сню какой мыслью я сейчас захвачен. Изначально, очень давно, у людей существовала гармония духовного и чувственного на примитивном уровне. Затем первая неудовлетворенность, примат духа, царствие веры. Потом маятник качнулся в противоположную сторону, к расцвету сенсорного. А дальше, я полагаю, произойдет вторичный взлет духовной стороны человеческого мира -- через сверхреальность. И уж только потом - снова гармония без дисбаланса, только на более высоком уровне. Таким будет один период. Потом новый круг и так без конца... Возвращались поздно ночью. Злобно лаяли своры цепных псов. Глава третья Встали рано. Тайга дышала полумраком и тишиной, выдыхала кислый запах росы и свежести; птицы еще не пели; по небу тянулась мудрая и могучая лиловая пелена. Немного погодя, как и договаривались, привалил Поэт, груженый туго набитым рюкзаком. - А, з-зайцы-кролики, - радостно вскричал, разуваясь у входа, он, - Сонное царство! А враг-то не дремлет! Но это он так здоровался. Конечно же, никто уже давно не спал. Землис ловко и, чисто по-мужски, грубовато накрывал завтрак - шмат сала, сковородка картохи, лук, и еще почти столько же, сколько было на столе, уложил в заплечный мешок Егора. - Будь добр, Поэт, нарежь хлеб и садимся за стол. Егор, там на трельяже лежит, я набросал, схемка леса и как вам идти через лес. Егор принес ее и задумчиво спросил что означают эти непонятные метки, вот я вижу Слободку и Город - они подписаны. Вот это, по-видимому, граница тайги, а что означают остальные значки? Хе, ответил лесник, на словах, пожалуй, трудновато будет объяснить. Знаешь что, на местности вы точно все сообразите, гарантирую. Этими значками я изобразил самые присущие, самые бросающиеся в глаза отличия разных зон тайги друг от друга. - Я знаю, Егорчик, положитесь на меня, - похвастался Поэт. - Для человека, я считаю, нет нерешаемых проблем, и вообще, зачем строить искусственные сложности? Ведь куда-нибудь да выйдем. - А все же, Егор, возьмите схемку с собой, - сказал Землис и Егор засунул ее в карман. Потом они дружно сели и основательно поели, рассчитывая на долгий день пути. - Вы вдвоем представляете собой какой-то нехороший ходячий симптом, - высказал свое возмущение Землис. - Отсюда еще никто не уходил, понимаешь, а тут сразу двое. Не нравится мне это. Вы хоть объясните - зачем вам Город? - Я уже объяснял, - весело сообщил Поэт. - Я попытался пожить в мире где живет большинство, но потерпел неудачу. Что ж, попытаюсь и второй раз - вдруг получится, а то ведь я никогда не поверю, что право меньшинство. - Что касается меня, - сказал Егор и задумался - а что же ему в конце концов надо... Обрести себя - вот что нам всем надо. - В общих чертах я понял что такое Дубравная Слободка, а теперь желаю узнать что такое Светлоярск. И потом сравнить. - Что ж, сугубо личное дело. Но постой, - вдруг виновато вспомнил лесник, - у Поэта, я знаю, есть квартира, а у тебя значит ничего нет, раз не помнишь. Отсутствие крова в суровом обществе есть стопроцентное обречение. Так что давай я напишу рекомендательное письмо к одному замечательному человеку, первое время поживешь у него. Он быстро набросал записку какому-то Минилаю и Егор ее тоже спрятал в карман. Теперь их с Поэтом больше ничто не удерживало. Они поднялись. - Ну, с Богом, ребята, - напутствовал хозяин и они, натянув высокие ботфорты, закинув на плечи рюкзаки, опустив на лицо москитные сетки, вышли из избы. На всем главенствовала роса. По худосочной тропке с нависающими ветками кустарников, при нечаянном задевании которых обрушивались бурные потоки мокрот, и с рослой травой по краям они углубились в непроходимую чащу. Первым шагал Поэт, продирая путь, раздвигая руками тоннель, а Егор едва успевал отбиваться от хлеставших после него веток. Поэт этот любил жизнь. Да так любил - с охотой, пылко, как еще любят собаки, как любят ее жизнестойкие и вечно молодцеватые любители странствий в обществе легких на подъем, маститых на язык друзей, как любит жизнь солнце, в ясный апрельский день импульсивно попирающее богомерзкие лужи. Без любви к ней жизнь чахнет, говаривал Поэт и улыбался блаженной улыбкой сытого младенца, действительно и изо-всех сил стараясь невинно созерцать мир. Что-то у него произошло такое однажды, какой-то перелом или озарение, после чего Поэт навсегда решил, что ничему на свете не поколебать теперь его уверенности в превосходящей ценности оптимизма, и он следовал этому, и он шутя пренебрегал всеми невзгодами, которые, словно испытывая, превеликой тьмой тем выпали на его издубленную шкуру... И все-таки его сумели там доконать, в этом городе. Эта тупая серость вкупе с серой тупостью, все эти бездарности и зверства выбили Поэта из колеи, выжили из родного Города, вылили из родимой норы, как выливают сусликов тазиками и ведерками грязной воды. В окололитературных кругах Светлоярска пробежал слух, что Поэт обезумел и ушел пропадать в тайгу, однако тот, и не думая пропадать, объявился в Слободке, заразил поселян своей кипучей верой в жизнь, всем полюбился, как вдруг, ни с того ни с сего, засобирался обратно в Город. Несомненно, и в здесь его посчитали безумцем. Как и Егора. Между тем в самой Слободке намечался крупный раскол, чуть не фиаско самой идеи "Деревни", и все оттого, что оказывается-то не только один труд заполняет жизнь, пускай он и стоит первым пунктом, - нет, кроме него есть еще миллиард пунктов и жизнью-то, оказывается, называется все то, что касается человека, а человека касается все. Впрочем ладно, в этом бы с горем пополам разобрались бы, дак ведь нет, подвернулся "этот подлец" Поэт со своим баламутством и такое сказал! "После меня, - сказал он, - вы еще призадумаетесь, бегуны гр...е. Истинное счастье не в том, чтобы убежать вперед, - сказал он, - а обернувшись, увидеть остальных далеко позади. Счастье, - сказал он, - в том, чтобы, обернувшись, увидеть остальных бегущими по вашим следам. Наша цель совершенствовать мир и больше пока ни в чем. - Егор, - внезапно позвал Поэт и Егор вздрогнул. - Что? - Пожалуй, ничего. Ты в порядке? - Пока да. - Я тоже. Там, где они теперь шли, кроны деревьев образовывали низкий плотный тяжеловесный свод с крошечными просветами-бойницами. И Лес дышал. Лес дышал испарениями влаги и пугающими вздохами флоры, он отдыхивался от селя вони, подранком ползущей от Города. Огромный дряблый лес, он скособочившись, неудобно, по-старчески лежал на одном боку, прильнув к потной земле, он испускал последний дух. Здесь все было запутано, словно сам дьявол игрался с клубками ниток на ошалевших своих шабашах и, вконец запутавшись, побросал и ушел - понуро поплелся за другими падшими ангелами, и архангелами, и Хозяином, переселяясь, согласно мечте, в другие миры, мирно вычеркнув из неглупой даже памяти эту несчастную землю-неудачницу. Здесь все было запутано. И не понимал - хоть убейте! - ну не понимал Егор всех этих игр - простых, сложных, с известными и неизвестными правилами, с потайными приемами, и вечным патом. "Безнадега я, - безнадежно подумал он. - И никогда-то я ничего не понимаю, а может быть это счастье - ничего не понимать. Только почему-то не хочу я этого, боюсь". Они шли, а ноги их онемело месили неразбери-поймешь какую грязь вместо хотя бы самой захудалой бетонки.. - Да, хреновая у вас тут жизнь, - вздохнул Егор. - Почему это - у вас?! - весело обиделся Поэт. - А я не помню чтобы жил здесь раньше. - Какой хитрец! - пальцем погрозил Поэт и суховато продекламировал:- Все из нас жили здесь, но тысячи не знали где это и тысячи не знали зачем это и потому не брали за себя ответ, один лишь Сын Божий все знал, но из безысходности и жалости к нам горько плакал. А? Егор засмеялся. - Тогда и не забивай голову - наш и точка. - Сын Божий в самом деле плакал? Значит он не оптимист? - Ишь! Послушай, это Его единственная слабость. Вначале Бог был молод, полон сил и вершил дела направо и налево. Когда же повзрослел, обрел ответственность за дела свои и однажды, пришед взглянуть на творения, вместо оазиса увидал копошащуюся кучу дерьма, Он возжалел нас, а, возжалев, заплакал. Но потом - ничего, отлегло. - Это каноническая легенда? - Это я в своих многосерийных снах видел. - ...? Каких-каких? - Многосерийных. Развивающихся во времени. Имеющих продолжение. - Хм!.. Поэт, а расскажи мне про Город, - попросил Егор. - Я так мало знаю про него. Проблемы, раритеты... - А не многого ли ты требуешь от меня, благородный рыцарь? - воскликнул Поэт. - Про Город ему! Он, мил государи мои, по наивности неведомой полагает, будто хоть кто-то хоть что-то знает про этот самый Город, но это не так. И что такое Город, если подумать отвлеченно, как не величайшее достижение человеческого разумения. Полис, мегаполис, конурбат. Город, благородный рыцарь, это жилье человечества или, то есть, самое что ни на есть первостепенноважное - и по развитию его и удобству можно смело судить об уровне развития самого человечества. А что такое, Егор, человечество? - Сложный вопрос. - Две головы - два варианта. Человеческое общество, оно что клейкая паста, связывающая человека с человеком и нет ничего более ценного чем эта связь. Но воспевать надо не человека и не связь эту общелюдскую, а Человека в свете Человечества. И ты еще задаешь вопросы про Город! В Городе либо живут, либо это не Город... Они прошли область лысых стволов со вздыхающими наростами чаг и болезненно-красными слюнями полипов. Как раз на уровне лица между деревьями провисали липкие паучьи паутины, что до умопомрачения лезли в глаза, в ноздри, в рот и их приходилось с остервенением отдирать от себя, брезгливо стряхивать шустрых членистоногих. Потом они чуть не увязли в обманчивом болотце с вспухающими волдырями тины и тяжелым смрадом тухлых яиц, и поскорее выбирались оттуда, цепляясь друг за друга и за скользкие бурые водоросли, извивающиеся плотным ковром, и напрочь там вымокли и устали, но выбрались невредимыми. Наспех сжевав по бутерброду, побрели в обход этого вязла и неожиданно напоролись на непролазный бурелом, где деревья валялись и торчали устрашающими штырями во все стороны света. Кое-где в воздухе колыхались тускло-жолтые плазменные шары и некоторые даже поворачивались было в их сторону, а один, наткнувшись при этом на сук, взорвался с оглушающим треском и обдал их ворохом пепла, а кожу покоробило кратковременным зудом. Смерть нешуточная бродила вокруг, но им удалось выкарабкаться и из этого навороченного бардака. Впрочем, избавления от Страха это не принесло. Потом они прошли обиталище смерти, где не пели птицы и не шумел верховой ветер, а кое-где в воздухе висели пугающие сгустки-марева, которые даже безрассудный Поэт обходил загодя. Хлипкие кустики и жухлая трава здесь были покрыты будто искрящимся белым инеем. Поэт назвал это Лиловой Изморозью и бесперечь твердил - вот пришествие дьявола на землю. Потом, уже выбравшись из костлявых сатанинских лап, еще раз передохнули, упав на поляне в шелковистую траву. Начинало клонить к вечеру. - Отдыхаем и последний марш-бросок вперед. С учетом петли, которую дали, думаю осталось несколько километров. Егор устало кивнул. Они пожевали перемасленные рыбные консервы с хлебом и, хотя вставать было никак невозможно, все-таки пересилили себя и поднялись. Оптимизм Поэта заметно поубавился и болтался как лисий хвост. Вскинув отяжелевший рюкзак, он неуверенно шагнул. Егор попросил помочь ему надеть свой рюкзак. Ныло натертое плечо. Поэт помог, а потом они еще постояли, сгребая подошвами ботфорт старую влажную хвою поверх оставшегося от завтрака мусора. - Все, вперед! - скомандовал Поэт и пошел. - Подожди, - остановил Егор, - а разве в ту сторону? - В ту, в ту, - быстро ответил Поэт. - Идем как шли. - А я поэтому и спрашиваю, что до остановки мы брали на четверть круга правее. Тот продолжал грузно идти. - Поэт! - крикнул Егор, стоявший на месте. Тот побагровело обернулся и внятно произнес: - Замолчи! Идем как шли и не путай! - и пошел дальше, но, как показалось будто, помедленнее. Егор поспешил следом. - Постой, Поэт, - он догнал его и тронул за плечо. - Я ясно помню, что мы шли в том направлении. Поэт остановился и, улыбаясь, снял с себя рюкзак. - Все, здравствуй, бабушка. Этого я боялся. Егор непонимающе смотрел. - А теперь не двигайся и внимательно вспомни, Егор, откуда мы пришли? Егор не задумываясь указал рукой. Поэт показал в другую сторону. - А вот я, брат, - сказал он, - насколько еще доверяю своей памяти, помню что пришли оттуда. Егор все не понимал. Он был уверен. Впрочем что там, эта уверенность быстро таяла и вскоре как пшик исчезла. Теперь, напрягши память, он видел перед глазами только стволы, стволы и листву под ногами. - А ты твердо убежден в своей правоте? - спросил Егор Поэта. - Только без паники. - Да уж, - сказал Егор. - Без паники, я сказал! Мы не маленькие дети... Справа раздался рык. ... В мгновенье ока, без слов поняв друг друга, содрав неуклюжие рюкзаки свои с плеч, царапаясь и соскабливая кожу с рук и ткань с одежды, забыв про условности и усталости, они расторопно вскарабкались на соседние деревья до развилок сучьев с колотящейся грудью. - "Кто это?" - "Тсс, тихо!" - "Ружье надо было брать!" - "Бесполезно!" - Где-то поблизости - за полем зрения - неуклюже и деловито вытаптывали кусты. - "А по голосу кто? - спросил Егор, потому что ему не хотелось здесь сидеть. - Хищник?" Поэт не ответил. Тогда Егор поднялся еще выше, на удобный сук и достал из кармана измятый клочок схемы леса. Итак, где же мы теперь? Он повертел ее и так и сяк в руках, однако вскоре пришел к выводу, что не понимает в этих символах ни на полушку. Как будто бы схема говорила если и про лес, то не этот. По пути их следования там стояло: приблизительно на месте болота кружочек с четырьмя рисками; бурелом указан верно, но как-то странно, в виде частокола; а дальше вообще шел кавардак - перевернутый грузовичок, сердечко. Потом, наперерез всей схеме тянулась железная дорога, разветвляясь и упираясь одним концом в колючую проволоку тюрьмы, другим в подземный завод посреди тайги, а третьим круто поворачивая к Светлоярску. Ну и ладно, грустно подумал Егор, буду знать впредь, что человеку надлежит полагаться только на себя. Затем он слазил на верхушку дерева, но в вышине так ничего и не смог увидеть, кроме густой зелени. Тогда он слез обратно и позвал Поэта. Шепотом переговорив, они решили спуститься, по крайней мере на первый взгляд в кустарнике больше не шебутились. - Наверное мумерага... или волкодавы, - произнес Поэт. - Куда направимся? - А почем я знаю - куда! Куда-нибудь. Весь оптимизм его обратился мишурой. Егор сказал: - Тогда пошли на то место, где завтракали. А если по солнцу определять - не помнишь как оно стояло к нам когда выходили? - Не помню я ни фига, - психанул Поэт и как противный сел на землю и закрыл пальцами лицо. - Поэт! - заорал Егор. Поэт не отозвался. Тогда Егор схватил его за руку и с силой дернул на себя. - Надо идти, чего мы здесь забыли? Надо идти! Сам не в себе, совсем размякший Поэт поднялся и поплелся за Егором. До той поляны они ничего не придумали. Вдруг Поэт вскрикнул: "Ложись!" и повалился на Егора и они покатились в сырую ложбинку, переваливаясь друг через друга, а по стволам вдарил тугой автомат длинной очередью и пули срывали кору, злым рикошетом взрыхляя землю. "Ид-диоты... Сволочи..." - задыхался Поэт и они вскочили и побежали, прячась за стволами, а пули все визжали и взрыхляли землю, а потом затихли и тогда они остановились внутри оврага и сокрушенно упали в песок. "Гады..." - бормотал Поэт и прикладывал мохнатый лист какого-то растения к ободранному запястью. А потом их заели слепни и Поэт сказал: "Это был армеец, а значит город совсем близко". И они устало поперлись дальше по светлеющему лесу. Вскоре вышли на широкий просек с железнодорожным полотном. Справа медленно выплыла угольно-черная морда паровоза и, сотрясая основы мирозданья, мимо них пронесся тягач с бесконечно длинным составом... Дуду-дудук... дуду-дудук... Они с трудом перебрались через крутую шлаковую насыпь с горячими рельсами и промасленными шпалами, и снова углубились в лес, но это уже был скорее не лес, а брошенная обросшая свалка. И когда они проходили мимо наваленной кучи мусора - кучи подпорченных пользованных артефактов, Егор странновато посмотрел на нее и задумчиво произнес: "Гомосапиенс". Они вышли прямиком на могилки, откуда их прогнал разъяренный сторож с увесистой метлой, а расхрабрившийся Поэт с ним чуть не подрался. За кладбищем неожиданно лес кончился и с высокой горы, на край которой с бетонным парапетом и крутым зигзагообразным серпантином лестниц они вышли, им открылся широкий, слегка задымленный вид Светлоярска. Город! Какое шикарное и избитое слово! Попробуйте его на вкус и вы почувствуете соседство роскоши и нищеты, любви и мизантропства, интеллекта и варварства, прямоты и ханжества, целомудрия и разврата. Это Город! Вдосталь налюбовавшись видом, стали неторопливо спускаться по истертым ступенькам вниз. Сегодня они победили. Что-то будет еще завтра, а сегодня они достигли цели. - Значит так, - сказал Поэт, - вот тебе мой адрес и номер телефона, при случае ты легко найдешь меня. А сейчас доставай твой адрес, я провожу. Но они так и не успели добраться до места засветло, ночь заступила на пост слишком стремительно. Долго-долго катились они по большому, одетому в каменный панцирь городу, тряслись в переполненном трамвае и дважды делали пересадку, ехали с окраины на окраину - дальний свет! А в черные окна трамвая и автобуса виднелись черные остановки с черными людьми, и ожесточенная драка на тротуаре, и язычки огней над черными трубами электростанций, и черная громада комбината, и ищущие фары ревущих машин. Расспросив с дюжину шарахающихся в сторону людей, наконец нашли нужный дом и квартиру. Звонок не работал и они постучались в металлическую дверь. - Черт попутал ночью явиться, - сказал Поэт. Постучались громче. В прихожей зашаркала обувь и хрипло осведомились: "Кто?" Они как могли объяснили, а пролеты подъезда гулко игрались их словами. С той стороны чертыхнулись и тогда дверь чуть приоткрылась - в ладонь на цепочке - и выглянула угрюмая физиономия. - Слушаю! - Мы... Ну вот... - сказал Егор и просунул в щель рекомендательное письмо. Физиономия исчезла и в прихожей стали шушукаться. - "А почему мы должны его пускать!.. Вдруг он проходимец..." - "Но письмо же от Землиса!" - "Не знаю, сам решай. Еще не хватало..." Шушуканья стихли до полушепота и перестали быть слышны. Минуты через три-таки вопрос был решен в пользу Егора. Дверь распахнул мужчина в панталонах и сказал: "Заходите. Меня зовут Минилай, а супругу Виолией". - Ну тогда я пошел, Егор, - сказал Поэт. - Бывай себе. - Эй! - сказал мужчина. - Да вы сдурели, видать. Заходите тоже - ночь на дворе. Заходите, заходите! Глава четвертая Егор бесшумно соскочил с постели и открыл форточку. В комнату ворвался грязный воздух, сжавший легкие, но он постарался представить себе, что это прелестная утренняя свежесть и это ему почти удалось. Он стал делать зарядку. Поэта не было - постель Поэта белой грудой покоилась на темном полированном столе. В соседней комнате нехотя и привычно переругивались: "Хватит валяться!" - "А что?" - "Ну ничего себе! А зачем отгул брал?" - "На дачу съездить." - "На дачу съездить! - язвительно передразнивал женский голос. - Нормальные люди с рассветом встают, а он, видишь ли, на фильмы всю ночь глаза пролупит, на порнографию всякую, а утром до обеда дрыхнет." - "Не ворчи, старуха. Кто рано встает - торчит в пробках" - "Не надо ля-ля! А сам хочешь обеденного часа пик дождаться? Знаем - чтобы вообще никуда не ехать. Семья побоку. А ну, марш за машиной!" Скрипнула кровать и через десять минут с хлопотом закрылась парадная дверь. Егор представил себе, как сейчас Минилай будет жаться в издерганных транспортах, добираясь до гаража злополучные три-четыре остановки - ни туда, ни сюда... Он доразмял суставы и мягко вышел умываться. В дверях он столкнулся с Виолой. "Ой, - испуганно вскрикнула она и отшатнулась. - Это вы?.. Доброе утро". - Доброе утро, - сказал Егор не своим, еще не проснувшимся голосом и вдруг поразился большим манящим глазам. - Я вам кофе сделаю, - очень ласково сказала Виола. - Ладно? Вы пока умойтесь. А ваш друг уже давненько прогуляться ушел, должен вернуться. И точно, о ком вспомни... Гулко пробарабанила дверь и они впустили Поэта. - Очереди! - первым делом сообщил он. - Везде скопления, толпы, - не протиснуться. Как муравейник, честное слово. Ох, совсем по-другому стало. - А куда ты ходил? - спросил Егор и закрылся в ванной. Потом они завтракали, в основном молча. Виола зачарованно глядела на Егора, Поэт на Виолу, а Егор перепрыгивал взглядом с подоконника, заставленного цветочными горшками, на тарелку с серой комковатой кашицей, хрумкавшей на зубах. - Манка подорожала, - в никуда сказала Виола. - Цены растут, категории растут, как жить будем - не представляю. - Вот смешно, - встрепенулся Поэт. - Рассудить, так счет должен начинаться с первой категории - тухлая пища, и с улучшением качества увеличивать номер категории. С развитием прогресса мы должны придумывать все большую и большую чистоту продукта. А у нас - посмотрите! - есть первый сорт, арифметически улучшать вроде бы некуда, а ухудшать еще как! До тридцатых и сороковых категорий, как в Багадаге - мне сегодня сказали. - В том городе мэрия с ума сходит. Оружие раздают. Что-то еще у нас будет! - Все будет хорошо. - Кабы так... Они помолчали. - Эх, кабы так все было, как нам охота, - Виола не моргая смотрела на Егора. Егор поковырялся вилкой в остатках манны и неожиданно сказал: - Вы с Минилаем вроде бы на дачу поедете? Если работа есть... Я не напрашиваюсь, конечно... - Это было бы просто чудесно! - сразу оживилась Виола. - А меня возьмете? - встрял Поэт. - Я на все руки мастер. О-бо-жаю дачки: банька, запах хвои, шашлычки... - Почему бы и нет, - одобрила хозяйка. - Правда, Миня? - спросила она входящего мужа. - Что? - Решили на дачу все вместе ехать. Ты не против? - Добро. Он предпочитал обдуманную немногословность. Терпеть не мог эмоции. Он был холодным каменным замком. Так через полчаса, балагуря о пустяках, они собрались и спустились на лифте к машине с пятью сумками домашнего комфорта. - Последняя модель? - оценивающе восхитился Поэт, обходя красавец автомобиль, сверкающий в лучах дня. - Уже предпредпоследняя. Автомобили этой марки, получавшей все большее распространение не только у людей среднего достатка, в народе ласково называли "черепашками" - из-за мощного панциря и абсолютной надежности, а еще из-за того, что "черепашки" служили самоходными крепостями своим владельцам, что становилось актуальнее день ото дня. Если бы настала такая нужда, то машина могла превратиться в мобильное бомбоубежище с регулируемым микроклиматом, способная обеспечивать безопасность владельца и его семьи до скончания их века. Наши дачники проникли внутрь, заперлись и плавно тронулись с места, продолжая меж тем начатую беседу. - А вы богатая семья по сравнению с остальными? - нескромно спрашивает Егор. - У него ускоренный курс детства, он прошлого не помнит, - комментирует Поэт. - Середина, - отвечает Миня. - А где вы работаете? Сколько зарабатываете? - Три подачки, - шутит Поэт: - аванс, получку и премию. - Я на Комбинате, в Бюро Эстетики Продукции, восемь часов, пятидневка, - за все про все сто двадцать монет. - Миня, - позвала Виола. - Остановись, я манны куплю. Минилай припарковал авто в тесный промежуток меж "линкором" и "благородным" и обернулся к Егору: - Сходи с ней. - Ага, - кивнул Егор и вылез, еле протиснувшись в узкую щель. Виола сжала его локоть и, маневрируя им, двинула наперерез людскому потоку, как буксир водит судна к причалу, а потом бурное течение, привыкши к ним, сменило направление и внесло их в блистательный супермаркет. Тех, кого заносило сюда, ревниво обслуживала холодная автоматика. Виола прошлась вдоль парочки длинных демонстрационных рядов, погоревала о дороговизне всего, взяла несколько пакетов упругих серых кусочков манны и они выбрались обратно. - Ты какой-то чудный, - сказала она Егору. - Почему? - Ну, не знаю. Не такой какой-то. - Какой? И снова подхватил их гольфстрим. Позади "высокородного" раздавались выкрики и Виола прошептала: - Скорее Е! Типари! Минилай отворил им дверцу и они ввалились в край южных благоуханий и мягкой музыки. Ничто постороннее сюда не проникало и они поскорее уселись, но не тут-то было. Не было теперь никакой возможности сдвинуться с места, потому что потасовка между двумя толстяками с кастетами и группкой молодых парней переместилась прямо на место выезда их "черепашки". Минилай терпеливо посигналивал. - Типари! - злобно плюнула Виола. - Обнаглели! Молодые парни, как казалось вначале, как-то неудачно отмахивались, но вдруг упал один толстяк, а потом почти сразу второй и их стали жестоко пинать, превращая красные хари в красные месива, а людской поток на недалеком тротуаре продолжал мерно течь, а если кто и оглядывался, тут же отворачивался и скрывался в толпе. Их не касалось. Их святой покой охранялся оплачиваемой полицией. Но вот, наконец, подскочили полицейские в полной защитной экипировке с электрическими хлыстами, да к тому времени молодых парней уже простыл и след. Офицер копов приблизил лицо к стеклу и постучал по нему костяшками тыльной стороны кисти - он не видел внутренностей "черепашки". - Имеешь право не открывать, - сказал Поэт. - Угу, - буркнул Миня. - Он еще посигналил, а потом круто рванул скорость и влился в поток машин, двигавшихся из города. Они спешили на дачу. В оконце Егор стал наблюдать за дорогой и разглядывать обгоняемые автомобили. Это были обтекаемые черные "капли" со срезанным днищем и заостренным задним бампером, или длинные спортивные "снаряды" с богатым хвостовым оперением, или крохотные юркие "малышки". - А как поживает наш мэр? - неожиданно спросил Поэт. - Как. Пенсионеры за него горой - переизбрали на второй срок. - Боже избавь! Склизкий вертлявый угорь! Он умудряется всех умасливать, и при этом все себе прет, и прет, и прет. Подозреваю, что он полгородской казны разделил по родственникам и на две свои виллы, а уж сколько у него гаражей, квартир, собственности, а сколько земли - так поди, посчитай! - Откуда вы знаете? - спросил Миня. - Э, да была бы охота - узнать все можно. - А кто теперь не прет! - сказала Виола. - Каждый со своей колокольни. Ведь не зря же, в конце концов, он и учился в столичном университете, чтобы уметь лавировать. - Ха, - хохотнул Поэт. - Тащат все, а кто имеет образование, тот, вдобавок, еще знает что надо тащить в первую очередь? - Ну конечно! Егор обернулся к ним и сказал: - Даже не качает. Хороший асфальт. Сразу и опять вклинился Поэт: - Это не асфальт. Одна фирма запатентовала изобретение: что-то связанное с кораллами, которые заливают какой-то гадостью. И теперь по договору с местной администрацией покрывают дороги. Деньги гребут бульдозером. Скажи? - спросил он у Минилая. - Тормози-и! - заорала Виола. - Тормози-и!!! Это мальчуган школяр перелез через оградку и, дождавшись просвета, как ему казалось, побежал на другую сторону дороги. И чего-то он, видно, не учел... ... Половину намеченного он проскочил, но навстречу несся желтый фургон... ... Визжали шины и гудки... ... Фургон же и увез его в клинику... ... А когда "черепашка" вновь тронулась из узелка машин, у Егора долго стояло в глазах желтое пятно. И когда они полчаса дрыхли перед закрытым шлагбаумом, за которым, брякая буферами и чмокая отошедшим рельсом, телепался по стрелкам товарняк, желтое пятно еще стояло и стояло. - Виола, - как будто ни в чем не бывало спросил Миня, - ты Дудзика знаешь? Сосед через гараж напротив. У него еще сын в Лицее. - Ну и? - У них в позапрошлом году квартиру обворовали, они железную дверь поставили; потом, в прошлом году, их месяц досаждали телефонными звонками, высчитали когда все отлучатся из дому, срезали плазменным резаком замок и снова обокрали. Тогда они договорились с соседями и вскладчину приобрели на весь подъезд домофон, а себе еще и супердверь. Так три дня назад снова залезли - через крышу - и обобрали подчистую, видно даже не торопились. Драгоценности, шубы, технику - все! И самое интересное, что никто ничего не видел. - А может и видели, да промолчали - откуда мы знаем? - Может и видели. Ну а полиция поискала - тю-тю. Дудзик, бедняга! Представляешь его состояние? - Вот так! - сказал Поэт, обращаясь к Егору. Егор кивнул головой. "Черепашка" взлетела на запруженный машинами мост, перекинутый полосатой трапецией над свободными водами великой реки от взметнувшегося ввысь правого берега до растекшихся слева мокрых пятен заливных лугов, и выскочила на скоростную трассу до Багадага. Самое трудное на этом пути было выехать из города. Теперь уж в окно виднелись косяки резиновых лодчонок с рыбаками и усиками удочек, кустарники по пояс в воде и неоседающий пух белых облаков. - А у моего друга был кот, - стал вспоминать Поэт, - кот Лизка. Своенравнейший котище - жуть. Гордец страшенный. Он по карнизу одиннадцатого этажа ходил по всем соседям. Зайдет, бывалыча, к кому-нибудь на кухню, - умный, чертяка, - открывает морозилку и жрет сосиски от души. Любые дверцы открывал. - И что? - спросил Егор. - Ничего. Его потом, говорят, в форточку выбросили. Да, кстати, Миня, я все хотел спросить! - Спрашивай. - В последнее время заметно участились встречи людей с привидениями. Это связывают с деятельностью комбината. Минилай поморщился и, не отрывая взгляда от дороги, сказал: - Иной раз, сами того не замечая, мы спрашиваем о вещах, о которых другие дают подписку о неразглашении... - Да ладно тебе! Все же все знают! Киберпсихика, "невидимки", "ловушки", визиоэффекты? - Молчание, как говорится, жизнь. - Гм! - Поэт очевидно рассердился и обиделся. - Если в обществе существуют общественно значимые тайны, оно не может называть себя демократическим. Вскоре целыми грибными полями потянулись дачные домики. Свернув в лесополосу у развилки шоссе и поковыляв по разбитым колеям грунтовой дороги, они приехали. Миня открыл ворота и загнал "черепашку" на бархатистую зеленую лужайку перед изящной избушечкой. - Вылазь, - сказал он, - гвардия! - О, как мило, - воскликнул Поэт и разразился: - У-лю-лю-лю-лю... Райское местечко. Егор огляделся. Бабочки слетали с цветка на цветок. Прожужжал над головой, словно стратегический бомбардировщик, мохнатый слепень. Из-под припухлых листиков земляники жеманно выглядывали красные ягодки, интересуясь - кто же это пожаловал? - Это божественно, - плясал и скакал Поэт. - Такую природу я люблю - безопасную, обузданную. А в Слободке не природа - зверь! - Минечка, - заласкалась Виола, - вы с пылу с жару не желаете за землею съездить? А я пока стол приготовлю! Баньку. - Поедете? - грудным голосом спросил Миня. - За землей? - не поверил и улыбнулся Поэт. Егор давно подметил, что тот остро реагирует на смешное или нелепое. - Это образное выражение - земля. Земли море! Нет хорошей земли. - Удобрения, что ли? - Да... Навоз. - Где? - На ферме. - А его разве не развозят машинами? - Ну конечно развозят. Только за баснословные цены. Поэт оглянулся на Егора. - Украсть, что ли? - Если хочешь, назови так. Но я себя оправдываю вполне приличной причиной: ферме назем мешает. И если я беру его, то этим помогаю им в подготовке к встрече с санинспекцией. Поэт вторично оглянулся на Егора. - Ну поехали, - сказал тот, ему было все равно. - А там шибко шугают таких? - еще раз перестраховался Поэт. - Иногда, - ответил Минилай. - Меня - ни разу. - Мне все равно, - сказал Егор. - Ехать так ехать. Я тебе доверяю в этом смысле. - Но при чем здесь доверие! Есть вопросы, связанные с личной ответственностью, где человек уже не может просто копировать опыт других, он делает абсолютно свой выбор. - Не вижу разницы. - Как хочешь, - сказал Поэт. - Тогда вперед... Прицеп есть? - спросил он Миню. - Или мешки взять, да пару вил. - Да, мешки возьмем. Миня ушел за ними, а Егор с Поэтом стали вытаскивать из машины все ненужное, чтоб не возить взад-вперед лишний груз. "Вот у них какие разговоры, - размышлял Егор. - Вот о чем. А как говорят и что делают, тем, верно, и живут. Вот тебе и город. Познал?.. Мало. Это лишь кусочек большой жизни... - Поэт! - окликнула подошедшая Виола, - на, - она протянула Поэту спелое желтое, мокрое от ополаскивания яблоко. - А это тебе, - протянула Егору второе. - Наши, - с гордостью сообщила она. - М-м-м, - откусил Поэт, - прелесть. Аж сахарные. Виола заулыбалась. Из избушки вышел Миня с вилами и мешками. - Готовы? - И жене: - Никому не открывай. - Приедете - к баньке, - ответствовала та. - Ни пуха! - Навоза! - ответил ей Поэт и засмеялся. Первые полпути ехали молча, Поэт чему-то улыбался, мечтательно возводя глаза и шевеля губами. Ехали полями, по пыльной ныряющей дороге, ехали златоусой рожью. - Остановись пожалуйста, - вдруг среди поля попросил Поэт и тронул Миню за плечо. Миня подумал и притормозил. Поэт лирично вылез, развел руки вширь, потягиваясь и, одновременно, пытаясь объять вселенную. - Благодать все-таки, - прошептал он. - Выходите, - крикнул он друзьям в машине, - посмотрите какая здесь благодать. По этой пыли охота ходить босиком, эти колосья охота трогать руками, выходите! Взгляните на ласковое лазоревое небо. Ах как хочется жить в такой атмосфере, чувствовать себя в безопасности, ничего и никого не бояться, знать что нет в таком мире подлых подвохов. Здесь обретают успокоение! Он снял обувь и босиком пошел в злаки, осторожно раздвигая золото руками и вскоре скрылся в них с головой. - Чего он? - спросил Миня, - по нужде? Егор смолчал - сдержался. И параллельно подумал: "Шагая по жизни - теряя малое, мы приобретаем малое; приобретая великое, мы безвозвратно теряем великое". Струны воздуха трогало порывами ветра, носились стрижи, гоняясь за мошкарой. Метра на два в сторону вдоль дороги лежал мягкий половик из подмятой колесами комбайна ржи и невдалеке от их "черепашки" в этом коврике Егор разглядел валявшуюся оторванную собачью ногу со свисавшими обрывками побелевшего мяса. Потом их обогнал урчащий мотоцикл, везший копнушку сена, и оставил сидеть в загашнике из поднятой пыли. Наконец, вернулся несколько омраченный Поэт. Миня ему ничего не сказал и завел двигатель. - В воздухе стоит предчувствие войны, - возвестил Поэт. - Слышите? - Скоро дождь, - немного с обидой сказал Миня, - надо успеть вернуться до дождя. - Что-то физики в загоне, что-то лирики в загоне, - Поэт туманно мотнул головой и надолго замолк, кусая ногти. Остальную часть пути тоже ехали молча. Возле рощицы они уткнулись в песчаный обрыв речушки с шатким мостиком на двух ржавых тросах, развернулись и загнали машину вглубь деревьев, для маскировки. Миня вытащил рабочий инвентарь и провел инструктаж. Не мозолить глаза, действовать оперативно, слаженно, при нечаянном обнаружении: женщинами - отшучиваться; мужчинами - спрашивать кратчайшую дорогу к Бруумедару Копченому, коий здесь сроду не работает, но якобы работает; сторожами и охраной - бросать вещественные доказательства и половчее тикать в сторону деревни. Уяснили? Да, Егор уяснил. А Поэт спросил: "А нельзя ли машину как-то наверх оврага загнать, негоже говно в такую даль на собственном хребте таскать." - "Это невозможно, - ответил Миня, - да и мы много брать не станем." - "Здоровье надо щадить, оно чахнет без внимания также скоро, как от чрезмерной ласки", - повторил мысль Поэт и они стали выходить из рощи, а пока выходили, Егор что-то хотел сказать, да забыл, загляделся на вытоптанный коровами луг, на убегающую змейкой дорогу и на окраину деревни, ершащуюся пыхающими дымками печными трубами. С запада угрожал густой кисель черной тучи. "Нет, - подумал Егор, - это все ж таки не мое, я бы не этого хотел в идеале". Но тут он споткнулся, чуть не упал, и Миня вскрикнул: "Внимательней!" С частыми оглядками они почти бегом дошагали до речки, берег которой порос мягкими, чуть подвядшими листьями мать-и-мачехи, протопали по раскачивающемуся мосту, придерживаясь за трос, и забрались по извилистой тропке на верх оврага, осторожно раздвигая длинные жгучие плетья крапивы. Вдоль самого края обрыва стояла сетка забора и, держась пальцами за ее проволочные ячейки, они стали протискиваться вперед, жаля руки и осыпая каблуками вниз глину. Вдали за забором виднелись строения, но их почти закрывала высокая запущенная трава с одеревенелыми стеблями. "Не просто здесь удирать, - прошептал Поэт." - "Тише, догонять тоже нелегко." В одном месте забора сетка была разорвана и скаталась к двум суковатым столбам, - похоже здесь часто ходили, наверное работники фермы, жившие в деревне. В этот проем они и вошли и Миня сразу взял влево, с треском раздвигая траву. Запах стоял отменный. "Э, - крякнул Поэт, - здоровое, ядреное!" Тут Егор увидел куда они следовали. На большой прогалине высились здоровенные кучи чего-то непонятного, скомканные сюда озверелым бульдозером, и над этими кучами гудящей тучей роились мириады нечистоплотных мух. - Сзади заходи, чтобы от фермы видно не было. Пригнитесь. - Давай вилы. Держи, Егор, а мы будем нагребать. Егор взял мешок за края, а товарищи, с трудом выколупывая комья полузастывшей коры, стали их кидать внутрь. Горловина мешка почему-то все время оседала и закрывалась то с одной стороны, то с другой, а то и выскальзывала и тогда какой-нибудь ком падал мимо и рассыпался. - Хватит, тяжело будет. Подставляй следующий. Они торопились. Егор держал и вдруг увидел перед глазами нелепую панорамную картину, похожую на правду: Светлоярск полнится середнячком, из которых каждый имеет дачу, машину (вернее всего - "черепашку"), ездит на ней на ферму за ничейным, но чужим навозом, а когда возвращается домой, то идет на завод, в контору или учреждение, откуда, уходя непоздним вечером, которым, если не имеешь хобби, ну совершенно нечего делать, кроме как обжираться, просаживать вереницы часов у телевизора, или ссориться с близкими только лишь от неважного настроения и усталости, а в лучшем случае играть в плотскую любовь и питать тщетные надежды на может быть более удачливую судьбу скудоумного и "безрукого" максималиста-ребенка, опять шляющегося по дворам, бегая, конечно, не от хорошего, как, впрочем, и не к хорошему; и вот, возвращаться таким вечером домой и уносить в авоське какой-нибудь, пусть самый захудалый, без спроса присвоенный "кусочек" завода, конторы или учреждения. Эпидемия вороньего рефлекса... - Последний держи. - А все-таки ливень будет. Смотри тучи! - Да, пожалуй. Успеть бы назад прорваться, пока слякотью поля не развезло. ... а когда наступает ко