этот строптивый раб! Возьми еще парочку, почтенный, я привешу ко всем доску и дам человека доставить товар до самого дома! Они склонились друг к другу, шушукаясь. Наконец ударили по рукам. Вмиг слуга посредника притащил разъемную на две половины доску с прорезями для шеи. Иосифа и еще одного невольника поставили друг другу в затылок, сдавили шеи деревянной колодкой, концы стянули ремнями - до концов было не дотянуться, так что невольники оказались беспомощными. Более того, чтобы продвигаться вперед, не причиняя себе боли, им необходимо было сгибаться или тянуться вверх так, чтобы шеи были на одном уровне - ловкая придумка истязателей. Щелкнул бич, купленных рабов погнали по жаре. Иосиф был так подавлен, что почти и не глядел по сторонам на столицу морских разбойников. Столица казалась сонной и безразличной - приземистые хатки за стенами из глины, горячая пыль по щиколотку на кривых улочках, мальчишки с собаками, в густой тени навьюченные ослы и стайки горлиц, хлопавших крыльями в ослепительном небе. Взгляд задерживался на зеленых кронах персиковых и абрикосовых деревьев; там, за глухими стенами, текла своя жизнь, но Иосиф догадывался, что жизнь эта нелегкая и нерадостная, потому что жители Алжира были обложены тяжелой данью в пользу захватчиков-пиратов. Наконец остановились перед воротами, на которых было написано имя хозяина, привратник впустил невольников во двор. Иосиф увидел роскошный хозяйский дом, сад и пруд, за которым виднелось несколько хозяйственных построек. Тут подоспел коротышка-купец, на пухлом его лице все еще хранились следы злобы и досады. Он схватил плеть и принялся хлестать Иосифа изо всех сил. Прикрываясь руками, Иосиф дергался от боли, причиняя тем страдания и себе, и своему сотоварищу. Но вот купец устал, отшвырнул плеть и со словами "ты возместишь еще, мерзкое животное, все мои расходы!" ушел к дому, - дюжий слуга сопровождал его. С невольников сняли колодку и сказали: "Будете ухаживать за посевами на земле господина. Сейчас придет распорядитель работ. Следуйте его указаниям, иначе он искалечит вас. Только за усердный труд и примерное поведение положены пища и ночной отдых". Едва невольники присели в тени на прохладную землю, появился распорядитель работ: принес старые камышовые шляпы, велел надеть их и повел к овчарне, где тощий, как палка, раб возился над корытами с землей, высаживая в них рассаду. Распорядитель объяснил, что рассада - это ячмень, предназначенный для овец, доставляемых с загородного хозяйства господина; поскольку овец надо подкормить, а пастбищ в городе нет, животных кормят загустевшими побегами ячменя. Для этого рассаживают по корытам строго определенное количество рассады и готовят почву под новый посев под руководством старшего раба, которого зовут Буба. Распорядитель ушел, а Буба, пилигрим из Далмации, растерявший, видимо, всю набожность, принялся учить своих сотоварищей, при малейшей оплошности отвешивая им оплеухи. Иосиф терпел, думая про себя о том, что насильники и эксплуататоры неслучайно насаждают кругом жестокость и неравноправие, - подневольные люди ссорятся между собою, вымещают друг на друге все свои обиды и тем позволяют главным своим мучителям сохранять непоколебимую власть. Поначалу работа показалась даже интересной. Переносные корыта с землей, действительно, весьма хитроумно заменяли пастбище. Маленькое зернышко при заботливом уходе в течение двух недель образовывало пышное растение. Деревянных корыт с зеленым ячменем насчитывалось более сотни. Сегодня стравливали одни, завтра другие, так что конвейер действовал бесперебойно, снабжая скот таким запасом свежих кормов, который могло обеспечить только огромное поле. Иосиф проработал в хозяйстве несколько дней, поражаясь, как быстро полуголодная, тупая, монотонная жизнь подавляет все высокие мысли и чувства. Он стал таким же медлительным и сонным, как остальные рабы, и однажды поймал себя на том, что наибольшую радость ему доставляет жужжание навозных мух - уютное, умиротворяющее, навевающее покорность и равнодушие ко всему на свете. Как-то в полдень явились евнухи и увели Иосифа в баню. Там раздели донага, велели прополоскать какой-то жидкостью рот, терли мочалками спину, руки и ноги, мылили голову, потом парили в бочке с горячей водой и, завернув в простыни, отнесли в пристройку господского дома. Маленькая, полутемная комнатка была заставлена коврами и мягкими шелковыми подушками. Принесли еду: жирный плов, верблюжий кумыс и сладкие орехи. Иосиф тотчас разделался с едой, зная, что в его положении принято наедаться досыта, и улегся отдыхать, радуясь, что его никто не неволит. Заглянувший евнух окурил комнату дымом, Иосиф уснул и спал долго-долго; во сне виделись ему мухи, жужжавшие возле кучи навоза, которым удобряли почву для ячменной рассады. Ночью Иосиф проснулся от жажды. И опять принесли вкусную и жирную пищу, и опять он пил верблюжий кумыс и ел орехи, и опять комнату окурили приторным дымом, и он опять спал, и опять видел во сне мух и ряды высаженных им ростков ячменя. Пробудившись, Иосиф долго лежал без движения, чувствуя слабость, лень и еще тревогу: "Неужели ты забыл угрозы гнусного рабовладельца? Месть, страшная месть ожидает тебя..." Хотелось посмотреться в зеркало, но веки слипались, подушки манили, как магнит. Когда принесли еду, Иосиф сказал: - У меня на языке прыщ, дайте зеркало. - Зеркало не положено. Ешь, да поскорей! - Есть не буду, пока не принесете зеркало. - Мы лекаря покличем. - Но без осмотра языка я не притронусь к пище!.. Через некоторое время передали крошечное зеркальце. Иосиф взглянул на себя и увидел, что заплывает жиром, как индюшка: физиономия округлилась, глаза сделались безразличными и равнодушными. - Мерзавцы! - Иосиф сунул слуге зеркало и велел немедленно убирать принесенные яства. Честно говоря, ему хотелось есть, очень хотелось есть, - человек, лишенный самостоятельной жизни, быстро приспосабливается к любому предложенному режиму, - но Иосиф догадывался, что беспрекословное выполнение воли хозяина окончится для него самым прескверным образом. Прибежали хозяйские слуги, повалили Иосифа, стали лить в горло кумыс, и ему приходилось глотать, чтобы не захлебнуться. А потом он впал в полное безразличие: видимо, в кумыс подмешали сонного зелья. Когда Иосиф проснулся, на него смотрел коротышка-хозяин. Руки за спиной. На роже - довольная ухмылка. - Плод созревает, - похвалил он своих слуг, - цена повышается... В баню пока не водите, делайте массаж, пусть больше спит. - Послушайте, - сказал Иосиф. - Я знаю историю и географию, алгебру и геометрию. Я мог бы обучать ваших детей, клянусь, я бы старался. - У меня нет детей, раб. - Но, может быть, есть родственники, которым вы завещаете свои богатства. Человек должен жить не только в настоящем, но и в будущем. - Не дерзи, негодник, не то вновь спущу с тебя шкуру! Я хочу жить сейчас, а что случится потом, меня не интересует! Иосиф понял: ничто не переменит его доли. - Потом вас закопают в землю, хозяин, и все ваши богатства растащат проходимцы. Никто не вспомнит, что жил на земле богатый, но глупый человек. - Я глупый, но я научу тебя хрюкать, - с ухмылкой сказал хозяин. - Мне не нужны ни твои географии, ни твои истории, мне нужна твоя заплывшая жиром шкура... Иосиф погибал. Еда и сон с каждым днем убивали в нем энергию, развивали лень, даже думать о чем-либо становилось все более трудно, все более обременительно. "Как легко превратить человека в самое жалкое животное! Достаточно убить в нем жажду правды... И праздность, праздность - вот что сокрушает силы, они уже не ищут себе применения... Страх перед мыслью, исследующей жизнь, - это страх перед самой жизнью, потому что вне мысли никакой мир не может быть полным, стало быть, совершенным: мысль, приближающая к правде, - самое человеческое из творений человека..." Всплески самоукоров становились с каждым днем все глуше, вязкое состояние уюта засасывало перекормленный, измученный непрерывным отдыхом организм. Иосиф погибал, силы протеста в нем подавлялись едой и нараставшей усталостью. Однажды, когда он "страдал", говоря себе (в который раз!), что с завтрашнего дня возьмет себя в руки и начнет совершенно иной образ жизни, а может быть, осуществит побег, вдруг червячком шевельнулось: "А зачем? Что переменится? Разве есть жизнь за пределами той, которой живешь? Раб - ну и что? Раб лучше, чем труп..." Душеловка захлопнулась, Иосиф перестал быть Иосифом: это было уже вспучившееся, как на дрожжах, перекормленное, ничтожное создание, в котором, верно, даже мозги заплыли салом... Можно вообразить дальнейшую его судьбу, если бы не случилась перетряхнувшая все перемена. Однажды заболевшему меланхолией Иосифу позволили выйти на улицу. Он отдыхал в тени на скамейке у пруда, наблюдая, как пятилетний сын привратника ловит рыбу. Вдруг на берегу появились коротышка-хозяин и смуглый мужчина в тюрбане. - А вот этот гяур, не ведающий заповедей аллаха, - сказал хозяин. - Через неделю я возьму за него гораздо больше, чем предложила ваша госпожа. - Ты, верно, забылся, - отвечал мужчина в тюрбане, вскинув брови. - Я предложил тебе деньги в виде некоторого утешения, а не платы. Если на то пошло, я могу забрать здесь все, что мне приглянется, даже твою плешивую башку. - Это насилие, - сказал хозяин. - Несправедливость. - Конечно, - кивнул гость. - Но разве твое богатство приобретено не насилием и несправедливостью? Так давай поладим без лишних слов: я терпелив, но прекрасно знаю, что налоги ты платишь едва ли с десятой части своих доходов! - Ты душевный человек, раис-эфенди, - с поклоном отозвался перепуганный хозяин. - Так и быть, бери с собой этого раба. С тех пор как я увидел его, у меня случаются одни неприятности. Я потратил на него большие деньги. - Запомни, ты не делаешь мне одолжения, - сказал гость. - Ты исполняешь волю эмира. - Нет, я хочу, чтобы ты остался доволен нашей встречей, - залебезил хозяин. - У меня есть пистолеты необыкновенно тонкой работы. Пожалуй, я предложу тебе выбрать любой по вкусу... В тот же день Иосиф оказался во дворце Барбароссы, эмира-самозванца, и сразу узнал, что спасен юной графиней Анной. Ее судьба сложилась тоже очень непросто. Ее продали эмиру, но она наотрез отказалась не то что говорить с ним, но даже глядеть в его сторону. Не помогли ни угрозы, ни темница. - Пусть не грозят мне унижением и смертью, - сказала она толмачу. - Никто не может купить моей души. Пока человек сохраняет веру в добро всевышнего, душа его устоит перед любым испытанием и останется чистой. А смерть, какой бы ни была, не может свершиться иначе, нежели с благоволения бога. И Барбаросса, не знавший никакого удержу своим прихотям, вынужден был отступить. - Я исполню три желания этой прекрасной графини, - сказал он, - если их целью не будет бегство. Но после того, клянусь, она станет моей женой, чего бы это мне ни стоило!.. Первым желанием Анны было - разыскать и доставить к ней Иосифа. И вот Иосиф предстал перед графиней, стыдясь своего вида. - Ты очень изменился, - печально сказала Анна. - Наверно, заболел или объелся скверной, отравленной пищей. Ты растолстел, как старый обжора, это тебе не к лицу. Иосиф опустил глаза. - Рабство оставляет следы. На глаза графини навернулись слезы. - Думаешь, мне легко и просто? Здесь, среди негодяев, где все пахнет нечистотами и кровью? - Простите меня, госпожа. - Прощаю, видя твое раскаяние... Сердце, в котором мало любви к богу, к родной земле, к собратьям, никогда не будет спокойно: успокаиваясь, оно умирает. Спокойно только то сердце, которое ищет правды. Сколько бы оно ни страдало, оно живет трижды... Понял меня? - Понял, госпожа. - Негодяи не могут унизить достойного. Они могут отнять у него все, кроме достоинства и любви. Это значит, они ничего не отнимут, кроме здоровья или жизни... Иосиф вслушивался в нежный голос, в нем оживало прежнее, восторженное отношение к этой девочке. Он подумал, что предал самого себя, ни разу не вспомнив об Анне с того дня, как попал на невольничий рынок. - Госпожа, я быстро вернусь к своему прежнему облику... Насколько я знаю, вы получили право на три желания. Одно исполнено, остались еще два. - Эти два желания - два последних шага к моей смерти. Зачем ты торопишь их? Иосиф оглянулся, не подслушивает ли кто, и прошептал: - Клянусь честью, госпожа, я придумаю желание, которое освободит вас. - Что же, - сказала Анна, тряхнув длинными волосами. - Я готова вручить судьбу человеку, который освободит меня. Кровь ударила в голову. "Неужели она может снизойти до дружбы со слугой? Нет-нет, она никогда не снизойдет... А если узнает, что я вовсе не слуга?.." И он решился. Сопровождая Анну на прогулке в дворцовом саду, окруженном стенами, на которых день и ночь ходили стражники, он поведал ей историю своей жизни. Графиня слушала внимательно, не перебивая, и только печально улыбалась: видимо, посчитала рассказ выдумкой больной души. Он почувствовал это, но не посмел спросить, взволнованный пожатием ее руки. - Я давно догадывалась, что ты не простой слуга, - сказала она, - что твое предназначение - совсем иное. Я верю твоим словам. Однако обстоятельства нашей жизни таковы, что нужно тщательно позаботиться о физических и духовных силах, - кто знает, какие испытания предстоят? - Мы спасемся, мы непременно спасемся! - горячо воскликнул Иосиф. - Чтобы придумать наиболее верный план спасения, нужно разузнать о всех замыслах негодяев. Я слышал, что испанский король уже дважды посылал военные корабли, чтобы раздавить гнездо негодяев и сжечь их суда, однако испанцам не удалось настигнуть пиратов: они где-то спрятались. Где?.. Шли дни. Эмир-самозванец дал знать графине, что выполнил ее первое желание и настаивает на скорейшем исполнении оставшихся. Анна и Иосиф ломали голову, боясь, что непродуманной просьбой только осложнят положение. Однажды Анна заметила слезы на глазах своей новой служанки, дочери шотландского шкипера, попавшей в руки пиратов вместе со своим отцом и братом. - Что с тобою? Отчего ты плачешь? - Ах, госпожа моя, - на ломаном испанском языке ответила служанка. - Вы же знаете, что за всю нашу семью родственники прислали выкуп. Но суммы не хватило, и пираты назначили наше освобождение через три года рабства. Завтра истекает срок, но отец мой заболел, а брат попал в скверную историю. - Что же случилось? - Брат перенял от отца его искусство и служит лоцманом - проводит суда в заливе, примыкающем к дворцовой крепости. Какой-то пиратский капитан не последовал его совету, и корабль с ценным грузом напоролся на скалы. Теперь брату угрожает смертная казнь... Служанка горько зарыдала, а сердобольная Анна, позвав дворецкого, попросила немедленно передать эмиру свое второе желание: освободить шотландца-лоцмана, оказать помощь его больному отцу и точно в назначенный срок отпустить всю семью на родину. Узнав о новом желании Анны, Иосиф расстроился: оно показалось ему излишней щедростью. Однако брат служанки, обрадованный неожиданным спасением, принес известие, которому поистине не было цены. Увидев Иосифа, он сказал: - Ваша прекрасная госпожа может выбраться на волю, если испросит разрешение на прогулки по заливу на парусной лодке. При хорошем попутном ветре вы выйдете в море и за полчаса достигнете острова, на котором испанцы когда-то построили отличную крепость. Гарнизон крепости до сих пор с успехом отражает атаки пиратов. Если вам удастся добраться до острова, считайте, что вы спасены... Пираты распускают слухи, что давно захватили крепость, но мне точно известно, что она в руках испанцев и что испанцы недавно приняли корабли, доставившие провиант и порох... В самом Алжире тоже неспокойно: народ поднимет восстание против пиратов тотчас, едва испанская эскадра войдет в порт... Иосиф от всей души поблагодарил доброго человека, передал его слова графине, а та изложила просьбу о прогулках на парусной лодке как свое третье, последнее желание. В тот же день графиню навестил сам Барбаросса. Самодовольный, разряженный, как петух, он не обратил ни малейшего внимания на слугу госпожи, читавшего ей книгу, - самозванца умилило, что графиня, слушая, вышивала. - Графиня, - с порога заорал Барбаросса, - пораженный вашей кротостью, я бы хотел приобрести эту вышивку за три горсти золота! - Я не хотела бы опустошать вашу сокровищницу, - отвечала, не поднимая глаз, Анна. - Сколько бы вы ни грабили людей по всему миру, разнузданный образ жизни и беспрерывная война требуют средств, которых у вас нет... Я подарю вышивку, едва окончу ее. Барбаросса истолковал слова как намек на примирение, и жадное его сердце запело от радости. - Я узнал о вашем третьем желании, графиня, и явился, чтобы сказать: я принимаю его. К вашим услугам хорошая парусная лодка и матрос, который прекрасно управляется с парусами. - Я не выношу незнакомых людей. Распорядитесь, чтобы на прогулки я могла брать с собой своего старого слугу. - Конечно, конечно, но только и мой матрос - непременно. Вокруг неспокойно, всегда лучше переусердствовать, нежели недоусердствовать, как выразился один из пророков, кажется, Даниил. - Вы демонстрируете набожность, - усмехнувшись, сказала Анна. - Между тем известно, что вы нарочно приняли чужую веру и тайно поклоняетесь прежней. Барбаросса громко захохотал. Он был в превосходном настроении. - Когда очень хочешь жареного барашка, в костер можно бросить и гладильную доску! - Особенно чужую, - добавила Анна, вызвав еще больший хохот самозванца. Иосиф впервые вблизи наблюдал эмира. Пиратский главарь был среднего роста, пузат, рыж, кучеряв, с оттопыренными ушами. Косые глаза выдавали жадность, злобу и безграничное самомнение. - Вы упрекаете меня в том, что я граблю людей. Но если вдуматься, я граблю грабителей. - Не совсем так, - тихо возразила Анна. - Вернее, совсем не так. - Я повторяю, мои заработки столь же чисты, как заработки любого купца: он грабит покупателей, продавая им товар подороже, и грабит производителей, покупая у них товар подешевле. Но эти грабители наживаются для себя, а я хочу построить царство свободы. Для тех людей, которых лишили родины или для которых она стала невыносимой... Мы не сможем устоять в этом мире, если не позаботимся о богатствах. Богатство создает власть. Когда наши богатства станут несметны, мир преклонится перед нами, потому что необозримой и бесспорной станет и наша власть. - Чья же это власть? Власть народа? Власть благородного сословия? Власть законных наследников? "Напрасно она дразнит негодяя, - подумал Иосиф. - Все авантюристы вспыльчивы и коварны: способны тотчас отнять то, что только что дали..." - Я утверждаю власть племени пиратов, - горделиво сказал Барбаросса. - Если вы назовете их бандой разбойников и убийц, что ж, я не стану протестовать: в гнусном мире разбоя и насилия нельзя утвердиться иначе. - Для праведного добро мира - опора, для неправедного зло его - оправдание. Графиня, конечно, рисковала. Но она сбивала с самозванца спесь, заставляя его лишний раз убедиться в мерзости своей рожи. Наивная, как всякий, принявший чужую веру за истинный свет своей правды, она надеялась, видно, посеять сомнение в душе негодяя. - Пираты ничего не созидают, только разрушают. Повсюду несут ненависть и бессердечие, разврат и наживу любой ценой, - продолжала она кротко. - Даже говорить об их царстве смешно. Царства возникают по воле бога... - Или по воле сатаны! - раздраженно перебил Барбаросса. - Я не просто разбойник, я великий разбойник - разбойник из принципа! Я мститель, не знающий пощады! - Разве это что-либо меняет? - Я бы никогда не занимался пиратством, если бы мог достичь своих целей иным путем! - Но они постыдны, ваши цели, если не могут быть достигнуты иначе. - Да, пока эти цели не могут быть достигнуты иначе: мир не хочет покориться авторитету наиболее мудрых и просвещенных, созданных для того, чтобы управлять, осуждая одних и поощряя других... Знайте, мои пираты непобедимы, потому что во главе их стоят самые выдающиеся люди мира! - И вы - среди них? - Да, я среди них!.. Мы хотим объединить весь пиратствующий сброд на морях и всех разбойников на суше, дать им свою власть и утвердить самый справедливый, самый демократический принцип: власть и богатства повсюду должны принадлежать не тем, кто присвоил себе громкие титулы, власть и богатства должны принадлежать самым мудрым! Знания и ум - вот настоящие короны! Все умные люди кругом разделяют наши смелые призывы! - Они заблуждаются, - молвила Анна, не отрываясь от рукоделия. - Они, верно, обманулись. Вы и ваши сторонники, используя энергию бездельников и негодяев, хотите лишить власти тех, кто достиг привилегий в течение столетий благодаря беззаветному служению трону, и при этом совершенно не принимаете во внимание, что именно эти люди наиболее образованны и умны. Они родились и выросли среди своего народа, знают, что стоят на его спинах, и потому никогда не допустят его разорения, между тем как пришельцы... - Все титулованные лица - грабители! - злобно заорал эмир, уже не владея собой. Оттопыренные уши его покраснели, как петушиный гребень. - Они не признают нашей власти! - Но тогда грабители и те, кто желает занять место старинной знати. Какая разница между тем, кого объявляют королем, или тем, кого провозглашают великим умником? В любом случае народ не имеет к этому никакого отношения... "Негодяй сел в калошу... Ни ссылками на благородство происхождения, ни ссылками на особое предназначение нельзя оправдать привилегии... Самое справедливое - вовсе без привилегий. Богатства и власть должны принадлежать поровну всем трудящимся, иначе говоря, созидаться ими и исходить непосредственно от них. Как в общине, которую я видел... Любая привилегия - насилие, несправедливость, потому что преимущества одних перед другими пока достигаются только за счет использования преимуществ. Разве все ученики моего класса имеют отдельные комнаты, хорошее питание, блат среди преподавателей?.." Между тем наглому самозванцу показалось, будто он победил в споре, самодовольный, он пошел напролом к своей главной цели. - Ну вот, теперь, когда я исполнил третье ваше желание, графиня, ничто уже не может помешать тому, чтобы вы стали моей женой! Ваше сопротивление только распаляет меня, о прекраснейшая из прекраснейших женщин! - Не торопитесь, - сухо сказала Анна. - Искренность ваших комплиментов еще требует доказательств. Третье желание только обещано, но не исполнено. Кроме того, мне известно, что вы содержите уже не один десяток так называемых жен. - Да, мусульманский закон, который я принял, это не возбраняет. - Но христианский закон, которому я верна, считает это мерзостью. Если вы будете добиваться моей руки, вам необходимо будет упразднить нынешний гарем... И самозванцу пришлось сбросить маску. Речь его стала грубой и вызывающей: - Но вы же не царского рода, графиня. Зачем ломаться? В конце концов, мы можем обойтись без празднеств и священников!.. В эту минуту в комнату стремительно вошел один из придворных и, приблизившись к эмиру, пошептал ему на ухо. Тот поковырял в ухе пальцем и сказал: - Если будете упрямиться, графиня, я перепродам вас как свою собственность одному из мужей, которые образуют сердцевину моего государства. И - подал знак пригласить своих высоких покровителей. У Иосифа, сидевшего на корточках возле кресла госпожи, перехватило дыхание, он быстро надвинул чалму на самые глаза - в покои вошли знакомые ему лица: рыжебородый, захвативший корабль, и юркий, черноволосый господинчик в куцей шапчонке - "князь тьмы". Эмир-самозванец вскочил с кресла, сделал рукой приглашающий жест. - Женщина, о которой мне говорили, и впрямь прекрасна, потомство от нее было бы способно обновить нашу кровь и укрепить наш род, - сказал "князь тьмы", бывший, видимо, одним из главных наставников эмира. - Но я чувствую здесь могучую постороннюю волю. Пожалуй, самым разумным было бы лишить эту женщину жизни. Даже в рабыни она не годится: волны ее влияния возбуждают непокорность. Рыжебородый переглянулся с самозванцем. Иосиф вдруг приметил, как похожи эти люди. Впрочем, их родство тут же и подтвердилось. - Брат мой, - сказал эмир, обращаясь к рыжебородому, - велю тебе обдумать слова великого учителя и через неделю дать мне добрый совет. Все трое повернулись и вышли из покоев. - Все пропало, - горько воскликнул Иосиф. - Милая госпожа, я виноват в том, что навлек на вас ненависть этих людей! Мне хорошо знакомы оба негодяя, особенно черноволосый. Я давно уже веду с ним борьбу не на жизнь, а на смерть! Бледная графиня положила руку на плечо Иосифа. Она не поняла его порыва, поняла только, что он сочувствует ей и любит ее. - Ничего не бойся. Теперь вполне прояснился день нашей жизни. Если несколько минут назад я еще колебалась, колебаний больше нет. Бежать, только бежать, чем бы ни кончилось... Для себя я решила твердо: лучше смерть, чем прислуживание шайке негодяев... На следующий день к вечеру слуга привел графиню и Иосифа на берег озера в дворцовом парке. На берегу поджидал дюжий матрос с превосходной парусной лодкой. Они сели, и матрос взялся за весла. Лодка подошла к огромным железным воротам в крепостной стене, железные ворота медленно поднялись, пропустив лодку в залив. В заливе матрос поднял парус и, ловко маневрируя, повел лодку к скалам, ограждавшим часть залива, тогда как другая его часть была закрыта огромной цепью, перекинутой от одной сторожевой башни, служившей маяком, до другой. - Смотри, кругом стража, - прошептала графиня. - Однако же выхода нет, учись управлять парусами... Конечно, матрос был приставлен, чтобы следить за госпожой. Он мог быть опытным шпионом, но Иосиф вскоре установил, что матрос слабо говорит по-испански и вовсе не понимает, когда графиня переходит на итальянский. Хотя матрос усердно исполнял порученное дело, все же он был достаточно общителен. Попросив воды для графини, Иосиф убедил его в том, что прогуливаться в заливе, не имея на борту ни кувшина пресной воды, никак не годится. - Запасы пресной воды и пищи запрещены, - признался матрос. - Однако, я думаю, мои начальники позволят брать хотя бы немного воды. В самом деле, я тоже испытываю жажду, а ведь сегодня еще не так жарко, как вчера... Это было великолепным отдыхом - скользить по спокойным водам залива, любуясь старинным дворцом. Он был окружен высокими зубчатыми стенами, по которым, говорят, легко проезжала четверка запряженных лошадей. Город поднимался на холмы, утопая в садах, - так, по крайней мере, казалось. В оранжевых лучах заката зрелище свободной жизни навевало тоску и надежду. Графиня глядела по сторонам, Иосиф следил за действиями матроса, но, чтобы не возбуждать подозрений, не просил никаких объяснений... Прогулки совершались ежедневно. Возвращаясь во дворец, графиня всякий раз благодарила матроса и всякий раз дарила ему какую-либо безделушку. Скорее всего, матрос сообщал о подарках, но могло быть и так, что он утаивал их для себя. Однако подарки не расхолаживали матроса, он вел себя ровно и сдержанно, как и в первый день знакомства. В последнюю перед побегом ночь Иосиф не спал. Увы, он не достиг еще той степени совершенства, когда человек вовсе не беспокоится о том, что произойдет, потому что заранее делает все возможное, чтобы будущие события сложились наиболее благоприятно. Иосиф научился неплохо управлять собою (спасибо доктору Шубову!) и, конечно, заставил бы себя уснуть, чтобы освежить к утру силы, но его угнетала неясность многих обстоятельств. Разве можно было получить подлинную свободу, убежав от пиратов? Вспомнились слова рыжебородого о том, что "люди не умнеют и никогда не поумнеют, над ними стояла и стоять будет иная воля", стало быть, воля шайки, сплотившейся ради узурпации власти над людьми, ради их эксплуатации и духовной кабалы. "Лжешь, лжешь, - возмущенно шептал Иосиф, следя за огромной луной, заглядывавшей в крошечное оконце его жалкой конуры. - Дело не в уме, - дело в любви к родине, в совести, в нравственной высоте мысли и чувства. Ум, стремящийся не к истине, а к выгоде, бесполезен или вреден. Вся сила человека - в том, чтобы усвоить как можно больше опыта предков, опыт не передается по наследству и, увы, до сих пор не наращивается ни школьным, ни институтским образованием. Странное дело, самое важное, самое главное для человека остается в стороне: как сберечь здоровье народа, как лучше всего развить его созидательные силы, как разумнее жить среди людей, к чему стремиться, что ценить... Насильники и эксплуататоры столетиями мешают людям овладеть горьким опытом своей жизни, понять, какие роковые ошибки допустили их предшественники, чтобы не повторять ошибок в будущем. Придуманы коварные способы замалчивания и извращения правды, разрушения накопленных ценностей, отрыва человека от истории своего народа, от нравственных, стало быть, социальных и национальных корней. "Все нравоучения старины устарели, опротивели, - назойливо твердят эксплуататоры или их пособники, повсюду выставляющие друг дружку как самых толковых и сведущих людей. - Да здравствует свобода и полная самостоятельность мысли! Долой бюрократизм и глупость отцов!.." И люди, увы, подобно глупым рыбам, чаще всего клюют на эту наглую демагогию, которая повторяется из поколения в поколение. Изнывающим от бесперспективности своей жизни кажется, что они сами с усами. Но "усы" - ничто. Оставь новорожденного в джунглях, он вырастет зверем - вот что такое опыт предшествующих поколений. А торгаши и захребетники натравливают детей на отцов, отцов ссорят с детьми, а всех людей - сталкивают между собою..." И другое тревожило Иосифа: прошел он по разным народам и землям и понял, что все технические ухищрения не связаны напрямую ни со справедливостью, ни с мудростью жизни, ни с пониманием, что продвигает к идеалу и что отдаляет от него. Демагоги внушают, что прогресс техники и есть прогресс человечества. Но это никакой не прогресс, пока втуне остаются накопления правды, наполняющей душу светом смысла и радости. Вся мудрость сводится в конечном счете к совершенной нравственности, и если техника и технология современны, а нравственность на уровне самоедов и циников, никакого движения вперед нет - техника и технология помогают кабале и неправде. Чем больше мы открываем своим личным опытом, тем значительнее предстает перед нами опыт предшественников, так называемые вечные нравственные истины: сияют они, как звезды на небе; кто гасит эти звезды, остается в полном мраке... Но росла и надежда - Иосиф вспоминал о мужественных людях общины, которые поняли освободительную суть нравственности, впервые построили жизнь так, что человек получил постоянный доступ к сокровищам человечества, и богатства не испортили его души, не помешали непрерывному улучшению материального фона жизни. Седая шведка как-то сказала: - Допустим, я поверила. Допустим, в общине разрешены социальные, национальные и духовные проблемы жизни, происходит синтез новой, более высокой культуры, не теряющей, однако, обретения народных традиций... Как доказать, что этот новый механизм жизни не утопичен, что он будет работать и тогда, когда исчерпается энтузиазм его сторонников? Иосиф хорошо запомнил ответ Люси: - Энтузиазм не исчерпается до тех пор, пока люди будут находить свою жизнь достойной жизни. Сердце общины - это стремление к личному совершенству, к получению все большей свободы, иначе говоря, все большего свободного времени. Этот аппетит не насытить никогда... Если вы внимательнее приглядитесь к структуре общинной жизни, вы увидите, что за всеми задачами стоит главная - удержать благородный порыв к совершенству. Нищий и ущемленный в правах не могут быть объективными и потому не могут быть мудрыми. Не могут быть объективными и мудрыми также и эксплуататоры. Вот отчего мы настойчиво ставим на человека, который может быть объективным. Мы не допустим ни бедности, ни излишеств, ни фальшивых монахов, ни паразитирующих наглецов. Люди не должны пресытиться до равнодушия или отчаяться на пути к совершенству... История - равнодействующая всех сил, и наша задача - позаботиться, чтобы вектор усилий указывал в одну сторону... - Опять в одну сторону! - перебил коротышка-американец. - Опять "единая воля", которая натворила в России столько тупиков! Люся улыбнулась. - Я понимаю вашу логику и вашу трогательную заботу. Вас, видимо, всегда очень пугали "тупики" в России, в то время как других они только радовали... Я не политический стратег, но знаю: все достигает совершенства, когда есть непрерывное движение к совершенству. Община - оркестр, играющий по нотам все более совершенных понятий. Кто в лес, кто по дрова - как раз это и есть тупик, выгодный для врагов нашей общины... Никто не смеет угрожать свободе другого. Свобода каждого предполагает ответственность всех. Мы отвечаем перед народом и человечеством. Нас и без того упрекают со всех сторон: "Вы проповедуете идеал, который для людей невыносим!.." Невыносим для тех, кто хочет жить за чужой счет, кто хочет обманом и насилием утвердить свое особое положение, а для тружеников - единственно спасителен. Наш идеал - сретенье братства и любви, когда защищены и природа, и человек, и мечта человека. Мы еще у подножия совершенства, но мы каждодневно движемся вперед. Совершенная мечта, совершенное желание, совершенная фантазия непременно исходят из общего блага, и это источник нашего нарастающего творчества... Нет-нет, недаром эти Люсины слова вызвали восторг у молодого ученого из Владивостока. - Ваша община - жизнь, о которой мечтал наш народ, мир, ключ к которому был преступно украден! - Мы не волшебники, мы реалисты. Мы создаем такие условия жизни, которые ограничивают в нас злое и поощряют доброе. Мы убедились, что равенство перед законом, как и перед богом, - насквозь лукавое, а вот равенство во всех материальных возможностях, исключающее борьбу и махинации, как раз и создает простор для индивидуального творчества... Я чувствую душе